Страница:
Избираемый многоаспектный подход, методы и принципы исследования развития концепции языка науки имеют в данной работе универсальный характер и экстраполируются в основном на все изучаемые объекты.
На первом, начальном, витке развития лингвистическая концепция языка науки традиционно формировалась, как правило, в одномерном классификационном пространстве, с позиций терминологического, терминоведческого подхода: «рассмотрение термина может быть начато и от анализа его соотношения с системой терминов, его места в терминологии… или даже несколько шире – от языка науки (языка для специальных целей)» (Гринев 19936: 26). При таком осмыслении иногда наблюдается определенный изоморфизм, сближение понятий «язык науки» и «терминология», которая в этом аспекте квалифицируется как «общая совокупность специальных наименований разных областей науки и техники, функционирующих в сфере профессионального общения» (Даниленко 1977а: 3), а язык науки выступает «средством профессионального общения специалистов разных областей знания…» (там же: 13).
В контексте данного подхода релевантна и трехчленная корреляция концептов: термин – терминология – язык науки, где термин трактуется как единица, «имеющая специальное значение, выражающее и формирующее профессиональное понятие, и применяемая в процессе познания и освоения научных и профессионально-технических объектов и отношений между ними», а терминология определяется как «соотнесенная с профессиональной сферой деятельности (областью знания, техники, управления, культуры) совокупность терминов, связанных друг с другом на понятийном, лексико-семантическом, словообразовательном и грамматическом уровнях» (Головин, Кобрин 1987: 5). Язык науки в этой триаде «обеспечивает общение… в специально-профессиональной… сфере человеческой деятельности» (там же: 4).
В литературе вопроса, особенно в хронологических рамках вплоть до 70-80-х годов XX в., при всем естественном разнообразии и широком диапазоне формулировок и определений указанных аспектов и позиций в целом все же сохраняется их концептуальнопонятийное единство (тождество): «… терминология – это основа языка науки, и ее изучение не может быть обособлено от изучения языка науки» (Головин 1972: 57), а «когда мы говорим о том, что язык (науки) является средством фиксирования и сохранения накопленных знаний и передачи их… то имеем в виду в первую очередь терминологию» (Гринев 19936: 218).
Приоритетность данного аспекта на первом этапе развития концепции языка науки констатируется и в исследованиях конца 90-х годов прошлого века: «… с опубликованием книги Р.А. Будагова „Литературные языки и языковые стили“ стал очевидным факт закрепления в языкознании категории „терминология и научный стиль/язык науки“. Автор… говорит о недостаточности внимания со стороны исследователей к научному языку» (Татаринов 1995: 48).
Адекватность описания и интерпретации структурно-семантических и функциональных характеристик терминосистем, формирование ключевых положений в активно эволюционирующей общей теории терминоведения требовали в качестве своей предпосылки освещения фундаментальной методологической проблемы соотношения блока понятий более сложного яруса: язык науки и общелитературный язык; язык науки и научный стиль речи (изложения); язык науки и подъязык; язык науки – язык(и) для специальных целей, а также ряда смежных понятий.
В связи с этим второй виток (этап) эволюции концепции языка науки детерминируется уже потребностью его многоаспектного, многомерного изучения – с точки зрения филологического (условно противополагаемого терминоведческому), функционального и текстологического подходов как доминирующих в их единстве и взаимокорреляции, с учетом позиций предыдущего витка развития.
На современном этапе также актуально положение о том, что «в употреблении и квалификации понятия „язык науки“, к сожалению, нет желательной терминологической строгости. Создается впечатление, что термин „язык науки“ не обрел еще самостоятельного содержания, поэтому он легко применяется в лингвистической литературе то как синоним языка научной литературы, то как аналог научного стиля…» (Даниленко 1977а: 8). Этот синонимический ряд активно пополняется новыми единицами: язык научной прозы (Глушко 1982); общенаучный язык (Глушко 1974; Гвишиани 1986); язык научно-технической литературы; стиль научно-технической литературы (Митрофанова 1975); язык научного изложения; язык научного общения (Гвишиани 1986); научный язык (Гринев 19936); язык для специальных целей, язык научных произведений (Суперанская, Подольская, Васильева 1989) и т. д., что отражает сохраняющуюся концептуально-онтологическую дифференцированность и неадекватность репрезентируемого содержания аналогичных понятий у разных исследователей. В один понятийный «узел» при такой широкой интерпретации стянуты в основном разноплановые явления (объекты): язык (науки, прозы, изложения, общения), стиль (изложения, текстов; научный), речь (научная; научный стиль речи).
По проблеме соотношения понятий «язык» и «речь» в лингвистике (как в отечественной, так и зарубежной) выявляются разные точки зрения. Впервые на их взаимосвязь и взаимодействие указал Ф. де Соссюр: «Без сомнения, оба эти предмета тесно между собою связаны и друг друга взаимно предполагают: язык необходим, чтобы речь была понята и производила свое действие; речь же в свою очередь необходима для того, чтобы установился язык; исторически факт речи всегда предшествует языку… Наконец, явлениями речи обусловлена эволюция языка… Таким образом, устанавливается взаимозависимость между языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи» (Соссюр Ф. де 1993: 42).
Многие исследователи (О.С. Ахманова, А. Гардинер, Л.P. Зиндер, Т.П. Ломтев, А.И. Смирницкий и др.), опираясь на тезис Ф. де Соссюра о том, что «это две вещи, совершенно различные» (там же), разграничивают эти понятия по общеметодологическим и лингвистическим основаниям: система средств общения – реализация этой системы; совокупность элементов в парадигматическом пространстве – их совокупность в синтагматическом пространстве; сущность – явление; системное – несистемное; узуальность – окказиональность; средство – цель; код – обмен сообщениями и т. д. Отрицание различия между языком и речью, вплоть до отождествления и взаимной подмены этих понятий, постулируется в работах ученых иного направления (В.М. Жирмунский, Г.В. Колшанский, А.С. Чикобава и др.).
