Страница:
Он не испытывал к среднему человеку ничего, кроме презрения, поэтому он ни на минуту не задавался вопросом, что подумают люди, да и способны ли они думать вообще. Равным образом он не спрашивал себя, возможно ли манипулировать их мнением. Все, что ему требовалось, – это «подготовить аудиторию». Каждый отдельно взятый человек уже должен быть настроен в пользу нацистов, прежде чем оратор раскроет рот. Геббельс ставил политические митинги, как ставят спектакль. Он разработал новые приемы. Он придумал выставлять на трибуне «гвардию оратора» – дюжих молодцов в форме. Он ввел «торжественный выход знаменосцев». Он составил правила приветствия оратором аудитории. В целом митинг превратился в ритуал, где знамена, музыка, специально отобранные люди и шествия служили декорациями и играли отведенные им роли. Иными словами, вместо того чтобы внести ясность в умы слушателей, он еще больше затуманивал их и без того уже отяжелевшие головы. Покидая нацистские зрелища, люди знали меньше прежнего, зато все находились под большим впечатлением.
В центре действия находился, конечно, оратор. Так как Геббельс собирался поставить на поток подготовку митингов, каких еще не знала Германия, ему потребовались люди с хорошо подвешенным языком. В своем департаменте он создал особый отдел ораторов, разделенный на группы. Только лучших из них выпускали «паясничать» в больших городах: Берлине, Мюнхене, Гамбурге и других. Для маленьких аудиторий использовались таланты помельче.
Чтобы в речах не прозвучало ничего лишнего, Геббельс сам готовил материалы и создал бюро, следившее за тем, как выполняются его указания.
Звездой геббельсовских шоу был сам Гитлер. Осенью 1928 года прусское правительство отменило запрет на публичные выступления Гитлера. Геббельс арендовал на 16 сентября «Шпортпаласт» – берлинский Мэдисон– Сквер-Гарден – и собрал в нем более десяти тысяч человек. Он представил фюрера, который затем произнес речь на два часа пятьдесят пять минут, которая в основном состояла из высокопарных нападок на республику, Версальский договор и существующий порядок. Развевающиеся знамена, песнопения и шествия привели публику в неистовый восторг.
В последующие годы митинги, подобные этому, с вступительным словом Геббельса и речью Гитлера, повторялись неоднократно. И всегда режиссер Геббельс держался на заднем плане. Его не трогало то, что он как бы оставался безвестным, казалось, он даже доволен своим положением. Возможно, объяснение крылось в его глубоком презрении к толпе. Возможно, ему нисколько не льстили рукоплескания – некоторые его позднейшие замечания можно считать тому подтверждением. Возможно, ему казалось, что триумф становится больше и значимее, когда он следит за ним и тайно наслаждается из-за кулис. Это была его своеобразная тайна. Тысячи людей уходили с митинга, и ни один из них не догадывался, что это он, Геббельс, продумал все от начала и до конца и привел их в состояние помешательства. Где бы он ни устраивал митинги, люди начинали поступать и думать так, как он того желал. Как признавался сам Геббельс, к его изумлению, это оказалось неправдоподобно легко.
Даже настолько легко, что иногда Геббельс задумывался: а стоит ли так стараться, чтобы поразить публику? Ведь были методы попроще, можно было, например, проломить противнику череп. В студенческие годы его огорчало то, что он не может вести себя наравне с буянами из «Вольного корпуса». Теперь же в его власти было приказать им что угодно, и его былые разочарования растворились в чувстве могущественности. Возможно, именно поэтому пропагандист Геббельс часто подменял политическую магию грубой силой. В то время как он читал проповеди, чтобы обратить немцев в нацистскую веру, штурмовики по его приказу выходили на улицы, чтобы увечить и убивать тех, кто не желал быть обращенным.
2
3
4
5
В центре действия находился, конечно, оратор. Так как Геббельс собирался поставить на поток подготовку митингов, каких еще не знала Германия, ему потребовались люди с хорошо подвешенным языком. В своем департаменте он создал особый отдел ораторов, разделенный на группы. Только лучших из них выпускали «паясничать» в больших городах: Берлине, Мюнхене, Гамбурге и других. Для маленьких аудиторий использовались таланты помельче.
Чтобы в речах не прозвучало ничего лишнего, Геббельс сам готовил материалы и создал бюро, следившее за тем, как выполняются его указания.
Звездой геббельсовских шоу был сам Гитлер. Осенью 1928 года прусское правительство отменило запрет на публичные выступления Гитлера. Геббельс арендовал на 16 сентября «Шпортпаласт» – берлинский Мэдисон– Сквер-Гарден – и собрал в нем более десяти тысяч человек. Он представил фюрера, который затем произнес речь на два часа пятьдесят пять минут, которая в основном состояла из высокопарных нападок на республику, Версальский договор и существующий порядок. Развевающиеся знамена, песнопения и шествия привели публику в неистовый восторг.
В последующие годы митинги, подобные этому, с вступительным словом Геббельса и речью Гитлера, повторялись неоднократно. И всегда режиссер Геббельс держался на заднем плане. Его не трогало то, что он как бы оставался безвестным, казалось, он даже доволен своим положением. Возможно, объяснение крылось в его глубоком презрении к толпе. Возможно, ему нисколько не льстили рукоплескания – некоторые его позднейшие замечания можно считать тому подтверждением. Возможно, ему казалось, что триумф становится больше и значимее, когда он следит за ним и тайно наслаждается из-за кулис. Это была его своеобразная тайна. Тысячи людей уходили с митинга, и ни один из них не догадывался, что это он, Геббельс, продумал все от начала и до конца и привел их в состояние помешательства. Где бы он ни устраивал митинги, люди начинали поступать и думать так, как он того желал. Как признавался сам Геббельс, к его изумлению, это оказалось неправдоподобно легко.
