— Да что звонить, — ответил Горский, — она и так все с самого начала знала. Куда раньше нас с тобой.
Трудно было понять, каменный ли это забор или бесконечная задняя стена гаражей. Казалось, электричка едет мимо стены уже целую вечность — и Антон готов был поручиться, что выкуренный в тамбуре косяк тут ни при чем. Бетонная поверхность была покрыта примитивными граффити, в которых имена российских политиков как-то странно сочетались с бессмысленными английскими словами. И те, и другие, казалось, пережили какую-то неведомую трансформацию: Эльцин и Гайдарайс выглядели ничуть не лучше слов типа Chelsi или Unaited. Вероятно, подумал Антон, две банды граффитчиков воевали на этой стене… или надписи являлись какими-то секретными сигналами. Но их неясный смысл был, вне сомнения, мрачным и агрессивным, так что даже не хотелось представлять, под каким наркотиком он мог бы открыться.
Антон ехал в загородный дом Владимира. Хозяину он наплел что-то про забытые там вещи и необходимость еще раз осмотреть место происшествия, но настоящая его цель была иной. Впрочем, шансы, что все сложится благополучно, были невелики, хотя попробовать стоило.
На этот раз он встретил у Владимира Леню Онтипенко. И опять Владимир, совершенно не стесняясь возможного подозреваемого, спрашивал Антона, как подвигается расследование. Казалось, всем своим видом Белов давал понять, что ни Онтипенко, ни Альперович не могут быть убийцами. Оставались Роман и Поручик, женин муж и ее бывший любовник.
Что означали эти намеки? Что Белов хочет прикрыть своих наиболее близких друзей? Что он хочет увести следствие по ложному следу? Что инициировав расследование, он не заинтересован в том, чтобы убийца был найден? Уж не потому ли, что он внезапно узнал что-то, что изменило его планы после того, как он уже нанял Антона?
Впрочем, куда сильнее намеков Белова — если это были намеки — Антона занимали аналогии между историями гибели Милы и Жени. Сходство их было разительным: девушки погибли с разницей в несколько часов, в обоих случаях их смерть напоминала самоубийство, но на самом деле могло считаться убийством. И главное — в обоих случаях фигурировала цифра «семь»: семь тронов сказочного королевства вторили семи лепесткам волшебного цветка; корни обоих преступлений уходили в детство жертв. Лере выпадала роль Алены, подруги и напарницы по играм. Ему, Антону, роль любовника подруги.
Труднее всего, однако, оказывалось разложить оставшихся действующих лиц. Пятеро одноклассников Жени и Леры должны были соответствовать Шиповскому, Зубову, Гоше и, вероятно, главному «летючу» — Воробьеву. Для симметрии следовало добавить Олега, функция которого, видимо, соответствовали функции Белова — инициатора расследования. Оставалось понять, кто из четырех оставшихся соответствовал Диме Зубову.
«Эти две компании — как два вида граффити», — подумал Антон, — «Они — на разных языках, но об одном и том же.»
Оставалось понять — о чем.
С шумом по вагону прошел книгоноша, предлагая «свежие американские детективы», изданные, наверное, еще при советской власти. Пьяный мужик, нагнувшись к Антону, спросил, какая станция следующая. Антон не знал, и тот удалился, недовольный.
«Это только на первый взгляд кажется, что нынешние коммерсанты оторвались от народа, — подумал Антон, — на самом деле они — точно такие же. Потому что реально не существует людей, а существуют вещества, которые они употребляют. Хлеб, вода, вино, трава, водка. Мясо или растения».
В этом смысле тридцатилетние Белов и Нордман были куда ближе к мужику из электрички, чем к Антону. Мои сверстники, подумал он, совсем другие, не потому что моложе, а потому что не пьют. Разве что Альперович и Лера могли усидеть на этих двух стульях сразу.
Альперович будет Шиповским, решил он. Потому что мне нравится. Потому что у Рекса Стаута если кто нравится Арчи Гудвину, значит, он хороший, а я нынче — за Гудвина.
Стоп, сказал себе Антон. Так далеко можно зайти. Горский же предупреждал, что нам неизвестно, кто автор этого детектива. И потому все, что мы имеем — это цифра семь и сходство двух сюжетов. От этого и будем плясать.
Что он знал о Зубове? Только то, что тот был когда-то любовником Алены, так сказать, предшественником Антона. Если, конечно, одна проведенная вместе ночь дает право называться любовником. «Любовник» было старое слово, слово из книжек. Из тех, других, книжек, которые Антон читал, когда еще не было русского Кастанеды. Из макулатурного Дюма, пылящегося нынче на полках алениных родителей. Любовником Леры был, очевидно, Поручик. Потому что иначе — зачем бы он дал ей денег? И, значит, все нити вели к нему. Поскольку автор этого детектива не был русским, национальность не служила алиби.
От станции до дома Владимира идти было довольно долго. Купить дом в таком месте мог только человек, который не предполагал, что туда будут добираться иначе, чем на машине.
Главной проблемой в психоделическом способе детективного расследования, предложенным Горским, было то, что в измененном состоянии так называемого сознания было довольно трудно сосредоточиться. Текучесть предметов вполне соответствовала текучести мыслей, переходивших с одной идеи на другую, — что-то вроде галлюцинаторной паутинки, возникавшей на любой поверхности, на какую ни посмотри. Зафиксировать ее взглядом было так же трудно, как удержать в голове одну мысль или один вопрос. Тем более, если это был вопрос «кто убил?», от которого за версту несло паранойей, изменой и бэд-трипом. Потому нужен был якорь, предмет концентрации, что-то вроде места силы у Кастанеды. Лучше всего — вещь, принадлежавшая Жене. Самым простым было попросить что-нибудь у Романа, но Антон, склонный подозревать его едва ли не в первую очередь, не хотел одалживаться. Да и в конце концов, как объяснить ему свою просьбу? «Не дадите ли вы мне какую-нибудь вещь вашей покойной жены? Я тут решил посвятить ей один свой трип».
И потому оставалось одно — поехать на дачу Белова и поискать что-нибудь там: собирались в спешке, вполне могли забыть в женькиной комнате косметику, белье, сережку… что еще остается от умерших женщин?
Вероятность, конечно, была мала, но попробовать стоило. Тем более, что Антон сам не знал, так ли уж он хочет, чтобы его путешествие оказалось результативным. Предложенный Горским трип немного пугал его: он боялся, что, сконцентрировавшись на Жене, узнает не столько о ее смерти, сколько о посмертной жизни. Оказаться по ту сторону, да еще и в чужом сознании, Антон немного опасался.
