Страница:
Глава 2
Ученик чародея
1
2
3
4
5
6
Ученик чародея
1
11 января 1923 года французские и бельгийские войска оккупировали Рур на том основании, что, выражаясь словами премьер-министра Франции Пуанкаре, правительство Германии и не собиралось выполнять условия Версальского договора. Для Германии это был гром среди ясного неба. Рейхспрезидент и социал-демократ Фридрих Эберт обратился к народу и призвал к бескровному сопротивлению. Народ не заставил себя упрашивать. Поезда остановились, почта не доставлялась, заводы стали. Это стоило денег, и в Берлине запустили печатный станок. За первые четыре недели оккупации Рура курс доллара возрос до пятидесяти тысяч марок.
Французские войска допустили несколько серьезных инцидентов: грабежи, кражи и даже убийства, в сущности, то, что и случается при оккупации. Немецкая пропаганда ухватилась за это. Населению в неоккупированной части Германии живописали о непотребном поведении французских генералов и их любовниц, о том, как французские офицеры избивают немцев на улицах, о том, что немцам запрещается ходить по тротуарам, и, наконец, о том, что зуавы – цветные солдаты из Северной Африки – насилуют белокурых немецких девушек. Это называли не иначе, как «черным позором». Вскоре эти слова стали расхожими во всей Германии.
Члены «Вольного корпуса» и противники республики воспользовались случаем и перешли от пассивного сопротивления к активному. Многие из тех, кого Геббельс знал по Мюнхену, и среди них лидеры «Вольного корпуса» Хайнц Хауэнштайн и Ганс Хайн, приехали в Эльберфельд – городок на границе оккупированной зоны – для организации саботажа. Им помогали два уроженца здешних мест: Карл Кауфман и Эрих Кох, вскоре ставшие видными нацистами.
Геббельс возвратился в Рейдт и зажил прежней жизнью в своей маленькой детской комнате. На лучшее у него не было денег. Большую часть времени он пребывал в тягостных раздумьях, лишь изредка перебрасываясь парой слов с братьями и младшей сестрой Марией. Между ними была открытая вражда. В конце концов, разве они не откладывали каждый грош, чтобы дать ему возможность учиться? Но Геббельс их разочаровал, у него не было ни малейшего намерения приобрести профессию и отплатить им за добро. Они считали его лентяем.
Он и был лентяем. Но днем. Вечером он закрывался в своей каморке и писал всю ночь напролет.
К утру, уже без сил, он кидался на постель и забывался во сне.
Когда до него дошли известия о беспорядках в оккупированном Руре, ничто не могло удержать его в Рейдте. У него состоялась долгая беседа с матерью, и она безропотно отдала ему свои жалкие сбережения. Готовый взяться за любое дело, какое ему поручат, готовый бросить вызов всем и вся, он сел на поезд, идущий в Эльберфельд, до которого было всего несколько миль. Некоторые насмехались над ним: убогий, он не смог бы даже бежать в случае опасности.
Французские войска допустили несколько серьезных инцидентов: грабежи, кражи и даже убийства, в сущности, то, что и случается при оккупации. Немецкая пропаганда ухватилась за это. Населению в неоккупированной части Германии живописали о непотребном поведении французских генералов и их любовниц, о том, как французские офицеры избивают немцев на улицах, о том, что немцам запрещается ходить по тротуарам, и, наконец, о том, что зуавы – цветные солдаты из Северной Африки – насилуют белокурых немецких девушек. Это называли не иначе, как «черным позором». Вскоре эти слова стали расхожими во всей Германии.
Члены «Вольного корпуса» и противники республики воспользовались случаем и перешли от пассивного сопротивления к активному. Многие из тех, кого Геббельс знал по Мюнхену, и среди них лидеры «Вольного корпуса» Хайнц Хауэнштайн и Ганс Хайн, приехали в Эльберфельд – городок на границе оккупированной зоны – для организации саботажа. Им помогали два уроженца здешних мест: Карл Кауфман и Эрих Кох, вскоре ставшие видными нацистами.
Геббельс возвратился в Рейдт и зажил прежней жизнью в своей маленькой детской комнате. На лучшее у него не было денег. Большую часть времени он пребывал в тягостных раздумьях, лишь изредка перебрасываясь парой слов с братьями и младшей сестрой Марией. Между ними была открытая вражда. В конце концов, разве они не откладывали каждый грош, чтобы дать ему возможность учиться? Но Геббельс их разочаровал, у него не было ни малейшего намерения приобрести профессию и отплатить им за добро. Они считали его лентяем.
Он и был лентяем. Но днем. Вечером он закрывался в своей каморке и писал всю ночь напролет.
К утру, уже без сил, он кидался на постель и забывался во сне.
Когда до него дошли известия о беспорядках в оккупированном Руре, ничто не могло удержать его в Рейдте. У него состоялась долгая беседа с матерью, и она безропотно отдала ему свои жалкие сбережения. Готовый взяться за любое дело, какое ему поручат, готовый бросить вызов всем и вся, он сел на поезд, идущий в Эльберфельд, до которого было всего несколько миль. Некоторые насмехались над ним: убогий, он не смог бы даже бежать в случае опасности.
2
В Эльберфельде заговорщики планировали подпольные боевые действия против оккупантов. Идея состояла в том, чтобы наносить удары часто и ощутимо. Это не было войной в полном смысле слова, люди из окружения Хауэнштайна и Хайна были диверсантами, они взялись за опасное дело: взрывали мосты и железнодорожные составы, убивали французских офицеров и их приспешников из числа немцев.
Одним из самых активных из них был Альберт Лео Шлагетер, молодой человек из эссенского отделения. 14 мая 1923 года он взорвал железную дорогу между Дюссельдорфом и Дуйсбургом, чем прервал сообщение в оккупированной зоне. Французы выследили его и схватили. В надежде на помилование он раскрыл перед военным трибиналом всю деятельность подпольной организации (как он сам в этом признался в письме, написанном Хауэнштайну из тюрьмы). Но предательство не спасло его. 26 мая он был расстрелян.
