Страница:
Его сделали виноватым без всякой вины. Геббельс цинично признал (конечно, только спустя годы), что истинной причиной общественного негодования была не национальность полицейского, а пропаганда. Когда ему пригрозили судом за оскорбление и запретили называть Вайса Изидором, Геббельс тотчас же сел писать фельетон под названием «Изидор».
Это была басня о немце по имени Хазе (то есть Заяц), которого судьба занесла в Китай. Он очень не хотел, чтобы китайцы заметили, что он немец, и относились к нему как к немцу. Поэтому он отрастил косичку, взял себе имя Ву Кючу и стал «чистопородным» шанхайцем. Непонятно как, но он дослужился до комиссара полиции. Вот тут-то он и начал издавать указы, в одном из которых запрещалось быть недовольным, а в другом – считать его Зайцем. «Того, кто назовет меня этим именем, считать подстрекателем и посадить в тюрьму». Фельетон заканчивался так: «Все это выдумка. Китайцы не настолько глупы, чтобы поддаться на пустые россказни и назначить меня комиссаром полиции. Люди далеко не дураки. А такие истории случаются только в баснях».
Казалось бы, называть фельетон «Изидор» не было необходимости, но таким образом Изидор становился символом угрозы обществу. Изидор – не потому, что это Вайс, а просто Изидор. «Изидор останется Изидором, а нос – носом. Носы бывают разные… Но этот нос известен каждому, не будем указывать на него пальцем».
Вот еще: «Изидор – это не какое-то конкретное лицо с точки зрения закона. Изидор – это не обычное человеческое лицо со своими чертами. Изидор – это общее лицо нашей так называемой демократии, втоптанной в грязь малодушными лицемерами».
В конечном итоге такого рода тактические уловки возымели свое действие на людей. Как-то раз Бернард Вайс отправился в инспекционную поездку, и его же люди схватили его и избили резиновыми дубинками. Потом они оправдывались тем, что не узнали начальника. Но скорее всего, они были нацистами, давно ждавшими удобного случая.
Торжествующий Геббельс опубликовал открытое письмо Вайсу. «Я не Аристофан, чтобы писать сатиры на скандал. Но когда судьба так выразительно проявляет свою волю, слепой становится зрячим, немой поет Te Deum, самый приземленный человек становится Гомером, а театральный привратник пишет комедии…»
Он умело делал вид, что насмехается над Вайсом, в глубине души он клокотал от ярости, и ненависть его росла постоянно. Пятнадцать месяцев спустя одну из своих статей он закончил словами: «Сейчас у меня лишь одно желание: я хочу дожить до того дня, когда мы подъедем к департаменту полиции, постучим в дверь и скажем: «Господин Вайс, ваш час настал».
8
9
10
11
Глава 4
1
Это была басня о немце по имени Хазе (то есть Заяц), которого судьба занесла в Китай. Он очень не хотел, чтобы китайцы заметили, что он немец, и относились к нему как к немцу. Поэтому он отрастил косичку, взял себе имя Ву Кючу и стал «чистопородным» шанхайцем. Непонятно как, но он дослужился до комиссара полиции. Вот тут-то он и начал издавать указы, в одном из которых запрещалось быть недовольным, а в другом – считать его Зайцем. «Того, кто назовет меня этим именем, считать подстрекателем и посадить в тюрьму». Фельетон заканчивался так: «Все это выдумка. Китайцы не настолько глупы, чтобы поддаться на пустые россказни и назначить меня комиссаром полиции. Люди далеко не дураки. А такие истории случаются только в баснях».
Казалось бы, называть фельетон «Изидор» не было необходимости, но таким образом Изидор становился символом угрозы обществу. Изидор – не потому, что это Вайс, а просто Изидор. «Изидор останется Изидором, а нос – носом. Носы бывают разные… Но этот нос известен каждому, не будем указывать на него пальцем».
Вот еще: «Изидор – это не какое-то конкретное лицо с точки зрения закона. Изидор – это не обычное человеческое лицо со своими чертами. Изидор – это общее лицо нашей так называемой демократии, втоптанной в грязь малодушными лицемерами».
В конечном итоге такого рода тактические уловки возымели свое действие на людей. Как-то раз Бернард Вайс отправился в инспекционную поездку, и его же люди схватили его и избили резиновыми дубинками. Потом они оправдывались тем, что не узнали начальника. Но скорее всего, они были нацистами, давно ждавшими удобного случая.
Торжествующий Геббельс опубликовал открытое письмо Вайсу. «Я не Аристофан, чтобы писать сатиры на скандал. Но когда судьба так выразительно проявляет свою волю, слепой становится зрячим, немой поет Te Deum, самый приземленный человек становится Гомером, а театральный привратник пишет комедии…»
Он умело делал вид, что насмехается над Вайсом, в глубине души он клокотал от ярости, и ненависть его росла постоянно. Пятнадцать месяцев спустя одну из своих статей он закончил словами: «Сейчас у меня лишь одно желание: я хочу дожить до того дня, когда мы подъедем к департаменту полиции, постучим в дверь и скажем: «Господин Вайс, ваш час настал».
8
Назвать «Ангрифф» газетой можно было лишь с большой натяжкой. В лучшем случае это издание имело памфлетно-плакатный характер. Оно не содержало новостей, в нем печаталось только то, что давало Геббельсу возможность проявить свой полемический талант. Как заметил Фрицше, разразись в Китае война, Геббельс не откликнулся бы на нее ни строчкой.
«Ангрифф» была наполнена ложью, которую не составляло труда опровергнуть. В конце концов, в Берлине тех лет хватало талантливых прогрессивных журналистов, была мощная либерально-демократическая пресса. Но никто из них не поднялся на борьбу с Геббельсом. Возможно, кому-то не хватило духу, а кто-то не пожелал пасть так низко.
Никогда еще немецкая журналистика не опускалась до такой безнравственности. В то же время подобный метод оказался чрезвычайно действенным. Геббельс бил ниже пояса, и бил беспощадно. Он не утруждал себя поиском доказательств для своих умозаключений, он просто утверждал: это дело обстоит так, а не иначе. Он обращался не к образованным, обладающим вкусом читателям, он хотел растревожить сброд.
