Вокруг шли приготовления к ответственному концерту, на дверях торчали милицейские посты, нигде, никого и никуда не пропускали, в зале кучковались милиционеры и камеры телевидения... Тут концерт еще раз оказался под угрозой срыва: выяснилось, что остальным свердловчанам, включая самых-самых “махров”, не дали билетов. И рок-клубовцы вполне в комсомольских традициях этого заведения приняли коллективное решение – поставить организаторам ультиматум: или билеты свердловчанам, или играть не будем. Положение спас Илья, за что на него еще долго все обижались: поэт заявил, что плевать ему на всех, “Hay” будет играть в любом случае...

На сцене у Славы стало плохо с голосом, Слава все время мотал головой и пил воду, что немудрено после такой подготовки... Под сценой бродил, наливаясь мрачными предчувствиями, Давид Тухманов, он отвечал за мероприятие – маялся. В “Шаре цвета хаки” Слава забыл последний куплет, привычно дождался, когда музыканты бросят играть, подошел к микрофону и сказал: “Нельзя”. Зал решил, что дальше – и вовсе криминал, радостно зашевелился; телевизионщики заводили камерами; Тухманов вообще пропал... Худо-бедно доиграли, в зале творилось странное бурление, несколько затушеванное телевизионными софитами и камерами, с профессиональным, почти кагэбэшным любопытством шнырявшими по рядам, отчего становилось совсем неуютно.

Со сцены ушли, судорожно соображая, что же произошло: то ли провал, то ли еще что; но вслед за “Hay” рванули фотографы, радио, телевидение, просто журналисты, и примерно через полчаса до героев наконец дошло, что на самом деле приключился триумф.

Гребенщиков во втором отделении был велеречиво профессионален и неожиданно скучен, свердловчане даже растерялись; публика частично балдела, частично расползалась по фойе; композиторы размеренно перемещались в буфет.

Гвоздем вечера был “Hay”, и вбит этот гвоздь был прямо в пленум несчастных композиторов, что выяснилось на последовавшем в Зеркальной гостиной обсуждении, которое, впрочем, назвать таковым было трудно – композиторы молчали. Посеревший Тухманов сидел безразлично и даже чему-то улыбался. Постепенно, нехотя разговорились, возникали то музыковеды, лепившие нечто мутное, то какой-то рабочий, стихи читал... Во время выступления Гладкова на сцену выскочила Ната из “Зомби” и крикнула, что Тита забрали в ментовку. Началась паника, а Тухманов почему-то дал слово Родиону Щедрину. Тот вздохнул и сказал:

– А что?.. Все мы “скованные”. Я лично скованный...

Композиторы насупились.

Вечером в гостинице пошли разборки “против алкоголя”, с криками, с обвинениями, с доказательствами вреда водкопития... А когда пафос достиг вершины, Коля Грахов неожиданно предложил выпить. И выпили.

Почти сразу случился фестиваль в Новосибирске, выступили “Hay” отменно. А через день выяснилось, что Алика Потапкина забирают в армию. Пришлось срочно уговаривать и вводить в программу Володю “Зяму” Назимова. Впереди маячили стены Москвы.

Москва, город всяческими дарованиями обильный, в глубине своей коллективной души в собственные свои силы не очень-то верит, а потому поджидает искони какого-нибудь сибирского мужичину, который правде-матке вразумит без остатку, совокупно премного удовольствия доставив. Тут бы, кажется, и катить мужичью во стольный град, да вот беда: не всякого мужика столице надобно, всякие и так прут... Мужик Москве нужен особенный.

Тайну эту свердловские рокеры раскусили в начале 80-х, когда “Трек” в столицу был зван да поехал, а вернулся очень потрепанный. “Урфин Джюс”, наоборот, не поехал, хоть и собирался, как-то раз даже аппаратуру в поезд затащили, но тактический дар Пантыкина взял верх, едва успели до отхода аппарат обратно из поезда выбросить. Вот и вспоминают в Москве старые люди, что была когда-то легендарная группа “Урфин Джюс”... А “Трек” в московском рокерском народе переименовали в “Дрек” и вспоминать отказываются. Но совсем не известно, как бы сложилось, если бы “Урфин” вовремя из поезда аппарат не выгрузил...

