— Нет, — сказала Алена, — меня Вася просил какие-то его кассеты у родителей забрать и передать ему завтра.
— А он что, сам не может? — удивился Антон.
— Он там сейчас не появляется, — с неохотой объяснила Алена, — он как бы в бегах.
— Что значит «как бы в бегах»? От армии косит?
— Нет, от армии он уже откосил… он типа от наркомафии бегает.
— А разве у нас есть наркомафия? — еще с большим удивлением спросил Антон.
— Черт ее знает, — пожала плечами Алена, — бегать ведь можно и от того, что не существует.
Вкратце история Васи-Селезня сводилась к тому, что, получив «на реализацию» несколько килограмм афганской травы, он умудрился за месяц скурить и раздать почти все, не выручив ни копейки. К его удивлению, владельцы травы в один прекрасный день возникли на пороге, требуя свое. Не обнаружив денег, остатки травы они забрали, а Васе предложили на выбор несколько равно неприятных вариантов, включавших продажу родительской мебели, техники и в недалекой перспективе квартиры; отработку денег путем торговли более жесткими наркотиками под контролем васиных кредиторов, или немедленную — в течение трех дней — отдачу 800 долларов отступных. Последний вариант был, конечно, наиболее предпочтительным, но, вместе с тем, и наиболее невероятным, поскольку денег у Васи не было, а с родителей, как назло уехавших в деревню, тоже было нечего спросить — все их накопления лежали в банке «Чара» и вынуть их оттуда раньше, чем через месяц, не представлялось возможным. Свободных денег у них, само собой, не было.
Впрочем, глядя на дом, где они жил, впору было подумать, что денег нет вовсе: если у зданий, как у людей, существует свое проклятье, то проклятьем дома, где жили Селезневы, было ожидание. Двадцать последних советских лет дом безрезультатно ждал капитального ремонта, чтобы на излете перестройки возложить остаток надежд на богатую риэлтерскую фирму, которая все никак не появлялась. Вероятно, нехватка финансов компенсировалась перебором фекалий, резкий запах которых ударил Антону в нос, едва они зашли в подъезд. Лестница на второй этаж напоминала о бренности нашего мира лучше, чем любой заезжий евангелист.
Квартира алениных родителей служила прекрасным продолжением этой невысказанной проповеди. Когда-то это была обычная обеспеченная интеллигентская квартира. Но сегодня выменянные на макулатуру тома Александра Дюма, стоящие на чешских полках (с портретами Высоцкого и Визбора, вставленными между стеклами), выглядели ненамного лучше составленного в сервант хрусталя, радужные блики которого играли на выпуклом экране телевизора «Рубин».
Впрочем, Антон только мельком глянул в родительскую комнату — девушка сразу увела его на васину половину. Пресловутый generation gap, видимо, проходил прямо между комнатами: здесь уже не было портретов русских бардов, зато со стены во всей красе львиной гривы своих дредлокс смотрел Боб Марли. В комнате царило запустение, обои были в пятнах от загашенных — случайно или нарочно? — подумал Антон, — бычков, а кассеты были свалены горой в углу. На диване лежал раскрытый том Кастанеды и полная пепельница окурков от «Беломора».
— Знал бы ты, как я ненавижу моего брата, — сказала Алена, бессильно опускаясь на пол.
— Может, дунем? — предложил сердобольный Антон, нашаривая в кармане початый корабль.
И они дунули. Разок, а потом другой. И тут Антона срубило.
Проснулся он от чудовищного звона. «Эфиопы, — невпопад подумал он, — тоже православные. И значит, это растаманский благовест». Тут он проснулся окончательно и понял, что звонят в дверь. Также он понял, что спал не раздеваясь, а Алены нигде нет. Матерясь, он пошел в прихожую и, зачем-то накинув цепочку, приоткрыл дверь, даже не спросив, кто там.
Пришедшие напоминали продолжение дурного сна — впрочем, не того, что снился Антону.
— Вася дома? — спросил один из них.
— Неа, — ответил Антон, размышляя, сколько секунд понадобится каждому из гостей, чтобы высадить дверь.
— А где?
— Хуй его знает, я за него не ответчик, — сказал Антон и по изменившемуся лицу собеседника понял, что сказал что-то не то, и потому добавил, пытаясь собраться: — а вы по какому делу?
— Он нам должен, — сказал второй.
— Да, я слышал, — вспомнил Антон вчерашний рассказ Алены, — 800 баксов, так?
— 900 уже, — сказал первый визитер, — мы его на счетчик поставили. Завтра будет 950.
— Не будет, — сказал Антон, сам на себя удивляясь, — он вам деньги велел передать. Типа расплатились с ним, все нормально.
Он постарался вспомнить какое-нибудь специфичное слово — «в натуре»? «базаров нет»? — но подумал, что вряд ли сможет его правильно употребить и решил быть немногословным.
Достав бумажник, он вынул оттуда девять купюр — почти все, что осталось у него от лериной щедрости — и показал их гостям.
— Другое дело, — сказал второй.
При передаче денег возникла заминка — Антон стал судорожно соображать, не надо ли взять с названных гостей расписки, те же заподозрили Антона в желании денег им не давать. В конце концов, дверь захлопнулась, Антон запер замок и подумал, что надо бы позвонить Алене на работу, сказать, что васины проблемы он решил. Но страшно хотелось спать, и он свалился на диван в родительской комнате, пытаясь вспомнить сон, от которого его оторвали. Снились ему семь человек, сидящих за большим круглым столом. Перед каждым стоял металлический кубок, а над головой каждого, подобно короне, вращалась его личная планета.
Легкость, с которой Горский разрешил «Дело о девушке-самоубийце», вселяла в Антона надежду, что и «Дело о кислотном овердозе» можно разрешить так же успешно. Так что сделанное неделю назад предложение Владимира упало на подходящую почву: заваривая чай в селезневской кухне, Антон обдумывал слова Альперовича о том, кому это могло быть выгодно. Вне подозрений оказывались Лера и Поручик, который, как понял Антон, не был в доле. С Лерой он уже говорил — и, по логике расследования, нужно было теперь встретиться с Нордманом. По счастью, у Антона сохранился буклет клуба «Ржевский», который он, сам не зная зачем, прихватил в офисе Владимира. Найдя контактный телефон, он набрал номер, решив, что даже если Поручика нет в клубе, ему скажут, где его искать. Трубка заговорила похмельным голосом Нордмана:
— Добрый день, это говорит автоответчик клуба «Ржеский». Наш клуб работает с пяти часов вечера до восьми утра. Сейчас он закрыт, и чтобы утешиться, вы можете прослушать новый анекдот о поручике, признанный лучшим анекдотом прошлого месяца.
