Совершенно очевидно также, что жрецы пользовались для написания своих текстов не современным им разговорным языком XI - XV веков, когда составлялись рукописи, а каким-то особым, "подсказанным" жрецам самим письмом. В чем тут дело? Не впадаем ли мы в противоречие с тем, что говорилось выше?
По сравнению с устным языком письмо всегда является куда более консервативной формой его бытия. Причем консерватизм, сам по себе характерный для письма, к тому же, как правило, искусственно культивируется теми, кому оно доступно. Не забывайте, что речь идет о рабовладельческом обществе, да еще на самом начальном этапе. Следовательно, письменность была достоянием лишь жречества и знати, то есть господствующих классов, которые придавали ей характер чего-то недоступного, сверхъестественного, мистического, превращая письмо в еще одно орудие господства.
Из сказанного можно сделать вывод, что, если рукописи майя и были написаны сравнительно недавно, примерно в XI - XV веках, зато их писали языком, весьма близким или идентичным с древним письменным языком, сложившимся, как полагает Ю. В. Кнорозов, по-видимому, на рубеже нашей эры, а может, и раньше. Отсюда легко понять, что разница между языком текстов рукописей и современным языком майя - по времени их разделяют два тысячелетия! - должна быть достаточна велика. Она, например, может достигнуть такой же степени, как между латынью и, скажем, испанским или французским или между языком Киевской Руси и тем, на котором говорим мы с вами. Язык рукописей мог быть мертвым языком; это была местная "латынь", дальняя, но прямая "родственница" языка народа майя, а скорее всего родоначальница всей языковой семьи майя-кичэ.
Следовательно, современному дешифровальщику необходимо проследить эволюцию языка (как бы сделать "срез" во времени), его грамматики и лексики, на протяжении двадцати столетий! И если верхние слои - язык майя XX века, на котором сегодня говорит этот народ, - лежат прямо на поверхности, нижний слой - язык трех известных нам рукописей - так глубоко зарыт в толщу прошедших веков, что добраться до него кажется делом невероятным. В довершение всего возникает заколдованный круг: чтобы дешифровать рукописи майя, необходимо знать особенности языка, на котором они написаны, а единственным достоверным источником познания этих особенностей и, следовательно, древнего языка являются три упорно молчащие рукописи...
Поиск продолжается
Уже в который раз Юрий Кнорозов просматривает страницу за страницей манускрипты Ланды и других свидетелей и составителей хроник времен испанской конкисты Мексики и Юкатана. Нужно найти хоть какую-нибудь зацепку, пусть небольшой, но подлинный языковой "срез" из более ранних слоев языка майя, предшествовавших испанскому завоеванию.
"...У них есть басни или предания очень предосудительные, - писал в XVII веке испанец Санчес де Агиляр. - Некоторые они записывали, сохраняют их, читают на своих собраниях. Такую тетрадь я отобрал у учителя при часовне селения Сукой по имени Куйтун..."
..."Басни"?.. "Предания"?.. Ну конечно, это первое упоминание о так называемых "книгах Чилам Балам", как сейчас именуются рукописные тексты, записанные индейцами майя еще в XVI веке. О них, например, говорит в своей "Истории Юкатана" Диего Лопес де Когольюдо, автор XVII века. Индейцы писали их на своем родном языке - на майя, но не иероглифами, а латинскими буквами (латиницей). "Книги Чилам Балам" - общепринятое название этих старых текстов, но оно довольно условно. Его возникновение связано со знаменитым чиланом (прорицателем - на языке майя) по имени Балам, который жил в городе Мани во времена испанского завоевания Юкатана, хотя сами "книги Чилам Балам" составлялись, несомненно, позже.
Много "книг Чилам Балам" собрал и исследовал в XIX веке Пио Перес. Он скопировал и опубликовал некоторые из них (1837 год), и они так и вошли в мировую литературу как "Рукописи Переса". "Книги Чилам Балам" были обнаружены и в более поздние времена. Одна из последних находок датируется 1942 годом, когда в столице Юкатана городе Мериде случайно нашли рукописный текст "Песен из Дзитбальче".
Именно они, "книги Чилам Балам", оказали неоценимую услугу в сложнейшей "археологической" работе по выявлению особенностей языка древних текстов, да и по дешифровке иероглифических рукописей майя.
Когда иероглифическое письмо было запрещено испанскими монахами, а древние книги сожжены, индейцы майя стали записывать латиницей в "книгах Чилам Балам" свои пророчества, мифы, хроники, восходящие к древнему периоду истории. Правда, все это оказалось в хаотической смеси с более современными текстами, относящимися к XVI веку, и даже с переводами... из испанских книг.
Юрий Кнорозов тщательно, самым детальным образом изучает "книги Чилам Балам". Он отсеивает нужное от бесполезного, исследует каждую фразу, каждое слово. Наконец, впервые делает перевод на русский язык основных текстов из "книг Чилам Балам", восходящих к доиспанским временам. Тяжелый труд вознаграждается с лихвой, тексты содержат именно то, в чем так нуждался ученый: древние слова языка майя, жреческую терминологию (к тому же "озвученную" с помощью латиницы) - неоценимый материал попадает в руки дешифровальщика!
Теперь уже тексты заново подвергаются полному и всестороннему анализу. Они сопоставляются с современным языком майя и с языком XVI века, и постепенно появляется тот самый многослойный "срез" (подобный археологическому), который разрешает еще одну труднейшую задачу дешифровки.
Юрий Кнорозов изучает грамматику майя; ему удается "препарировать" грамматическую структуру языка, несмотря на ее исключительную сложность, на непривычные для европейца языковые формы и категории. Достаточно привести такой пример: глаголы должны иметь показатели субъекта действия и объекта действия одновременно! Объяснить подобные требования языка майя примером на русском языке совершенно невозможно.
Необычайно сложна и лексика; слова как бы располагаются по различным временным слоям (подобно слоям в археологии), начиная с заимствований из испанского и даже английского языков - "верхние слои", кончая слоями, уходящими в глубь веков, к эпохе, предшествовавшей рождению первых городов-государств майя на рубеже нашей эры.
Эти исследования наглядно показали, сколь наивными были попытки читать иероглифические тексты рукописей на языке майя XVI или даже XIX века.
Песнь о взятии города Чич'ен-Ица
Мы только что говорили о так называемых "книгах Чилам Балам", написанных индейцами на языке майя латиницей. Нет сомнений, что какая-то часть этих текстов переписывалась с иероглифических рукописей майя (скорее всего по памяти), а может быть, и непосредственно с самих манускриптов. Делалось это тайно - индейцам приходилось со всеми предосторожностями скрывать рукописи.
