Страница:
В разгар веселья Николай, бывший уже сильно навеселе, неожиданно приревновал подругу к журналисту Задумкину, сидевшему неподалеку. Ценой невероятных усилий Люде удалось превратить назревающий скандал в шутку. Рубцов успокоился, но обрадовалась Дербина слишком рано. Вся изрядно подвыпившая компания отправилась на квартиру Рубцова, чтобы продолжить вечеринку. И тут события приняли опасный оборот.
В Николае вновь разгорелась ревность. Он начал скандалить и кидаться с обвинениями на Задумкина. Собутыльники Николая, видя, что поэта не удастся утихомирить так же легко, как в ресторане, спешно откланялись и удалились. В квартире остались только Рубцов и Людмила. Упреки посыпались с новой силой. Николай обвинил возлюбленную в измене не только с Задумкиным, но и с другими журналистами, а также рассказал, что он сделает с ней и ее предполагаемыми любовниками. У слушавшей его женщины от таких откровений буквально волосы встали дыбом. Потрясенная Людмила на этот раз решила не просто уйти от Николая, а никогда больше к нему не возвращаться.
Уже значительно позже, рассказывая свою историю в отделении милиции, в полном отчаянии, но твердо она говорила: «Я замкнулась в себе, гордыня обуяла меня. Я отчужденно, с нарастающим раздражением смотрела на мечущегося Рубцова, слушала его крик, грохот, исходящий от него, и впервые ощущала в себе пустоту. Это была пустота рухнувших надежд.
Какой брак?! С этим пьянчужкой?! Его не может быть!
– Гадина! Что тебе Задумкин?! – кричал Рубцов. – Он всего лишь журналистик, а я поэт! Я поэт! Он уже давно пришел домой, спит со своей женой и о тебе не вспоминает!..
Рубцов допил из стакана остатки вина и швырнул стакан в стену над моей головой. Посыпались осколки на постель и вокруг. Я молча собрала их на совок, встряхнула постель, перевернула подушки…
Рубцова раздражало, что я никак не реагирую на его буйство. Он влепил мне несколько оплеух. Нет, я их ему не простила! Но по-прежнему презрительно молчала. Он все более накалялся. Не зная, как и чем вывести меня из себя, он взял спички и, зажигая их, стал бросать в меня. Я стояла и с ненавистью смотрела на него. Все во мне закипало, в теле поднимался гул, еще немного, и я кинулась бы на него! Но я с трудом выдержала это глумление и опять молча ушла на кухню…
Где-то в четвертом часу я попыталась его уложить спать. Ничего не получилось. Он вырывался, брыкался, пнул меня в грудь… Затем он подбежал ко мне, схватил за руки и потянул к себе в постель. Я вырвалась. Он снова, заламывая мне руки, толкал меня в постель. Я снова вырвалась и стала поспешно надевать чулки, собираясь убегать.
– Я уйду.
– Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь меня оставить в унижении, чтобы надо мной все смеялись?! Прежде я раскрою тебе череп!
Он был страшен. Стремительно пробежал к окну, оттуда рванулся в ванную. Я слышала, как он шарит под ванной, ища молоток… Надо бежать! Но я не одета! Однако животный страх кинул меня к двери. Он увидел, мгновенно выпрямился. В одной руке он держал ком белья (взял его из-под ванны). Простыня вдруг развилась и покрыла Рубцова от подбородка до ступней. “Господи, мертвец!” – мелькнуло у меня в сознании.
Одно мгновение – и Рубцов кинулся на меня, с силой толкнул обратно в комнату, роняя на пол белье. Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Та страшная сила, которая долго копилась во мне, вдруг вырвалась, словно лава, ринулась, как обвал… Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его за горло. Он крикнул мне: “Люда, прости! Люда, я люблю тебя!” Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня. Вдруг неизвестно отчего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы ни разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Все иконы рассыпались по полу вокруг нас. Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот. Отброшенная, я увидела его посиневшее лицо. Испугавшись, вскочила на ноги и остолбенела на месте. Он упал ничком, уткнувшись лицом в то самое белье, которое рассыпалось по полу при нашем падении.
Я стояла над ним, приросшая к полу, пораженная шоком. Все это произошло в считанные секунды. Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, он задохнулся…
Тихо прикрыв дверь, я спустилась по лестнице и поплелась в милицию. Отделение было совсем рядом, на Советской улице…»
Ю. Нагибин, описывая произошедшие в квартире Рубцова события, писал в своем дневнике: «Когда он, хрипя, лежал на полу, она опомнилась и выбежала на улицу. “Я убила своего мужа!”, – сказала она первому встречному милиционеру. “Идите-ка спать, гражданка, – отозвался блюститель порядка. – Вы сильно выпимши”. – “Я убила своего мужа, поэта Рубцова”, – настаивала женщина. “Добром говорю, спать идите. Не то – в вытрезвитель”. Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут случился лейтенант милиции, слышавший имя Рубцова. Когда они пришли, Рубцов не успел остыть. Минут бы на пять раньше – его еще можно было бы спасти…».
Людмила Дербина была приговорена Вологодским городским судом «к семи годам лишения свободы за умышленное убийство в ссоре, на почве неприязненных отношений». Отсидев в тюрьме пять с половиной лет, Дербина была амнистирована. Выйдя на свободу, она написала книгу «Воспоминания», где подробно, ничего не приукрашивая, описала жизнь и смерть Николая Рубцова.
В 1973 году могила Николая Рубцова была увенчана мраморным надгробием – плитой с изображенным на ней барельефом Рубцова, под которым была аккуратно выбита строка из его собственного стихотворения: «Россия, Русь! Храни себя, храни!».
