Летчики засмеялись:
- За фрица приняли?
- А то как же, - продолжал Мамыкин, - за живой трофей, разговаривающий по-русски. А когда Кузнецов и Плавский прошли над кораблем и помахали крыльями, я радостно крикнул: "Наши!" Боцман еще раз влепил. "Вон ваши", показал он на "мессеров".
Ребят корчило от смеха. Герман до сих пор был еще недостаточно опытным летчиком, но рассказчиком оказался неплохим.
- Ну, так вот, сняли с меня сапоги, вылили из них воду и поставили в сторонку. "Больше не пригодятся", - говорят. Так вместе с немцами и привезли на берег. "Вот этот шкет, - сказал боцман переводчику и посмотрел на меня, за русского себя выдает. Я слегка врезал ему - прикусил язык". Зло меня взяло. Что за манера, говорю, у боцмана? Своего отвалтузил, а тех пятерых и пальцем не тронул. "Слышите? - просиял боцман. - Опять в свояки напрашивается. Разрешите добавить ему на прощанье, авось по-своему залопочет". Спасибо переводчику - не разрешил. Даже немцы и те улыбались: "Эр ист руссе..." - Под общий смех Мамыкин закончил рассказ: - Допросили меня, разобрались, накормили, напоили и облачили в свою форму. На память. Хороший народ моряки!
Подул холодный северный ветер. Небо стало свинцовым, серым. По земле покатились желтые листья.
- Будет дождь, - сказал инженер полка Кушнир.- Надо зачехлить самолеты, на которых нет дежурства.
Вскоре и в самом деле упали первые капли, а когда начало смеркаться, хлынул страшный ливень. Дождь лил всю ночь. Утром тоже не перестал.
Погода была нелетная, и комиссар Резницкий разрешил мне навестить родителей в Ленинграде, а Георгию Новикову съездить в Горелово, где он служил до войны.
Попутная машина подбросила нас до Выборгской. Потом мы разошлись в разные стороны. На другой день я узнал, что Новикову не удалось добраться до Горелово: на подступах к нему шли бои. А мне посчастливилось побывать в городе. Впрочем, счастье это было горьким.
Я шел по знакомым, теперь обезлюдевшим улицам. Кругом завалы, баррикады. Окна домов перекрещены бумажными полосками. Кое-где виднеются разрушения, следы пожара. На мосту через Черную речку повстречалась пожилая женщина. Мы поздоровались.
- Как там на фронте, сынок?
Коротко рассказал, стараясь представить все как можно оптимистичнее. Но женщина знала, что я многого недоговариваю, и грустно смотрела на меня.
- А я вот хлебушек несу. В очереди стояла. - И она показала бережно завернутый кусочек ржанца. - Пойдем ко мне, сынок, я недалеко живу. Самоварчик поставим, попьем чайку. Сахарок у меня есть. Пойдем?
- Родители тут у меня, давно не видел,- отказался я от радушного приглашения.
- А-а. Это хорошо. Отца с матерью надо навестить. То-то радости будет! Ну счастливо тебе, сынок. А я-то своего уж не дождусь. - И женщина заплакала.
Дома я не застал никого. Родители, как и все соседи, давно переселились в землянку: бомбардировки и артиллерийские обстрелы не давали жить людям спокойно. Отец и мать бодрились, но я видел, что эта показная бодрость дается им нелегко. У них почти не было продуктов...
В полк вернулся в прескверном настроении. Однако хандрить было некогда. Предстоял вылет - сопровождение штурмовиков в район Вырицы.
Мы обходили город со стороны Финского залива. Шли под облаками на высоте около тысячи метров. Слева, чуть впереди нас, виднелось несколько темных точек. И вдруг одна из них вспыхнула, словно спичка, и стала медленно оседать вниз. Догадались: это фашистский самолет задел трос аэростата воздушного заграждения, баллон которого не был виден в облаках. Вот почему нас предупреждали, что летать над Ленинградом, особенно в сумерках и облачную погоду, небезопасно.
"Илы" удачно отштурмовались, но все-таки нам пришлось задержаться в районе Вырицы, разгоняя "мессершмиттов". А когда закончился воздушный бой, стало ясно, что горючего на обратный путь не хватит. Надо было где-то заправиться. Пошли по прямому маршруту, чтобы сесть на промежуточном аэродроме. Еще вдали от посадочной площадки заметили черные столбы дыма.
Что такое? Снижаемся. На стоянке догорают остатки самолетов, а вокруг стоят удрученные летчики. Оказывается, совсем недавно на аэродром совершили налет "Мессершмитты-110" под прикрытием Ме-109. Дежурная пара истребителей, поднятая по тревоге, не смогла предотвратить случившегося.
Простившись с погорельцами, мы улетели на свой аэродром и подоспели к беседе, которую проводил с нашими однополчанами лектор из политического отдела 7-го истребительного авиакорпуса ПВО.
- А пока, товарищи, - заканчивая какую-то мысль, говорил политработник, положение очень серьезное.
- По щелям! - крикнул дежурный, прервав беседу.
Из-под навеса столовой мы бросились врассыпную. Где-то за облаками слышался прерывистый гул бомбардировщика. Рев моторов нарастал с каждой секундой. И вот над аэродромом в разрыве облаков показался "юнкерc". Сбросив две бомбы на границе летного поля, он ушел.
Скорчившись на дне щели, уже немолодой моторист Гарбуз шутил:
- Вот проклятущий Гитлер, разжился где-то бочкой бензина и ящиком бомб и теперь пуляет и пуляет по одной...
Тревога кончилась, и народ высыпал из укрытий. К столовой, где недавно лектор проводил беседу, шел высокий рыжебородый человек в изрядно потрепанной крестьянской одежде.
- Зачем это бородач забрел сюда? - удивились ребята.
Незнакомец подходил все ближе, и озорные глаза его сияли радостью. Это был Залевский, сбитый недавно в воздушном бою. Первым узнал его техник:
- Товарищ лейтенант! Жив?
- Володя!
- Залевский вернулся! - кинулись к нему все.
Начались поздравления, расспросы: где был, что делал, почему долго не возвращался?..
Вечером, когда Залевский привел себя в порядок, надел летную форму, вокруг него снова собрались однополчане, чтобы послушать историю его мытарств. Вот что рассказал лейтенант.
После штурмовки вражеского аэродрома группа "илов" потянула домой, а он, Залевский, со своим ведомым отбивал натиски "мессершмиттов". Отпугнутый огнем, один из вражеских истребителей начал разворот влево со снижением. Лейтенант устремился за ним и не заметил, как сзади "мига" пристроились два Ме-109, а затем взяли его в клещи. Увидя это, преследуемый гитлеровец развернулся и, присоединившись к конвою, пошел чуть выше советского самолета.
