Страница:
Если бы не новые драккары сторешеппаря, то ватага из десяти кораблей уже на следующее утро после грозы покинула бы заводь Бирки и устремилась на юг. Но освятить ладьи было так же необходимо, как заточить перед боем билу или заплести косы. И потому соратники Хрольфа с утренней зарей поплыла на север.
Фрейерова могила
Гостеприимный Хедебю
Фрейерова могила
Прежде чем прокричать отплытие, Хрольф-мореход долго шептался с шеппарями ватаги. Это только называлось: шептаться. На самом деле на берегу причальной заводи ор стоял такой, что манскапы порой вскакивали с сундуков, дабы ринуться на помощь своим кормчим. Не раз и не два сын Снорри был готов сдаться и разрешить соратникам двигаться как им заблагорассудится, однако боевитый вид Олькши, кривая усмешка Аво и нахмуренный лоб Ёрна не позволяли ему это сделать. Так или иначе, ф его люди составляли четверть всей руси похода. Хрольф был сторешеппарем не только над своими драккарами, но и над всем набегом. И если он не сумеет обуздать норов остальных шеппарей еще в домашней заводи, то что же устроят эти спесивцы на берегу Овсяного залива?!
И он драл глотку, топал ногами, хватался за опоясные ножи, пока не убедил всех в том, что ладьи должны двигаться построившись ячменным зерном и в том порядке, который проистекает из их божественных имен. Хрольфов пока еще не имевший повседневного имени Дёдскло поплывет на острие «ячменя», а его же Сватблуд – в завершении строя. Гром Трюморк сторешеппаря встанет после двух Варсобердов: Орла и Волнореза. По бокам его разместятся Сварливый Рёднатт и Берсерк Дункельсвред. За ними пристроятся Дубовый Саганскрул и Волк Грюмхемнд. Идти они будут на расстоянии броска копья друг от друга. Приказы Хрольф будет отдавать охотничьим рогом: один низкий гудок, два высоких и снова низкий значит «прямо»; три высоких, один низкий – «направо»; три низких, один высокий – «налево»; долгий высокий – «быстрее вперед»; долгий низкий – «всем остановиться». Сторешеппарь наверняка придумал бы еще полдюжины разных гудков, но вольные шёрёверны опять начали звереть. Так что ему пришлось прекратить свои выдумки после того, как все согласились с тем, что высокий, низкий, высокий, низкий, высокий, низкий – всего шесть раз – будет означать «всем собраться вокруг Грома».
– Нам ведь понадобится время от времени собирать тинг[88] прямо в море, – пояснил он необходимость этого условного знака и тут же пожалел о сказанном. Не хватало еще заниматься пустыми разговорами прямо на волнах.
Наконец, все, что измыслил Хрольф, продумывая первый по-настоящему большой набег в своей жизни, было изложено, понято и принято, и десять драккаров отвалили от мостков в разных концах причальной заводи.
Построение не заняло у шёрёвернов много времени, и вскоре драккары на веслах и под парусами уже неслись мимо Ховгордена, направляясь в пролив между Адельсёном и Екерё. Люди Ларса издалека заметили корабельный строй и не преминули сообщить о нем уппландскому ярлу. Вскоре на берегу острова появился сам властитель окрестного лана. Он неуклюже сидел на коренастой кобыле и подавал кораблям знаки причаливать или хотя бы остановиться.
Хрольф видел ярла. Он понимал, что Ларс хочет поговорить с ним о чем-то важном. Возможно, старый вояка был готов присоединиться к набегу, и это прибавило бы еще пять кораблей и двести ратарей. Однако в своих теперешних мечтах племянник Неистового Эрланда видел сторешеппарем и вожаком похода только себя и никого больше. Появление в ватаге дружинников Ларса неминуемо превратило бы набег на Хавре в деяние уппландского ярла, чья слава и опыт затмили бы новоявленную доблесть Хрольфа, как дуб затмевает молодой ясень.
Прочие шеппари также заметили Ларса и уже приказали своей руси «Stе pе ställe!»,[89] но племянник Неистового Эрланда затрубил «быстрее вперед» и к своей вящей радости узрел, что соратники послушались его, а не ярла.
Какое-то время Хрольф поглядывал назад, ожидая увидеть там корабль Ларса, но старик, скорее всего, предпочел забыть о сыне Снорри, как о неразумном щенке, который, не зная брода, суется в реку больших дел и дальних набегов.
Стая драккаров обогнула Екерё с севера и начала забирать все больше на юго-восток. Там их ждала длинная извилистая протока, которая, проведя ватагу мимо Сигтуны, к концу дня привела их в устье реки Фюрис.
Волькша во все глаза смотрел на городище свейского конунга, всеми силами стараясь разглядеть что-нибудь особенное. Его поразило то, что в сигтунской заводи было не так уж много ладей: не больше дюжины. А уж принадлежали ли они конунгу, так и вовсе невозможно было определить. И все же какое-то сродство между княжьим городом на Ильмене и Сигтуной Волкан обнаружить смог. Ни на Бирке, ни на Адельсёне он не видел крепостных валов. Городец свейского конунга был обнесен стенами высотой в три человеческих роста и, насколько Волькша смог разглядеть, окопан рвом. Несколько диковинных крыш, крытых не то горшечными черепками, не то железными чешуйками, возвышавшихся на дворе Сигтуны, были видны над оградой. Однако кроме них Годиновичу не удалось узреть ничего примечательного.