Шлагетер поведал также, что промышленные магнаты Густав Крупп и Фриц Тиссен были замешаны в заговоре. Они выплачивали немалые суммы за услуги таких «борцов за идею», как Хауэнштайн, Хайн, Кауфман, Кох и Геббельс. Да, и Геббельс тоже! Равным образом было скомпрометировано правительство Германии. Оно было вынуждено уйти в отставку, а новый кабинет отказался от политики пассивного сопротивления.
В качестве не участника, а только наблюдателя Геббельс стал свидетелем плачевного конца рурского сопротивления. Ему удалось только создать ячейки нацистской партии в неоккупированной части Рейнской долины, в основном в студенческой среде. Он выступал перед группами в десяток-другой человек в задних комнатах пивных. Собравшиеся с удовольствием слушали его.
Положению, в котором оказался Геббельс, будет суждено повторяться до бесконечности. Сам он не мог действовать, зато он мог говорить. Теперь, когда борьба была закончена, он, калека, мог выйти на первый план, теперь, когда все опасности были позади, он мог витийствовать. Раз уж ему не дано стать героем, он станет пропагандистом.
Он говорил о Шлагетере. Он не признавал, что Шлагетер был, попросту говоря, наемником, да еще и совершил самый гнусный и низкий поступок: выдал своих товарищей. Отнюдь. В своих речах он искусно переиначивал факты и помещал легенду точно в нужное место. Он превращал осведомителя в героя, в патриота без страха и упрека, в мученика, который предпочел смерть, но не предал свое дело.
И Геббельс говорил. Каждый вечер он обращался к новой аудитории. Его голос звучал так страстно, словно его собственная жизнь зависела от того, сумеет ли он убедить своих слушателей и себя самого. В первую очередь себя самого. Возможно, именно поэтому его речи и были настолько яростными и убедительными даже в ранние годы.
Так Шлагетер стал героем. А что же он сам, Геббельс? Он только говорил и вдруг тоже оказался героем. Он рассказывал слушателям необыкновенные, захватывающие дух истории: якобы он работал в оккупированной зоне под разными именами, он основал множество ячеек нацистской партии под вывесками безобидных клубов, он долгие недели руководил ими, и, наконец, он был предан – разумеется, евреями. Он в подробностях описывал встречу с французским генералом (в некоторых версиях генерал представал бельгийцем). Его избивали до полусмерти. Далее история повествовала о том, что ему пришлось покинуть оккупированную зону, зато, торжествующе сообщал он слушателям, там все-таки остались ячейки нацистской партии. Кстати, видные деятели нацистского движения не принимали его легенду всерьез и открыто требовали от Геббельса доказательств.
Так таинственные похождения бесстрашного бойца, охромевшего от тяжелых ранений, обрели реальность в образе подпольщика и борца против французских оккупантов.
Одним из самых активных из них был Альберт Лео Шлагетер, молодой человек из эссенского отделения. 14 мая 1923 года он взорвал железную дорогу между Дюссельдорфом и Дуйсбургом, чем прервал сообщение в оккупированной зоне. Французы выследили его и схватили. В надежде на помилование он раскрыл перед военным трибиналом всю деятельность подпольной организации (как он сам в этом признался в письме, написанном Хауэнштайну из тюрьмы). Но предательство не спасло его. 26 мая он был расстрелян.
Шлагетер поведал также, что промышленные магнаты Густав Крупп и Фриц Тиссен были замешаны в заговоре. Они выплачивали немалые суммы за услуги таких «борцов за идею», как Хауэнштайн, Хайн, Кауфман, Кох и Геббельс. Да, и Геббельс тоже! Равным образом было скомпрометировано правительство Германии. Оно было вынуждено уйти в отставку, а новый кабинет отказался от политики пассивного сопротивления.
В качестве не участника, а только наблюдателя Геббельс стал свидетелем плачевного конца рурского сопротивления. Ему удалось только создать ячейки нацистской партии в неоккупированной части Рейнской долины, в основном в студенческой среде. Он выступал перед группами в десяток-другой человек в задних комнатах пивных. Собравшиеся с удовольствием слушали его.
Положению, в котором оказался Геббельс, будет суждено повторяться до бесконечности. Сам он не мог действовать, зато он мог говорить. Теперь, когда борьба была закончена, он, калека, мог выйти на первый план, теперь, когда все опасности были позади, он мог витийствовать. Раз уж ему не дано стать героем, он станет пропагандистом.
Он говорил о Шлагетере. Он не признавал, что Шлагетер был, попросту говоря, наемником, да еще и совершил самый гнусный и низкий поступок: выдал своих товарищей. Отнюдь. В своих речах он искусно переиначивал факты и помещал легенду точно в нужное место. Он превращал осведомителя в героя, в патриота без страха и упрека, в мученика, который предпочел смерть, но не предал свое дело.
И Геббельс говорил. Каждый вечер он обращался к новой аудитории. Его голос звучал так страстно, словно его собственная жизнь зависела от того, сумеет ли он убедить своих слушателей и себя самого. В первую очередь себя самого. Возможно, именно поэтому его речи и были настолько яростными и убедительными даже в ранние годы.
Так Шлагетер стал героем. А что же он сам, Геббельс? Он только говорил и вдруг тоже оказался героем. Он рассказывал слушателям необыкновенные, захватывающие дух истории: якобы он работал в оккупированной зоне под разными именами, он основал множество ячеек нацистской партии под вывесками безобидных клубов, он долгие недели руководил ими, и, наконец, он был предан – разумеется, евреями. Он в подробностях описывал встречу с французским генералом (в некоторых версиях генерал представал бельгийцем). Его избивали до полусмерти. Далее история повествовала о том, что ему пришлось покинуть оккупированную зону, зато, торжествующе сообщал он слушателям, там все-таки остались ячейки нацистской партии. Кстати, видные деятели нацистского движения не принимали его легенду всерьез и открыто требовали от Геббельса доказательств.