Представители третьего направления в подходе к данной корреляции понятий (В.Н. Ярцева, В.А. Звягинцев, Е.М. Галкина-Федорук, А.М. Моисеев и др.) жестко не противопоставляют и не отождествляют язык и речь, квалифицируя их как две стороны одного явления, характеризующиеся взаимодополняющими и взаимосвязанными свойствами: «язык – зависимая от речи система… В силу взаимообусловленности… не представляется возможным дать исчерпывающее и адекватное описание единиц языка или единиц речи без обращения к взаимной помощи… Язык тем и отличается от всех прочих… систем, что неразрывно связан с речью. Именно в силу наличия этой связи он наряду с семантикой и синтагматикой обладает еще и прагматикой» (Звягинцев 1967: 120).
Имеющее место в литературе вопроса представление отношений «язык» – «речь» как лингвистическая дихотомия (гр. trichaотдельно, врозь; на две части + tomé сечение) – «последовательное деление целого на две части…» (СИС: 176) – не является дихотомией в классическом смысле, когда происходит деление объема делимого понятия на два противоречащих понятия; к тому же не совсем ясно, объем какого концепта представляют в совокупности понятия «язык» и «речь».
Разные подходы к данной проблеме отнюдь не опровергают и не исключают друг друга, а взаимно дополняют и корректируют. Само существование явлений языка возможно постольку, поскольку существуют соответствующие явления речи, «ведь система языка, какой бы она абстрактной, постоянной и вневременной ни была, доступна нам лишь в своем речевом выражении, т. е. в определенной материальной реализации…» (Звягинцев 1967: 109).
Анализ, сопоставление и систематизация определений лексем «язык» и «речь», зафиксированных в нормативных академических изданиях («Русская грамматика», «Словарь-справочник лингвистических терминов» (CCЛT), «Учебный словарь сочетаемости слов русского языка» (УССС РЯ), «Лингвистический энциклопедический словарь» (ЛЭС), «Советский энциклопедический словарь» (СЭС), «Словарь русского языка» – в 4-х томах (СРЯ), «Учебный словарь синонимов русского языка» (УССРЯ), «Краткий словарь по философии» (КСФ), «Философский словарь» (ФС) и др.), а также извлеченных из фундаментальных монографических исследований (работы В.А. Богородицкого, В.В. Виноградова, Ф. де Соссюра, Р.А. Будагова, В.П. Даниленко, В.А. Звягинцева, П.Н. Денисова, А.И. Моисеева, А. Мартине, А.В. Суперанской и др.), показывает наличие в некоторых дефинициях корреляционных терминов разных дополнительных семантических компонентов, обусловливающих возможность употребления этих терминов и производных от них – как элементов соответствующих микросистем «язык» и «речь» – для обозначения нескольких дифференцированных понятий. Системно организованы как язык и речь в целом, так и их компоненты; характер и специфика связей и отношений между образующими эти системы (и субсистемы) элементами (конституентами) детерминируются взаимоотношениями как друг с другом, так и со средой (языковым контекстом, языковой действительностью, языковым пространством, коммуникативной реальностью). С другой стороны, исчерпывающе репрезентировать системные связи этих понятий ни одна дефиниция не может; функционально-эволюционная и прагматическая система координат этой целостности в единстве и корреляции элементов предопределяет условия ее перехода в качественно (онтологически, гносеологически) иную парадигму, в связи с чем даже максимально точное обозначение понятия (например, «язык», «речь», «стиль», «метаязык», «деривация» и др.) со временем становится не совсем адекватным, перестает вполне ему соответствовать (плюс пульсации явлений синонимии, полисемии, омонимии, дефиниционной синонимии, гипонимии, вариативности, субституции, паронимии, или, по определению Ш. Балли, «квазиомонимии», «псевдоомонимии» и т. п.).
С учётом этого следует признать, что «современные оценки научного познания и научности познания окружающей действительности все более активно выходят за рамки общепринятых в каждой области исследования анахронизмов и традиционно сложившихся методологий, а также методов и методик, порожденных архаичностью путей поиска. Особое место в ряду наук, подверженных коррекции возможностями человеческих достижений в системе эмпирически накопленных закономерностей, занимает дихотомия „язык – речь“. Каждый приближающийся к аксиоматическому блок (или компонент) реализации теснейшим образом связан с целым рядом традиций, зафиксированных в лингвистической литературе как процесс фразеологизаций» (Немец 1993: 7).
Задачи и рамки настоящего исследования не позволяют привести обширную лингвистическую «партитуру» и подчеркнуть нюансировку позиций по проблеме статуса и соотношения понятий языка и речи для иллюстрации всего вышеизложенного (автором проанализировано около 100 определений), однако есть необходимость выделить узловые, гносеологически значимые аспекты данного вопроса для обоснования собственного подхода, органично связанного с параметрированием концептуально обусловленного понятия «язык науки» и смежных с ним объектов, включенных в сферу исследования терминологической деривации.