На низкой высоте "миг" неповоротлив. Зная об этом, фашистские летчики прижимали Залевского все ниже и ниже, рассчитывая привести его на свой аэродром. Как ни пытался Владимир вырваться, ничего не получилось.
Оставался один выход: выпрыгнуть за борт. Залевский видел, что внизу мелькает низкорослый заболоченный кустарник. Если повезет, пожалуй, можно остаться живым. Лейтенант отстегнул привязные ремни и парашют, открыл фонарь кабины и, выбрав удобный момент, перевалился через борт самолета. Ветви кустарника и толстая подушка болотного мха самортизировали удар. Владимир даже не почувствовал боли,
А звено гитлеровцев продолжало конвоировать беспилотный "миг"...
Двое суток Залевский плутал по заболоченному кустарнику, надеясь разыскать партизан. Но партизан в этих местах не было, а может, Владимир просто не нашел их. Наконец вышел к дороге, ведущей в Ленинград, и, затаившись в кустах, стал наблюдать. К осажденному городу шли машины, набитые немцами. Где-то неподалеку гудел аэродром, с которого взлетали "юнкерсы".
Сыро и холодно, а костра не разведешь. Не было у летчика ни сухаря, ни куска сахару, чтобы хоть немного подкрепиться. Лейтенант решил пробираться к Ленинграду. Шел по кустарнику, оступался и падал, барахтался в тинистой жиже.
На четвертые сутки Владимир выбился из сил и задремал под кустом на сухой поляне. А рядом шумела дорога, и лейтенанту казалось в забытьи, что он идет на своем "миге" со штурмовки в полк.
Очнулся от удара по ноге. Рука рванулась к пистолету, но на Залевского был направлен черный ствол автомата. Пистолет отобрали, обыскали. Затем четверо немцев скрутили летчика и куда-то повели. Вскоре подошли к группе фашистов. Их было человек двадцать пять. Они не умели говорить по-русски, Залевский не знал немецкого языка. Допрос не состоялся.
- Вег! - махнул рукой один из гитлеровцев, по-видимому старший группы.
Солдат взял автомат и лопату и толкнул лейтенанта в спину:
- Вег!
Дул холодный ветер, под ногами чавкала грязь. Немец вел пленника к небольшому холму.
- Хальт!
Конвоир развязал Залевскому руки и, угрожая автоматом, заставил рыть землю. Лейтенант рыл, а чужеземец играл на губной гармошке траурную мелодию.
"Неужели конец?"
- Шнель!- подгонял солдат, вытирая гармошку о рукав шинели.
И снова тоскливая мелодия. И опять отчаянный вопрос: "Неужели все?" А могила все глубже, глубже. Залевский подкопал ступеньку, еще сам не зная, для чего он это сделал, и прислушался. Сквозь тоскливое, односложное повизгивание губной гармошки доносился шум автомобилей с дороги, что проходила по лесной опушке.
Солдат перестал играть. "Сейчас крикнет "Шнель!",- подумал лейтенант. - Я пригнусь, и он подойдет сюда. А потом..."
- Шнель! - как заведенный, выкрикнул гитлеровец.
Владимир сжал лопату и, поставив левую ногу на вырытую ступеньку, пригнулся, спружинился. Сердце зачастило, дыхание стало тяжелым. "Спокойно, Володя. Сейчас или никогда!" - приказал летчик самому себе.
Шаркая сапогами, охранник двинулся к могиле. Шаг. Второй. Еще шаг. Мгновение - и голова в рогатой каске покажется над краем ямы. Словно подброшенный катапультой, Залевский вынырнул из могилы и, вкладывая всю силу в удар, полосонул лезвием лопаты пониже каски. Гитлеровец рухнул на землю. Сорвав с него автомат, Владимир вниз по откосу бросился в лес.
С дороги, где слышалось урчание автомашин, раздались выстрелы. Значит, заметили. Петляя и пригибаясь, лейтенант бежал к низине, за которой стеной стояли могучие сосны и ели. Немцы кинулись в погоню. Шум, крик, стрельба...
А Залевский бежал. Бежал до тех пор, пока не задохнулся и не упал в мокрую осоку. Навстречу полоснул дружный залп. Что такое? Владимир оглянулся. Преследователи залегли. Началась перестрелка.
Летчик не знал, куда ползти. И вдруг перед самым его лицом из осоки показались два автоматных дула.
- Ты кто, парень?
Скованный ужасом, Владимир замешкался с ответом.
- Ну, чего молчишь? Ползи в лощину, а там - в лес. Свои.
Это были партизаны...
- Вот в этой крестьянской робе они и переправили меня через линию фронта, - закончил рассказ лейтенант Залевский.
Глава шестая. Прощай, любимый город
Накануне войны Георгий Новиков жил в военном городке - замечательном ленинградском пригороде, красивейшем дачном местечке.
- Эх, ребята, - восхищенно говорил он, - до чего же хорош был городок! Дома стройные, светлые, аллеи - душа радовалась, зелени - море. Не жизнь, а мечта! Говорят, раньше там роскошествовала царская гвардия. Нам завидовали многие авиаторы, в шутку называли привилегированным полком. А теперь там немцы, - сокрушался он.
Служить поблизости от Ленинграда и в самом деле было завидно. Город-красавец, город-музей, город славы и национальной гордости, центр мировой науки и культуры. Вот почему с восхищением вспоминал Новиков довоенную армейскую пору.
И вот однажды Георгия вызвали на командный пункт и приказали подготовить группу летчиков для прикрытия наших наземных войск. Надо было видеть, как волновался лейтенант.
- Вот какая задача! - рассказал он мне и другим ведомым.
Задача как задача, мы не раз выполняли такие. Однако Георгий, по всей видимости, задумал нечто особенное. А что именно? Наконец он посвятил нас в свой замысел.
- Видите вот этот дом, первый от аэродрома? - показал он чертежик, сделанный на тетрадочном листке. - Здесь я жил, в среднем подъезде, на третьем этаже. Если позволит обстановка, штурманем.
Шестерка истребителей взлетела и взяла курс в заданный район. Вражеские самолеты крутились поодаль, не решались подходить в квадрат, где барражировали наши звенья. Когда дежурство в воздухе закончилось, Новиков повел нас в район военного городка.
На фоне догорающей осени городок, залитый солнечным светом, выглядел прекрасно. А по его аллеям ходили чужие люди, по асфальтированным дорогам сновали чужие повозки и машины, над каким-то большим зданием виднелся чужой флаг.
С крыши новиковского дома ударил крупнокалиберный зенитный пулемет, поблизости хлопнуло орудие (видно, важный объект, если так охраняется!).