Под звук коротких гудков, Антон пытался вспомнить, в каком году был референдум и что за четыре вопроса на нем задавали. Вопросов вспомнить не удалось, что же касается даты народного волеизлияния, то Антон припомнил, что было это года полтора назад — как раз в том месяце, когда Никита привез из Амстердама двадцать марок кислоты и они устроили настоящий кислотный марафон в лучших традициях Кена Кизи и его Merry Pranksters. В конце концов они выяснили, что толерантность заметно возрастает, если принимать слишком часто: последние пять марок, можно сказать, пропали зря.
Когда вечером Антон добрался до Горского, Дима Зубов был уже там. Ни Алены, ни Олега не было, зато на столе лежал бумажный пакетик, про который Зубов как раз что-то объяснял:
— Одним словом — новая сильная вещь. Круто повышает интуитивный потенциал и дает очень яркие визуальные образы. На мой вкус — даже покруче кислоты будет. Ты ж известный психоделический гуру, должен оценить…
— Сколько стоит-то? — спросил Горский.
— Как говорили калифорнийские хиппи, — ответил ему Дима, — если ты считаешь, что можешь купить это, значит, ты не способен этим воспользоваться. — И без паузы добавил: — 40 долларов доза.
— Ого! — сказал Антон, но Горский показал ему на полку, где лежал приготовленный конверт с деньгами. Дима дал сдачу с полусотенной и уже собирался уходить, когда снова зашумело входное устройство. Через минуту в комнату вошел Олег.
Дима представился и протянул ему руку.
— Мы знакомы, — сказал Олег и руки не подал, а вместо этого кивнул Горскому и сказал: — Это он, я его узнал.
— В каком смысле — узнал? — спросил Дима, — мы, что, в «LSDance» встречались?
— Нет, на лестнице в доме Милы Аксаланц.
— Кого? — спросил Дима. По всем правилам жанра он должен был побледнеть, но он даже не изменился в лице.
— Девушки, которую ты убил, — начал было Олег, но Зубов перебил его:
— Ты что, охуел?
Горский попытался изобразить рукой примиряющий жест и с интонацией Кота Леопольда сказал:
— Ребята, давайте только не будем ругаться. Антон вот нам косячок смастерит, а мы пока побеседуем.
— Косячок — это дело, — сказал Зубов и плюхнулся на диван. Олег сел в кресло, а Антон устроился рядом с Димой и начал забивать.
— Понимаешь, — спокойно объяснил Горский, — мы тут на днях с Аленой Селезневой вспоминали ее одноклассницу, Милу Аксаланц. Они, как ты знаешь, играли в такую игру, типа всяких толкинутых игрищ… про Семитронье. Алена тебе рассказывала.
— Ну, — кивнул Дима.
— Дело в том, что кроме них только ты один знал всякие детали — имена, то-се… А Мила перед тем, как… — Горский помедлил, ища подходящее слово, — перед тем как перекинуться, успела Олегу сказать, что у нее только что был Дингард. А Олег как раз тебя встретил на лестнице…Ну, вот я тебя и хочу спросить: чего тебе от девушки надо было? Уж не секса же в самом деле.
Антон подивился тому, как Горский вел беседу: словно вина Зубова уже установлена, да и не вина это вовсе, а так — действие, не подлежащее моральной оценке и интересное только с точки зрения мотивации.
Дима пожал плечами.
— Да ты сам все понимаешь. Ты же гуру, ты должен понимать. Когда мне Алена рассказала про это дело, я страшно возбудился. Ты прикинь: это же галлюциноз! Галлюциноз безо всяких веществ, крутейшая вещь. Вот если тебе кто-то хороший трип рассказал, ты чего хочешь? Вещество такое же попробовать и такой же трип словить, так? А тут — что делать? Поскольку это девка — ее надо трахнуть. С Аленой тогда все обломилось, она меня два месяца мурыжила и так толком не дала… то есть дала, но потом уже, когда она этим Семитроньем вовсе не занималась. Неинтересно было, обычный перепихон.
Антон протянул Олегу косяк, тот прикурил его и передал Диме. Затянувшись, Зубов продолжил:
— И я решил, что если Милу эту самую трахнуть — то тогда вставит по-настоящему. Представляешь, ты ее ебешь, а она в это время в Семитронье… — и он захохотал.
— А не жалко… — начал Олег, но Дима перебил его:
— Конечно, жалко. Столько усилий — и все зря. Уж сколько ее обхаживал, чего только не придумывал — звонил, писал мелом на лестнице всякие глупости, просто как школьник… на секс развел — а все равно: не вставило. Меня от этого, собственно, и злость забрала: просыпаюсь утром, лежит девка подо мной и ни хуя не понимает, как ее наебали… может даже, что выебли, не понимает. Ну, я ей и велел глаза открыть. А как она меня узнала, пришлось съебывать. — Он еще раз затянулся и сказал: — Трава ваша, кстати, совсем не цепляет.
Трава, определил Антон, цепляла Зубова чрезвычайно неприятным для окружающих образом: он становился чрезмерно разговорчив, причем в какой-то алкогольно-матерной манере. Никогда не думал, что человек, который имеет дело с веществами почти профессионально, может оказаться настолько безмазовым, подумал он. Ему бы больше пошло водку пить.
— Милу, я спрашиваю, не жалко? — повторил Олег.
— Милу? — переспросил Дима и рассмеялся, словно эта мысль показалась ему очень смешной, — Она же на всю голову ебнутая. Это, можно считать, естественная убыль. Скажем, какой-то процент окончательно сходит с ума от психоделиков, а она от дефлорации ебнулась насмерть. В конце концов, суицид для провидцев — обычный риск. Достойный конец.
— Суицид — глупость, — сказал Горский.
— Да ты — подонок! — крикнул Олег и неожиданно вцепился Диме в волосы.
Это было одновременно неуместно и смешно. Антон подумал, что от фразы за версту несет старым советским кино, и кинулся оттаскивать Олега.
— Ну, хорошо, пусть я буду подонок, — сказал Дима, отдышавшись, — и дальше что? Не будете же вы на меня в милицию теперь заявлять. Да и за что?
— Как за что? — крикнул Олег с кресла, в котором его безо всяких усилий удерживал Антон, — Да вот за наркотики на тебя и стукнем! Думаешь, это западло? А что девушка под машину бросилась — не западло?
— Ну, знаешь, — как-то сразу обиделся Дима, — все-таки разница есть. Должны же быть хоть какие-то пределы.