Проходя по поселку, Антон внезапно увидел этот жилой массив, выстроенный вокруг гигантской усадьбы, как отдельный организм, расположенный вокруг сердца — или, если угодно, мозга. Красные комиссары двадцатых или Владимир Белов девяностых, с точки зрения этого организма были одним и тем же: вирусом, внедрявшимся в него и захватывающим «пульт управления». Вероятно, благодаря этому поселок и приобрел иммунитет, словно после вакцинации: он приучился жить так, словно в его центре было пусто. Дом Белова существовал сам по себе, со своим высоким забором, видеокамерами слежения и вычурными, явно недавними, воротами. Только в одной из поселковых улиц, вероятно, и сегодня еще носящих гордое имя Горького или Ленина, стояла припаркованная иномарка. Антон прошел мимо нее, подумав, что, видимо, Владимир был не единственным «новым русским», купившим здесь дом.
Отперев ворота, Антон вошел во двор. Раньше здесь был сад, но за годы Советской власти он пришел в запустение, и Владимир велел вырубить его: теперь на всем пространстве от ворот до дома виднелись только пни — немым напоминанием о чеховской пьесе.
Антон вспомнил, как в прошлый раз покидал этот двор — и вдруг сердце его учащенно забилось. Он понял, что не вернется сегодня без трофея: словно на фотобумаге, на сетчатке его глаза проступила женина комната — вид через закрывающуюся дверь. На полу, там, куда ее кинул Леня, лежала скомканная бумажка.
Там она должна лежать и сейчас, подумал Антон, ведь Владимир сказал, что за это время ни разу не приезжал сюда. Внезапно все стало на свои места: Антон вспомнил, что на записке были напечатаны те самые стихи — «Лети, лети лепесток», — и были нарисованы какие-то знаки. Явное указание, оставленное Жене убийцей. Он открыл дверь и собирался сразу броситься на поиски — но в последний момент остановился и снял ботинки. Развязывая шнурки, он явственно услышал шорох — словно кто-то крался в глубине дома. «Наверно, крысы», — подумал Антон.
Он не любил крыс. Они напоминали ему не то о двух рассказах Лавкрафта, прочитанных пару лет назад в каком-то журнале, не то о неприятном кетаминовом трипе, в котором он однажды эти рассказы «вспомнил». Самым странным было то, что ни в самом трипе, ни в рассказах о крысах не было ни слова.
Коридором Антон прошел в гостиную с круглым столом, в которую выходили двери семи спален. Женина была первой справа, Антон вошел внутрь и заглянул под стол. Там было пусто.
И в этот момент гулко хлопнула входная дверь. Вскочив, он побежал назад, распахнул ее — и еще успел разметить, как захлопнулись ворота, скрывая от него незнакомого гостя.
«Похоже, глючит» — подумал Антон.
Но это была не галлюцинация. В этом он еще раз убедился, осмотрев дом. Окно первого этажа было разбито, на полу виднелись свежие следы. Вспомнив про видеокамеры, Антон бросился в чулан, переоборудованный под пункт управления — но выяснил, что камеры все показывают, но ничего не пишут.
Непохоже было, что орудовал вор: Антон, разумеется, не знал, где у Белова хранятся ценные вещи, но по крайней мере вся электроника стояла на местах, и следов взлома шкафов или ящиков тоже не было видно. Единственным, что точно пропало, была злосчастная бумажка, на которую Антон так рассчитывал. Значит, кто-то — логично предположить, что убийца Жени — проник в дом, уничтожил улику и, завидев Антона, убежал, хлопнув на прощанье дверью. Антон вспомнил про иномарку, увиденную им в поселке, и пожалел, что не запомнил номер или хотя бы модель… для него все такие машины были на одно лицо.
Но поездка оказалась не напрасной: обратно Антон ехал, сжимая в кулаке находку, о которой не мог и мечтать. Эту вещицу он нашел на полу жениной комнаты, когда решил для верности проверить, не занесло ли бумажку сквозняком под кровать. Она сверкнула сразу, как только он нагнулся — и всю обратную дорогу Антон сдерживался, чтобы не достать ее прямо в электричке.
Это было золотое кольцо с маленьким бриллиантом. Оно наверняка было сделано на заказ и могло принадлежать только Жене: оправа камня представляла собой цветок, три лепестка которого были оборваны. Оставалось только четыре. Итого — семь.
Трудно было понять, каменный ли это забор или бесконечная задняя стена гаражей. Казалось, электричка едет мимо стены уже целую вечность — и Антон готов был поручиться, что выкуренный в тамбуре косяк тут ни при чем. Бетонная поверхность была покрыта примитивными граффити, в которых имена российских политиков как-то странно сочетались с бессмысленными английскими словами. И те, и другие, казалось, пережили какую-то неведомую трансформацию: Эльцин и Гайдарайс выглядели ничуть не лучше слов типа Chelsi или Unaited. Вероятно, подумал Антон, две банды граффитчиков воевали на этой стене… или надписи являлись какими-то секретными сигналами. Но их неясный смысл был, вне сомнения, мрачным и агрессивным, так что даже не хотелось представлять, под каким наркотиком он мог бы открыться.
Антон ехал в загородный дом Владимира. Хозяину он наплел что-то про забытые там вещи и необходимость еще раз осмотреть место происшествия, но настоящая его цель была иной. Впрочем, шансы, что все сложится благополучно, были невелики, хотя попробовать стоило.
На этот раз он встретил у Владимира Леню Онтипенко. И опять Владимир, совершенно не стесняясь возможного подозреваемого, спрашивал Антона, как подвигается расследование. Казалось, всем своим видом Белов давал понять, что ни Онтипенко, ни Альперович не могут быть убийцами. Оставались Роман и Поручик, женин муж и ее бывший любовник.
Что означали эти намеки? Что Белов хочет прикрыть своих наиболее близких друзей? Что он хочет увести следствие по ложному следу? Что инициировав расследование, он не заинтересован в том, чтобы убийца был найден? Уж не потому ли, что он внезапно узнал что-то, что изменило его планы после того, как он уже нанял Антона?
Впрочем, куда сильнее намеков Белова — если это были намеки — Антона занимали аналогии между историями гибели Милы и Жени. Сходство их было разительным: девушки погибли с разницей в несколько часов, в обоих случаях их смерть напоминала самоубийство, но на самом деле могло считаться убийством. И главное — в обоих случаях фигурировала цифра «семь»: семь тронов сказочного королевства вторили семи лепесткам волшебного цветка; корни обоих преступлений уходили в детство жертв. Лере выпадала роль Алены, подруги и напарницы по играм. Ему, Антону, роль любовника подруги.