Так таинственные похождения бесстрашного бойца, охромевшего от тяжелых ранений, обрели реальность в образе подпольщика и борца против французских оккупантов.
3
После окончания подпольной войны Геббельс не вернулся домой. Он бы не смог вынести встречи лицом к лицу с родными, их вопрошающих взглядов и немых укоров. Он остался у друзей в Дюссельдорфе. Ему приходилось спать на диване в гостиной, пока ему не давали понять, что гостеприимству есть предел, и тогда он перебирался к очередному приятелю. Когда его приглашали к столу, он ел. Но чаще нет. В карманах было пусто.
Всей Германии 1923 год принес голод, лишения и безработицу. Эти обстоятельства помогли Геббельсу рекрутировать новых членов партии, и его речи становились зажигательней пропорционально растущей нищете, однако ни его энтузиазм, ни новоиспеченные нацисты не давали хлеба насущного.
Он решил бросить политику. Он снова возьмется за перо, он станет freier Schriftsteller – свободным литератором.
Он сочинил пьесу под названием «Странник» и автобиографический рассказ «Михаэль». Пьеса, написанная в стихах, никогда не была напечатана. Сюжетом он взял жизнь Иисуса Христа. Через два года появилась еще одна пьеса – «Одинокий гость», – и опять в стихотворной форме. Ее тоже не принял ни один режиссер[11].
«Михаэля» опубликовали в 1929 году, и позже, когда Геббельс стал министром пропаганды, рассказ имел успех. Для Геббельса он имел особое значение, он называл его лирической песней в прозе. Он даже заявлял, что написал бы немало подобных вещей, если бы не оказался втянутым в политику. Но по мнению тонких и знающих критиков, это был совершенный вздор, набор беспомощных и незрелых мыслей. По большей части там были банальнейшие афоризмы наподобие следующих:
«Всякому человеку нужна мать».
«Я ищу учителя, настолько простого в величии, чтобы быть великим в простоте».
«Я остался без гроша. Деньги – грязь, но грязь – не деньги».
Помимо таких перлов, книга содержала изрядную толику белых стихов, навеянных немецкими экспрессионистами 20-х годов. Ни стихи, ни сама проза не имели особого смысла и даже в глазах самого Геббельса обладали сомнительной ценностью. Он пришел к выводу, что молодой человек не должен искать спасения в интеллекте, что его истинное спасение – физический труд. Единственное затруднение состояло в том, что Геббельс не мог жить по собственным рецептам. Отказавшись от борьбы ради интеллектуального спасения, что он обрел взамен? Ответ он видел ясно: провал.
Гитлер тоже потерпел неудачу, но сумел подготовить себе театральное возвращение. Художник-неудачник стал теперь лидером политической партии и 9 ноября 1923 года сделал решительный шаг вперед. Он устроил путч. Переворот провалился из-за бездарных действий, да к тому же время его еще не пришло. Впрочем, начало было впечатляющим, но потом путч лопнул как пузырь. Гитлер исчез, но его выследили, схватили и посадили на скамью подсудимых.
Геббельс лихорадочно следил за событиями в Мюнхене по прессе. Он был взволнован и обескуражен. Неужели судьба никогда не позволит ему оказаться в гуще событий? Все остальные были в Мюнхене: Гиммлер, Штрайхер, Гесс, Рем, Геринг. Один Геббельс не пережил этот исторический опыт.
Печальный итог путча глубоко потряс его. Но когда Гитлер предстал перед судом, Геббельс испытал облегчение. В отличие от Шлагетера фюрер не собирался облегчить свою участь, перекладывая свою вину на других. В сущности, он даже не пытался защищать себя. Он блестяще продемонстрировал справедливость трюизма о том, что лучшая защита – нападение и, что намного существеннее, что из любой защиты можно сделать хорошую агитацию. Зал суда превратился в театр одного актера, и миллионы людей, прежде и не слышавших ни о Гитлере, ни о нацистах, в один день узнали о них все.
«Армия, которую мы создаем, растет день ото дня, от часа к часу, все быстрее и быстрее, – говорил Гитлер в своем последнем слове. – В эти дни я питаю гордую надежду, что отряды штурмовиков вскоре станут батальонами, батальоны – полками, полки – дивизиями… И тогда мы услышим голос того единственного трибунала, который имеет право судить нас, он раздастся из могил. Не вам нас судить, господа судьи. Это будет суд Истории. В ваших силах вынести нам хоть тысячу приговоров, но в вечном суде Истории председательствует Господь, и он с насмешкой отвергнет все ваши обвинения вкупе с вашим вердиктом и оправдает нас».
Геббельс был только начинающим пропагандистом, но он мгновенно понял, что Гитлер достиг совершенства и мастерски разыграл пропагандистскую пьесу. В порыве восторга он сел и написал Гитлеру письмо.
«Подобно утренней звезде Вы явились нам и чудесным образом просветили нас во мраке неверия и отчаяния. Вы дали нам веру. Вы возвысились над толпой, Вы были преисполнены надежды на будущее, вами владело желание освободить эту толпу, в Вас была безграничная любовь ко всем, кто верит в возрождение рейха. Впервые перед нашими горящими глазами предстал человек, сорвавший маску с жалких и ненасытных парламентариев. Мы увидели человека, который показал нам, сколь бесстыдно и глубоко прогнило наше общество, где мы выбираем себе вождей в соответствии с числом навербованных ими сторонников и ловкими речами… В мюнхенском зале суда Вы достигли величия фюрера. Ваши слова – величайшая речь, каких не звучало в Германии со времен Бисмарка. Вы выразили не только собственную боль и желание бороться. Вы определили то, в чем нуждается целое поколение, запутавшееся в поисках вождей и целей. То, что Вы сказали, есть катехизис новой политической веры, родившейся в отчаявшемся, потерпевшем крах мире безбожников. Благодарю Вас. Когда-нибудь Германия отблагодарит Вас…»
Это было неподдельное выражение восторга, на который Геббельс еще был способен. Не преклонение ученика перед учителем, не благоговение молодого человека перед своим идолом, но восторг пропагандиста-любителя перед мастером пропаганды. Несмотря на то что Геббельс еще не стал настоящим умельцем в делах пропаганды, он не ограничился тем, что просто написал письма, он снял с них копии. А через два года, когда подвернулся случай, опубликовал их. Это уже была зрелая пропаганда и в пользу себя самого, и в пользу Гитлера.