— Еще скажи — понятия! — выкрикнул Олег и Горский, сквозь неожиданный смех, сказал:
— Ну, я думаю, мы без милиции обойдемся.
— Я не сомневаюсь, — ответил Дима, всем своим видом показывая, что он оценивает слова Олега как неуместную, но все-таки шутку, — мы тут все свои.
С этими словами он вдруг полез в карман и достал пейджер. Он быстро посмотрел на экранчик и деловым тоном сказал:
— Простите, ребята, дела, надо бежать. Клиенты не ждут.
Антон так и не понял, не то он не услышал звонка, не то Зубов просто придумал этот вызов, чтобы поскорее уйти.
Уже с порога комнаты Дима обернулся к Горскому:
— Ты звякни, скажи, как тебя вставило. Интересно же.
Когда за Зубовым закрылась дверь, Антон освободил Олега, который повел себя странно: тут же взял страницу газеты «Сегодня», лежавшую на столе у Горского, и начал аккуратно заворачивать в нее что-то, зажатое в кулаке.
— Ты чего? — опешил Антон
— Это волосы Зубова, — сказал Олег, — впрочем, ногти, конечно, было бы лучше… или зубы… но я побоялся, что силы не хватит. Я же не боксер.
— А зачем они тебе?
— Не понимаешь? — удивился Олег, — Слышь, Горский, он еще спрашивает — зачем? А скажи, у меня натурально получилось?
— Не очень, — сказал Горский, — я догадался. Особенно когда ты реплики с места начала подавать.
— Это я для правдоподобия… чтобы он не подумал, что я быстро остыл.
Олег сунул кулек в карман и сказал:
— Представляешь, менты меня останавливают, обыскивают, думают, что там трава — а там волосы. Ты, кстати, знаешь пиздатую историю про Пушкина?
Горский не знал, и Олег в красках рассказал известную московскую байку, про человека, родители которого давно, еще в шестидесятые, подозревали, что онпокуривает травку. И однажды они в кармане его пиджака нашли пакетик с какой-то органической субстанцией, явно растительного происхождения. Решили проверить что это. Мама велела привязать себя к стулу, папа свернул цигарку, она ее выкурила и, в общем, даже что-то почувствовала. Голова закружилась, то-се…
— А зачем к стулу привязывать-то? — спросил Антон.
— А она боялась, что вдруг буянить начнет или там в окно решит прыгнуть, — предположил Олег и продолжил: — Сын приходит домой, родители ему все рассказывают, так, мол, и так, нам все известно, не отпирайся, а он в ужасе говорит: «Мама! Что ты наделала! Это же былгроб Пушкина». И выясняется, что он ездил куда-то по пушкинским местам, а там, в шестидесятые, как раз Пушкина перезахоронили… и он отщипнул от гроба кусочек. Типа на память. А мама его и выкурила. Он потом хвастался, что его мать — единственный человек, который курил гроб Пушкина.
— Самое характерное, — сказал Горский, — что ее вставило.
— Неудивительно, — вспомнил васину комнату Антон, — Пушкин же был эфиоп. Как Хайле Силассе.
Олег поднялся.
— Пойду, чайник поставлю, — сказал он, — а то цеплять не цепляет, а сушняк налицо.
Когда он вышел, Антон спросил Горского:
— Юлик, а для чего ему волосы?
— Ну, в магии, наверное, будет упражняться. Не знаешь что ли, для чего людям волосы.
— Не, все-таки цепляет, — сообщил всем вернувшийся Олег, — я на кухне думал о том, что будет, если электрический чайник еще на плите подогреть. Совершенно ебнутая идея, да?
Антон кивнул и в свою очередь спросил:
— А ты из волос Зубова куколку будешь делать?
— Конечно. А как же иначе? Не в милицию же идти. Как-нибудь сами разберемся.
Антон пожал плечами. Он верил в магию — после того количества психоделиков, которые он принял, трудно было бы в нее не поверить — но допустить, что кто-то из людей его круга собирается ей всерьез заниматься, было как-то странно.
— А какая магия? — вежливо спросил он.
— Я бы описал это как смесь кроулианства и вуду, — ответил Олег.
— А… — протянул Антон, — каждый мужчина и женщина — это звезда. Как же, как же.
Эта фраза была единственным, что он знал о Кроули. Антон сам уже не помнил откуда.
— Типа того, — ответил Олег.
— А как вуду сочетается с Кроули? — спросил Горский.
— Легко, — Олег заметно возбудился, — вуду вовсе не догматическая религия. Она позволяет принимать в себя фрагменты любых практик и религий мира — от католицизма до кроулианства. Думаю, даже у Билли Грэхема можно что-то взять — неясно, правда, для чего.
— А ты из Димы сделаешь зомби? — поинтересовался Антон.
— Зачем? — удивился Олег, — просто убью.
Антон вежливо рассмеялся. «Вот человек, с которым я бы кислоту принимать не стал», — подумал он и тут же снова рассмеялся, вспомнив, с кем только ему не доводилось, как выражался Никита, «преломлять марку».
— И давно ты практикуешь? — спросил он.
— Да уж года полтора. Вот, машину себе наколдовал. Правда, она поломалась сейчас… так что надо еще работать и работать. Это тебе не бизнес — тут деньги легко не даются.
— Понятно, — Антон кивнул, — как травы не будет, к тебе приду.
— Ну, не знаю, — протянул Олег, — для других колдовать всегда сложно… совсем другое дело.
— А ты проходил посвящение, стал магом, да? — Антону было с одной стороны интересно, с другой — немного странно. Почему-то ему казалось, что настоящие маги не говорят о своих магических занятиях. Скорее он бы поверил в то, что маг — Горский.
— Меня скорее следует назватьфилью-ди-санта, — ответил Олег.
— А что это… — хотел было спросить Антон, но Олег, словно прочитав его недавние мысли, прервал его:
— Чего мы все об умном. Может, дунем на дорожку — и я пойду?
Когда за Олегом закрылась дверь, Антон сказал Горскому:
— Мне вот всегда было интересно: если вуду такая успешная практика, почему вудуисты, как правило, такие бедные люди? То есть я равнодушен к деньгам, но если бы их можно было наколдовать — я б не отказался.
— Давай не будем считать чужие деньги, — сказал Горский, — а лучше вернемся к этой истории про твоих деловых друзей, у которых, вероятно, свои способы наколдовывать капиталы. Ты мне много нового рассказал, но к разгадке мы не продвинулись. Ясно, что кто-то, кто был в курсе истории с цветиком-семицветиком, подкинул этой Жене марку кислоты… то есть не кислоты, а этой отравы. Сделать это мог любой, выгодно это всем… впрочем, все это было и так ясно.