Между прочим, именно это обстоятельство - соблюдение строжайшей тайны вокруг всего, что было связано с иероглифическими текстами, дает серьезные основания предполагать, что и в дальнейшем могут быть обнаружены не только "книги Чилам Балам", но и новые рукописи. Кстати, это уже имело место. Так, в начале нашего века на Юкатане была найдена рукопись майя, тщательно упакованная в глиняном сосуде. Впоследствии она погибла при случайных обстоятельствах, и с нее даже не успели снять копию. Кроме того, при раскопках города Вашактуна (Гватемала) были найдены истлевшие от сырости остатки другой рукописи: разрушенную временем рукопись не удалось восстановить.
"Книга Чилам Балам" из Чумайэля (название селения, где она была обнаружена) сохранила образец эпоса древних майя. В ней неизвестный переписчик записал древнее сказание: "Песнь о взятии города Чич'ен-Ица". Вот оно в переводе Ю. В. Кнорозова:
Такой след оставил владыка Хунак Кеель.
Песнь.
Эй, что достойно нас?
Драгоценная подвеска на груди.
Эй, что украшает доблестных людей?
Мой плащ, моя повязка.
Не боги ли так повелели?
Что тогда оплакивать?
Таков и каждый из нас.
Молодым юношей был я в Чич'ен-Ица,
Когда пришел захватывать страну злой предводитель войска.
Они здесь!
В Чич'ен-Ица теперь горе.
Враги идут!
Эй! В день 1 Имиш
Был схвачен владыка у Западного колодца.
Эй! Где же ты был, бог?
Эй! Это было в день 1 Имиш, сказал он.
В Чич'ен-Ица теперь горе.
Враги идут!
Прячьте! Прячьте!
Так кричали все.
Прячьте! Прячьте!
Это знают бежавшие сюда.
Таков был клич в день 1 Йашк'ин,
В страшный день, 2 Ак'баль, они пришли.
Они здесь! Враги идут!
Был ли кто-нибудь, кто поднялся?
Второй раз мы испытали силу.
Они здесь!
Трижды был праздник наших врагов, наших врагов!
Голод!
Скоро он придет в Чич'ен-Ица, там теперь горе!
Враги идут!
3 К'ан был тот день.
Смотрите! Кто я, говорящий среди людей?
Я покрыт листьями.
Внимайте! Кто я, говорящий в глубине Чак'ан путуна?
Вы не знаете меня.
Внимайте! Я был рожден ночью.
Какими мы были рождены?
Внимайте! Мы спутники владыки Мискита.
Придет конец бедствиям.
Эй! Я вспомню свою дорожную песню.
Теперь горе.
Враги идут!
Внимайте, сказал он, я умираю на городском празднике.
Внимайте, сказал он, я снова приду, чтобы разрушить город врагов.
Это было его желание, мысли его сердца.
Они меня не уничтожили!
Я говорю в своей песне о том, о чем я вспомнил.
Теперь горе.
Они здесь! Враги идут!
Не вызывает сомнений, что "Песнь о взятии города Чич'ен-Ица" сочинил очевидец военного разгрома и крушения этого города-государства. "...Молодым юношей был я в Чич'ен-Ица, когда пришел захватывать страну злой предводитель войска..." - горестно плачет он о страшном нашествии врагов. Автор "Песни" называет нам и имя предводителя, напавшего на его родной город, - "владыка Хунак Кеель".
Однако кто такой Хунак Кеель и почему его войска напали на город Чич'ен-Ица? "Песня", к сожалению, не дает ответа на эти вопросы...
Любой рассказ о майя не может пройти мимо священного города Чич'ен-Ица - одного из самых выдающихся архитектурных ансаблей, созданных человеческим гением. Именно с городом Чич'ен-Ица прежде всего связана целая эпоха в истории народа майя: когда тольтеки захватили власть на Юкатане, город Чич'ен-Ица стал столицей - гегемоном их огромного государства. Именно здесь наиболее отчетливо видно тольтекское влияние. Но храмы, пирамиды и дворцы строили не тольтеки, а майя. Несомненно, что они стремились как можно лучше и точнее выполнить заказ новых правителей, но освободиться от бремени своей многовековой культуры зодчие и строители майя, конечно, не могли. К тому же сами правители, как уже говорилось, не стремились разрушить культуру майя; они скорее сами восприняли ее, естественно внеся в эту культуру характерные тольтекские элементы. Это особенно хорошо просматривается в архитектуре, скульптуре и монументальной живописи майя того периода. Мы не случайно говорим - майя, ибо на Юкатане по-прежнему жила и развивалась культура майя.
Но в пантеоне местных богов главенствующие позиции захватило новое верховное божество - К'ук'улькан, Пернатый змей. Между прочим, то, что имя божества называлось на языке майя, как нельзя более красноречиво свидетельствует, что пришельцы восприняли не только культуру, но и язык майя, иначе зачем им было утруждать себя переводом имени Пернатого змея Кетсалькоатля на чужой язык?
Более двухсот лет господствовал над всей страной город Чич'ен-Ица. Этот период в истории майя принято называть гегемонией Чич'ен-Ица.
На языке майя слово "чен" означает "колодец", "естественный водоем"; "Чич'ен" буквально переводится как "рот колодца", "пасть", "отверстие"; "Ица" - имя одного из племен майя-кичэ. Таким образом, название города-государства Чич'ен-Ица переводится как "Колодец (людей) ица".
И действительно, на территории города есть гигантский колодец, созданный природой. Он занял одно из важнейших мест в жестокой религии завоевателей. С колодцем связано не только название города, но и начало конца двухсотлетней гегемонии его правителей над другими городами майя. Вот что пишет об этом Ю. В. Кнорозов в своей монографии "Письменность индейцев майя":
"В конце концов гегемония Чич'ен-Ица стала вызывать недовольство других городов. Начало междоусобных войн все источники связывают с именем правителя Майяпана Хунак Кееля (из рода Кавич), который сначала был на службе у правителя Майяпана Ах Меш Кука. В это время существовал обычай бросать живых людей в Священный колодец Чич'ен-Ица в качестве "посланцев" богам. Эти "посланцы", разумеется, не возвращались. Ах Меш Кук избрал Хунак Кееля в качестве такой жертвы, но последний сумел каким-то образом выбраться из колодца, после чего в качестве посланца, побывавшего у богов, добился провозглашения себя владыкой (ахав) Майяпана..."
Знаменитый колодец - его и сейчас продолжают называть священным поражает своими размерами: почти круглый, словно его кто-то высверлил гигантским коловоротом, он достигает в диаметре около шестидесяти метров! Трудно сказать, как глубоко уходят его крутые, почти отвесно падающие вниз стены, однако хорошо известно расстояние от естественной кромки колодца до мутной глади поверхности его воды - двадцать метров.