Даже настолько легко, что иногда Геббельс задумывался: а стоит ли так стараться, чтобы поразить публику? Ведь были методы попроще, можно было, например, проломить противнику череп. В студенческие годы его огорчало то, что он не может вести себя наравне с буянами из «Вольного корпуса». Теперь же в его власти было приказать им что угодно, и его былые разочарования растворились в чувстве могущественности. Возможно, именно поэтому пропагандист Геббельс часто подменял политическую магию грубой силой. В то время как он читал проповеди, чтобы обратить немцев в нацистскую веру, штурмовики по его приказу выходили на улицы, чтобы увечить и убивать тех, кто не желал быть обращенным.
2
Штурмовики были отбросами общества. Шлагетер был одного поля ягодой с ними, хотя Геббельсу и удалось сделать из него героя движения. На среднего немца, по натуре сентиментального, ходульные «героические личности» всегда производили более сильное впечатление, чем взвешенные и разумные доводы. Поэтому Геббельсу требовались новые молодые шлагетеры, чтобы плодить новых «героев». Фактически, с первого же выступления в Берлине, с первой статьи в «Ангрифф» он, не жалея сил, убеждал публику в том, что все нацисты герои, живущие под постоянным страхом смерти, по меньшей мере в столице.
«Как-то раз, то ли в субботу, то ли в воскресенье, во второй половине дня мы зашли на пару часов в больницу, – писал он в октябре 1929 года в статье «Герои». – Вот лежит человек с пробитой головой. Он вышел из партии, но товарищи и сейчас считают его равным себе. Возле его кровати стоят молодая жена и полдюжины бойцов. Они принесли ему цветы и фрукты… Я навестил другого, он трижды ранен в руку. В его семье все национал-социалисты: и мать, и трое сыновей – рабочий, студент и кондуктор. А разжиревшие евреи называют нас в коммунистических газетах наемниками капитала! Вот уж наглость!.. Этого человека ранили в живот. Шесть дней он находился между жизнью и смертью. Товарищи на последние деньги купили ему цветов – ему нельзя ничего есть… Вот какие они! Пусть не все, но очень многие. Их сотни и тысячи, они герои, исполненные храбрости и готовые пожертвовать собой. Им нечего терять, кроме своей несчастной жизни…»
Увы, это был набор банальностей. А Геббельсу была нужна не дюжина безвестных штурмовиков, а один человек, которого он мог бы описать с мельчайшими подробностями и чье имя он мог бы вбивать в головы своим последователям денно и нощно. Его фанатичный взор в поисках подходящей жертвы упал на Ганса Георга Кютемейера.
Кютемейер был ранен на войне. После демобилизации он перебивался случайными заработками. Он симпатизировал нацистам и, несмотря на то, что был безработным, бесплатно трудился на партию. Как-то вечером после выступления Гитлера в «Шпортпаласте» Кютемейер пошел отметить митинг с двумя товарищами и изрядно перебрал. Наутро его тело нашли в Ландверском канале. После себя он оставил записку, где сообщал, что устал от беспросветной нищеты и что уже не надеется найти работу. Полиция с полным основанием решила, что он покончил с собой.
Геббельс ухватился за этот случай. Он написал статью «Кютемейер», где существенно дополнил биографию героя. По его словам, Кютемейер нисколько не разочаровался в нацизме (о чем он говорил друзьям перед смертью), а, напротив, обожал партию и жил ради нее. Он боготворил Гитлера. В последний вечер он был счастлив, «с бьющимся сердцем» вслушиваясь в речь фюрера. «А когда в конце он встал вместе с шестнадцатью тысячами соратников и запел «Германия, Германия превыше всего!», глаза его были полны слез».
Люди видели, что в тот вечер он прикладывался к бутылке? У Геббельса был готов ответ: «А кто на его месте поступил бы иначе? Не мог же он вернуться в свое мрачное жилище сразу после того, как пережил необыкновенный подъем. Он провел два часа в радостных разговорах с товарищами».
Затем Кютемейер отправился домой. Но ему не было суждено дойти, потому что дорогу ему преградили коммунисты, будь они прокляты! Разумеется, Геббельса там не было, а полиция не нашла ни свидетелей, ни малейших следов борьбы. Но Геббельса это не смутило, он живописал страшную картину со всеми подробностями. Подъехало такси с коммунистами, и Кютемейера остановили посреди улицы. Его били железными прутьями, пока он не потерял сознание, а потом бросили в канал. «Еще слышались крики о помощи, когда такси умчалось».
Такой информацией берлинская полиция не располагала. Зато Геббельс знал даже точное время убийства. «В четыре часа утра его жена внезапно проснулась. Она уверена, что слышала голос мужа: «Мама! Мама!» То был час его кончины».
Геббельс старался вовсю, вытаскивая на свет мертвеца Кютемейера. Он даже обещал, что его имя будет занесено в список почетных членов партии наряду с теми, кто погиб во время путча 1923 года, и павшими за правое дело, как, например, Шлагетер. Но все напрасно. Вскоре историю Кютемейера забыли.
Но в конце концов, Геббельс нашел нужного человека. Его звали Хорст Вессель.
«Как-то раз, то ли в субботу, то ли в воскресенье, во второй половине дня мы зашли на пару часов в больницу, – писал он в октябре 1929 года в статье «Герои». – Вот лежит человек с пробитой головой. Он вышел из партии, но товарищи и сейчас считают его равным себе. Возле его кровати стоят молодая жена и полдюжины бойцов. Они принесли ему цветы и фрукты… Я навестил другого, он трижды ранен в руку. В его семье все национал-социалисты: и мать, и трое сыновей – рабочий, студент и кондуктор. А разжиревшие евреи называют нас в коммунистических газетах наемниками капитала! Вот уж наглость!.. Этого человека ранили в живот. Шесть дней он находился между жизнью и смертью. Товарищи на последние деньги купили ему цветов – ему нельзя ничего есть… Вот какие они! Пусть не все, но очень многие. Их сотни и тысячи, они герои, исполненные храбрости и готовые пожертвовать собой. Им нечего терять, кроме своей несчастной жизни…»
Увы, это был набор банальностей. А Геббельсу была нужна не дюжина безвестных штурмовиков, а один человек, которого он мог бы описать с мельчайшими подробностями и чье имя он мог бы вбивать в головы своим последователям денно и нощно. Его фанатичный взор в поисках подходящей жертвы упал на Ганса Георга Кютемейера.