Труднее всего, однако, оказывалось разложить оставшихся действующих лиц. Пятеро одноклассников Жени и Леры должны были соответствовать Шиповскому, Зубову, Гоше и, вероятно, главному «летючу» — Воробьеву. Для симметрии следовало добавить Олега, функция которого, видимо, соответствовали функции Белова — инициатора расследования. Оставалось понять, кто из четырех оставшихся соответствовал Диме Зубову.
«Эти две компании — как два вида граффити», — подумал Антон, — «Они — на разных языках, но об одном и том же.»
Оставалось понять — о чем.
С шумом по вагону прошел книгоноша, предлагая «свежие американские детективы», изданные, наверное, еще при советской власти. Пьяный мужик, нагнувшись к Антону, спросил, какая станция следующая. Антон не знал, и тот удалился, недовольный.
«Это только на первый взгляд кажется, что нынешние коммерсанты оторвались от народа, — подумал Антон, — на самом деле они — точно такие же. Потому что реально не существует людей, а существуют вещества, которые они употребляют. Хлеб, вода, вино, трава, водка. Мясо или растения».
В этом смысле тридцатилетние Белов и Нордман были куда ближе к мужику из электрички, чем к Антону. Мои сверстники, подумал он, совсем другие, не потому что моложе, а потому что не пьют. Разве что Альперович и Лера могли усидеть на этих двух стульях сразу.
Альперович будет Шиповским, решил он. Потому что мне нравится. Потому что у Рекса Стаута если кто нравится Арчи Гудвину, значит, он хороший, а я нынче — за Гудвина.
Стоп, сказал себе Антон. Так далеко можно зайти. Горский же предупреждал, что нам неизвестно, кто автор этого детектива. И потому все, что мы имеем — это цифра семь и сходство двух сюжетов. От этого и будем плясать.
Что он знал о Зубове? Только то, что тот был когда-то любовником Алены, так сказать, предшественником Антона. Если, конечно, одна проведенная вместе ночь дает право называться любовником. «Любовник» было старое слово, слово из книжек. Из тех, других, книжек, которые Антон читал, когда еще не было русского Кастанеды. Из макулатурного Дюма, пылящегося нынче на полках алениных родителей. Любовником Леры был, очевидно, Поручик. Потому что иначе — зачем бы он дал ей денег? И, значит, все нити вели к нему. Поскольку автор этого детектива не был русским, национальность не служила алиби.
От станции до дома Владимира идти было довольно долго. Купить дом в таком месте мог только человек, который не предполагал, что туда будут добираться иначе, чем на машине.
Главной проблемой в психоделическом способе детективного расследования, предложенным Горским, было то, что в измененном состоянии так называемого сознания было довольно трудно сосредоточиться. Текучесть предметов вполне соответствовала текучести мыслей, переходивших с одной идеи на другую, — что-то вроде галлюцинаторной паутинки, возникавшей на любой поверхности, на какую ни посмотри. Зафиксировать ее взглядом было так же трудно, как удержать в голове одну мысль или один вопрос. Тем более, если это был вопрос «кто убил?», от которого за версту несло паранойей, изменой и бэд-трипом. Потому нужен был якорь, предмет концентрации, что-то вроде места силы у Кастанеды. Лучше всего — вещь, принадлежавшая Жене. Самым простым было попросить что-нибудь у Романа, но Антон, склонный подозревать его едва ли не в первую очередь, не хотел одалживаться. Да и в конце концов, как объяснить ему свою просьбу? «Не дадите ли вы мне какую-нибудь вещь вашей покойной жены? Я тут решил посвятить ей один свой трип».
И потому оставалось одно — поехать на дачу Белова и поискать что-нибудь там: собирались в спешке, вполне могли забыть в женькиной комнате косметику, белье, сережку… что еще остается от умерших женщин?
Вероятность, конечно, была мала, но попробовать стоило. Тем более, что Антон сам не знал, так ли уж он хочет, чтобы его путешествие оказалось результативным. Предложенный Горским трип немного пугал его: он боялся, что, сконцентрировавшись на Жене, узнает не столько о ее смерти, сколько о посмертной жизни. Оказаться по ту сторону, да еще и в чужом сознании, Антон немного опасался.
Проходя по поселку, Антон внезапно увидел этот жилой массив, выстроенный вокруг гигантской усадьбы, как отдельный организм, расположенный вокруг сердца — или, если угодно, мозга. Красные комиссары двадцатых или Владимир Белов девяностых, с точки зрения этого организма были одним и тем же: вирусом, внедрявшимся в него и захватывающим «пульт управления». Вероятно, благодаря этому поселок и приобрел иммунитет, словно после вакцинации: он приучился жить так, словно в его центре было пусто. Дом Белова существовал сам по себе, со своим высоким забором, видеокамерами слежения и вычурными, явно недавними, воротами. Только в одной из поселковых улиц, вероятно, и сегодня еще носящих гордое имя Горького или Ленина, стояла припаркованная иномарка. Антон прошел мимо нее, подумав, что, видимо, Владимир был не единственным «новым русским», купившим здесь дом.
Отперев ворота, Антон вошел во двор. Раньше здесь был сад, но за годы Советской власти он пришел в запустение, и Владимир велел вырубить его: теперь на всем пространстве от ворот до дома виднелись только пни — немым напоминанием о чеховской пьесе.
Антон вспомнил, как в прошлый раз покидал этот двор — и вдруг сердце его учащенно забилось. Он понял, что не вернется сегодня без трофея: словно на фотобумаге, на сетчатке его глаза проступила женина комната — вид через закрывающуюся дверь. На полу, там, куда ее кинул Леня, лежала скомканная бумажка.
Там она должна лежать и сейчас, подумал Антон, ведь Владимир сказал, что за это время ни разу не приезжал сюда. Внезапно все стало на свои места: Антон вспомнил, что на записке были напечатаны те самые стихи — «Лети, лети лепесток», — и были нарисованы какие-то знаки. Явное указание, оставленное Жене убийцей. Он открыл дверь и собирался сразу броситься на поиски — но в последний момент остановился и снял ботинки. Развязывая шнурки, он явственно услышал шорох — словно кто-то крался в глубине дома. «Наверно, крысы», — подумал Антон.
Он не любил крыс. Они напоминали ему не то о двух рассказах Лавкрафта, прочитанных пару лет назад в каком-то журнале, не то о неприятном кетаминовом трипе, в котором он однажды эти рассказы «вспомнил». Самым странным было то, что ни в самом трипе, ни в рассказах о крысах не было ни слова.