Как отмечалось выше, на втором витке развития концепция языка науки формируется в условиях уже трехмерного классификационного пространства с учетом собственно филологического, функционального и текстологического аспектов как приоритетных. Этим трем аспектам, по нашим наблюдениям, соответствует трихотомия (гр. tricha — на три части + tomé сечение; ср. дихотомия) «язык – речь – стиль», имплицитно «сменяющая» традиционную конъюнкцию (язык и речь) – дизъюнкцию (язык или речь) языка и речи. Понятийное расщепление (деление) затрагивает в основном концептуальное пространство речи, увеличив его объем на основе семантического сближения признаков понятий речи и стиля и даже речи и текста, что условно можно рассматривать как проявление частного случая их конвергенции: например, интерпретация речи (дискурса) как «текста, взятого в событийном аспекте», или «связного текста в совокупности с экстралингвистическими… факторами» (Арутюнова 1990: 136); констатация факта, что «язык как деятельность находит свое воплощение в тексте, ставшем в настоящее время полноправным объектом лингвистического анализа…» (Яркина 1995: 4); признание, что «стилевая, т. е. по существу, речевая характеристика прилагается к системе языка» (Звягинцев 1967: 101) и т. д. Апелляция к текстам как уровням речи, репрезентантам гетерогенных функционально-речевых сфер, как речевым произведениям, «решающим единую коммуникативную задачу», имеющим «ярко выраженную функциональностилистическую однородность» (Денисов 1993: 190) и т. п. обнаруживает латентную тенденцию квалифицировать речь и текст в коммуникативнофункциональном осмыслении как понятийные корреляты, обладающие свойствами взаимной дополнительности, субституции и реляции (см. также: теория речевых актов; общая теория текста; подход к стилистике научных текстов как к самостоятельной дисциплине «речевой» ориентации; разработка классификации (типологии) текстов как речевых произведений, «принадлежащих к тому или иному функциональностилистическому регистру» в прикладных целях в исследованиях Г.А. Битехтиной и Л.П. Клобуковой и др.). При таком подходе релевантно определение слова как «основной единицы речи (текстов)… В системе „язык – речь“ слово едино, будучи диалектически противоречивым»; сама система – «лингвистическая абстракция»: «понятия максимальной лексической системы языка и генеральной совокупности текстов являются абстракциями, двумя основными формами лингвистической бесконечности, прямыми свидетелями того, что понятия языка и текста, языка и речи, как понятия научные, изучаемые в лингвистике языка и лингвистике текстов (речи), являются понятиями отвлеченными… Во всей конкретности эти вопросы должны изучаться при анализе речевой деятельности в связи с прочими видами человеческой деятельности…» (Денисов 1993: 13; 33). С учетом этого трихотомия «язык – речь – стиль» может быть скорректирована как «язык – речь/текст – стиль», – под эгидой языка как уникальной лингвосферы, что отражает (и детерминирует) возможность разносторонних подходов к определению языка науки через функционально-коммуникативную призму.
Примечательна следующая версия: «Если взять не только терминологию, а всю специальную речь в какой-либо области науки или техники, то в первом рассмотрении (место терминологии в лексике языка…
место специальной речи в общей массе речи) можно говорить о научно-техническом стиле, во втором (терминология как самодовлеющая система) – о языке науки» (Денисов 1974: 161). Аналогичная акцентуация в литературе вопроса характерна в целом для второго этапа развития данной концепции: «при текстовом анализе терминов решается ряд проблем функционирования текста и в первую очередь проблема соотношения терминов языка и терминов речи… Предполагается, что термины речи, в отличие от терминов языка, свободно производятся в речи для выражения новых понятий…» (Гринев 19936: 213) (деривационно-метаязыковой аспект языка науки).
Диалектическое триединство языка, речи и текста отмечается при семиотическом и функциональном осмыслении феномена языка: «Принципиально важно различать язык как средство общения, речь как процесс использования этого средства и текст как результат процесса использования этого средства (ср. у Л.В. Щербы)» (Кретов 1995: 268). Существенны эти корреляции при логико-математических подходах к анализу языка науки: «… речь (текст) нельзя рассматривать как простую реализацию языковых структур… речевая, или текстопроизводящая, деятельность рассматривается как рассуждение, вопрошание и отвечание, оперирование некоторой совокупностью знаний» (Попович 1987: 25–26).
Ряд позиций, характеризующих состояние научной разработки вопроса, позволяет отметить как недостаточную дискредитацию объекта в целом, так и невыявленность координационных отношений между характеристиками, доминирование терминов, используемых параллельно в широком и в узком смысле, чем также обусловлен значительный разброс мнений о понятии языка науки на втором этапе развития его концепции.
Анализ дефиниций терминов «язык», «речь», «стиль», извлеченных из сферы фиксации (словари, энциклопедии) и сферы функционирования (монографии, статьи, учебники и т. д.: см. выше), показывает, при общей гетерогенности их уточнителей (квалификаторов), сохранение традиции определять данные термины через «близкородственные», отражающие двустороннюю сущность языкового феномена (о многообразии подходов и аспектов отношений феноменов «язык» и «речь» см.: Серебренников 1970: 85–91 и др.).
В таблице 2 зафиксированы наиболее частотные детерминанты-квалификаторы рассматриваемых терминов.
Таблица 2
Как видно из таблицы 1, полностью идентифицируются концептуальные детерминанты по 7 позициям из 22 (эффект соразмерности понятий): и речь, и язык квалифицируются как 1) стиль; 2) система; 3) деятельность; 4) способ, манера…; 5) форма; 6) вид, разновидность…; 7) способность… По остальным пятнадцати видам наблюдается четкая дистрибуция, основанная на разнопорядковости их понятийных сущностей и отношении пересечения (перекрещивания) данных понятий (см. таблицу), когда объем одного понятия частично входит в объем другого при различном содержании каждого из них.
Отмечаются явления концептуально-терминологической субституции и взаимной идентификации, когда язык трактуется «через» речь, речь – через язык; речь – посредством стиля, стиль – посредством речи (ср.: в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля определение речи посредством языка отсутствует).
В микропарадигме «язык», по нашим данным, максимальная корреляция (идентификация) зафиксирована с концептом «стиль» (26,4 % всех случаев из проанализированного фрагмента – блока дефиниций); с концептом «речь» – 18,7 %; «система» – 17,6 %; «средство» – 14,7 %).
В микропарадигме «речь» доминирует трактовка через «язык» – 26 %; определение через «форма» – 21,7 %), «стиль» – 19 %.
С другой стороны, в аспекте функционального подхода (как оппозиции формальному), связанного с развитием функциональной грамматики (С. Дик, В.Г. Гак, А.В. Бондарко, Г. Хельбиг и др.), с функциональным моделированием речевой деятельности (Г.М. Ильин, Г.С. Цейтин и др.), разработкой теории языка по оси «система – функция» (А. Мартине) и т. д., отсутствие в функциональной системе координат детерминанта-квалификатора «функция», на наш взгляд, несколько искаженно представляет современный уровень развития прагматики языка и речи и их реальный статус, т. н. лингвистический modus vivendi.