Александр Аркадьевич Галич. Удар током
Владимир Семенович Высоцкий. Пагубная привычка
В Николае вновь разгорелась ревность. Он начал скандалить и кидаться с обвинениями на Задумкина. Собутыльники Николая, видя, что поэта не удастся утихомирить так же легко, как в ресторане, спешно откланялись и удалились. В квартире остались только Рубцов и Людмила. Упреки посыпались с новой силой. Николай обвинил возлюбленную в измене не только с Задумкиным, но и с другими журналистами, а также рассказал, что он сделает с ней и ее предполагаемыми любовниками. У слушавшей его женщины от таких откровений буквально волосы встали дыбом. Потрясенная Людмила на этот раз решила не просто уйти от Николая, а никогда больше к нему не возвращаться.
Уже значительно позже, рассказывая свою историю в отделении милиции, в полном отчаянии, но твердо она говорила: «Я замкнулась в себе, гордыня обуяла меня. Я отчужденно, с нарастающим раздражением смотрела на мечущегося Рубцова, слушала его крик, грохот, исходящий от него, и впервые ощущала в себе пустоту. Это была пустота рухнувших надежд.
Какой брак?! С этим пьянчужкой?! Его не может быть!
– Гадина! Что тебе Задумкин?! – кричал Рубцов. – Он всего лишь журналистик, а я поэт! Я поэт! Он уже давно пришел домой, спит со своей женой и о тебе не вспоминает!..
Рубцов допил из стакана остатки вина и швырнул стакан в стену над моей головой. Посыпались осколки на постель и вокруг. Я молча собрала их на совок, встряхнула постель, перевернула подушки…
Рубцова раздражало, что я никак не реагирую на его буйство. Он влепил мне несколько оплеух. Нет, я их ему не простила! Но по-прежнему презрительно молчала. Он все более накалялся. Не зная, как и чем вывести меня из себя, он взял спички и, зажигая их, стал бросать в меня. Я стояла и с ненавистью смотрела на него. Все во мне закипало, в теле поднимался гул, еще немного, и я кинулась бы на него! Но я с трудом выдержала это глумление и опять молча ушла на кухню…
Где-то в четвертом часу я попыталась его уложить спать. Ничего не получилось. Он вырывался, брыкался, пнул меня в грудь… Затем он подбежал ко мне, схватил за руки и потянул к себе в постель. Я вырвалась. Он снова, заламывая мне руки, толкал меня в постель. Я снова вырвалась и стала поспешно надевать чулки, собираясь убегать.
– Я уйду.
– Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь меня оставить в унижении, чтобы надо мной все смеялись?! Прежде я раскрою тебе череп!
Он был страшен. Стремительно пробежал к окну, оттуда рванулся в ванную. Я слышала, как он шарит под ванной, ища молоток… Надо бежать! Но я не одета! Однако животный страх кинул меня к двери. Он увидел, мгновенно выпрямился. В одной руке он держал ком белья (взял его из-под ванны). Простыня вдруг развилась и покрыла Рубцова от подбородка до ступней. “Господи, мертвец!” – мелькнуло у меня в сознании.
Одно мгновение – и Рубцов кинулся на меня, с силой толкнул обратно в комнату, роняя на пол белье. Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Та страшная сила, которая долго копилась во мне, вдруг вырвалась, словно лава, ринулась, как обвал… Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его за горло. Он крикнул мне: “Люда, прости! Люда, я люблю тебя!” Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня. Вдруг неизвестно отчего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы ни разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Все иконы рассыпались по полу вокруг нас. Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот. Отброшенная, я увидела его посиневшее лицо. Испугавшись, вскочила на ноги и остолбенела на месте. Он упал ничком, уткнувшись лицом в то самое белье, которое рассыпалось по полу при нашем падении.
Я стояла над ним, приросшая к полу, пораженная шоком. Все это произошло в считанные секунды. Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, он задохнулся…
Тихо прикрыв дверь, я спустилась по лестнице и поплелась в милицию. Отделение было совсем рядом, на Советской улице…»
Ю. Нагибин, описывая произошедшие в квартире Рубцова события, писал в своем дневнике: «Когда он, хрипя, лежал на полу, она опомнилась и выбежала на улицу. “Я убила своего мужа!”, – сказала она первому встречному милиционеру. “Идите-ка спать, гражданка, – отозвался блюститель порядка. – Вы сильно выпимши”. – “Я убила своего мужа, поэта Рубцова”, – настаивала женщина. “Добром говорю, спать идите. Не то – в вытрезвитель”. Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут случился лейтенант милиции, слышавший имя Рубцова. Когда они пришли, Рубцов не успел остыть. Минут бы на пять раньше – его еще можно было бы спасти…».
Людмила Дербина была приговорена Вологодским городским судом «к семи годам лишения свободы за умышленное убийство в ссоре, на почве неприязненных отношений». Отсидев в тюрьме пять с половиной лет, Дербина была амнистирована. Выйдя на свободу, она написала книгу «Воспоминания», где подробно, ничего не приукрашивая, описала жизнь и смерть Николая Рубцова.
В 1973 году могила Николая Рубцова была увенчана мраморным надгробием – плитой с изображенным на ней барельефом Рубцова, под которым была аккуратно выбита строка из его собственного стихотворения: «Россия, Русь! Храни себя, храни!».
Александр Аркадьевич Галич. Удар током
од Новый год пожилая женщина получила необычное письмо. На конверте не стояло обратного адреса, он не был подписан. Женщина вскрыла конверт, и из него выпал листок бумаги, вырванный из календаря, на котором имелась только одна строчка, напечатанная на машинке: «Принято решение убить вашего сына Александра». Женщина помертвела, медленно опустилась на табурет. Потом подошла к телефону, набрала номер диспетчерской и попросила соединить с Парижем.
