Страница:
что, хотя здесь зритель не слышит пения, сопровождающего игру актеров, он
все же понимает не только повествование, но и страсти и движения действующих
лиц; он как бы слышит их слова, соответствующие тому, что происходит в том
или ином акте. Как сказал кто-то {91}, в таком танце говорят руки и ноги.
Кое-что из него позаимствовали скоморохи, странствующие по свету. Кто сможет
мне сказать, есть ли нечто более безумное, чем древние басни, содержащиеся в
Трагедиях, Комедиях и пантомимах? И как не назвать безумцами тех, кто их
разыгрывает, затрачивая столько труда, чтобы казаться не теми, кто они есть?
Нужно ли называть другие развлечения, которые изобретает Безумие, дабы
уберечь людей от лени и скуки? Разве не она заставляет их воздвигать
роскошные дворцы, театры и неслыханной пышности Амфитеатры {92} чтобы
оставить свидетельство того, какого рода безумие охватывает всех в свое
время? Разве не она придумала бои гладиаторов, состязания борцов и атлетов?
Не она ли придает человеку мужество, ловкость и силу, чтобы без оружия
сразиться со львом {93}, хотя в этом нет ни нужды, ни расчета, лишь для
того, чтобы заслужить признание народа? А сколько таких, что вступают в
борьбу с турами, вепрями и другими дикими зверями, чтобы заслужить славу
превзошедшего всех других в безумии? Такого рода сражения ведут не только
современники друг с другом, но и предшественники с их преемниками. И не
таким ли было забавное сражение Антония с Клеопатрой {94} - кто кого
превзойдет на пиру? Мало того, находятся люди, которые, не видя среди
окружающих больших безумцев, чем они сами, вызывают на состязание мертвецов.
Цезарь досадовал {95}, что ему не удалось потрясти мир в том возрасте, когда
Александр Великий уже завоевал добрую его часть. А Лукулл {96} и другие -
сколько они оставили подражателей, которые стремясь их превзойти,
представляли человека в образе гиганта, превращали равнины в горы, а горы в
равнины, осушали озера, перебрасывали мосты через моря (как император
Клавдий {97}), воздвигали колоссов из бронзы и камня {98}, сооружали
триумфальные арки и пирамиды? И созерцание этого великолепного безумия
доныне доставляет великое удовольствие людям, которые сворачивают с пути,
совершают далекие путешествия, чтобы насладиться зрелищем этого безумия
давних времен. Одним словом, без этой доброй дамы человек иссох бы,
отяжелел, стал бы неприятным и вялым. Но Безумие пробуждает его ум,
заставляет человека петь, плясать, скакать, одеваться на тысячу ладов по
моде, которая меняется каждые полгода, вечно подчиняясь какой-то видимости
удобства и смысла. Так, например, когда придумывают платье облегающее с
закругленными формами, то говорят, что оно более скромно и опрятно; платье
просторное и широкое считается более почтенным. И с помощью всех этих
маленьких дурачеств и выдумок, которые мы наблюдаем как в одежде, так и в
манере держаться и в осанке, мужчины будут лучше приняты у дам и более им
приятны.
Как я уже сказал о мужчинах, существует большая разница между тем, как
будет принят безумец и мудрец. Мудрец примется толковать о книгах или
пустится с пожилыми дамами в беседу о вольностях в одежде, о застарелых
болезнях или о чьем-нибудь родословном древе. Однако молодые дамы вовсе не
чуждаются общества столь веселого и приятного ума. И хотя он может толкнуть
одну, ущипнуть другую, растрепать прическу третьей, задрать какой-нибудь из
них юбку и досадить им тысячью других способов, тем не менее его общества
будут искать. Зато, когда дело дойдет до сравнения, мудреца похвалят, но
лишь безумец сможет насладиться плодами дамской благосклонности {99}.
Более того, сами мудрецы, хотя и говорится, что каждый ищет себе
подобного, подвержены тому же. Когда они устраивают званый обед, они
приглашают на него и отпетых безумцев, зная, что нет доброй компании, если
не найдется безумца, способного расшевелить остальных. И хотя они делают
вид, что готовы извинить женщин и молодых людей, они не в состоянии скрыть
своего удовольствия, постоянно обращаясь к безумцам и улыбаясь км чаще, чем
остальным приглашенным.
