Страница:
Объяснение успокоило и приободрило Килиана, как и многих других присутствующих. Теперь они знали, что стоит за этим обычаем. Затем лорд Дов выбрал короткий острый инструмент на подносе у Килиана и без каких-либо предварительных предупреждений начал вскрывать грудную клетку Ульрика от горла до пояса.
Килиан заставил себя стоять не двигаясь во время этой процедуры, концентрируя свое внимание на подносе, который он держал, а не на хирургическом столе. Он и ранее видел вскрытую грудную клетку, но сейчас перед ним был его ровесник, которого он знал. Килиану помогло то, что Эмрис накрыл лицо Ульрика салфеткой, а вот старший послушник, освещающий место, побледнел и получил неодобрительный взгляд Дова, когда сила его концентрации ослабла и свет начал колебаться. Послушник Томан один оставался хладнокровными в течение всей процедуры, даже когда его попросили осушить кровь, накопившуюся в грудной клетке.
— Теперь мне хотелось бы привлечь ваше внимание к сердцу, — сказал Дов, демонстрируя этот орган. — Теперь, когда мы закончили эту часть нашего обсуждения, можете подойти поближе и посмотреть.
На соседнем столе работа приостановилась, так как Торстейн и Джурис вместе с ассистентами подошли к Дову. Наблюдающие с ярусов также приподнялись со своих мест.
— К сожалению, я значительно увеличил повреждения во время извлечения наконечника стрелы, но вы можете также посмотреть другие органы. — Дов продолжил, слегка приподняв сердце одной рукой так, чтобы зонд мог пройти через вход и выход раны. — Вот путь стрелы через сердце, вы также можете видеть, как повреждена аорта, как и указывалось в предварительных Чтениях. Это объясняет большое количество крови, обнаруженное в грудной клетке.
— В этом конкретном решении есть одна особенность — оно нарушило кровоснабжение мозга и вызвало мгновенное отключение сознания, — сказал Дов. Послышался металлический звук. Это Дов положил зонд на мраморную крышку стола и обвел взглядом аудиторию.
— Такое отключение мозга сделало его обладателя, гонимого безумием, не способным к дальнейшим действиям, грозящим смертью окружающим. В результате через несколько секунд последовала смерть. Он не страдал, — добавил он более тихим голосом, пристально глядя на Эмриса, который стоял со склоненной головой, обхватив края стола по обе стороны головы умершего, пальцем прижав к крышке стола сломанные древко и наконечник стрелы.
Ни один гавриллит не отважился бы сказать то, чего произнес сейчас Дов, в присутствии человека, который сделал это, а теперь стоял у неподвижного тела мальчика. держа в руках орудие, которым убил его. Несомненно, он чувствовал вину за то, что нарушил клятву не отнимать чужой жизни, даже если таким образом он спас десятки других.
Лорд Дов, хотя и прошел обучение у гавриллитов, не был одним из них, он был светским Целителем, и не давал клятву верности и подчинения своему настоятелю, как монастырские братья. Под его пристальным, почти вызывающим взглядом Эмрис медленно поднял глаза. Килиан, все еще стоящий у локтя Дова, мог хорошо почувствовать энергию, напряженно пульсирующую между этими двумя людьми, но не мог заставишь себя сделать даже шаг в сторону.
— Я знаю, что он не страдал, — мягко сказал Эмрис, так. будто, кроме них двоих и мертвого Ульрика, в зале никого не было. — Я знал это, когда посылал стрелу. Я также знал, понимая разумом, что убить его тогда как можно скорее и точнее — даже в нарушение клятвы — было значительно лучше, чем позволить ему погубить еще больше бесценных Целителей.
Его плечи слегка вздрогнули, когда он посмотрел на изрезанное сердце в руках Дова, и его взгляд опять ушел куда-то внутрь, где он видел что-то, только ему одному известное.
— Да, я это знал, Дов, — прошептал снова Эмрис. — И знаю сейчас. Но мое сердце оплакивает эту необходимость. О, как оно скорбит! Вы должны дать мне время, чтобы залечить мое сердце, которое не менее изранено, чем то, которые вы сегодня так искусно нам показывали.
Эмрис плотно закрыл глаза, из уст его вырвалось беззвучное рыдание, и он едва удержался на ногах. Дов инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать его, и неосторожным движением оставил красновато-коричневое пятно крови на белоснежной одежде Эмриса. Но прежде чем кто-либо осмелился вмешаться, Эмрис глубоко вздохнул и распрямил плечи, как бы отклоняя помощь. Кивнув своей серебряно-белой головой, он поднял глаза на Дова.
— Спасибо. — пробормотал он. — Мне уже лучше. Думаю, мы можем продолжить исследование. Вы согласны? Пожалуйста, и вы, Торстейн, Джурис тоже.
И с мужеством, которого не встречал еще Килиан, аббат поднял глаза на охваченную благоговейным страхом аудиторию.
— У нас здесь молодые Целители, которые должны учиться у старших, и старшие, которые уже многому научились у более опытных.
Каким-то магическим образом слова Эмриса вернули в анатомический театр его обычную атмосферу спокойного уважительного внимания. После того как Дов извлек легкие и коротко рассказал об их общем строении и функции, сам Эмрис показал систему кровообращения и рассказал о ней, с обычной своей скрупулезностью расспросив своих восхищенных слушателей у стола и на ярусах, а затем к обсуждению органов пищеварения перешел Торстейн.
Пока Торстейн читал лекцию, Дов продолжил вскрытие тела Ульрика.
Временами Килиан думал слишком много о лице, накрытом салфеткой на конце стола, но в основном его внимание было поглощено тем, что делал хирург Дов. Постепенно он обнаружил, что больше не отождествляет тело, лежащее перед ним, со своим товарищем. В конце концов полость, раскрытая перед ним, перестала вызывать в нем прежние чувство, теперь оно представлялась ему как нечто, внушающее благоговение. Каждая структура организма казалась ему изысканным творением искусства. Вот чему была посвящена работа Целителя, и именно этому и Килиан, и все собравшиеся в аудитории обещали служить всю свою жизнь.
