Кюри Ева. Мария Кюри

   * * *
   Много лет спустя моя мать, вспоминая об этих днях веселья, описывала их мне каким-то отрешенным, нежным голосом. Я видела перед собой ее лицо, такое усталое после полувека всяческих забот и большого научного труда, и благодарила ее судьбу за то, что раньше, чем направить эту женщину на путь сурового, неумолимого призвания, она даровала ей возможность носиться на санях по взбалмошным карнавальным празднествам и трепать туфельки в вихре ночного бала.
   ПРИЗВАНИЕ
   Я попыталась описать Маню Склодовскую в ее детстве, юности, в учебных занятиях и в ее забавах. Она здорова, честна, чувствительна и весела. У нее любящее сердце. По словам учителей, она очень даровита. Но никакие особые способности не выделяют Маню из среды других детей, ее подруг и сверстниц. Еще ничто не указывает на особенный талант.
   А вот другой ее портрет, уже взрослой девушки. Он более значителен. За это время в ее жизни сглаживаются черты любимых лиц, и только нежное воспоминание о них останется у Мани до конца жизни. Мало-помалу меняются дружеские связи. Уходят в прошлое пансион, гимназия, товарищеские узы, на вид такие крепкие, но слабеющие очень быстро, как только исчезает то ежедневное общение, которое поддерживало их. Призвание Мани выявляется благодаря двум личностям, проникнутым добром и пониманием, самым близким и родным, - отцу и старшей сестре.
   Мне бы хотелось показать, как под влиянием этих двух друзей зарождались у Мани мысли о своем будущем. Большинству людей в подобных случаях свойственны чрезмерные желания, но как же скромны, при всей их смелости, мечты будущей Мари Кюри.
   В сентябре 1884 года, упоенная своим четырнадцатимесячным бродяжничеством, Маня возвращается в Варшаву на новую семейную квартиру рядом с гимназией, где училась в детстве.
   Переселение с улицы Лешно на Новолипскую вызвано существенной переменой в жизни учителя Склодовского. Состарившись, Склодовский оставил за собой преподавание в гимназии, но отказался держать у себя пансионеров. Новая квартира была теснее прежней, уютнее, но и беднее, и там вместе со всей семьей поселилась Маня.
   Те, кто встречались со Склодовским в первый раз, считали его суровым человеком. Тридцать лет преподавательской работы в средних учебных заведениях придали этому полному, невысокому человеку некоторую величавость, а кое-какие внешние черты изобличали в нем образцового педагога: темные цвета всегда старательно вычищенной одежды, точные, скупые жесты и вразумительная речь. Все его действия методичны. Пишет ли он письмо - фразы логичны, почерк сжат. Ведет ли он детей на экскурсию - случайностям нет места. Весь путь заранее изучен и проходит по самым примечательным местам, а сам учитель красноречиво поясняет прелесть пейзажа или историческое значение какого-нибудь памятника старины.
   Маня даже не замечает этих мелких педагогических привычек. Она нежно любит своего отца. Он ее покровитель, ее учитель. Она готова думать, что отец обладает всеобъемлющими знаниями. И в самом деле Склодовский знает все или почти все. В какой стране теперешней Европы найдешь у скромного учителя средней школы такую эрудицию! Глава семьи, он еле сводит концы с концами в своем бюджете, а вместе с тем находит время расширять свои научные познания, роясь в журналах, которые достать не так легко. Ему представляется вполне естественным быть в курсе успехов математики, химии и физики, не менее естественным знать кроме польского и русского языков латинский, греческий, говорить по-французски, по-немецки и по-английски. Он переводит лучшие произведения поэзии и прозы иностранных авторов на свой родной язык. Сочиняет много стихов сам и старательно заносит их в простую школьную тетрадку с черно-зеленой обложкой: "Моим друзьям в день их рождения", "Здравица на свадьбу", "Бывшим моим ученикам"...