“Hay” собирался брать Москву “всерьез и надолго”, въезд на белом коне планировался загодя, тщательно, с учетом прошлых ошибок. Сперва нужно было “сделать” провинцию, далее – Питер, там, “Hay” знали, штурм пленума Союза советских композиторов удался. До старой столицы вести из некогда новой быстро летят, в Москве заволновались.

...

Газета “Московский комсомолец” (30.07.87) писала:

“Наутилус” покорил Ленинград и намеревался продолжить свой триумф в Москве... Но выступления былиотменены, и встреча с асами уральского рока весной 1987 года не состоялась. Жаль. Москвичам есть чему у них поучиться: если именитые ленинградцы выглядели бледновато на фоне “Наутилуса” и “ЧайФа”, то, мысленно представив себе их появление, скажем, на июньском фестивале рок-лаборатории в ДК им. Горбунова, мы получили бы просто сокрушительный для столицы контраст.

Так-то оно так, но в Свердловске считали, что столица“не дозрела”. Наполеон, согласно известной картине, сидел в ожидании ключей на походном стульчаке. Но не дождался. Бутусов поступил мудрее: он сидел на кухне у Белкина, скрашивая тактический маневр питием крепленых напитков. А в промежутках выезжал на “околостоличные” мероприятия.

23–24 мая – Вильнюс, “Литуаника” – лауреатство.

Саша Калужский, тогдашний директор, смеялся по поводу того, что “Наутилусу” дали первое место, чтобы москвичам не давать. Это правда, но не вся публика в Вильнюсе настроена была очень агрессивно, а “Нау” посреди 1987 года вышел на прибалтийские подмостки не просто с русскоязычной, авообще с русской народной песней в качестве “эпиграфа”.

...

Вспоминает Леша Могилевский:

Когда “Разлуку” запели, на сцену полетели коробки, копейки, спички горящие, а пели-то в потемках... И как ни странно, народ не мохнул, а крепко разозлился, я видел Умецкого, он был готов взорваться... Мы стали рвать струны, строить рожи, я начал из “малыша” выламывать клавиши... И поперло, зал переломился, “Мальчик Зима” ухнул, включили свет, а у нас, оказывается, грим несовковый... Концерт кончился “на полное ура”, мы стали уже спокойно по окрестностям перемещаться.

21 июня – концерт в Таллиннском дворце спорта, атас.

27–28 июня – Черноголовка, самое “подстоличье”. Сюда “Нау” планировался по-серьезному.

...

Вспоминает Сергей Гурьев, один из организаторов фестиваля:

Когда появилась “Разлука”, она произвела впечатление культурного шока; тогда мечтой любого менеджера стало привезти эту группу в Москву, Москву потрясти и так далее. В Питер (на пленум СК. – Л.П.) была специально экипирована экспедиция, посмотреть, как все выглядит на концерте; оказалось, еще круче, чем думалось. И как раз намечался фестиваль в Черноголовке, такой был научный городок с особым статусом, где больше разрешали, чем в Москве.

В Черноголовке царила идиллия: интеллигентная аборигенная молодежь сплошь из научных сотрудников, тщательно отобранные гости из столицы – человек сто, кто в автобус влез; четкая организация, отличная гостиница, от нее по одну сторону – зальчик мест на шестьсот, по другую – лес, за лесом озеро, туда ходили купаться. И ближе к полуночи все проживающие слышали, как марширует по лесу “Наутилус”, сам себе распевает: “Марш, марш левой, марш, марш правой...” Кто-то пораженно выдохнул: “Вот... Идет живой „Наутилус“”. Как будто там уже ходил когда-то мертвый “Наутилус”...