Когда рассечение и вскрытие туловища было закончено, наблюдающим с галерей было позволено спуститься и изучить работу; были организованы новые команды из старших послушников, и они по очереди вскрывали члены.
Под контролем хирургов студенты обнажали основные мышцы, кровеносные сосуды и нервы, что сопровождалось комментариями Эмриса и Джуриса. Хотя. во традиции, вскрытие включало и анатомирование головы и шеи, лица Келвига и Ульрика оставались закрытыми, и никто не спрашивал разрешений открыть их. День был посвящен более академическому обзору того, что было проделано утром, некоторые старшие наставники учили студентов по двое и по трое делать обзор конечного результата.
Затем тела были снова собраны с величайшей осторожностью, кровь смыта, внутренние органы водружены на место, грудные клетки и брюшные полости плотно скреплены чистыми белыми повязками. Также были перебинтованы и все члены тела, только головы все еще были выставлены для обозрения.
Когда все это было сделано, останки брата Ульрика одели в полное облечение гавриллита — хотя Ульрик не успел дать последней клятвы — за исключением только значка гавриллита в виде зеленой руки, пронзенной восьмиконечной белой звездой, который украшал одежду Келвига.
Ульрик был Целителем, хотя и не посвященным. И поэтому в его гроб положили зеленую мантию Целителя, прежде чем опустить туда бренное тело. Плечи его с любовью окутали шерстяной тканью, на которой был виден более общеизвестный значок Целителя — белая ладонь, пронзенная зеленой восьмиконечной звездой — обратная сторона значка гавриллитов. Это было правом Ульрика, потому что он был Целителем — Целителем, подававшим большие надежды.
18. ЧЕРНАЯ МАГИЯ
Килиан заставил себя стоять не двигаясь во время этой процедуры, концентрируя свое внимание на подносе, который он держал, а не на хирургическом столе. Он и ранее видел вскрытую грудную клетку, но сейчас перед ним был его ровесник, которого он знал. Килиану помогло то, что Эмрис накрыл лицо Ульрика салфеткой, а вот старший послушник, освещающий место, побледнел и получил неодобрительный взгляд Дова, когда сила его концентрации ослабла и свет начал колебаться. Послушник Томан один оставался хладнокровными в течение всей процедуры, даже когда его попросили осушить кровь, накопившуюся в грудной клетке.
— Теперь мне хотелось бы привлечь ваше внимание к сердцу, — сказал Дов, демонстрируя этот орган. — Теперь, когда мы закончили эту часть нашего обсуждения, можете подойти поближе и посмотреть.
На соседнем столе работа приостановилась, так как Торстейн и Джурис вместе с ассистентами подошли к Дову. Наблюдающие с ярусов также приподнялись со своих мест.
— К сожалению, я значительно увеличил повреждения во время извлечения наконечника стрелы, но вы можете также посмотреть другие органы. — Дов продолжил, слегка приподняв сердце одной рукой так, чтобы зонд мог пройти через вход и выход раны. — Вот путь стрелы через сердце, вы также можете видеть, как повреждена аорта, как и указывалось в предварительных Чтениях. Это объясняет большое количество крови, обнаруженное в грудной клетке.
— В этом конкретном решении есть одна особенность — оно нарушило кровоснабжение мозга и вызвало мгновенное отключение сознания, — сказал Дов. Послышался металлический звук. Это Дов положил зонд на мраморную крышку стола и обвел взглядом аудиторию.
— Такое отключение мозга сделало его обладателя, гонимого безумием, не способным к дальнейшим действиям, грозящим смертью окружающим. В результате через несколько секунд последовала смерть. Он не страдал, — добавил он более тихим голосом, пристально глядя на Эмриса, который стоял со склоненной головой, обхватив края стола по обе стороны головы умершего, пальцем прижав к крышке стола сломанные древко и наконечник стрелы.
Ни один гавриллит не отважился бы сказать то, чего произнес сейчас Дов, в присутствии человека, который сделал это, а теперь стоял у неподвижного тела мальчика. держа в руках орудие, которым убил его. Несомненно, он чувствовал вину за то, что нарушил клятву не отнимать чужой жизни, даже если таким образом он спас десятки других.
Лорд Дов, хотя и прошел обучение у гавриллитов, не был одним из них, он был светским Целителем, и не давал клятву верности и подчинения своему настоятелю, как монастырские братья. Под его пристальным, почти вызывающим взглядом Эмрис медленно поднял глаза. Килиан, все еще стоящий у локтя Дова, мог хорошо почувствовать энергию, напряженно пульсирующую между этими двумя людьми, но не мог заставишь себя сделать даже шаг в сторону.
— Я знаю, что он не страдал, — мягко сказал Эмрис, так. будто, кроме них двоих и мертвого Ульрика, в зале никого не было. — Я знал это, когда посылал стрелу. Я также знал, понимая разумом, что убить его тогда как можно скорее и точнее — даже в нарушение клятвы — было значительно лучше, чем позволить ему погубить еще больше бесценных Целителей.
Его плечи слегка вздрогнули, когда он посмотрел на изрезанное сердце в руках Дова, и его взгляд опять ушел куда-то внутрь, где он видел что-то, только ему одному известное.
— Да, я это знал, Дов, — прошептал снова Эмрис. — И знаю сейчас. Но мое сердце оплакивает эту необходимость. О, как оно скорбит! Вы должны дать мне время, чтобы залечить мое сердце, которое не менее изранено, чем то, которые вы сегодня так искусно нам показывали.
Эмрис плотно закрыл глаза, из уст его вырвалось беззвучное рыдание, и он едва удержался на ногах. Дов инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать его, и неосторожным движением оставил красновато-коричневое пятно крови на белоснежной одежде Эмриса. Но прежде чем кто-либо осмелился вмешаться, Эмрис глубоко вздохнул и распрямил плечи, как бы отклоняя помощь. Кивнув своей серебряно-белой головой, он поднял глаза на Дова.
— Спасибо. — пробормотал он. — Мне уже лучше. Думаю, мы можем продолжить исследование. Вы согласны? Пожалуйста, и вы, Торстейн, Джурис тоже.
И с мужеством, которого не встречал еще Килиан, аббат поднял глаза на охваченную благоговейным страхом аудиторию.
