Вся бригада работала на участке у дома и разравнивала бетон, один Бяка судорожно перебирал различные варианты получения денег, но, перебрав все, он не остановился ни на одном. Но что-то предпринимать надо! И он замыслил недоброе дело. Он зашел в бытовку и взял старенький патефон с несколькими пластинками, давно принесенный кем-то из непьющих и ставший необходимой вещью в бытовке. Он, конечно, прекрасно понимал, что совершает преступление, но ничего другого ему не оставалось. Он запихал все в большой полиэтиленовый пакет и бросился бежать к "Универсаму".
До закрытия магазина оставалось двадцать минут. Бяка встал у главного входа и стал предлагать старинную вещицу, реликвию бригады. "Купите патефон! Ну, купите, почти задаром отдаю!" -клянчил Бяка. И вот какая-то женщина, посмотрев на этот раритет и немного подумав, под выкрики Бяки "Ну быстрее же! Быстрее!" отсчитала несколько бумажек.
Бяка схватил деньги и бросился в винный отдел. "Закрыто!"перегородил ему дорогу грузчик-здоровяк. "Брат! Я на минутку! Ну, пропусти!" -- взмолился Бяка. Тот пожалел бедолагу, потому что сам не раз оказывался в такой переделке, и пустил. Бяка купил бутылку водки, но оставалось еще немного денег, которые неприятно жгли ладонь. Их хватало только на бутылку кефира. Недолго думая, Бяка купил кефир и, повеселев в предвкушении похмелья, помчался назад.
В бытовке уже полным ходом шла разборка по поводу отсутсвия патефона. Исчезновение такой вещи сразу же бросалось в глаза. "Это ты спер, подлый раб вредной привычки?" -- спросил Бугор у Бяки. Бяка замотал головой. "А откуда деньги на водку?" -- поинтересовался Бугор. "Занял" , - соврал тот.
Когда все сели за стол, Бяка первым делом откупорил бутылку. "Братва, кто будет пить сегодня?" -- спросил он и обвел долгим взглядом всех членов бригады. Все молчали. Он спросил снова. Отозвалось пять человек. "Сегодня наливаю только по децилу ввиду чрезвычайных обстоятельств" , - предупредил он своих. "Послушайте, братва синюшняя! -- обратился к ним Бугор. -- Патефон унес кто-то из ваших. Раз вы так оборзели, мы лишаем вас еды. Пейте одну свою водку!" "Но, Бугор... - начала Бяка. "Никаких "но"!" -- отрезал Бугор.
Тогда Бяка достал из пакета кефир. "Чем не закусь? А, Паштет?" -- спросил он. "Все ништяк!" -- ответили ему. Только один хитроумный Бугор не смог скрыть усмешку. Когда водку разлили по сто граммов, бутылки как не бывало. Пьющие провозгласили тост "За то, чтобы таких дней больше не было!", чокнулись и разом выпили, затем запили кефирчиком. Потом они сидели и смотрели, как едят Амелин со-товарищи. Привычного оживления не наблюдалось. Наоборот, они сникли и молчали. Что-то было не так.
"Братва, так мы пили или не пили?" -- вдруг прервал жевания и причмокивания Бяка. "Пить-то вы пили, зато не ели!" -- ответил Бугор. "Что-то вроде бы как будто бы я и не пил", удивленно произнес Бяка. И действительно, он был совершенно трезв, даже его глаза не блестели, как обычно. "И я тоже ничего не чувствую", - вторил ему Паштет. Бяка встал и сказал: "Ни в голове, ни в жопе! Трезв как стеклышко!" "Дурак ты, дурак, сказал Амелин, - если не понимаешь, почему..."
"А что это я должен понимать?"- осведомился Бяка осторожно. "А то, что кефир нейтрализует действие алкоголя. Запомни это, Бяка!" Но Бяка уже не слушал своего начальника, а пробирался к выходу из бытовки. Но не успел он выйти, как у порога его вырвало прямо на рабочую одежду. Он подскользнулся, ударился о дверь, вывалился из вагончика и завыл. Бригада вынуждена была прервать обед и обступила катающегося по земле, корчившегося от боли и воющего Бяку. Кадета послали вызвать "скорую помощь".