Глядя сверху на сине-зеленые воды Священного колодца, невозможно понять, как смог человек выбраться оттуда без посторонней помощи. Но Хунак Кеелю не только никто не помогал, наоборот, по краям колодца стояли жрецы, и, если бы у "посланца" к богам появилось желание выбраться на поверхность, они разубедили бы его в правильности такого намерения градом камней.
РАССКАЗ ТРЕТИЙ
ПОСЛАНЕЦ К БОГАМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА ЗЕМЛЮ
Прыжок
...Хунак Кеель вдохнул в легкие побольше воздуха и не шагнул, а прыгнул в Священный колодец. Тело обожгло леденящим холодом - оно быстро погружалось в воду. Потом погружение замедлилось, и, наконец, он повис глубоко под водой...
За те короткие мгновения, пока он летел с жертвенной платформы и погружался в воду, вся жизнь промелькнула перед ним: детство, юношеские годы, обучение жреческим наукам, военные походы, битвы и служба у Ах Меш Кука - тупого правителя Майяпана... Конечно, это жрецы подсказали правителю удостоить именно его, Хунак Кееля, чести стать посланцем к богам и отправить в город Чич'ен-Ица, прозванный так из-за Священного чич'ена. Жрецы никогда не любили Хунак Кееля, а когда его избрали наконом, откровенно выражали свою неприязнь молодому полководцу, опасаясь его растущего влияния. Три года прошли слишком быстро. Он счастливо воевал, приводил в Майяпан много пленных и строго соблюдал все запреты, предписанные священной верой для наконов: не знал женщин, даже собственную жену, не ел мяса, не пил пьянящих напитков, питался из отдельной посуды... Но жрецы оказались хитрее: в тот самый час, когда ровно через три года Хунак Кеель снял с себя боевой шлем накона, как того требовал обычай, Ах Меш Кук... объявил его посланцем к богам...
Жрецы Чич'ен-Ица отправили в колодец бесчисленное множество таких же, как и он, посланцев. Никто из них не вернулся назад, хотя каждый раз в течение трех дней жрецы охраняли колодец, ожидая их возвращения от богов.
Тринадцать дней - целую неделю Хунак Кеель жил в Чич'ен-Ица так, словно был вершителем судеб всей необозримой вселенной, могущественным К'ук'ульканом. Роскошная одежда, всевозможные яства и тринадцать красивейших и знатнейших девушек должны были похитить на эти дни его помыслы о предстоящем нелегком пути. А когда прошла последняя, тринадцатая ночь, под бой барабанов, свист флейт и вой раковин-труб его привели в паровую баню-храм, возвышавшийся на самом краю Священного колодца. Здесь посланцы очищали свое тело и душу, прежде чем отправлялись в колодец к богам.
Жрецы-прислужники вытаскивали из печи раскаленные докрасна камни, нагоняя в бане побольше тяжелого, удушающего пара. Хунак Кеель сразу понял, что баня должна одурманить его сознание, лишить тело силы: тогда он не станет сопротивляться и спокойно, как подобает посланцу, отправится к богам.
Хунак Кеель не знал, что делать. Хотелось лишь жить, и разум подсказал решение: жрецы с удовлетворением заметили, что тело Хунак Кееля обмякло, и поверили в обман.
Хунак Кеель не сопротивлялся, когда его снова облачили в одежды, подобные тем, которые носили сами боги, изображенные на стенах храмов. Он не сопротивлялся и когда жрецы вывели его под руки на крышу бани-храма, одновременно служившую жертвенной платформой.
Темные тучи закрыли небо - стало темно, почти как ночью. Он видел, что жрецы спешат, опасаясь, что дождь нарушит торжественность церемониала.
Чей-то вкрадчивый голос зашептал:
- ...Шагай, шагай!..
...Воздуха в легких не хватало. В ушах появилась резкая боль. Хунак Кеель инстинктивно взмахнул руками, и тело, отяжелевшее от намокших одеяний, стало нехотя всплывать. И тогда он решил, что должен насладиться еще хоть одним глотком воздуха. Он успеет это сделать, прежде чем на голову обрушится град камней, которые жрецы держали под руками на случай, если посланец не сумеет сам найти дорогу к богам.
Судорожными движениями он начал освобождаться от ритуальных одеяний: сбросил тяжелый шлем из головы ягуара с длинными перьями белой цапли, потом плащ, тяжелые ожерелья и бусы из яшмы и разорвал пояс с оружием и татамом... Движения стали легкими, уверенными.
Сердце вырывалось из груди; он выдохнул воздух - так его учили охотники за ракушками, нырявшие в море на большую глубину. На мгновение стало легче. И вдруг он почувствовал, как по макушке, а потом по всей голове застучало что-то острое, колющее. Хунак Кеель понял: то были не камни, а крупные капли дождя, вернее - страшного тропического ливня. Жрецы не зря торопились: небо опрокинуло на землю море воды.
Хунак Кеель поплыл. Он плыл осторожно, боясь поднять голову. Вскоре рука ударилась об острую скалу. Он нащупал уступ и схватился за него обеими руками, но уступ вместе с руками ушел под воду...
Как он выкарабкался из колодца, Хунак Кеель и сам не знал. Стены его высотой в сорок локтей почти отвесно поднимались вверх и казались совершенно гладкими: то, что не сумела выровнять природа, доделали жрецы.
Потом он полз среди кустов и деревьев, выбиваясь из последних сил...
Хунак Кеель очнулся на рассвете третьего дня. Он лежал на циновке в бедной крестьянской хижине и долго не мог понять, как и зачем оказался здесь. Постепенно память восстановила одну за другой страшные картины пережитого. Мысли с лихорадочной быстротой сменяли одна другую.
Хунак Кеель осторожно коснулся рукой плеча спавшего рядом с ним мужчины, а когда тот испуганно поднял голову, знаком приказал молчать и выйти с ним во двор. Крестьянин повиновался.
Возвращение
Три дня томительных ожиданий возвращения посланца к богам подходили к концу.
Ровно в полдень, когда солнце стояло в зените, к жрецам, охранявшим Священный колодец, пришли старшие жрецы из главного храма, носившего имя покровителя тольтеков К'ук'улькана, Жрецы взошли на платформу на краю колодца, откуда три дня назад Хунак Кеель направился к богам. Старший из них, протянув руки к мутно-жирной глади воды, громко прокричал:
- Идешь ли ты, посланец?!