— У нас здесь молодые Целители, которые должны учиться у старших, и старшие, которые уже многому научились у более опытных.
Каким-то магическим образом слова Эмриса вернули в анатомический театр его обычную атмосферу спокойного уважительного внимания. После того как Дов извлек легкие и коротко рассказал об их общем строении и функции, сам Эмрис показал систему кровообращения и рассказал о ней, с обычной своей скрупулезностью расспросив своих восхищенных слушателей у стола и на ярусах, а затем к обсуждению органов пищеварения перешел Торстейн.
Пока Торстейн читал лекцию, Дов продолжил вскрытие тела Ульрика.
Временами Килиан думал слишком много о лице, накрытом салфеткой на конце стола, но в основном его внимание было поглощено тем, что делал хирург Дов. Постепенно он обнаружил, что больше не отождествляет тело, лежащее перед ним, со своим товарищем. В конце концов полость, раскрытая перед ним, перестала вызывать в нем прежние чувство, теперь оно представлялась ему как нечто, внушающее благоговение. Каждая структура организма казалась ему изысканным творением искусства. Вот чему была посвящена работа Целителя, и именно этому и Килиан, и все собравшиеся в аудитории обещали служить всю свою жизнь.
Когда рассечение и вскрытие туловища было закончено, наблюдающим с галерей было позволено спуститься и изучить работу; были организованы новые команды из старших послушников, и они по очереди вскрывали члены.
Под контролем хирургов студенты обнажали основные мышцы, кровеносные сосуды и нервы, что сопровождалось комментариями Эмриса и Джуриса. Хотя. во традиции, вскрытие включало и анатомирование головы и шеи, лица Келвига и Ульрика оставались закрытыми, и никто не спрашивал разрешений открыть их. День был посвящен более академическому обзору того, что было проделано утром, некоторые старшие наставники учили студентов по двое и по трое делать обзор конечного результата.
Затем тела были снова собраны с величайшей осторожностью, кровь смыта, внутренние органы водружены на место, грудные клетки и брюшные полости плотно скреплены чистыми белыми повязками. Также были перебинтованы и все члены тела, только головы все еще были выставлены для обозрения.
Когда все это было сделано, останки брата Ульрика одели в полное облечение гавриллита — хотя Ульрик не успел дать последней клятвы — за исключением только значка гавриллита в виде зеленой руки, пронзенной восьмиконечной белой звездой, который украшал одежду Келвига.
Ульрик был Целителем, хотя и не посвященным. И поэтому в его гроб положили зеленую мантию Целителя, прежде чем опустить туда бренное тело. Плечи его с любовью окутали шерстяной тканью, на которой был виден более общеизвестный значок Целителя — белая ладонь, пронзенная зеленой восьмиконечной звездой — обратная сторона значка гавриллитов. Это было правом Ульрика, потому что он был Целителем — Целителем, подававшим большие надежды.
18. ЧЕРНАЯ МАГИЯ
Люди в своем невежестве всегда были склонны считать, что вся магия дерини была черной, что их сила исходила из сатанинских источников, а мотивы их поступков — из дьявольских побуждений. Те, кто обладает непосредственными знаниями и опытом в магии, независимо оттого, кто они — люди или дерини, знают, что дело не в этом, что сила, полученная с помощью магии, также, как и любая другая сила, не является злом или добром сама по себе: место, которое отводится ей моралью, зависит от цели, с какой она будет использована.
Морган так объясняет это Дугалу:
— Магия имеет дело с все покоряющей силой, которая не приемлема для людей. Что такое сила, попытаюсь объяснить по-другому. Сила существует. Правильно?
— Конечно.
— Я думаю, что ты даже добавишь, что существует много видов силы, что сила может иметь много источников. Да?
Дугал кивнул.
— Хорошо. Возьмем тогда огонь как пример одной из сил, — продолжал Морган. Он быстрым движением потер ладони и, протягивая их к холодному очагу, оглянулся на Дугала.
— Огонь можно использовать с полезными, целями. Он дает нам свет, как эти факелы на стене, — он показал на них движением подбородка, — и он может обогреть жилище.
Движением мысли он послал пламя, и от него ярко запылали лежащие в очаге дрова. Дугал присел и пристально посмотрел на огонь.
— Как ты это сделал?
— Думаю, достаточно признать, что я сделал это, — ответил Морган, — и что осветить или обогреть комнату — это прекрасно. Но огонь может быть и разрушительным, когда он используется во зло. Он может спалить дом или накалить железо, с помощью которого у человека отнимут зрение… Так что такое огонь — добро или зло?
— Ни то, ни другое, — осторожно ответил Дугал. — Все дело в том, как его использовать. Тем же самым раскаленным железом, которое стоило твоему другу зрения, можно было бы прижечь рану.
Морган кивнул, довольный.
— Да, можно было бы. О чем это говорит?
— Что именно то, как используется сила, делает ее созидающей или разрушающей, — Дугал задумался на минуту. — И вы говорите, что то же самое касается и магии?
— Точно так.
— Но священники говорят…
— В последние 200 лет священники говорят то, что им велено говорить, — быстро возразил Морган. — Дерини не всегда преследовались, и до недавних пор не всякая магия была проклятием. Черная магия — сверхъестественная сила, применяемая в разрушительных и корыстных целях, всегда осуждалась праведниками. Но те, кто умел покорять сверхъестественную силу во благо человека — для исцеления и защиты от злоупотребления силой, — традиционно назывались волшебниками и божьими избранниками. Их также называли дерини.
— Но ведь были и дерини, причиняющие зло, — возразил Дугал. — И сейчас еще есть. Как насчет Чариссы и Уэнсита?
— Они были дерини, которые использовали свой дар во зло. Но сам дер… — Морган вздохнул, — Как ты думаешь, я злой?
Лицо Дугала застыло.
— Нет. Но говорят…
— Что говорят, Дугал? — Морган прошептал. — А кто говорит? Они когда-нибудь подсчитывали, что я сделал, или их интересует, кто я? (Наследник епископа.)