Кютемейер был ранен на войне. После демобилизации он перебивался случайными заработками. Он симпатизировал нацистам и, несмотря на то, что был безработным, бесплатно трудился на партию. Как-то вечером после выступления Гитлера в «Шпортпаласте» Кютемейер пошел отметить митинг с двумя товарищами и изрядно перебрал. Наутро его тело нашли в Ландверском канале. После себя он оставил записку, где сообщал, что устал от беспросветной нищеты и что уже не надеется найти работу. Полиция с полным основанием решила, что он покончил с собой.
Геббельс ухватился за этот случай. Он написал статью «Кютемейер», где существенно дополнил биографию героя. По его словам, Кютемейер нисколько не разочаровался в нацизме (о чем он говорил друзьям перед смертью), а, напротив, обожал партию и жил ради нее. Он боготворил Гитлера. В последний вечер он был счастлив, «с бьющимся сердцем» вслушиваясь в речь фюрера. «А когда в конце он встал вместе с шестнадцатью тысячами соратников и запел «Германия, Германия превыше всего!», глаза его были полны слез».
Люди видели, что в тот вечер он прикладывался к бутылке? У Геббельса был готов ответ: «А кто на его месте поступил бы иначе? Не мог же он вернуться в свое мрачное жилище сразу после того, как пережил необыкновенный подъем. Он провел два часа в радостных разговорах с товарищами».
Затем Кютемейер отправился домой. Но ему не было суждено дойти, потому что дорогу ему преградили коммунисты, будь они прокляты! Разумеется, Геббельса там не было, а полиция не нашла ни свидетелей, ни малейших следов борьбы. Но Геббельса это не смутило, он живописал страшную картину со всеми подробностями. Подъехало такси с коммунистами, и Кютемейера остановили посреди улицы. Его били железными прутьями, пока он не потерял сознание, а потом бросили в канал. «Еще слышались крики о помощи, когда такси умчалось».
Такой информацией берлинская полиция не располагала. Зато Геббельс знал даже точное время убийства. «В четыре часа утра его жена внезапно проснулась. Она уверена, что слышала голос мужа: «Мама! Мама!» То был час его кончины».
Геббельс старался вовсю, вытаскивая на свет мертвеца Кютемейера. Он даже обещал, что его имя будет занесено в список почетных членов партии наряду с теми, кто погиб во время путча 1923 года, и павшими за правое дело, как, например, Шлагетер. Но все напрасно. Вскоре историю Кютемейера забыли.
Но в конце концов, Геббельс нашел нужного человека. Его звали Хорст Вессель.
3
Впервые Геббельс услыхал о Хорсте Весселе в конце 1926 года, когда тот вступил в партию. В те дни нацисты были столь малочисленны, что гауляйтер знал по имени практически каждого, а высокий, сильный и разбитной Хорст Вессель поневоле обращал на себя внимание. Сын лютеранского пастора, родившийся в 1907 году, он был слишком молод, чтобы воевать, поэтому он компенсировал этот недостаток, вступив в «Вольный корпус».
Геббельс вверил ему печально известный 5-й отряд штурмовиков. Скоро о Хорсте Весселе пошла слава из-за постоянных уличных стычек с социалистами и коммунистами. Геббельс приметил многообещающего молодого человека. Он отправил его в Вену изучать опыт австрийской молодежной организации Гитлера, а затем с успехом использовал в качестве оратора в Берлине. Но вдруг молодой человек потерял интерес к делу. Геббельсу не раз докладывали, что Хорст Вессель забросил свои обязанности, а вскоре тот и вовсе исчез из поля зрения.
После скорых розысков Геббельсу стало известно, что Хорст Вессель встретил проститутку по имени Эрна Йенике и поселился у нее в меблированных комнатах по адресу Франкфуртерштрассе, 62. Геббельс послал за ним его друзей, но те вернулись с сообщением, что молодой человек больше не интересуется ни партией, ни штурмовиками, у него на уме одна фрейлейн Йенике.
Поскольку в карманах у Весселя было пусто, она продолжала трудиться на ниве своей профессии и содержала любовника. Это было очень не по вкусу некоему Али Хелеру, который направил ее на путь проституции и был ее прежним сутенером до появления Весселя. 14 января 1930 года фрау Зальм, владелица пансиона, где проживала фрейлейн Йенике, зашла в бар, где в те дни проводил время Хелер, и попросила его забрать свою подружку. Хелер пошел с ней и отпер дверь Эрны ключом хозяйки. Увидев его, Вессель потянулся за оружием, но Хелер оказался проворнее, он выстрелил в Весселя, прихватил девицу и был таков. Пуля попала Весселю в рот, и он в критическом состоянии был доставлен в больницу.
Тут и настал час Геббельса. На следующий день он напечатал свою первую статью о Хорсте Весселе. Вот какие чувства охватили его, когда он узнал, что тот ранен. «Мертв? Нет. Но безнадежен. Вокруг меня рушатся стены, потолок грозит раздавить. Нет, не может быть!»
Геббельс навестил Весселя в больнице, и каждая деталь этих посещений была опубликована в «Ангрифф», однако ни о Йенике, ни о Хелере газета даже не упоминала. Поскольку Геббельсу было так угодно, Вессель принадлежал исключительно партии и штурмовикам. «Штурмовики – это Хорст Вессель. Где бы ни была Германия, ты будешь с нами, Хорст Вессель!»
Целые дни напролет Геббельс продолжал восхвалять юного сутенера. Утром 23 февраля Хорст Вессель умер. Его похороны превратились в грандиозную манифестацию нацистов, что неудивительно, так как постановщиком действия был Геббельс. Он выступил с траурной речью перед тысячной толпой, потом все хором спели «Хорста Весселя».