Мы сделали круг. Звено Новикова нацелилось на крайний дом. Из-под крыльев истребителей скользнуло восемнадцать огненных метеоров. Все они врезались в окна третьего этажа. Мне и моим ведомым уже не рассмотреть ни среднего подъезда, ни тех окон, из которых когда-то любовался красотой городка Георгий со своими друзьями. Реактивный залп моего звена пришелся уже по очагу пожара. Пламя охватило весь дом. Занялись огнем машины и соседние здания. Пропадите вы пропадом, ненавистные пришельцы!!
Вылезая из кабины, я увидел улыбающегося Зайчикова. Николай подал мне письмо.
- Из Ленинграда, от отца, - проговорил он.
Из дому писали, что живут по-прежнему в землянке, что отец, как и другие рабочие, выполняет срочные заказы для фронта и нередко не уходит с завода по двое-трое суток, что вместо мужчин у станков все больше появляется подростков и женщин. Все бы ничего, только одна беда: продовольственный паек стал еще меньше. Нет, отец не жаловался, просто писал, не скрывая трудностей. Зачем и перед кем скрывать? Город живет, работает и борется, но городу и людям становится все тяжелее.
Я сел за ответное письмо, однако тревога помешала закончить его. Стало известно, что восемь бомбардировщиков прорвались к Ленинграду и разбили Бадаевские продовольственные склады. Всю ночь полыхало злое зарево, всю ночь летчики ворчали и отчаянно ругались. Да и как можно было оставаться равнодушным, если только за сентябрь фашисты совершили двадцать три групповых налета на Ленинград! Особенно ожесточенными были бомбежки 19 и 27 сентября. В первый раз гитлеровцы предприняли четыре дневных и два ночных налета с участием около двухсот восьмидесяти самолетов, а во второй раз днем группы общей численностью до двухсот самолетов трижды обрушивали свои удары на город и близлежащие аэродромы...
Невыспавшиеся, хмурые, мы встали и, проглотив по сухарю с кипятком, затемно отправились на аэродром, где техники и механики уже прогревали моторы.
Готовность номер один объявили группе лейтенанта Грачева. Летчики надели парашюты и сели в кабины. Те, кто были в готовности номер два, остались у машин, остальные ушли в землянку.
Часа полтора-два было спокойно, подозрительно тихо. И вдруг в настороженной тишине послышался нарастающий гул моторов, тяжелый, зловещий, надсадный гул. Дежурные летчики запустили моторы, и те из них, чьи машины стояли рядом с торцом взлетной полосы, тотчас взмыли в небо. Командир эскадрильи Георгий Жуйков не сидел в кабине, однако успел выбежать из землянки и тоже взлетел.
К аэродрому подходили желтокрылые, с черными крестами "Мессершмитты-110" и "Мессершмитты-109". На окраине летного поля от вражеских снарядов закипели фонтанчики земли и дыма. Кое-кто бросился в спасительные щели.
После взлета капитан Жуйков шел некоторое время над лесом, и немцы не заметили его. Набрав высоту, Георгий развернулся и соколом бросился в огненную круговерть. Короткая очередь - и "мессер" перевернулся, камнем упал на окраину аэродрома.
В схватку вступили Иван Грачев и Василий Добровольский, успевшие набрать скорость и высоту, необходимые для маневра. Бешено завертелся клубок самолетов - одиннадцать вражеских и пять наших. Вспыхнула машина Георгия Новикова, бесстрашного вожака истребителей, боевого стража штурмовиков. Вслед за И-16 смерть швырнула с высоты второй "мессершмитт". Потом с борта, объятого пламенем, выпрыгнул раненый командир эскадрильи.
В этом бою мы потеряли три машины и двух летчиков - Жору Новикова и Колю Косаренко. Однако в последующих воздушных схватках однополчане с лихвой компенсировали потерю.
- Запишите, сбил "юнкерса" у мыса Осиповец, - доложил Василий Добровольский начальнику штаба.- Пошлите за подтверждением.
- Приплюсуйте еще один бомбовоз. Утопил в Ладоге, - вынув трубку изо рта, сказал Вадим Лойко.
- Алло! - гудел Радченко в телефонную трубку. - Товарищ полковник, уточняю: в ленинградском небе полк уничтожил девяносто шесть немецких самолетов. А?.. Да, да, именно за это время.
В конце сентября в командование 7-м истребительным авиационным корпусом ПВО вступил полковник Евгений Ефимович Ерлыкин, сменив на этом посту С. П. Данилова. Однажды новый комкор приехал в наш полк, чтобы познакомиться с летчиками. Полковник был озабочен чрезвычайно напряженной обстановкой и, вероятно, в силу этого показался нам несколько резковатым.
В беседе он рассказал, что за сентябрь в налетах на Ленинград участвовало более двух тысяч семисот самолетов противника, но к городу прорвалось только четыреста восемьдесят. При этом вражеская авиация понесла значительные потери. Летчики нашего корпуса сбили сто двадцать воздушных разбойников, а зенитчики сто пятьдесят два.
В заключение полковник Ерлыкин сказал, что корпусу еще предстоят нелегкие испытания, и надо быть готовыми к ним.
Когда уехал командир корпуса, у летчиков выдался небольшой перерыв, и они рассказывали друг другу истории своих поединков и схваток с фашистскими бомбардировщиками и истребителями.
- Василий, как ты таранил вражеский самолет? - спросил Добровольского Герман Мамыкин.
- Расстрелял весь боекомплект - отогнал целый косяк "юнкерсов" от грузовых барж в Осиновце. А тут один нахалюга лезет и лезет. Ну, и я в азарте ненароком зацепил крылом за его хвостовое оперение. - Добровольский показал двумя ладонями, как это произошло.
- Экипаж не выпрыгнул?
- Врезался в песчаную отмель. Да и выпрыгнул бы - далеко не ушел: справа вода, слева сторожевые посты.
Павел Шевелев, как и Добровольский, тоже летал на Ладогу с Вадимом Лойко, заменявшим раненого командира эскадрильи.
- Трудновато пришлось, - вспоминал Павел. - Вадим несколько раз ходил в лобовую атаку. Весь капот и мотор пробиты, а он продолжает бой - осерчал на "юнкерсов". В общем, не напрасно летали: одним бомбовозом стало меньше у немцев.
- Герман, расскажи о своем полете в облака, - попросил Мамыкина Николай Савченков.
- Не полет - сплошная иллюзия, - отмахнулся Герман.
Раздался смех. Ребята уже знали об этом вылете, но хотели послушать самого Мамыкина - пленника облаков.
На Ленинград ожидался налет группы фашистских самолетов. Командир полка поднял в воздух звено Добровольского. Василий, Мамыкин и Плавский поднялись в дождливое небо. Клочья облаков местами висели над землей на высоте триста метров. Сырая, скучная погодка.