Итак, ясно, что мотивы использования и само использование силы — вот что определяет ее мораль. Все же есть магические силы, в которых даже дерини не уверены. Мы уже упоминали беспокойство Йорама по поводу перевоплощения, потому что оно влечет за собой обман. Еще более спорный вопрос — вопрос о настоящей черной магии (колдовстве).
Не говорится, как это делается, но есть описание случаев, когда дерини признают, что это было сделано, и были приняты меры, чтобы снять колдовские чары. Дункан признает “определенное впечатление зла”, когда осматривает мертвое тело короля Бриона, изменившее свои формы. То, что он снимает злые чары, подтверждает если не само колдовство, то, во всяком случае, злые намерения употребившего их.
Дункан глубоко вздохнул и медленно положил руки на лоб трупа. Через несколько секунд его глаза закрылись, дыхание стало более поверхностным и жестким.
Теперь дыхание Дункана еще более участилось, капли холодного пота покрыли лицо и руки, несмотря на ледяной холод склепа. Мальчик и Морган видели, что тело под руками Дункана начало дрожать, сотрясаться, а затем приняло неясные, расплывчатые очертания. Наконец Дункан глубоко вздохнул и ненадолго застыл, и в ту же минуту черты лица умершего опять превратились в знакомое лицо Бриона. Дункан убрал руки и с бледным измученным лицом отошел от гроба.
— С вами все в порядке? — спросил Морган, подходя к гробу, чтобы поддержать своего родственника.
Дункан слабо кивнул и сделал над собой усилие, чтобы отрегулировать дыхание.
— Это было ужасно, — прошептал священник. — Он не был полностью свободен, и сила, удерживающая его, была немалая. Когда я освободил его, я почувствовал, что он умер. Это было непередаваемо. (Возвышение дерини.)
Реакция и комментарии Дункана заставляют задуматься, что же это такое — привязывание души: просто пассивное пребывание ее в заточении или такой уровень сознания, на котором душа жертвы вынуждена постоянно снова и снова переживать свою смерть, пока удерживающая ее сила не отпустит ее. Как жестока эта бесконечная петля воспоминаний. Такую судьбу пожелала полная жажды мщения своему мертвому врагу Чарисса. Когда-то он убил ее отца и отнял у него трон, который по праву принадлежал бы ему, а потом и ей.
Скорее всего Чарисса тщательно спланировала свою месть заранее, и предварительное связывание души началось тогда, когда Брион выпил ее зелье. Это зелье, тонкое и коварное, дало ей возможность приостановить функции организма и на некоторое время удержать какие-то остатки духовной и физической жизни.
В этом смысле, возможно, Брион совсем не был по-настоящему мертв, когда он, казалось, испустил дух на руках сына. Возможно, в это время он находился между жизнью и смертью, может быть, даже смутно сознавал, что происходит вокруг него. Но сознавая, что близкие готовятся к погребальному обряду, он лежал беспомощный, не в силах дать им знать о своем состоянии.
Дункан мог распознать, что случилось, если бы он позволил вскрыть тело. Но Джехана запретила это потому, что связывала Дункана с ненавистным ей Морганом. Она позволила придворным врачам исследовать тело мужа, но они просто подтвердили первоначальный диагноз сердечного приступа, что, как указывает Нигель, является в конечном счете причиной любой смерти. Учитывая спешку, с которой Брион был погребен, можно предположить, что его тело не бальзамировали и не анатомировали. Это, несомненно, утешает, поскольку мы не знаем, насколько чувствительной может быть жертва в таком состоянии.
Итак, Брион оставался в таком положении — неподвижный, в теле, которое уже никогда не будет живым, глухой и слепой, но с сознанием на каком-то более глубоком уровне — возможно, в течение нескольких дней, пока однажды ночью его не посетила сама Чарисса. Возможно, в это время его тело все еще лежало перед верхним алтарем собора Ремута, а душа еще не могла найти спасения в смерти. А затем было еще одно посещение Чариссой его гроба. В это время тело уже было помещено в Королевский склеп под собором, что он, возможно, также сознавал на каком-то уровне, когда крышка саркофага захлопнулась над ним во мраке. На этот раз Чарисса пыталась изменить его физические формы, так, что если бы и нашелся кто-то, кто не побоялся бы исследовать тело и выяснить, что же случилось на самом деле, было бы слишком поздно.
Ужасный сценарий! Но, увы! Как это похоже на Чариссу! Это совпадает со словами Эвайн о ее отце, когда он рассказывает, как она и Йорам обсуждали, сможет ли он осуществить неизвестное заклинание на временное прекращение жизненных процессов. Может быть, и сама Чарисса была более сведущей в магии, чем мы предполагали. Могла ли она знать, как использовать это колдовское заклинание, чтобы удержать тело Бриона от разложения до тех пор, пока она не сможет извлечь из него душу и связать ее? Если знала, то вряд ли ее остановили бы те сомнения, которые были у Камбера, когда он мучился вопросом, может ли он применить это заклинание к умирающему Рису и имеет ли он вообще право принять такое решение, когда дело касается другой души. Последствия этого заклинания распространяются на разные уровни, и действие его таково, что оно вполне оправдывает свое название запрещенного.
В любом случае, Эвайн и Йорам хорошо понимают скрытый смысл того, что произойдет, если заклинание сработает, и что произойдет, если Брион лежит сейчас не мертвый, а лишь с временно заторможенными функциями организма, и в любую минуту может неожиданно выйти из этого состояния.
Так, Йорам говорит:
— Не могу представить, что может быть ужаснее, чем прийти, в сознание в могиле, понимая, что тебя захоронили живьем.
— А я представляю, — пробормотала Эвайн, не глядя на него, — что это значит — быть привязанным к телу, которое на самом деле мертво и разлагается. (Скорбь Гвинедда.)
Не всегда причина привязывания души такая, как в случае с Брионом. Известен другой пример, когда Камбер и Йорам находят мертвого Алистера Каллена в руках Ариэллы через час после его смерти. Но всегда привязывание души — это результат коварства. Холод прошил Камбера, когда он преклоняет колени у поверженного Алистера и кладет свои руки на лоб умершего.