— Почему?
— По требованиям жанра. Герметический детектив. Шесть подозреваемых, одна жертва. В случае топорно сделанной работы убийца — тот, на кого меньше всего падает подозрение.
— В каком смысле топорной работы? — удивился Антон.
— Если автор — халтурщик, — объяснил Горский, — потому что если он не халтурщик, то подозрение падает на всех в равной степени. Хотя, конечно, есть определенные идеологические предпочтения.
— Что значит… — начал было Антон, но Горский, судя по всему, вышел на автономный режим и не нуждался в дополнительных вопросах.
— Что я имею в виду под идеологическими предпочтениями? — спросил он сам себя. — Ну, к примеру, в советских детективах старый большевик никогда не может оказаться преступником. И даже старый заслуженный рабочий. Опять же, если детектив написал англичанин и действие происходит где-то в Европе, среди немцев и французов, то вряд ли единственный затесавшийся в их ряды британец окажется убийцей. Или, возьмем, к примеру, евреев. Ни один уважающий себя русский автор не рискнет делать главным преступником еврея: потому что тогда он сразу попадет под традиционные обвинения в антисемитизме.
— Значит, Поручика и Альперовича можно исключить? — ехидно спросил Антон.
— Можно было бы, если бы ты был уверен, что автор этой истории — русский.
— А кем он, собственно говоря, может быть, если действие происходит в Москве?
— Знамо кем, — сказал Горский, закатывая глаза под веки, — кто у нас автор всех происходящих с нами историй? Вот Он-то и есть. И о его национальности лично мне ничего неизвестно. А ведь автор — главная фигура в детективе. Например, ты понимаешь, почему все преступления в классическом детективе совершаются из-за секса или денег? — продолжил Горский. — Просто потому, что канон задал Конан-Дойль, а его Холмс сидел на кокаине. Если бы на Бейкер-стрит ели мескалин, то в детективах совершались бы одни только ритуальные убийства.
— Я думал, — сказал Антон, — все убийства как бы из-за денег, потому что типа бизнес.
— Ну, — задумчиво сказал Горский, — это смотря как посмотреть. Можно ведь считать, что психоделия и бизнес — почти одно и то же. Просто в одном случае циркулирует космическая энергия, а в другом — финансовые потоки.
Антон вспомнил Лерины деньги, уплывшие в конце концов к безвестным драгдилерам, и кивнул.
— Я вот когда-то читал, едва ли не в школе еще, что люди употребляют наркотики, в смысле жесткие наркотики, из-за тяги к саморазрушению. Я, между тем, уверен, что смертность среди банкиров больше, чем среди наркоманов. По крайней мере — сегодня в России. Так что можно сказать, что трупы убитых в разборках соответствуют томящимся в дурке телам, потерявшим свою душу в бесконечных дурных и благостных трипах, — отчеканил Горский.
Воспоминания о дилерах снова напомнили Антону об ушедшем Диме Зубове.
— Ты говоришь, — сказал он, — убийцу определяет, типа, автор для своих идеологических штук. Тогда получается, что Зубов оказался подонком, потому что он — дилер. А торговать наркотиками как бы плохо.
— Да ладно тебе, — сказал Горский, — кто нынче не приторговывает? Дилер — это человек, у которого доходы от торговли наркотиками составляют приличную часть его доходов. Хотя бы треть. Но, конечно, этот веский довод в милиции не предъявишь. С другой стороны, торговать наркотиками — неправильно.
— Даже если это психоделики?
— Даже если. Деньги можно брать только на покрытие расходов. Если ты считаешь, что наркотики — дрянь, то нехуй их продавать. Это, так сказать, случай герыча. Если же считаешь, что они — как святое причастие, то как можно торговать святым причастием?
— А третьего варианта нет?
— Остальные варианты — линейная комбинация этих двух. С различными коэффициентами. И результат такой же. На 30 процентов подлец, на 70 — святотатец. Или — наоборот. Но это, конечно, не повод, чтобы не пользоваться услугами дилеров.
— А Зубов кто?
— Зубов — несчастный человек, которого никогда ничего не вставляет. То есть вставляет — но не до конца. И потому он живет отраженным светом — рассказами тех, кого вставило. Потому его и сжигает зависть к тем, кто получает опыт, которого у него все равно нет — что он ни пробует. Оттого он и продает, оттого и с Милой спал — ну, ты сам слышал.
— А почему с ним так происходит?
— Можно, конечно, сказать «карма» или чего-нибудь про эндорфинный баланс. Но я думаю, что он просто не может поверить в подлинность каждого своего переживания, психоделического в том числе. Он все время сравнивает его с тем, что читал или слышал. А это, сам знаешь, последнее дело. Короче, чужой трип ему всегда интересней, просто потому что — чужой. Вот он и меня упрашивал рассказать, что я увижу под его порошком.
— Но цену не сбросил! — возмутился Антон
— Конечно. Я же, по его представлениям, свой кайф получу, а он — только деньги. Кстати, я порошок для тебя брал.
— Для меня?
— Ну да. Смотри: у Холмса от кокаина была мания величия и он верил в силу своего разума. Ты, кстати, знаешь, что кокаин изобрел Фрейд?
— Нет.
— Еще один фанатик рационального постижения мира, насколько я понимаю. И на сексе его здорово клинило. Так вот, мы же с тобой — не кокаинисты и потому не думаем, что узнаем правду, потому что такие умные. Просто есть место, где эта правда лежит — и надо туда попасть и ее увидеть. Все факты про эту Женю у тебя есть, убийцу ты видел. Так что осталось чем-то подстегнуть интуицию — и все. Случай сложный, потому нужно особое вещество. А если простой, как с Милой, то и травы хватает.
— А с Милой разве была трава?
— Да я же сразу все понял, когда ты мне про Шиповского рассказал. Покурил — и увидел эту девушку, которая в замке с тронами и прекрасными принцами. И понял, что ее просто кто-то на это развел. Ну, а поскольку Олег сказал, что видел какого-то парня, а Алена говорила, что поругана с Милой, то все было ясно. Она кому-то рассказала, а он и воспользовался. Дальше — дело техники, сам видел.
— А что Алена-то не пришла? — вспомнил Антон. — Небось, позвонить ей надо.
— А он что, сам не может? — удивился Антон.
— Он там сейчас не появляется, — с неохотой объяснила Алена, — он как бы в бегах.
— Что значит «как бы в бегах»? От армии косит?