Коридором Антон прошел в гостиную с круглым столом, в которую выходили двери семи спален. Женина была первой справа, Антон вошел внутрь и заглянул под стол. Там было пусто.
И в этот момент гулко хлопнула входная дверь. Вскочив, он побежал назад, распахнул ее — и еще успел разметить, как захлопнулись ворота, скрывая от него незнакомого гостя.
«Похоже, глючит» — подумал Антон.
Но это была не галлюцинация. В этом он еще раз убедился, осмотрев дом. Окно первого этажа было разбито, на полу виднелись свежие следы. Вспомнив про видеокамеры, Антон бросился в чулан, переоборудованный под пункт управления — но выяснил, что камеры все показывают, но ничего не пишут.
Непохоже было, что орудовал вор: Антон, разумеется, не знал, где у Белова хранятся ценные вещи, но по крайней мере вся электроника стояла на местах, и следов взлома шкафов или ящиков тоже не было видно. Единственным, что точно пропало, была злосчастная бумажка, на которую Антон так рассчитывал. Значит, кто-то — логично предположить, что убийца Жени — проник в дом, уничтожил улику и, завидев Антона, убежал, хлопнув на прощанье дверью. Антон вспомнил про иномарку, увиденную им в поселке, и пожалел, что не запомнил номер или хотя бы модель… для него все такие машины были на одно лицо.
Но поездка оказалась не напрасной: обратно Антон ехал, сжимая в кулаке находку, о которой не мог и мечтать. Эту вещицу он нашел на полу жениной комнаты, когда решил для верности проверить, не занесло ли бумажку сквозняком под кровать. Она сверкнула сразу, как только он нагнулся — и всю обратную дорогу Антон сдерживался, чтобы не достать ее прямо в электричке.
Это было золотое кольцо с маленьким бриллиантом. Оно наверняка было сделано на заказ и могло принадлежать только Жене: оправа камня представляла собой цветок, три лепестка которого были оборваны. Оставалось только четыре. Итого — семь.
Четвертый лепесток
Красный «ниссан» остановился у дверей ресторана. Он был украшен традиционными белыми лентами, но вместо пупса впереди восседала купленная на Арбате матрешка в виде Горбачева с родимым пятном на полголовы.
— Горько! — заорал Поручик и метнул горсть десятикопеечных монет под ноги выходившему из машины Белову. Распахнув заднюю дверь, Владимир подхватил на руки невесту в белой фате и понес ее к входу.
— Обрати внимание, голубчик, как она одета, — сказала Наталья Поручику, — надо будет узнать у нее телефон портнихи.
— Володька небось ее в Париж свозил, — сказал Альперович, а Нордман метнул в него преувеличено возмущенный взгляд — мол, ты поговори еще у меня!
Сам поручик приехал на белой «хонде» с правым рулем.
— Надо бы переделать, — сказал он, — но все руки не доходят. И без того идеальная машина.
— Да скажи лучше прямо — денег нет, — улыбнулся Леня, поправляя очки. У меня тут двое знакомых провернули одно дельце, срубили баксов немеряно и купили себе «мерседес». На все. А на оформление — ну там, растаможка, ГАИ, все такое — денег уже не осталось. Так «мерседес» у них и гниет теперь потихоньку.
— Идеальная история, — заржал Поручик.
— Голубчик, — сказала Наталья, — нас уже пригласили. Неудобно заставлять молодых ждать. Ты же шафер сегодня.
Все поспешили к дверям. Альперович на секунду придержал Леню и шепнул:
— А телефончик этих твоих ребят дашь? Я бы перекупил.
Для своей свадьбы Белов снял весь ресторан. Он не поскупился: столы были плотно заставлены тарелками с сервелатом, красной рыбой, тарталетками с сыром, бутербродами с икрой и другими дефицитом, которого Женя уже давно не видела. Лерка потянулась к буженине, но Женька возмущенно дала ей по руке:
— Положи на место! В Лондоне наешься!
Она все никак не могла прийти в себя от того, что Лерка уезжает. Нельзя сказать, чтобы они часто виделись последние годы, но сама мысль о том, что в городе всегда есть Лерка, была приятна. К подруге было хорошо заехать с бутылкой портвейна или просто тортом — тем более, что Лера окончательно бросила идею похудеть и своими необъятными габаритами каждый раз словно говорила Женьке: «Ты-то еще ничего, на меня посмотри!». Странно было вспоминать, что в школе она была первой красавицей, а Женька — гадким утенком.
Поручик, как свидетель, занял место слева от жениха, оплаченный ресторанный тамада начал стихотворную речь:
— Сказал бы лучше «Вовочку и Машу», — предложил Леня, накладывая себе на тарелку ветчины.
— На Вовочку Белов еще в школе обижался, — возразил Рома, — помню, мы как-то были с ним на школе комсомольского актива, так он…
Но в этот момент Поручик вырвал у тамады микрофон и заорал:
— Выпьем за то, чтобы столы ломились от изобилия, а кровати — от любви! ГОРЬКО!
Женя выпила, и приятное тепло разлилось по телу. Белов с новобрачной взасос целовались во главе стола. Внезапно Женя поняла, что смотрит на них с завистью: ведь у нее тоже когда-то что-то могло получиться с Володькой, когда он только вернулся из армии… и она бы сейчас в парижском платье выходила с ним под руку из роскошной иномарки. А так уже пятый год сидит редактором в издательстве, и надежды на лучшее будущее нет и не предвидится.
— Хочу снять себе кабинет, — тем временем рассказывал Роман, — в здании СЭВа, с видом на статую Меркурия. Чтобы иностранцы, когда на переговоры приходят, сразу в ступор впадали.
— Я как-то не рвусь заниматься бизнесом, — ответил ему Леня, — вот Андрей как-то раз попросил меня помочь, так сказать, для пробы. Я должен был отвезти компьютер в один кооператив, в эмгэушную общагу. Деньги с них получить и Альперовичу отдать. И вот, приезжаю я, захожу в комнату, а там сидят два вооот таких амбала. И говорят мне: «Привез? Ставь сюда». Я так компьютер аккуратно ставлю, и бочком выхожу… я ведь подрядился отвезти и деньги взять, так? А умирать за эти деньги меня Альперович не просил.
— Да ты просто обосрался от страха! — хлопнул его по плечу Рома, — небось, просто обычные были ребята, вот они удивились, когда ты денег не взял.