   Каждую субботу Склодовский, его сын и трое дочерей проводят вечер вместе, посвящая его литературе. Усевшись за кипящим самоваром, они беседуют. Старик отец декламирует стихи или читает вслух какую-нибудь книгу. Дети слушают с искренним восхищением: у этого учителя с залысинами на лбу, с полным благородным лицом и маленькой седой бородкой замечательный дар слова. Так каждую субботу знакомый милый голос доносит до слуха Мани лучшие творения мировой литературы. Когда-то в годы далекого детства этот голос рассказывал ей сказки, путешествия или читал "Давида Копперфильда", переводя его сразу, без запинки с английского на польский. И тот же надтреснутый, посаженный несчетными гимназическими уроками, голос декламирует внимательным юным слушателям польских романтиков, поэтов эпохи рабства Польши и ее восстаний: Словацкого, Красинского, Мицкевича. Переворачивая страницы истрепанных томов, а среди них есть и запрещенные царским правительством, лектор декламирует героические строфы из "Пана Тадеуша" или скорбные стихи "Кордиана".
   Никогда не забыть Мане этих вечеров. Благодаря своему отцу Маня развивается в интеллектуальной атмосфере, редкой по содержательности и знакомой только очень немногим девушкам. Крепкие узы связывают Маню с человеком, который так трогательно, так ревностно стремится сделать ее жизнь привлекательной и интересной. Она тревожно чувствует тайное страдание, скрытое под внешним спокойствием Склодовского, грусть неутешного вдовца, угрызения совести щепетильного отца, упрекавшего себя за легковерие, в результате которого он потерял некогда свое небольшое состояние. Иногда этот несчастный человек не выдерживает и жалуется детям на самого себя:
   - Как я мог потерять столько денег! Как я мечтал дать вам самое утонченное образование, отправить путешествовать, послать учиться за границу!.. И я же сам все это разрушил! Теперь у меня нет денег, я не могу вам помогать. А скоро лягу бременем на вас. Что с вами будет?
   Учитель тяжко вздыхает и, обернувшись к детям, подсознательно ждет, чтобы они ободрили его своими жизнерадостными возражениями. Вот они, его дети, сидят все вместе вокруг керосиновой лампы, стоящей на маленьком бюро и оживляющей веселым светом зелень любовно выращенных им цветов. Четыре упрямых лба, четыре мужественные улыбки. Живой взгляд их юных глаз разных оттенков - от цвета барвинка до светло-серого - горит одной мыслью, одной надеждой: мы молоды, мы сильны.
   * * *
   Опасения Склодовского вполне понятны. Будущая судьба его детей определялась этим годом, а положение их было далеко не блестящим. Проблема дальнейшей жизни складывалась просто: теперешнего заработка учителя едва хватало, чтобы оплатить квартиру, кухарку и питание, а вскоре ему придется перейти на небольшую пенсию, поэтому Юзефу и Броне, Эле и Мане надо теперь же начать зарабатывать себе на жизнь.
   Естественно, что первой мыслью сына и дочерей двух педагогов было давать уроки: "Студент-медик ищет место репетитора", "Молодая девушка с аттестатом дает уроки арифметики, геометрии и французского за умеренную плату". Юные Склодовские становятся в ряды сотен интеллигентных молодых людей, которые бегают по Варшаве в поисках уроков.
   Неблагодарное занятие! В шестнадцать с половиной лет Маня узнает трудности и унижения, какие ожидают "репетиторшу". Длинные концы по городу и в дождь, и в холод. Капризные или ленивые ученики. Родители учеников, заставляющие ждать на сквозняке в передней ("Пусть панна Склодовская соблаговолит подождать... через четверть часа моя дочь будет готова!") или просто забывающие заплатить в конце месяца те несколько рублей, которые они должны и на которые так рассчитывала Маня, надеясь получить их сегодня утром!..
   Начинается зима. Жизнь на Новолипской серая, и каждый новый день похож на прошедший.
   В доме все по-прежнему, - пишет Маня. - Растения чувствуют себя хорошо, азалии цветут. Лансе спит на половичке. Наша поденная служанка - Гуся переделывает мое платье, которое я хочу отдать перекрасить: оно будет вполне приличное и даже миленькое.
   Платье Брони уже готово и вышло очень хорошо. Не пишу никому. У меня очень мало времени, а еще меньше денег. Некая особа, узнавшая о нас от общих знакомых, явилась справиться, сколько мы берем за урок. Когда Броня сказала ей, что пятьдесят копеек за час, дама убежала как ошпаренная!