Вскоре она услышала родной голос: «Мама! С Новым 1977 годом! Как у тебя дела? Как здоровье?». Женщина убедилась, что ее сын, Александр Галич, жив и здоров. Возможно, это чья-то глупая шутка. Однако сомнения остались. Ведь в письме не сказано «убит», сказано «принято решение убить». И вся ее жизнь превратилась в тягостное ожидание неотвратимого конца, в котором она не сомневалась. Сам Галич ничего не знал о предупреждении и готовился к празднику. Это был последний Новый год, который встречал Александр Галич.
…Расцвет творчества Галича в СССР пришелся на конец 1960-х годов. В марте 1968 года он выступал на фестивале песенной поэзии «Бард-68». Фестиваль проходил в Новосибирском академгородке, но, несмотря на это, в зале не было ни одного свободного места, люди даже сидели на ступеньках, стояли в проходах, в дверных проемах.
С этой песни начал свое выступление Галич, и весь зал сразу же подхватил:
Песню «Памяти Пастернака» слушали стоя и молча, а когда певец закончил, зал взорвался аплодисментами. По решению жюри Галич был награжден почетной грамотой Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой говорилось: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством». Поэту вручили приз – серебряную копию пера Пушкина.
Это было всеобщее признание, и оно было заслуженным. Галич много работал: в театрах ставили его пьесы, по его сценариям снимали фильмы.
Он был членом Союза писателей СССР (с 1955 года) и членом Союза кинематографистов (принят в 1958). Однако очередной этап его творчества – бардовские песни – стал причиной того, что жизнь Галича так резко изменилась.
В то время не принято было публично выступать против Советской власти. За это все еще можно было заплатить свободой или жизнью, в лучшем случае – полным забвением. Но он продолжал писать стихи, которые в тот период могли показаться именно таким «публичным выступлением».
Так и произошло: однажды Галича вызвали в секретариат Союза писателей и сделали серьезное предупреждение. Не было ничего страшного в том, что дома он раскрыл тетрадь и записал в нее новое стихотворение, но вот исполнять свои стихи с эстрады ему не рекомендовалось. Ему довольно ясно сказали, чтобы он внимательнее следил за своим репертуаром. Как ни странно, он не обратил на предупреждение никакого внимания.
Однако выступал он в то время нечасто, так как был занят подготовкой к съемкам мюзикла «Я умею делать чудеса» и совместно с Марком Донским писал сценарий к фильму о Шаляпине. Кроме того, вскоре должна была состояться премьера фильма «Самый последний выстрел», в работе над которым он также принимал активное участие. Так что времени на выступления совершенно не было. Лишь изредка, когда выдавался свободный вечер, он просил жену Ангелину накрыть стол, поставить несколько бутылок вина и приглашал друзей.
Такие встречи с друзьями всегда доставляли Александру Галичу большое удовольствие, это был его своеобразный способ отдыхать. Однако жене такие встречи не нравились. Она просила Александра не пить много: он нередко злоупотреблял алкоголем, что уже привело к одному инфаркту. Но главное, просила не петь. А как же можно не петь, если гости сами протягивают гитару и просят спеть их любимые песни? Ангелина просила, чтобы он хотя бы не позволял никому записывать его домашние выступления на магнитофон. Ведь эти записи расходились по всей стране, и рано или поздно могли привести к окончанию его карьеры или даже к ссылке.
Ангелина оказалась права. Кассета попала в руки члена Политбюро Дмитрия Полянского, и уже через день он на очередном заседании поднял вопрос об «антисоветских песнях» барда Александра Галича. Вспомнили о его выступлении на фестивале бардовской песни, о том, что сборник его песен был издан на Западе.
На Галича начались гонения. Как ни странно, он совершенно не ожидал этого и не был к этому готов, несмотря на то что многие друзья просили его проявить осторожность, что жена неоднократно говорила ему, чем все может закончиться. И вот то, о чем его все предупреждали и во что он не верил, все же случилось.
В конце 1971 года Галича вызвали в секретариат Союза писателей. Всем было понятно, что результат этого вызова мог быть только один – исключение. Галич впоследствии вспоминал: «Я пришел на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали – это так положено, это воровской закон – все должны быть в замазке и все должны выступить обязательно, все по кругу…
Было всего четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Валентин Петрович Катаев, Агния Барто – поэтесса, писатель-прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов, – они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вел себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, надо исключить, но вот эти долгие годы не дают ему права и возможности поднять руку за мое исключение. Вот. Они проголосовали против.
Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете.
Ну, они насторожились, они уже решили – сейчас им преподнесут детективный рассказ, как я где-нибудь, в какое-нибудь дупло прятал какие-нибудь секретные документы, получал за это валюту и меха, но… им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли:
– Вы, очевидно, не в курсе, – сказали им, – там просили, чтоб решение было единогласным.
Вот все дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за мое исключение. Вот как это происходило…».
В начале 1972 года его исключили из Союза кинематографистов. Это исключение прошло более спокойно: на повестке дня было 15 вопросов. Первые 14 касались проблем узбекского кино, последний – исключения Галича по письму Союза писателей СССР.
Оба исключения следовало воспринимать как то, что Галича больше не существует. Перестали ставить его пьесы, печатать стихи, не снимали фильмы по его сценариям. Уже начавшиеся съемки были прекращены. Разумеется, были запрещены все его выступления на эстраде. Галич мгновенно лишился всех средств к существованию. Тогда же он пережил второй инфаркт, после которого его признали инвалидом, присвоили вторую группу и дали пенсию в 60 рублей.
Он распродал часть имущества, в том числе свою богатую библиотеку, затем начал устраивать домашние концерты, собирая по 3 рубля за вход. Анонимно писал сценарии. Но денег катастрофически не хватало.