— Удивились они, — сказал через стол Альперович, — когда к ним Гамид с друзьями приехал. Вот тогда они действительно удивились.
«Боже мой, — подумала Женя, — как тускло проходит моя жизнь. Кто бы мог подумать, что эти ребята, с которыми я десять лет сидела за соседними партами, будут теперь ворочать такими деньгами, что и представить нельзя?»
— А сколько стоит такой компьютер? — спросила она.
— Ну, — протянул Альперович, — это зависит. Во-первых, XT или AT, 256 или 356 опять же, во-вторых — монитор, в третьих — винчестер. Бывают ведь под сорок мегабайт, не хухры-мухры.
— Опять же, — добавил Леня, — флопы. Косые или прямые, тоже важно.
— Не говоря уже про опт и розницу, — сказал Рома, — но на самом деле это все вчерашний день. Сегодня надо переключаться на ртуть.
— Опять же — Меркурий, — заметила Лера.
Рома нагнулся к ней и бегло поцеловал ее в губы. Это выглядело как шутка, но внезапно догадка пронзила Женю: у них роман! Лерка, разжиревшая корова, подцепила Ромку! А ей не сказала ни слова!
Тем временем тамада снова завладел микрофоном:
— У одного мудреца была дочь. К ней пришли свататься двое: богатый и бедный. Мудрец сказал богатому: «Я не отдам за тебя свою дочь», — и выдал ее за бедняка. Когда его спросили, почему он так поступил, он ответил: «Богач глуп, и я уверен, что он обеднеет. Бедняк же умен, и я предвижу, что он достигнет счастья и благополучия». Если бы с нами был сегодня тот мудрец, он поднял бы чашу вина за то, чтобы при выборе нашего жениха ценились мозги, а не кошелек.
— Мозги, — сказал Альперович, — это как раз то, за что мы всегда ценили Белова.
— Именно поэтому ни один из нас не вышел за него замуж, — сказал Леня.
Все засмеялись.
Оркестр заиграл «Белые розы», народ повалил танцевать.
— Интересно, — сказал Альперович, — сегодня будут играть «семь-сорок»? На всех свадьбах, где я был, всегда играли. Даже если я был там единственный еврей.
Ромка встал, отодвинул стул и галантно подал Лере руку. Плавно поднявшись, она пошла следом за ним в центр зала, где толкались начинавшие пьянеть гости. Они были странной парой — высокая, необъятных размеров Лера и низенький, плотный Рома. В школе она бы на него и глядеть не стала, подумала Женя.
— Потанцуем? — спросил Леня Женю, убирая в карман пиджака очки. Она покачала головой. Почему ей всегда интересуются такие никчемные люди, как Онтипенко? Нынешние кооператоры, будущие миллионеры — Белов, Нордман, Альперович, Ромка — они все выбирают себе других девушек. Глядя на Леру, нельзя даже сказать, что более красивых или молодых.
Альперович, вероятно и не подозревавший о том, что Женя прочит его в будущие миллионеры, внезапно перегнулся через стол и сказал ей:
— Ты знаешь, я иногда думаю, что все это — морок. Все эти деньги, машины, ресторан за десять тысяч рублей. Что я проснусь в один прекрасный день — и на дворе все тот же серый совок, что был всегда.
— Ты думаешь, консерваторы победят? — спросила Женя. — Думаешь, Горбачев не выстоит?
— Какой на хуй Горбачев, — отмахнулся Андрей, — я думаю, что все кончится само. Знаешь, как молодость проходит.
— Но деньги-то — останутся, — сказала Женя.
— Деньги, — ответил Альперович, поднимая длинный указательный палец, — это только форма азарта. Материальное его выражение. Я понял, что это — то, что мне нужно, когда два года назад встретил Володьку около «Лермонтовской». У него был такой полиэтиленовый пакет, с «Мальборо». Он шел и им помахивал. Потом он открыл его и показал: там лежали пачки денег. И я понял: вот оно. Это — настоящее.
Музыка внезапно кончилась. Тамада снова закричал, перекрывая начинающийся ропот:
— Чтобы дожить до серебряной свадьбы, надо иметь золотой характер жены и железную выдержку мужа. Выпьем же за чудесный сплав, за расцвет нашей отечественной металлургии!
— Идиот, — сказал Альперович и поднялся.
— Горько! — закричал Леня.
Теперь уже целовались не только Белов с Машей. Сидевший рядом с ним Поручик тискал свою Наталью, а Лера с Романом так и не разомкнули объятий. Женя чувствовала, что сейчас заплачет. Водка явно не пошла ей впрок, и она ощущала, как слезы начинают щипать глаза изнутри. Она опустила глаза и увидела, что давно уже теребит в руке розу из свадебного букета, стоящего на столе. Пальцы ее обрывали лепестки, словно гадая «любит-не любит», хотя сама Женя не могла бы ответить, про кого она спрашивает. Разве что — про Того, от Которого зависит счастье и несчастье ее жизни.
— Что ты загадываешь на этот раз? — неожиданно раздался над ее ухом голос Леры.
— Ничего, — торопливо ответила Женя, опуская цветок.
— Что значит — «загадываешь»? — спросил Рома. Он стоял рядом, все еще придерживая Леру за то место, где десять лет назад у нее была талия.
— Ну, это у Жени такая игра, — сказала она, — в цветик-семицветик.
— Какой еще цветик? — сказал вернувшийся Альперович. — Цветные металлы?
— Цветные металлы и нефть, говорю я, — сказал Рома, хотя до этого ничего подобного он не говорил, — но тут надо все сделать тонко.
Он отпустил Леру и повернувшись к Альперовичу, начал что-то втолковывать ему тихим шепотом.
— И давно? — спросила Женя подругу, опасаясь, что злость прорвется в ее голосе.
— Уже полгода, — ответила Лера.
— Почему же ты мне не сказала?
— Да мы не так часто виделись… да и неясно, как про это говорить.
Женька взяла две рюмки и, вручив одну из них Лере, увела ее от стола.
— Ну, не знаю… как все началось, какой он в постели… что говорят обычно?
— О! — Лерка заметно оживилась, — вот про постель я тебе такое расскажу!
— Горько!!! — снова взревел зал, и девушки послушно выпили. В нескольких метрах от них Поручик танцевал с Натальей, подмигивая из-за ее спины подруге невесты. Несмотря на торжественный день, он был одет в мятые джинсы и вельветовый пиджак — зная Нордмана, можно было поверить, что они куплены едва ли не за валюту, но обычно через неделю после покупки все его вещи выглядели так, словно были подобраны на помойке. Наталья же была в вечернем платье с открытой спиной и белыми перчатками до локтя. «Какая странная все-таки пара», — подумала Женя.