На следующий день – концерт, последний концерт Потапкина перед армией, просто очень хороший концерт. В результате – третье место согласно социологическому опросу (впереди “ДДТ” и “Алиса” – неплохая компания!).

Параллельно происходили странные концерты “то ли в Рыбинске, то ли в Саранске”... Там было весело: аппарат “трехполосный” – три колонки на сцене, не слыхать ни черта, зал набит – из деревень крестьян автобусами привозили... Три хлопка в зале, публика спит... Директорствовали тогда Саша Калужский и Костя Ханхалаев, они эти концерты устраивали. Впрочем, тоже практика...

11 сентября открылся фестиваль в Подольске, знаменитый фестиваль, “ключи от Москвы”... Открывался в обстановке перестроечной неразберихи, когда никто не знает, что уже можно, а что еще нельзя. То открывался, то обратно закрывался с последующим все-таки открытием. Перед самым стартом рассылались неугомонными комсомольцами телефонограммы, что, мол, ехать не надо; пару часов спустя за подписью Рудинштейна уходили телефонограммы противоположно-пригласительные; неразбериха творилась полная. Но и в этой сутолоке “Наутилусу” отведена была собственная роль, образцово-показательная, на грани анекдота: среди организаторов в последний момент произошел раскол на тему “вызывать свердловчан или не вызывать”.

...

Свидетельствует Сергей Гурьев:

Комета (Наталья Комарова. – Л.П.) решила, что в Подольске бардак, а свердловские группы, они такие аристократичные, интеллигентные, любят комфорт... Какой-нибудь “Цемент” из Риги, он поймет, а Свердловск может и не понять, там люди благообразные, их в это пекло тащить как раз и не нужно. Поэтому повторные телефонограммы не надо посылать, не прилетят так не прилетят... А мне было обидно, и я настропалил Рудинштейна, чтобы он все-таки в Свердловск позвонил. Комета потом ходила и думала: “Кто их вызвал? Я же не хотела; у нас могут с ними отношения испортиться!.. В гостинице в туалете свет не горит, а тут группа из Свердловска!..” Правда, музыканты немножко переживали, ныли, но, с другой стороны, комсомолки любили их больше всех, бегали, гладили им воротнички.

Что удивительно, суровые уральские рокеры и поныне в качестве первых воспоминаний о Подольске обыкновенно выкладывают, что свет в сортирах не горел, что спали на матрасах и укрывались матрасами... Как ни крути, люди-то благообразные... Но ничего, сдюжили. Под открытым небом, под дождичком, спали, укрывались, пили сухое вино; были там дикие очереди за вином, да еще нужно было идти за ним в сам Подольск.

Бродил по коридорам Майк, и было его жалко.

...

Из интервью А.Могилевского:

Он тогда крепко пил: как мы с сигаретами ходим, так он с пузырем ходил.

Перед концертом Майк лежал трупом, вокруг, затравленно матерясь, бегали организаторы.

...

Из интервью С.Гурьева:

И вдруг Майк встал, на автопилоте концерт отпел, никто даже не заметил, как он чудовищно пьян.

Пили, впрочем, все, и отчаянно: Шевчук устроил ночью страшный грохот в номере, оказалось, пытался выбросить в окно кровать. Зачем – непонятно, но не выбросил, сил не хватило, уснул.

Но дело не в пьянке, дело в музыке... А с музыкой в Подольске обстояло неважно. То есть просто плохо, причин чему было множество. Не приехал Володя Назимов, барабанщик, пришлось на ходу вспоминать, что такое работа с драммашиной; да и весь выезд из Свердловска был сопряжен с такими нервными перегрузками, что было в общем-то не до музыки. На сцене не работали мониторы, играть пришлось “вслепую”, никто друг друга не слышал... Но аудиторию это не интересовало.

...