Выше, метрах на восьмистах, клубилась сплошная облачность. Не облака молоко. Звено решило пробить эту завесу и выйти наверх. Машины нырнули, будто в омут, - ни земли под ними, ни неба над ними. Без привычки, вернее, без должного опыта, да еще с такими несовершенными приборами, которыми оборудован И-16, в облаках лететь чрезвычайно трудно. Первым не выдержал Герман Мамыкин. Оторвался от ведущего и словно растворился в непроглядной мути. Метров через пятьсот куда-то исчез и Плавский. Радио у командира нет - не позовешь. Плутать по облакам в поисках ведомых опасно: в любую секунду можно столкнуться и сорваться.
Добровольский уцепился глазами за указатель поворота и скольжения, высотомер и прибор скорости. Это единственное спасение во время полета ночью и в облаках - полностью отдаться во власть приборов. На высоте около трех тысяч метров заметно посветлело. Потом забрезжили лучи солнца и выглянуло чистое голубое небо.
Василий поднялся еще метров на двести, ожидая, что из-под верхней кромки облаков выскользнут Герман и Плавский. Но ни того ни другого не было. Вместо них с юга, где облачность круто обрывалась, появилось два "мессершмитта". Лейтенант сделал нырок и разворот под прямым углом, затем снова вышел вверх. Немцы были далеко в стороне от него.
Вступать в бой с вражескими истребителями не было никакого расчета, потому что основная задача звена - не допустить к городу бомбардировщики. "Мессам" же выгодно вдвоем наброситься на одного. И они атаковали Добровольского. Он повторил маневр: пике в облака, разворот и снова вверх. Василий давно бы ушел вниз, если бы не надеялся, что его ведомые вот-вот подойдут и противник может атаковать их внезапно. Поэтому еще и еще раз, словно утка-нырок, преследуемая охотником на озере, то скрывался в облаках, то появлялся над ними, обманывая и отвлекая вражескую погоню.
Наконец Добровольский заложил небольшой крен и стал полого снижаться. Самолет спиралью ввинчивался в облака, словно в пуховую перину. Нервы Василия были напряжены до предела: он не только следил за приборной доской, но и думал о том, как бы не столкнуться со своими ведомыми, если они до сих пор не сумели выбраться из серого плена.
Виток, второй, третий. Облака. Еще виток. Опять облака. Стрелка высотомера подошла к цифре "800". Белизна. Виток, виток. Ничего не видно. Четыреста метров. Никакого просвета. Скоро земля, а Добровольский не видит ни зги. Еще потерял сто метров. Седая жуть стала редеть, превращаться в темно-серую пелену.
Перед глазами мелькнула какая-то черточка. "Галлюцинация, что ли?" подумал летчик и тряхнул головой. Но черточка не пропадала, а, наоборот, росла, увеличивалась в размерах. Лейтенант уменьшил крен, сбавил вертикальную скорость снижения. И вдруг снова потерял появившийся в поле зрения предмет: все слилось в одноцветный мрачный тон. Высота менее ста пятидесяти метров. "Еще несколько секунд - и можно врезаться в землю, в море, в черта, в дьявола!" - злился Добровольский.
Он заставил себя успокоиться, напряг до предела зрение и снова уловил ту самую черточку, что уже вырисовывалась в какой-то большой продолговатый предмет, стал выводить машину в горизонтальный полет. Пригляделся. Оказалось, под ним свинцовые воды Финского залива, сливающиеся с нижней кромкой облаков. А на волнах - всплывающая подводная лодка.
Возвратившись на аэродром, командир звена в первую очередь увидел своих ведомых.
- Ну и подбросил же он нам сольцы! - сказал Герман.
- Досталось, - подтвердил Плавский. - Да и было за что!
- Это верно, - согласился Мамыкин, - не надо было отрываться от ведущего. Ведь как получилось-то? Я по привычке посмотрел влево-вправо - и потерял из виду самолет командира. Кругом белым-бело, даже консоли "ишака" не видно. Ну, пока я крутился, мне и показалось, что лечу с правым креном. Отклонил ручку управления влево и левую педаль двинул ногой вперед. Нет, все равно кажется, будто лечу с правым креном. Галлюцинация полнейшая. Вывалился из облаков над самым городом. Смотрю: снижаюсь левой спиралью, черт бы ее подрал! А в облаках казалось наоборот.
- А мне все думалось, что лечу с левым креном. Жму вправо, - признался Плавский. - Тоже обман чувств.
Добровольский добродушно ухмылялся:
- Надо было по приборам ориентироваться, а не полагаться на свои ощущения. Хорошо, что все кончилось благополучно...
Не добившись решающих результатов в сентябрьских боях, немецко-фашистское командование вынуждено было отказаться от дальнейших попыток взять Ленинград штурмом. Оно решило сломить героическое сопротивление защитников города длительной блокадой, систематическими артиллерийскими обстрелами и бомбардировками с воздуха.
И враг приступил к осуществлению своего варварского замысла. Однако огромные потери, понесенные авиацией при дневных массированных налетах, вынудили гитлеровцев перейти почти исключительно к ночным действиям. Известно, что с 1 октября по 24 ноября немцы совершили тридцать семь бомбардировочных налетов на Ленинград (тридцать два ночью и пять днем, в условиях сплошной облачности).
Ночные налеты обычно совершались в ясные лунные ночи на высоте пять шесть тысяч метров. Бомбардировщики к городу подходили с разных направлений. Интервалы между самолетами по времени доходили до двадцати минут, а налеты растягивались на всю ночь.
Летчики нашего корпуса отчаянно дрались с, неприятельской авиацией, прикрывали город и наземные войска, охраняли ладожский водный путь. И все же следует отдать справедливость зенитной артиллерии 2-го корпуса ПВО - в отражении вражеских налетов она играла значительную роль.
Окруженный Ленинград боролся. Редкий день, когда газеты и радио не сообщали о самоотверженности пехотинцев и артиллеристов, танкистов и партизан, дезорганизующих тылы германской армии. Правда, кольцо блокады не расширялось, но и не становилось уже - оно, как говорят, стабилизировалось.
За успешные боевые действия все летчики 191-го истребительного авиаполка, многие техники и другие специалисты получили правительственные награды, а Иван Грачев и Георгий Новиков (посмертно) были представлены к званию Героя Советского Союза.
- Друзья мои, - сказал нам однажды батальонный комиссар Резницкий, - мы с честью выполнили задачу, поставленную перед нами командованием. Теперь нам приказано передать материальную часть соседям, а личный состав отправить для переучивания на новых самолетах. Подробности вам сообщат позже.