Голос загрохотал по скалам и умолк. Старший жрец несколько раз повторил свой вопрос, но не получил ответа. Вместе с остальными служителями он повернулся к храму великого К'ук'улькана, не пожелавшего и на этот раз вернуть людям их посланца. С воздетыми к храму руками жрецы хором громко затянули молитвенные слова из священных книг.
Поглощенные молитвой, жрецы не видели, как на противоположной стороне колодца среди зелени деревьев промелькнуло обнаженное мужское тело, раскрашенное красной ритуальной краской; как оно, словно стрела, метнулось с высокого обрыва-стены и почти без всплеска вошло в мутные воды колодца, но зато они услышали торжествующий крик, с грохотом вырывавшийся из круглой раковины Священного чич'ена:
- Я пришел!.. Я пришел!..
По ровной мощеной улице - она вела от Священного колодца к храму К'ук'улькана - двигалась странная процессия. Впереди шел высокий обнаженный мужчина, покрытый красной краской. На нем была только яркая, расшитая узорами накидка, которую ему успел дать кто-то из жрецов. По мере продвижения вперед к толпе присоединялись все новые и новые люди, и она росла как снежный ком.
Вот процессия подошла к высокой квадратной платформе, украшенной со всех четырех сторон скульптурными головами Пернатого змея. Ее называли в честь сверкающей веселой звезды Платформой Венеры. Жрецы высекли на ее стенах время жизни Венеры на небесах и по записям следили за точностью своего календаря.
Хунак Кеель решил обойти платформу слева, чтобы приблизиться к храму Воинов, где всегда толпилось много народу. И действительно, среди сотен высоких каменных колонн, украшенных барельефами, и на широкой лестнице, подымавшейся прямо к храму, между огромных скульптур Пернатого змея стояло немало воинов и женщин. Они не могли не заметить процессии.
Здесь можно было свернуть к пирамиде К'ук'улькана, на вершине которой в храме хранилась священная Циновка Ягуара - символ власти и трон Верховного правителя города и всех владений Чич'ен-Ица. Там же, в храме, должен был находиться и Верховный жрец, жестокий Хапай Кан. Больше всего Хунак Кеель боялся предстоящей с ним встречи, но он твердо знал, что ее невозможно избежать, и поэтому не спешил сворачивать к главной пирамиде Чич'ен-Ица. Острый взгляд Хунак Кееля уловил легкое движение среди массивных колонн храма; значит, там тоже заметили процессию!
Хунак Кеель решил пройти вперед еще локтей двести и только потом свернуть направо. Благодаря этому маневру процессию заметят на рынке - он начинался сразу же за площадью Тысячи колонн, мимо которой сейчас и проходил Хунак Кеель. Чтобы успокоиться, он начал считать изящные колонны, на которых лежало легкое перекрытие из дерева. Их было великое множество, и никто толком не знал, зачем понадобилось прежнему владыке Чич'ен-Ица Хоч'туп Пооту вместе с пирамидой и храмом К'ук'улькана построить это странное сооружение, занимавшее огромное пространство.
За Тысячей колонн появился городской рынок: сотни крестьян и носильщиков ежедневно приносили сюда огромное количество товаров, которые жадно пожирал великий город: соль, ткани, драгоценные камни, какао, птицу, рыбу, оленину и, конечно, маис. Здесь же продавали и покупали рабов.
Хунак Кеель решительно повернул направо и пошел к пирамиде К'ук'улькана. По мере приближения пирамида становилась все выше и выше, а когда он подошел к ее подножию, вершина исчезла вместе с храмом. Перед Хунак Кеелем были теперь только крутые каменные ступени, убегавшие в бесконечную высь. Не раздумывая, он шагнул на первую ступень.
Он поднимался вверх, ощущая за спиной дыхание лишь одного человека: за ним шел старший из жрецов, приходивших к колодцу, - другие служители и толпа не решились последовать дальше.
Между колоннами храма его встретили жрецы. Они почтительно склонили головы, отчего длинные перья их головных уборов почти касались каменного пола. Туда, где лежала Циновка Ягуара, он вошел один. Хапай Кан и Чак Шиб Чак - Верховный жрец и Верховный правитель Чич'ен-Ица - ждали его.
Тысячи людей стояли у подножия пирамиды К'ук'улькана, чтобы увидеть человека, впервые вернувшегося к людям из Священного колодца. Эта весть с быстротой молнии облетела города и селения страны, вызывая у одних трепетное восхищение, у других недоверие. И только один человек с ужасом узнал о случившемся - это был правитель Майяпана Ах Меш Кук. Он понял, что ему пришел конец, и не ошибся: Хунак Кеель вышел из храма К'ук'улькана владыкой города Майяпан. Боги сдержали слово и выполнили данное ему обещание...
Трон владыки
Три дня от восхода до заката солнца восседал Хунак Кеель на невысоком деревянном троне владыки, установленном специально для вернувшегося на землю посланца к богам на Платформе тигров и орлов. Трон украсили дорогими тканями, золотом, драгоценными камнями, морскими раковинами и перьями редких птиц. Жрецы каждый день наряжали Хунак Кееля в пышные ритуальные одеяния и лишь затем отводили его к платформе и усаживали на троне.
Жрецы даже разрешили доступ в священную столицу простым крестьянам и свободным ремесленникам. Им позволили посмотреть на великое чудо, сотворенное всесильными богами, чтобы простой народ мог лишний раз убедиться в их благосклонности к правителю и жрецам города Чич'ен-Ица. И люди молча гуськом шли к Платформе тигров и орлов; так же молча смотрели на живое изваяние, утопавшее в ярких одеяниях, и, пораженные, уходили из города, не проронив ни единого слова. И только вдали от устрашавшего своим беспредельным могуществом города Чич'ен-Ица, в родном селении или в жалкой хижине крестьянина-полураба их языки развязывались, и рассказ об увиденном чуде обрастал самыми невероятными подробностями, на которые только была способна их фантазия.
Три дня Хунак Кеель, словно гипсовое изваяние, восседал на троне, и все три дня страдал от палящего солнца, жажды и голода - никто не смел даже приблизиться к посланцу к богам. Лишь с наступлением темноты жрецы помогали ему покинуть этот трон славы и жестоких пыток.
Хунак Кеель ничем не выдал своих страданий; он ни разу не шелохнулся, и только однажды силы чуть было не покинули его; в толпе среди испуганных лиц, разглядывавших его со страхом и любопытством, Хунак Кеель внезапно увидел того, кто приютил его, обессиленного и усталого, в своей бедной хижине, кто дал ему красную ритуальную краску. Но в глазах крестьянина, имя которого он даже не спросил тогда, Хунак Кеель увидел тот же испуг, тот же страх и любопытство. То ли крестьянин не узнал случайного гостя, то ли не осмелился поверить собственным глазам.