За пять месяцев до этого Вессель написал шестнадцать стихотворных строк и напечатал их в «Ангрифф». Это был довольно примитивный, но эффектный набор известных нацистских лозунгов. Кому-то пришло в голову, что стихи можно положить на старую мелодию, что и было сделано. На похоронах Весселя состоялось первое публичное исполнение песни. С того дня она стала гимном нацистов.
Когда песня стихла, Геббельс выкрикнул в толпу, словно на армейской поверке: «Хорст Вессель?», а в ответ услышал дежурный отклик: «Здесь!» Таким образом, символический ритуал стал неотъемлемой частью нацистских демонстраций.
Какое-то время спустя Али Хелер был арестован, судим и приговорен к шести годам тюрьмы. Пока шел процесс, геббельсовская национал-социалистическая пресса исходила криками отчаяния и гнева. Однако Геббельса на самом деле заботило одно: чтобы наружу не просочилось лишнее. Как можно догадаться, вся правда с малопривлекательными подробностями вскрылась, и история прошла в газетах с аршинными заголовками.
Геббельс оказался в трудном положении. Каким образом увековечить легенду о мученике Хорсте Весселе, когда на страницах газет появилась подлинная история? На первый взгляд задача была неразрешимой. Но Геббельс и на этот раз справился, несмотря на то что сам он не питал никаких иллюзий относительно действительного облика Хорста Весселя.
«Его это ни в малейшей степени не заботило» – так сказал о нем Ганс Фрицше. Ко времени прихода нацистов к власти Хелер отсидел в тюрьме три года, нацисты умертвили и его, и фрау Зальм, а заодно и всех тех, кто мог развеять легенду о Хорсте Весселе.
Геббельс вверил ему печально известный 5-й отряд штурмовиков. Скоро о Хорсте Весселе пошла слава из-за постоянных уличных стычек с социалистами и коммунистами. Геббельс приметил многообещающего молодого человека. Он отправил его в Вену изучать опыт австрийской молодежной организации Гитлера, а затем с успехом использовал в качестве оратора в Берлине. Но вдруг молодой человек потерял интерес к делу. Геббельсу не раз докладывали, что Хорст Вессель забросил свои обязанности, а вскоре тот и вовсе исчез из поля зрения.
После скорых розысков Геббельсу стало известно, что Хорст Вессель встретил проститутку по имени Эрна Йенике и поселился у нее в меблированных комнатах по адресу Франкфуртерштрассе, 62. Геббельс послал за ним его друзей, но те вернулись с сообщением, что молодой человек больше не интересуется ни партией, ни штурмовиками, у него на уме одна фрейлейн Йенике.
Поскольку в карманах у Весселя было пусто, она продолжала трудиться на ниве своей профессии и содержала любовника. Это было очень не по вкусу некоему Али Хелеру, который направил ее на путь проституции и был ее прежним сутенером до появления Весселя. 14 января 1930 года фрау Зальм, владелица пансиона, где проживала фрейлейн Йенике, зашла в бар, где в те дни проводил время Хелер, и попросила его забрать свою подружку. Хелер пошел с ней и отпер дверь Эрны ключом хозяйки. Увидев его, Вессель потянулся за оружием, но Хелер оказался проворнее, он выстрелил в Весселя, прихватил девицу и был таков. Пуля попала Весселю в рот, и он в критическом состоянии был доставлен в больницу.
Тут и настал час Геббельса. На следующий день он напечатал свою первую статью о Хорсте Весселе. Вот какие чувства охватили его, когда он узнал, что тот ранен. «Мертв? Нет. Но безнадежен. Вокруг меня рушатся стены, потолок грозит раздавить. Нет, не может быть!»
Геббельс навестил Весселя в больнице, и каждая деталь этих посещений была опубликована в «Ангрифф», однако ни о Йенике, ни о Хелере газета даже не упоминала. Поскольку Геббельсу было так угодно, Вессель принадлежал исключительно партии и штурмовикам. «Штурмовики – это Хорст Вессель. Где бы ни была Германия, ты будешь с нами, Хорст Вессель!»
Целые дни напролет Геббельс продолжал восхвалять юного сутенера. Утром 23 февраля Хорст Вессель умер. Его похороны превратились в грандиозную манифестацию нацистов, что неудивительно, так как постановщиком действия был Геббельс. Он выступил с траурной речью перед тысячной толпой, потом все хором спели «Хорста Весселя».
За пять месяцев до этого Вессель написал шестнадцать стихотворных строк и напечатал их в «Ангрифф». Это был довольно примитивный, но эффектный набор известных нацистских лозунгов. Кому-то пришло в голову, что стихи можно положить на старую мелодию, что и было сделано. На похоронах Весселя состоялось первое публичное исполнение песни. С того дня она стала гимном нацистов.
Когда песня стихла, Геббельс выкрикнул в толпу, словно на армейской поверке: «Хорст Вессель?», а в ответ услышал дежурный отклик: «Здесь!» Таким образом, символический ритуал стал неотъемлемой частью нацистских демонстраций.
Какое-то время спустя Али Хелер был арестован, судим и приговорен к шести годам тюрьмы. Пока шел процесс, геббельсовская национал-социалистическая пресса исходила криками отчаяния и гнева. Однако Геббельса на самом деле заботило одно: чтобы наружу не просочилось лишнее. Как можно догадаться, вся правда с малопривлекательными подробностями вскрылась, и история прошла в газетах с аршинными заголовками.
Геббельс оказался в трудном положении. Каким образом увековечить легенду о мученике Хорсте Весселе, когда на страницах газет появилась подлинная история? На первый взгляд задача была неразрешимой. Но Геббельс и на этот раз справился, несмотря на то что сам он не питал никаких иллюзий относительно действительного облика Хорста Весселя.