За несколько лет, проведенных в столице, Геббельс во многом изменился. В нем не осталось ничего провинциального, он окреп, приобрел типично городскую наглость, смотрел на людей сквозь приспущенные веки и едва скрывал презрение и иронию. Он перенял жаргон и саркастический юмор берлинцев и теперь расцвечивал ими свои речи и статьи.
Он больше не был склонен принимать происходящее слишком близко к сердцу. Когда один из оппонентов назвал его «обербандитом», Геббельс, в отличие от Вайса, не стал судиться. Мало того, он принял это прозвище. С тех пор нацистские плакаты объявляли: «Сегодня вечером выступает с речью обербандит доктор Геббельс».
«Ангрифф» была наполнена ложью, которую не составляло труда опровергнуть. В конце концов, в Берлине тех лет хватало талантливых прогрессивных журналистов, была мощная либерально-демократическая пресса. Но никто из них не поднялся на борьбу с Геббельсом. Возможно, кому-то не хватило духу, а кто-то не пожелал пасть так низко.
Никогда еще немецкая журналистика не опускалась до такой безнравственности. В то же время подобный метод оказался чрезвычайно действенным. Геббельс бил ниже пояса, и бил беспощадно. Он не утруждал себя поиском доказательств для своих умозаключений, он просто утверждал: это дело обстоит так, а не иначе. Он обращался не к образованным, обладающим вкусом читателям, он хотел растревожить сброд.
За несколько лет, проведенных в столице, Геббельс во многом изменился. В нем не осталось ничего провинциального, он окреп, приобрел типично городскую наглость, смотрел на людей сквозь приспущенные веки и едва скрывал презрение и иронию. Он перенял жаргон и саркастический юмор берлинцев и теперь расцвечивал ими свои речи и статьи.
Он больше не был склонен принимать происходящее слишком близко к сердцу. Когда один из оппонентов назвал его «обербандитом», Геббельс, в отличие от Вайса, не стал судиться. Мало того, он принял это прозвище. С тех пор нацистские плакаты объявляли: «Сегодня вечером выступает с речью обербандит доктор Геббельс».
9
Обербандит…
Он все-таки учился в различных университетах и действительно получил докторскую степень. В конце концов, он редактировал «Письма национал-социалиста», издание, которое справедливо считали далеко не примитивным. Он завоевывал улицы Берлина, но эта задача изначально не требовала особого интеллекта, а ему хотелось представить доказательства того, что он не менее «глубок», чем Альфред Розенберг со своим «Мифом двадцатого века». Он братался со штурмовиками с бычьими шеями, и ему льстило их внимание. Теперь он сидел в своей штаб-квартире и зубоскалил с помощниками, те восхищались его незатейливыми шутками, а он жаждал доказать, что являет собой «нечто большее».
Это была главная причина, по которой он решил время от времени выступать на ином, более высоком интеллектуальном уровне, где не могло быть немедленной пропагандистской отдачи. Первая его речь называлась «Что такое политика?» (5 октября 1927 года).
«Индивидуум развивается в нацию, – провозглашал Геббельс, – а нация является частью человечества. Человечество не есть вещь в себе, точно так же, как индивидуум. Одна лишь нация является вещью в себе. Индивидуум полезен до тех пор, пока он развивает нацию….
Нация творит. Нация совершает подвиг, создавая культуру.
Предназначение политики – пространство, свобода и хлеб насущный. Пространство нуждается в нации, а нации требуется пространство… Вне свободы пространство не представляет ценности для нации».
Для человека со способностями Геббельса его рассуждения оказались на редкость скучными и убогими. Он никогда не объяснял, почему нация – вещь в себе, а индивидуум – нет. Он почерпнул термин из трудов Иммануила Канта, и великий философ перевернулся бы в гробу, доведись ему услышать подобную «философию».
Когда Геббельс начинает излагать основное нацистское credo, его ограниченность бросается в глаза. Он пытается выглядеть «высоколобым и глубокомысленным», но ему это плохо удается. И все же, будучи поумнее других нацистских главарей, он пытается чем-то прикрыть наготу, которую те и не замечали: у национал-социализма напрочь отсутствовала основополагающая идея, философское мировоззрение.
Философское мировоззрение, нужное Геббельсу для статей и лекций, он заимствует у других. Для нацистов прибегать к плагиату было не в новинку. Сам термин «национал-социализм» был украден. Его ввел в обиход прогрессивный экономист-демократ Макс Вебер, один из лучших ученых Германии догитлеровского периода, преподававший в университетах Гейдельберга и Мюнхена. Вебер подразумевал под этим термином социализм, свойственный данной конкретной стране. Профессор не дожил до того дня, когда нацисты приспособили его термин для совершенно иной политической философии. Сам Геббельс точно так же надергал много мыслей из книг Альфреда Розенберга, которого давно тайно ненавидел, у старого, ушедшего на покой антисемита Хьюстона Стюарта Чемберлена, у друга Гитлера Дитриха Эккарта, у философов Артура Меллера ван ден Брука и Освальда Шпенглера.
Из одной ранней поэмы Эккарта он выудил фразу «Пробудись, Германия!», которая затем стала кличем нацистов. У Меллера ван ден Брука он нашел название для главной своей книги: «Третий рейх».
Меллер ван ден Брук был очень любопытной личностью во многих отношениях. Задолго до Гитлера, Эккарта или Федера он заговорил о возрождении Германии и о миссии немцев. «Можно проиграть войну, но революция все равно победит», – писал он. Он твердо веровал, что у Германии достаточно внутренних ресурсов, чтобы воспрянуть духом после поражения 1918 года и стать более сильной и мощной страной, чем при Гогенцоллернах (Второй рейх) или при средневековых императорах (Первый рейх). Это новое могущественное государство он назвал Третьим рейхом и предрек его господство над всем миром.
В отличие от других философов нацизма ему было свойственно ясное мышление. Он также перевел и издал полное собрание сочинений Достоевского. А 30 мая 1925 года он покончил жизнь самоубийством, разуверившись, что Германия оправдает его надежды.
Геббельс прочитал Меллера ван ден Брука. 18 декабря 1925 года он заносит в дневник: «Он пишет, как пророк. Он выражает словами все то, к инстинктивному пониманию чего мы, молодые, уже давно пришли. Он пишет ясно и спокойно, но с внутренней страстью».