Свидетельствует Сергей Гурьев:

В зале царил полный экстаз. Никто, кроме совсем немногих, которые были в Черноголовке, не мог понять, что концерт идет как-то не так. Для всех это был полный шок. “Отличные песни, отличный имидж группы, прекрасные аранжировки” и так далее. Все видели “Наутилус” в первый раз, и никто не знал, насколько лучше “Наутилус” может быть. Никто не понимал, что это плохой концерт.

Как бы то ни было по результатам социологического опроса “Hay” оказался лучшей группой фестиваля. И до сих пор можно услышать от очевидцев, что именно в Подольске довелось им повидать лучший, замечательнейший концерт тогда еще малоизвестной группы “Nautilus Pompilius”. При том, что концерт в Подольске стал едва ли не худшим за всю историю “Hay”. Симптом замечательный, они доросли до того, что публике стало неважно, слушать их или не слушать...

Мало кому известно, что на том же Подольском фестивале “Наутилус” был освистан и оплеван. Буквально на следующем после собственного триумфа выступлении. Запыхавшиеся и довольные, они вышли помочь Насте, неожиданно оказавшейся без музыкантов, и нарвались на оглушительный свист вперемешку с яблочными огрызками. Работали, толком не подготовившись, чужую программу, играли плохо; концерт непростой Насти, поставленный “встык” с уже звездным, накатанным “Hay”, не заладился и окончился раньше, чем планировалось, – их просто прогнали со сцены. Зал не узнал триумфаторов, которых двадцать минут назад любил отчаянно, которым устраивал овацию, которых не хотел отпускать с подмостков...

В декабре – мощное выступление на “Рок-панораме”, первый подлинно московский концерт... И заведомо успешный, на сей счет сомнений уже не было. Приключился, правда, малоприятный инцидент: подвернулась дама из Питера, модный фотограф, и буквально перед выходом на сцену из лучших побуждений подсунула Славе что-то покурить. А пора играть, такая ответственная атмосфера... Слава зобнул, не очень-то представляя себе последствия, ну и началось... “Я хочу быть с тобой” без одного куплета сыграли, в “Марш, марш левой” забыл слова почти полностью. Хотя по поводу дурной памяти на слова – это Славин давний и любимый конек... Но публике было все равно, в рядах наблюдались заранее заготовленные цепи – откуда понатащили? – при первых звуках “Скованных” народ их повытаскивал и давай греметь. Триумф собственного рабства... Одним словом, весело прошло. Группа, выступавшая после “Hay”, минут пятнадцать не могла начать игру, зал бисировал и требовал нового кумира.

Звоночек протренькал перед самым Новым 1988-м: уволили Андрюху Макарова. По прозванию Макаревич. Посчитали, что нужен более грамотный звукооператор, коим показался Володя Елизаров, старый друг Хоменко Алексея Палыча... Саша Калужский известил о том Макарова, и тот ушел. Обиделся в последний раз.

1988. “Скованные”

Однажды жена Мичурина полезла на яблоню за грушей, а на голову ей свалилась дыня.

Д. Умецкий

Год начинался неплохо. То есть хорошо. Даже отлично! “Наутилус” получил красивую бумагу следующего содержания:

“Московский комсомолец”

Грамота

НАГРАЖДАЕТСЯ группа “НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС”,

признанная по итогам 1987 года лучшим дебютом

в читательском опросе “Звуковой дорожки”

Редактор газеты “Московский комсомолец” —

подпись (П.ГУСЕВ)

Ведущий “Звуковой дорожки” —

подпись (Д.ШАВЫРИН)

И планов имелось форменное громадье.

Музыканты в начале января отправились уже по-настоящему в столицу. Собирались работать в студии Чернавского. Веселились, как могли, настроение у всех было отличное. И старались, как могли, не замечать, что в воздухе витает особая атмосфера нервозной и неприятной популярности, всегда сопровождающая появление новой крупной звезды. К счастью, такое долго не длится, но и “недолго” не всем удается пережить. Или хотя бы обойтись без крупных потерь.