- За фрица приняли?
- А то как же, - продолжал Мамыкин, - за живой трофей, разговаривающий по-русски. А когда Кузнецов и Плавский прошли над кораблем и помахали крыльями, я радостно крикнул: "Наши!" Боцман еще раз влепил. "Вон ваши", показал он на "мессеров".
Ребят корчило от смеха. Герман до сих пор был еще недостаточно опытным летчиком, но рассказчиком оказался неплохим.
- Ну, так вот, сняли с меня сапоги, вылили из них воду и поставили в сторонку. "Больше не пригодятся", - говорят. Так вместе с немцами и привезли на берег. "Вот этот шкет, - сказал боцман переводчику и посмотрел на меня, за русского себя выдает. Я слегка врезал ему - прикусил язык". Зло меня взяло. Что за манера, говорю, у боцмана? Своего отвалтузил, а тех пятерых и пальцем не тронул. "Слышите? - просиял боцман. - Опять в свояки напрашивается. Разрешите добавить ему на прощанье, авось по-своему залопочет". Спасибо переводчику - не разрешил. Даже немцы и те улыбались: "Эр ист руссе..." - Под общий смех Мамыкин закончил рассказ: - Допросили меня, разобрались, накормили, напоили и облачили в свою форму. На память. Хороший народ моряки!
Подул холодный северный ветер. Небо стало свинцовым, серым. По земле покатились желтые листья.
- Будет дождь, - сказал инженер полка Кушнир.- Надо зачехлить самолеты, на которых нет дежурства.
Вскоре и в самом деле упали первые капли, а когда начало смеркаться, хлынул страшный ливень. Дождь лил всю ночь. Утром тоже не перестал.
Погода была нелетная, и комиссар Резницкий разрешил мне навестить родителей в Ленинграде, а Георгию Новикову съездить в Горелово, где он служил до войны.
Попутная машина подбросила нас до Выборгской. Потом мы разошлись в разные стороны. На другой день я узнал, что Новикову не удалось добраться до Горелово: на подступах к нему шли бои. А мне посчастливилось побывать в городе. Впрочем, счастье это было горьким.
Я шел по знакомым, теперь обезлюдевшим улицам. Кругом завалы, баррикады. Окна домов перекрещены бумажными полосками. Кое-где виднеются разрушения, следы пожара. На мосту через Черную речку повстречалась пожилая женщина. Мы поздоровались.
- Как там на фронте, сынок?
Коротко рассказал, стараясь представить все как можно оптимистичнее. Но женщина знала, что я многого недоговариваю, и грустно смотрела на меня.
- А я вот хлебушек несу. В очереди стояла. - И она показала бережно завернутый кусочек ржанца. - Пойдем ко мне, сынок, я недалеко живу. Самоварчик поставим, попьем чайку. Сахарок у меня есть. Пойдем?
- Родители тут у меня, давно не видел,- отказался я от радушного приглашения.
- А-а. Это хорошо. Отца с матерью надо навестить. То-то радости будет! Ну счастливо тебе, сынок. А я-то своего уж не дождусь. - И женщина заплакала.
Дома я не застал никого. Родители, как и все соседи, давно переселились в землянку: бомбардировки и артиллерийские обстрелы не давали жить людям спокойно. Отец и мать бодрились, но я видел, что эта показная бодрость дается им нелегко. У них почти не было продуктов...
В полк вернулся в прескверном настроении. Однако хандрить было некогда. Предстоял вылет - сопровождение штурмовиков в район Вырицы.
Мы обходили город со стороны Финского залива. Шли под облаками на высоте около тысячи метров. Слева, чуть впереди нас, виднелось несколько темных точек. И вдруг одна из них вспыхнула, словно спичка, и стала медленно оседать вниз. Догадались: это фашистский самолет задел трос аэростата воздушного заграждения, баллон которого не был виден в облаках. Вот почему нас предупреждали, что летать над Ленинградом, особенно в сумерках и облачную погоду, небезопасно.
"Илы" удачно отштурмовались, но все-таки нам пришлось задержаться в районе Вырицы, разгоняя "мессершмиттов". А когда закончился воздушный бой, стало ясно, что горючего на обратный путь не хватит. Надо было где-то заправиться. Пошли по прямому маршруту, чтобы сесть на промежуточном аэродроме. Еще вдали от посадочной площадки заметили черные столбы дыма.
Что такое? Снижаемся. На стоянке догорают остатки самолетов, а вокруг стоят удрученные летчики. Оказывается, совсем недавно на аэродром совершили налет "Мессершмитты-110" под прикрытием Ме-109. Дежурная пара истребителей, поднятая по тревоге, не смогла предотвратить случившегося.
Простившись с погорельцами, мы улетели на свой аэродром и подоспели к беседе, которую проводил с нашими однополчанами лектор из политического отдела 7-го истребительного авиакорпуса ПВО.
- А пока, товарищи, - заканчивая какую-то мысль, говорил политработник, положение очень серьезное.
- По щелям! - крикнул дежурный, прервав беседу.
Из-под навеса столовой мы бросились врассыпную. Где-то за облаками слышался прерывистый гул бомбардировщика. Рев моторов нарастал с каждой секундой. И вот над аэродромом в разрыве облаков показался "юнкерc". Сбросив две бомбы на границе летного поля, он ушел.
Скорчившись на дне щели, уже немолодой моторист Гарбуз шутил:
- Вот проклятущий Гитлер, разжился где-то бочкой бензина и ящиком бомб и теперь пуляет и пуляет по одной...
Тревога кончилась, и народ высыпал из укрытий. К столовой, где недавно лектор проводил беседу, шел высокий рыжебородый человек в изрядно потрепанной крестьянской одежде.
- Зачем это бородач забрел сюда? - удивились ребята.
Незнакомец подходил все ближе, и озорные глаза его сияли радостью. Это был Залевский, сбитый недавно в воздушном бою. Первым узнал его техник:
- Товарищ лейтенант! Жив?
- Володя!
- Залевский вернулся! - кинулись к нему все.
Начались поздравления, расспросы: где был, что делал, почему долго не возвращался?..
Вечером, когда Залевский привел себя в порядок, надел летную форму, вокруг него снова собрались однополчане, чтобы послушать историю его мытарств. Вот что рассказал лейтенант.
После штурмовки вражеского аэродрома группа "илов" потянула домой, а он, Залевский, со своим ведомым отбивал натиски "мессершмиттов". Отпугнутый огнем, один из вражеских истребителей начал разворот влево со снижением. Лейтенант устремился за ним и не заметил, как сзади "мига" пристроились два Ме-109, а затем взяли его в клещи. Увидя это, преследуемый гитлеровец развернулся и, присоединившись к конвою, пошел чуть выше советского самолета.