Но Геббельс также видел, насколько меллеровская концепция будущей Германии отличается от гитлеровской. «Почему Меллер ван ден Брук не пошел в своих выводах до конца и не выразил намерения бороться вместе с нами? – писал он. – Духовное искупление? Боязнь борьбы до последней капли крови?»
30 декабря снова: «Почему он не встал в наши ряды?»
Он отдавал себе отчет в том, что подавляющее число сторонников нацизма не в состоянии прочесть и строчки из меллеровских трудов, не говоря уж о том, чтобы понять их. Впрочем, это было не важно, философ выполнил свой долг, изобретя название «Третий рейх». Геббельс использовал термин где мог и сколько мог. Но при этом Меллер ван ден Брук никогда не упоминался, и ко времени прихода нацистов к власти лишь редкие образованные немцы могли припомнить происхождение термина.
Другим немецким философом, послужившим фоном, на котором Геббельс создал свое философское мировоззрение, был Освальд Шпенглер. Его книга «Закат Европы» принесла ему международное признание. Гитлер тоже прочел знаменитую книгу. Нет сомнений, что между гитлеровской и шпенглеровской философиями были некоторые параллели, но Шпенглер, как и Ницше, склонялся к пессимизму, он был философом декаданса. В основе гитлеризма лежал оптимизм – поверхностный оптимизм торговца патентованными средствами. Поэтому Гитлер не стал вдумываться в книгу Шпенглера.
Шпенглер не жаловал нацистов, равно как и всех правых. Он писал в «Реставрации германского рейха»: «В начале июня 1795 года Париж ждал, что вот-вот восстановят монархию… Появилась «золотая молодежь», решительные молодые люди устали от якобинства и потрясали кулаками и тростями в надежде установить новую эру. Нынешние правые экстремисты подобны той «золотой молодежи»… ими движет тот же легко воспламеняемый энтузиазм, они так же честны и так же узко мыслят. Никто из них не имеет малейшего понятия о том, как тяжело решать политические задачи в полностью опустошенной стране… Как убого и жалко выглядит немецкий лозунг «Долой евреев!» в сравнении с известным американским изречением: «Правы мы или виноваты, но это наша страна!» Представители отдельных рас внутри страны всегда более опасны, нежели зарубежные нации, особенно когда, будучи в меньшинстве, они должны ассимилироваться и их ставят перед выбором».
Геббельс тщательно проштудировал эссе и, убежденный в том, что его слушатели никогда не прочтут и тем более не поймут Шпенглера, присвоил многие его мысли. Некоторые из них он даже приводил дословно, естественно, никогда не ссылаясь на источник. Параллели между Геббельсом и Шпенглером – иными словами, явный плагиат Геббельса – можно проследить в пяти десятках статей и речей. Только когда нацисты смогли позволить себе печатать Геббельса по всей Германии, он стал осторожнее.
Но тогда еще Геббельс мог убеждать себя, что у него есть законные основания воровать чужие мысли. Ему не хватало времени развивать свои собственные, он был крайне занят. Он был самым значительным партийным оратором после Гитлера. Он выпускал и редактировал «Ангрифф». Кроме того, он написал множество брошюр, таких, как «Малая азбука национал-социалиста», «Чертовы люди со свастикой», «Наци-соци», «Путь к Третьему рейху». Он также выпустил сборники своих статей и фельетонов «Книга Изидора» и «Кнорке».
Он лихорадочно и не зная усталости работал по восемнадцать часов в сутки.
Он все-таки учился в различных университетах и действительно получил докторскую степень. В конце концов, он редактировал «Письма национал-социалиста», издание, которое справедливо считали далеко не примитивным. Он завоевывал улицы Берлина, но эта задача изначально не требовала особого интеллекта, а ему хотелось представить доказательства того, что он не менее «глубок», чем Альфред Розенберг со своим «Мифом двадцатого века». Он братался со штурмовиками с бычьими шеями, и ему льстило их внимание. Теперь он сидел в своей штаб-квартире и зубоскалил с помощниками, те восхищались его незатейливыми шутками, а он жаждал доказать, что являет собой «нечто большее».
Это была главная причина, по которой он решил время от времени выступать на ином, более высоком интеллектуальном уровне, где не могло быть немедленной пропагандистской отдачи. Первая его речь называлась «Что такое политика?» (5 октября 1927 года).
«Индивидуум развивается в нацию, – провозглашал Геббельс, – а нация является частью человечества. Человечество не есть вещь в себе, точно так же, как индивидуум. Одна лишь нация является вещью в себе. Индивидуум полезен до тех пор, пока он развивает нацию….
Нация творит. Нация совершает подвиг, создавая культуру.
Предназначение политики – пространство, свобода и хлеб насущный. Пространство нуждается в нации, а нации требуется пространство… Вне свободы пространство не представляет ценности для нации».
Для человека со способностями Геббельса его рассуждения оказались на редкость скучными и убогими. Он никогда не объяснял, почему нация – вещь в себе, а индивидуум – нет. Он почерпнул термин из трудов Иммануила Канта, и великий философ перевернулся бы в гробу, доведись ему услышать подобную «философию».
Когда Геббельс начинает излагать основное нацистское credo, его ограниченность бросается в глаза. Он пытается выглядеть «высоколобым и глубокомысленным», но ему это плохо удается. И все же, будучи поумнее других нацистских главарей, он пытается чем-то прикрыть наготу, которую те и не замечали: у национал-социализма напрочь отсутствовала основополагающая идея, философское мировоззрение.
Философское мировоззрение, нужное Геббельсу для статей и лекций, он заимствует у других. Для нацистов прибегать к плагиату было не в новинку. Сам термин «национал-социализм» был украден. Его ввел в обиход прогрессивный экономист-демократ Макс Вебер, один из лучших ученых Германии догитлеровского периода, преподававший в университетах Гейдельберга и Мюнхена. Вебер подразумевал под этим термином социализм, свойственный данной конкретной стране. Профессор не дожил до того дня, когда нацисты приспособили его термин для совершенно иной политической философии. Сам Геббельс точно так же надергал много мыслей из книг Альфреда Розенберга, которого давно тайно ненавидел, у старого, ушедшего на покой антисемита Хьюстона Стюарта Чемберлена, у друга Гитлера Дитриха Эккарта, у философов Артура Меллера ван ден Брука и Освальда Шпенглера.