Возможно, ватага Хрольфа и не добралась бы до Фюрис к вечеру, если бы весь день не дул попутный ветер. Да и гребцы, похваляясь друг перед другом и перед другими драккарами, налегали на весла во всю мощь своих широких спин. Чем дольше смотрел Волькша на варягов, тем больше понимал источник их необузданной силы. Попробуй-ка день напролет помахать веслом длиною в дюжину локтей. Да после такой работы любой меч, любая била покажутся перышком. Маши не хочу. А от голода, нагулянного во время гребли, русь может и зубами глотку перегрызть, только бы добыть пропитание и насытить свою могучую утробу. Хотя и пахарский труд не слаще, но от него человек так не звереет, как от постоянной борьбы с морем и ветром. Нет, нельзя пускать варягов на Волхов! Волкан был готов надавать самому себе тумаков за давнишние мысли о том, чтобы расквитаться с заговорщиками на дворе Гостомысла[90] клинками шёрёвернов Бирки.
По Фюрис драккары поднимались в сумерках. Гуськом. Тут уж было не до построений. Не быстра и не широка оказалась река, что вела к священным холмам, ясеневым рощам и капищам свеев.
– Думал ли ты, Кулак, сидя в своих венедских болотах, что однажды прикоснешься к могиле самого Фрейера, сына Одина, прародителя всех свеев? – спросил его на стоянке Густав, шеппарь-костоправ.
– Это того самого, что изгнал из этих земель гордых скандов? – уточнил Волькша.
Свей в испуге зыркнул глазами во тьму ночи. Только безумец, храбрец или невежда мог вслух поминать древних колдунов, да еще при скорбном свете едва живого Билля.[91] Того и гляди, сгустятся ведьмаки из ночной тьмы, и тогда уже ни бранное железо, ни огонь, ни мольбы к Одину не помогут от них отбиться. Заворожат. Заморочат. Обратят в дерево или в каменную глыбу и опять исчезнут во мраке. И не домыслы это бабьи. Откуда тогда на севере свейских земель столько диковинных валунов и причудливых кряжистых стволов, что так похожи на людей? Густав, будучи сам с севера, в отрочестве вдоволь насмотрелся на памятки скандской ворожбе.[92]
– Ты чего? – окликнул его Волькша и тоже осмотрелся вокруг. Двадцать костров горело на берегу небольшого затона, где драккары пристали на ночлег. Два десятка котлов каши съедали за один присест люди, шедшие за Хрольфом, которого еще вчера сами за глаза называли Потрошителем сумьских засек. Кто в здравом уме решится тягаться с таким воинством, тем более в самом сердце свейских земель?
– Ты, венед, поосторожнее со словами, – погрозил ему пальцем шеппарь Дубового Саганскрула.
– А что я такого сказал? – удивился Волкан.
– Негоже древних… в ночи выкликать, – весомо ответил Густав.
– Ты про с…
Огромная мозолистая пятерня свея зажала Волькше рот:
– Да ты что? Рехнулся?
– Это ты рехнулся, – выкручиваясь из его стальных тисков, возмутился Годинович.
– Даже не поминай их больше! – приструнил парня Густав.
Волькша нахохлился. Шеппарь уже собирался направиться к кострам своего манскапа, когда венед все-таки съязвил:
– Как же ты собираешься воздавать хвалу своему богу и поклоняться могиле своего пращура, когда не веришь в их могущество?
– А ты Бэра[93] чащобного часто у себя на болотах в ночи поминал? – не остался в долгу свей. Кое-что о венедах он все же знал.
– Одно дело зверь, а другое – люди, – отозвался Волькша.
– А кто их знает, люди они или нет, – примирительно сказал Густав. – Будь они людьми, не стали бы так высокомерно относиться к сыну Бора.[94] Так неуважительны к Мудрому могли быть только его сродники. Вот и смекай, кто они, если не родня Бельтора[95] и Бури.[96]
«Может быть, этот Один не так уж и мудр, если родня над ним потешалась, а он не нашел других путей полелеять свою гордость, кроме как изгнать их с обжитых мест?» – подумал Волькша, но вслух говорить этой крамолы не стал.
Однако на следующее утро его пренебрежение к богам варягов улетучилось. Такого обилия дубов и вязов Волкан в своей жизни еще не видел. Точно великанское воинство стояли они по обоим берегам Фюрис. Подобных исполинов на Волхове можно было, наверное, по пальцам пересчитать. Дуб – он болота не любит. Несказанная мощь разливалась от них по всей округе, ибо в каждом из них не погнушался бы жить сам Перун. Когда же Волькша увидел перед собой огромный холм, чьи очертания были слишком правильными, чтобы появиться здесь волею стихий, то и вовсе почувствовал благоговение, как перед малым Громовержцем,[97] что стоял на берегу Волхова, указывая дорогу на капище.
– Фрейерова могила! – возгласил Хрольф, сам бывший в этих местах впервые.
– Вот это да! – пробасил Ольгерд. – Это же надо столько земли натаскать, – с пониманием добавил он.
Драккары начали причаливать к берегу без команды сторешеппаря. В другое время сын Снорри, возможно, и разгневался бы на такое самоволье. Но теперь ему было не до брани. Нельзя сказать, что Хрольф был на короткой ноге с Ньёрдом[98] или Аегиром,[99] но их повадки он худо-бедно познал на собственной шкуре, а вот с вотчиной Хенира[100] Гастинг в своей жизни никогда сношений не имел. Страх перед требой такого высокого порядка, как освящение драккаров и испрошение Удачи для похода, сковал сторешеппаря железными оковами, так что Хрольф едва мог двигаться. А ведь для всех людей, что шли за ним, он был форингом[101] и, следовательно, должен был обращаться к богам от их имени. Хрольф был готов отдать самую толстую золотую цепь со своего пояса первому встречному отшельнику святых мест, только бы тот свершил правильный обряд вместо него.
Но отшельника на берегу не оказалось.