Так что ты скажешь о Безумии, Юпитер? Такова ли она, эта богиня, что ее
нужно завалить горой Жибель {100} или выставить вместо Прометея на горе
Кавказа? Будет ли разумно лишить ее всякого приятного общества, если Амур,
зная, что она в числе гостей, явится туда, дабы ее разозлить, и ей, не менее
достойной, чем Амур, придется уступить ему место? Если он не хочет
встречаться с ней, пусть поостережется появляться там, где она бывает. Но
чтобы наказание (никогда не быть вместе) коснулось бы только Безумия, было
бы неразумно. Есть ли у нас веская причина, чтобы изгнать из нашего общества
ту, что вносит в него непринужденное веселье? Если бы Амур потребовал, чтобы
тому, кто первым займет место, не должен противодействовать опоздавший, в
этом был бы какой-то смысл. Но я докажу вам, что Амур никогда не обходился
без дочери Юности {101}, да и не может быть иначе, и было бы большим ущербом
для Амура, если бы он получил то, что требует. В его душу закралась обида -
вот что толкает его на странные поступки, но все уладится, когда он
поостынет. А если обратиться к самому началу прекрасного зарождения любви,
то что может быть бессмысленней того, что человек иногда влюбляется по
ничтожному поводу, как это произошло с Кидиппой, когда она получила яблоко
{102}, или с дамой Франческой да Риминии при чтении книги {103}? Едва
увидевши, мимоходом, вдруг тотчас превращаются в служанку или в рабыню и
начинают надеяться на какое-то великое благо, сами не зная, в чем оно
состоит? Говорят, что тут действует сила взгляда предмета любви {104} и что
из него исходит некое тончайшее испарение или кровь, доходящая через наши
глаза до самого сердца, и при этом, дабы принять нового гостя, приходится,
чтобы найти ему место, устраивать беспорядок. Я знаю, что это утверждает
всякий, но, по правде говоря, я в этом сомневаюсь. Ибо многие влюблялись и
без такой причины, как тот молодой книдиец, который влюбился в творение,
созданное Праксителем {105}. Как мог повлиять на него мраморный взгляд?
Каким образом у чрезмерно пылкого юноши могло возникнуть влечение к
холодному мертвому камню? Что его воспламенило? Его ум оказался во власти
поселившегося в нем безумия. Таким же огнем был охвачен Нарцисс {106}. Его
глаза из получили чистой и легкой крови его собственного сердца. Его мучило
безумное воображение - прекрасный образ, увиденный им в источнике. Вы можете
испытывать сколько угодно силу вашего взгляда; посылайте им тысячу стрел
ежедневно; не забудьте, что линия, проходящая посередине и соединенная с
бровью, образует настоящий лук; что влажная точка, светящаяся в центре, -
готовая сорваться стрела. Однако из всех этих стрел попадают в сердца лишь
те, что направляет Безумие.
Пусть многие великие особы прошлого и настоящего не сочтут себя
оскорбленными, если я назову их безумцами за то, что они любили. Пусть они
обратятся к философам, которые утверждают {107}, что богиня Безумие лишена
мудрости, а мудрость - страстей. Любовь без страстей - все равно что море
без волн. Правда, никто не умеет скрывать свою страсть, и если от этого
приходят в дурное состояние, то это уже другой род безумия. Но те, что
выказывают свои чувства большими, чем они хранятся в тайниках их души,
обнаружат и покажут пред вами столь живой образ Безумия, что и Апеллес {108}
не смог бы изобразить его правдоподобнее.
А теперь я прошу вас представить себе молодого человека, у которого нет
особенных забот, кроме одной - добиться любви некой особы. Тщательно
причесанный, щегольски одетый, надушенный, налюбовавшийся на себя в зеркале,
полагая, что он нечто собой представляет, он выходит из дому с головой,
полной любовных мечтаний, мысленно представив себе тысячу счастливых
случайностей, которые могут произойти по ходу дела, в сопровождении лакеев в
ливреях, являя собою страдание, стойкость и надежду, он направляется в
церковь {109}, где рассчитывает встретить свою Даму, не надеясь, однако, на
большее удовольствие, чем бросить на нее пылкий взгляд и, проходя, отвесить
ей поклон. А что толку от одного взгляда? Не лучше ли надеть маску, чтобы
свободнее, было поговорить? Понемногу такие встречи входят в привычку, и
дама начинает обращать на него некоторое, самое малое внимание. Спустя
долгое время можно позволить себе маленькую вольность, но пока ничего, что
может быть истолковано как нескромность. Со временем он уже не отказывается
прислушаться к толкам о ней мужчин, хорошим или плохим. Перестает опасаться
того, что привыкает видеть. Ему становиться приятным оспаривать
домогательства других ухаживателей. Кажется, что спорное место уже
наполовину завоевано. Но если, как то нередко случается, женщинам доставляет
удовольствие видеть такое соперничество между мужчинами и они грубо
захлопывают у них перед носом дверь и лишают их тех маленьких вольностей, к
которым они уже привыкли, тут наш мужчина оказывается так далек от своей
цели, как об этом и не думал. И тогда приходится все начинать сначала {110}.