По сравнению с устным языком письмо всегда является куда более консервативной формой его бытия. Причем консерватизм, сам по себе характерный для письма, к тому же, как правило, искусственно культивируется теми, кому оно доступно. Не забывайте, что речь идет о рабовладельческом обществе, да еще на самом начальном этапе. Следовательно, письменность была достоянием лишь жречества и знати, то есть господствующих классов, которые придавали ей характер чего-то недоступного, сверхъестественного, мистического, превращая письмо в еще одно орудие господства.
Из сказанного можно сделать вывод, что, если рукописи майя и были написаны сравнительно недавно, примерно в XI - XV веках, зато их писали языком, весьма близким или идентичным с древним письменным языком, сложившимся, как полагает Ю. В. Кнорозов, по-видимому, на рубеже нашей эры, а может, и раньше. Отсюда легко понять, что разница между языком текстов рукописей и современным языком майя - по времени их разделяют два тысячелетия! - должна быть достаточна велика. Она, например, может достигнуть такой же степени, как между латынью и, скажем, испанским или французским или между языком Киевской Руси и тем, на котором говорим мы с вами. Язык рукописей мог быть мертвым языком; это была местная "латынь", дальняя, но прямая "родственница" языка народа майя, а скорее всего родоначальница всей языковой семьи майя-кичэ.
Следовательно, современному дешифровальщику необходимо проследить эволюцию языка (как бы сделать "срез" во времени), его грамматики и лексики, на протяжении двадцати столетий! И если верхние слои - язык майя XX века, на котором сегодня говорит этот народ, - лежат прямо на поверхности, нижний слой - язык трех известных нам рукописей - так глубоко зарыт в толщу прошедших веков, что добраться до него кажется делом невероятным. В довершение всего возникает заколдованный круг: чтобы дешифровать рукописи майя, необходимо знать особенности языка, на котором они написаны, а единственным достоверным источником познания этих особенностей и, следовательно, древнего языка являются три упорно молчащие рукописи...
Поиск продолжается
Уже в который раз Юрий Кнорозов просматривает страницу за страницей манускрипты Ланды и других свидетелей и составителей хроник времен испанской конкисты Мексики и Юкатана. Нужно найти хоть какую-нибудь зацепку, пусть небольшой, но подлинный языковой "срез" из более ранних слоев языка майя, предшествовавших испанскому завоеванию.
"...У них есть басни или предания очень предосудительные, - писал в XVII веке испанец Санчес де Агиляр. - Некоторые они записывали, сохраняют их, читают на своих собраниях. Такую тетрадь я отобрал у учителя при часовне селения Сукой по имени Куйтун..."
..."Басни"?.. "Предания"?.. Ну конечно, это первое упоминание о так называемых "книгах Чилам Балам", как сейчас именуются рукописные тексты, записанные индейцами майя еще в XVI веке. О них, например, говорит в своей "Истории Юкатана" Диего Лопес де Когольюдо, автор XVII века. Индейцы писали их на своем родном языке - на майя, но не иероглифами, а латинскими буквами (латиницей). "Книги Чилам Балам" - общепринятое название этих старых текстов, но оно довольно условно. Его возникновение связано со знаменитым чиланом (прорицателем - на языке майя) по имени Балам, который жил в городе Мани во времена испанского завоевания Юкатана, хотя сами "книги Чилам Балам" составлялись, несомненно, позже.
Много "книг Чилам Балам" собрал и исследовал в XIX веке Пио Перес. Он скопировал и опубликовал некоторые из них (1837 год), и они так и вошли в мировую литературу как "Рукописи Переса". "Книги Чилам Балам" были обнаружены и в более поздние времена. Одна из последних находок датируется 1942 годом, когда в столице Юкатана городе Мериде случайно нашли рукописный текст "Песен из Дзитбальче".
Именно они, "книги Чилам Балам", оказали неоценимую услугу в сложнейшей "археологической" работе по выявлению особенностей языка древних текстов, да и по дешифровке иероглифических рукописей майя.
Когда иероглифическое письмо было запрещено испанскими монахами, а древние книги сожжены, индейцы майя стали записывать латиницей в "книгах Чилам Балам" свои пророчества, мифы, хроники, восходящие к древнему периоду истории. Правда, все это оказалось в хаотической смеси с более современными текстами, относящимися к XVI веку, и даже с переводами... из испанских книг.
Юрий Кнорозов тщательно, самым детальным образом изучает "книги Чилам Балам". Он отсеивает нужное от бесполезного, исследует каждую фразу, каждое слово. Наконец, впервые делает перевод на русский язык основных текстов из "книг Чилам Балам", восходящих к доиспанским временам. Тяжелый труд вознаграждается с лихвой, тексты содержат именно то, в чем так нуждался ученый: древние слова языка майя, жреческую терминологию (к тому же "озвученную" с помощью латиницы) - неоценимый материал попадает в руки дешифровальщика!
Теперь уже тексты заново подвергаются полному и всестороннему анализу. Они сопоставляются с современным языком майя и с языком XVI века, и постепенно появляется тот самый многослойный "срез" (подобный археологическому), который разрешает еще одну труднейшую задачу дешифровки.
Юрий Кнорозов изучает грамматику майя; ему удается "препарировать" грамматическую структуру языка, несмотря на ее исключительную сложность, на непривычные для европейца языковые формы и категории. Достаточно привести такой пример: глаголы должны иметь показатели субъекта действия и объекта действия одновременно! Объяснить подобные требования языка майя примером на русском языке совершенно невозможно.
Необычайно сложна и лексика; слова как бы располагаются по различным временным слоям (подобно слоям в археологии), начиная с заимствований из испанского и даже английского языков - "верхние слои", кончая слоями, уходящими в глубь веков, к эпохе, предшествовавшей рождению первых городов-государств майя на рубеже нашей эры.
Эти исследования наглядно показали, сколь наивными были попытки читать иероглифические тексты рукописей на языке майя XVI или даже XIX века.
Песнь о взятии города Чич'ен-Ица
Мы только что говорили о так называемых "книгах Чилам Балам", написанных индейцами на языке майя латиницей. Нет сомнений, что какая-то часть этих текстов переписывалась с иероглифических рукописей майя (скорее всего по памяти), а может быть, и непосредственно с самих манускриптов. Делалось это тайно - индейцам приходилось со всеми предосторожностями скрывать рукописи.