— Понимаешь, у него веки короткие, — продолжала Лера.
— Где веки? — спросила Женя, не понимая.
— На глазах, где же еще! — рассмеялась Лера, — и когда он спит, глаза у него не закрываются до конца. Ты представляешь? Страшно трогательно, по-моему. Как зверюшка или там кукла. Кладешь спать — а глазки не закрываются полностью.
— Ты его любишь?
— Наверное, — Лерка пожала плечами, — я как-то не задумывалась.
— А зачем же ты уезжаешь?
Лера помолчала, оглядывая зал. Потом нашла то, что искала, подошла к столику, взяла бутылку, налила себе и Жене и молча выпила.
— Понимаешь, может быть, поэтому я и уезжаю. Ты же понимаешь, чем Рома занимается?
— Не совсем, — честно сказала Женя.
— Я тоже не совсем, но это не важно, — сказала Лера, — если я останусь, я выйду за него замуж. А потом его убьют. Или он начнет убивать. Понимаешь, я не хочу играть в эти игры.
— Но ведь это такой случай… — начала Женя.
— Я бы не хотела им воспользоваться. Последние годы я предпочитаю позицию наблюдателя, а не действующего лица.
Она внезапно замолчала: Рома шел к ним.
— Секретничаете? — спросил он.
— Ага, — улыбнулась Лера.
— А я вот сейчас все узнаю, — сказал Рома и нагнувшись к Жене спросил: — Потанцуем?
Женя кивнула. На этот раз музыканты играли «Розовые розы Светке Соколовой» — розы были в моде в этом сезоне. Под такую музыку было трудно танцевать медленно, но Рома обхватил Женю и начал двигать ее в каком-то собственном внутреннем ритме.
— Так что это за цветик-семицветик? — спросил он.
Неохотно Женя начала рассказывать — про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила ее оторвать лепесток и загадать желание. Она всегда рассказывала только про первый лепесток — все остальные мало подходили для рассказа. Теперь их оставалось только четыре, и неожиданно она поняла, на что бы она потратила один из них.
— Ты не знаешь, почему мы так мало общались в школе? — спросил Рома.
— Ну, ты был как-то увлечен комсомольской работой, — ответила Женя.
— Володя тоже, — и он кивнул на счастливого молодожена, танцующего со своей Машей.
— Ну, и ты был слишком серьезен, — добавила Женя.
— Я и сейчас серьезен, — ответил Рома.
— Да, ты теперь такой деловой, — улыбнулась Женя, — тебе даже идет.
— Можно сказать, я нашел себя, — все так же серьезно сказала Рома.
— Про тебя можно в «Огонек» писать. «Перестройка помогла молодому кооператору найти себя».
— Ну, в «Огонек», пожалуй, не надо…
— Рэкета боишься? — спросила Женя.
— Да нету никакого рэкета. Просто есть у меня люди, я им плачу деньги, чтобы если что случилось со мной или вокруг меня — они разобрались. Вот и все.
Музыка кончилась, и тамада снова закричал:
— Я предлагаю тост за все черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.
— Это что! — закричал Поручик над самым ухом Жени, — я лучше вам расскажу анекдот про черное!
— Какое это анекдот про черное? — спросила Женя.
— Ой, Женечка, ты маленькая еще, — сказал Нордман, — тебе еще рано.
Что-то мелькнуло у Жени на краешке сознания, но тут же погасло. А Поручик уже досказывал анекдот:
— …А она отвечает: «Мухи!»
— Фу! — сказала Женя.
— Голубчик, — сказала Наталья, — ты оскорбляешь хороший вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать.
Жена Нордмана была известна тем, что стремилась говорить изыскано. Впрочем, ее великосветский жаргон, то и дело сбивающийся то на приторное сюсюканье, то на слог газетной передовицы, на деле прекрасно дополнял сквернословие Нордмана. То, как она говорила, вызывало в памяти второсортные фантастические видеофильмы, где андроиды произносят слова особенно плавно и правильно; казалось, что это не настоящая женщина, а женщина-робот, женщина-терминатор, таящая в себе скрытую угрозу.
— Идеальная свадьба, — сказал Поручик, — полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и выебем жениха с невестой.
— Горько! — заорал Поручик и метнул горсть десятикопеечных монет под ноги выходившему из машины Белову. Распахнув заднюю дверь, Владимир подхватил на руки невесту в белой фате и понес ее к входу.
— Обрати внимание, голубчик, как она одета, — сказала Наталья Поручику, — надо будет узнать у нее телефон портнихи.
— Володька небось ее в Париж свозил, — сказал Альперович, а Нордман метнул в него преувеличено возмущенный взгляд — мол, ты поговори еще у меня!
Сам поручик приехал на белой «хонде» с правым рулем.
— Надо бы переделать, — сказал он, — но все руки не доходят. И без того идеальная машина.
— Да скажи лучше прямо — денег нет, — улыбнулся Леня, поправляя очки. У меня тут двое знакомых провернули одно дельце, срубили баксов немеряно и купили себе «мерседес». На все. А на оформление — ну там, растаможка, ГАИ, все такое — денег уже не осталось. Так «мерседес» у них и гниет теперь потихоньку.
— Идеальная история, — заржал Поручик.
— Голубчик, — сказала Наталья, — нас уже пригласили. Неудобно заставлять молодых ждать. Ты же шафер сегодня.
Все поспешили к дверям. Альперович на секунду придержал Леню и шепнул:
— А телефончик этих твоих ребят дашь? Я бы перекупил.
Для своей свадьбы Белов снял весь ресторан. Он не поскупился: столы были плотно заставлены тарелками с сервелатом, красной рыбой, тарталетками с сыром, бутербродами с икрой и другими дефицитом, которого Женя уже давно не видела. Лерка потянулась к буженине, но Женька возмущенно дала ей по руке:
— Положи на место! В Лондоне наешься!
Она все никак не могла прийти в себя от того, что Лерка уезжает. Нельзя сказать, чтобы они часто виделись последние годы, но сама мысль о том, что в городе всегда есть Лерка, была приятна. К подруге было хорошо заехать с бутылкой портвейна или просто тортом — тем более, что Лера окончательно бросила идею похудеть и своими необъятными габаритами каждый раз словно говорила Женьке: «Ты-то еще ничего, на меня посмотри!». Странно было вспоминать, что в школе она была первой красавицей, а Женька — гадким утенком.