Из одной ранней поэмы Эккарта он выудил фразу «Пробудись, Германия!», которая затем стала кличем нацистов. У Меллера ван ден Брука он нашел название для главной своей книги: «Третий рейх».
Меллер ван ден Брук был очень любопытной личностью во многих отношениях. Задолго до Гитлера, Эккарта или Федера он заговорил о возрождении Германии и о миссии немцев. «Можно проиграть войну, но революция все равно победит», – писал он. Он твердо веровал, что у Германии достаточно внутренних ресурсов, чтобы воспрянуть духом после поражения 1918 года и стать более сильной и мощной страной, чем при Гогенцоллернах (Второй рейх) или при средневековых императорах (Первый рейх). Это новое могущественное государство он назвал Третьим рейхом и предрек его господство над всем миром.
В отличие от других философов нацизма ему было свойственно ясное мышление. Он также перевел и издал полное собрание сочинений Достоевского. А 30 мая 1925 года он покончил жизнь самоубийством, разуверившись, что Германия оправдает его надежды.
Геббельс прочитал Меллера ван ден Брука. 18 декабря 1925 года он заносит в дневник: «Он пишет, как пророк. Он выражает словами все то, к инстинктивному пониманию чего мы, молодые, уже давно пришли. Он пишет ясно и спокойно, но с внутренней страстью».
Но Геббельс также видел, насколько меллеровская концепция будущей Германии отличается от гитлеровской. «Почему Меллер ван ден Брук не пошел в своих выводах до конца и не выразил намерения бороться вместе с нами? – писал он. – Духовное искупление? Боязнь борьбы до последней капли крови?»
30 декабря снова: «Почему он не встал в наши ряды?»
Он отдавал себе отчет в том, что подавляющее число сторонников нацизма не в состоянии прочесть и строчки из меллеровских трудов, не говоря уж о том, чтобы понять их. Впрочем, это было не важно, философ выполнил свой долг, изобретя название «Третий рейх». Геббельс использовал термин где мог и сколько мог. Но при этом Меллер ван ден Брук никогда не упоминался, и ко времени прихода нацистов к власти лишь редкие образованные немцы могли припомнить происхождение термина.
Другим немецким философом, послужившим фоном, на котором Геббельс создал свое философское мировоззрение, был Освальд Шпенглер. Его книга «Закат Европы» принесла ему международное признание. Гитлер тоже прочел знаменитую книгу. Нет сомнений, что между гитлеровской и шпенглеровской философиями были некоторые параллели, но Шпенглер, как и Ницше, склонялся к пессимизму, он был философом декаданса. В основе гитлеризма лежал оптимизм – поверхностный оптимизм торговца патентованными средствами. Поэтому Гитлер не стал вдумываться в книгу Шпенглера.
Шпенглер не жаловал нацистов, равно как и всех правых. Он писал в «Реставрации германского рейха»: «В начале июня 1795 года Париж ждал, что вот-вот восстановят монархию… Появилась «золотая молодежь», решительные молодые люди устали от якобинства и потрясали кулаками и тростями в надежде установить новую эру. Нынешние правые экстремисты подобны той «золотой молодежи»… ими движет тот же легко воспламеняемый энтузиазм, они так же честны и так же узко мыслят. Никто из них не имеет малейшего понятия о том, как тяжело решать политические задачи в полностью опустошенной стране… Как убого и жалко выглядит немецкий лозунг «Долой евреев!» в сравнении с известным американским изречением: «Правы мы или виноваты, но это наша страна!» Представители отдельных рас внутри страны всегда более опасны, нежели зарубежные нации, особенно когда, будучи в меньшинстве, они должны ассимилироваться и их ставят перед выбором».
Геббельс тщательно проштудировал эссе и, убежденный в том, что его слушатели никогда не прочтут и тем более не поймут Шпенглера, присвоил многие его мысли. Некоторые из них он даже приводил дословно, естественно, никогда не ссылаясь на источник. Параллели между Геббельсом и Шпенглером – иными словами, явный плагиат Геббельса – можно проследить в пяти десятках статей и речей. Только когда нацисты смогли позволить себе печатать Геббельса по всей Германии, он стал осторожнее.
Но тогда еще Геббельс мог убеждать себя, что у него есть законные основания воровать чужие мысли. Ему не хватало времени развивать свои собственные, он был крайне занят. Он был самым значительным партийным оратором после Гитлера. Он выпускал и редактировал «Ангрифф». Кроме того, он написал множество брошюр, таких, как «Малая азбука национал-социалиста», «Чертовы люди со свастикой», «Наци-соци», «Путь к Третьему рейху». Он также выпустил сборники своих статей и фельетонов «Книга Изидора» и «Кнорке».
Он лихорадочно и не зная усталости работал по восемнадцать часов в сутки.
10
9 января 1928 года Геббельс прочел важную лекцию «Познание и пропаганда», где привел довольно тонкие наблюдения из своей практики.
«Нет теоретически обоснованного критерия для оценки, какого рода пропаганда более действенна. Хороша та пропаганда, которая приводит к желаемым результатам, и наоборот. Не важно, насколько она занимательна, дело пропаганды не развлекать, а добиваться нужного эффекта… Поэтому такие аспекты, как излишняя грубость, жесткость, неразборчивость, глупость и несправедливость пропаганды, мы не будем рассматривать».
А что будем? «Идеи, как говорят, витают в воздухе. Если кто-то приходит и выражает то, что все другие ощущают сердцем, люди скажут: «Да, это то, чего я всегда хотел и на что надеялся». Когда мне открывается та или иная истина и я начинаю о ней говорить в трамвае, я пропагандирую. В эту минуту я ищу себе подобных, ищу людей, которые разделяют мое мнение. Таким образом, пропаганда есть не что иное, как предтеча организации. А когда появляется организация, она становится предтечей государства. Пропаганда есть средство к достижению цели».
Он неоднократно подчеркивал эту мысль. Например: «Если наша пропаганда не вызывает подозрений у евреев из полиции, значит, мы что-то делаем не так, значит, ее никто не опасается. А если нас подозревают, это лучшее доказательство, что мы опасны».