Надо найти средство упросить даму разрешить сопровождать ее в
какую-нибудь церковь, в места развлечений или других общественных собраний.
А свои чувства выражать пока вздохами да прерывающимися пловами; без конца
твердить одно и то же, уверять, клясться, обещать ей то, о чем она, быть
может, вовсе и не помышляет.
Мне кажется, что было бы безрассудством говорить о глупой и смешной
любви на сельский манер {111}; ходить на цыпочках, пожимать пальчик, писать
вином на столе свое имя, переплетая его с именем своей любезной; первой
вести ее к танцу и мучить ее целый день на жаре.
Тот, кто благодаря долгим ухаживаниям или посещениям получил
возможность видеть свою подругу в ее доме или у соседей, не впадает в
странное неистовство, как пользующиеся милостью своих избранниц лишь в
обществе да по праздникам. Они испускают глубокие вздохи, из которых разве
один или два в месяц доходят до ушей их подруг, хотя и полагают, что те
должны сосчитать все. Влюбленному приходится постоянно иметь слуг для
подслушивания, выведывать, кто приходит, кто уходит; подкупать горничных
доброю толикой денег, терять целый день в надежде увидеть свою госпожу на
улице, и если всей его наградой будет ее кивок да еще улыбка, он
возвращается домой счастливее, чем Улисс, завидевший дым родной Итаки {112}.
Он летит от радости, обнимает встречных, поет, сочиняет стихи, прославляющие
его любимую как первую красавицу в мире, хотя бы она была уродом.
Если же, как чаще всего случается, судьба посылает ему какой-нибудь
повод для ревности, он больше не смеется, не поет, становится мрачным и
задумчивым; он начинает подмечать ее пороки и недостатки; присматривается к
тому, кто, как он полагает, ею любим; сравнивает свою красоту, изящество,
состояние с достоинством своего соперника; потом вдруг начинает его
презирать, считая невозможным, чтобы тот, будучи столь недостойным, был бы
ею любим; невозможным, чтобы он был ей предан больше, чем наш чахнущий,
умирающий и сгорающий от любви кавалер. Он жалуется, называет свою подругу
жестокой и непостоянной, сетует на свою судьбу и несчастье. А она только
посмеивается либо уверяет его, что он жалуется напрасно; порицает его обиды,
которые проистекают единственно от его ревности и подозрительности,
доказывает, что он весьма ошибается на ее счет и что оба соперника для нее
равны. Тут я оставляю вам судить, кто из них лучше. И вот тогда надо
показать, что вы не постоите перед тратами на развлечения, празднества и
пиршества. Если представляется возможность, нужно превзойти того, к кому вы
ее ревнуете. Нужно проявить щедрость, сделать вашей даме подарок более
дорогой, чем вы можете себе позволить. Как только вы заметите, что ей
нравится какая-нибудь вещица, пришлите ее любимой раньше, чем она выразит
желание иметь ее; никогда не признавайтесь, что вы бедны. Бедность для Любви
- самая неподходящая спутница {113}; когда она приходит, замечаешь ее
безумие, но отступать уже поздно. Я полагаю, что вы не хотите походить на
тех безумцев, у которых нет ничего, кроме имени.
Но предположим, что дама улыбнулась влюбленному, что зародилась
взаимная дружба, что его просят прийти в назначенное место. Он тотчас
вообразит, что добился успеха и получит те милости, от коих на самом деле
еще весьма далек. Час ему кажется вечностью {114}; он поминутно смотрит на
часы; у него вид человека, которого ждут, по его лицу можно прочесть, что он
охвачен бурной страстью. А когда он, запыхавшись, прибегает, оказывается,
что это пустяки и его просто пригласили прогуляться к реке или в
какой-нибудь сад, где кто-то другой, а не он, которого она пригласила, будет
иметь счастье тотчас заговорить с нею. Но и здесь он находит себе утешение:
ведь если она его пригласила, значит, ей приятно его видеть.