На низкой высоте "миг" неповоротлив. Зная об этом, фашистские летчики прижимали Залевского все ниже и ниже, рассчитывая привести его на свой аэродром. Как ни пытался Владимир вырваться, ничего не получилось.
Оставался один выход: выпрыгнуть за борт. Залевский видел, что внизу мелькает низкорослый заболоченный кустарник. Если повезет, пожалуй, можно остаться живым. Лейтенант отстегнул привязные ремни и парашют, открыл фонарь кабины и, выбрав удобный момент, перевалился через борт самолета. Ветви кустарника и толстая подушка болотного мха самортизировали удар. Владимир даже не почувствовал боли,
А звено гитлеровцев продолжало конвоировать беспилотный "миг"...
Двое суток Залевский плутал по заболоченному кустарнику, надеясь разыскать партизан. Но партизан в этих местах не было, а может, Владимир просто не нашел их. Наконец вышел к дороге, ведущей в Ленинград, и, затаившись в кустах, стал наблюдать. К осажденному городу шли машины, набитые немцами. Где-то неподалеку гудел аэродром, с которого взлетали "юнкерсы".
Сыро и холодно, а костра не разведешь. Не было у летчика ни сухаря, ни куска сахару, чтобы хоть немного подкрепиться. Лейтенант решил пробираться к Ленинграду. Шел по кустарнику, оступался и падал, барахтался в тинистой жиже.
На четвертые сутки Владимир выбился из сил и задремал под кустом на сухой поляне. А рядом шумела дорога, и лейтенанту казалось в забытьи, что он идет на своем "миге" со штурмовки в полк.
Очнулся от удара по ноге. Рука рванулась к пистолету, но на Залевского был направлен черный ствол автомата. Пистолет отобрали, обыскали. Затем четверо немцев скрутили летчика и куда-то повели. Вскоре подошли к группе фашистов. Их было человек двадцать пять. Они не умели говорить по-русски, Залевский не знал немецкого языка. Допрос не состоялся.
- Вег! - махнул рукой один из гитлеровцев, по-видимому старший группы.
Солдат взял автомат и лопату и толкнул лейтенанта в спину:
- Вег!
Дул холодный ветер, под ногами чавкала грязь. Немец вел пленника к небольшому холму.
- Хальт!
Конвоир развязал Залевскому руки и, угрожая автоматом, заставил рыть землю. Лейтенант рыл, а чужеземец играл на губной гармошке траурную мелодию.
"Неужели конец?"
- Шнель!- подгонял солдат, вытирая гармошку о рукав шинели.
И снова тоскливая мелодия. И опять отчаянный вопрос: "Неужели все?" А могила все глубже, глубже. Залевский подкопал ступеньку, еще сам не зная, для чего он это сделал, и прислушался. Сквозь тоскливое, односложное повизгивание губной гармошки доносился шум автомобилей с дороги, что проходила по лесной опушке.
Солдат перестал играть. "Сейчас крикнет "Шнель!",- подумал лейтенант. - Я пригнусь, и он подойдет сюда. А потом..."
- Шнель! - как заведенный, выкрикнул гитлеровец.
Владимир сжал лопату и, поставив левую ногу на вырытую ступеньку, пригнулся, спружинился. Сердце зачастило, дыхание стало тяжелым. "Спокойно, Володя. Сейчас или никогда!" - приказал летчик самому себе.
Шаркая сапогами, охранник двинулся к могиле. Шаг. Второй. Еще шаг. Мгновение - и голова в рогатой каске покажется над краем ямы. Словно подброшенный катапультой, Залевский вынырнул из могилы и, вкладывая всю силу в удар, полосонул лезвием лопаты пониже каски. Гитлеровец рухнул на землю. Сорвав с него автомат, Владимир вниз по откосу бросился в лес.
С дороги, где слышалось урчание автомашин, раздались выстрелы. Значит, заметили. Петляя и пригибаясь, лейтенант бежал к низине, за которой стеной стояли могучие сосны и ели. Немцы кинулись в погоню. Шум, крик, стрельба...
А Залевский бежал. Бежал до тех пор, пока не задохнулся и не упал в мокрую осоку. Навстречу полоснул дружный залп. Что такое? Владимир оглянулся. Преследователи залегли. Началась перестрелка.
Летчик не знал, куда ползти. И вдруг перед самым его лицом из осоки показались два автоматных дула.
- Ты кто, парень?
Скованный ужасом, Владимир замешкался с ответом.
- Ну, чего молчишь? Ползи в лощину, а там - в лес. Свои.
Это были партизаны...
- Вот в этой крестьянской робе они и переправили меня через линию фронта, - закончил рассказ лейтенант Залевский.
Глава шестая. Прощай, любимый город
Накануне войны Георгий Новиков жил в военном городке - замечательном ленинградском пригороде, красивейшем дачном местечке.
- Эх, ребята, - восхищенно говорил он, - до чего же хорош был городок! Дома стройные, светлые, аллеи - душа радовалась, зелени - море. Не жизнь, а мечта! Говорят, раньше там роскошествовала царская гвардия. Нам завидовали многие авиаторы, в шутку называли привилегированным полком. А теперь там немцы, - сокрушался он.
Служить поблизости от Ленинграда и в самом деле было завидно. Город-красавец, город-музей, город славы и национальной гордости, центр мировой науки и культуры. Вот почему с восхищением вспоминал Новиков довоенную армейскую пору.
И вот однажды Георгия вызвали на командный пункт и приказали подготовить группу летчиков для прикрытия наших наземных войск. Надо было видеть, как волновался лейтенант.
- Вот какая задача! - рассказал он мне и другим ведомым.
Задача как задача, мы не раз выполняли такие. Однако Георгий, по всей видимости, задумал нечто особенное. А что именно? Наконец он посвятил нас в свой замысел.
- Видите вот этот дом, первый от аэродрома? - показал он чертежик, сделанный на тетрадочном листке. - Здесь я жил, в среднем подъезде, на третьем этаже. Если позволит обстановка, штурманем.
Шестерка истребителей взлетела и взяла курс в заданный район. Вражеские самолеты крутились поодаль, не решались подходить в квадрат, где барражировали наши звенья. Когда дежурство в воздухе закончилось, Новиков повел нас в район военного городка.
На фоне догорающей осени городок, залитый солнечным светом, выглядел прекрасно. А по его аллеям ходили чужие люди, по асфальтированным дорогам сновали чужие повозки и машины, над каким-то большим зданием виднелся чужой флаг.
С крыши новиковского дома ударил крупнокалиберный зенитный пулемет, поблизости хлопнуло орудие (видно, важный объект, если так охраняется!).