— Нет, от армии он уже откосил… он типа от наркомафии бегает.
— А разве у нас есть наркомафия? — еще с большим удивлением спросил Антон.
— Черт ее знает, — пожала плечами Алена, — бегать ведь можно и от того, что не существует.
Вкратце история Васи-Селезня сводилась к тому, что, получив «на реализацию» несколько килограмм афганской травы, он умудрился за месяц скурить и раздать почти все, не выручив ни копейки. К его удивлению, владельцы травы в один прекрасный день возникли на пороге, требуя свое. Не обнаружив денег, остатки травы они забрали, а Васе предложили на выбор несколько равно неприятных вариантов, включавших продажу родительской мебели, техники и в недалекой перспективе квартиры; отработку денег путем торговли более жесткими наркотиками под контролем васиных кредиторов, или немедленную — в течение трех дней — отдачу 800 долларов отступных. Последний вариант был, конечно, наиболее предпочтительным, но, вместе с тем, и наиболее невероятным, поскольку денег у Васи не было, а с родителей, как назло уехавших в деревню, тоже было нечего спросить — все их накопления лежали в банке «Чара» и вынуть их оттуда раньше, чем через месяц, не представлялось возможным. Свободных денег у них, само собой, не было.
Впрочем, глядя на дом, где они жил, впору было подумать, что денег нет вовсе: если у зданий, как у людей, существует свое проклятье, то проклятьем дома, где жили Селезневы, было ожидание. Двадцать последних советских лет дом безрезультатно ждал капитального ремонта, чтобы на излете перестройки возложить остаток надежд на богатую риэлтерскую фирму, которая все никак не появлялась. Вероятно, нехватка финансов компенсировалась перебором фекалий, резкий запах которых ударил Антону в нос, едва они зашли в подъезд. Лестница на второй этаж напоминала о бренности нашего мира лучше, чем любой заезжий евангелист.
Квартира алениных родителей служила прекрасным продолжением этой невысказанной проповеди. Когда-то это была обычная обеспеченная интеллигентская квартира. Но сегодня выменянные на макулатуру тома Александра Дюма, стоящие на чешских полках (с портретами Высоцкого и Визбора, вставленными между стеклами), выглядели ненамного лучше составленного в сервант хрусталя, радужные блики которого играли на выпуклом экране телевизора «Рубин».
Впрочем, Антон только мельком глянул в родительскую комнату — девушка сразу увела его на васину половину. Пресловутый generation gap, видимо, проходил прямо между комнатами: здесь уже не было портретов русских бардов, зато со стены во всей красе львиной гривы своих дредлокс смотрел Боб Марли. В комнате царило запустение, обои были в пятнах от загашенных — случайно или нарочно? — подумал Антон, — бычков, а кассеты были свалены горой в углу. На диване лежал раскрытый том Кастанеды и полная пепельница окурков от «Беломора».
— Знал бы ты, как я ненавижу моего брата, — сказала Алена, бессильно опускаясь на пол.
— Может, дунем? — предложил сердобольный Антон, нашаривая в кармане початый корабль.
И они дунули. Разок, а потом другой. И тут Антона срубило.
Проснулся он от чудовищного звона. «Эфиопы, — невпопад подумал он, — тоже православные. И значит, это растаманский благовест». Тут он проснулся окончательно и понял, что звонят в дверь. Также он понял, что спал не раздеваясь, а Алены нигде нет. Матерясь, он пошел в прихожую и, зачем-то накинув цепочку, приоткрыл дверь, даже не спросив, кто там.
Пришедшие напоминали продолжение дурного сна — впрочем, не того, что снился Антону.
— Вася дома? — спросил один из них.
— Неа, — ответил Антон, размышляя, сколько секунд понадобится каждому из гостей, чтобы высадить дверь.
— А где?
— Хуй его знает, я за него не ответчик, — сказал Антон и по изменившемуся лицу собеседника понял, что сказал что-то не то, и потому добавил, пытаясь собраться: — а вы по какому делу?
— Он нам должен, — сказал второй.
— Да, я слышал, — вспомнил Антон вчерашний рассказ Алены, — 800 баксов, так?
— 900 уже, — сказал первый визитер, — мы его на счетчик поставили. Завтра будет 950.
— Не будет, — сказал Антон, сам на себя удивляясь, — он вам деньги велел передать. Типа расплатились с ним, все нормально.
Он постарался вспомнить какое-нибудь специфичное слово — «в натуре»? «базаров нет»? — но подумал, что вряд ли сможет его правильно употребить и решил быть немногословным.
Достав бумажник, он вынул оттуда девять купюр — почти все, что осталось у него от лериной щедрости — и показал их гостям.
— Другое дело, — сказал второй.
При передаче денег возникла заминка — Антон стал судорожно соображать, не надо ли взять с названных гостей расписки, те же заподозрили Антона в желании денег им не давать. В конце концов, дверь захлопнулась, Антон запер замок и подумал, что надо бы позвонить Алене на работу, сказать, что васины проблемы он решил. Но страшно хотелось спать, и он свалился на диван в родительской комнате, пытаясь вспомнить сон, от которого его оторвали. Снились ему семь человек, сидящих за большим круглым столом. Перед каждым стоял металлический кубок, а над головой каждого, подобно короне, вращалась его личная планета.
Легкость, с которой Горский разрешил «Дело о девушке-самоубийце», вселяла в Антона надежду, что и «Дело о кислотном овердозе» можно разрешить так же успешно. Так что сделанное неделю назад предложение Владимира упало на подходящую почву: заваривая чай в селезневской кухне, Антон обдумывал слова Альперовича о том, кому это могло быть выгодно. Вне подозрений оказывались Лера и Поручик, который, как понял Антон, не был в доле. С Лерой он уже говорил — и, по логике расследования, нужно было теперь встретиться с Нордманом. По счастью, у Антона сохранился буклет клуба «Ржевский», который он, сам не зная зачем, прихватил в офисе Владимира. Найдя контактный телефон, он набрал номер, решив, что даже если Поручика нет в клубе, ему скажут, где его искать. Трубка заговорила похмельным голосом Нордмана:
— Добрый день, это говорит автоответчик клуба «Ржеский». Наш клуб работает с пяти часов вечера до восьми утра. Сейчас он закрыт, и чтобы утешиться, вы можете прослушать новый анекдот о поручике, признанный лучшим анекдотом прошлого месяца.