Средство к достижению цели. Тем не менее на протяжении всего выступления Геббельс побаивается, как бы аудитория не стала смотреть на пропаганду как на второсортное ремесло. И он начинает очень пространно доказывать, что пропаганда, по его мнению, искусство. «Вы или пропагандист, или нет. Пропаганда является искусством, которому можно научить всякого среднего человека, как, например, игре на скрипке. Но приходит время, и вы говорите себе: «Стоп. Здесь пора остановиться. То, чему я еще не научился, доступно только гению…»
И он завершает речь на убедительной высокой ноте: «Если вам говорят, что вы всего-навсего пропагандист, вам следует ответить: «А кем был Иисус Христос? Разве он не пропагандист? Что он делал, писал книги или проповедовал? А Магомет? Он писал заумные книги или выходил к людям и толковал им свои видения? А разве не были пропагандистами Будда и Заратустра?.. Обратите свой взгляд на наш век. Муссолини книжный червь или великий оратор? Когда Ленин приехал из Цюриха в Петербург, он поспешил в свой кабинет к письменному столу или выступил перед тысячной толпой? Только великие ораторы, великие волшебники слов создали большевизм и фашизм. Между оратором и политиком нет разницы».
Геббельс отвергает роль «средства к достижению цели». Он хочет стать либо выдающимся философом, либо, по крайней мере, политиком.
«Нет теоретически обоснованного критерия для оценки, какого рода пропаганда более действенна. Хороша та пропаганда, которая приводит к желаемым результатам, и наоборот. Не важно, насколько она занимательна, дело пропаганды не развлекать, а добиваться нужного эффекта… Поэтому такие аспекты, как излишняя грубость, жесткость, неразборчивость, глупость и несправедливость пропаганды, мы не будем рассматривать».
А что будем? «Идеи, как говорят, витают в воздухе. Если кто-то приходит и выражает то, что все другие ощущают сердцем, люди скажут: «Да, это то, чего я всегда хотел и на что надеялся». Когда мне открывается та или иная истина и я начинаю о ней говорить в трамвае, я пропагандирую. В эту минуту я ищу себе подобных, ищу людей, которые разделяют мое мнение. Таким образом, пропаганда есть не что иное, как предтеча организации. А когда появляется организация, она становится предтечей государства. Пропаганда есть средство к достижению цели».
Он неоднократно подчеркивал эту мысль. Например: «Если наша пропаганда не вызывает подозрений у евреев из полиции, значит, мы что-то делаем не так, значит, ее никто не опасается. А если нас подозревают, это лучшее доказательство, что мы опасны».
Средство к достижению цели. Тем не менее на протяжении всего выступления Геббельс побаивается, как бы аудитория не стала смотреть на пропаганду как на второсортное ремесло. И он начинает очень пространно доказывать, что пропаганда, по его мнению, искусство. «Вы или пропагандист, или нет. Пропаганда является искусством, которому можно научить всякого среднего человека, как, например, игре на скрипке. Но приходит время, и вы говорите себе: «Стоп. Здесь пора остановиться. То, чему я еще не научился, доступно только гению…»
И он завершает речь на убедительной высокой ноте: «Если вам говорят, что вы всего-навсего пропагандист, вам следует ответить: «А кем был Иисус Христос? Разве он не пропагандист? Что он делал, писал книги или проповедовал? А Магомет? Он писал заумные книги или выходил к людям и толковал им свои видения? А разве не были пропагандистами Будда и Заратустра?.. Обратите свой взгляд на наш век. Муссолини книжный червь или великий оратор? Когда Ленин приехал из Цюриха в Петербург, он поспешил в свой кабинет к письменному столу или выступил перед тысячной толпой? Только великие ораторы, великие волшебники слов создали большевизм и фашизм. Между оратором и политиком нет разницы».
Геббельс отвергает роль «средства к достижению цели». Он хочет стать либо выдающимся философом, либо, по крайней мере, политиком.
11
Через несколько месяцев, 31 марта 1928 года, прусское правительство отменило указ, запрещавший нацистскую партию. Новые выборы в рейхстаг были назначены на 20 мая.
Радикальное крыло партии, которое возглавлял Геббельс, находилось в оппозиции к выборам. Ранее в многочисленных статьях Геббельс высмеивал рейхстаг и его депутатов. «Сквозь огромный портал мы проходим в священные залы, – как-то писал он. – Над главным входом вы можете прочесть добрую шутку: «Посвящается германской нации». Смейтесь на здоровье… Просторные кулуары способствуют пищеварению. По бокам тянутся длинные ряды мягких стульев, на них можно прекрасно вздремнуть. Впрочем, вздремнуть – это мягко сказано. Если вы зайдете сюда после полудня, то услышите блаженный дружный храп всех депутатов. Избранники германской нации отдыхают от трудов праведных на благо фатерланда».
Теперь Геббельс переменил мнение о рейхстаге. Он выступил в поддержку нацистских кандидатов на предстоящих выборах. Его шаг выглядел сущим оппортунизмом. Однако было бы несправедливо – если только это слово уместно по отношению к Геббельсу – приписывать его отступничество примитивному желанию получить дополнительные доходы и парламентский иммунитет. Геббельс смотрел дальше. Он понимал, что рейхстаг станет превосходной трибуной для пропаганды.
«Мы двинемся на рейхстаг, чтобы захватить арсенал демократов и превратить его в наше оружие, – провозгласил он. – Мы станем депутатами рейхстага, чтобы с помощью самого же Веймара покончить с веймарским вольнодумством… Если мы добьемся успеха и приведем в рейхстаг пятьдесят – шестьдесят наших агитаторов и активистов, государство само снабдит нас механизмом для борьбы и оплатит ее. Конченый человек тот, кто, став парламентарием, считает, что достиг своей цели. Но если с присущей ему отвагой он продолжает беспощадную борьбу с подлостью, которая заполонила всю нашу жизнь, то он станет не просто парламентарием, он останется самим собой, то есть революционером. Муссолини тоже был членом парламента и, невзирая на это, вскоре прошел маршем по Риму со своими чернорубашечниками.
…Наши партийные агитаторы расходуют от шестисот до восьмисот марок в месяц на поездки, чтобы упрочить республику. Не будет ли справедливо возместить им транспортные издержки и выдать проездные билеты?