— Будь проклят тот, кто это сделал! — воскликнул Камбер, чувствуя, что Алистер не мертв. Тело его было сражено смертью, но какая-то часть его существа оставалась, разлученная с телом так, что воссоединение было невозможным, и все же удерживаемая по чьему-то злобному умыслу. Не могло быть возврата этой части его существа в тело в этой жизни, потому что узы, связывающие их, были прерваны, нарушена серебряная нить, соединяющая их. Тело уже становилось безжизненным, и вместе с теплом жизни из него уходила память. (Святой Камбер.)
В данном случае у нас не остается впечатления, что Каллен продолжает страдать (как это было с Брионом). Мы не видим желания освободить его, как это было у Моргана и Дункана у гроба Бриона. Сильно обеспокоенной тем, что он обнаружил здесь, Камбер тем не менее не торопится. Он основательно обдумывает причины смерти Ариэллы, хочет заручиться поддержкой сына в том, что он решил сделать, раздумывает, как лучше принять на себя память Каллена, чтобы в дальнейшем объединить два сознания, прежде чем полностью освободить Каллена.
Он тщательно просмотрел своим внутренним зрением, что еще удерживало Алистера. Он ощутил их, эти тонкие нити, ослабил и освободил их силой своей любви, как до этого он высвободил другие — следы скрытой борьбы, которая, как заметил Йорам, не всегда убивает сразу. Казалось, сам воздух вокруг просветлел, когда последнее заклинание было нейтрализовано. Затем он обратился с прощальными словами к Каллену, своему бывшему партнеру и противнику, другу и брату. Когда он открыл глаза, Йорам стоял около него:
— Он…
— Он покоится в мире теперь, — мягко сказал Камбер. (Святой Камбер.)
Неумолимой судьбой положение Каллена было связано с Ариэллой. Она тоже умерла не без использования силы дерини. “Мы, дерини, никогда не умираем просто”, — говорит отцу Йорам. И Каллен и Ариэлла боролись насмерть — и Ариэлла победила.
Ранее мы видели, что сделал Каллен: он вложил всю свою оставшуюся силу в меч и с последней отчаянной молитвой пронзил им Ариэллу. Неизвестно, как это ему удалось и как долго он сам оставался в сознании. Мы видим конечный результат этой борьбы в описании Камбера, сделанного почти сразу после смерти Ариэллы.
Ариэлла лежала, тяжело упав поперек дерева, пронзенная мечом. Не веря своим глазам, Камбер опустился рядом с ней на колени и добавил света. Он увидел, что это был михайлинский меч Каллена с выгравированными на лезвии священными знаками. Он перекрестился. Это было нелишне, учитывая, что здесь произошло. Затем он внимательно осмотрел женщину. Вначале он подумал, что она просто старалась избежать удара мечом — ее мертвые пальцы были у самого стального лезвия, и было понятно, что она даже боролась перед смертью. Но затем он ближе рассмотрел ее руки и, увидев, что они лежали не на мече, неожиданно догадался, что она хотела сделать. Теперь уже мертвые руки все еще были сложены на груди в виде чаши, а застывшие пальцы были изогнуты так, как требует одно из почти невозможных, легендарных заклинаний…
Он глубоко вдохнул и легко пробежал руками над поверхностью ее тела, не касаясь его. стараясь прочувствовать его. Затем он вздохнул. Ничто не удерживало жизни в этом разрушенном теле. Заклинание, поддерживающее жизнь, в которое она вложила всю свою оставшуюся силу, не подействовало. Сила и жизнь ушли из тела. Ариэлла, в отличие от Каллена, была действительно мертва. (Святой Камбер.)
Меч задрожал, когда он коснулся его, несмотря на несколько слоев шерстяной ткани, между рукой и. рукояткой оружия, и. издал глубокий монотонный звук, когда Камбер вытаскивал его. Он тихо произнес фразу, отгоняющую все страхи, и прикоснулся губами к его священному лезвию. И сразу же он стал обычным мечом. (Святой Камбер.)
Много лет спустя во время своей последней битвы Камбер и Джебедия использовали заговоренные мечи. Удвоив силу последнего заклинания настоящего Алистера, Камбер-Алистер сконцентрировал всю оставшуюся энергию в мече, вонзил его левой рукой в противника, мгновенно убив его, то есть одновременно нанеся физическое ранение и поразив его магической силой. Джебедия, наоборот, использовал другой прием. Он не вонзил меч в тело врага, а направил сгусток энергии вдоль лезвия меча. Казалось, что вся поляна вспыхнула светом. Когда Камбер пришел в себя, Джебедия лежал на снегу, “его окровавленная рука сжимала странно светящийся меч”. (Камбер-еретик.) Когда к Камберу вернулась способность анализировать случившееся, он почувствовал “остаток действия черной магии” и неожиданно догадался, откуда она исходила.
Когда он подобрался к едва двигающемуся Джебедия, он увидел меч, лежащий около великого учителя в подтаявшем снегу, и он знал, что, если дотронуться до меча, он будет теплым.
— Господь с тобой, что ты сделал? — прошептал он. Джебедия глубоко вдохнул, собрался с силами и посмотрел на Камбера, скупо улыбнувшись.
— Не говори, что удалось применить магический прием, о котором ты знаешь, — пробормотал он. — Боюсь, он был слишком серый по краям, но в противном случае твой друг заполучил бы тебя.
— Что такое “слишком серый”? Что ты сделал?
— Небольшое изменение энергии. Не обращай внимания. (Камбер-еретик.)
“Небольшое изменение энергии” — так называет это Джебедия. Но он чувствует, что именно это изменение энергии могло вызвать моральные сомнения Камбера. А может быть, он думает об Алистере в момент, когда жизнь уходит от него и он умирает на руках человека, так похожего на его старого друга Алистера, которого действительно могло бы оскорбить использование приема, который Камбер, возможно, назовет просто “подходящей” магией. О чем он конкретно думал, мы никогда не узнаем.
Мысль об этом заклинании преследовала Камбера с тех пор, как он увидел доказательства тога, что Ариэлла пыталась осуществить его в день “его” (Алистера) смерти. Мы знаем, что он продолжал тщательные поиски формулы заклинания и в последующие годы, просматривал записи в древних книгах, собранных в Грекоте. И к тому моменту, когда Рис лежал умирающим в его руках, он нашел ее. Конечно, желание использовать заклинание было для него сильным искушением.