Поручик Ржевский решил принять участие в подготовке референдума. Агитаторы сообщили ему новый лозунг: «Чтобы не стряслась беда, голосуй „нет нет да да“„. Ну, Поручик обрадовался, пришел к господам офицерам и говорит: «Господа офицеры! Мне тут новый каламбур сказали. Я дословно не помню, но речь там о референдуме. Короче, что-то вроде: «Чтобы не стряслась беда, суй свой хуй туда-сюда“.Спасибо за внимание.
Под звук коротких гудков, Антон пытался вспомнить, в каком году был референдум и что за четыре вопроса на нем задавали. Вопросов вспомнить не удалось, что же касается даты народного волеизлияния, то Антон припомнил, что было это года полтора назад — как раз в том месяце, когда Никита привез из Амстердама двадцать марок кислоты и они устроили настоящий кислотный марафон в лучших традициях Кена Кизи и его Merry Pranksters. В конце концов они выяснили, что толерантность заметно возрастает, если принимать слишком часто: последние пять марок, можно сказать, пропали зря.
Когда вечером Антон добрался до Горского, Дима Зубов был уже там. Ни Алены, ни Олега не было, зато на столе лежал бумажный пакетик, про который Зубов как раз что-то объяснял:
— Одним словом — новая сильная вещь. Круто повышает интуитивный потенциал и дает очень яркие визуальные образы. На мой вкус — даже покруче кислоты будет. Ты ж известный психоделический гуру, должен оценить…
— Сколько стоит-то? — спросил Горский.
— Как говорили калифорнийские хиппи, — ответил ему Дима, — если ты считаешь, что можешь купить это, значит, ты не способен этим воспользоваться. — И без паузы добавил: — 40 долларов доза.
— Ого! — сказал Антон, но Горский показал ему на полку, где лежал приготовленный конверт с деньгами. Дима дал сдачу с полусотенной и уже собирался уходить, когда снова зашумело входное устройство. Через минуту в комнату вошел Олег.
Дима представился и протянул ему руку.
— Мы знакомы, — сказал Олег и руки не подал, а вместо этого кивнул Горскому и сказал: — Это он, я его узнал.
— В каком смысле — узнал? — спросил Дима, — мы, что, в «LSDance» встречались?
— Нет, на лестнице в доме Милы Аксаланц.
— Кого? — спросил Дима. По всем правилам жанра он должен был побледнеть, но он даже не изменился в лице.
— Девушки, которую ты убил, — начал было Олег, но Зубов перебил его:
— Ты что, охуел?
Горский попытался изобразить рукой примиряющий жест и с интонацией Кота Леопольда сказал:
— Ребята, давайте только не будем ругаться. Антон вот нам косячок смастерит, а мы пока побеседуем.
— Косячок — это дело, — сказал Зубов и плюхнулся на диван. Олег сел в кресло, а Антон устроился рядом с Димой и начал забивать.
— Понимаешь, — спокойно объяснил Горский, — мы тут на днях с Аленой Селезневой вспоминали ее одноклассницу, Милу Аксаланц. Они, как ты знаешь, играли в такую игру, типа всяких толкинутых игрищ… про Семитронье. Алена тебе рассказывала.
— Ну, — кивнул Дима.
— Дело в том, что кроме них только ты один знал всякие детали — имена, то-се… А Мила перед тем, как… — Горский помедлил, ища подходящее слово, — перед тем как перекинуться, успела Олегу сказать, что у нее только что был Дингард. А Олег как раз тебя встретил на лестнице…Ну, вот я тебя и хочу спросить: чего тебе от девушки надо было? Уж не секса же в самом деле.
Антон подивился тому, как Горский вел беседу: словно вина Зубова уже установлена, да и не вина это вовсе, а так — действие, не подлежащее моральной оценке и интересное только с точки зрения мотивации.
Дима пожал плечами.
— Да ты сам все понимаешь. Ты же гуру, ты должен понимать. Когда мне Алена рассказала про это дело, я страшно возбудился. Ты прикинь: это же галлюциноз! Галлюциноз безо всяких веществ, крутейшая вещь. Вот если тебе кто-то хороший трип рассказал, ты чего хочешь? Вещество такое же попробовать и такой же трип словить, так? А тут — что делать? Поскольку это девка — ее надо трахнуть. С Аленой тогда все обломилось, она меня два месяца мурыжила и так толком не дала… то есть дала, но потом уже, когда она этим Семитроньем вовсе не занималась. Неинтересно было, обычный перепихон.
Антон протянул Олегу косяк, тот прикурил его и передал Диме. Затянувшись, Зубов продолжил:
— И я решил, что если Милу эту самую трахнуть — то тогда вставит по-настоящему. Представляешь, ты ее ебешь, а она в это время в Семитронье… — и он захохотал.
— А не жалко… — начал Олег, но Дима перебил его:
— Конечно, жалко. Столько усилий — и все зря. Уж сколько ее обхаживал, чего только не придумывал — звонил, писал мелом на лестнице всякие глупости, просто как школьник… на секс развел — а все равно: не вставило. Меня от этого, собственно, и злость забрала: просыпаюсь утром, лежит девка подо мной и ни хуя не понимает, как ее наебали… может даже, что выебли, не понимает. Ну, я ей и велел глаза открыть. А как она меня узнала, пришлось съебывать. — Он еще раз затянулся и сказал: — Трава ваша, кстати, совсем не цепляет.
Трава, определил Антон, цепляла Зубова чрезвычайно неприятным для окружающих образом: он становился чрезмерно разговорчив, причем в какой-то алкогольно-матерной манере. Никогда не думал, что человек, который имеет дело с веществами почти профессионально, может оказаться настолько безмазовым, подумал он. Ему бы больше пошло водку пить.
— Милу, я спрашиваю, не жалко? — повторил Олег.
— Милу? — переспросил Дима и рассмеялся, словно эта мысль показалась ему очень смешной, — Она же на всю голову ебнутая. Это, можно считать, естественная убыль. Скажем, какой-то процент окончательно сходит с ума от психоделиков, а она от дефлорации ебнулась насмерть. В конце концов, суицид для провидцев — обычный риск. Достойный конец.
— Суицид — глупость, — сказал Горский.
— Да ты — подонок! — крикнул Олег и неожиданно вцепился Диме в волосы.
Это было одновременно неуместно и смешно. Антон подумал, что от фразы за версту несет старым советским кино, и кинулся оттаскивать Олега.
— Ну, хорошо, пусть я буду подонок, — сказал Дима, отдышавшись, — и дальше что? Не будете же вы на меня в милицию теперь заявлять. Да и за что?
— Как за что? — крикнул Олег с кресла, в котором его безо всяких усилий удерживал Антон, — Да вот за наркотики на тебя и стукнем! Думаешь, это западло? А что девушка под машину бросилась — не западло?