Зато там собралось семь шеппарей, куда более сведущих в делах Тихого Бога, чем сам Хенир. Даже не будь Хрольф так подавлен своим невежеством, ему все равно не удалось бы противиться их наставлениям. По прихоти судьбы бывший Потрошитель сумьских засек стал их вожаком, и они не могли противиться его приказам в походе, но доверить испрошение своей Удачи сыну бонде они ни в коем часе не собирались. И посему, вооружившись всей хитростью, что была им дана, они обустроили обряд по своему разумению, но в то же время так, что ни у кого из руси не возникло сомнения в том, кто в набеге форинг. Семь матерых шёрёвернов водили Хрольфа по капищу, как тряпичную куклу. Они вкладывали в его руку жертвенные ножи, а в уши шептали правильные слова. Манскапы дружно галдели там, где надо было галдеть, и падали на землю тогда, когда надо было падать. И в конце обряда племянник Неистового Эрланда чувствовал себя не только предводителем набега, но и великим годи.[102]
Венеды во все глаза следили за причудливым обрядом. Он был лишь отдаленно похож на ту жалкую подачку, которую Хрольф сделал Ньёрду, Рене и Аегиру на берегу острова Волин. Впрочем, само действо особой красочностью и разнообразием не отличалось, но это разочаровало только Годиновича, ожидавшего чего-то похожего на хороводы Ярилова дня.
А вот окончание обряда поразило Волькшу до глубины души. После того, как закланные козлы истекли кровью и сторешеппарь достал из них заветную требуху, после того, как, заключенные в козьих кишках тайные знаки, были истолкованы и перепроверены метанием священных рун, после того, как огонь поглотил жертвенные части животных, а оставшиеся тушки оказались на вертелах, варяги один за другим подошли к баклагам, что стояли под кровостоком алтарных камней, и наполнили свои шлемы кровью. Затем они распустили волосы и, окуная руки в красную росу, принялись пятернями расчесывать свои космы и плести косы, тугие, плотные, перевитые разноцветными лентами.
– Венеды, а вы что стоите? – спросил приятелей кто-то из варягов.
Волькша и Олькша переглянулись.
– А мы не девки, чтобы косы плести, – раззявил Рыжий Лют свой щербатый рот.
Варяг венедского не понимал и потому только хмыкнул. А Волкан потащил Ольгерда прочь от «прихорашивающихся» шёрёвернов.
– Ну чего ты зубоскалишь? – упрекал он рыжего верзилу. – Ты же не знаешь всех варяжских обычаев. Может, они неспроста это делают? А? Лучше пойдем у твоего Улле спросим что к чему. Он гёт. Глядишь, и не примет нас за полных невежд.
– А чего это он «мой»? – возмутился Олькша. Прежняя страсть к мальчишеским перебранкам нет-нет да и возвращалась к нему, даром что поросль на его щеках была уже едва отличима от всамделишной бороды.
– Можно подумать, это я с ним дружбу вожу так, что не разлей вода, и меда с ним что ни день распиваю, – укорил его Годинович.
– Можно подумать, это я построил себе дом на отшибе и к старым приятелям носа по целым седмицам не кажу, – взъелся Ольгерд. – Баню мне истопить уже скоро месяц как обещал.
– А то у тебя рук нет? Я же сказал, что ты можешь в любой день ее топить, – не отступал Волькша. – Или тебе теперь только все готовенькое подавай, варяг шелудивый?
– Это я шелудивый?! – взвился Рыжий Лют.
Как же давно он не бранился всласть! Разве по-свейски можно как следует выругаться? Смех, да и только. Вот и разошелся Ольгерд во всю мощь своего сквернословия. Вспомнил даже такие ругательства, которыми они еще в постреленочьем возрасте перекидывались.
Волькша, подзадоривая соплеменника, держал ухо востро, дабы не пропустить тот миг, когда Олькша задумает перейти от брани к тумакам. Но этого не произошло. Рыжий Лют натешился словами, а о своей привычке довершать ссору дракой так и не вспомнил.
– Ну что, пойдем Улле пытать? – вполне мирно спросил он, когда из щербины между его зубами вылетело последнее ругательство.
– Пойдем, – согласился Волькша.
Ольгерд сгреб своего щуплого приятеля за плечи, и они пошли по берегу Фюрис искать мосластого гёта.
Тот уже доплетал свои косы и с отвращением посматривал на остатки козлиной крови в шлеме.
– Ты чего морщишься? – спросил у своего помощника новоявленный лиллешеппарь Грома.
– Да не люблю я крови, – сознался Ульрих. – Вот кабы ее пожарить или хотя бы развести элем, то еще можно. А так, сырую пить – не могу. Как подумаю об этом, так кишки наружу просятся.
– Так не пей, – тоже искривившись от гадливости, сказал Волькша.
– Надо, – обреченно вздохнул Улле. – Иначе Удачи не будет.
Венеды с удивлением уставились на варяга.
– Раз жертва была принята всеми Двенадцатью,[103] то, стало быть, они превратили кровь козла в кровь Квасира.[104] Испив «мед поэзии», воин обретает мудрость, а Удача любит мудрых. Я раньше злился на Хрольфа за то, что он не почитает богов как надобно, а теперь вот думаю, что наш шеппарь был куда как благоразумен…
– Ну а башку-то зачем кровищей натирать? – без обиняков перебил его Олькша.
Ульрих заморгал глазами, силясь понять венедское наречие. Волькша быстренько растолковал.
– А… – протянул гёт. – Это чтобы враг в бою не сбил с головы шлем.
Годинович хохотнул. Все оказалось так просто. Волосы, намазанные кровью, довольно долго оставались клейкими, и благодаря этому железный шишак попросту прилипал к голове.
Когда Рыжий Лют добрался своим невеликим разумением до такой простой сути этого странного обычая, он посмотрел на остатки крови в шлеме Ульриха с думой в глазах.
– А может, и мне… того… – почесывал затылок Олькша.
– Да брось ты! – толкнул его в бок Волькша. – Тоже мне гадость удумал.
– Так ведь дельная затея, – продолжал колебаться Олькша.
– Да чтоб тебя перевернуло! – озлился на него Годинович. – Если ты свои патлы кровью намажешь, на мою баньку можешь больше не зариться.
– А я свою поставлю, – упрямился Рыжий Лют.