Между прочим, именно это обстоятельство - соблюдение строжайшей тайны вокруг всего, что было связано с иероглифическими текстами, дает серьезные основания предполагать, что и в дальнейшем могут быть обнаружены не только "книги Чилам Балам", но и новые рукописи. Кстати, это уже имело место. Так, в начале нашего века на Юкатане была найдена рукопись майя, тщательно упакованная в глиняном сосуде. Впоследствии она погибла при случайных обстоятельствах, и с нее даже не успели снять копию. Кроме того, при раскопках города Вашактуна (Гватемала) были найдены истлевшие от сырости остатки другой рукописи: разрушенную временем рукопись не удалось восстановить.
"Книга Чилам Балам" из Чумайэля (название селения, где она была обнаружена) сохранила образец эпоса древних майя. В ней неизвестный переписчик записал древнее сказание: "Песнь о взятии города Чич'ен-Ица". Вот оно в переводе Ю. В. Кнорозова:
Такой след оставил владыка Хунак Кеель.
Песнь.
Эй, что достойно нас?
Драгоценная подвеска на груди.
Эй, что украшает доблестных людей?
Мой плащ, моя повязка.
Не боги ли так повелели?
Что тогда оплакивать?
Таков и каждый из нас.
Молодым юношей был я в Чич'ен-Ица,
Когда пришел захватывать страну злой предводитель войска.
Они здесь!
В Чич'ен-Ица теперь горе.
Враги идут!
Эй! В день 1 Имиш
Был схвачен владыка у Западного колодца.
Эй! Где же ты был, бог?
Эй! Это было в день 1 Имиш, сказал он.
В Чич'ен-Ица теперь горе.
Враги идут!
Прячьте! Прячьте!
Так кричали все.
Прячьте! Прячьте!
Это знают бежавшие сюда.
Таков был клич в день 1 Йашк'ин,
В страшный день, 2 Ак'баль, они пришли.
Они здесь! Враги идут!
Был ли кто-нибудь, кто поднялся?
Второй раз мы испытали силу.
Они здесь!
Трижды был праздник наших врагов, наших врагов!
Голод!
Скоро он придет в Чич'ен-Ица, там теперь горе!
Враги идут!
3 К'ан был тот день.
Смотрите! Кто я, говорящий среди людей?
Я покрыт листьями.
Внимайте! Кто я, говорящий в глубине Чак'ан путуна?
Вы не знаете меня.
Внимайте! Я был рожден ночью.
Какими мы были рождены?
Внимайте! Мы спутники владыки Мискита.
Придет конец бедствиям.
Эй! Я вспомню свою дорожную песню.
Теперь горе.
Враги идут!
Внимайте, сказал он, я умираю на городском празднике.
Внимайте, сказал он, я снова приду, чтобы разрушить город врагов.
Это было его желание, мысли его сердца.
Они меня не уничтожили!
Я говорю в своей песне о том, о чем я вспомнил.
Теперь горе.
Они здесь! Враги идут!
Не вызывает сомнений, что "Песнь о взятии города Чич'ен-Ица" сочинил очевидец военного разгрома и крушения этого города-государства. "...Молодым юношей был я в Чич'ен-Ица, когда пришел захватывать страну злой предводитель войска..." - горестно плачет он о страшном нашествии врагов. Автор "Песни" называет нам и имя предводителя, напавшего на его родной город, - "владыка Хунак Кеель".
Однако кто такой Хунак Кеель и почему его войска напали на город Чич'ен-Ица? "Песня", к сожалению, не дает ответа на эти вопросы...
Любой рассказ о майя не может пройти мимо священного города Чич'ен-Ица - одного из самых выдающихся архитектурных ансаблей, созданных человеческим гением. Именно с городом Чич'ен-Ица прежде всего связана целая эпоха в истории народа майя: когда тольтеки захватили власть на Юкатане, город Чич'ен-Ица стал столицей - гегемоном их огромного государства. Именно здесь наиболее отчетливо видно тольтекское влияние. Но храмы, пирамиды и дворцы строили не тольтеки, а майя. Несомненно, что они стремились как можно лучше и точнее выполнить заказ новых правителей, но освободиться от бремени своей многовековой культуры зодчие и строители майя, конечно, не могли. К тому же сами правители, как уже говорилось, не стремились разрушить культуру майя; они скорее сами восприняли ее, естественно внеся в эту культуру характерные тольтекские элементы. Это особенно хорошо просматривается в архитектуре, скульптуре и монументальной живописи майя того периода. Мы не случайно говорим - майя, ибо на Юкатане по-прежнему жила и развивалась культура майя.
Но в пантеоне местных богов главенствующие позиции захватило новое верховное божество - К'ук'улькан, Пернатый змей. Между прочим, то, что имя божества называлось на языке майя, как нельзя более красноречиво свидетельствует, что пришельцы восприняли не только культуру, но и язык майя, иначе зачем им было утруждать себя переводом имени Пернатого змея Кетсалькоатля на чужой язык?
Более двухсот лет господствовал над всей страной город Чич'ен-Ица. Этот период в истории майя принято называть гегемонией Чич'ен-Ица.
На языке майя слово "чен" означает "колодец", "естественный водоем"; "Чич'ен" буквально переводится как "рот колодца", "пасть", "отверстие"; "Ица" - имя одного из племен майя-кичэ. Таким образом, название города-государства Чич'ен-Ица переводится как "Колодец (людей) ица".
И действительно, на территории города есть гигантский колодец, созданный природой. Он занял одно из важнейших мест в жестокой религии завоевателей. С колодцем связано не только название города, но и начало конца двухсотлетней гегемонии его правителей над другими городами майя. Вот что пишет об этом Ю. В. Кнорозов в своей монографии "Письменность индейцев майя":
"В конце концов гегемония Чич'ен-Ица стала вызывать недовольство других городов. Начало междоусобных войн все источники связывают с именем правителя Майяпана Хунак Кееля (из рода Кавич), который сначала был на службе у правителя Майяпана Ах Меш Кука. В это время существовал обычай бросать живых людей в Священный колодец Чич'ен-Ица в качестве "посланцев" богам. Эти "посланцы", разумеется, не возвращались. Ах Меш Кук избрал Хунак Кееля в качестве такой жертвы, но последний сумел каким-то образом выбраться из колодца, после чего в качестве посланца, побывавшего у богов, добился провозглашения себя владыкой (ахав) Майяпана..."
Знаменитый колодец - его и сейчас продолжают называть священным поражает своими размерами: почти круглый, словно его кто-то высверлил гигантским коловоротом, он достигает в диаметре около шестидесяти метров! Трудно сказать, как глубоко уходят его крутые, почти отвесно падающие вниз стены, однако хорошо известно расстояние от естественной кромки колодца до мутной глади поверхности его воды - двадцать метров.