У Бяки был открытый перелом правой руки. Он вышел на работу только через полтора месяца. В здоровой руке он держал чемоданчик с проигрывателем. В больной -- бутылку дорогого "Вермута". "Ну, что, братва, нужно подлечиться?" -- вместо приветствия заявил он. "Нет, Бяка, извини, но с этим покончено!" -- осадил его Бугор. Бяка сильно удивился, но бутылку в пакет убрал. Чтобы ее выпить, ему пришлось ждать конца смены. А в обед он вместе со всеми разгадывал кроссворд и даже отгадал одно слово из шести букв, обозначающее род виноградного вина с настоями из трав.
Месть, сладкая месть...
Я знал его с детства. Мы жили в одном доме и нас водили в один детский сад. Из тех ранних лет моя память сохранила только один эпизод, связанный с ним. -- После тихого часа во время прогулки, когда мы прятались за верандой, он угостил меня карамельками, которые я тут же скушал. А через полчаса мы поссорились и он с грозным видом требовал: "Отдавай мои конфеты назад!" "Где я тебе их возьму? -- отбивался я. -- Я же их уже съел!?" "Где хочешь, там и бери! Живот вспарывай и доставай!" -- не унимался он.
Родители отдали нас в одну школу и в один класс, и еще лет пять мы оставались закадычными друзьями. А в первом классе уже я, когда он отбирал у меня яблоко, кричал: "Отдай! А то я с тобой дружить не буду!", за что получил "неуд" по поведению за неделю. Зачем я это рассказываю? Возможно, затем, чтобы доказать, что мы стоили друг друга, и, кроме того, мне просто дороги эти детские воспоминания о шалостях и проказах, совершенных вместе с ним.
А потом наши дороги разошлись. Я много читал и стал завсегдатаем библиотек, он же разгонял скуку на школьных вечеринках, пил и танцевал. Если честно, я ему завидовал. Он брался за все: и рисовал, и писал стихи, и играл на гитаре. И нужно сказать, совсем даже неплохо. Но, едва начав, тут же бросал, ибо был нетерпелив и жаждал быстрого признания. Он хотел постоянно вызывать восхищение. Ему нравилось видеть восторг в глазах глупых девчушек. Он хотел жить красиво и получать максимум удовольствия.
Но вот беда, всегда в самые неподходящие моменты вставал этот болезненный вопрос -- можно ли совместить стремление к духовному совершенству с плотским желанием материального благополучия. Можно ли одновременно иметь и быть? Жизнь каждый раз отвечала грубо и однозначно: "Нельзя!" И в последний раз для убедительности вместе с прежним ответом он получил серъезное сотрясение мозга, перелом частей носа и ушибы лица. На месяц он словно выпал из жизни, а когда появился снова, его было не узнать, так сильно он изменился.
Теперь вместо импульсивного юноши это был уравновешенный мужчина, спокойный и выдержанный, неторопливый настолько, что прежние знакомые тут же окрестили его Тормозом. Все его друзья после неожиданной перемены, не помахав ручками и не сказав "адью", навсегда покинули своего приятеля. Едва ли их могло интересовать столь примитивное существо, позорящее род человеческий. Разве важно, каким он был? Главное, каким он стал! А кем он стал? Да так, куском дерьма, как говорят в американских фильмах. К своему стыду, я тоже перестал подавать руку этому бедолаге с помутившимся рассудком.
Он невозмутимо ходил по городу и лениво улыбался, равнодушный и флегматичный. Я заглядывал в его непроницаемые глаза и думал, как мог такой классный парень превратится в бледную и невзрачную тень, и вместо человека я видел перед собой полное ничтожество. Казалось, его глаза не выражали ровным счетом ничего. Тупые и безучастные, они по-рыбьи уставились в пространство прямо перед собой. Стоит ли говорить о том, насколько он был мне омерзителен. Он сильно располнел и стал мне противен настолько, что я переходил на другую сторону улицы, едва замечал его отвратительный фейс. Однако меня все еще мучил нездоровый интерес.
Мое любопытство оставалось неудовлетворенным, пока я не знал ответов на многие вопросы. Ну, например, интересно было бы узнать, чувствует ли он себя сомнабулой в тумане или, убедившись в том, что он -- никто, просто довольствуется самим фактом своего существования, да, может, к тому же, еще и радуется, ведь самая искренняя радость -- это радость без причины. Знает ли он, что стал похожим на ограниченное и самодовольное животное, все потребности которого -исчерпываются словами "есть" и "спать"? Способен ли он увидеть себя со стороны? Соневаюсь. Думаю, что нет, иначе он не стал бы с безразличным видом расхаживать по грязным тротуарам и пинать пустые пачки от сигарет.