Как правило, в то время, если человек, находясь в положении, в котором пребывал Галич, продолжал сопротивляться, ему нередко говорили: «Поезжайте на запад» (то есть в иммиграцию), – а если человек отказывался, добавляли: «Иначе придется ехать на восток».
В 1974 году на Западе была издана вторая книга песен Галича под названием «Поколение обреченных». Вскоре его пригласили в Норвегию, на семинар, посвященный творчеству К. С. Станиславского. Галич отправился за визой. Вместо визы ему за короткий срок оформили все документы для выезда на постоянное место жительства и выдали билет.
В течение года Галич с женой жили в столице Норвегии Осло, где Александр Аркадьевич читал лекции по истории русского театра. Через год они переехали в Германию, в Мюнхен, где Галич работал на радио «Свобода». Наконец супруги переехали в Париж, где Галич и провел последние годы своей жизни.
Даже за границей он не прекращал творить: написал пьесу «Блошиный рынок», несколько песен. Еще больше у него было планов. Не отказался он и от злоупотребления алкоголем и увлечения прекрасным полом.
Галич любил женщин всегда, на протяжении всей жизни, и даже женитьба не мешала ему заводить все новые и новые романы. Первая жена Александра, актриса Валентина Архангельская, родила ему дочь Алёну, но брак очень быстро распался.
Причиной стали не только измены Александра, но и его мать. Архангельская получила приглашение работать в иркутском театре и приняла его. Александр с дочерью вскоре должен был переехать к ней, но мать поэта категорически запретила ехать в Сибирь, да еще и везти туда маленького ребенка, а Валентине отправила письмо: если она хочет сохранить семью, пусть возвращаются. Валентина отказалась.
Именно в этот период, вскоре после распада семьи, Александр отказался от своей фамилии Гинзбург и взял псевдоним Галич.
Вторая жена поэта, Ангелина Шекрот, смотрела на измены мужа спокойно. Несмотря на молодой возраст, она уже побывала замужем и имела дочь, но ее муж погиб во время Второй мировой войны. Ее характерными чертами были спокойствие, чувство собственного достоинства и необычайная стройность, даже худоба, из-за которой Галич прозвал ее Нюшкой и Фанерой Милосской.
Разумеется, Ангелина пыталась бороться с любвеобильностью мужа, но делала это спокойно и с достоинством, не устраивая скандалов. По воспоминаниям Н. Милосердовой, «Аня не требовала от Галича верности, состояние влюбленности было для него естественным творческим стимулятором, никакого отношения не имеющим к их любви. Он был бабником в самом поэтическом смысле этого слова. Нюша его не ревновала, к романам мужа относилась с иронией. Скажем, однажды “возмутилась”: „Ладно бы выбрал себе кустодиевско-рубенсовский тип, можно понять. Но очередная пассия – такая же „фанера“”. И она решила “воздействовать” на даму – догнала их, собравшихся “погулять”, и долго впихивала мужу разные лекарства, заботливо инструктируя даму, в каком случае что применять.
Не помогло, дама разгадала ее ход: “Нюша, дайте еще клистир и ночной горшок, да побыстрее, а то мы не успеем полюбоваться закатом”».
Ангелина оставалась спокойной даже после того, как у Галича в 1967 году родился внебрачный сын Гриша от Софии Войтенко, художницы по костюмам киностудии им. Горького.
Галич, несмотря на то что был уже не молод, продолжал заводить романы и за границей. Очевидцы рассказывают, что однажды обманутый муж одной из женщин появился на радио «Свобода» с жалобой на Галича. Более того, одна из любовниц Галича, узнав, что он покидает СССР, добровольно отправилась за ним, уверяя, что без него она жить не сможет.
Со временем жизнь Галича и его жены за границей наладилась. У него появились собственное дело и стабильный доход. Поэт перестал надеяться на то, что ему удастся когда-нибудь вернуться, и смирился с тем, что остаток жизни ему придется провести за границей. Так и случилось. Прожив на Западе три с половиной года, он умер.
Ему было 59 лет, но причиной его смерти была не болезнь, а несчастный случай, совершенно неожиданно приведший к такому трагическому концу. Обстоятельства его смерти настолько необычны, что у многих вызывают сомнения. На сомнения также наводит и письмо, которое мать Александра получила почти за год до его трагической гибели.
…Получив то злосчастное письмо, мать Галича очень забеспокоилась, однако Александру ничего не сказала. Все же она решила как можно скорее выехать к нему под предлогом, что соскучилась, хочет повидаться с сыном, и начала оформлять документы на выезд. Вместе с ней в Париж должна была поехать дочь Галича, Алёна Архангельская-Галич. Она говорила с отцом летом 1977 года, и он надеялся, что Алёне также удастся получить разрешение на выезд. Однако надежды не оправдались, поездка не состоялась.
Прошло еще несколько месяцев, наступил декабрь. Галич приобрел стереокомбайн «Грюндиг», выполняющий одновременно функции телевизора, магнитофона и приемника. Аппаратура была приобретена в Италии, так как цены на нее там были ниже. Носильщики доставили большую коробку в квартиру Галичей и ушли, сообщив, что для подключения аппаратуры нужен специальный мастер, который придет на следующий день.
Галич вместе с женой вышел на прогулку. Ангелина отправилась по делам, а Галич повернул назад, домой. Зайдя в квартиру, он, не раздеваясь, решил попробовать подключить комбайн самостоятельно, но, будучи плохо знакомым с техникой, вставил антенну не в антенное гнездо, а в отверстие в задней стенке и случайно коснулся ею цепей высокого напряжения. В тот же момент он упал и коснулся ногами батареи, из-за чего через его тело прошел сильный электрический разряд, что и стало причиной его смерти. Такова официальная версия случившегося.