На минуту ярко вспыхнула надежда. Он знал — по крайней мере теоретически. — почему у Ариэллы не получилось заклинание. Он знал это так же наверняка, как и то, что состояние Риса сейчас было безнадежно. Он был уверен, что если бы Рис был в сознании, он мог передать ему как Целителю формулу заклинания и помочь осуществить ее. Действие заклинания даже не зависело от умения Целителя. А позже он бы позаботился о том, как вывести Риса из состояния стаза. Но и это он знал только теоретически. Вели бы рядом был другой Целитель, он бы наверняка справился. Но Рис был без сознания. Кроме того, даже будучи в сознании, он мог бы и не согласиться на такую отчаянную меру. Это был вопрос этики. Имел ли Камбер право решить это даже за такого близкого ему человека, как Рис? Осмелился бы он быть совестью другого? Он уже почти решился попробовать. На самом деле нужно было преодолеть нечто большее, чем просто состояние стаза, в которое надо погрузить тело, чтобы избежать разложения; это немного большее означало связать душу и тело.
Морган так объясняет это Дугалу:
— Магия имеет дело с все покоряющей силой, которая не приемлема для людей. Что такое сила, попытаюсь объяснить по-другому. Сила существует. Правильно?
— Конечно.
— Я думаю, что ты даже добавишь, что существует много видов силы, что сила может иметь много источников. Да?
Дугал кивнул.
— Хорошо. Возьмем тогда огонь как пример одной из сил, — продолжал Морган. Он быстрым движением потер ладони и, протягивая их к холодному очагу, оглянулся на Дугала.
— Огонь можно использовать с полезными, целями. Он дает нам свет, как эти факелы на стене, — он показал на них движением подбородка, — и он может обогреть жилище.
Движением мысли он послал пламя, и от него ярко запылали лежащие в очаге дрова. Дугал присел и пристально посмотрел на огонь.
— Как ты это сделал?
— Думаю, достаточно признать, что я сделал это, — ответил Морган, — и что осветить или обогреть комнату — это прекрасно. Но огонь может быть и разрушительным, когда он используется во зло. Он может спалить дом или накалить железо, с помощью которого у человека отнимут зрение… Так что такое огонь — добро или зло?
— Ни то, ни другое, — осторожно ответил Дугал. — Все дело в том, как его использовать. Тем же самым раскаленным железом, которое стоило твоему другу зрения, можно было бы прижечь рану.
Морган кивнул, довольный.
— Да, можно было бы. О чем это говорит?
— Что именно то, как используется сила, делает ее созидающей или разрушающей, — Дугал задумался на минуту. — И вы говорите, что то же самое касается и магии?
— Точно так.
— Но священники говорят…
— В последние 200 лет священники говорят то, что им велено говорить, — быстро возразил Морган. — Дерини не всегда преследовались, и до недавних пор не всякая магия была проклятием. Черная магия — сверхъестественная сила, применяемая в разрушительных и корыстных целях, всегда осуждалась праведниками. Но те, кто умел покорять сверхъестественную силу во благо человека — для исцеления и защиты от злоупотребления силой, — традиционно назывались волшебниками и божьими избранниками. Их также называли дерини.
— Но ведь были и дерини, причиняющие зло, — возразил Дугал. — И сейчас еще есть. Как насчет Чариссы и Уэнсита?
— Они были дерини, которые использовали свой дар во зло. Но сам дер… — Морган вздохнул, — Как ты думаешь, я злой?
Лицо Дугала застыло.
— Нет. Но говорят…
— Что говорят, Дугал? — Морган прошептал. — А кто говорит? Они когда-нибудь подсчитывали, что я сделал, или их интересует, кто я? (Наследник епископа.)
Итак, ясно, что мотивы использования и само использование силы — вот что определяет ее мораль. Все же есть магические силы, в которых даже дерини не уверены. Мы уже упоминали беспокойство Йорама по поводу перевоплощения, потому что оно влечет за собой обман. Еще более спорный вопрос — вопрос о настоящей черной магии (колдовстве).
ПРИВЯЗАННЫЕ ДУШИ
Когда дерини говорят о привязывании душ, они не имеют в виду классическую продажу души дьяволу взамен земных радостей. Привязать душу означает не дать ей покинуть мертвое тело, препятствуя ее переходу в руки астральных сил, которые проведут ее за Врата Смерти в Нижний Мир (преисподнюю), чтобы там она окончательно предстала перед Священным Собранием.Не говорится, как это делается, но есть описание случаев, когда дерини признают, что это было сделано, и были приняты меры, чтобы снять колдовские чары. Дункан признает “определенное впечатление зла”, когда осматривает мертвое тело короля Бриона, изменившее свои формы. То, что он снимает злые чары, подтверждает если не само колдовство, то, во всяком случае, злые намерения употребившего их.
Дункан глубоко вздохнул и медленно положил руки на лоб трупа. Через несколько секунд его глаза закрылись, дыхание стало более поверхностным и жестким.
Теперь дыхание Дункана еще более участилось, капли холодного пота покрыли лицо и руки, несмотря на ледяной холод склепа. Мальчик и Морган видели, что тело под руками Дункана начало дрожать, сотрясаться, а затем приняло неясные, расплывчатые очертания. Наконец Дункан глубоко вздохнул и ненадолго застыл, и в ту же минуту черты лица умершего опять превратились в знакомое лицо Бриона. Дункан убрал руки и с бледным измученным лицом отошел от гроба.
— С вами все в порядке? — спросил Морган, подходя к гробу, чтобы поддержать своего родственника.
Дункан слабо кивнул и сделал над собой усилие, чтобы отрегулировать дыхание.
— Это было ужасно, — прошептал священник. — Он не был полностью свободен, и сила, удерживающая его, была немалая. Когда я освободил его, я почувствовал, что он умер. Это было непередаваемо. (Возвышение дерини.)