Тем не менее, я еще замечал его бесцельно маячившую фигуру и всегда испытывал при виде нее чувство сожаления. Черт побери, я не верю в рок и фатум, я не верю в судьбу, но я знаю, что есть невезение! Я знал также и то, что парню просто не повезло, и чисто по-человечески мне было его жаль, но почему же, наконец, он до сих пор не пришел в себя? Почему он сломился, не выдержав первого же удара? Почему, будь он проклят, растоптал вместе со своими идеалами и мои иллюзии?
Так или иначе, прошло несколько лет, и я перестал обращать на него внимание, как не обращаешь его на мусорные контейнеры, стоящие в глубине двора, как не обращаешь его на черный остов сгоревшего когда-то дома. Он стал значить для меня не больше, чем головешка угля из потухнувшего костра. Я уже имел за плечами какой-никакой жизненный опыт, но, в отличие от этого слабачка, только гнулся, но не ломался, чем гордился несказанно. Что ж, подумаешь, одним несчастьем больше, одним меньше -- какая разница? Ну, выбили тебе зубы, поставь искусственные и утешай себя тем, что он никогда не болят и едва ли не прочнее и красивее настоящих...
Но однажды июльским утром я увидел его и не узнал. Все в нем, начиная от походки до выражения глаз, внезапно изменилось. До этого вечно сутулившийся и трусоватый, он уверенно и прямо шел мне навстречу, а его глаза уже не смотрели сквозь меня -теперь в них светился какой-то дьявольский блеск. А когда мы поравнялись, я не мог не подать ему руки. Он принял это как должное. И вдруг он подмигнул мне левым глазом -- или это только показалалось? Недоброе предчувствие ощутил я в те секунды.
Вечером, когда к соседнему подъезду подъехал милицейский газик, я знал, что это за ним. Двое "омоновцев" с автоматами вывели его из дома, посадили в коробок и увезли. Больше я его не видел, а остальное, как и все жильцы дома, узнал из газет и из передач местного телевидения.
Оказалось, что ночью он ворвался в квартиру того парня, который пару лет назад его отделал, ножом убил его мать и младшего брата, а потом пости до самого утра истязал своего давнего обидчика. Куски его тела нашли потом в одном из мусорных контейнеров, стоящих в глубине нашего двора. Когда заканчивался суд, перед тем, как ему зачитали смертный приговор, он сказал: "Вот теперь я счастлив..."
До закрытия магазина оставалось двадцать минут. Бяка встал у главного входа и стал предлагать старинную вещицу, реликвию бригады. "Купите патефон! Ну, купите, почти задаром отдаю!" -клянчил Бяка. И вот какая-то женщина, посмотрев на этот раритет и немного подумав, под выкрики Бяки "Ну быстрее же! Быстрее!" отсчитала несколько бумажек.
Бяка схватил деньги и бросился в винный отдел. "Закрыто!"перегородил ему дорогу грузчик-здоровяк. "Брат! Я на минутку! Ну, пропусти!" -- взмолился Бяка. Тот пожалел бедолагу, потому что сам не раз оказывался в такой переделке, и пустил. Бяка купил бутылку водки, но оставалось еще немного денег, которые неприятно жгли ладонь. Их хватало только на бутылку кефира. Недолго думая, Бяка купил кефир и, повеселев в предвкушении похмелья, помчался назад.
В бытовке уже полным ходом шла разборка по поводу отсутсвия патефона. Исчезновение такой вещи сразу же бросалось в глаза. "Это ты спер, подлый раб вредной привычки?" -- спросил Бугор у Бяки. Бяка замотал головой. "А откуда деньги на водку?" -- поинтересовался Бугор. "Занял" , - соврал тот.
Когда все сели за стол, Бяка первым делом откупорил бутылку. "Братва, кто будет пить сегодня?" -- спросил он и обвел долгим взглядом всех членов бригады. Все молчали. Он спросил снова. Отозвалось пять человек. "Сегодня наливаю только по децилу ввиду чрезвычайных обстоятельств" , - предупредил он своих. "Послушайте, братва синюшняя! -- обратился к ним Бугор. -- Патефон унес кто-то из ваших. Раз вы так оборзели, мы лишаем вас еды. Пейте одну свою водку!" "Но, Бугор... - начала Бяка. "Никаких "но"!" -- отрезал Бугор.