– Ну и леший тебе тогда приятель, – сказал Волкан. – Я в сечи у тебя за правым плечом стоять больше не буду, варяжина поганая. Еще косицы заплети, хорек ягницкий.
Улле и Ольгерд вытаращились на Годиновича. Что-что, а ругался сын ладонинского толмача редко, еще реже угрожал.
– Да я пошутил, – пробасил Олькша, глядя, как Ульрих давится, хлебая козлиную кровь. – Вот ведь гадость!
– То-то, – тут же остыл Волькша.
Пир, если так можно назвать съедание трех козлов четырьмя сотнями ртов, продолжался до вечера. Кроме вонючей козлятины были на нем и привезенное с Бирки пиво, и соленая свинина с ржаными хлебами. Гремели над Фрейеровой могилой здравицы и хвалы хозяину Валхалы за заботу о павших воинах.
Однако стоило солнцу пойти на закат, как весь сонм полупьяной руси погрузился обратно на драккары и отплыл вниз по течению Фюрис.
Ночь застала соратников на берегу Мэларена.
– Шеппарь, – спросил Кнутнев Хрольфа, когда тот уже был готов погрузиться в сладостный хмельной сон, – так как теперь называть твои новые драккары?
Племянник Неистового Эрланда выпятил губы, точно изображая карпа. Потом постучал пальцем себе по лбу. Хихикнул. Опять пошевелил губами. И вдруг просиял:
– Эх, венед, – заплетающимся языком промолвил он, – кулак у тебя крепкий, а ум – как яичная скорлупа… Да… Так ведь тут и думать-то нечего… Нечего тут думать. Впереди Грома всегда Молния идет, а позади него Туча летит… Тут и думать-то нечего… А ты, венед…
Глаза шеппаря закатились под брови, хотя губы еще какое-то время шевелились во сне.
И он драл глотку, топал ногами, хватался за опоясные ножи, пока не убедил всех в том, что ладьи должны двигаться построившись ячменным зерном и в том порядке, который проистекает из их божественных имен. Хрольфов пока еще не имевший повседневного имени Дёдскло поплывет на острие «ячменя», а его же Сватблуд – в завершении строя. Гром Трюморк сторешеппаря встанет после двух Варсобердов: Орла и Волнореза. По бокам его разместятся Сварливый Рёднатт и Берсерк Дункельсвред. За ними пристроятся Дубовый Саганскрул и Волк Грюмхемнд. Идти они будут на расстоянии броска копья друг от друга. Приказы Хрольф будет отдавать охотничьим рогом: один низкий гудок, два высоких и снова низкий значит «прямо»; три высоких, один низкий – «направо»; три низких, один высокий – «налево»; долгий высокий – «быстрее вперед»; долгий низкий – «всем остановиться». Сторешеппарь наверняка придумал бы еще полдюжины разных гудков, но вольные шёрёверны опять начали звереть. Так что ему пришлось прекратить свои выдумки после того, как все согласились с тем, что высокий, низкий, высокий, низкий, высокий, низкий – всего шесть раз – будет означать «всем собраться вокруг Грома».
– Нам ведь понадобится время от времени собирать тинг[88] прямо в море, – пояснил он необходимость этого условного знака и тут же пожалел о сказанном. Не хватало еще заниматься пустыми разговорами прямо на волнах.
Наконец, все, что измыслил Хрольф, продумывая первый по-настоящему большой набег в своей жизни, было изложено, понято и принято, и десять драккаров отвалили от мостков в разных концах причальной заводи.
Построение не заняло у шёрёвернов много времени, и вскоре драккары на веслах и под парусами уже неслись мимо Ховгордена, направляясь в пролив между Адельсёном и Екерё. Люди Ларса издалека заметили корабельный строй и не преминули сообщить о нем уппландскому ярлу. Вскоре на берегу острова появился сам властитель окрестного лана. Он неуклюже сидел на коренастой кобыле и подавал кораблям знаки причаливать или хотя бы остановиться.
Хрольф видел ярла. Он понимал, что Ларс хочет поговорить с ним о чем-то важном. Возможно, старый вояка был готов присоединиться к набегу, и это прибавило бы еще пять кораблей и двести ратарей. Однако в своих теперешних мечтах племянник Неистового Эрланда видел сторешеппарем и вожаком похода только себя и никого больше. Появление в ватаге дружинников Ларса неминуемо превратило бы набег на Хавре в деяние уппландского ярла, чья слава и опыт затмили бы новоявленную доблесть Хрольфа, как дуб затмевает молодой ясень.
Прочие шеппари также заметили Ларса и уже приказали своей руси «Stе pе ställe!»,[89] но племянник Неистового Эрланда затрубил «быстрее вперед» и к своей вящей радости узрел, что соратники послушались его, а не ярла.
Какое-то время Хрольф поглядывал назад, ожидая увидеть там корабль Ларса, но старик, скорее всего, предпочел забыть о сыне Снорри, как о неразумном щенке, который, не зная брода, суется в реку больших дел и дальних набегов.
Стая драккаров обогнула Екерё с севера и начала забирать все больше на юго-восток. Там их ждала длинная извилистая протока, которая, проведя ватагу мимо Сигтуны, к концу дня привела их в устье реки Фюрис.
Волькша во все глаза смотрел на городище свейского конунга, всеми силами стараясь разглядеть что-нибудь особенное. Его поразило то, что в сигтунской заводи было не так уж много ладей: не больше дюжины. А уж принадлежали ли они конунгу, так и вовсе невозможно было определить. И все же какое-то сродство между княжьим городом на Ильмене и Сигтуной Волкан обнаружить смог. Ни на Бирке, ни на Адельсёне он не видел крепостных валов. Городец свейского конунга был обнесен стенами высотой в три человеческих роста и, насколько Волькша смог разглядеть, окопан рвом. Несколько диковинных крыш, крытых не то горшечными черепками, не то железными чешуйками, возвышавшихся на дворе Сигтуны, были видны над оградой. Однако кроме них Годиновичу не удалось узреть ничего примечательного.