Мы сделали круг. Звено Новикова нацелилось на крайний дом. Из-под крыльев истребителей скользнуло восемнадцать огненных метеоров. Все они врезались в окна третьего этажа. Мне и моим ведомым уже не рассмотреть ни среднего подъезда, ни тех окон, из которых когда-то любовался красотой городка Георгий со своими друзьями. Реактивный залп моего звена пришелся уже по очагу пожара. Пламя охватило весь дом. Занялись огнем машины и соседние здания. Пропадите вы пропадом, ненавистные пришельцы!!
Вылезая из кабины, я увидел улыбающегося Зайчикова. Николай подал мне письмо.
- Из Ленинграда, от отца, - проговорил он.
Из дому писали, что живут по-прежнему в землянке, что отец, как и другие рабочие, выполняет срочные заказы для фронта и нередко не уходит с завода по двое-трое суток, что вместо мужчин у станков все больше появляется подростков и женщин. Все бы ничего, только одна беда: продовольственный паек стал еще меньше. Нет, отец не жаловался, просто писал, не скрывая трудностей. Зачем и перед кем скрывать? Город живет, работает и борется, но городу и людям становится все тяжелее.
Я сел за ответное письмо, однако тревога помешала закончить его. Стало известно, что восемь бомбардировщиков прорвались к Ленинграду и разбили Бадаевские продовольственные склады. Всю ночь полыхало злое зарево, всю ночь летчики ворчали и отчаянно ругались. Да и как можно было оставаться равнодушным, если только за сентябрь фашисты совершили двадцать три групповых налета на Ленинград! Особенно ожесточенными были бомбежки 19 и 27 сентября. В первый раз гитлеровцы предприняли четыре дневных и два ночных налета с участием около двухсот восьмидесяти самолетов, а во второй раз днем группы общей численностью до двухсот самолетов трижды обрушивали свои удары на город и близлежащие аэродромы...
Невыспавшиеся, хмурые, мы встали и, проглотив по сухарю с кипятком, затемно отправились на аэродром, где техники и механики уже прогревали моторы.
Готовность номер один объявили группе лейтенанта Грачева. Летчики надели парашюты и сели в кабины. Те, кто были в готовности номер два, остались у машин, остальные ушли в землянку.
Часа полтора-два было спокойно, подозрительно тихо. И вдруг в настороженной тишине послышался нарастающий гул моторов, тяжелый, зловещий, надсадный гул. Дежурные летчики запустили моторы, и те из них, чьи машины стояли рядом с торцом взлетной полосы, тотчас взмыли в небо. Командир эскадрильи Георгий Жуйков не сидел в кабине, однако успел выбежать из землянки и тоже взлетел.
К аэродрому подходили желтокрылые, с черными крестами "Мессершмитты-110" и "Мессершмитты-109". На окраине летного поля от вражеских снарядов закипели фонтанчики земли и дыма. Кое-кто бросился в спасительные щели.
После взлета капитан Жуйков шел некоторое время над лесом, и немцы не заметили его. Набрав высоту, Георгий развернулся и соколом бросился в огненную круговерть. Короткая очередь - и "мессер" перевернулся, камнем упал на окраину аэродрома.
В схватку вступили Иван Грачев и Василий Добровольский, успевшие набрать скорость и высоту, необходимые для маневра. Бешено завертелся клубок самолетов - одиннадцать вражеских и пять наших. Вспыхнула машина Георгия Новикова, бесстрашного вожака истребителей, боевого стража штурмовиков. Вслед за И-16 смерть швырнула с высоты второй "мессершмитт". Потом с борта, объятого пламенем, выпрыгнул раненый командир эскадрильи.
В этом бою мы потеряли три машины и двух летчиков - Жору Новикова и Колю Косаренко. Однако в последующих воздушных схватках однополчане с лихвой компенсировали потерю.
- Запишите, сбил "юнкерса" у мыса Осиповец, - доложил Василий Добровольский начальнику штаба.- Пошлите за подтверждением.
- Приплюсуйте еще один бомбовоз. Утопил в Ладоге, - вынув трубку изо рта, сказал Вадим Лойко.
- Алло! - гудел Радченко в телефонную трубку. - Товарищ полковник, уточняю: в ленинградском небе полк уничтожил девяносто шесть немецких самолетов. А?.. Да, да, именно за это время.
В конце сентября в командование 7-м истребительным авиационным корпусом ПВО вступил полковник Евгений Ефимович Ерлыкин, сменив на этом посту С. П. Данилова. Однажды новый комкор приехал в наш полк, чтобы познакомиться с летчиками. Полковник был озабочен чрезвычайно напряженной обстановкой и, вероятно, в силу этого показался нам несколько резковатым.
В беседе он рассказал, что за сентябрь в налетах на Ленинград участвовало более двух тысяч семисот самолетов противника, но к городу прорвалось только четыреста восемьдесят. При этом вражеская авиация понесла значительные потери. Летчики нашего корпуса сбили сто двадцать воздушных разбойников, а зенитчики сто пятьдесят два.
В заключение полковник Ерлыкин сказал, что корпусу еще предстоят нелегкие испытания, и надо быть готовыми к ним.
Когда уехал командир корпуса, у летчиков выдался небольшой перерыв, и они рассказывали друг другу истории своих поединков и схваток с фашистскими бомбардировщиками и истребителями.
- Василий, как ты таранил вражеский самолет? - спросил Добровольского Герман Мамыкин.
- Расстрелял весь боекомплект - отогнал целый косяк "юнкерсов" от грузовых барж в Осиновце. А тут один нахалюга лезет и лезет. Ну, и я в азарте ненароком зацепил крылом за его хвостовое оперение. - Добровольский показал двумя ладонями, как это произошло.
- Экипаж не выпрыгнул?
- Врезался в песчаную отмель. Да и выпрыгнул бы - далеко не ушел: справа вода, слева сторожевые посты.
Павел Шевелев, как и Добровольский, тоже летал на Ладогу с Вадимом Лойко, заменявшим раненого командира эскадрильи.
- Трудновато пришлось, - вспоминал Павел. - Вадим несколько раз ходил в лобовую атаку. Весь капот и мотор пробиты, а он продолжает бой - осерчал на "юнкерсов". В общем, не напрасно летали: одним бомбовозом стало меньше у немцев.
- Герман, расскажи о своем полете в облака, - попросил Мамыкина Николай Савченков.
- Не полет - сплошная иллюзия, - отмахнулся Герман.
Раздался смех. Ребята уже знали об этом вылете, но хотели послушать самого Мамыкина - пленника облаков.
На Ленинград ожидался налет группы фашистских самолетов. Командир полка поднял в воздух звено Добровольского. Василий, Мамыкин и Плавский поднялись в дождливое небо. Клочья облаков местами висели над землей на высоте триста метров. Сырая, скучная погодка.