Тогда Бяка достал из пакета кефир. "Чем не закусь? А, Паштет?" -- спросил он. "Все ништяк!" -- ответили ему. Только один хитроумный Бугор не смог скрыть усмешку. Когда водку разлили по сто граммов, бутылки как не бывало. Пьющие провозгласили тост "За то, чтобы таких дней больше не было!", чокнулись и разом выпили, затем запили кефирчиком. Потом они сидели и смотрели, как едят Амелин со-товарищи. Привычного оживления не наблюдалось. Наоборот, они сникли и молчали. Что-то было не так.
"Братва, так мы пили или не пили?" -- вдруг прервал жевания и причмокивания Бяка. "Пить-то вы пили, зато не ели!" -- ответил Бугор. "Что-то вроде бы как будто бы я и не пил", удивленно произнес Бяка. И действительно, он был совершенно трезв, даже его глаза не блестели, как обычно. "И я тоже ничего не чувствую", - вторил ему Паштет. Бяка встал и сказал: "Ни в голове, ни в жопе! Трезв как стеклышко!" "Дурак ты, дурак, сказал Амелин, - если не понимаешь, почему..."
"А что это я должен понимать?"- осведомился Бяка осторожно. "А то, что кефир нейтрализует действие алкоголя. Запомни это, Бяка!" Но Бяка уже не слушал своего начальника, а пробирался к выходу из бытовки. Но не успел он выйти, как у порога его вырвало прямо на рабочую одежду. Он подскользнулся, ударился о дверь, вывалился из вагончика и завыл. Бригада вынуждена была прервать обед и обступила катающегося по земле, корчившегося от боли и воющего Бяку. Кадета послали вызвать "скорую помощь".
У Бяки был открытый перелом правой руки. Он вышел на работу только через полтора месяца. В здоровой руке он держал чемоданчик с проигрывателем. В больной -- бутылку дорогого "Вермута". "Ну, что, братва, нужно подлечиться?" -- вместо приветствия заявил он. "Нет, Бяка, извини, но с этим покончено!" -- осадил его Бугор. Бяка сильно удивился, но бутылку в пакет убрал. Чтобы ее выпить, ему пришлось ждать конца смены. А в обед он вместе со всеми разгадывал кроссворд и даже отгадал одно слово из шести букв, обозначающее род виноградного вина с настоями из трав.
Месть, сладкая месть...
Я знал его с детства. Мы жили в одном доме и нас водили в один детский сад. Из тех ранних лет моя память сохранила только один эпизод, связанный с ним. -- После тихого часа во время прогулки, когда мы прятались за верандой, он угостил меня карамельками, которые я тут же скушал. А через полчаса мы поссорились и он с грозным видом требовал: "Отдавай мои конфеты назад!" "Где я тебе их возьму? -- отбивался я. -- Я же их уже съел!?" "Где хочешь, там и бери! Живот вспарывай и доставай!" -- не унимался он.
Родители отдали нас в одну школу и в один класс, и еще лет пять мы оставались закадычными друзьями. А в первом классе уже я, когда он отбирал у меня яблоко, кричал: "Отдай! А то я с тобой дружить не буду!", за что получил "неуд" по поведению за неделю. Зачем я это рассказываю? Возможно, затем, чтобы доказать, что мы стоили друг друга, и, кроме того, мне просто дороги эти детские воспоминания о шалостях и проказах, совершенных вместе с ним.
А потом наши дороги разошлись. Я много читал и стал завсегдатаем библиотек, он же разгонял скуку на школьных вечеринках, пил и танцевал. Если честно, я ему завидовал. Он брался за все: и рисовал, и писал стихи, и играл на гитаре. И нужно сказать, совсем даже неплохо. Но, едва начав, тут же бросал, ибо был нетерпелив и жаждал быстрого признания. Он хотел постоянно вызывать восхищение. Ему нравилось видеть восторг в глазах глупых девчушек. Он хотел жить красиво и получать максимум удовольствия.
Но вот беда, всегда в самые неподходящие моменты вставал этот болезненный вопрос -- можно ли совместить стремление к духовному совершенству с плотским желанием материального благополучия. Можно ли одновременно иметь и быть? Жизнь каждый раз отвечала грубо и однозначно: "Нельзя!" И в последний раз для убедительности вместе с прежним ответом он получил серъезное сотрясение мозга, перелом частей носа и ушибы лица. На месяц он словно выпал из жизни, а когда появился снова, его было не узнать, так сильно он изменился.