«Его это ни в малейшей степени не заботило» – так сказал о нем Ганс Фрицше. Ко времени прихода нацистов к власти Хелер отсидел в тюрьме три года, нацисты умертвили и его, и фрау Зальм, а заодно и всех тех, кто мог развеять легенду о Хорсте Весселе.
4
Собственно, это было сделано в присущей Геббельсу манере: Хорста Весселя не любили, потому что он был нацистом. Все нацисты находятся в постоянной опасности, им грозит или смерть, или иная печальная участь. Республика преследует их, призвав на помощь злонамеренных чиновников. Кроме всего прочего, существует самый могучий враг – «международный еврейский капитал». «Изидор 1929 года носит имя Джона Пирпонта Моргана», – пишет Геббельс, чем подтверждает свое весьма поверхностное знакомство с международными финансами.
«Союзники требуют репараций, чтобы любым способом поработить Германию», – заявил Геббельс. В 1924 году был принят план Дауэса, названный так по имени вице-президента США Чарльза Г. Дауэса. Он действительно мог бы нанести удар по экономике Германии, если бы не тот факт, что предоставляемые иностранные кредиты намного превосходили выплаты по репарациям, предусмотренным планом. Геббельс, едва став шефом пропаганды, подготовил плакат с написанным огромными буквами именем DAWES (это были начальные буквы слов Deutschlands Armut Wird Ewig Sein, то есть «Германия вечно останется нищей»).
Когда один из коллег спросил его, какой линии должны придерживаться нацисты в случае ослабления репараций, Геббельс мрачно ответил: «Не важно, какой план они нам предложат, мы все равно ответим, что он невыполним».
Случай показать это представился в мае 1929 года, когда американский банкир Оуэн Д. Юнг разработал новый репарационный проект, значительно уменьшавший бремя Германии. У немцев появились основания быть довольными. В конечном итоге после нескольких выплат проблема репараций была бы окончательно решена.
Комиссия немецких экспертов, возглавляемая президентом рейхсбанка Яльмаром Шахтом, начала переговоры в Париже. Все шло гладко, и Шахт наконец объявил, что он хотел бы принять предложения Юнга.
Выполнение плана Юнга могло бы поднять престиж Германской республики и, соответственно, ее правительства, большинство которого составляли социал-демокра– ты[26]. Одно это было неприемлемо для большинства националистов, тем более для нацистов. По этой причине один из участников переговоров, промышленник Альберт Феглер, при первой же возможности покинул конференцию. По этой же причине другой видный промышленник Альфред Гугенберг присоединился к нему.
Гугенбергу, невысокому, жилистому мужчине с седой шевелюрой, уже исполнилось шестьдесят пять лет. Он был генеральным директором заводов Круппа и играл ведущую роль в тяжелой промышленности Германии. В начале 20-х годов он стоял у истоков крайне правой Немецкой национальной народной партии. Он купил несколько берлинских газет, реорганизовал их, создав службу новостей, и владел постоянной долей во влиятельной провинциальной прессе. Таким образом, он получил в свои руки мощный механизм для формирования общественного мнения. В довершение всего он приобрел крупнейшую кинокомпанию Германии – УФА.
Теперь Гугенберг решил, что настало время поведать миру о себе и о своей партии. Он разослал три тысячи писем крупным немецким и иностранным промышленникам, в которых доказывал, что план Юнга грозит Германии гибелью и что рано или поздно те, кто поставит под ним подпись, убедятся в его неосуществимости. Хотя его письма явно дискредитировали немецкое правительство, власти промолчали.
Гугенберг не был рожден вождем масс, его друзьями были в основном промышленники, юнкеры, отставные военные и аристократы, его партии недоставало поддержки народа. Он отдавал себе отчет в том, что не в его возможностях ни сорвать план Юнга, ни приблизить падение республики, пока он не объединится с более сильными союзниками. Таким, по его мнению, мог бы стать Гитлер.
Нацисты обрушились на план Юнга даже с большим рвением, чем сам Гугенберг. «Ваши подписи нас ни к чему не обязывают, – писал Геббельс 1 июля 1929 года. – Перед лицом истории мы торжественно поднимем вверх руки, чистые и незапятнанные, и поклянемся, что не успокоимся, пока этими же руками не разорвем постыдный договор».
Однако слова Геббельса отнюдь не означали, что он горит желанием оказаться в одной лодке с Гугенбергом. Он презирал как Гугенберга, так и его друзей, и постоянно называл их не иначе как «сборищем реакционеров». Гитлер же смотрел на них с точки зрения финансовой выгоды и был не прочь пройти часть пути вместе с ними. Не уведомив Геббельса, он приехал в Берлин и выступил перед Гугенбергом и другими промышленниками и банкирами. Совершенно случайно Геббельсу стало известно об этом, и он тоже отправился на встречу. Когда вошел Геббельс, Гитлер уже заканчивал свою речь. Гитлер с Гугенбергом пришли к соглашению и решили совместно инициировать плебисцит против плана Юнга.
Геббельс не был в восторге от их альянса и не скрывал недовольства. «Если мы прибегаем к плебисциту, мы используем всего лишь тактическое средство, чтобы приблизиться к нашей цели. Средства достижения цели могут меняться. Но цель – никогда! Тот факт, что к одним и тем же средствам прибегают различные движения – совершенно различные с социалистической и националистической точек зрения, – не означает, что наша цель неверна», – писал он с явным раздражением.
С другой стороны, у альянса были и положительные стороны. Гитлер выставил условие, что Геббельс станет руководителем пропагандистской машины на период предстоящей кампании. Впервые он мог взяться за дело без каких-либо ограничений. Его указания должны были выполнять крупные газеты, в его распоряжении была служба новостей. У него был доступ к документальной хронике и другим кинематографическим средствам, а самое главное – у него было достаточно денег. Не надо было работать в темных каморках, где стоял табачный дым, не надо было бояться судебных повесток и экономить каждый грош. На этот раз он мог развернуться. Он позволил себе быть щедрым за счет Гугенберга, хотя еще задолго до плебисцита понял, что затея провалится. Но он предвидел, какую выгоду получит нацистская партия от саморекламы, в которую было вложено несколько миллионов долларов. (Для того чтобы плебисцит был признан состоявшимся, требовалось двадцать миллионов голосов, а против плана Юнга 22 декабря 1929 года проголосовали всего пять миллионов восемьсот тысяч человек.)