Когда жена вернулась домой, он был еще жив. Вызвали скорую помощь, но врачи уже ничего не могли сделать, Галич вскоре умер.
Многие, кто знали Галича лично, были поражены такой странной и нелепой смертью. Так, Владимир Войнович впоследствии вспоминал: «Его смерть – такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Он производил впечатление человека, рожденного для благополучия. Но ведь смерть не бывает случайной! Такое у меня убеждение – не бывает. Судьба его была неизбежна, и это она привела его в конце концов к такому ужасному концу, где-то в чужой земле, на чужих берегах, от каких-то ненужных ему агрегатов».
Вообще, многие близкие люди начали высказывать догадки, что гибель Галича была подстроена сотрудниками КГБ. После его смерти стало известно и о письме-предупреждении, что еще больше утвердило людей в версии об убийстве.
Дочь Галича, знакомая с подробностями случившегося, также сомневалась в том, что смерть произошла в результате несчастного случая: «Специалисты утверждают, что этого не могло быть, что напряжение было не настолько большим, чтобы убить. При его росте, под два метра, он не должен был так упасть, упершись в батарею. Ангелины в доме не было всего пятнадцать минут, она уходила за сигаретами.
Она кричала. Улица была узенькая, напротив находилась пожарная охрана, первыми, услышав крик Ангелины, прибежали пожарные, они вызвали полицию, полиция вызвала сотрудников радиостанции “Свобода”. Почему? Почему не увозили его, пока не приехала дирекция “Свободы”? И никто не вызвал “Скорую”.
Меня уверяли, что полиция в Париже исполняет функции и “Скорой помощи”, но не реанимации же. Один факт не дает мне покоя, мне намекнули, что если бы расследование продолжалось и было бы доказано, что это убийство, а не несчастный случай, то Ангелина осталась бы без средств к существованию. Ибо гибель папы рассматривалась как несчастный случай при исполнении служебных обязанностей – он ставил антенну для прослушивания нашего российского радио, он должен был отвечать на вопросы сограждан, у него на “Свободе” была своя рубрика.
Вскоре она услышала родной голос: «Мама! С Новым 1977 годом! Как у тебя дела? Как здоровье?». Женщина убедилась, что ее сын, Александр Галич, жив и здоров. Возможно, это чья-то глупая шутка. Однако сомнения остались. Ведь в письме не сказано «убит», сказано «принято решение убить». И вся ее жизнь превратилась в тягостное ожидание неотвратимого конца, в котором она не сомневалась. Сам Галич ничего не знал о предупреждении и готовился к празднику. Это был последний Новый год, который встречал Александр Галич.
…Расцвет творчества Галича в СССР пришелся на конец 1960-х годов. В марте 1968 года он выступал на фестивале песенной поэзии «Бард-68». Фестиваль проходил в Новосибирском академгородке, но, несмотря на это, в зале не было ни одного свободного места, люди даже сидели на ступеньках, стояли в проходах, в дверных проемах.
…И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание – золото.
Промолчи – попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
С этой песни начал свое выступление Галич, и весь зал сразу же подхватил:
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть – в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
Песню «Памяти Пастернака» слушали стоя и молча, а когда певец закончил, зал взорвался аплодисментами. По решению жюри Галич был награжден почетной грамотой Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой говорилось: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством». Поэту вручили приз – серебряную копию пера Пушкина.
Это было всеобщее признание, и оно было заслуженным. Галич много работал: в театрах ставили его пьесы, по его сценариям снимали фильмы.
Он был членом Союза писателей СССР (с 1955 года) и членом Союза кинематографистов (принят в 1958). Однако очередной этап его творчества – бардовские песни – стал причиной того, что жизнь Галича так резко изменилась.
В то время не принято было публично выступать против Советской власти. За это все еще можно было заплатить свободой или жизнью, в лучшем случае – полным забвением. Но он продолжал писать стихи, которые в тот период могли показаться именно таким «публичным выступлением».
Так и произошло: однажды Галича вызвали в секретариат Союза писателей и сделали серьезное предупреждение. Не было ничего страшного в том, что дома он раскрыл тетрадь и записал в нее новое стихотворение, но вот исполнять свои стихи с эстрады ему не рекомендовалось. Ему довольно ясно сказали, чтобы он внимательнее следил за своим репертуаром. Как ни странно, он не обратил на предупреждение никакого внимания.
Однако выступал он в то время нечасто, так как был занят подготовкой к съемкам мюзикла «Я умею делать чудеса» и совместно с Марком Донским писал сценарий к фильму о Шаляпине. Кроме того, вскоре должна была состояться премьера фильма «Самый последний выстрел», в работе над которым он также принимал активное участие. Так что времени на выступления совершенно не было. Лишь изредка, когда выдавался свободный вечер, он просил жену Ангелину накрыть стол, поставить несколько бутылок вина и приглашал друзей.
Такие встречи с друзьями всегда доставляли Александру Галичу большое удовольствие, это был его своеобразный способ отдыхать. Однако жене такие встречи не нравились. Она просила Александра не пить много: он нередко злоупотреблял алкоголем, что уже привело к одному инфаркту. Но главное, просила не петь. А как же можно не петь, если гости сами протягивают гитару и просят спеть их любимые песни? Ангелина просила, чтобы он хотя бы не позволял никому записывать его домашние выступления на магнитофон. Ведь эти записи расходились по всей стране, и рано или поздно могли привести к окончанию его карьеры или даже к ссылке.