Музыканты оказались в общежитии МВТУ имени Баумана, там засели на месяц, за который пару раз побывали на студии Чернавского, где, к собственному удивлению, занимались обивкой стен какой-то тканью; пару раз сходили в спортзал, а на выходе из января получили по сто с чем-то рублей зарплаты... Но что казалось им куда более важным: ни Славы, ни Димы в общаге не наблюдалось. Слава в том январе большую часть времени проводил с финнами, неожиданно возникшими на горизонте в связи со съемками документального фильма о советском роке “Серп и гитара”. Режиссер, Марьяна Мюкконен, в Славу просто влюбилась, киногруппе Слава тоже очень понравился, в результате чего он и растворился в пространстве настолько основательно, что мог неделями не появляться вообще.

А Дима растворился в другом направлении, Дима вплотную занялся московской жизнью. С теми же последствиями. Музыкантов это раздражало необычайно, однако они, как могли, пытались работать. Сотрудничество с Чернавским не состоялось. Зато само собой случилось другое крупное знакомство: они попали в студию Кальянова, студию Пугачевой – не хухры-мухры! И понемногу договорились до альбома.

“Забивали его в цифру” прямо в общежитии, забивали Хоменко и Елизаров, у них в комнате и клавиши стояли, и секвенсор, который Славе финны подарили. Здесь следует подробнее остановиться на “гуманитарных” результатах кадровых перестановок: к Хоменко прибавился Володя Елизаров, звукорежиссер, аранжировщик, композитор, мультиинструменталист. Забежим вперед и добавим, что вскоре должен был появиться басист Витя Алавацкий...

Это были люди совершенно для группы новые и стоявшие особняком, это мягко выражаясь. Отличные профессионалы, музыканты со стажем, никак с рокерским не соотносимым, люди старой кабацкой закалки, но без рок-н-ролльного прошлого. Слово “кабацкий” в данном случае используется не оценочно, а определительно; музыканты, по много лет игравшие в ресторанах, – люди особенные и по-своему замечательные. Со странностями. Старый кабацкий музыкант, например, не пьет, потому что если бы пил, давно бы уже не был музыкантом, а возможно, и вообще бы “не был”. Профессионал, но склонен к определенному музыкальному прочтению любой вещи, трудолюбив, но в результате должен получить за работу деньги, что само по себе совсем не плохо, но явно действовало бывшим энтузиастам на нервы. Люди пришли, склонные не к загулу, а к работе, совершенно не падкие на жидкие проявления новообретенной славы, но привыкшие к стабильности...

Они и уселись прямо в общежитской комнате творить новый альбом. Сперва его нужно было “забить в цифру”, то есть заложить вмузыкальный компьютер все партии. Забивали без Славы, он тусовался где-то, и без Димы; их привлекали редко. Тогда, кстати, с большим удивлением обнаружили, что в “Гуд-бай, Америка” Дима всегда играл не ту гармонию. На концерте, в шуме и гаме, не слышно, и он всю жизнь играл неверную ноту. А когда в цифре забивали бас, оно и вскрылось ко всеобщему музыкальному конфузу. Но это мелочи. С готовым почти альбомом явились в студию Пугачевой.

Туда же пришла Алла Борисовна.

...

Вспоминает А.П.Хоменко:

И сама со Славой маялась, у него тогда очень плохо было с голосом, мы просто уходили в другую комнату, там сидели, а он стоял с наушниками, она – рядом с наушниками и с текстом, и прямо карандашиком отмечала, что, мол, “тут ты спел, а отсюда давай перепевай”... А потом, когда вышел Могилка и спел, она говорит: “Ты почему все с первого раза поешь классно?” Могила все спел без вопросов, а со Славкой работали... Она была его первая учительница пения.

И сама спела бэк-вокал в “Докторе моего тела”. Увы, альбом это не спасло. Назывался он “Князь тишины”. А на бутлегерских кассетах почему-то значилось: “Казнь тишины”. Ошибок случайных, как известно, не бывает.