Всей Германии 1923 год принес голод, лишения и безработицу. Эти обстоятельства помогли Геббельсу рекрутировать новых членов партии, и его речи становились зажигательней пропорционально растущей нищете, однако ни его энтузиазм, ни новоиспеченные нацисты не давали хлеба насущного.
Он решил бросить политику. Он снова возьмется за перо, он станет freier Schriftsteller – свободным литератором.
Он сочинил пьесу под названием «Странник» и автобиографический рассказ «Михаэль». Пьеса, написанная в стихах, никогда не была напечатана. Сюжетом он взял жизнь Иисуса Христа. Через два года появилась еще одна пьеса – «Одинокий гость», – и опять в стихотворной форме. Ее тоже не принял ни один режиссер[11].
«Михаэля» опубликовали в 1929 году, и позже, когда Геббельс стал министром пропаганды, рассказ имел успех. Для Геббельса он имел особое значение, он называл его лирической песней в прозе. Он даже заявлял, что написал бы немало подобных вещей, если бы не оказался втянутым в политику. Но по мнению тонких и знающих критиков, это был совершенный вздор, набор беспомощных и незрелых мыслей. По большей части там были банальнейшие афоризмы наподобие следующих:
«Всякому человеку нужна мать».
«Я ищу учителя, настолько простого в величии, чтобы быть великим в простоте».
«Я остался без гроша. Деньги – грязь, но грязь – не деньги».
Помимо таких перлов, книга содержала изрядную толику белых стихов, навеянных немецкими экспрессионистами 20-х годов. Ни стихи, ни сама проза не имели особого смысла и даже в глазах самого Геббельса обладали сомнительной ценностью. Он пришел к выводу, что молодой человек не должен искать спасения в интеллекте, что его истинное спасение – физический труд. Единственное затруднение состояло в том, что Геббельс не мог жить по собственным рецептам. Отказавшись от борьбы ради интеллектуального спасения, что он обрел взамен? Ответ он видел ясно: провал.
Гитлер тоже потерпел неудачу, но сумел подготовить себе театральное возвращение. Художник-неудачник стал теперь лидером политической партии и 9 ноября 1923 года сделал решительный шаг вперед. Он устроил путч. Переворот провалился из-за бездарных действий, да к тому же время его еще не пришло. Впрочем, начало было впечатляющим, но потом путч лопнул как пузырь. Гитлер исчез, но его выследили, схватили и посадили на скамью подсудимых.
Геббельс лихорадочно следил за событиями в Мюнхене по прессе. Он был взволнован и обескуражен. Неужели судьба никогда не позволит ему оказаться в гуще событий? Все остальные были в Мюнхене: Гиммлер, Штрайхер, Гесс, Рем, Геринг. Один Геббельс не пережил этот исторический опыт.
Печальный итог путча глубоко потряс его. Но когда Гитлер предстал перед судом, Геббельс испытал облегчение. В отличие от Шлагетера фюрер не собирался облегчить свою участь, перекладывая свою вину на других. В сущности, он даже не пытался защищать себя. Он блестяще продемонстрировал справедливость трюизма о том, что лучшая защита – нападение и, что намного существеннее, что из любой защиты можно сделать хорошую агитацию. Зал суда превратился в театр одного актера, и миллионы людей, прежде и не слышавших ни о Гитлере, ни о нацистах, в один день узнали о них все.
«Армия, которую мы создаем, растет день ото дня, от часа к часу, все быстрее и быстрее, – говорил Гитлер в своем последнем слове. – В эти дни я питаю гордую надежду, что отряды штурмовиков вскоре станут батальонами, батальоны – полками, полки – дивизиями… И тогда мы услышим голос того единственного трибунала, который имеет право судить нас, он раздастся из могил. Не вам нас судить, господа судьи. Это будет суд Истории. В ваших силах вынести нам хоть тысячу приговоров, но в вечном суде Истории председательствует Господь, и он с насмешкой отвергнет все ваши обвинения вкупе с вашим вердиктом и оправдает нас».
Геббельс был только начинающим пропагандистом, но он мгновенно понял, что Гитлер достиг совершенства и мастерски разыграл пропагандистскую пьесу. В порыве восторга он сел и написал Гитлеру письмо.
«Подобно утренней звезде Вы явились нам и чудесным образом просветили нас во мраке неверия и отчаяния. Вы дали нам веру. Вы возвысились над толпой, Вы были преисполнены надежды на будущее, вами владело желание освободить эту толпу, в Вас была безграничная любовь ко всем, кто верит в возрождение рейха. Впервые перед нашими горящими глазами предстал человек, сорвавший маску с жалких и ненасытных парламентариев. Мы увидели человека, который показал нам, сколь бесстыдно и глубоко прогнило наше общество, где мы выбираем себе вождей в соответствии с числом навербованных ими сторонников и ловкими речами… В мюнхенском зале суда Вы достигли величия фюрера. Ваши слова – величайшая речь, каких не звучало в Германии со времен Бисмарка. Вы выразили не только собственную боль и желание бороться. Вы определили то, в чем нуждается целое поколение, запутавшееся в поисках вождей и целей. То, что Вы сказали, есть катехизис новой политической веры, родившейся в отчаявшемся, потерпевшем крах мире безбожников. Благодарю Вас. Когда-нибудь Германия отблагодарит Вас…»
Это было неподдельное выражение восторга, на который Геббельс еще был способен. Не преклонение ученика перед учителем, не благоговение молодого человека перед своим идолом, но восторг пропагандиста-любителя перед мастером пропаганды. Несмотря на то что Геббельс еще не стал настоящим умельцем в делах пропаганды, он не ограничился тем, что просто написал письма, он снял с них копии. А через два года, когда подвернулся случай, опубликовал их. Это уже была зрелая пропаганда и в пользу себя самого, и в пользу Гитлера.