«Союзники требуют репараций, чтобы любым способом поработить Германию», – заявил Геббельс. В 1924 году был принят план Дауэса, названный так по имени вице-президента США Чарльза Г. Дауэса. Он действительно мог бы нанести удар по экономике Германии, если бы не тот факт, что предоставляемые иностранные кредиты намного превосходили выплаты по репарациям, предусмотренным планом. Геббельс, едва став шефом пропаганды, подготовил плакат с написанным огромными буквами именем DAWES (это были начальные буквы слов Deutschlands Armut Wird Ewig Sein, то есть «Германия вечно останется нищей»).
Когда один из коллег спросил его, какой линии должны придерживаться нацисты в случае ослабления репараций, Геббельс мрачно ответил: «Не важно, какой план они нам предложат, мы все равно ответим, что он невыполним».
Случай показать это представился в мае 1929 года, когда американский банкир Оуэн Д. Юнг разработал новый репарационный проект, значительно уменьшавший бремя Германии. У немцев появились основания быть довольными. В конечном итоге после нескольких выплат проблема репараций была бы окончательно решена.
Комиссия немецких экспертов, возглавляемая президентом рейхсбанка Яльмаром Шахтом, начала переговоры в Париже. Все шло гладко, и Шахт наконец объявил, что он хотел бы принять предложения Юнга.
Выполнение плана Юнга могло бы поднять престиж Германской республики и, соответственно, ее правительства, большинство которого составляли социал-демокра– ты[26]. Одно это было неприемлемо для большинства националистов, тем более для нацистов. По этой причине один из участников переговоров, промышленник Альберт Феглер, при первой же возможности покинул конференцию. По этой же причине другой видный промышленник Альфред Гугенберг присоединился к нему.
Гугенбергу, невысокому, жилистому мужчине с седой шевелюрой, уже исполнилось шестьдесят пять лет. Он был генеральным директором заводов Круппа и играл ведущую роль в тяжелой промышленности Германии. В начале 20-х годов он стоял у истоков крайне правой Немецкой национальной народной партии. Он купил несколько берлинских газет, реорганизовал их, создав службу новостей, и владел постоянной долей во влиятельной провинциальной прессе. Таким образом, он получил в свои руки мощный механизм для формирования общественного мнения. В довершение всего он приобрел крупнейшую кинокомпанию Германии – УФА.
Теперь Гугенберг решил, что настало время поведать миру о себе и о своей партии. Он разослал три тысячи писем крупным немецким и иностранным промышленникам, в которых доказывал, что план Юнга грозит Германии гибелью и что рано или поздно те, кто поставит под ним подпись, убедятся в его неосуществимости. Хотя его письма явно дискредитировали немецкое правительство, власти промолчали.
Гугенберг не был рожден вождем масс, его друзьями были в основном промышленники, юнкеры, отставные военные и аристократы, его партии недоставало поддержки народа. Он отдавал себе отчет в том, что не в его возможностях ни сорвать план Юнга, ни приблизить падение республики, пока он не объединится с более сильными союзниками. Таким, по его мнению, мог бы стать Гитлер.
Нацисты обрушились на план Юнга даже с большим рвением, чем сам Гугенберг. «Ваши подписи нас ни к чему не обязывают, – писал Геббельс 1 июля 1929 года. – Перед лицом истории мы торжественно поднимем вверх руки, чистые и незапятнанные, и поклянемся, что не успокоимся, пока этими же руками не разорвем постыдный договор».
Однако слова Геббельса отнюдь не означали, что он горит желанием оказаться в одной лодке с Гугенбергом. Он презирал как Гугенберга, так и его друзей, и постоянно называл их не иначе как «сборищем реакционеров». Гитлер же смотрел на них с точки зрения финансовой выгоды и был не прочь пройти часть пути вместе с ними. Не уведомив Геббельса, он приехал в Берлин и выступил перед Гугенбергом и другими промышленниками и банкирами. Совершенно случайно Геббельсу стало известно об этом, и он тоже отправился на встречу. Когда вошел Геббельс, Гитлер уже заканчивал свою речь. Гитлер с Гугенбергом пришли к соглашению и решили совместно инициировать плебисцит против плана Юнга.
Геббельс не был в восторге от их альянса и не скрывал недовольства. «Если мы прибегаем к плебисциту, мы используем всего лишь тактическое средство, чтобы приблизиться к нашей цели. Средства достижения цели могут меняться. Но цель – никогда! Тот факт, что к одним и тем же средствам прибегают различные движения – совершенно различные с социалистической и националистической точек зрения, – не означает, что наша цель неверна», – писал он с явным раздражением.
С другой стороны, у альянса были и положительные стороны. Гитлер выставил условие, что Геббельс станет руководителем пропагандистской машины на период предстоящей кампании. Впервые он мог взяться за дело без каких-либо ограничений. Его указания должны были выполнять крупные газеты, в его распоряжении была служба новостей. У него был доступ к документальной хронике и другим кинематографическим средствам, а самое главное – у него было достаточно денег. Не надо было работать в темных каморках, где стоял табачный дым, не надо было бояться судебных повесток и экономить каждый грош. На этот раз он мог развернуться. Он позволил себе быть щедрым за счет Гугенберга, хотя еще задолго до плебисцита понял, что затея провалится. Но он предвидел, какую выгоду получит нацистская партия от саморекламы, в которую было вложено несколько миллионов долларов. (Для того чтобы плебисцит был признан состоявшимся, требовалось двадцать миллионов голосов, а против плана Юнга 22 декабря 1929 года проголосовали всего пять миллионов восемьсот тысяч человек.)