Резюмируя, следует признать, что не совсем корректно в логико-философском и языковедческом плане рассматривать язык в отрыве от речи: в реальном познавательном процессе они находятся в неразрывном единстве, составляют стороны, моменты единого процесса познания. Думается, уместно употребление составных обозначений типа «язык-речь», «языкоречевой» в ряде исследований по данной проблеме (см.: Павлов 1985: 8–9),
Перспективна идея о том, что «каждый факт имеет два сечения, две плоскости… Принимая положение о неразрывной связи отношения на принципе взаимообусловленности, мы не должны отказываться от тех методических преимуществ, которые дает в руки языковедов рассмотрение языка и речи как двух отдельных явлений. Это различение, бесспорно, создает условия для применения новых и необычных для языкознания методов, значительно расширяет традиционную научную проблематику, открывает новые аспекты в старых проблемах и дает возможность более глубокого и более точно дифференцированного познания изучаемых явлений» (Звягинцев 1967: 107). Особую актуальность сегодня данная позиция имеет при исследовании и определении понятия языка науки, соответствующего объективным фактам лингвистической реальности конца XX – начала XXI века.
Подача во многих словарях терминов «язык» и «речь» как многозначных, что обусловлено качественной природой слова и связано с законом его многозначимости, с «законом лексической полисемии» (Будагов 1972: 140), отражает сложность семантической структуры этих номенов и особенность характера внутрисловных семантических связей, специфику их семантической позиции. В этом разрезе язык и речь также рационально рассматривать как явления взаимно идентифицируемые, взаимозаменяемые, связанные отношениями субституции, являющейся как бы функциональным следствием полисемии.
Возможно, именно этими причинами обусловливается (и объясняется) многогранность и внешняя гетерогенность в интерпретации языка науки на втором этапе концептуальной эволюции.
Язык науки признается то как «функциональная подсистема общелитературного языка», «целостная и самостоятельная функциональная разновидность общелитературного языка» (Даниленко 1977: 10; 1986: 9), как функционально-речевая разновидность общелитературного языка или «научный стиль речи… как совокупность ресурсов общелитературного языка, получивших определенное функциональное назначение» (Митрофанова 1975: 13; 1985: 10) и т. п., то как «функциональная разновидность современного русского литературного языка, выходящая, подобно языку художественной литературы, за пределы общелитературного языка» (Денисов 1993: 174). Он квалифицируется уже «не в виде единого функционального стиля речи, а в виде ряда жанровых стилей…: стиль учебников и учебных пособий, научно-популярный стиль… и т. д.» (там же: 174); определяется и как «разновидность русской речи, входящая в русский национальный язык как в единую систему, объединяющую все разновидности речевого функционирования» (Головин, Кобрин 1987: 9).
С позиций «интеллектуализации языка» и «деформации единого (реального) языкового сознания под воздействием научной формы общественного сознания» «язык науки» выступает в некоторых работах «прежде всего как системы научных понятий в том виде, в котором они, взаимодействуя с высшими формами теоретического мышления, составляют план содержания многочисленных научных терминологий» (Денисов 1974: 80; 87). Развивая семиотический аспект данного положения, автор далее приходит к необходимости разграничивать: «…языки (концептуальные схемы) науки…» и «функциональные стили, имеющие тематические… прагматические, речевые… теоретико-информационные различия, проявляющиеся в противопоставлениях форм и уровней общественного сознания, видов деятельности, условий общения, форм и видов реализации языка в речи и т. д.» (ср.: дизъюнкция «язык – речь») – с последующим введением «третьего подразделения: языки и стили научно-технической литературы» (ср.: конъюнкция «язык и речь») (там же: 90; о разграничении понятий языка науки и функционального научно-технического стиля речи см.: Денисов 1970).
На несформированность однозначной позиции при статусировании понятия языка науки, кроме уже отмеченных аспектов, указывает отсутствие единства и в принципиальном вопросе: континуум это или совокупность дискретных феноменов: язык науки (см.: Даниленко 1977; Рубашкин 1973; Кутина 1964; Гвишиани 1986; Моррис 1983; Чиныбаева 1984 и др.) – или языки науки (см.: Звягинцев 1967; Денисов 1969; 1970; Левитский 1971; Лихин 1974; Андрющенко, Караулов 1987 и др.); результат (продукт) ли это универсальной тенденции к интеграции (феномен центростремительности) – или следствие дезинтеграционных процессов (феномен центробежности).
Эволюция прикладного языкознания (особенно лингводидактический аспект) обусловила как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике появление и функционирование соответствующих понятий: «подъязык» (с 1959 г.) (о теоретико-методологических основах см.: Андреев 1967; Городецкий, Раскин 1971; Левитский 1971; Лейчик 1979 и др.), «субъязык» (Звягинцев 1967), «микроязык», «подстиль научной речи», «подвид научной прозы» (Левитский 1971; Митрофанова 1985; Буянова 1989; 1991; 1992 и др.) и т. п. как конституентов более широкого концепта – язык специальности (термины отечественной русистики). Это детерминировалось разработкой научных основ современных интенсивных методов обучения русскому языку как одному из мировых языков (ср.: существовавшая до 1993 года номенклатурная единица по филологическим наукам – специальность 10.02.01 – Русский язык (как иностранный), охватывавшая широкий спектр теоретических проблем в русле разработки научных основ презентации русского языка как средства овладения той или иной специальностью, комплекснотипологического изучения функциональноструктурной дифференциации специализированного (профессионального) речевого общения, исследования возможности особого моделирования подъязыков специальности и т. п.).
Все эти линии объединяются в отечественном языкознании многоаспектным филологическим – с учетом коммуникативно-прагматических установок – подходом, ориентацией на приоритетное исследование языка науки – в пределах самостоятельных подъязыков, рассматриваемых как «набор языковых элементов и их отношений в текстах с однородной тематикой» (Андреев 1967: 23); как «жанрово-тематическая разновидность языка науки, ограниченная определенными учебными дисциплинами» (Левитский 1971: 3), «минимальный набор лексических и грамматических категорий и элементов, необходимых для общения в узкой сфере деятельности и описания определенной предметной области» (Митрофанова 1985: 16) и т. д.