   Была ли Маня просто барышней-бесприданницей, энергичной и рассудительной, думавшей только о том, как бы увеличить количество своих учеников? Нет! Она мужественно вступила на трудный, хлопотный путь частных уроков, но только из нужды. В действительности у нее была своя тайная, горячо волнующая жизнь. Как и все польки ее круга в ту эпоху, Маня была полна восторженных мечтаний. Как и все молодые люди, она жила одной мечтой патриотизмом. В их планах на будущее первенствующее место занимало служение Польше, а уж потом личное благополучие, любовь и брак. Один, мечтая о насильственной борьбе и о ее опасности, составлял заговор. Другой стремился к публицистической борьбе. Третий хотел служить религиозной идее, поскольку сам католицизм представлялся средством, силой, которая противостояла православным угнетателям.
   Религия стала для Мани чуждой. По традиции ради приличия она еще придерживалась религиозных обрядов, но сама вера, поколебленная смертью матери, мало-помалу испарилась. Испытав на себе сильное воздействие глубоко религиозной матери, эти шесть или семь лет Маня жила под влиянием своего отца, не столько католика, сколько неосознанного вольнодумца. От детской религиозности остались в ней лишь смутные духовные запросы, стремление преклоняться перед чем-то великим и возвышенным.
   Хотя среди ее друзей находились революционеры и Маня была так неосторожна, что давала им пользоваться ее паспортом, сама она нисколько не стремилась участвовать в покушениях, бросать бомбы в царскую карету или экипаж варшавского губернатора. В той среде польской интеллигенции, к которой принадлежала Маня, намечается вполне определенная тенденция оставить "несбыточные мечтания". Довольно бесполезных сожалений! Довольно случайных, беспорядочных порывов к автономии! Сейчас важно одно: работать, развивать в Польше умственную культуру, поднимать народное образование в противовес царским властям, которые сознательно держали народ в духовной темноте.
   Философские учения данной эпохи направили это национальное умственное движение по особому пути. В предшествующие годы позитивизм Огюста Конта и Герберта Спенсера внес новые основы в мышление Европы. Одновременно работы Пастера, Дарвина и Клода Бернара показали огромное значение точных наук. В Варшаве, как и везде, исчезает вкус к произведениям романтиков. Искусство, вся сфера чувств отходят на второй план. Юношество, склонное к категорическим суждениям, сразу поставило химию и биологию выше литературы, а преклонение перед учеными пришло на смену преклонению перед писателями.
   Но надо сказать, что если эти новые идеи развивались в свободных странах вполне открыто, то не так обстояло дело в Польше, где каждое проявление свободной мысли считалось подозрительным. Новые теории сюда просачивались и разливались по тайным каналам.
   Вскоре после возвращения в Варшаву Маня Склодовская попадает в среду ярых поклонников позитивизма. Сильное влияние оказывает на нее учительница женской гимназии Пьясецкая, блондинка лет двадцати шести - двадцати семи, худая и своеобразно некрасивая.
   Влюбившись в студента Норблинема, недавно изгнанного из университета за политическую неблагонадежность, она страстно увлеклась современными доктринами.
   Маня первоначально отнеслась к этому как-то недоверчиво и боязливо, но вскоре прониклась смелыми идеями своей подруги. Ее с сестрами Броней и Элей и их подругой Марией Раковской допускают в так называемый "Вольный университет", в котором читались курсы анатомии, естественной истории и социологии. Их вели профессора-добровольцы, помогавшие молодежи расширить свое образование. Эти лекции читались тайком или у Пьясецкой, или в какой-нибудь другой частной квартире. Ученики группами по восемь - десять человек собирались вместе, слушали и записывали лекции, обменивались книгами, брошюрами, статьями. При малейшем постороннем шуме они приходили в трепет. Если бы полиция накрыла их, всем грозило бы тюремное заключение.
   Сорок лет спустя Мария Кюри писала:
   Я живо помню теплую атмосферу умственного и общественного братства, которая тогда царила между нами. Возможности для наших действий были скудны, а потому и наши достижения не могли быть значительными; но все же я продолжаю верить в идеи, руководившие в то время нами, что лишь они способны привести к настоящему прогрессу общества. Не усовершенствовав человеческую личность, нельзя построить лучший мир. С этой целью каждый из нас обязан работать над собой, над совершенствованием своей личности, возлагая на себя определенную часть ответственности за жизнь человечества; наш личный долг помогать тем, кому мы можем быть наиболее полезны.