Реакция и комментарии Дункана заставляют задуматься, что же это такое — привязывание души: просто пассивное пребывание ее в заточении или такой уровень сознания, на котором душа жертвы вынуждена постоянно снова и снова переживать свою смерть, пока удерживающая ее сила не отпустит ее. Как жестока эта бесконечная петля воспоминаний. Такую судьбу пожелала полная жажды мщения своему мертвому врагу Чарисса. Когда-то он убил ее отца и отнял у него трон, который по праву принадлежал бы ему, а потом и ей.
Скорее всего Чарисса тщательно спланировала свою месть заранее, и предварительное связывание души началось тогда, когда Брион выпил ее зелье. Это зелье, тонкое и коварное, дало ей возможность приостановить функции организма и на некоторое время удержать какие-то остатки духовной и физической жизни.
В этом смысле, возможно, Брион совсем не был по-настоящему мертв, когда он, казалось, испустил дух на руках сына. Возможно, в это время он находился между жизнью и смертью, может быть, даже смутно сознавал, что происходит вокруг него. Но сознавая, что близкие готовятся к погребальному обряду, он лежал беспомощный, не в силах дать им знать о своем состоянии.
Дункан мог распознать, что случилось, если бы он позволил вскрыть тело. Но Джехана запретила это потому, что связывала Дункана с ненавистным ей Морганом. Она позволила придворным врачам исследовать тело мужа, но они просто подтвердили первоначальный диагноз сердечного приступа, что, как указывает Нигель, является в конечном счете причиной любой смерти. Учитывая спешку, с которой Брион был погребен, можно предположить, что его тело не бальзамировали и не анатомировали. Это, несомненно, утешает, поскольку мы не знаем, насколько чувствительной может быть жертва в таком состоянии.
Итак, Брион оставался в таком положении — неподвижный, в теле, которое уже никогда не будет живым, глухой и слепой, но с сознанием на каком-то более глубоком уровне — возможно, в течение нескольких дней, пока однажды ночью его не посетила сама Чарисса. Возможно, в это время его тело все еще лежало перед верхним алтарем собора Ремута, а душа еще не могла найти спасения в смерти. А затем было еще одно посещение Чариссой его гроба. В это время тело уже было помещено в Королевский склеп под собором, что он, возможно, также сознавал на каком-то уровне, когда крышка саркофага захлопнулась над ним во мраке. На этот раз Чарисса пыталась изменить его физические формы, так, что если бы и нашелся кто-то, кто не побоялся бы исследовать тело и выяснить, что же случилось на самом деле, было бы слишком поздно.
Ужасный сценарий! Но, увы! Как это похоже на Чариссу! Это совпадает со словами Эвайн о ее отце, когда он рассказывает, как она и Йорам обсуждали, сможет ли он осуществить неизвестное заклинание на временное прекращение жизненных процессов. Может быть, и сама Чарисса была более сведущей в магии, чем мы предполагали. Могла ли она знать, как использовать это колдовское заклинание, чтобы удержать тело Бриона от разложения до тех пор, пока она не сможет извлечь из него душу и связать ее? Если знала, то вряд ли ее остановили бы те сомнения, которые были у Камбера, когда он мучился вопросом, может ли он применить это заклинание к умирающему Рису и имеет ли он вообще право принять такое решение, когда дело касается другой души. Последствия этого заклинания распространяются на разные уровни, и действие его таково, что оно вполне оправдывает свое название запрещенного.
В любом случае, Эвайн и Йорам хорошо понимают скрытый смысл того, что произойдет, если заклинание сработает, и что произойдет, если Брион лежит сейчас не мертвый, а лишь с временно заторможенными функциями организма, и в любую минуту может неожиданно выйти из этого состояния.
Так, Йорам говорит:
— Не могу представить, что может быть ужаснее, чем прийти, в сознание в могиле, понимая, что тебя захоронили живьем.
— А я представляю, — пробормотала Эвайн, не глядя на него, — что это значит — быть привязанным к телу, которое на самом деле мертво и разлагается. (Скорбь Гвинедда.)
Не всегда причина привязывания души такая, как в случае с Брионом. Известен другой пример, когда Камбер и Йорам находят мертвого Алистера Каллена в руках Ариэллы через час после его смерти. Но всегда привязывание души — это результат коварства. Холод прошил Камбера, когда он преклоняет колени у поверженного Алистера и кладет свои руки на лоб умершего.
— Будь проклят тот, кто это сделал! — воскликнул Камбер, чувствуя, что Алистер не мертв. Тело его было сражено смертью, но какая-то часть его существа оставалась, разлученная с телом так, что воссоединение было невозможным, и все же удерживаемая по чьему-то злобному умыслу. Не могло быть возврата этой части его существа в тело в этой жизни, потому что узы, связывающие их, были прерваны, нарушена серебряная нить, соединяющая их. Тело уже становилось безжизненным, и вместе с теплом жизни из него уходила память. (Святой Камбер.)
В данном случае у нас не остается впечатления, что Каллен продолжает страдать (как это было с Брионом). Мы не видим желания освободить его, как это было у Моргана и Дункана у гроба Бриона. Сильно обеспокоенной тем, что он обнаружил здесь, Камбер тем не менее не торопится. Он основательно обдумывает причины смерти Ариэллы, хочет заручиться поддержкой сына в том, что он решил сделать, раздумывает, как лучше принять на себя память Каллена, чтобы в дальнейшем объединить два сознания, прежде чем полностью освободить Каллена.
Он тщательно просмотрел своим внутренним зрением, что еще удерживало Алистера. Он ощутил их, эти тонкие нити, ослабил и освободил их силой своей любви, как до этого он высвободил другие — следы скрытой борьбы, которая, как заметил Йорам, не всегда убивает сразу. Казалось, сам воздух вокруг просветлел, когда последнее заклинание было нейтрализовано. Затем он обратился с прощальными словами к Каллену, своему бывшему партнеру и противнику, другу и брату. Когда он открыл глаза, Йорам стоял около него:
— Он…
— Он покоится в мире теперь, — мягко сказал Камбер. (Святой Камбер.)
Неумолимой судьбой положение Каллена было связано с Ариэллой. Она тоже умерла не без использования силы дерини. “Мы, дерини, никогда не умираем просто”, — говорит отцу Йорам. И Каллен и Ариэлла боролись насмерть — и Ариэлла победила.