Глядя сверху на сине-зеленые воды Священного колодца, невозможно понять, как смог человек выбраться оттуда без посторонней помощи. Но Хунак Кеелю не только никто не помогал, наоборот, по краям колодца стояли жрецы, и, если бы у "посланца" к богам появилось желание выбраться на поверхность, они разубедили бы его в правильности такого намерения градом камней.
РАССКАЗ ТРЕТИЙ
ПОСЛАНЕЦ К БОГАМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА ЗЕМЛЮ
Прыжок
...Хунак Кеель вдохнул в легкие побольше воздуха и не шагнул, а прыгнул в Священный колодец. Тело обожгло леденящим холодом - оно быстро погружалось в воду. Потом погружение замедлилось, и, наконец, он повис глубоко под водой...
За те короткие мгновения, пока он летел с жертвенной платформы и погружался в воду, вся жизнь промелькнула перед ним: детство, юношеские годы, обучение жреческим наукам, военные походы, битвы и служба у Ах Меш Кука - тупого правителя Майяпана... Конечно, это жрецы подсказали правителю удостоить именно его, Хунак Кееля, чести стать посланцем к богам и отправить в город Чич'ен-Ица, прозванный так из-за Священного чич'ена. Жрецы никогда не любили Хунак Кееля, а когда его избрали наконом, откровенно выражали свою неприязнь молодому полководцу, опасаясь его растущего влияния. Три года прошли слишком быстро. Он счастливо воевал, приводил в Майяпан много пленных и строго соблюдал все запреты, предписанные священной верой для наконов: не знал женщин, даже собственную жену, не ел мяса, не пил пьянящих напитков, питался из отдельной посуды... Но жрецы оказались хитрее: в тот самый час, когда ровно через три года Хунак Кеель снял с себя боевой шлем накона, как того требовал обычай, Ах Меш Кук... объявил его посланцем к богам...
Жрецы Чич'ен-Ица отправили в колодец бесчисленное множество таких же, как и он, посланцев. Никто из них не вернулся назад, хотя каждый раз в течение трех дней жрецы охраняли колодец, ожидая их возвращения от богов.
Тринадцать дней - целую неделю Хунак Кеель жил в Чич'ен-Ица так, словно был вершителем судеб всей необозримой вселенной, могущественным К'ук'ульканом. Роскошная одежда, всевозможные яства и тринадцать красивейших и знатнейших девушек должны были похитить на эти дни его помыслы о предстоящем нелегком пути. А когда прошла последняя, тринадцатая ночь, под бой барабанов, свист флейт и вой раковин-труб его привели в паровую баню-храм, возвышавшийся на самом краю Священного колодца. Здесь посланцы очищали свое тело и душу, прежде чем отправлялись в колодец к богам.
Жрецы-прислужники вытаскивали из печи раскаленные докрасна камни, нагоняя в бане побольше тяжелого, удушающего пара. Хунак Кеель сразу понял, что баня должна одурманить его сознание, лишить тело силы: тогда он не станет сопротивляться и спокойно, как подобает посланцу, отправится к богам.
Хунак Кеель не знал, что делать. Хотелось лишь жить, и разум подсказал решение: жрецы с удовлетворением заметили, что тело Хунак Кееля обмякло, и поверили в обман.
Хунак Кеель не сопротивлялся, когда его снова облачили в одежды, подобные тем, которые носили сами боги, изображенные на стенах храмов. Он не сопротивлялся и когда жрецы вывели его под руки на крышу бани-храма, одновременно служившую жертвенной платформой.
Темные тучи закрыли небо - стало темно, почти как ночью. Он видел, что жрецы спешат, опасаясь, что дождь нарушит торжественность церемониала.
Чей-то вкрадчивый голос зашептал:
- ...Шагай, шагай!..
...Воздуха в легких не хватало. В ушах появилась резкая боль. Хунак Кеель инстинктивно взмахнул руками, и тело, отяжелевшее от намокших одеяний, стало нехотя всплывать. И тогда он решил, что должен насладиться еще хоть одним глотком воздуха. Он успеет это сделать, прежде чем на голову обрушится град камней, которые жрецы держали под руками на случай, если посланец не сумеет сам найти дорогу к богам.
Судорожными движениями он начал освобождаться от ритуальных одеяний: сбросил тяжелый шлем из головы ягуара с длинными перьями белой цапли, потом плащ, тяжелые ожерелья и бусы из яшмы и разорвал пояс с оружием и татамом... Движения стали легкими, уверенными.
Сердце вырывалось из груди; он выдохнул воздух - так его учили охотники за ракушками, нырявшие в море на большую глубину. На мгновение стало легче. И вдруг он почувствовал, как по макушке, а потом по всей голове застучало что-то острое, колющее. Хунак Кеель понял: то были не камни, а крупные капли дождя, вернее - страшного тропического ливня. Жрецы не зря торопились: небо опрокинуло на землю море воды.
Хунак Кеель поплыл. Он плыл осторожно, боясь поднять голову. Вскоре рука ударилась об острую скалу. Он нащупал уступ и схватился за него обеими руками, но уступ вместе с руками ушел под воду...
Как он выкарабкался из колодца, Хунак Кеель и сам не знал. Стены его высотой в сорок локтей почти отвесно поднимались вверх и казались совершенно гладкими: то, что не сумела выровнять природа, доделали жрецы.
Потом он полз среди кустов и деревьев, выбиваясь из последних сил...
Хунак Кеель очнулся на рассвете третьего дня. Он лежал на циновке в бедной крестьянской хижине и долго не мог понять, как и зачем оказался здесь. Постепенно память восстановила одну за другой страшные картины пережитого. Мысли с лихорадочной быстротой сменяли одна другую.
Хунак Кеель осторожно коснулся рукой плеча спавшего рядом с ним мужчины, а когда тот испуганно поднял голову, знаком приказал молчать и выйти с ним во двор. Крестьянин повиновался.
Возвращение
Три дня томительных ожиданий возвращения посланца к богам подходили к концу.
Ровно в полдень, когда солнце стояло в зените, к жрецам, охранявшим Священный колодец, пришли старшие жрецы из главного храма, носившего имя покровителя тольтеков К'ук'улькана, Жрецы взошли на платформу на краю колодца, откуда три дня назад Хунак Кеель направился к богам. Старший из них, протянув руки к мутно-жирной глади воды, громко прокричал:
- Идешь ли ты, посланец?!
Голос загрохотал по скалам и умолк. Старший жрец несколько раз повторил свой вопрос, но не получил ответа. Вместе с остальными служителями он повернулся к храму великого К'ук'улькана, не пожелавшего и на этот раз вернуть людям их посланца. С воздетыми к храму руками жрецы хором громко затянули молитвенные слова из священных книг.