Ангелина оказалась права. Кассета попала в руки члена Политбюро Дмитрия Полянского, и уже через день он на очередном заседании поднял вопрос об «антисоветских песнях» барда Александра Галича. Вспомнили о его выступлении на фестивале бардовской песни, о том, что сборник его песен был издан на Западе.
На Галича начались гонения. Как ни странно, он совершенно не ожидал этого и не был к этому готов, несмотря на то что многие друзья просили его проявить осторожность, что жена неоднократно говорила ему, чем все может закончиться. И вот то, о чем его все предупреждали и во что он не верил, все же случилось.
В конце 1971 года Галича вызвали в секретариат Союза писателей. Всем было понятно, что результат этого вызова мог быть только один – исключение. Галич впоследствии вспоминал: «Я пришел на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали – это так положено, это воровской закон – все должны быть в замазке и все должны выступить обязательно, все по кругу…
Было всего четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Валентин Петрович Катаев, Агния Барто – поэтесса, писатель-прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов, – они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вел себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, надо исключить, но вот эти долгие годы не дают ему права и возможности поднять руку за мое исключение. Вот. Они проголосовали против.
Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете.
Ну, они насторожились, они уже решили – сейчас им преподнесут детективный рассказ, как я где-нибудь, в какое-нибудь дупло прятал какие-нибудь секретные документы, получал за это валюту и меха, но… им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли:
– Вы, очевидно, не в курсе, – сказали им, – там просили, чтоб решение было единогласным.
Вот все дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за мое исключение. Вот как это происходило…».
В начале 1972 года его исключили из Союза кинематографистов. Это исключение прошло более спокойно: на повестке дня было 15 вопросов. Первые 14 касались проблем узбекского кино, последний – исключения Галича по письму Союза писателей СССР.
Оба исключения следовало воспринимать как то, что Галича больше не существует. Перестали ставить его пьесы, печатать стихи, не снимали фильмы по его сценариям. Уже начавшиеся съемки были прекращены. Разумеется, были запрещены все его выступления на эстраде. Галич мгновенно лишился всех средств к существованию. Тогда же он пережил второй инфаркт, после которого его признали инвалидом, присвоили вторую группу и дали пенсию в 60 рублей.
Он распродал часть имущества, в том числе свою богатую библиотеку, затем начал устраивать домашние концерты, собирая по 3 рубля за вход. Анонимно писал сценарии. Но денег катастрофически не хватало.
Как правило, в то время, если человек, находясь в положении, в котором пребывал Галич, продолжал сопротивляться, ему нередко говорили: «Поезжайте на запад» (то есть в иммиграцию), – а если человек отказывался, добавляли: «Иначе придется ехать на восток».
В 1974 году на Западе была издана вторая книга песен Галича под названием «Поколение обреченных». Вскоре его пригласили в Норвегию, на семинар, посвященный творчеству К. С. Станиславского. Галич отправился за визой. Вместо визы ему за короткий срок оформили все документы для выезда на постоянное место жительства и выдали билет.
В течение года Галич с женой жили в столице Норвегии Осло, где Александр Аркадьевич читал лекции по истории русского театра. Через год они переехали в Германию, в Мюнхен, где Галич работал на радио «Свобода». Наконец супруги переехали в Париж, где Галич и провел последние годы своей жизни.
Даже за границей он не прекращал творить: написал пьесу «Блошиный рынок», несколько песен. Еще больше у него было планов. Не отказался он и от злоупотребления алкоголем и увлечения прекрасным полом.
Галич любил женщин всегда, на протяжении всей жизни, и даже женитьба не мешала ему заводить все новые и новые романы. Первая жена Александра, актриса Валентина Архангельская, родила ему дочь Алёну, но брак очень быстро распался.
Причиной стали не только измены Александра, но и его мать. Архангельская получила приглашение работать в иркутском театре и приняла его. Александр с дочерью вскоре должен был переехать к ней, но мать поэта категорически запретила ехать в Сибирь, да еще и везти туда маленького ребенка, а Валентине отправила письмо: если она хочет сохранить семью, пусть возвращаются. Валентина отказалась.
Именно в этот период, вскоре после распада семьи, Александр отказался от своей фамилии Гинзбург и взял псевдоним Галич.
Вторая жена поэта, Ангелина Шекрот, смотрела на измены мужа спокойно. Несмотря на молодой возраст, она уже побывала замужем и имела дочь, но ее муж погиб во время Второй мировой войны. Ее характерными чертами были спокойствие, чувство собственного достоинства и необычайная стройность, даже худоба, из-за которой Галич прозвал ее Нюшкой и Фанерой Милосской.
Разумеется, Ангелина пыталась бороться с любвеобильностью мужа, но делала это спокойно и с достоинством, не устраивая скандалов. По воспоминаниям Н. Милосердовой, «Аня не требовала от Галича верности, состояние влюбленности было для него естественным творческим стимулятором, никакого отношения не имеющим к их любви. Он был бабником в самом поэтическом смысле этого слова. Нюша его не ревновала, к романам мужа относилась с иронией. Скажем, однажды “возмутилась”: „Ладно бы выбрал себе кустодиевско-рубенсовский тип, можно понять. Но очередная пассия – такая же „фанера“”. И она решила “воздействовать” на даму – догнала их, собравшихся “погулять”, и долго впихивала мужу разные лекарства, заботливо инструктируя даму, в каком случае что применять.
Не помогло, дама разгадала ее ход: “Нюша, дайте еще клистир и ночной горшок, да побыстрее, а то мы не успеем полюбоваться закатом”».
Ангелина оставалась спокойной даже после того, как у Галича в 1967 году родился внебрачный сын Гриша от Софии Войтенко, художницы по костюмам киностудии им. Горького.