Возможно, ватага Хрольфа и не добралась бы до Фюрис к вечеру, если бы весь день не дул попутный ветер. Да и гребцы, похваляясь друг перед другом и перед другими драккарами, налегали на весла во всю мощь своих широких спин. Чем дольше смотрел Волькша на варягов, тем больше понимал источник их необузданной силы. Попробуй-ка день напролет помахать веслом длиною в дюжину локтей. Да после такой работы любой меч, любая била покажутся перышком. Маши не хочу. А от голода, нагулянного во время гребли, русь может и зубами глотку перегрызть, только бы добыть пропитание и насытить свою могучую утробу. Хотя и пахарский труд не слаще, но от него человек так не звереет, как от постоянной борьбы с морем и ветром. Нет, нельзя пускать варягов на Волхов! Волкан был готов надавать самому себе тумаков за давнишние мысли о том, чтобы расквитаться с заговорщиками на дворе Гостомысла[90] клинками шёрёвернов Бирки.
По Фюрис драккары поднимались в сумерках. Гуськом. Тут уж было не до построений. Не быстра и не широка оказалась река, что вела к священным холмам, ясеневым рощам и капищам свеев.
– Думал ли ты, Кулак, сидя в своих венедских болотах, что однажды прикоснешься к могиле самого Фрейера, сына Одина, прародителя всех свеев? – спросил его на стоянке Густав, шеппарь-костоправ.
– Это того самого, что изгнал из этих земель гордых скандов? – уточнил Волькша.
Свей в испуге зыркнул глазами во тьму ночи. Только безумец, храбрец или невежда мог вслух поминать древних колдунов, да еще при скорбном свете едва живого Билля.[91] Того и гляди, сгустятся ведьмаки из ночной тьмы, и тогда уже ни бранное железо, ни огонь, ни мольбы к Одину не помогут от них отбиться. Заворожат. Заморочат. Обратят в дерево или в каменную глыбу и опять исчезнут во мраке. И не домыслы это бабьи. Откуда тогда на севере свейских земель столько диковинных валунов и причудливых кряжистых стволов, что так похожи на людей? Густав, будучи сам с севера, в отрочестве вдоволь насмотрелся на памятки скандской ворожбе.[92]
– Ты чего? – окликнул его Волькша и тоже осмотрелся вокруг. Двадцать костров горело на берегу небольшого затона, где драккары пристали на ночлег. Два десятка котлов каши съедали за один присест люди, шедшие за Хрольфом, которого еще вчера сами за глаза называли Потрошителем сумьских засек. Кто в здравом уме решится тягаться с таким воинством, тем более в самом сердце свейских земель?
– Ты, венед, поосторожнее со словами, – погрозил ему пальцем шеппарь Дубового Саганскрула.
– А что я такого сказал? – удивился Волкан.
– Негоже древних… в ночи выкликать, – весомо ответил Густав.
– Ты про с…
Огромная мозолистая пятерня свея зажала Волькше рот:
– Да ты что? Рехнулся?
– Это ты рехнулся, – выкручиваясь из его стальных тисков, возмутился Годинович.
– Даже не поминай их больше! – приструнил парня Густав.
Волькша нахохлился. Шеппарь уже собирался направиться к кострам своего манскапа, когда венед все-таки съязвил:
– Как же ты собираешься воздавать хвалу своему богу и поклоняться могиле своего пращура, когда не веришь в их могущество?
– А ты Бэра[93] чащобного часто у себя на болотах в ночи поминал? – не остался в долгу свей. Кое-что о венедах он все же знал.
– Одно дело зверь, а другое – люди, – отозвался Волькша.
– А кто их знает, люди они или нет, – примирительно сказал Густав. – Будь они людьми, не стали бы так высокомерно относиться к сыну Бора.[94] Так неуважительны к Мудрому могли быть только его сродники. Вот и смекай, кто они, если не родня Бельтора[95] и Бури.[96]
«Может быть, этот Один не так уж и мудр, если родня над ним потешалась, а он не нашел других путей полелеять свою гордость, кроме как изгнать их с обжитых мест?» – подумал Волькша, но вслух говорить этой крамолы не стал.
Однако на следующее утро его пренебрежение к богам варягов улетучилось. Такого обилия дубов и вязов Волкан в своей жизни еще не видел. Точно великанское воинство стояли они по обоим берегам Фюрис. Подобных исполинов на Волхове можно было, наверное, по пальцам пересчитать. Дуб – он болота не любит. Несказанная мощь разливалась от них по всей округе, ибо в каждом из них не погнушался бы жить сам Перун. Когда же Волькша увидел перед собой огромный холм, чьи очертания были слишком правильными, чтобы появиться здесь волею стихий, то и вовсе почувствовал благоговение, как перед малым Громовержцем,[97] что стоял на берегу Волхова, указывая дорогу на капище.
– Фрейерова могила! – возгласил Хрольф, сам бывший в этих местах впервые.
– Вот это да! – пробасил Ольгерд. – Это же надо столько земли натаскать, – с пониманием добавил он.
Драккары начали причаливать к берегу без команды сторешеппаря. В другое время сын Снорри, возможно, и разгневался бы на такое самоволье. Но теперь ему было не до брани. Нельзя сказать, что Хрольф был на короткой ноге с Ньёрдом[98] или Аегиром,[99] но их повадки он худо-бедно познал на собственной шкуре, а вот с вотчиной Хенира[100] Гастинг в своей жизни никогда сношений не имел. Страх перед требой такого высокого порядка, как освящение драккаров и испрошение Удачи для похода, сковал сторешеппаря железными оковами, так что Хрольф едва мог двигаться. А ведь для всех людей, что шли за ним, он был форингом[101] и, следовательно, должен был обращаться к богам от их имени. Хрольф был готов отдать самую толстую золотую цепь со своего пояса первому встречному отшельнику святых мест, только бы тот свершил правильный обряд вместо него.