4
Обстановка в Германии улучшилась. Марка остановилась на отметке четыре триллиона двести миллиардов за доллар. Это маленькое чудо не без оснований приписывали новому президенту рейхсбанка Яльмару Шахту, в ту пору человеку прогрессивных тенденций.
Большинство немцев придерживалось мнения, что республике удастся выжить. Крайне левые и крайне правые терпели поражение за поражением. Нацисты стремительно теряли сторонников. Избрание президентом Пауля фон Гинденбурга, бывшего начальника генштаба, монархиста и националиста старой закваски, выбило у них почву из-под ног. В 1924 году на выборах в рейхстаг наци получили всего девять мест.
Геббельс искал работу. Нацистская партия, расколотая на фракции после ареста Гитлера, дробилась все дальше и не могла ему ничего предложить. Наконец, в Эльберфельде Франц Вигерсхаус взял его к себе личным секретарем за сто марок в месяц[12]. Вигерсхаус был депутатом рейхстага от Партии народной свободы. Вместе с соратниками он издавал эберфельдскую еженедельную мелкую газетенку «Фелькише фрайхайт». Геббельсу поручили редактировать ее. Кроме того, он должен был готовить речи для Партии народной свободы, чей жизненный интерес состоял в том, чтобы покончить с другими националистическими фракциями и поглотить их. Отсюда следовала задача Геббельса: обрушиться на соперников и доказать публике, что у них нет будущего. Одной такой партией «без будущего» была партия нацистов.
Сотня марок в месяц были не бог весть какими деньгами. Да и работа не приносила удовлетворения – жалкая газетенка без влияния. Люди, которым он адресовал свои речи, были глупы и приходили в раздражение от первых же лозунгов. Тупицы, они, по мнению Геббельса, не многого стоили. Ему было неприятно, он чувствовал себя не на месте, словно «хороший актер на провинциальной сцене», как он писал домой. Он зря терял свое время. И он опять стал подумывать о писательстве.
Как-то вечером послушать его речь пришел высокий дородный мужчина – Грегор Штрассер из Ландсхута в Баварии. Разумеется, Геббельс знал, кто перед ним. После того как Гитлера приговорили к тюремному заключению, этот ветеран партии взял на себя политическое руководство. Его внешность провинциального бюргера была обманчива. За его кажущимся благодушием скрывалась колоссальная энергия, и он желал всю ее направить на дело партии. Кроме того, будучи прекрасным организатором, он работал даже с большей отдачей, чем Гитлер. Он был терпелив с партийными функционерами и не впадал в истерики, как Гитлер. Он редко повышал голос. В этом тихом омуте, пожалуй, таилась личность более радикальная, чем Гитлер.
Геббельс ничуть не был рад тому, что столь важная фигура видит его в неблагоприятной обстановке, да еще выслушивает его поношения в адрес нацистской партии. Но Штрассер обладал чувством юмора, он не рассердился, а, напротив, после выступления Геббельса подошел к нему и, представившись, сказал: «Вы превосходный оратор. Возможно, придет день, когда мы будем работать вместе».
Этот день пришел раньше, чем они думали. Через неделю после их встречи, накануне Рождества 1924 года, Гитлера амнистировали. Он, не откладывая, начал собирать под свое знамя остатки партии и уже в феврале 1925 года вновь был избран фюрером. Штрассер уступил ему, выторговав себе свободу действий в партийном строительстве на севере и западе Германии. Он продал свою аптеку и вместе с младшим братом Отто основал в Берлине нацистское издательство «Кампфферлаг». Ему понадобился новый личный секретарь, чтобы заменить Генриха Гиммлера, который разуверился в будущем нацизма и вложил все свои сбережения в птицефабрику.
И тогда Штрассер вспомнил о Геббельсе. Позже он заметил, что «купить Геббельса было нетрудно». Он предложил ему должность личного секретаря и одновременно управляющего делами в Северном Рейне – Вестфалии с жалованьем двести марок. Геббельс тотчас же согласился и бросил работу у Вигерсхауса, притом без слова объяснений. Впоследствии он жаловался на членов Партии народной свободы, «с которыми прошел часть пути и которые теперь воротят нос. Ни приветствия, ни взгляда, ни рукопожатия». Он возмущался тем, что другие позволяют себе менять мнение о нем на противоположное.
Вскоре он уже был личным секретарем Штрассера, но чисто номинально. В основном он должен был писать речи и организовывать митинги, что занимало его почти каждый вечер.
Земля Северный Рейн – Вестфалия представляла собой густонаселенный регион. Города практически сливались в огромный полис и сообщались между собой пригородными поездами. Геббельс был вечно в пути. Эссен, Кельн, Дюссельдорф, Эльберфельд, Дуйсбург, Крефельд, Дортмунд… Он редко ночевал в одном месте дважды.
Он становился умелым агитатором – нужда заставила его научиться. Он познал многие хитрости своего дела. Его талант ярко выделялся на сером рутинном фоне. Если у него и был когда-то страх перед сценой, то теперь он избавился от него. Если он когда-то смущался, то теперь публика не могла заметить и следа застенчивости. Теперь он мог взойти на трибуну и громко провозгласить заведомую ложь. Довольно эксцентричный, он производил впечатление даже на недоброжелательно настроенную аудиторию, чем завоевывал новых сторонников нацистам. Он был слишком занят и слишком уставал, чтобы изобретать новые лозунги. И вскоре он понял, что в этом нет необходимости, потому что одни и те же слова, повторенные много раз, производят эффект кувалды (эту истину открыл для себя и Гитлер). Он по натуре был циником и иногда без стыда признавался себе, что, чем банальнее и глупее его аргументы, тем сильнее эффект.