   "Вольный университет" не ограничивался только пополнением образования девушек и юношей, окончивших гимназию. Сами слушатели становятся наставниками. Пьясецкая уговаривает Маню давать уроки бедным женщинам. Маня берет на себя работниц швейной мастерской, читает им книги и постепенно составляет для них библиотеку на польском языке.
   Можно себе представить увлечение этой семнадцатилетней девушки своей работой! Ее детство протекало среди чудесных, обожествляемых вещей физических приборов отца, и он еще до "моды" на точные науки привил Мане свою научную пытливость. Но прежний детский мир уже не удовлетворяет кипучую натуру девушки. Маня мечтает не только о математике и химии. Она мечтает изменить современный общественный порядок. Она стремится просветить народ. По своим передовым идеям, по благородству души Маня - социалистка в полном смысле слова. Однако она не примыкает к варшавской группе студентовсоциалистов.
   Маня еще не понимает, что ей необходимо разобраться в своих мечтаниях и на чем-нибудь остановиться. Пока же с одинаковой восторженностью она отдается и национальным чувствам, и гуманистическим идеям. И своим умственным запросам.
   Несмотря на влияние новых учений, несмотря на бурную деятельность, она по-прежнему очаровательна. Хорошее, строго выдержанное воспитание, пример целомудренной семьи охраняли ее юность и не давали впадать в крайности. Восторженность и даже страстность всегда сочетались в ней с изяществом, с каким-то сдержанным достоинством. Ни на одну минуту мы не заметим у нее революционной позы или подчеркнуто разнузданных манер. Самобытная, независимая, Маня никогда не скажет жаргонного словца. Ей никогда не придет в голову закурить даже маленькую сигаретку.
   Если между часами репетиторства, занятиями с работницами мастерских и тайными лекциями по анатомии у Мани бывает свободное время, она уходит к себе в комнату, где что-то читает, что-то пишет. Ушло то время, когда она глотала пустые нелепые романы. Теперь она читает Гончарова, Достоевского или "Эмансипаток" Болеслава Пруса, где встречаются портреты молодых полек, таких же, как она, и так же стремящихся к умственной культуре. Ее тетрадка с записями для себя хорошо отражает духовную жизнь юной девушки, жадной до всего и стоящей на распутье своих разносторонних дарований: десять страниц тщательных рисунков свинцовым карандашом, иллюстрирующих басни Лафонтена; немецкие и польские стихи; отрывки из книги Макса Нордау "Ложь условности"; стихотворения Красинского, Словацкого и Гейне; три страницы из ренановской "Жизни Иисуса", начинающиеся словами: "Никто и никогда еще не ставил в своей жизни любовь к Человечеству так высоко над суетными, мирскими интересами, как делал это он (Иисус)..."; затем выписки из работ русских философов; отрывок из Луи Блана; страничка из Брандеса; снова рисунки животных и цветов; опять Гейне; собственные переводы Мани на польский язык из Мюссе, Прюдома, Франсуа Коппе...
   Сколько противоречий! Все дело в том, что эта "эмансипированная женщина", коротко обрезав свои чудесные белокурые волосы в знак презрения к кокетству, все же вздыхает по любви и переписывает целиком прелестное, но чуть слащавое стихотворение:
   А если б вздумал я признаться, что вас я пламенно люблю,
   Какой ответ мне дали б вы, брюнетка с синими глазами?
   Маня скрывает от своих подруг, что ее пленяет и "Разбитая ваза", и "Прощай, Сюзон". Ей трудно признаться в этом и самой себе. Строгое платье, выражение лица, до странности ребячливое из-за коротко подстриженных кудрей, делают Маню похожей на мальчика-подростка, который бегает по собраниям, слушает доклады, спорит, выходит из себя. Своим подругам она декламирует стихотворения Асныка, вдохновленные горячей любовью к родине и ставшие "Исповеданием веры" этой молодежи:
   Луч светлый Истины найдите,
   Ищите новых, неизведанных путей.
   Когда ж взор Человечества проникнет еще дальше,
   То и тогда откроется пред ним достаточно чудес.
   ...В каждой эпохе рождаются свои мечты
   И забываются вчерашние, как сон.
   Берите ж в руки светоч знания,
   Творите новое в созданиях веков
   И стройте будущий Дворец для будущих людей...
   Маня дарит Марии Раковской фотографию, где изображены она и Броня, с надписью: "Идеальной позитивистке от двух позитивных идеалисток".