Впоследствии на обложке альбома появился список состава: “Вячеслав Бутусов – вокал, гитара; Алексей Могилевский – саксофон, бэк-вокал; Алексей Хоменко, Виктор Комаров – клавиши; Владимир Елизаров – гитара, бас; Владимир Назимов – ударные”. И дело даже не в легкой неправде: и барабаны, и бас, и клавишные – почти все в альбоме исполнял компьютер, что не могло не сказаться на уровне его “автоматизированности”. Дело в том, что Дима Умецкий поминается только в качестве соавтора слов “Прощального письма” – в просторечии “Гуд-бай, Америки”.

Случилось все глупо до неправдоподобия: в первых числах февраля пришел Дима и предъявил ультиматум – или принимаете мои требования, или я ухожу. Требования, сказать по-честному, были не ахти какие, но и не слишком приемлемые: убрать Хоменко и Елизарова, оставаться в Москве, менять “крышу” вкупе с директорами, еще мелочи какие-то... Или он уйдет. Слава сказал: “Если ты все решил, уходи”. И уговаривать не стал. Дима на такой разворот не рассчитывал, его должны, обязаны были уговаривать! Но пришлось уходить.

Срочно выписали из Свердловска Витю Алавацкого и, поскольку очередной концерт назначен был буквально на следующий день, посадили за пульт. Елизаров за ночь выучил всю программу на басу. Играли без Димы. Закончился январь 1988 года.

Странный январь. Славу никто не видел, его возили по столице как свадебного генерала. Музыканты сидели в холодной общаге и обижались, много пили; иногда появлялся Слава, “одаривал” их парой блоков дефицитного в то время “Кэмела”; они обижались еще сильней, но брали – курить-то надо... А Дима просто влюбился. Но главное не в том: в январе стало ясно, что “Наутилус” уже превратился в нечто, которое стало выгодно делить на части. Делить “на разных основаниях”, в зависимости от конкретных устремлений каждого конкретного участника деления. А участники были очень разные...

...

Вспоминает А.Могилевский:

Изолировать Славу начали Калужский и Ханхалаев...

И зря они это начали. Однажды на концерт приехал Стас Намин со своим директором и, когда узнал, за какие – даже по тем временам! – смешные деньги Ханхалаев продает “Hay”, сказал: “Ребята, вам надо с ним расставаться: либо он дурак, либо просто много ворует”.

Расставаться, впрочем, пришлось бы и без советов умного Намина: вокруг “Hay” шли постоянные маневры слишком мощных сил.

...

Из интервью А.П.Хоменко:

Она (А.Б.Пугачева. – Л.П.) его (В.Г.Бутусова. – Л.П.) тащила к себе, и не получилось только потому, что он инфантильный, ему это на хер все не нужно. А Намина он просто боялся. Аллу он не боялся, Алла – баба, а Стаса он боялся, потому что Стас – он майор, он сразу посадит на гауптвахту, и все.

Ответ на вопрос, почему они не попали в сферы, сулившие и деньги, и славу, и всяческие прелести, до сих пор остается загадкой. И уж сущая загадка – как могло выйти, что группа, известная так или иначе практически всему дееспособному и не очень населению страны, не смогла обеспечить себе многолетнее и безбедное – хотя бы в смысле финансовом – существование? Обратимся опять-таки к Хоменко, да простится автору обильное цитирование.

...

Славик не мог существовать в рамках упорядоченной работы, в рамках машины, которая должна ехать. Он идет себе пешком, остановился, пятку почесал, пошел, побежал, лег, поспал... Только так он может... Он нищий по жизни, он не хочет перспективы, ему это все не надо. По жизни, по нутру не надо. И это нормально, я его сравнить мог бы только с одним человеком, с Моррисоном. Он шаманит на сцене, и все, а народ поддается этому шаманству. (Sic! Помните, как студент Арха на пьянках брал гитару и пел тарабарщину, от которой невозможно было оторваться? – Л.П.) Моррисону нужно было что-нибудь?.. Так вот, Славка – как Моррисон, то же самое. А группа... Баллистическая ракета летит, понимаешь, моторы ревут, первая ступень ревет, вторая работает, а боеголовке – ни хрена не надо.