Он также обнаружил, что суть дела в личном контакте. «Революционные движения создаются не великими писателями, но великими ораторами, – позже заметил он. – Неверно думать, будто печатное слово намного действеннее, потому что его прочитывает ежедневно масса людей. Даже если оратор обращается в лучшем случае к нескольким тысячам слушателей, в то время как писатель-политик имеет аудиторию в десятки и сотни тысяч читателей, произнесенное слово влияет не только на присутствующих, но и передается из уст в уста сотни тысяч раз. Поэтому эффектная речь заставит думать гораздо сильнее, чем хорошо отредактированная печатная. Вот почему на первом этапе сражения в долине Рейна и Руре мы были все почти поголовно агитаторами. Такого рода массовая пропаганда была нашим единственным оружием, и нам волей-неволей приходилось использовать ее максимально, чего мы еще не могли сделать с печатным словом»[13].
Вместе с братьями Штрассер Геббельс принялся и за редакционную работу. Они решили выпускать каждые две недели информационный бюллетень, который будет официальным органом нацистов в нескольких районах. Они надеялись, что в конце концов он станет рупором всей нацистской идеологии.
1 ноября 1925 года вышел первый отредактированный Геббельсом номер. Он назывался «Письма национал-социалиста».
Большинство немцев придерживалось мнения, что республике удастся выжить. Крайне левые и крайне правые терпели поражение за поражением. Нацисты стремительно теряли сторонников. Избрание президентом Пауля фон Гинденбурга, бывшего начальника генштаба, монархиста и националиста старой закваски, выбило у них почву из-под ног. В 1924 году на выборах в рейхстаг наци получили всего девять мест.
Геббельс искал работу. Нацистская партия, расколотая на фракции после ареста Гитлера, дробилась все дальше и не могла ему ничего предложить. Наконец, в Эльберфельде Франц Вигерсхаус взял его к себе личным секретарем за сто марок в месяц[12]. Вигерсхаус был депутатом рейхстага от Партии народной свободы. Вместе с соратниками он издавал эберфельдскую еженедельную мелкую газетенку «Фелькише фрайхайт». Геббельсу поручили редактировать ее. Кроме того, он должен был готовить речи для Партии народной свободы, чей жизненный интерес состоял в том, чтобы покончить с другими националистическими фракциями и поглотить их. Отсюда следовала задача Геббельса: обрушиться на соперников и доказать публике, что у них нет будущего. Одной такой партией «без будущего» была партия нацистов.
Сотня марок в месяц были не бог весть какими деньгами. Да и работа не приносила удовлетворения – жалкая газетенка без влияния. Люди, которым он адресовал свои речи, были глупы и приходили в раздражение от первых же лозунгов. Тупицы, они, по мнению Геббельса, не многого стоили. Ему было неприятно, он чувствовал себя не на месте, словно «хороший актер на провинциальной сцене», как он писал домой. Он зря терял свое время. И он опять стал подумывать о писательстве.
Как-то вечером послушать его речь пришел высокий дородный мужчина – Грегор Штрассер из Ландсхута в Баварии. Разумеется, Геббельс знал, кто перед ним. После того как Гитлера приговорили к тюремному заключению, этот ветеран партии взял на себя политическое руководство. Его внешность провинциального бюргера была обманчива. За его кажущимся благодушием скрывалась колоссальная энергия, и он желал всю ее направить на дело партии. Кроме того, будучи прекрасным организатором, он работал даже с большей отдачей, чем Гитлер. Он был терпелив с партийными функционерами и не впадал в истерики, как Гитлер. Он редко повышал голос. В этом тихом омуте, пожалуй, таилась личность более радикальная, чем Гитлер.
Геббельс ничуть не был рад тому, что столь важная фигура видит его в неблагоприятной обстановке, да еще выслушивает его поношения в адрес нацистской партии. Но Штрассер обладал чувством юмора, он не рассердился, а, напротив, после выступления Геббельса подошел к нему и, представившись, сказал: «Вы превосходный оратор. Возможно, придет день, когда мы будем работать вместе».
Этот день пришел раньше, чем они думали. Через неделю после их встречи, накануне Рождества 1924 года, Гитлера амнистировали. Он, не откладывая, начал собирать под свое знамя остатки партии и уже в феврале 1925 года вновь был избран фюрером. Штрассер уступил ему, выторговав себе свободу действий в партийном строительстве на севере и западе Германии. Он продал свою аптеку и вместе с младшим братом Отто основал в Берлине нацистское издательство «Кампфферлаг». Ему понадобился новый личный секретарь, чтобы заменить Генриха Гиммлера, который разуверился в будущем нацизма и вложил все свои сбережения в птицефабрику.
И тогда Штрассер вспомнил о Геббельсе. Позже он заметил, что «купить Геббельса было нетрудно». Он предложил ему должность личного секретаря и одновременно управляющего делами в Северном Рейне – Вестфалии с жалованьем двести марок. Геббельс тотчас же согласился и бросил работу у Вигерсхауса, притом без слова объяснений. Впоследствии он жаловался на членов Партии народной свободы, «с которыми прошел часть пути и которые теперь воротят нос. Ни приветствия, ни взгляда, ни рукопожатия». Он возмущался тем, что другие позволяют себе менять мнение о нем на противоположное.
Вскоре он уже был личным секретарем Штрассера, но чисто номинально. В основном он должен был писать речи и организовывать митинги, что занимало его почти каждый вечер.
Земля Северный Рейн – Вестфалия представляла собой густонаселенный регион. Города практически сливались в огромный полис и сообщались между собой пригородными поездами. Геббельс был вечно в пути. Эссен, Кельн, Дюссельдорф, Эльберфельд, Дуйсбург, Крефельд, Дортмунд… Он редко ночевал в одном месте дважды.