   Две наши "позитивные идеалистки" целыми часами обдумывают вместе, как им устроить свою жизнь в будущем. Увы! Ни Аснык, ни Брандес не давали указаний, как получить высшее образование в Варшаве с ее университетом, куда не допускают женщин. Не давали и советов, как быстро нажить состояние уроками за пятьдесят копеек.
   Великодушная Маня огорчается. Хотя и младшая в семье, она чувствует себя ответственной за будущее старших. Юзеф и Эля не вызывают большого беспокойства: молодой человек станет врачом, а увлекающаяся красавица Эля еще колеблется: стать ли ей учительницей или же певицей; она и поет, и запасается дипломами, и в то же время отказывает всем, делающим ей предложения.
   Но Броня! Как помочь Броне? Как только она окончила гимназию, на нее пало бремя хозяйственных забот. Закупая продукты питания для всей семьи, составляя разные меню, занимаясь заготовкой варенья, Броня стала замечательной хозяйкой, но перспектива посвятить домашнему хозяйству всю себя приводит ее в отчаяние. Мане понятно ее мучительное состояние, так как она знает тайную мечту Брони: поехать в Париж, получить там медицинское образование, вернуться в Польшу и стать земским врачом. Бедняжка Броня уже скопила маленький капитал, но жизнь за границей так дорога! Сколько времени надо еще ждать?
   Такой уж родилась Маня, что ее все время тревожит упадок духа и явная нервозность Брони. В тревоге Маня забывает свои самолюбивые мечты. Забывает свое такое же влечение к "земле обетованной", свою заветную мечту: перенестись через тысячи километров, отделявших ее от Сорбонны, утолить самую важную потребность своей природы - жажду знания, вернуться с этим драгоценным багажом в Варшаву и стать скромной наставницей своих дорогих поляков.
   Такое сердечное участие в судьбе Брони вызвано не только узами кровного родства, но и более возвышенной привязанностью в ответ на теплое чувство Брони, которая после смерти матери окружила Маню материнскими заботами. В этой сплоченной семье обе сестры чувствовали особое влечение друг к другу. Природные свойства их душ как-то взаимно дополнялись: старшая своим практическим умом и опытностью внушала младшей уважение, и Маня выносила на ее решение все вопросы своей повседневной жизни. Младшая же, более застенчивая и увлекающаяся Маня, была для Брони юной замечательной подругой, в которой чувство дружбы усиливалось благодарностью, каким-то неосознанным желанием оплатить свой долг.
   И вот однажды, когда Броня, набрасывая на клочке бумаги цифры, в тысячный раз подсчитывала деньги, которые были у нее в наличии, а главное, которых не хватало, Маня неожиданно говорит:
   - За последнее время я много размышляла. Говорила и с отцом. И думается мне, что я нашла выход.
   - Выход?
   Маня подходит к своей сестре. Уговорить ее на то, что задумала Маня, дело трудное. Приходится взвешивать каждое слово.
   - Сколько месяцев ты сможешь прожить в Париже на свои накопленные деньги?
   - Хватит на дорогу и на один год занятий в университете, - отвечает Броня. - Но ты же знаешь, что полный курс на медицинском факультете занимает пять лет.
   - Ты понимаешь, Броня, что уроками по полтиннику мы никогда не выпутаемся из такого положения.
   - Что же делать?
   - Мы можем заключить союз. Если мы будем биться каждый за себя, ни тебе, ни мне не удастся поехать за границу. А при моем способе ты уже этой осенью, через несколько месяцев, сядешь в поезд...
   - Маня, ты сошла с ума!
   - Нет. Сначала ты будешь жить на свои деньги. А потом я так устроюсь, что буду посылать тебе на жизнь, папа тоже. А вместе с тем я буду копить деньги и на свое учение в дальнейшем. Когда же ты станешь врачом, поеду учиться, а ты мне будешь помогать.
   На глазах Брони проступают слезы. Она понимает все величие такого предложения. Но в Маниной программе есть один неясный пункт.
   - Одно мне непонятно. Неужели ты надеешься зарабатывать столько денег, чтобы и жить самой, и посылать мне, да еще копить?
   - Именно так! - непринужденно отвечает Маня. - Я нашла выход. Я поступлю гувернанткой в какое-нибудь семейство. Мне будут обеспечены квартира, стол, прачка, а сверх того я буду получать в год рублей четыреста, а то и больше. Как видишь, все устраивается.