Ранее мы видели, что сделал Каллен: он вложил всю свою оставшуюся силу в меч и с последней отчаянной молитвой пронзил им Ариэллу. Неизвестно, как это ему удалось и как долго он сам оставался в сознании. Мы видим конечный результат этой борьбы в описании Камбера, сделанного почти сразу после смерти Ариэллы.
Ариэлла лежала, тяжело упав поперек дерева, пронзенная мечом. Не веря своим глазам, Камбер опустился рядом с ней на колени и добавил света. Он увидел, что это был михайлинский меч Каллена с выгравированными на лезвии священными знаками. Он перекрестился. Это было нелишне, учитывая, что здесь произошло. Затем он внимательно осмотрел женщину. Вначале он подумал, что она просто старалась избежать удара мечом — ее мертвые пальцы были у самого стального лезвия, и было понятно, что она даже боролась перед смертью. Но затем он ближе рассмотрел ее руки и, увидев, что они лежали не на мече, неожиданно догадался, что она хотела сделать. Теперь уже мертвые руки все еще были сложены на груди в виде чаши, а застывшие пальцы были изогнуты так, как требует одно из почти невозможных, легендарных заклинаний…
Он глубоко вдохнул и легко пробежал руками над поверхностью ее тела, не касаясь его. стараясь прочувствовать его. Затем он вздохнул. Ничто не удерживало жизни в этом разрушенном теле. Заклинание, поддерживающее жизнь, в которое она вложила всю свою оставшуюся силу, не подействовало. Сила и жизнь ушли из тела. Ариэлла, в отличие от Каллена, была действительно мертва. (Святой Камбер.)
ЗАГОВОРЫ МЕЧА
Ариэлла была в конце концов убита заговоренным мечом Алистера Каллена, который он бросил со всей своей энергией перед смертью. Это, по-видимому, был какой-то особый заговор, известный только михайлинцам, потому что несколькими годами позже такой же использует Джебедия. Но, впрочем; Камбер знает; как лишить его силы. Обернув руку несколько раз концом своей одежды, Камбер вынимает меч из тела Ариэллы.Меч задрожал, когда он коснулся его, несмотря на несколько слоев шерстяной ткани, между рукой и. рукояткой оружия, и. издал глубокий монотонный звук, когда Камбер вытаскивал его. Он тихо произнес фразу, отгоняющую все страхи, и прикоснулся губами к его священному лезвию. И сразу же он стал обычным мечом. (Святой Камбер.)
Много лет спустя во время своей последней битвы Камбер и Джебедия использовали заговоренные мечи. Удвоив силу последнего заклинания настоящего Алистера, Камбер-Алистер сконцентрировал всю оставшуюся энергию в мече, вонзил его левой рукой в противника, мгновенно убив его, то есть одновременно нанеся физическое ранение и поразив его магической силой. Джебедия, наоборот, использовал другой прием. Он не вонзил меч в тело врага, а направил сгусток энергии вдоль лезвия меча. Казалось, что вся поляна вспыхнула светом. Когда Камбер пришел в себя, Джебедия лежал на снегу, “его окровавленная рука сжимала странно светящийся меч”. (Камбер-еретик.) Когда к Камберу вернулась способность анализировать случившееся, он почувствовал “остаток действия черной магии” и неожиданно догадался, откуда она исходила.
Когда он подобрался к едва двигающемуся Джебедия, он увидел меч, лежащий около великого учителя в подтаявшем снегу, и он знал, что, если дотронуться до меча, он будет теплым.
— Господь с тобой, что ты сделал? — прошептал он. Джебедия глубоко вдохнул, собрался с силами и посмотрел на Камбера, скупо улыбнувшись.
— Не говори, что удалось применить магический прием, о котором ты знаешь, — пробормотал он. — Боюсь, он был слишком серый по краям, но в противном случае твой друг заполучил бы тебя.
— Что такое “слишком серый”? Что ты сделал?
— Небольшое изменение энергии. Не обращай внимания. (Камбер-еретик.)
“Небольшое изменение энергии” — так называет это Джебедия. Но он чувствует, что именно это изменение энергии могло вызвать моральные сомнения Камбера. А может быть, он думает об Алистере в момент, когда жизнь уходит от него и он умирает на руках человека, так похожего на его старого друга Алистера, которого действительно могло бы оскорбить использование приема, который Камбер, возможно, назовет просто “подходящей” магией. О чем он конкретно думал, мы никогда не узнаем.
ЗАПРЕТНОЕ ЗАКЛИНАНИЕ
Мы уже упоминали так называемое запретное заклинание, которое многие считали просто легендой. Это заклинание, которое приостанавливает жизнь и удерживает ее в теле. Мы уже размышляли о том, как этим злоупотребляли.Мысль об этом заклинании преследовала Камбера с тех пор, как он увидел доказательства тога, что Ариэлла пыталась осуществить его в день “его” (Алистера) смерти. Мы знаем, что он продолжал тщательные поиски формулы заклинания и в последующие годы, просматривал записи в древних книгах, собранных в Грекоте. И к тому моменту, когда Рис лежал умирающим в его руках, он нашел ее. Конечно, желание использовать заклинание было для него сильным искушением.
На минуту ярко вспыхнула надежда. Он знал — по крайней мере теоретически. — почему у Ариэллы не получилось заклинание. Он знал это так же наверняка, как и то, что состояние Риса сейчас было безнадежно. Он был уверен, что если бы Рис был в сознании, он мог передать ему как Целителю формулу заклинания и помочь осуществить ее. Действие заклинания даже не зависело от умения Целителя. А позже он бы позаботился о том, как вывести Риса из состояния стаза. Но и это он знал только теоретически. Вели бы рядом был другой Целитель, он бы наверняка справился. Но Рис был без сознания. Кроме того, даже будучи в сознании, он мог бы и не согласиться на такую отчаянную меру. Это был вопрос этики. Имел ли Камбер право решить это даже за такого близкого ему человека, как Рис? Осмелился бы он быть совестью другого? Он уже почти решился попробовать. На самом деле нужно было преодолеть нечто большее, чем просто состояние стаза, в которое надо погрузить тело, чтобы избежать разложения; это немного большее означало связать душу и тело.