Поглощенные молитвой, жрецы не видели, как на противоположной стороне колодца среди зелени деревьев промелькнуло обнаженное мужское тело, раскрашенное красной ритуальной краской; как оно, словно стрела, метнулось с высокого обрыва-стены и почти без всплеска вошло в мутные воды колодца, но зато они услышали торжествующий крик, с грохотом вырывавшийся из круглой раковины Священного чич'ена:
- Я пришел!.. Я пришел!..
По ровной мощеной улице - она вела от Священного колодца к храму К'ук'улькана - двигалась странная процессия. Впереди шел высокий обнаженный мужчина, покрытый красной краской. На нем была только яркая, расшитая узорами накидка, которую ему успел дать кто-то из жрецов. По мере продвижения вперед к толпе присоединялись все новые и новые люди, и она росла как снежный ком.
Вот процессия подошла к высокой квадратной платформе, украшенной со всех четырех сторон скульптурными головами Пернатого змея. Ее называли в честь сверкающей веселой звезды Платформой Венеры. Жрецы высекли на ее стенах время жизни Венеры на небесах и по записям следили за точностью своего календаря.
Хунак Кеель решил обойти платформу слева, чтобы приблизиться к храму Воинов, где всегда толпилось много народу. И действительно, среди сотен высоких каменных колонн, украшенных барельефами, и на широкой лестнице, подымавшейся прямо к храму, между огромных скульптур Пернатого змея стояло немало воинов и женщин. Они не могли не заметить процессии.
Здесь можно было свернуть к пирамиде К'ук'улькана, на вершине которой в храме хранилась священная Циновка Ягуара - символ власти и трон Верховного правителя города и всех владений Чич'ен-Ица. Там же, в храме, должен был находиться и Верховный жрец, жестокий Хапай Кан. Больше всего Хунак Кеель боялся предстоящей с ним встречи, но он твердо знал, что ее невозможно избежать, и поэтому не спешил сворачивать к главной пирамиде Чич'ен-Ица. Острый взгляд Хунак Кееля уловил легкое движение среди массивных колонн храма; значит, там тоже заметили процессию!
Хунак Кеель решил пройти вперед еще локтей двести и только потом свернуть направо. Благодаря этому маневру процессию заметят на рынке - он начинался сразу же за площадью Тысячи колонн, мимо которой сейчас и проходил Хунак Кеель. Чтобы успокоиться, он начал считать изящные колонны, на которых лежало легкое перекрытие из дерева. Их было великое множество, и никто толком не знал, зачем понадобилось прежнему владыке Чич'ен-Ица Хоч'туп Пооту вместе с пирамидой и храмом К'ук'улькана построить это странное сооружение, занимавшее огромное пространство.
За Тысячей колонн появился городской рынок: сотни крестьян и носильщиков ежедневно приносили сюда огромное количество товаров, которые жадно пожирал великий город: соль, ткани, драгоценные камни, какао, птицу, рыбу, оленину и, конечно, маис. Здесь же продавали и покупали рабов.
Хунак Кеель решительно повернул направо и пошел к пирамиде К'ук'улькана. По мере приближения пирамида становилась все выше и выше, а когда он подошел к ее подножию, вершина исчезла вместе с храмом. Перед Хунак Кеелем были теперь только крутые каменные ступени, убегавшие в бесконечную высь. Не раздумывая, он шагнул на первую ступень.
Он поднимался вверх, ощущая за спиной дыхание лишь одного человека: за ним шел старший из жрецов, приходивших к колодцу, - другие служители и толпа не решились последовать дальше.
Между колоннами храма его встретили жрецы. Они почтительно склонили головы, отчего длинные перья их головных уборов почти касались каменного пола. Туда, где лежала Циновка Ягуара, он вошел один. Хапай Кан и Чак Шиб Чак - Верховный жрец и Верховный правитель Чич'ен-Ица - ждали его.
Тысячи людей стояли у подножия пирамиды К'ук'улькана, чтобы увидеть человека, впервые вернувшегося к людям из Священного колодца. Эта весть с быстротой молнии облетела города и селения страны, вызывая у одних трепетное восхищение, у других недоверие. И только один человек с ужасом узнал о случившемся - это был правитель Майяпана Ах Меш Кук. Он понял, что ему пришел конец, и не ошибся: Хунак Кеель вышел из храма К'ук'улькана владыкой города Майяпан. Боги сдержали слово и выполнили данное ему обещание...
Трон владыки
Три дня от восхода до заката солнца восседал Хунак Кеель на невысоком деревянном троне владыки, установленном специально для вернувшегося на землю посланца к богам на Платформе тигров и орлов. Трон украсили дорогими тканями, золотом, драгоценными камнями, морскими раковинами и перьями редких птиц. Жрецы каждый день наряжали Хунак Кееля в пышные ритуальные одеяния и лишь затем отводили его к платформе и усаживали на троне.
Жрецы даже разрешили доступ в священную столицу простым крестьянам и свободным ремесленникам. Им позволили посмотреть на великое чудо, сотворенное всесильными богами, чтобы простой народ мог лишний раз убедиться в их благосклонности к правителю и жрецам города Чич'ен-Ица. И люди молча гуськом шли к Платформе тигров и орлов; так же молча смотрели на живое изваяние, утопавшее в ярких одеяниях, и, пораженные, уходили из города, не проронив ни единого слова. И только вдали от устрашавшего своим беспредельным могуществом города Чич'ен-Ица, в родном селении или в жалкой хижине крестьянина-полураба их языки развязывались, и рассказ об увиденном чуде обрастал самыми невероятными подробностями, на которые только была способна их фантазия.
Три дня Хунак Кеель, словно гипсовое изваяние, восседал на троне, и все три дня страдал от палящего солнца, жажды и голода - никто не смел даже приблизиться к посланцу к богам. Лишь с наступлением темноты жрецы помогали ему покинуть этот трон славы и жестоких пыток.
Хунак Кеель ничем не выдал своих страданий; он ни разу не шелохнулся, и только однажды силы чуть было не покинули его; в толпе среди испуганных лиц, разглядывавших его со страхом и любопытством, Хунак Кеель внезапно увидел того, кто приютил его, обессиленного и усталого, в своей бедной хижине, кто дал ему красную ритуальную краску. Но в глазах крестьянина, имя которого он даже не спросил тогда, Хунак Кеель увидел тот же испуг, тот же страх и любопытство. То ли крестьянин не узнал случайного гостя, то ли не осмелился поверить собственным глазам.