Поручик, как свидетель, занял место слева от жениха, оплаченный ресторанный тамада начал стихотворную речь:
Стишок был явно стандартный, написанный для каких-нибудь Павлика и Даши или Пети и Наташи, потому имена молодоженов выбивались из размера.
Мы собрались сегодня здесь, друзья,
чтобы поздравить Володю и Машу,
Чтобы восславить пару вашу,
Позвольте, подниму свой тост и я!
— Сказал бы лучше «Вовочку и Машу», — предложил Леня, накладывая себе на тарелку ветчины.
— На Вовочку Белов еще в школе обижался, — возразил Рома, — помню, мы как-то были с ним на школе комсомольского актива, так он…
Но в этот момент Поручик вырвал у тамады микрофон и заорал:
— Выпьем за то, чтобы столы ломились от изобилия, а кровати — от любви! ГОРЬКО!
Женя выпила, и приятное тепло разлилось по телу. Белов с новобрачной взасос целовались во главе стола. Внезапно Женя поняла, что смотрит на них с завистью: ведь у нее тоже когда-то что-то могло получиться с Володькой, когда он только вернулся из армии… и она бы сейчас в парижском платье выходила с ним под руку из роскошной иномарки. А так уже пятый год сидит редактором в издательстве, и надежды на лучшее будущее нет и не предвидится.
— Хочу снять себе кабинет, — тем временем рассказывал Роман, — в здании СЭВа, с видом на статую Меркурия. Чтобы иностранцы, когда на переговоры приходят, сразу в ступор впадали.
— Я как-то не рвусь заниматься бизнесом, — ответил ему Леня, — вот Андрей как-то раз попросил меня помочь, так сказать, для пробы. Я должен был отвезти компьютер в один кооператив, в эмгэушную общагу. Деньги с них получить и Альперовичу отдать. И вот, приезжаю я, захожу в комнату, а там сидят два вооот таких амбала. И говорят мне: «Привез? Ставь сюда». Я так компьютер аккуратно ставлю, и бочком выхожу… я ведь подрядился отвезти и деньги взять, так? А умирать за эти деньги меня Альперович не просил.
— Да ты просто обосрался от страха! — хлопнул его по плечу Рома, — небось, просто обычные были ребята, вот они удивились, когда ты денег не взял.
— Удивились они, — сказал через стол Альперович, — когда к ним Гамид с друзьями приехал. Вот тогда они действительно удивились.
«Боже мой, — подумала Женя, — как тускло проходит моя жизнь. Кто бы мог подумать, что эти ребята, с которыми я десять лет сидела за соседними партами, будут теперь ворочать такими деньгами, что и представить нельзя?»
— А сколько стоит такой компьютер? — спросила она.
— Ну, — протянул Альперович, — это зависит. Во-первых, XT или AT, 256 или 356 опять же, во-вторых — монитор, в третьих — винчестер. Бывают ведь под сорок мегабайт, не хухры-мухры.
— Опять же, — добавил Леня, — флопы. Косые или прямые, тоже важно.
— Не говоря уже про опт и розницу, — сказал Рома, — но на самом деле это все вчерашний день. Сегодня надо переключаться на ртуть.
— Опять же — Меркурий, — заметила Лера.
Рома нагнулся к ней и бегло поцеловал ее в губы. Это выглядело как шутка, но внезапно догадка пронзила Женю: у них роман! Лерка, разжиревшая корова, подцепила Ромку! А ей не сказала ни слова!
Тем временем тамада снова завладел микрофоном:
— У одного мудреца была дочь. К ней пришли свататься двое: богатый и бедный. Мудрец сказал богатому: «Я не отдам за тебя свою дочь», — и выдал ее за бедняка. Когда его спросили, почему он так поступил, он ответил: «Богач глуп, и я уверен, что он обеднеет. Бедняк же умен, и я предвижу, что он достигнет счастья и благополучия». Если бы с нами был сегодня тот мудрец, он поднял бы чашу вина за то, чтобы при выборе нашего жениха ценились мозги, а не кошелек.
— Мозги, — сказал Альперович, — это как раз то, за что мы всегда ценили Белова.
— Именно поэтому ни один из нас не вышел за него замуж, — сказал Леня.
Все засмеялись.
Оркестр заиграл «Белые розы», народ повалил танцевать.
— Интересно, — сказал Альперович, — сегодня будут играть «семь-сорок»? На всех свадьбах, где я был, всегда играли. Даже если я был там единственный еврей.
Ромка встал, отодвинул стул и галантно подал Лере руку. Плавно поднявшись, она пошла следом за ним в центр зала, где толкались начинавшие пьянеть гости. Они были странной парой — высокая, необъятных размеров Лера и низенький, плотный Рома. В школе она бы на него и глядеть не стала, подумала Женя.
— Потанцуем? — спросил Леня Женю, убирая в карман пиджака очки. Она покачала головой. Почему ей всегда интересуются такие никчемные люди, как Онтипенко? Нынешние кооператоры, будущие миллионеры — Белов, Нордман, Альперович, Ромка — они все выбирают себе других девушек. Глядя на Леру, нельзя даже сказать, что более красивых или молодых.
Альперович, вероятно и не подозревавший о том, что Женя прочит его в будущие миллионеры, внезапно перегнулся через стол и сказал ей:
— Ты знаешь, я иногда думаю, что все это — морок. Все эти деньги, машины, ресторан за десять тысяч рублей. Что я проснусь в один прекрасный день — и на дворе все тот же серый совок, что был всегда.
— Ты думаешь, консерваторы победят? — спросила Женя. — Думаешь, Горбачев не выстоит?
— Какой на хуй Горбачев, — отмахнулся Андрей, — я думаю, что все кончится само. Знаешь, как молодость проходит.
— Но деньги-то — останутся, — сказала Женя.
— Деньги, — ответил Альперович, поднимая длинный указательный палец, — это только форма азарта. Материальное его выражение. Я понял, что это — то, что мне нужно, когда два года назад встретил Володьку около «Лермонтовской». У него был такой полиэтиленовый пакет, с «Мальборо». Он шел и им помахивал. Потом он открыл его и показал: там лежали пачки денег. И я понял: вот оно. Это — настоящее.
Музыка внезапно кончилась. Тамада снова закричал, перекрывая начинающийся ропот:
— Чтобы дожить до серебряной свадьбы, надо иметь золотой характер жены и железную выдержку мужа. Выпьем же за чудесный сплав, за расцвет нашей отечественной металлургии!
— Идиот, — сказал Альперович и поднялся.
— Горько! — закричал Леня.