   - Маня... Манечка!
   Броню волнует не будущая зависимость Мани от других людей. Ей, подлинной "идеалистке", общественные предрассудки так же чужды, как и Мане. Не это... а мысль, что Маня, давая ей возможность теперь же приступить к высшему образованию, обрекает себя на ремесленную работу, мучительное ожидание. И Броня сопротивляется.
   - А почему мне ехать первой? Почему не обменяться нам ролями? Ты такая способная... вероятно, способнее меня. Ты очень быстро пойдешь вперед. Почему же я?
   - Ах, Броня, не строй из себя дурочку! Да потому, что тебе двадцать лет, а мне семнадцать! Потому, что ты уже целую вечность бегаешь, хлопочешь по хозяйству, а я располагаю своим временем как хочу. Да и папа того же мнения: вполне естественно, что старшая поедет первой. Когда у тебя будет практика, тогда ты осыплешь меня золотом - во всяком случае, я так рассчитываю! Наконец-то мы сделаем что-то разумное, действительно полезное!
   * * *
   Сентябрьское утро 1885 года, в приемной агентства по найму сидит молоденькая девушка, дожидаясь своей очереди. Из двух платьев она выбрала самое простое. На голове поношенная шляпка, шпильки кое-как придерживают светлые кудри, отпущенные несколько месяцев тому назад. Гувернантке, хотя бы и "позитивистке", не полагается быть стриженой. Она должна быть корректной, обыкновенной, такой, как все.
   Дверь открывается. Из нее выходит худая женщина с унылым выражением лица, идет по приемной и перед выходом делает Мане прощальный жест. Товарка Мани по профессии. Сидя рядом на плетеных стульях, единственной мебели в приемной, они успели поговорить друг с другом несколько минут и взаимно пожелать удачи.
   Маня встает со стула и вдруг робеет. Машинально стискивает рукой тонкую пачку документов и каких-то писем. В соседней комнате за крошечным письменным столом сидит полная дама.
   - Что вам угодно, мадемуазель?
   - Место гувернантки.
   - Имеете рекомендации?
   - Да... Я уже давала частные уроки. Вот рекомендательные письма от родителей моих учеников. Вот аттестат.
   Директриса агентства просматривает профессиональным взглядом документы Мани. Внимание директрисы на чем-то останавливается. Она поднимает голову и уже с большим интересом разглядывает молоденькую девушку.
   - Вы хорошо владеете немецким, русским, французским и английским?
   - Да, мадам. Английским немного хуже... Но могу преподавать все, что требуется программой казенных учебных заведений. Я кончила гимназию с золотой медалью.
   - А! Какие же ваши условия?
   - Полное содержание и четыреста рублей в год.
   - Четыреста, - повторяет дама ничего не выражающим тоном. - Кто ваши родители?
   - Мой отец учитель гимназии.
   - Хорошо. Я наведу, какие требуется, справки. Для вас у меня, возможно, и найдется кое-что. А сколько же вам лет?
   - Семнадцать, - отвечает Маня, густо покраснев, но тут же добавляет, спохватившись: - Скоро восемнадцать.
   Дама безупречным "английским" почерком заносит на карточку новой кандидатки:
   "Мария Склодовская. Хорошие рекомендации. Дельная. Желаемое место: гувернантка. Плата: четыреста рублей в год".
   Она возвращает Мане ее бумаги.
   - Благодарю, мадемуазель. Когда будет нужно, я вам напишу.
   ГУВЕРНАНТКА
   Маня - своей двоюродной сестре Хенрике Михаловской, 10 декабря 1885 года:
   Дорогая Хенрика, со времени нашей разлуки я веду жизнь пленницы. Как тебе известно, я взяла место в семье адвоката Б. Не пожелаю и злейшему моему врагу жить в таком аду! Мои отношения с самой Б. в конце концов сделались такими натянутыми, что я не вынесла и все ей высказала. А так как и она была в таком же восторге от меня, как я от нее, то мы отлично поняли друг друга.
   Их дом принадлежит к числу тех богатых домов, где при гостях говорят по-французски - языком французских трубочистов, где по счетам платят раз в полгода, но вместе с тем бросают деньги на ветер и при этом скаредно экономят керосин для ламп.