Но идем дальше. В начале марта Володя Назимов почти ушел, Калужский его вернул. К середине апреля “ушли” Калужского вкупе с Ханхалаевым. В то же время катилась какая-то бесконечная гастроль в Алма-Ате, работали с “Машиной времени”, разогревали перед нею толпу... Тогда появился новый директор, Боря Агрест, которого все и до сих пор поминают добрым словом.

...

Из интервью А.Могилевского:

Что бы он там ни крутил за нашими спинами, его любимая поговорка была: “Занимайся творчеством”.

Написали заявления в Росконцерт, сложили туда трудовые книжки, а тут еще стали их приманивать Америкой, должны были ехать летом 1988-го, Генрих Боровик устраивал “Марш мира” по семнадцати городам Штатов. Но в мае “Черный кофе” ездил в Испанию, и у них звукооператор “сдриснул”. Тогда решили, что “Машина времени” – ребята проверенные, а остальные – кто их знает, кто они такие, вдруг все останутся? Кислород перекрыли.

5 мая, ДК УЗТМ. Первое за долгое время выступление “Hay” в Свердловске. В зале сидел Кормильцев, шутил: “Вот она, поступь капитала!” Зал ревел, заводил сам себя, группа работала угрюмо, тяжело. Пантыкин, которому концерт страшно не понравился, высказал все Алавацкому и Кормильцеву. И был ошарашен, когда оба – оба! – с ним согласились...

Играли. Где только тогда не играли! И зачем играли? Непонятно.

В те времена у Славы появилось новое развлечение: стал он посиживать в холле очередной гостиницы и подозрительно ехидно по сторонам посматривать. Странное явление тут же привлекло внимание Кормильцева, который и поинтересовался: в чем дело?

– Сядь, – сказал Слава, – посиди...

Илья уселся рядом и вскоре увидел проходившего по коридору... ну, не важно, кого именно. Слава, давясь от смеха, шепнул:

– Смотри, “Наутилус” идет...

Шел и правда “НАУТИЛУС”... Потом прошел второй “НАУТИЛУС”, потом третий... Ребят распирало от собственной “наутилости”; Слава мрачно веселился... Музыканты не понимали, в чем дело, но все равно обижались.

А с музыкой становилось все хуже, играть стало противно, музыканты на чем свет стоит крыли Бутусова, Кормильцева, друг друга и всех фанатов чохом. В головах царила смута. И всех почему-то страшно интересовал ответ на один простой вопрос: почему? Что такого нашла эта публика в “Наутилусе”?.. Откуда эта несчастная популярность, никому уже, кажется, не нужная? То приходили к выводу, что виной тому собственные очень профессиональные аранжировки, то склонялись к мысли, что все дело в текстах Кормильцева, которого, надо сказать, никто из музыкантов терпеть не мог. Но выходило, что, если не Илью хвалить, придется хвалить Бутусова, что было бы слишком. Славу могли только ругать.

Мало того, музыканты перешли в оппозицию по вопросам коммерческим: тут, во всяком случае, всегда был повод придраться, а если не было, то можно было его просто заподозрить. Требовали рассчитываться по-другому, хотя никто не знал, как именно, и почему-то всех страшно раздражала Славина привычка с каждого концерта платить Кормильцеву. Все отказывались понимать, как за единожды написанный текст можно постоянно деньги получать. Спорадически вспыхивали натуральные бунты; в довершение всего введен был в те времена модный “бригадный подряд”. Бригадиром избран был Витя Комаров, он “утрясал” проблемы со Славой и с администрацией, он записывал протоколы собраний коллектива. “Слушали – постановили...” Это не шутка, какие тут шутки. “Постановили увеличить ставку В.Бутусова, солиста и автора музыки группы „Наутилус Помпилиус“, на сто рублей за единичное выступление”.