Теперь вместо импульсивного юноши это был уравновешенный мужчина, спокойный и выдержанный, неторопливый настолько, что прежние знакомые тут же окрестили его Тормозом. Все его друзья после неожиданной перемены, не помахав ручками и не сказав "адью", навсегда покинули своего приятеля. Едва ли их могло интересовать столь примитивное существо, позорящее род человеческий. Разве важно, каким он был? Главное, каким он стал! А кем он стал? Да так, куском дерьма, как говорят в американских фильмах. К своему стыду, я тоже перестал подавать руку этому бедолаге с помутившимся рассудком.
Он невозмутимо ходил по городу и лениво улыбался, равнодушный и флегматичный. Я заглядывал в его непроницаемые глаза и думал, как мог такой классный парень превратится в бледную и невзрачную тень, и вместо человека я видел перед собой полное ничтожество. Казалось, его глаза не выражали ровным счетом ничего. Тупые и безучастные, они по-рыбьи уставились в пространство прямо перед собой. Стоит ли говорить о том, насколько он был мне омерзителен. Он сильно располнел и стал мне противен настолько, что я переходил на другую сторону улицы, едва замечал его отвратительный фейс. Однако меня все еще мучил нездоровый интерес.
Мое любопытство оставалось неудовлетворенным, пока я не знал ответов на многие вопросы. Ну, например, интересно было бы узнать, чувствует ли он себя сомнабулой в тумане или, убедившись в том, что он -- никто, просто довольствуется самим фактом своего существования, да, может, к тому же, еще и радуется, ведь самая искренняя радость -- это радость без причины. Знает ли он, что стал похожим на ограниченное и самодовольное животное, все потребности которого -исчерпываются словами "есть" и "спать"? Способен ли он увидеть себя со стороны? Соневаюсь. Думаю, что нет, иначе он не стал бы с безразличным видом расхаживать по грязным тротуарам и пинать пустые пачки от сигарет.
Тем не менее, я еще замечал его бесцельно маячившую фигуру и всегда испытывал при виде нее чувство сожаления. Черт побери, я не верю в рок и фатум, я не верю в судьбу, но я знаю, что есть невезение! Я знал также и то, что парню просто не повезло, и чисто по-человечески мне было его жаль, но почему же, наконец, он до сих пор не пришел в себя? Почему он сломился, не выдержав первого же удара? Почему, будь он проклят, растоптал вместе со своими идеалами и мои иллюзии?
Так или иначе, прошло несколько лет, и я перестал обращать на него внимание, как не обращаешь его на мусорные контейнеры, стоящие в глубине двора, как не обращаешь его на черный остов сгоревшего когда-то дома. Он стал значить для меня не больше, чем головешка угля из потухнувшего костра. Я уже имел за плечами какой-никакой жизненный опыт, но, в отличие от этого слабачка, только гнулся, но не ломался, чем гордился несказанно. Что ж, подумаешь, одним несчастьем больше, одним меньше -- какая разница? Ну, выбили тебе зубы, поставь искусственные и утешай себя тем, что он никогда не болят и едва ли не прочнее и красивее настоящих...
Но однажды июльским утром я увидел его и не узнал. Все в нем, начиная от походки до выражения глаз, внезапно изменилось. До этого вечно сутулившийся и трусоватый, он уверенно и прямо шел мне навстречу, а его глаза уже не смотрели сквозь меня -теперь в них светился какой-то дьявольский блеск. А когда мы поравнялись, я не мог не подать ему руки. Он принял это как должное. И вдруг он подмигнул мне левым глазом -- или это только показалалось? Недоброе предчувствие ощутил я в те секунды.
Вечером, когда к соседнему подъезду подъехал милицейский газик, я знал, что это за ним. Двое "омоновцев" с автоматами вывели его из дома, посадили в коробок и увезли. Больше я его не видел, а остальное, как и все жильцы дома, узнал из газет и из передач местного телевидения.
Оказалось, что ночью он ворвался в квартиру того парня, который пару лет назад его отделал, ножом убил его мать и младшего брата, а потом пости до самого утра истязал своего давнего обидчика. Куски его тела нашли потом в одном из мусорных контейнеров, стоящих в глубине нашего двора. Когда заканчивался суд, перед тем, как ему зачитали смертный приговор, он сказал: "Вот теперь я счастлив..."