…Будет ли это первым шагом к соглашательству? Вы думаете, мы сложим руки в обмен на бесплатные проездные? Это мы, которые сотни и тысячи раз стояли перед вами и призывали вас поверить в новую Германию? Мы не клянчим голоса. Мы требуем от вас убежденности, преданности, не оставайтесь в стороне. И для вас, и для нас выборы – это всего лишь способ достичь цели… Мы не собираемся громоздить еще одну кучу навоза, мы придем, чтобы очистить гноище. Мы придем в рейхстаг не как друзья и не как равнодушные, мы придем как враги».
Он участвовал в разнузданной кампании за себя самого. В статье, озаглавленной «Вы и вправду хотите отдать голоса за меня?» он описывает, как его преследовали власти и какой судебный произвол они творили. Он пространно рассказывает, как его признавали виновным, как штрафовали, как приговаривали к тюремному заключению на различные сроки (хотя он никогда не сидел в тюрьме). Ему подвернулась прекрасная возможность лгать и клеветать, как это было и в случае с Бернардом Вайсом. Заканчивает он словами: «При системе, действующей с 1918 года, у меня нет ни малейшего шанса быть избранным. А вы и вправду хотите отдать голоса за меня?»
На самом деле он страстно желал быть избранным. Во время предвыборной кампании он работал на износ.
«Я едва в состоянии видеть и думать. За восемь недель я исколесил всю Германию. Иногда я покрывал в машине пятьсот километров в день. Вечерами я выступал перед тысячами людей, которые или аплодировали мне, или освистывали меня. После митингов, уже за полночь, мне удавалось выкроить пару часов для сна. Потом я вскакивал в шесть-семь часов утра и снова крутился как белка в колесе до пяти. Берлин! Это были груды почты, газеты, жалобы, требования, телефонные звонки, вечная нехватка денег, сплошные неприятности, плакаты, статьи. Надо было приободрить маловеров, поблагодарить храбрецов, потом поехать домой, переодеться, ответить на звонки. И вот уже пора выезжать, меня ждут, зал полон…»
Выборы выиграли левые. Нацисты получили всего восемьсот тысяч голосов из тридцати миллионов. Теперь в рейхстаге им принадлежало двенадцать мест из пятисот, немногим больше, чем прежние девять мест. В Берлине за национал-социалистов отдали свои голоса пятьдесят тысяч человек. Результат не был впечатляющим, но и не был похож на жалкое начало двухлетней давности.
Грегор Штрассер, Герман Геринг, недавно вернувшийся из-за границы, где он отсиживался после путча 1923 года, Готфрид Федер, Вильгельм Фрик, генерал Риттер фон Эпп и, разумеется, сам Геббельс были среди тех, кто представлял партию в рейхстаге. Если Геббельс и позволял себе саркастически посмеиваться, то только над предвыборной кампанией и отнюдь не над успехом.
«Возможно, представители других партий и считают, что они кого-то представляют, – писал он. – Но я не член рейхстага. Я всего лишь обладатель иммунитета и владелец бесплатного проездного билета… Обладатель иммунитета – это человек, который даже в нашей демократической республике может время от времени говорить правду. Он отличается от простых смертных тем, что может громко высказать все, что думает. Он может назвать дерьмо дерьмом, ему не надо искать лазейки, чтобы назвать так нашу страну».
Статья заканчивалась словами: «Это всего лишь прелюдия. Вы пришли, чтобы от души посмеяться вместе с нами. Представление начинается».
Шел 1928 год. Калвин Кулидж еще был президентом Соединенных Штатов. Уолл-стрит процветала, биржевой курс шел в гору. Госсекретарь Фрэнк Биллингс Келлог готовил новый международный антивоенный договор. Представители всех великих держав подписались под пактом Бриана – Келлога. Всем было ясно, что, если какая-либо страна решится пренебречь какими-либо положениями пакта, ничто ее не остановит. Тем не менее мистер Келлог получил Нобелевскую премию мира.
Одним из первых пунктов повестки дня нового рейхстага стало финансирование строительства линейного крейсера. Тут даже социал-демократы, самая сильная партия и ярые сторонники международного разоружения, проголосовали «за».
Американский юрист Сеймур Паркер Джилберт посетил Германию с целью ревизии состояния финансовой системы Германии и обсуждения вопросов репараций. Он составил суровый отчет, в котором указывал, что, по его мнению, некоторые официальные данные, представленные Германией, несколько фальсифицированы и что немецкие деловые круги делают все, чтобы скрыть свое благосостояние. Он также утверждал, что значительные капиталы переводятся за границу с целью уклонения от налогообложения. Он заявил, что хваленой немецкой честности в делах больше не существует – в лучшем случае она уже не столь прочна, чтобы на нее полагаться.
Муссолини «навел порядок» в Италии, и на него с глубоким почтением взирали правящие классы многих стран. Некоторые приходили к мысли, что не худо было бы иметь своих Муссолини.
Дела в Советском Союзе шли не очень гладко. Сталин выдворил Троцкого из страны и сослал в Сибирь Каменева, Зиновьева, Раковского, Радека и многих других. Находились те, кто предрекал падение СССР в течение недель.
Вечером 20 мая произошло весьма странное событие в Гамбурге, втором по величине немецком городе. По улицам поползло облачко, похожее на зеленоватый туман. Он проник в дома. Сотни мирных горожан лишились сознания и были госпитализированы. Многие скончались.
Стало известно, что пары просочились с некоего завода. Ни у кого не было сомнений, что там проводились эксперименты с отравляющими газами. Но разве это не шло в нарушение международных соглашений и Версальского договора? Начатое расследование потихоньку сошло на нет. Даже прогрессивные газеты вскоре перестали писать о катастрофе, случившейся в тот самый день, когда нацисты увеличили число своих депутатских мест с девяти до двенадцати.
Таково было состояние дел в мире, когда Геббельс сделал новый важный шаг вперед. 9 января 1929 года Гитлер перетасовал свой штаб. Грегор Штрассер стал главой организационного департамента, то есть вторым человеком после Гитлера. Геббельс был назначен главой пропаганды рейха. Теперь он был среди группы людей, определяющих будущий курс движения. Партия все еще была малочисленной. И ему предстояло всемерно ее увеличивать.