На первом, начальном, витке развития лингвистическая концепция языка науки традиционно формировалась, как правило, в одномерном классификационном пространстве, с позиций терминологического, терминоведческого подхода: «рассмотрение термина может быть начато и от анализа его соотношения с системой терминов, его места в терминологии… или даже несколько шире – от языка науки (языка для специальных целей)» (Гринев 19936: 26). При таком осмыслении иногда наблюдается определенный изоморфизм, сближение понятий «язык науки» и «терминология», которая в этом аспекте квалифицируется как «общая совокупность специальных наименований разных областей науки и техники, функционирующих в сфере профессионального общения» (Даниленко 1977а: 3), а язык науки выступает «средством профессионального общения специалистов разных областей знания…» (там же: 13).
В контексте данного подхода релевантна и трехчленная корреляция концептов: термин – терминология – язык науки, где термин трактуется как единица, «имеющая специальное значение, выражающее и формирующее профессиональное понятие, и применяемая в процессе познания и освоения научных и профессионально-технических объектов и отношений между ними», а терминология определяется как «соотнесенная с профессиональной сферой деятельности (областью знания, техники, управления, культуры) совокупность терминов, связанных друг с другом на понятийном, лексико-семантическом, словообразовательном и грамматическом уровнях» (Головин, Кобрин 1987: 5). Язык науки в этой триаде «обеспечивает общение… в специально-профессиональной… сфере человеческой деятельности» (там же: 4).
В литературе вопроса, особенно в хронологических рамках вплоть до 70-80-х годов XX в., при всем естественном разнообразии и широком диапазоне формулировок и определений указанных аспектов и позиций в целом все же сохраняется их концептуальнопонятийное единство (тождество): «… терминология – это основа языка науки, и ее изучение не может быть обособлено от изучения языка науки» (Головин 1972: 57), а «когда мы говорим о том, что язык (науки) является средством фиксирования и сохранения накопленных знаний и передачи их… то имеем в виду в первую очередь терминологию» (Гринев 19936: 218).
Приоритетность данного аспекта на первом этапе развития концепции языка науки констатируется и в исследованиях конца 90-х годов прошлого века: «… с опубликованием книги Р.А. Будагова „Литературные языки и языковые стили“ стал очевидным факт закрепления в языкознании категории „терминология и научный стиль/язык науки“. Автор… говорит о недостаточности внимания со стороны исследователей к научному языку» (Татаринов 1995: 48).
Адекватность описания и интерпретации структурно-семантических и функциональных характеристик терминосистем, формирование ключевых положений в активно эволюционирующей общей теории терминоведения требовали в качестве своей предпосылки освещения фундаментальной методологической проблемы соотношения блока понятий более сложного яруса: язык науки и общелитературный язык; язык науки и научный стиль речи (изложения); язык науки и подъязык; язык науки – язык(и) для специальных целей, а также ряда смежных понятий.
В связи с этим второй виток (этап) эволюции концепции языка науки детерминируется уже потребностью его многоаспектного, многомерного изучения – с точки зрения филологического (условно противополагаемого терминоведческому), функционального и текстологического подходов как доминирующих в их единстве и взаимокорреляции, с учетом позиций предыдущего витка развития.
На современном этапе также актуально положение о том, что «в употреблении и квалификации понятия „язык науки“, к сожалению, нет желательной терминологической строгости. Создается впечатление, что термин „язык науки“ не обрел еще самостоятельного содержания, поэтому он легко применяется в лингвистической литературе то как синоним языка научной литературы, то как аналог научного стиля…» (Даниленко 1977а: 8). Этот синонимический ряд активно пополняется новыми единицами: язык научной прозы (Глушко 1982); общенаучный язык (Глушко 1974; Гвишиани 1986); язык научно-технической литературы; стиль научно-технической литературы (Митрофанова 1975); язык научного изложения; язык научного общения (Гвишиани 1986); научный язык (Гринев 19936); язык для специальных целей, язык научных произведений (Суперанская, Подольская, Васильева 1989) и т. д., что отражает сохраняющуюся концептуально-онтологическую дифференцированность и неадекватность репрезентируемого содержания аналогичных понятий у разных исследователей. В один понятийный «узел» при такой широкой интерпретации стянуты в основном разноплановые явления (объекты): язык (науки, прозы, изложения, общения), стиль (изложения, текстов; научный), речь (научная; научный стиль речи).
По проблеме соотношения понятий «язык» и «речь» в лингвистике (как в отечественной, так и зарубежной) выявляются разные точки зрения. Впервые на их взаимосвязь и взаимодействие указал Ф. де Соссюр: «Без сомнения, оба эти предмета тесно между собою связаны и друг друга взаимно предполагают: язык необходим, чтобы речь была понята и производила свое действие; речь же в свою очередь необходима для того, чтобы установился язык; исторически факт речи всегда предшествует языку… Наконец, явлениями речи обусловлена эволюция языка… Таким образом, устанавливается взаимозависимость между языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи» (Соссюр Ф. де 1993: 42).
Многие исследователи (О.С. Ахманова, А. Гардинер, Л.P. Зиндер, Т.П. Ломтев, А.И. Смирницкий и др.), опираясь на тезис Ф. де Соссюра о том, что «это две вещи, совершенно различные» (там же), разграничивают эти понятия по общеметодологическим и лингвистическим основаниям: система средств общения – реализация этой системы; совокупность элементов в парадигматическом пространстве – их совокупность в синтагматическом пространстве; сущность – явление; системное – несистемное; узуальность – окказиональность; средство – цель; код – обмен сообщениями и т. д. Отрицание различия между языком и речью, вплоть до отождествления и взаимной подмены этих понятий, постулируется в работах ученых иного направления (В.М. Жирмунский, Г.В. Колшанский, А.С. Чикобава и др.).