Он становился умелым агитатором – нужда заставила его научиться. Он познал многие хитрости своего дела. Его талант ярко выделялся на сером рутинном фоне. Если у него и был когда-то страх перед сценой, то теперь он избавился от него. Если он когда-то смущался, то теперь публика не могла заметить и следа застенчивости. Теперь он мог взойти на трибуну и громко провозгласить заведомую ложь. Довольно эксцентричный, он производил впечатление даже на недоброжелательно настроенную аудиторию, чем завоевывал новых сторонников нацистам. Он был слишком занят и слишком уставал, чтобы изобретать новые лозунги. И вскоре он понял, что в этом нет необходимости, потому что одни и те же слова, повторенные много раз, производят эффект кувалды (эту истину открыл для себя и Гитлер). Он по натуре был циником и иногда без стыда признавался себе, что, чем банальнее и глупее его аргументы, тем сильнее эффект.
Он также обнаружил, что суть дела в личном контакте. «Революционные движения создаются не великими писателями, но великими ораторами, – позже заметил он. – Неверно думать, будто печатное слово намного действеннее, потому что его прочитывает ежедневно масса людей. Даже если оратор обращается в лучшем случае к нескольким тысячам слушателей, в то время как писатель-политик имеет аудиторию в десятки и сотни тысяч читателей, произнесенное слово влияет не только на присутствующих, но и передается из уст в уста сотни тысяч раз. Поэтому эффектная речь заставит думать гораздо сильнее, чем хорошо отредактированная печатная. Вот почему на первом этапе сражения в долине Рейна и Руре мы были все почти поголовно агитаторами. Такого рода массовая пропаганда была нашим единственным оружием, и нам волей-неволей приходилось использовать ее максимально, чего мы еще не могли сделать с печатным словом»[13].
Вместе с братьями Штрассер Геббельс принялся и за редакционную работу. Они решили выпускать каждые две недели информационный бюллетень, который будет официальным органом нацистов в нескольких районах. Они надеялись, что в конце концов он станет рупором всей нацистской идеологии.
1 ноября 1925 года вышел первый отредактированный Геббельсом номер. Он назывался «Письма национал-социалиста».
5
После выхода нескольких номеров в свет большинство читателей пришли к мнению, что Йозеф Геббельс тайный коммунист. А его земляки из Рейдта думали так еще много лет. Действительно, Геббельс и коммунисты говорили на очень похожем языке. Мюнхенцы – клика Макса Аманна, издателя «Фелькишер беобахтер», редактор газеты Альфред Розенберг и Готфрид Федер, советник Гитлера по экономике, – высказывали свои подозрения вслух. Более «революционные» нацисты северо-западной части Германии поддержали его открыто.
В самом деле, в «Письмах национал-социалиста» Геббельс больше акцентировал социализм, нежели национализм, к тому же настолько явно, что ратовал за союз нацистской Германии с Советским Союзом. Он даже заигрывал с такими нищими и вечно бунтующими странами, как Индия и Китай.
«Мы не достигнем успеха, – писал Геббельс, памятуя свои споры с Флисгесом, – если будем учитывать интересы только имущих и образованных слоев населения. Но мы добьемся всего, если обратимся к обездоленным и голодным массам». Его коньком стали статьи по большевизму, написанные в подчеркнуто просоветском тоне. В своей речи «Ленин или Гитлер?» он провел сравнительный анализ и сделал вывод о превосходстве гитлеризма. Тем не менее сравнение выглядело даже лестным для русских.
В заметках для «Фелькишер беобахтер» он пел хвалу Ленину как национальному освободителю своей страны. «Советская система твердо стоит на ногах не потому, что она большевистская, марксистская или интернациональная, а потому, что она национальная, русская, – писал он приятелю с левыми убеждениями. – Ни один царь не смог бы пробудить национальное чувство русских, как это сделал Ленин».
Какое-то время спустя он написал: «Когда Россия восстанет ото сна, мир станет свидетелем национального чуда». Он также заявил, что Германия никогда «не пойдет в наемники к капиталу, чтобы развязать «священную войну против Москвы». И добавил: «Не будет ли это неслыханной политической низостью?»
Русские отвечали некоторой взаимностью на симпатии Геббельса. 20 июня 1923 года Карл Радек произнес речь во ВЦИКе, в которой превозносил Шлагетера и называл его мужественным борцом с контрреволюцией. Он имел в виду, что Шлагетер якобы пал жертвой западного капитала.
Но Геббельс не был коммунистом в полном значении слова. И он сам старался об этом заявить. «Коммунизм есть не что иное, как гротескное искажение идеи социализма, – писал он правому политику графу Ревентлову. – Мы, и только мы станем истинными социалистами в Германии и, если уж на то пошло, во всей Европе». Его представления о социализме были по меньшей мере смутными. «Я верю в готовность пролетариата пойти на жертвы, его решимость пока дремлет, но однажды пробьет час… Я верю в поступь масс, верю в грядущую историю…» По сути, это были пустые слова.
«Мы живем в эпоху масс, – писал он Альбрехту фон Грефе, лидеру националистического меньшинства в рейхстаге. – Однако будущее принадлежит не массам, а тому, кто объединит их, кто их поведет. Новый век принадлежит тому, кто повелевает массами. Массовые движения нашего времени завершатся диктатурой».
В самом деле, в «Письмах национал-социалиста» Геббельс больше акцентировал социализм, нежели национализм, к тому же настолько явно, что ратовал за союз нацистской Германии с Советским Союзом. Он даже заигрывал с такими нищими и вечно бунтующими странами, как Индия и Китай.
«Мы не достигнем успеха, – писал Геббельс, памятуя свои споры с Флисгесом, – если будем учитывать интересы только имущих и образованных слоев населения. Но мы добьемся всего, если обратимся к обездоленным и голодным массам». Его коньком стали статьи по большевизму, написанные в подчеркнуто просоветском тоне. В своей речи «Ленин или Гитлер?» он провел сравнительный анализ и сделал вывод о превосходстве гитлеризма. Тем не менее сравнение выглядело даже лестным для русских.