Радикальное крыло партии, которое возглавлял Геббельс, находилось в оппозиции к выборам. Ранее в многочисленных статьях Геббельс высмеивал рейхстаг и его депутатов. «Сквозь огромный портал мы проходим в священные залы, – как-то писал он. – Над главным входом вы можете прочесть добрую шутку: «Посвящается германской нации». Смейтесь на здоровье… Просторные кулуары способствуют пищеварению. По бокам тянутся длинные ряды мягких стульев, на них можно прекрасно вздремнуть. Впрочем, вздремнуть – это мягко сказано. Если вы зайдете сюда после полудня, то услышите блаженный дружный храп всех депутатов. Избранники германской нации отдыхают от трудов праведных на благо фатерланда».
Теперь Геббельс переменил мнение о рейхстаге. Он выступил в поддержку нацистских кандидатов на предстоящих выборах. Его шаг выглядел сущим оппортунизмом. Однако было бы несправедливо – если только это слово уместно по отношению к Геббельсу – приписывать его отступничество примитивному желанию получить дополнительные доходы и парламентский иммунитет. Геббельс смотрел дальше. Он понимал, что рейхстаг станет превосходной трибуной для пропаганды.
«Мы двинемся на рейхстаг, чтобы захватить арсенал демократов и превратить его в наше оружие, – провозгласил он. – Мы станем депутатами рейхстага, чтобы с помощью самого же Веймара покончить с веймарским вольнодумством… Если мы добьемся успеха и приведем в рейхстаг пятьдесят – шестьдесят наших агитаторов и активистов, государство само снабдит нас механизмом для борьбы и оплатит ее. Конченый человек тот, кто, став парламентарием, считает, что достиг своей цели. Но если с присущей ему отвагой он продолжает беспощадную борьбу с подлостью, которая заполонила всю нашу жизнь, то он станет не просто парламентарием, он останется самим собой, то есть революционером. Муссолини тоже был членом парламента и, невзирая на это, вскоре прошел маршем по Риму со своими чернорубашечниками.
…Наши партийные агитаторы расходуют от шестисот до восьмисот марок в месяц на поездки, чтобы упрочить республику. Не будет ли справедливо возместить им транспортные издержки и выдать проездные билеты?
…Будет ли это первым шагом к соглашательству? Вы думаете, мы сложим руки в обмен на бесплатные проездные? Это мы, которые сотни и тысячи раз стояли перед вами и призывали вас поверить в новую Германию? Мы не клянчим голоса. Мы требуем от вас убежденности, преданности, не оставайтесь в стороне. И для вас, и для нас выборы – это всего лишь способ достичь цели… Мы не собираемся громоздить еще одну кучу навоза, мы придем, чтобы очистить гноище. Мы придем в рейхстаг не как друзья и не как равнодушные, мы придем как враги».
Он участвовал в разнузданной кампании за себя самого. В статье, озаглавленной «Вы и вправду хотите отдать голоса за меня?» он описывает, как его преследовали власти и какой судебный произвол они творили. Он пространно рассказывает, как его признавали виновным, как штрафовали, как приговаривали к тюремному заключению на различные сроки (хотя он никогда не сидел в тюрьме). Ему подвернулась прекрасная возможность лгать и клеветать, как это было и в случае с Бернардом Вайсом. Заканчивает он словами: «При системе, действующей с 1918 года, у меня нет ни малейшего шанса быть избранным. А вы и вправду хотите отдать голоса за меня?»
На самом деле он страстно желал быть избранным. Во время предвыборной кампании он работал на износ.
«Я едва в состоянии видеть и думать. За восемь недель я исколесил всю Германию. Иногда я покрывал в машине пятьсот километров в день. Вечерами я выступал перед тысячами людей, которые или аплодировали мне, или освистывали меня. После митингов, уже за полночь, мне удавалось выкроить пару часов для сна. Потом я вскакивал в шесть-семь часов утра и снова крутился как белка в колесе до пяти. Берлин! Это были груды почты, газеты, жалобы, требования, телефонные звонки, вечная нехватка денег, сплошные неприятности, плакаты, статьи. Надо было приободрить маловеров, поблагодарить храбрецов, потом поехать домой, переодеться, ответить на звонки. И вот уже пора выезжать, меня ждут, зал полон…»
Выборы выиграли левые. Нацисты получили всего восемьсот тысяч голосов из тридцати миллионов. Теперь в рейхстаге им принадлежало двенадцать мест из пятисот, немногим больше, чем прежние девять мест. В Берлине за национал-социалистов отдали свои голоса пятьдесят тысяч человек. Результат не был впечатляющим, но и не был похож на жалкое начало двухлетней давности.
Грегор Штрассер, Герман Геринг, недавно вернувшийся из-за границы, где он отсиживался после путча 1923 года, Готфрид Федер, Вильгельм Фрик, генерал Риттер фон Эпп и, разумеется, сам Геббельс были среди тех, кто представлял партию в рейхстаге. Если Геббельс и позволял себе саркастически посмеиваться, то только над предвыборной кампанией и отнюдь не над успехом.
«Возможно, представители других партий и считают, что они кого-то представляют, – писал он. – Но я не член рейхстага. Я всего лишь обладатель иммунитета и владелец бесплатного проездного билета… Обладатель иммунитета – это человек, который даже в нашей демократической республике может время от времени говорить правду. Он отличается от простых смертных тем, что может громко высказать все, что думает. Он может назвать дерьмо дерьмом, ему не надо искать лазейки, чтобы назвать так нашу страну».
Статья заканчивалась словами: «Это всего лишь прелюдия. Вы пришли, чтобы от души посмеяться вместе с нами. Представление начинается».
Шел 1928 год. Калвин Кулидж еще был президентом Соединенных Штатов. Уолл-стрит процветала, биржевой курс шел в гору. Госсекретарь Фрэнк Биллингс Келлог готовил новый международный антивоенный договор. Представители всех великих держав подписались под пактом Бриана – Келлога. Всем было ясно, что, если какая-либо страна решится пренебречь какими-либо положениями пакта, ничто ее не остановит. Тем не менее мистер Келлог получил Нобелевскую премию мира.