Выше, метрах на восьмистах, клубилась сплошная облачность. Не облака молоко. Звено решило пробить эту завесу и выйти наверх. Машины нырнули, будто в омут, - ни земли под ними, ни неба над ними. Без привычки, вернее, без должного опыта, да еще с такими несовершенными приборами, которыми оборудован И-16, в облаках лететь чрезвычайно трудно. Первым не выдержал Герман Мамыкин. Оторвался от ведущего и словно растворился в непроглядной мути. Метров через пятьсот куда-то исчез и Плавский. Радио у командира нет - не позовешь. Плутать по облакам в поисках ведомых опасно: в любую секунду можно столкнуться и сорваться.
Добровольский уцепился глазами за указатель поворота и скольжения, высотомер и прибор скорости. Это единственное спасение во время полета ночью и в облаках - полностью отдаться во власть приборов. На высоте около трех тысяч метров заметно посветлело. Потом забрезжили лучи солнца и выглянуло чистое голубое небо.
Василий поднялся еще метров на двести, ожидая, что из-под верхней кромки облаков выскользнут Герман и Плавский. Но ни того ни другого не было. Вместо них с юга, где облачность круто обрывалась, появилось два "мессершмитта". Лейтенант сделал нырок и разворот под прямым углом, затем снова вышел вверх. Немцы были далеко в стороне от него.
Вступать в бой с вражескими истребителями не было никакого расчета, потому что основная задача звена - не допустить к городу бомбардировщики. "Мессам" же выгодно вдвоем наброситься на одного. И они атаковали Добровольского. Он повторил маневр: пике в облака, разворот и снова вверх. Василий давно бы ушел вниз, если бы не надеялся, что его ведомые вот-вот подойдут и противник может атаковать их внезапно. Поэтому еще и еще раз, словно утка-нырок, преследуемая охотником на озере, то скрывался в облаках, то появлялся над ними, обманывая и отвлекая вражескую погоню.
Наконец Добровольский заложил небольшой крен и стал полого снижаться. Самолет спиралью ввинчивался в облака, словно в пуховую перину. Нервы Василия были напряжены до предела: он не только следил за приборной доской, но и думал о том, как бы не столкнуться со своими ведомыми, если они до сих пор не сумели выбраться из серого плена.
Виток, второй, третий. Облака. Еще виток. Опять облака. Стрелка высотомера подошла к цифре "800". Белизна. Виток, виток. Ничего не видно. Четыреста метров. Никакого просвета. Скоро земля, а Добровольский не видит ни зги. Еще потерял сто метров. Седая жуть стала редеть, превращаться в темно-серую пелену.
Перед глазами мелькнула какая-то черточка. "Галлюцинация, что ли?" подумал летчик и тряхнул головой. Но черточка не пропадала, а, наоборот, росла, увеличивалась в размерах. Лейтенант уменьшил крен, сбавил вертикальную скорость снижения. И вдруг снова потерял появившийся в поле зрения предмет: все слилось в одноцветный мрачный тон. Высота менее ста пятидесяти метров. "Еще несколько секунд - и можно врезаться в землю, в море, в черта, в дьявола!" - злился Добровольский.
Он заставил себя успокоиться, напряг до предела зрение и снова уловил ту самую черточку, что уже вырисовывалась в какой-то большой продолговатый предмет, стал выводить машину в горизонтальный полет. Пригляделся. Оказалось, под ним свинцовые воды Финского залива, сливающиеся с нижней кромкой облаков. А на волнах - всплывающая подводная лодка.
Возвратившись на аэродром, командир звена в первую очередь увидел своих ведомых.
- Ну и подбросил же он нам сольцы! - сказал Герман.
- Досталось, - подтвердил Плавский. - Да и было за что!
- Это верно, - согласился Мамыкин, - не надо было отрываться от ведущего. Ведь как получилось-то? Я по привычке посмотрел влево-вправо - и потерял из виду самолет командира. Кругом белым-бело, даже консоли "ишака" не видно. Ну, пока я крутился, мне и показалось, что лечу с правым креном. Отклонил ручку управления влево и левую педаль двинул ногой вперед. Нет, все равно кажется, будто лечу с правым креном. Галлюцинация полнейшая. Вывалился из облаков над самым городом. Смотрю: снижаюсь левой спиралью, черт бы ее подрал! А в облаках казалось наоборот.
- А мне все думалось, что лечу с левым креном. Жму вправо, - признался Плавский. - Тоже обман чувств.
Добровольский добродушно ухмылялся:
- Надо было по приборам ориентироваться, а не полагаться на свои ощущения. Хорошо, что все кончилось благополучно...
Не добившись решающих результатов в сентябрьских боях, немецко-фашистское командование вынуждено было отказаться от дальнейших попыток взять Ленинград штурмом. Оно решило сломить героическое сопротивление защитников города длительной блокадой, систематическими артиллерийскими обстрелами и бомбардировками с воздуха.
И враг приступил к осуществлению своего варварского замысла. Однако огромные потери, понесенные авиацией при дневных массированных налетах, вынудили гитлеровцев перейти почти исключительно к ночным действиям. Известно, что с 1 октября по 24 ноября немцы совершили тридцать семь бомбардировочных налетов на Ленинград (тридцать два ночью и пять днем, в условиях сплошной облачности).
Ночные налеты обычно совершались в ясные лунные ночи на высоте пять шесть тысяч метров. Бомбардировщики к городу подходили с разных направлений. Интервалы между самолетами по времени доходили до двадцати минут, а налеты растягивались на всю ночь.
Летчики нашего корпуса отчаянно дрались с, неприятельской авиацией, прикрывали город и наземные войска, охраняли ладожский водный путь. И все же следует отдать справедливость зенитной артиллерии 2-го корпуса ПВО - в отражении вражеских налетов она играла значительную роль.
Окруженный Ленинград боролся. Редкий день, когда газеты и радио не сообщали о самоотверженности пехотинцев и артиллеристов, танкистов и партизан, дезорганизующих тылы германской армии. Правда, кольцо блокады не расширялось, но и не становилось уже - оно, как говорят, стабилизировалось.
За успешные боевые действия все летчики 191-го истребительного авиаполка, многие техники и другие специалисты получили правительственные награды, а Иван Грачев и Георгий Новиков (посмертно) были представлены к званию Героя Советского Союза.
- Друзья мои, - сказал нам однажды батальонный комиссар Резницкий, - мы с честью выполнили задачу, поставленную перед нами командованием. Теперь нам приказано передать материальную часть соседям, а личный состав отправить для переучивания на новых самолетах. Подробности вам сообщат позже.