Галич, несмотря на то что был уже не молод, продолжал заводить романы и за границей. Очевидцы рассказывают, что однажды обманутый муж одной из женщин появился на радио «Свобода» с жалобой на Галича. Более того, одна из любовниц Галича, узнав, что он покидает СССР, добровольно отправилась за ним, уверяя, что без него она жить не сможет.
Со временем жизнь Галича и его жены за границей наладилась. У него появились собственное дело и стабильный доход. Поэт перестал надеяться на то, что ему удастся когда-нибудь вернуться, и смирился с тем, что остаток жизни ему придется провести за границей. Так и случилось. Прожив на Западе три с половиной года, он умер.
Ему было 59 лет, но причиной его смерти была не болезнь, а несчастный случай, совершенно неожиданно приведший к такому трагическому концу. Обстоятельства его смерти настолько необычны, что у многих вызывают сомнения. На сомнения также наводит и письмо, которое мать Александра получила почти за год до его трагической гибели.
…Получив то злосчастное письмо, мать Галича очень забеспокоилась, однако Александру ничего не сказала. Все же она решила как можно скорее выехать к нему под предлогом, что соскучилась, хочет повидаться с сыном, и начала оформлять документы на выезд. Вместе с ней в Париж должна была поехать дочь Галича, Алёна Архангельская-Галич. Она говорила с отцом летом 1977 года, и он надеялся, что Алёне также удастся получить разрешение на выезд. Однако надежды не оправдались, поездка не состоялась.
Прошло еще несколько месяцев, наступил декабрь. Галич приобрел стереокомбайн «Грюндиг», выполняющий одновременно функции телевизора, магнитофона и приемника. Аппаратура была приобретена в Италии, так как цены на нее там были ниже. Носильщики доставили большую коробку в квартиру Галичей и ушли, сообщив, что для подключения аппаратуры нужен специальный мастер, который придет на следующий день.
Галич вместе с женой вышел на прогулку. Ангелина отправилась по делам, а Галич повернул назад, домой. Зайдя в квартиру, он, не раздеваясь, решил попробовать подключить комбайн самостоятельно, но, будучи плохо знакомым с техникой, вставил антенну не в антенное гнездо, а в отверстие в задней стенке и случайно коснулся ею цепей высокого напряжения. В тот же момент он упал и коснулся ногами батареи, из-за чего через его тело прошел сильный электрический разряд, что и стало причиной его смерти. Такова официальная версия случившегося.
Когда жена вернулась домой, он был еще жив. Вызвали скорую помощь, но врачи уже ничего не могли сделать, Галич вскоре умер.
Многие, кто знали Галича лично, были поражены такой странной и нелепой смертью. Так, Владимир Войнович впоследствии вспоминал: «Его смерть – такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Он производил впечатление человека, рожденного для благополучия. Но ведь смерть не бывает случайной! Такое у меня убеждение – не бывает. Судьба его была неизбежна, и это она привела его в конце концов к такому ужасному концу, где-то в чужой земле, на чужих берегах, от каких-то ненужных ему агрегатов».
Вообще, многие близкие люди начали высказывать догадки, что гибель Галича была подстроена сотрудниками КГБ. После его смерти стало известно и о письме-предупреждении, что еще больше утвердило людей в версии об убийстве.
Дочь Галича, знакомая с подробностями случившегося, также сомневалась в том, что смерть произошла в результате несчастного случая: «Специалисты утверждают, что этого не могло быть, что напряжение было не настолько большим, чтобы убить. При его росте, под два метра, он не должен был так упасть, упершись в батарею. Ангелины в доме не было всего пятнадцать минут, она уходила за сигаретами.
Она кричала. Улица была узенькая, напротив находилась пожарная охрана, первыми, услышав крик Ангелины, прибежали пожарные, они вызвали полицию, полиция вызвала сотрудников радиостанции “Свобода”. Почему? Почему не увозили его, пока не приехала дирекция “Свободы”? И никто не вызвал “Скорую”.
Меня уверяли, что полиция в Париже исполняет функции и “Скорой помощи”, но не реанимации же. Один факт не дает мне покоя, мне намекнули, что если бы расследование продолжалось и было бы доказано, что это убийство, а не несчастный случай, то Ангелина осталась бы без средств к существованию. Ибо гибель папы рассматривалась как несчастный случай при исполнении служебных обязанностей – он ставил антенну для прослушивания нашего российского радио, он должен был отвечать на вопросы сограждан, у него на “Свободе” была своя рубрика.
Ангелина поначалу не соглашалась с этой версией и настаивала на дальнейшем расследовании. Но потом ее, видимо, убедили не рубить сук под собой – “Свобода” стала платить ей маленькую ренту, сняла квартирку. Расследование было прекращено. Но до сих пор очень многие сомневаются в достоверности этой версии…».
Однако и в этой версии есть некоторые неточности. Так, она утверждает, что жена Галича вышла за сигаретами и он воспользовался этим, чтобы подключить аппаратуру, в других версиях указывается, что они вышли вместе, а потом он один вернулся и, не раздеваясь, взял в руки антенну… Почему не раздеваясь?
Главным свидетелем случившегося являлась Ангелина: она первая обнаружила тело и могла бы точно рассказать, в каком оно было положении, что на Галиче было надето, сколько она отсутствовала дома и т. д.
Однако ее уже нет в живых: в 1986 году она умерла, причем также трагически. Согласно официальной версии, она уснула, находясь в состоянии алкогольного опьянения, с зажженной сигаретой в руке, что стало причиной пожара. Ангелина получила сильные ожоги и задохнулась в дыму.
Однако и в этой версии есть некоторые неточности. Так, она утверждает, что жена Галича вышла за сигаретами и он воспользовался этим, чтобы подключить аппаратуру, в других версиях указывается, что они вышли вместе, а потом он один вернулся и, не раздеваясь, взял в руки антенну… Почему не раздеваясь?