Одним из первых пунктов повестки дня нового рейхстага стало финансирование строительства линейного крейсера. Тут даже социал-демократы, самая сильная партия и ярые сторонники международного разоружения, проголосовали «за».
Американский юрист Сеймур Паркер Джилберт посетил Германию с целью ревизии состояния финансовой системы Германии и обсуждения вопросов репараций. Он составил суровый отчет, в котором указывал, что, по его мнению, некоторые официальные данные, представленные Германией, несколько фальсифицированы и что немецкие деловые круги делают все, чтобы скрыть свое благосостояние. Он также утверждал, что значительные капиталы переводятся за границу с целью уклонения от налогообложения. Он заявил, что хваленой немецкой честности в делах больше не существует – в лучшем случае она уже не столь прочна, чтобы на нее полагаться.
Муссолини «навел порядок» в Италии, и на него с глубоким почтением взирали правящие классы многих стран. Некоторые приходили к мысли, что не худо было бы иметь своих Муссолини.
Дела в Советском Союзе шли не очень гладко. Сталин выдворил Троцкого из страны и сослал в Сибирь Каменева, Зиновьева, Раковского, Радека и многих других. Находились те, кто предрекал падение СССР в течение недель.
Вечером 20 мая произошло весьма странное событие в Гамбурге, втором по величине немецком городе. По улицам поползло облачко, похожее на зеленоватый туман. Он проник в дома. Сотни мирных горожан лишились сознания и были госпитализированы. Многие скончались.
Стало известно, что пары просочились с некоего завода. Ни у кого не было сомнений, что там проводились эксперименты с отравляющими газами. Но разве это не шло в нарушение международных соглашений и Версальского договора? Начатое расследование потихоньку сошло на нет. Даже прогрессивные газеты вскоре перестали писать о катастрофе, случившейся в тот самый день, когда нацисты увеличили число своих депутатских мест с девяти до двенадцати.
Таково было состояние дел в мире, когда Геббельс сделал новый важный шаг вперед. 9 января 1929 года Гитлер перетасовал свой штаб. Грегор Штрассер стал главой организационного департамента, то есть вторым человеком после Гитлера. Геббельс был назначен главой пропаганды рейха. Теперь он был среди группы людей, определяющих будущий курс движения. Партия все еще была малочисленной. И ему предстояло всемерно ее увеличивать.
Глава 4
Лавина
1
Первоочередной задачей Геббельса было заставить людей принять Гитлера как божество.
Когда Гитлер назначил сам себя фюрером нацистской партии, он поступил так главным образом для того, чтобы стать недосягаемым для интриг лидеров помельче. У других не было выбора, и они поневоле согласились. Теперь Геббельс должен был напитать их подлинной верой. Он предложил считать, что все сказанное, написанное или сделанное Гитлером сказано, написано или сделано «безупречно», а сомнений или тем более возражений не допускать. Геббельсовская пропаганда всеми силами стремилась распространить слепую убежденность, что без Гитлера его соратники пропадут.
Поскольку теперь Гитлер становился центральной фигурой, было вполне логично сделать так, чтобы новый пропагандистский механизм вращался вокруг него. Сам механизм стал больше, продуманнее и эффективнее, чем та организация, которую Геббельс унаследовал от Грегора Штрассера. Геббельс модернизировал некоторые пропагандистские методы, чтобы механизм работал более гибко и чутко реагировал на малейшие внешние раздражители, вся машина должна была приводиться в движение одним мановением руки.
Темпераментная личность Геббельса производила большое впечатление на аманнов, розенбергов и федеров, они восхищались его молниеносными действиями и бесконечным числом идей, которые генерировал его мозг. Он даже внушал им некоторый трепет, но теплых чувств он не вызывал. Чутье подсказывало им, что он не одной с ними породы, на их взгляд, он не был нацистом чистой воды. Поэтому его никогда не принимали за своего.
В последующие годы Геббельс сосредоточил свои усилия на митингах как на главном пропагандистском оружии. До тех пор митинги носили чисто информативный характер: люди собирались вместе, чтобы послушать политическую программу той или иной партии. Геббельс рассудил, что подобный подход требует неоправданных затрат сил и времени. «Бессмысленно предоставлять полчаса оратору только на то, чтобы он установил контакт с аудиторией! – восклицал он. – Мы говорим не ради поддержания разговора, а чтобы произвести эффект».
Когда Гитлер назначил сам себя фюрером нацистской партии, он поступил так главным образом для того, чтобы стать недосягаемым для интриг лидеров помельче. У других не было выбора, и они поневоле согласились. Теперь Геббельс должен был напитать их подлинной верой. Он предложил считать, что все сказанное, написанное или сделанное Гитлером сказано, написано или сделано «безупречно», а сомнений или тем более возражений не допускать. Геббельсовская пропаганда всеми силами стремилась распространить слепую убежденность, что без Гитлера его соратники пропадут.
Поскольку теперь Гитлер становился центральной фигурой, было вполне логично сделать так, чтобы новый пропагандистский механизм вращался вокруг него. Сам механизм стал больше, продуманнее и эффективнее, чем та организация, которую Геббельс унаследовал от Грегора Штрассера. Геббельс модернизировал некоторые пропагандистские методы, чтобы механизм работал более гибко и чутко реагировал на малейшие внешние раздражители, вся машина должна была приводиться в движение одним мановением руки.
Темпераментная личность Геббельса производила большое впечатление на аманнов, розенбергов и федеров, они восхищались его молниеносными действиями и бесконечным числом идей, которые генерировал его мозг. Он даже внушал им некоторый трепет, но теплых чувств он не вызывал. Чутье подсказывало им, что он не одной с ними породы, на их взгляд, он не был нацистом чистой воды. Поэтому его никогда не принимали за своего.
В последующие годы Геббельс сосредоточил свои усилия на митингах как на главном пропагандистском оружии. До тех пор митинги носили чисто информативный характер: люди собирались вместе, чтобы послушать политическую программу той или иной партии. Геббельс рассудил, что подобный подход требует неоправданных затрат сил и времени. «Бессмысленно предоставлять полчаса оратору только на то, чтобы он установил контакт с аудиторией! – восклицал он. – Мы говорим не ради поддержания разговора, а чтобы произвести эффект».