5
В октябре 1929 года рухнул нью-йоркский фондовый рынок. Миллиарды долларов бесследно улетучились. Процветанию в стране неограниченных возможностей внезапно пришел конец. Миллионы людей, считавших, что у них устойчивое финансовое положение, остались без гроша. Предприятия закрывались, люди оказывались на улице. Армия безработных росла.
Вряд ли нацистские главари, слабо разбиравшиеся в хитросплетениях мировой экономики, осознали, к чему приведет коллапс мировых рынков, но Яльмар Шахт ясно видел последствия. 23 июня он сообщил рейхсканцлеру Герману Мюллеру, что готов взять на себя ответственность за план Юнга. В ноябре Геринг встретился с Шахтом и узнал, что тот намерен связать свою судьбу с нацистами. А через несколько месяцев Шахт подаст в отставку под тем предлогом, что более не верит в осуществление плана Юнга.
Зато в план Юнга верил министр иностранных дел Густав Штреземан, которому отводилась роль главного злодея в пропагандистском сценарии Геббельса. Сначала Штреземан примыкал к правым, во время войны поддерживал политику аннексий, но после поражения пришел к выводу, что восстановить Германию можно лишь на основе сотрудничества с союзниками.
В сентябре 1923 года правительство Штреземана отменило злополучную политику пассивного сопротивления во время оккупации Рура[27]. В 1925 году он подписал Локарнские договоры, которые были по сути подтверждением Версальского[28]. Но даже в Локарно Штреземан дал ясно понять, что не считает себя обязанным соблюдать статус-кво на востоке, подразумевая границу между Германией и Польшей. В сентябре 1926 года он добился приема Германии в Лигу Наций, чему немало помогла его дружба с французским министром иностранных дел Аристидом Брианом.
Геббельсу даже попытка следовать политике Штреземана казалась смертным грехом. «Штреземан не обычный человек, как все остальные, а воплощение всего зла, что есть в Германии, – писал он. – Его иностранная политика подобна огромному пустырю, усеянному обломками – это проблемы, за которые он брался и которые никогда не решал».
На муниципальных выборах 17 ноября 1929 года нацисты получили более двадцати процентов мест в новом городском совете. Это была личная заслуга Геббельса, который вел всю кампанию, ночи напролет выступал на митингах, готовил статьи, памфлеты и плакаты. Он определенно стал на один шаг ближе к цели – к завоеванию Берлина. Теперь «Ангрифф» стала выходить дважды в неделю.
В течение 1930 года Геббельсу предстояло обеспечить и другую важную победу. Издательский дом Штрассеров не справлялся с делом. Братья были в ссоре, и Гитлер решил, что Отто слишком полевел. Он выкупил долю Грегора в издательстве, прекратил выпуск штрассеровских газет и отстранил Отто.
Гитлер приказал Геббельсу исключить Отто и его друзей из партии. В период ганноверских событий эти люди были на стороне Геббельса, но он не терзался сомнениями, когда надо было выполнять приказ фюрера. Несколько позже, когда главарь берлинских СА и его близкий друг капитан Штеннес объявил вместе со своими штурмовиками забастовку, требуя повышения жалованья и политического статуса, Геббельс выгнал и его.
Эти события произошли в разгар новой кампании. Рейхстаг снова был распущен, и перевыборы должны были состояться 14 сентября 1930 года. Геббельс с оптимизмом оценивал шансы своей партии. Он во всеуслышание предсказывал, что нацисты возьмут сорок мест в новом составе против прежних двенадцати. Комментарии прессы были более чем ироничны, говорили даже, что Геббельс скоро подавится своими словами, потому что ни одной партии не удавалось еще утроить число своих избирателей в период между выборами. Но оказалось, что Геббельс не давал пустых обещаний. Насмешники не приняли во внимание созданную им за прошедшие восемнадцать месяцев удивительную пропагандистскую машину.
И теперь он запустил ее. Его агитаторы наводнили всю Германию, от больших городов до маленьких деревушек. Все нацистские лидеры, включая самого Гитлера, должны были до хрипоты произносить речь за речью.
Кампании, подобной этой, Германия еще не видела. Геббельс разработал для своих ораторов по-военному четкий план мобилизации, чтобы они ни минуты не сидели без дела. Он организовал шесть тысяч митингов. Он натягивал гигантские тенты и собирал под ними десятки тысяч людей. Он устраивал сборища по вечерам на открытом воздухе при свете горящих факелов. Миллионы плакатов покрывали стены домов в городах. Вся нацистская пресса объединилась под его единым командованием. Он лично следил за тем, как журналисты освещают его митинги, и по утрам во всех нацистских газетах по всей стране появлялись репортажи-близнецы. Нераспроданный тираж раздавался бесплатно. Пятьдесят тысяч экземпляров нацистских газет превратились в полмиллиона.
14 сентября на выборы пошло беспрецедентное для Германии число избирателей. Они часами простаивали в очередях перед избирательными участками. Очевидно, многие из них пришли голосовать впервые в жизни.
К вечеру были подведены первые итоги. Разумеется, они не были окончательными и показали некоторое увеличение голосов, отданных за нацистов, что, впрочем, никого не удивило. Правительство к тому времени уже убедилось, что первоначальное предсказание Геббельса – сорок мест в новом рейхстаге – сбывается.
Ночью потоком поступали результаты дальнейшего подсчета голосов. Внезапно люди, ждавшие у радиоприемников, члены кабинета на Вильгельмштрассе, нацистские лидеры, сгрудившиеся вокруг Геббельса, – все вдруг узнали о победе нацистов, похожей на лавину.
В 1928 году в Восточной Пруссии нацисты собрали 8000 голосов, теперь – 253 000. Во Франкфурте-на– Одере урожай вырос с 8200 голосов до 204 000, в Померании – с 13 500 до 236 000, в Бреслау – с 9300 до 259 000, в Тюрингии – с 20 700 до 243 000, в Кельне – с 10 600 до 169 000, в Лейпциге – с 14 600 до 160 000, в Гамбурге – с 17 800 до 144 000. А в Великом Берлине прирост был с 50 000 до 550 000.