Представители третьего направления в подходе к данной корреляции понятий (В.Н. Ярцева, В.А. Звягинцев, Е.М. Галкина-Федорук, А.М. Моисеев и др.) жестко не противопоставляют и не отождествляют язык и речь, квалифицируя их как две стороны одного явления, характеризующиеся взаимодополняющими и взаимосвязанными свойствами: «язык – зависимая от речи система… В силу взаимообусловленности… не представляется возможным дать исчерпывающее и адекватное описание единиц языка или единиц речи без обращения к взаимной помощи… Язык тем и отличается от всех прочих… систем, что неразрывно связан с речью. Именно в силу наличия этой связи он наряду с семантикой и синтагматикой обладает еще и прагматикой» (Звягинцев 1967: 120).
Имеющее место в литературе вопроса представление отношений «язык» – «речь» как лингвистическая дихотомия (гр. trichaотдельно, врозь; на две части + tomé сечение) – «последовательное деление целого на две части…» (СИС: 176) – не является дихотомией в классическом смысле, когда происходит деление объема делимого понятия на два противоречащих понятия; к тому же не совсем ясно, объем какого концепта представляют в совокупности понятия «язык» и «речь».
Разные подходы к данной проблеме отнюдь не опровергают и не исключают друг друга, а взаимно дополняют и корректируют. Само существование явлений языка возможно постольку, поскольку существуют соответствующие явления речи, «ведь система языка, какой бы она абстрактной, постоянной и вневременной ни была, доступна нам лишь в своем речевом выражении, т. е. в определенной материальной реализации…» (Звягинцев 1967: 109).
Анализ, сопоставление и систематизация определений лексем «язык» и «речь», зафиксированных в нормативных академических изданиях («Русская грамматика», «Словарь-справочник лингвистических терминов» (CCЛT), «Учебный словарь сочетаемости слов русского языка» (УССС РЯ), «Лингвистический энциклопедический словарь» (ЛЭС), «Советский энциклопедический словарь» (СЭС), «Словарь русского языка» – в 4-х томах (СРЯ), «Учебный словарь синонимов русского языка» (УССРЯ), «Краткий словарь по философии» (КСФ), «Философский словарь» (ФС) и др.), а также извлеченных из фундаментальных монографических исследований (работы В.А. Богородицкого, В.В. Виноградова, Ф. де Соссюра, Р.А. Будагова, В.П. Даниленко, В.А. Звягинцева, П.Н. Денисова, А.И. Моисеева, А. Мартине, А.В. Суперанской и др.), показывает наличие в некоторых дефинициях корреляционных терминов разных дополнительных семантических компонентов, обусловливающих возможность употребления этих терминов и производных от них – как элементов соответствующих микросистем «язык» и «речь» – для обозначения нескольких дифференцированных понятий. Системно организованы как язык и речь в целом, так и их компоненты; характер и специфика связей и отношений между образующими эти системы (и субсистемы) элементами (конституентами) детерминируются взаимоотношениями как друг с другом, так и со средой (языковым контекстом, языковой действительностью, языковым пространством, коммуникативной реальностью). С другой стороны, исчерпывающе репрезентировать системные связи этих понятий ни одна дефиниция не может; функционально-эволюционная и прагматическая система координат этой целостности в единстве и корреляции элементов предопределяет условия ее перехода в качественно (онтологически, гносеологически) иную парадигму, в связи с чем даже максимально точное обозначение понятия (например, «язык», «речь», «стиль», «метаязык», «деривация» и др.) со временем становится не совсем адекватным, перестает вполне ему соответствовать (плюс пульсации явлений синонимии, полисемии, омонимии, дефиниционной синонимии, гипонимии, вариативности, субституции, паронимии, или, по определению Ш. Балли, «квазиомонимии», «псевдоомонимии» и т. п.).
С учётом этого следует признать, что «современные оценки научного познания и научности познания окружающей действительности все более активно выходят за рамки общепринятых в каждой области исследования анахронизмов и традиционно сложившихся методологий, а также методов и методик, порожденных архаичностью путей поиска. Особое место в ряду наук, подверженных коррекции возможностями человеческих достижений в системе эмпирически накопленных закономерностей, занимает дихотомия „язык – речь“. Каждый приближающийся к аксиоматическому блок (или компонент) реализации теснейшим образом связан с целым рядом традиций, зафиксированных в лингвистической литературе как процесс фразеологизаций» (Немец 1993: 7).
Задачи и рамки настоящего исследования не позволяют привести обширную лингвистическую «партитуру» и подчеркнуть нюансировку позиций по проблеме статуса и соотношения понятий языка и речи для иллюстрации всего вышеизложенного (автором проанализировано около 100 определений), однако есть необходимость выделить узловые, гносеологически значимые аспекты данного вопроса для обоснования собственного подхода, органично связанного с параметрированием концептуально обусловленного понятия «язык науки» и смежных с ним объектов, включенных в сферу исследования терминологической деривации.