В заметках для «Фелькишер беобахтер» он пел хвалу Ленину как национальному освободителю своей страны. «Советская система твердо стоит на ногах не потому, что она большевистская, марксистская или интернациональная, а потому, что она национальная, русская, – писал он приятелю с левыми убеждениями. – Ни один царь не смог бы пробудить национальное чувство русских, как это сделал Ленин».
Какое-то время спустя он написал: «Когда Россия восстанет ото сна, мир станет свидетелем национального чуда». Он также заявил, что Германия никогда «не пойдет в наемники к капиталу, чтобы развязать «священную войну против Москвы». И добавил: «Не будет ли это неслыханной политической низостью?»
Русские отвечали некоторой взаимностью на симпатии Геббельса. 20 июня 1923 года Карл Радек произнес речь во ВЦИКе, в которой превозносил Шлагетера и называл его мужественным борцом с контрреволюцией. Он имел в виду, что Шлагетер якобы пал жертвой западного капитала.
Но Геббельс не был коммунистом в полном значении слова. И он сам старался об этом заявить. «Коммунизм есть не что иное, как гротескное искажение идеи социализма, – писал он правому политику графу Ревентлову. – Мы, и только мы станем истинными социалистами в Германии и, если уж на то пошло, во всей Европе». Его представления о социализме были по меньшей мере смутными. «Я верю в готовность пролетариата пойти на жертвы, его решимость пока дремлет, но однажды пробьет час… Я верю в поступь масс, верю в грядущую историю…» По сути, это были пустые слова.
«Мы живем в эпоху масс, – писал он Альбрехту фон Грефе, лидеру националистического меньшинства в рейхстаге. – Однако будущее принадлежит не массам, а тому, кто объединит их, кто их поведет. Новый век принадлежит тому, кто повелевает массами. Массовые движения нашего времени завершатся диктатурой».
6
Подобно своей матери, Йозеф Геббельс вел дневник с того дня, когда ему исполнилось двенадцать лет. В нем он записывал свои мысли о мире в целом и о своем собственном маленьком мирке в частности. Одним словом, он поверял дневнику то, что мог бы поведать близкому другу, если бы у него были близкие друзья. Так, записи 1925–1926 годов свидетельствуют более красноречиво, чем знавшие его люди, насколько неуверенным в себе и ранимым он был, хотя, судя по его статьям и речам, ему были ведомы все ответы. «Между 1 октября 1924 года и 1 октября 1925 года, – записывает он, – я выступил 189 раз. От такой нагрузки можно свалиться замертво».
29 октября 1925 года: «День рождения. Уже двадцать восьмой. Я старею. Я содрогаюсь при одной мысли. У меня выпадают волосы. Я стану лысым!»
8 марта 1926 года: «Я вешу сто фунтов. Это меньше, чем «вес пера». Они бросают меня на самую изматывающую работу. Я называю это медленным уничтожением».
19 июня 1926 года: «Как хочется избавиться от этой кутерьмы. Меня тошнит. Бредни! Интриги. Грязь!»
30 августа 1926 года: «У меня уже давно побаливает спина. Как бы не заболеть. Туберкулез! Это было бы ужасно».
Снова и снова он спрашивает себя, стоит ли расходовать так много сил? Он не щадит своего здоровья – и ради чего? Есть ли у его партии будущее? А может быть, его соратники – шайка заговорщиков и мелких уголовников, которым не по плечу великая идея?
23 октября 1925 года: «Иногда я думаю, что наше дело проиграно».
10 ноября: «У меня опускаются руки. Моя вера в духовные силы немецкого народа начинает угасать».
20 января 1926 года: «Я сыт по горло нашей партией».
12 июня 1926 года, характеризуя ближайших соратников: «Я смертельно устал от нашей организации. Подумать только, с этими людьми мы хотим освободить Германию!»
На пределе сил и нервов, терзаемый сомнениями и скептицизмом, Геббельс до изнеможения мечется между рейнскими городами – таковы его прямые обязанности – и все же умудряется выкроить время для случайных связей.
15 августа 1925 года: «Эльсляйн, когда я снова увижусь с тобой? Альма, у тебя беззаботный характер. Анка, я никогда тебя не забуду. А мне сегодня так одиноко».
29 октября 1925 года: «День рождения. Уже двадцать восьмой. Я старею. Я содрогаюсь при одной мысли. У меня выпадают волосы. Я стану лысым!»
8 марта 1926 года: «Я вешу сто фунтов. Это меньше, чем «вес пера». Они бросают меня на самую изматывающую работу. Я называю это медленным уничтожением».
19 июня 1926 года: «Как хочется избавиться от этой кутерьмы. Меня тошнит. Бредни! Интриги. Грязь!»
30 августа 1926 года: «У меня уже давно побаливает спина. Как бы не заболеть. Туберкулез! Это было бы ужасно».
Снова и снова он спрашивает себя, стоит ли расходовать так много сил? Он не щадит своего здоровья – и ради чего? Есть ли у его партии будущее? А может быть, его соратники – шайка заговорщиков и мелких уголовников, которым не по плечу великая идея?
23 октября 1925 года: «Иногда я думаю, что наше дело проиграно».
10 ноября: «У меня опускаются руки. Моя вера в духовные силы немецкого народа начинает угасать».
20 января 1926 года: «Я сыт по горло нашей партией».
12 июня 1926 года, характеризуя ближайших соратников: «Я смертельно устал от нашей организации. Подумать только, с этими людьми мы хотим освободить Германию!»
На пределе сил и нервов, терзаемый сомнениями и скептицизмом, Геббельс до изнеможения мечется между рейнскими городами – таковы его прямые обязанности – и все же умудряется выкроить время для случайных связей.
15 августа 1925 года: «Эльсляйн, когда я снова увижусь с тобой? Альма, у тебя беззаботный характер. Анка, я никогда тебя не забуду. А мне сегодня так одиноко».