Вряд ли нацистские главари, слабо разбиравшиеся в хитросплетениях мировой экономики, осознали, к чему приведет коллапс мировых рынков, но Яльмар Шахт ясно видел последствия. 23 июня он сообщил рейхсканцлеру Герману Мюллеру, что готов взять на себя ответственность за план Юнга. В ноябре Геринг встретился с Шахтом и узнал, что тот намерен связать свою судьбу с нацистами. А через несколько месяцев Шахт подаст в отставку под тем предлогом, что более не верит в осуществление плана Юнга.
Зато в план Юнга верил министр иностранных дел Густав Штреземан, которому отводилась роль главного злодея в пропагандистском сценарии Геббельса. Сначала Штреземан примыкал к правым, во время войны поддерживал политику аннексий, но после поражения пришел к выводу, что восстановить Германию можно лишь на основе сотрудничества с союзниками.
В сентябре 1923 года правительство Штреземана отменило злополучную политику пассивного сопротивления во время оккупации Рура[27]. В 1925 году он подписал Локарнские договоры, которые были по сути подтверждением Версальского[28]. Но даже в Локарно Штреземан дал ясно понять, что не считает себя обязанным соблюдать статус-кво на востоке, подразумевая границу между Германией и Польшей. В сентябре 1926 года он добился приема Германии в Лигу Наций, чему немало помогла его дружба с французским министром иностранных дел Аристидом Брианом.
Геббельсу даже попытка следовать политике Штреземана казалась смертным грехом. «Штреземан не обычный человек, как все остальные, а воплощение всего зла, что есть в Германии, – писал он. – Его иностранная политика подобна огромному пустырю, усеянному обломками – это проблемы, за которые он брался и которые никогда не решал».
На муниципальных выборах 17 ноября 1929 года нацисты получили более двадцати процентов мест в новом городском совете. Это была личная заслуга Геббельса, который вел всю кампанию, ночи напролет выступал на митингах, готовил статьи, памфлеты и плакаты. Он определенно стал на один шаг ближе к цели – к завоеванию Берлина. Теперь «Ангрифф» стала выходить дважды в неделю.
В течение 1930 года Геббельсу предстояло обеспечить и другую важную победу. Издательский дом Штрассеров не справлялся с делом. Братья были в ссоре, и Гитлер решил, что Отто слишком полевел. Он выкупил долю Грегора в издательстве, прекратил выпуск штрассеровских газет и отстранил Отто.
Гитлер приказал Геббельсу исключить Отто и его друзей из партии. В период ганноверских событий эти люди были на стороне Геббельса, но он не терзался сомнениями, когда надо было выполнять приказ фюрера. Несколько позже, когда главарь берлинских СА и его близкий друг капитан Штеннес объявил вместе со своими штурмовиками забастовку, требуя повышения жалованья и политического статуса, Геббельс выгнал и его.
Эти события произошли в разгар новой кампании. Рейхстаг снова был распущен, и перевыборы должны были состояться 14 сентября 1930 года. Геббельс с оптимизмом оценивал шансы своей партии. Он во всеуслышание предсказывал, что нацисты возьмут сорок мест в новом составе против прежних двенадцати. Комментарии прессы были более чем ироничны, говорили даже, что Геббельс скоро подавится своими словами, потому что ни одной партии не удавалось еще утроить число своих избирателей в период между выборами. Но оказалось, что Геббельс не давал пустых обещаний. Насмешники не приняли во внимание созданную им за прошедшие восемнадцать месяцев удивительную пропагандистскую машину.
И теперь он запустил ее. Его агитаторы наводнили всю Германию, от больших городов до маленьких деревушек. Все нацистские лидеры, включая самого Гитлера, должны были до хрипоты произносить речь за речью.
Кампании, подобной этой, Германия еще не видела. Геббельс разработал для своих ораторов по-военному четкий план мобилизации, чтобы они ни минуты не сидели без дела. Он организовал шесть тысяч митингов. Он натягивал гигантские тенты и собирал под ними десятки тысяч людей. Он устраивал сборища по вечерам на открытом воздухе при свете горящих факелов. Миллионы плакатов покрывали стены домов в городах. Вся нацистская пресса объединилась под его единым командованием. Он лично следил за тем, как журналисты освещают его митинги, и по утрам во всех нацистских газетах по всей стране появлялись репортажи-близнецы. Нераспроданный тираж раздавался бесплатно. Пятьдесят тысяч экземпляров нацистских газет превратились в полмиллиона.
14 сентября на выборы пошло беспрецедентное для Германии число избирателей. Они часами простаивали в очередях перед избирательными участками. Очевидно, многие из них пришли голосовать впервые в жизни.
К вечеру были подведены первые итоги. Разумеется, они не были окончательными и показали некоторое увеличение голосов, отданных за нацистов, что, впрочем, никого не удивило. Правительство к тому времени уже убедилось, что первоначальное предсказание Геббельса – сорок мест в новом рейхстаге – сбывается.
Ночью потоком поступали результаты дальнейшего подсчета голосов. Внезапно люди, ждавшие у радиоприемников, члены кабинета на Вильгельмштрассе, нацистские лидеры, сгрудившиеся вокруг Геббельса, – все вдруг узнали о победе нацистов, похожей на лавину.
В 1928 году в Восточной Пруссии нацисты собрали 8000 голосов, теперь – 253 000. Во Франкфурте-на– Одере урожай вырос с 8200 голосов до 204 000, в Померании – с 13 500 до 236 000, в Бреслау – с 9300 до 259 000, в Тюрингии – с 20 700 до 243 000, в Кельне – с 10 600 до 169 000, в Лейпциге – с 14 600 до 160 000, в Гамбурге – с 17 800 до 144 000. А в Великом Берлине прирост был с 50 000 до 550 000.