Как отмечалось выше, на втором витке развития концепция языка науки формируется в условиях уже трехмерного классификационного пространства с учетом собственно филологического, функционального и текстологического аспектов как приоритетных. Этим трем аспектам, по нашим наблюдениям, соответствует трихотомия (гр. tricha — на три части + tomé сечение; ср. дихотомия) «язык – речь – стиль», имплицитно «сменяющая» традиционную конъюнкцию (язык и речь) – дизъюнкцию (язык или речь) языка и речи. Понятийное расщепление (деление) затрагивает в основном концептуальное пространство речи, увеличив его объем на основе семантического сближения признаков понятий речи и стиля и даже речи и текста, что условно можно рассматривать как проявление частного случая их конвергенции: например, интерпретация речи (дискурса) как «текста, взятого в событийном аспекте», или «связного текста в совокупности с экстралингвистическими… факторами» (Арутюнова 1990: 136); констатация факта, что «язык как деятельность находит свое воплощение в тексте, ставшем в настоящее время полноправным объектом лингвистического анализа…» (Яркина 1995: 4); признание, что «стилевая, т. е. по существу, речевая характеристика прилагается к системе языка» (Звягинцев 1967: 101) и т. д. Апелляция к текстам как уровням речи, репрезентантам гетерогенных функционально-речевых сфер, как речевым произведениям, «решающим единую коммуникативную задачу», имеющим «ярко выраженную функциональностилистическую однородность» (Денисов 1993: 190) и т. п. обнаруживает латентную тенденцию квалифицировать речь и текст в коммуникативнофункциональном осмыслении как понятийные корреляты, обладающие свойствами взаимной дополнительности, субституции и реляции (см. также: теория речевых актов; общая теория текста; подход к стилистике научных текстов как к самостоятельной дисциплине «речевой» ориентации; разработка классификации (типологии) текстов как речевых произведений, «принадлежащих к тому или иному функциональностилистическому регистру» в прикладных целях в исследованиях Г.А. Битехтиной и Л.П. Клобуковой и др.). При таком подходе релевантно определение слова как «основной единицы речи (текстов)… В системе „язык – речь“ слово едино, будучи диалектически противоречивым»; сама система – «лингвистическая абстракция»: «понятия максимальной лексической системы языка и генеральной совокупности текстов являются абстракциями, двумя основными формами лингвистической бесконечности, прямыми свидетелями того, что понятия языка и текста, языка и речи, как понятия научные, изучаемые в лингвистике языка и лингвистике текстов (речи), являются понятиями отвлеченными… Во всей конкретности эти вопросы должны изучаться при анализе речевой деятельности в связи с прочими видами человеческой деятельности…» (Денисов 1993: 13; 33). С учетом этого трихотомия «язык – речь – стиль» может быть скорректирована как «язык – речь/текст – стиль», – под эгидой языка как уникальной лингвосферы, что отражает (и детерминирует) возможность разносторонних подходов к определению языка науки через функционально-коммуникативную призму.
Примечательна следующая версия: «Если взять не только терминологию, а всю специальную речь в какой-либо области науки или техники, то в первом рассмотрении (место терминологии в лексике языка…
место специальной речи в общей массе речи) можно говорить о научно-техническом стиле, во втором (терминология как самодовлеющая система) – о языке науки» (Денисов 1974: 161). Аналогичная акцентуация в литературе вопроса характерна в целом для второго этапа развития данной концепции: «при текстовом анализе терминов решается ряд проблем функционирования текста и в первую очередь проблема соотношения терминов языка и терминов речи… Предполагается, что термины речи, в отличие от терминов языка, свободно производятся в речи для выражения новых понятий…» (Гринев 19936: 213) (деривационно-метаязыковой аспект языка науки).
Диалектическое триединство языка, речи и текста отмечается при семиотическом и функциональном осмыслении феномена языка: «Принципиально важно различать язык как средство общения, речь как процесс использования этого средства и текст как результат процесса использования этого средства (ср. у Л.В. Щербы)» (Кретов 1995: 268). Существенны эти корреляции при логико-математических подходах к анализу языка науки: «… речь (текст) нельзя рассматривать как простую реализацию языковых структур… речевая, или текстопроизводящая, деятельность рассматривается как рассуждение, вопрошание и отвечание, оперирование некоторой совокупностью знаний» (Попович 1987: 25–26).
Ряд позиций, характеризующих состояние научной разработки вопроса, позволяет отметить как недостаточную дискредитацию объекта в целом, так и невыявленность координационных отношений между характеристиками, доминирование терминов, используемых параллельно в широком и в узком смысле, чем также обусловлен значительный разброс мнений о понятии языка науки на втором этапе развития его концепции.
Анализ дефиниций терминов «язык», «речь», «стиль», извлеченных из сферы фиксации (словари, энциклопедии) и сферы функционирования (монографии, статьи, учебники и т. д.: см. выше), показывает, при общей гетерогенности их уточнителей (квалификаторов), сохранение традиции определять данные термины через «близкородственные», отражающие двустороннюю сущность языкового феномена (о многообразии подходов и аспектов отношений феноменов «язык» и «речь» см.: Серебренников 1970: 85–91 и др.).
В таблице 2 зафиксированы наиболее частотные детерминанты-квалификаторы рассматриваемых терминов.
Таблица 2
Детерминанты-квалификаторы терминов «язык» и «речь»
Как видно из таблицы 1, полностью идентифицируются концептуальные детерминанты по 7 позициям из 22 (эффект соразмерности понятий): и речь, и язык квалифицируются как 1) стиль; 2) система; 3) деятельность; 4) способ, манера…; 5) форма; 6) вид, разновидность…; 7) способность… По остальным пятнадцати видам наблюдается четкая дистрибуция, основанная на разнопорядковости их понятийных сущностей и отношении пересечения (перекрещивания) данных понятий (см. таблицу), когда объем одного понятия частично входит в объем другого при различном содержании каждого из них.
Отмечаются явления концептуально-терминологической субституции и взаимной идентификации, когда язык трактуется «через» речь, речь – через язык; речь – посредством стиля, стиль – посредством речи (ср.: в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля определение речи посредством языка отсутствует).
В микропарадигме «язык», по нашим данным, максимальная корреляция (идентификация) зафиксирована с концептом «стиль» (26,4 % всех случаев из проанализированного фрагмента – блока дефиниций); с концептом «речь» – 18,7 %; «система» – 17,6 %; «средство» – 14,7 %).
В микропарадигме «речь» доминирует трактовка через «язык» – 26 %; определение через «форма» – 21,7 %), «стиль» – 19 %.
С другой стороны, в аспекте функционального подхода (как оппозиции формальному), связанного с развитием функциональной грамматики (С. Дик, В.Г. Гак, А.В. Бондарко, Г. Хельбиг и др.), с функциональным моделированием речевой деятельности (Г.М. Ильин, Г.С. Цейтин и др.), разработкой теории языка по оси «система – функция» (А. Мартине) и т. д., отсутствие в функциональной системе координат детерминанта-квалификатора «функция», на наш взгляд, несколько искаженно представляет современный уровень развития прагматики языка и речи и их реальный статус, т. н. лингвистический modus vivendi.