— Ну, знаешь, — как-то сразу обиделся Дима, — все-таки разница есть. Должны же быть хоть какие-то пределы.
— Еще скажи — понятия! — выкрикнул Олег и Горский, сквозь неожиданный смех, сказал:
— Ну, я думаю, мы без милиции обойдемся.
— Я не сомневаюсь, — ответил Дима, всем своим видом показывая, что он оценивает слова Олега как неуместную, но все-таки шутку, — мы тут все свои.
С этими словами он вдруг полез в карман и достал пейджер. Он быстро посмотрел на экранчик и деловым тоном сказал:
— Простите, ребята, дела, надо бежать. Клиенты не ждут.
Антон так и не понял, не то он не услышал звонка, не то Зубов просто придумал этот вызов, чтобы поскорее уйти.
Уже с порога комнаты Дима обернулся к Горскому:
— Ты звякни, скажи, как тебя вставило. Интересно же.
Когда за Зубовым закрылась дверь, Антон освободил Олега, который повел себя странно: тут же взял страницу газеты «Сегодня», лежавшую на столе у Горского, и начал аккуратно заворачивать в нее что-то, зажатое в кулаке.
— Ты чего? — опешил Антон
— Это волосы Зубова, — сказал Олег, — впрочем, ногти, конечно, было бы лучше… или зубы… но я побоялся, что силы не хватит. Я же не боксер.
— А зачем они тебе?
— Не понимаешь? — удивился Олег, — Слышь, Горский, он еще спрашивает — зачем? А скажи, у меня натурально получилось?
— Не очень, — сказал Горский, — я догадался. Особенно когда ты реплики с места начала подавать.
— Это я для правдоподобия… чтобы он не подумал, что я быстро остыл.
Олег сунул кулек в карман и сказал:
— Представляешь, менты меня останавливают, обыскивают, думают, что там трава — а там волосы. Ты, кстати, знаешь пиздатую историю про Пушкина?
Горский не знал, и Олег в красках рассказал известную московскую байку, про человека, родители которого давно, еще в шестидесятые, подозревали, что онпокуривает травку. И однажды они в кармане его пиджака нашли пакетик с какой-то органической субстанцией, явно растительного происхождения. Решили проверить что это. Мама велела привязать себя к стулу, папа свернул цигарку, она ее выкурила и, в общем, даже что-то почувствовала. Голова закружилась, то-се…
— А зачем к стулу привязывать-то? — спросил Антон.
— А она боялась, что вдруг буянить начнет или там в окно решит прыгнуть, — предположил Олег и продолжил: — Сын приходит домой, родители ему все рассказывают, так, мол, и так, нам все известно, не отпирайся, а он в ужасе говорит: «Мама! Что ты наделала! Это же былгроб Пушкина». И выясняется, что он ездил куда-то по пушкинским местам, а там, в шестидесятые, как раз Пушкина перезахоронили… и он отщипнул от гроба кусочек. Типа на память. А мама его и выкурила. Он потом хвастался, что его мать — единственный человек, который курил гроб Пушкина.
— Самое характерное, — сказал Горский, — что ее вставило.
— Неудивительно, — вспомнил васину комнату Антон, — Пушкин же был эфиоп. Как Хайле Силассе.
Олег поднялся.
— Пойду, чайник поставлю, — сказал он, — а то цеплять не цепляет, а сушняк налицо.
Когда он вышел, Антон спросил Горского:
— Юлик, а для чего ему волосы?
— Ну, в магии, наверное, будет упражняться. Не знаешь что ли, для чего людям волосы.
— Не, все-таки цепляет, — сообщил всем вернувшийся Олег, — я на кухне думал о том, что будет, если электрический чайник еще на плите подогреть. Совершенно ебнутая идея, да?
Антон кивнул и в свою очередь спросил:
— А ты из волос Зубова куколку будешь делать?
— Конечно. А как же иначе? Не в милицию же идти. Как-нибудь сами разберемся.
Антон пожал плечами. Он верил в магию — после того количества психоделиков, которые он принял, трудно было бы в нее не поверить — но допустить, что кто-то из людей его круга собирается ей всерьез заниматься, было как-то странно.
— А какая магия? — вежливо спросил он.
— Я бы описал это как смесь кроулианства и вуду, — ответил Олег.
— А… — протянул Антон, — каждый мужчина и женщина — это звезда. Как же, как же.
Эта фраза была единственным, что он знал о Кроули. Антон сам уже не помнил откуда.
— Типа того, — ответил Олег.
— А как вуду сочетается с Кроули? — спросил Горский.
— Легко, — Олег заметно возбудился, — вуду вовсе не догматическая религия. Она позволяет принимать в себя фрагменты любых практик и религий мира — от католицизма до кроулианства. Думаю, даже у Билли Грэхема можно что-то взять — неясно, правда, для чего.
— А ты из Димы сделаешь зомби? — поинтересовался Антон.
— Зачем? — удивился Олег, — просто убью.
Антон вежливо рассмеялся. «Вот человек, с которым я бы кислоту принимать не стал», — подумал он и тут же снова рассмеялся, вспомнив, с кем только ему не доводилось, как выражался Никита, «преломлять марку».
— И давно ты практикуешь? — спросил он.
— Да уж года полтора. Вот, машину себе наколдовал. Правда, она поломалась сейчас… так что надо еще работать и работать. Это тебе не бизнес — тут деньги легко не даются.
— Понятно, — Антон кивнул, — как травы не будет, к тебе приду.
— Ну, не знаю, — протянул Олег, — для других колдовать всегда сложно… совсем другое дело.
— А ты проходил посвящение, стал магом, да? — Антону было с одной стороны интересно, с другой — немного странно. Почему-то ему казалось, что настоящие маги не говорят о своих магических занятиях. Скорее он бы поверил в то, что маг — Горский.
— Меня скорее следует назватьфилью-ди-санта, — ответил Олег.
— А что это… — хотел было спросить Антон, но Олег, словно прочитав его недавние мысли, прервал его:
— Чего мы все об умном. Может, дунем на дорожку — и я пойду?
Когда за Олегом закрылась дверь, Антон сказал Горскому:
— Мне вот всегда было интересно: если вуду такая успешная практика, почему вудуисты, как правило, такие бедные люди? То есть я равнодушен к деньгам, но если бы их можно было наколдовать — я б не отказался.