Главным свидетелем случившегося являлась Ангелина: она первая обнаружила тело и могла бы точно рассказать, в каком оно было положении, что на Галиче было надето, сколько она отсутствовала дома и т. д.
Однако ее уже нет в живых: в 1986 году она умерла, причем также трагически. Согласно официальной версии, она уснула, находясь в состоянии алкогольного опьянения, с зажженной сигаретой в руке, что стало причиной пожара. Ангелина получила сильные ожоги и задохнулась в дыму.
Владимир Семенович Высоцкий. Пагубная привычка
Судьба Владимира Высоцкого во многом напоминает судьбу Сергея Есенина. Столь же трагическая, она позволила Владимиру навек остаться в памяти россиян.
В настоящее время у молодежи нет кумира, как в 70-е годы прошлого столетия, когда одним из кумиров был актер, поэт и бард Высоцкий. Слова его песен заучивались наизусть, печатались самиздатом, запрещались и критиковались властями, превозносились поклонниками и, безусловно, заставляли задуматься.
На сегодняшний день творчество Высоцкого является классикой, но, к сожалению, редко вспоминается, а напрасно.
Большинство песен Владимира Высоцкого писалось «для жизни». Они помогали людям лучше понять себя и друг друга. В них присутствуют и сила, и нежность, и широта и гибкость человеческой души, и память…
Песни Владимира Высоцкого условно делятся на несколько циклов: спортивный, военный, китайский, горный и т. д. Не хватило бы и нескольких столетий, чтобы прожить жизни тех персонажей, которых подробно и живо описывал автор в своих произведениях. Слыша песни Высоцкого «с криминальным уклоном», многие верили в то, что поэт провел какое-то время в тюрьме. Солдаты, слушая песни Высоцкого о войне, утверждали, что автор лично пережил все те события, о которых писал. Так же обстояло дело и с моряками, и с пилотами, и с альпинистами, и с шоферами.
В человеческой памяти Высоцкий навсегда останется «своим», и неважно, что большинство описанных им событий никогда не происходило – главное, что его песни говорят о настоящей жизни, без придуманного лоска и фальшивых заверений.
Владимир Высоцкий написал более 500 стихотворений и песен, сыграл более 30 ролей в кинокартинах, 20 – на театральной сцене и 8 – в радиопостановках.
С песнями Высоцкого многие его соотечественники долгие годы взлетали в небо на борту самолетов, выходили в долгое плаванье по «неизведанным водным просторам», а однажды в исполнении известных космонавтов А. Иванченкова и В. Ковалёнка до Земли из космоса донеслись слова одной из самых известных песен Высоцкого:
Владимир Высоцкий умер 25 июля 1980 года. Он был похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище. Могила поэта в любое время года пестрит разноцветными букетами живых цветов. Альпинисты называют именем Высоцкого опасные перевалы, а садоводы – новые сорта цветов, слова из написанных им произведений до сих пор высекают на могилах погибших героев, а астрономы Крымской обсерватории назвали одну из открытых ими малых планет именем Высоцкого.
Так кем же он был, Высоцкий? Чем он жил и чем дышал, как умер и кем остался в памяти потомков?
В настоящее время у молодежи нет кумира, как в 70-е годы прошлого столетия, когда одним из кумиров был актер, поэт и бард Высоцкий. Слова его песен заучивались наизусть, печатались самиздатом, запрещались и критиковались властями, превозносились поклонниками и, безусловно, заставляли задуматься.
На сегодняшний день творчество Высоцкого является классикой, но, к сожалению, редко вспоминается, а напрасно.
Большинство песен Владимира Высоцкого писалось «для жизни». Они помогали людям лучше понять себя и друг друга. В них присутствуют и сила, и нежность, и широта и гибкость человеческой души, и память…
Песни Владимира Высоцкого условно делятся на несколько циклов: спортивный, военный, китайский, горный и т. д. Не хватило бы и нескольких столетий, чтобы прожить жизни тех персонажей, которых подробно и живо описывал автор в своих произведениях. Слыша песни Высоцкого «с криминальным уклоном», многие верили в то, что поэт провел какое-то время в тюрьме. Солдаты, слушая песни Высоцкого о войне, утверждали, что автор лично пережил все те события, о которых писал. Так же обстояло дело и с моряками, и с пилотами, и с альпинистами, и с шоферами.
В человеческой памяти Высоцкий навсегда останется «своим», и неважно, что большинство описанных им событий никогда не происходило – главное, что его песни говорят о настоящей жизни, без придуманного лоска и фальшивых заверений.
Владимир Высоцкий написал более 500 стихотворений и песен, сыграл более 30 ролей в кинокартинах, 20 – на театральной сцене и 8 – в радиопостановках.
С песнями Высоцкого многие его соотечественники долгие годы взлетали в небо на борту самолетов, выходили в долгое плаванье по «неизведанным водным просторам», а однажды в исполнении известных космонавтов А. Иванченкова и В. Ковалёнка до Земли из космоса донеслись слова одной из самых известных песен Высоцкого:
Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а так
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош…
Владимир Высоцкий умер 25 июля 1980 года. Он был похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище. Могила поэта в любое время года пестрит разноцветными букетами живых цветов. Альпинисты называют именем Высоцкого опасные перевалы, а садоводы – новые сорта цветов, слова из написанных им произведений до сих пор высекают на могилах погибших героев, а астрономы Крымской обсерватории назвали одну из открытых ими малых планет именем Высоцкого.
Так кем же он был, Высоцкий? Чем он жил и чем дышал, как умер и кем остался в памяти потомков?