Резюмируя, следует признать, что не совсем корректно в логико-философском и языковедческом плане рассматривать язык в отрыве от речи: в реальном познавательном процессе они находятся в неразрывном единстве, составляют стороны, моменты единого процесса познания. Думается, уместно употребление составных обозначений типа «язык-речь», «языкоречевой» в ряде исследований по данной проблеме (см.: Павлов 1985: 8–9),
Перспективна идея о том, что «каждый факт имеет два сечения, две плоскости… Принимая положение о неразрывной связи отношения на принципе взаимообусловленности, мы не должны отказываться от тех методических преимуществ, которые дает в руки языковедов рассмотрение языка и речи как двух отдельных явлений. Это различение, бесспорно, создает условия для применения новых и необычных для языкознания методов, значительно расширяет традиционную научную проблематику, открывает новые аспекты в старых проблемах и дает возможность более глубокого и более точно дифференцированного познания изучаемых явлений» (Звягинцев 1967: 107). Особую актуальность сегодня данная позиция имеет при исследовании и определении понятия языка науки, соответствующего объективным фактам лингвистической реальности конца XX – начала XXI века.
Подача во многих словарях терминов «язык» и «речь» как многозначных, что обусловлено качественной природой слова и связано с законом его многозначимости, с «законом лексической полисемии» (Будагов 1972: 140), отражает сложность семантической структуры этих номенов и особенность характера внутрисловных семантических связей, специфику их семантической позиции. В этом разрезе язык и речь также рационально рассматривать как явления взаимно идентифицируемые, взаимозаменяемые, связанные отношениями субституции, являющейся как бы функциональным следствием полисемии.
Возможно, именно этими причинами обусловливается (и объясняется) многогранность и внешняя гетерогенность в интерпретации языка науки на втором этапе концептуальной эволюции.
Язык науки признается то как «функциональная подсистема общелитературного языка», «целостная и самостоятельная функциональная разновидность общелитературного языка» (Даниленко 1977: 10; 1986: 9), как функционально-речевая разновидность общелитературного языка или «научный стиль речи… как совокупность ресурсов общелитературного языка, получивших определенное функциональное назначение» (Митрофанова 1975: 13; 1985: 10) и т. п., то как «функциональная разновидность современного русского литературного языка, выходящая, подобно языку художественной литературы, за пределы общелитературного языка» (Денисов 1993: 174). Он квалифицируется уже «не в виде единого функционального стиля речи, а в виде ряда жанровых стилей…: стиль учебников и учебных пособий, научно-популярный стиль… и т. д.» (там же: 174); определяется и как «разновидность русской речи, входящая в русский национальный язык как в единую систему, объединяющую все разновидности речевого функционирования» (Головин, Кобрин 1987: 9).
С позиций «интеллектуализации языка» и «деформации единого (реального) языкового сознания под воздействием научной формы общественного сознания» «язык науки» выступает в некоторых работах «прежде всего как системы научных понятий в том виде, в котором они, взаимодействуя с высшими формами теоретического мышления, составляют план содержания многочисленных научных терминологий» (Денисов 1974: 80; 87). Развивая семиотический аспект данного положения, автор далее приходит к необходимости разграничивать: «…языки (концептуальные схемы) науки…» и «функциональные стили, имеющие тематические… прагматические, речевые… теоретико-информационные различия, проявляющиеся в противопоставлениях форм и уровней общественного сознания, видов деятельности, условий общения, форм и видов реализации языка в речи и т. д.» (ср.: дизъюнкция «язык – речь») – с последующим введением «третьего подразделения: языки и стили научно-технической литературы» (ср.: конъюнкция «язык и речь») (там же: 90; о разграничении понятий языка науки и функционального научно-технического стиля речи см.: Денисов 1970).
На несформированность однозначной позиции при статусировании понятия языка науки, кроме уже отмеченных аспектов, указывает отсутствие единства и в принципиальном вопросе: континуум это или совокупность дискретных феноменов: язык науки (см.: Даниленко 1977; Рубашкин 1973; Кутина 1964; Гвишиани 1986; Моррис 1983; Чиныбаева 1984 и др.) – или языки науки (см.: Звягинцев 1967; Денисов 1969; 1970; Левитский 1971; Лихин 1974; Андрющенко, Караулов 1987 и др.); результат (продукт) ли это универсальной тенденции к интеграции (феномен центростремительности) – или следствие дезинтеграционных процессов (феномен центробежности).
Эволюция прикладного языкознания (особенно лингводидактический аспект) обусловила как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике появление и функционирование соответствующих понятий: «подъязык» (с 1959 г.) (о теоретико-методологических основах см.: Андреев 1967; Городецкий, Раскин 1971; Левитский 1971; Лейчик 1979 и др.), «субъязык» (Звягинцев 1967), «микроязык», «подстиль научной речи», «подвид научной прозы» (Левитский 1971; Митрофанова 1985; Буянова 1989; 1991; 1992 и др.) и т. п. как конституентов более широкого концепта – язык специальности (термины отечественной русистики). Это детерминировалось разработкой научных основ современных интенсивных методов обучения русскому языку как одному из мировых языков (ср.: существовавшая до 1993 года номенклатурная единица по филологическим наукам – специальность 10.02.01 – Русский язык (как иностранный), охватывавшая широкий спектр теоретических проблем в русле разработки научных основ презентации русского языка как средства овладения той или иной специальностью, комплекснотипологического изучения функциональноструктурной дифференциации специализированного (профессионального) речевого общения, исследования возможности особого моделирования подъязыков специальности и т. п.).
Все эти линии объединяются в отечественном языкознании многоаспектным филологическим – с учетом коммуникативно-прагматических установок – подходом, ориентацией на приоритетное исследование языка науки – в пределах самостоятельных подъязыков, рассматриваемых как «набор языковых элементов и их отношений в текстах с однородной тематикой» (Андреев 1967: 23); как «жанрово-тематическая разновидность языка науки, ограниченная определенными учебными дисциплинами» (Левитский 1971: 3), «минимальный набор лексических и грамматических категорий и элементов, необходимых для общения в узкой сфере деятельности и описания определенной предметной области» (Митрофанова 1985: 16) и т. д.