— Давай не будем считать чужие деньги, — сказал Горский, — а лучше вернемся к этой истории про твоих деловых друзей, у которых, вероятно, свои способы наколдовывать капиталы. Ты мне много нового рассказал, но к разгадке мы не продвинулись. Ясно, что кто-то, кто был в курсе истории с цветиком-семицветиком, подкинул этой Жене марку кислоты… то есть не кислоты, а этой отравы. Сделать это мог любой, выгодно это всем… впрочем, все это было и так ясно.
— Почему?
— По требованиям жанра. Герметический детектив. Шесть подозреваемых, одна жертва. В случае топорно сделанной работы убийца — тот, на кого меньше всего падает подозрение.
— В каком смысле топорной работы? — удивился Антон.
— Если автор — халтурщик, — объяснил Горский, — потому что если он не халтурщик, то подозрение падает на всех в равной степени. Хотя, конечно, есть определенные идеологические предпочтения.
— Что значит… — начал было Антон, но Горский, судя по всему, вышел на автономный режим и не нуждался в дополнительных вопросах.
— Что я имею в виду под идеологическими предпочтениями? — спросил он сам себя. — Ну, к примеру, в советских детективах старый большевик никогда не может оказаться преступником. И даже старый заслуженный рабочий. Опять же, если детектив написал англичанин и действие происходит где-то в Европе, среди немцев и французов, то вряд ли единственный затесавшийся в их ряды британец окажется убийцей. Или, возьмем, к примеру, евреев. Ни один уважающий себя русский автор не рискнет делать главным преступником еврея: потому что тогда он сразу попадет под традиционные обвинения в антисемитизме.
— Значит, Поручика и Альперовича можно исключить? — ехидно спросил Антон.
— Можно было бы, если бы ты был уверен, что автор этой истории — русский.
— А кем он, собственно говоря, может быть, если действие происходит в Москве?
— Знамо кем, — сказал Горский, закатывая глаза под веки, — кто у нас автор всех происходящих с нами историй? Вот Он-то и есть. И о его национальности лично мне ничего неизвестно. А ведь автор — главная фигура в детективе. Например, ты понимаешь, почему все преступления в классическом детективе совершаются из-за секса или денег? — продолжил Горский. — Просто потому, что канон задал Конан-Дойль, а его Холмс сидел на кокаине. Если бы на Бейкер-стрит ели мескалин, то в детективах совершались бы одни только ритуальные убийства.
— Я думал, — сказал Антон, — все убийства как бы из-за денег, потому что типа бизнес.
— Ну, — задумчиво сказал Горский, — это смотря как посмотреть. Можно ведь считать, что психоделия и бизнес — почти одно и то же. Просто в одном случае циркулирует космическая энергия, а в другом — финансовые потоки.
Антон вспомнил Лерины деньги, уплывшие в конце концов к безвестным драгдилерам, и кивнул.
— Я вот когда-то читал, едва ли не в школе еще, что люди употребляют наркотики, в смысле жесткие наркотики, из-за тяги к саморазрушению. Я, между тем, уверен, что смертность среди банкиров больше, чем среди наркоманов. По крайней мере — сегодня в России. Так что можно сказать, что трупы убитых в разборках соответствуют томящимся в дурке телам, потерявшим свою душу в бесконечных дурных и благостных трипах, — отчеканил Горский.
Воспоминания о дилерах снова напомнили Антону об ушедшем Диме Зубове.
— Ты говоришь, — сказал он, — убийцу определяет, типа, автор для своих идеологических штук. Тогда получается, что Зубов оказался подонком, потому что он — дилер. А торговать наркотиками как бы плохо.
— Да ладно тебе, — сказал Горский, — кто нынче не приторговывает? Дилер — это человек, у которого доходы от торговли наркотиками составляют приличную часть его доходов. Хотя бы треть. Но, конечно, этот веский довод в милиции не предъявишь. С другой стороны, торговать наркотиками — неправильно.
— Даже если это психоделики?
— Даже если. Деньги можно брать только на покрытие расходов. Если ты считаешь, что наркотики — дрянь, то нехуй их продавать. Это, так сказать, случай герыча. Если же считаешь, что они — как святое причастие, то как можно торговать святым причастием?
— А третьего варианта нет?
— Остальные варианты — линейная комбинация этих двух. С различными коэффициентами. И результат такой же. На 30 процентов подлец, на 70 — святотатец. Или — наоборот. Но это, конечно, не повод, чтобы не пользоваться услугами дилеров.
— А Зубов кто?
— Зубов — несчастный человек, которого никогда ничего не вставляет. То есть вставляет — но не до конца. И потому он живет отраженным светом — рассказами тех, кого вставило. Потому его и сжигает зависть к тем, кто получает опыт, которого у него все равно нет — что он ни пробует. Оттого он и продает, оттого и с Милой спал — ну, ты сам слышал.
— А почему с ним так происходит?
— Можно, конечно, сказать «карма» или чего-нибудь про эндорфинный баланс. Но я думаю, что он просто не может поверить в подлинность каждого своего переживания, психоделического в том числе. Он все время сравнивает его с тем, что читал или слышал. А это, сам знаешь, последнее дело. Короче, чужой трип ему всегда интересней, просто потому что — чужой. Вот он и меня упрашивал рассказать, что я увижу под его порошком.
— Но цену не сбросил! — возмутился Антон
— Конечно. Я же, по его представлениям, свой кайф получу, а он — только деньги. Кстати, я порошок для тебя брал.
— Для меня?
— Ну да. Смотри: у Холмса от кокаина была мания величия и он верил в силу своего разума. Ты, кстати, знаешь, что кокаин изобрел Фрейд?
— Нет.
— Еще один фанатик рационального постижения мира, насколько я понимаю. И на сексе его здорово клинило. Так вот, мы же с тобой — не кокаинисты и потому не думаем, что узнаем правду, потому что такие умные. Просто есть место, где эта правда лежит — и надо туда попасть и ее увидеть. Все факты про эту Женю у тебя есть, убийцу ты видел. Так что осталось чем-то подстегнуть интуицию — и все. Случай сложный, потому нужно особое вещество. А если простой, как с Милой, то и травы хватает.
— А с Милой разве была трава?
— Да я же сразу все понял, когда ты мне про Шиповского рассказал. Покурил — и увидел эту девушку, которая в замке с тронами и прекрасными принцами. И понял, что ее просто кто-то на это развел. Ну, а поскольку Олег сказал, что видел какого-то парня, а Алена говорила, что поругана с Милой, то все было ясно. Она кому-то рассказала, а он и воспользовался. Дальше — дело техники, сам видел.
— А что Алена-то не пришла? — вспомнил Антон. — Небось, позвонить ей надо.