Но отшельника на берегу не оказалось.
Зато там собралось семь шеппарей, куда более сведущих в делах Тихого Бога, чем сам Хенир. Даже не будь Хрольф так подавлен своим невежеством, ему все равно не удалось бы противиться их наставлениям. По прихоти судьбы бывший Потрошитель сумьских засек стал их вожаком, и они не могли противиться его приказам в походе, но доверить испрошение своей Удачи сыну бонде они ни в коем часе не собирались. И посему, вооружившись всей хитростью, что была им дана, они обустроили обряд по своему разумению, но в то же время так, что ни у кого из руси не возникло сомнения в том, кто в набеге форинг. Семь матерых шёрёвернов водили Хрольфа по капищу, как тряпичную куклу. Они вкладывали в его руку жертвенные ножи, а в уши шептали правильные слова. Манскапы дружно галдели там, где надо было галдеть, и падали на землю тогда, когда надо было падать. И в конце обряда племянник Неистового Эрланда чувствовал себя не только предводителем набега, но и великим годи.[102]
Венеды во все глаза следили за причудливым обрядом. Он был лишь отдаленно похож на ту жалкую подачку, которую Хрольф сделал Ньёрду, Рене и Аегиру на берегу острова Волин. Впрочем, само действо особой красочностью и разнообразием не отличалось, но это разочаровало только Годиновича, ожидавшего чего-то похожего на хороводы Ярилова дня.
А вот окончание обряда поразило Волькшу до глубины души. После того, как закланные козлы истекли кровью и сторешеппарь достал из них заветную требуху, после того, как, заключенные в козьих кишках тайные знаки, были истолкованы и перепроверены метанием священных рун, после того, как огонь поглотил жертвенные части животных, а оставшиеся тушки оказались на вертелах, варяги один за другим подошли к баклагам, что стояли под кровостоком алтарных камней, и наполнили свои шлемы кровью. Затем они распустили волосы и, окуная руки в красную росу, принялись пятернями расчесывать свои космы и плести косы, тугие, плотные, перевитые разноцветными лентами.
– Венеды, а вы что стоите? – спросил приятелей кто-то из варягов.
Волькша и Олькша переглянулись.
– А мы не девки, чтобы косы плести, – раззявил Рыжий Лют свой щербатый рот.
Варяг венедского не понимал и потому только хмыкнул. А Волкан потащил Ольгерда прочь от «прихорашивающихся» шёрёвернов.
– Ну чего ты зубоскалишь? – упрекал он рыжего верзилу. – Ты же не знаешь всех варяжских обычаев. Может, они неспроста это делают? А? Лучше пойдем у твоего Улле спросим что к чему. Он гёт. Глядишь, и не примет нас за полных невежд.
– А чего это он «мой»? – возмутился Олькша. Прежняя страсть к мальчишеским перебранкам нет-нет да и возвращалась к нему, даром что поросль на его щеках была уже едва отличима от всамделишной бороды.
– Можно подумать, это я с ним дружбу вожу так, что не разлей вода, и меда с ним что ни день распиваю, – укорил его Годинович.
– Можно подумать, это я построил себе дом на отшибе и к старым приятелям носа по целым седмицам не кажу, – взъелся Ольгерд. – Баню мне истопить уже скоро месяц как обещал.
– А то у тебя рук нет? Я же сказал, что ты можешь в любой день ее топить, – не отступал Волькша. – Или тебе теперь только все готовенькое подавай, варяг шелудивый?
– Это я шелудивый?! – взвился Рыжий Лют.
Как же давно он не бранился всласть! Разве по-свейски можно как следует выругаться? Смех, да и только. Вот и разошелся Ольгерд во всю мощь своего сквернословия. Вспомнил даже такие ругательства, которыми они еще в постреленочьем возрасте перекидывались.
Волькша, подзадоривая соплеменника, держал ухо востро, дабы не пропустить тот миг, когда Олькша задумает перейти от брани к тумакам. Но этого не произошло. Рыжий Лют натешился словами, а о своей привычке довершать ссору дракой так и не вспомнил.
– Ну что, пойдем Улле пытать? – вполне мирно спросил он, когда из щербины между его зубами вылетело последнее ругательство.
– Пойдем, – согласился Волькша.
Ольгерд сгреб своего щуплого приятеля за плечи, и они пошли по берегу Фюрис искать мосластого гёта.
Тот уже доплетал свои косы и с отвращением посматривал на остатки козлиной крови в шлеме.
– Ты чего морщишься? – спросил у своего помощника новоявленный лиллешеппарь Грома.
– Да не люблю я крови, – сознался Ульрих. – Вот кабы ее пожарить или хотя бы развести элем, то еще можно. А так, сырую пить – не могу. Как подумаю об этом, так кишки наружу просятся.
– Так не пей, – тоже искривившись от гадливости, сказал Волькша.
– Надо, – обреченно вздохнул Улле. – Иначе Удачи не будет.
Венеды с удивлением уставились на варяга.
– Раз жертва была принята всеми Двенадцатью,[103] то, стало быть, они превратили кровь козла в кровь Квасира.[104] Испив «мед поэзии», воин обретает мудрость, а Удача любит мудрых. Я раньше злился на Хрольфа за то, что он не почитает богов как надобно, а теперь вот думаю, что наш шеппарь был куда как благоразумен…
– Ну а башку-то зачем кровищей натирать? – без обиняков перебил его Олькша.
Ульрих заморгал глазами, силясь понять венедское наречие. Волькша быстренько растолковал.
– А… – протянул гёт. – Это чтобы враг в бою не сбил с головы шлем.
Годинович хохотнул. Все оказалось так просто. Волосы, намазанные кровью, довольно долго оставались клейкими, и благодаря этому железный шишак попросту прилипал к голове.