Теперь уже целовались не только Белов с Машей. Сидевший рядом с ним Поручик тискал свою Наталью, а Лера с Романом так и не разомкнули объятий. Женя чувствовала, что сейчас заплачет. Водка явно не пошла ей впрок, и она ощущала, как слезы начинают щипать глаза изнутри. Она опустила глаза и увидела, что давно уже теребит в руке розу из свадебного букета, стоящего на столе. Пальцы ее обрывали лепестки, словно гадая «любит-не любит», хотя сама Женя не могла бы ответить, про кого она спрашивает. Разве что — про Того, от Которого зависит счастье и несчастье ее жизни.
— Что ты загадываешь на этот раз? — неожиданно раздался над ее ухом голос Леры.
— Ничего, — торопливо ответила Женя, опуская цветок.
— Что значит — «загадываешь»? — спросил Рома. Он стоял рядом, все еще придерживая Леру за то место, где десять лет назад у нее была талия.
— Ну, это у Жени такая игра, — сказала она, — в цветик-семицветик.
— Какой еще цветик? — сказал вернувшийся Альперович. — Цветные металлы?
— Цветные металлы и нефть, говорю я, — сказал Рома, хотя до этого ничего подобного он не говорил, — но тут надо все сделать тонко.
Он отпустил Леру и повернувшись к Альперовичу, начал что-то втолковывать ему тихим шепотом.
— И давно? — спросила Женя подругу, опасаясь, что злость прорвется в ее голосе.
— Уже полгода, — ответила Лера.
— Почему же ты мне не сказала?
— Да мы не так часто виделись… да и неясно, как про это говорить.
Женька взяла две рюмки и, вручив одну из них Лере, увела ее от стола.
— Ну, не знаю… как все началось, какой он в постели… что говорят обычно?
— О! — Лерка заметно оживилась, — вот про постель я тебе такое расскажу!
— Горько!!! — снова взревел зал, и девушки послушно выпили. В нескольких метрах от них Поручик танцевал с Натальей, подмигивая из-за ее спины подруге невесты. Несмотря на торжественный день, он был одет в мятые джинсы и вельветовый пиджак — зная Нордмана, можно было поверить, что они куплены едва ли не за валюту, но обычно через неделю после покупки все его вещи выглядели так, словно были подобраны на помойке. Наталья же была в вечернем платье с открытой спиной и белыми перчатками до локтя. «Какая странная все-таки пара», — подумала Женя.
— Понимаешь, у него веки короткие, — продолжала Лера.
— Где веки? — спросила Женя, не понимая.
— На глазах, где же еще! — рассмеялась Лера, — и когда он спит, глаза у него не закрываются до конца. Ты представляешь? Страшно трогательно, по-моему. Как зверюшка или там кукла. Кладешь спать — а глазки не закрываются полностью.
— Ты его любишь?
— Наверное, — Лерка пожала плечами, — я как-то не задумывалась.
— А зачем же ты уезжаешь?
Лера помолчала, оглядывая зал. Потом нашла то, что искала, подошла к столику, взяла бутылку, налила себе и Жене и молча выпила.
— Понимаешь, может быть, поэтому я и уезжаю. Ты же понимаешь, чем Рома занимается?
— Не совсем, — честно сказала Женя.
— Я тоже не совсем, но это не важно, — сказала Лера, — если я останусь, я выйду за него замуж. А потом его убьют. Или он начнет убивать. Понимаешь, я не хочу играть в эти игры.
— Но ведь это такой случай… — начала Женя.
— Я бы не хотела им воспользоваться. Последние годы я предпочитаю позицию наблюдателя, а не действующего лица.
Она внезапно замолчала: Рома шел к ним.
— Секретничаете? — спросил он.
— Ага, — улыбнулась Лера.
— А я вот сейчас все узнаю, — сказал Рома и нагнувшись к Жене спросил: — Потанцуем?
Женя кивнула. На этот раз музыканты играли «Розовые розы Светке Соколовой» — розы были в моде в этом сезоне. Под такую музыку было трудно танцевать медленно, но Рома обхватил Женю и начал двигать ее в каком-то собственном внутреннем ритме.
— Так что это за цветик-семицветик? — спросил он.
Неохотно Женя начала рассказывать — про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила ее оторвать лепесток и загадать желание. Она всегда рассказывала только про первый лепесток — все остальные мало подходили для рассказа. Теперь их оставалось только четыре, и неожиданно она поняла, на что бы она потратила один из них.
— Ты не знаешь, почему мы так мало общались в школе? — спросил Рома.
— Ну, ты был как-то увлечен комсомольской работой, — ответила Женя.
— Володя тоже, — и он кивнул на счастливого молодожена, танцующего со своей Машей.
— Ну, и ты был слишком серьезен, — добавила Женя.
— Я и сейчас серьезен, — ответил Рома.
— Да, ты теперь такой деловой, — улыбнулась Женя, — тебе даже идет.
— Можно сказать, я нашел себя, — все так же серьезно сказала Рома.
— Про тебя можно в «Огонек» писать. «Перестройка помогла молодому кооператору найти себя».
— Ну, в «Огонек», пожалуй, не надо…
— Рэкета боишься? — спросила Женя.
— Да нету никакого рэкета. Просто есть у меня люди, я им плачу деньги, чтобы если что случилось со мной или вокруг меня — они разобрались. Вот и все.
Музыка кончилась, и тамада снова закричал:
— Я предлагаю тост за все черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.
— Это что! — закричал Поручик над самым ухом Жени, — я лучше вам расскажу анекдот про черное!
— Какое это анекдот про черное? — спросила Женя.
— Ой, Женечка, ты маленькая еще, — сказал Нордман, — тебе еще рано.
Что-то мелькнуло у Жени на краешке сознания, но тут же погасло. А Поручик уже досказывал анекдот:
— …А она отвечает: «Мухи!»
— Фу! — сказала Женя.
— Голубчик, — сказала Наталья, — ты оскорбляешь хороший вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать.
Жена Нордмана была известна тем, что стремилась говорить изыскано. Впрочем, ее великосветский жаргон, то и дело сбивающийся то на приторное сюсюканье, то на слог газетной передовицы, на деле прекрасно дополнял сквернословие Нордмана. То, как она говорила, вызывало в памяти второсортные фантастические видеофильмы, где андроиды произносят слова особенно плавно и правильно; казалось, что это не настоящая женщина, а женщина-робот, женщина-терминатор, таящая в себе скрытую угрозу.
— Идеальная свадьба, — сказал Поручик, — полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и выебем жениха с невестой.