Когда Рыжий Лют добрался своим невеликим разумением до такой простой сути этого странного обычая, он посмотрел на остатки крови в шлеме Ульриха с думой в глазах.
– А может, и мне… того… – почесывал затылок Олькша.
– Да брось ты! – толкнул его в бок Волькша. – Тоже мне гадость удумал.
– Так ведь дельная затея, – продолжал колебаться Олькша.
– Да чтоб тебя перевернуло! – озлился на него Годинович. – Если ты свои патлы кровью намажешь, на мою баньку можешь больше не зариться.
– А я свою поставлю, – упрямился Рыжий Лют.
– Ну и леший тебе тогда приятель, – сказал Волкан. – Я в сечи у тебя за правым плечом стоять больше не буду, варяжина поганая. Еще косицы заплети, хорек ягницкий.
Улле и Ольгерд вытаращились на Годиновича. Что-что, а ругался сын ладонинского толмача редко, еще реже угрожал.
– Да я пошутил, – пробасил Олькша, глядя, как Ульрих давится, хлебая козлиную кровь. – Вот ведь гадость!
– То-то, – тут же остыл Волькша.
Пир, если так можно назвать съедание трех козлов четырьмя сотнями ртов, продолжался до вечера. Кроме вонючей козлятины были на нем и привезенное с Бирки пиво, и соленая свинина с ржаными хлебами. Гремели над Фрейеровой могилой здравицы и хвалы хозяину Валхалы за заботу о павших воинах.
Однако стоило солнцу пойти на закат, как весь сонм полупьяной руси погрузился обратно на драккары и отплыл вниз по течению Фюрис.
Ночь застала соратников на берегу Мэларена.
– Шеппарь, – спросил Кнутнев Хрольфа, когда тот уже был готов погрузиться в сладостный хмельной сон, – так как теперь называть твои новые драккары?
Племянник Неистового Эрланда выпятил губы, точно изображая карпа. Потом постучал пальцем себе по лбу. Хихикнул. Опять пошевелил губами. И вдруг просиял:
– Эх, венед, – заплетающимся языком промолвил он, – кулак у тебя крепкий, а ум – как яичная скорлупа… Да… Так ведь тут и думать-то нечего… Нечего тут думать. Впереди Грома всегда Молния идет, а позади него Туча летит… Тут и думать-то нечего… А ты, венед…
Глаза шеппаря закатились под брови, хотя губы еще какое-то время шевелились во сне.
Гостеприимный Хедебю
Шеппари намеревались плыть к Виксбергу, минуя Бирку. Хрольф, вдохновленный их братской поддержкой в Упсале, безоговорочно с ними согласился. Сколько еще дней будут они добираться до Овсяного залива? Листопад[105] должен был начаться со дня на день, а осеннее море непредсказуемо, как сварливая жена. А уж из-за женской придури на век Хрольфа выпало немало ненастных дней.
Но на Мэларене были двое не согласных с решением шеппарьского тинга: бог Ньёрд и венед Варглоб по прозвищу Стейн Кнутнёве. И если первый баловал и супостатничал исключительно по природе своей, то второй мечтал попасть на Бирку, дабы хотя бы еще одну ночь провести в объятиях возлюбленной жены. Однако если ветреный Ван[106] мог не скрывать своих намерений и откровенно дуть в противоход драккарам, то Волькше пришлось весь день молчать и выжидать подходящего случая, чтобы осуществить свое желание.
Пасмурный день уже клонился к закату, когда Годинович обратился к Хрольфу с совершенно невинным вопросом:
– Как думаешь, сторешеппарь, ты сумеешь купить кнорры в Хедебю?
– Не знаю… – рассеянно ответил мореход. Ничто под сенью Иггдрассиля его больше не заботило, кроме того, что он теперь не мог, как прежде, стоять у родерпинна своего Грома. И эта темная кручина лежала холодным камнем на его душе. Конечно, Рыжий Ольг в любое мгновение отдаст ему кормовое весло, буде сторешеппарь пожелает. Но тогда прочие шеппари сочтут Хрольфа недостаточно твердым и властным. А такого неуважительного отношения сторешеппарь похода ватаги, насчитывавшей аж десять драккаров, никак не мог себе позволить. Не для того Хрольф драл глотку, доказывая, что стая ладей должна подчиняться одной. а именно его, Гастинга руке, чтобы вот так запросто показать всем, что ему больше по сердцу дрязгаться по сумьскому побережью Восточного моря, чем верховодить над далеким и опасным походом.
– А что? – встрепенулся сын Снорри после довольно долгого раздумья. Волькша все это время стоял рядом с ним и делал вид, что ответ шеппаря его устраивает. К слову сказать, он тоже тосковал по своему месту на гребцовском сундуке. Но он надеялся, что в дни похода у него еще не раз будет возможность помахать веслом, поскольку у варягов даже хольды не гнушались весельной работы.
– Ты о чем? – переспросил Варг Хрольфа.
– Ну ты спросил про кнорры, – напомнил ему свей. – Зачем нам их покупать в Хедебю? Я не уразумел.
– А… – протянул Волькша, точно пытаясь вспомнить свои прежние мысли. На самом деле он едва сдерживал радость. Как ни кичился теперь Хрольф, а в душе он все равно оставался сыном бонде, готовым торговаться за каждую восьмушку кроны. У причала на Бирке осталась одна из тех грузовых посудин, что были куплены еще в Гюльдборге, но мореход либо позабыл о ней, либо постеснялся брать ее в поход, в котором участвовали только драккары. Если Волкан сумеет убедить шеппаря в том, что кнорр понадобится для вывоза добычи, то его страстное желание провести еще одну ночь с Эрной непременно осуществится.
– А, да! – наконец просветлел лицом Варглоб. – Ну, просто посмотри, как твои драккары глубоко сидят в воде. Когда ты нагрузишь на них добычу, они того и гляди начнут черпать воду бортами… Вот я и подумал: сумеешь ли ты купить где-нибудь кнорры так же быстро, как после победы под Хохендорфом…
– Какой же ты все-таки темный, венед! – хлопнул Хрольф парнишку по плечу. – Зачем мне где-то покупать кнорр, когда у моего причала он уже стоит?
– Но ты же собирался идти прямехонько на Виксберг, – захлопал глазами Волькша.
– Кто тебе сказал? – поднял брови шеппарь.
– Ну, вы вроде бы так утром еще порешили?
– Кто порешил?
– Ты и прочие шеппари.
– Не было этого, – не моргнув глазом, соврал Хрольф и потянулся к охотничьему рогу на поясе…
Когда возмущенные соратники обступили его на берегу причальной заводи, он охладил их пыл тем же вопросом, который до этого задал ему Волькша, – уверены ли они, что сумеют быстро купить грузовые ладьи где-нибудь возле Овсяного залива.
– Или вы думаете, что там вас ждет не дождется не вино, зерно, ткани и фольки, а прямо сразу серебро и золото по пять сотен крон на гребца?.. Добычу-то надо будет куда-то грузить. А наши драккары и так уже огружены гребцами да ратниками. Или вы прикидываете, что бой за Хавре ополовинит ваши манскапы? А я, Хрольф-мореход, говорю вам, что такому не бывать! Сам Тюр ведет нас! И великая добыча ждет нас на берегах Овсяного залива. Так куда вы будете поживу складывать?
Но на Мэларене были двое не согласных с решением шеппарьского тинга: бог Ньёрд и венед Варглоб по прозвищу Стейн Кнутнёве. И если первый баловал и супостатничал исключительно по природе своей, то второй мечтал попасть на Бирку, дабы хотя бы еще одну ночь провести в объятиях возлюбленной жены. Однако если ветреный Ван[106] мог не скрывать своих намерений и откровенно дуть в противоход драккарам, то Волькше пришлось весь день молчать и выжидать подходящего случая, чтобы осуществить свое желание.
Пасмурный день уже клонился к закату, когда Годинович обратился к Хрольфу с совершенно невинным вопросом:
– Как думаешь, сторешеппарь, ты сумеешь купить кнорры в Хедебю?
– Не знаю… – рассеянно ответил мореход. Ничто под сенью Иггдрассиля его больше не заботило, кроме того, что он теперь не мог, как прежде, стоять у родерпинна своего Грома. И эта темная кручина лежала холодным камнем на его душе. Конечно, Рыжий Ольг в любое мгновение отдаст ему кормовое весло, буде сторешеппарь пожелает. Но тогда прочие шеппари сочтут Хрольфа недостаточно твердым и властным. А такого неуважительного отношения сторешеппарь похода ватаги, насчитывавшей аж десять драккаров, никак не мог себе позволить. Не для того Хрольф драл глотку, доказывая, что стая ладей должна подчиняться одной. а именно его, Гастинга руке, чтобы вот так запросто показать всем, что ему больше по сердцу дрязгаться по сумьскому побережью Восточного моря, чем верховодить над далеким и опасным походом.
– А что? – встрепенулся сын Снорри после довольно долгого раздумья. Волькша все это время стоял рядом с ним и делал вид, что ответ шеппаря его устраивает. К слову сказать, он тоже тосковал по своему месту на гребцовском сундуке. Но он надеялся, что в дни похода у него еще не раз будет возможность помахать веслом, поскольку у варягов даже хольды не гнушались весельной работы.
– Ты о чем? – переспросил Варг Хрольфа.
– Ну ты спросил про кнорры, – напомнил ему свей. – Зачем нам их покупать в Хедебю? Я не уразумел.
– А… – протянул Волькша, точно пытаясь вспомнить свои прежние мысли. На самом деле он едва сдерживал радость. Как ни кичился теперь Хрольф, а в душе он все равно оставался сыном бонде, готовым торговаться за каждую восьмушку кроны. У причала на Бирке осталась одна из тех грузовых посудин, что были куплены еще в Гюльдборге, но мореход либо позабыл о ней, либо постеснялся брать ее в поход, в котором участвовали только драккары. Если Волкан сумеет убедить шеппаря в том, что кнорр понадобится для вывоза добычи, то его страстное желание провести еще одну ночь с Эрной непременно осуществится.
– А, да! – наконец просветлел лицом Варглоб. – Ну, просто посмотри, как твои драккары глубоко сидят в воде. Когда ты нагрузишь на них добычу, они того и гляди начнут черпать воду бортами… Вот я и подумал: сумеешь ли ты купить где-нибудь кнорры так же быстро, как после победы под Хохендорфом…
– Какой же ты все-таки темный, венед! – хлопнул Хрольф парнишку по плечу. – Зачем мне где-то покупать кнорр, когда у моего причала он уже стоит?
– Но ты же собирался идти прямехонько на Виксберг, – захлопал глазами Волькша.
– Кто тебе сказал? – поднял брови шеппарь.
– Ну, вы вроде бы так утром еще порешили?
– Кто порешил?
– Ты и прочие шеппари.
– Не было этого, – не моргнув глазом, соврал Хрольф и потянулся к охотничьему рогу на поясе…
Когда возмущенные соратники обступили его на берегу причальной заводи, он охладил их пыл тем же вопросом, который до этого задал ему Волькша, – уверены ли они, что сумеют быстро купить грузовые ладьи где-нибудь возле Овсяного залива.
– Или вы думаете, что там вас ждет не дождется не вино, зерно, ткани и фольки, а прямо сразу серебро и золото по пять сотен крон на гребца?.. Добычу-то надо будет куда-то грузить. А наши драккары и так уже огружены гребцами да ратниками. Или вы прикидываете, что бой за Хавре ополовинит ваши манскапы? А я, Хрольф-мореход, говорю вам, что такому не бывать! Сам Тюр ведет нас! И великая добыча ждет нас на берегах Овсяного залива. Так куда вы будете поживу складывать?