Но самое великое и отчаянное проявление безумия начинается по мере
того, как растет любовь. Та, которой вначале хотелось поиграть, оказывается
пойманной. Она назначает ему свидание у себя в неурочное и опасное время. В
чем тут риск {115}? Отправиться в чьем-нибудь сопровождении - значит
обнаружить все. Пойти одному - неблагоразумно. Я не говорю о дряни и
нечистотах, которыми подчас случается пропахнуть. Иногда переодеваются в
носильщика, в сапожника, в женщину; заставляют нести себя в сундуке,
положившись на милость какого-нибудь грубого негодяя, который, если бы знал,
что несет, швырнул бы сундук наземь, чтобы обследовать свой странный груз.
Случается, что при этом влюбленный бывает схвачен, избит, оскорблен, но даже
не решится этим похвастаться. Иногда ему приходится лазить в окно, через
стену и подвергаться всяческим опасностям, если только Безумие не протянет
ому руку помощи. Но все это для него еще не самое худшее. Бывает, что одним
попадаются дамы жестокие, от которых не жди пощады. Бывают дамы столь
коварные, что, почти доведя влюбленного до желанной цели, тут-то его и
оставляют. Что тогда делают мужчины? Одни после долгих вздохов, жалоб и
воплей постригаются в монахи, другие покидают родину, третьи ищут себе
смерти.
Может быть, вы полагаете, что женская любовь более разумна? Самые
холодные женщины страдают от огня, пылающего в их теле, да только медлят в
этом признаться. И хотя они требуют, чтобы на них молились, если бы они
осмелились, они бы позволили себя обожать и постоянно отказывают в том, что
с радостью отдали бы, если бы это было у них отнято силой. Другие ждут
только случая и счастливы, когда он может представиться. Не нужно опасаться,
что вам укажут на дверь; самые высокорожденные дамы со временем позволяют
себя победить. И, сознавая себя любимыми и наконец терпя те же страдания,
которые они заставляют переносить другого, лишь открывшись тому, кому они
доверяют, они признаются в своей слабости и отдаются огню, который их
сжигает. И все-таки их еще удерживает остаток стыда, и они уступают, только
уже будучи поверженными и полуизмученными. Но, раз это случилось, они
пускаются во все тяжкие. Чем больше они сопротивлялись любви, тем больше они
ей предаются. Они закрывают дверь рассудку. Все, чего они опасались, их
больше не смущает. Они оставляют свои женские занятия: вместо того чтобы
ткать, прясть, ухаживать за больными, они начинают наряжаться, прогуливаться
в церковь, посещать празднества и пиршества, лишь бы встречаться с теми,
кого они полюбили. Они берут в руки перо и лютню, описывают и воспевают свои
страсти, и наконец их любовное неистовство усиливается настолько, что они
порою даже оставляют отца, мать, мужа и детей и уходят туда, куда их влечет
сердце.
Нет никого, кто, если его неволят, гневался бы больше, чем женщина, но
и никого, кто неволил бы сам себя больше, чем женщина, когда она охвачена
желанием выказать свое чувство. Я часто вижу одну женщину, которая не сочла
долгим семилетнее одиночество и заключение вместе с человеком, которого она
любила. И хотя природа не отказала ей в прелестях, которые сделали бы ее
достойной самого лучшего общества, она не желала правиться никому, кроме
того, кто удерживал ее в заточении. Я знаю другую, которая в отсутствие
своего друга никогда не показывалась без сопровождения кого-нибудь из друзей
и слуг своего любимого, свидетельствуя этим постоянство своего чувства.
Одним словом, когда такая любовь запечатлевается в благородном сердце дамы,
эта любовь становится настолько сильной, что ничто не может ее изгладить.
Беда в том, что чаще всего это кончается для женщин плохо: чем больше они
любят, тем меньше бывают любимы. Всегда найдется кто-нибудь, кому доставит
удовольствие, не считаясь с ними, заронить в их душу тревогу, сделать вид,
что влюблен в другую. Тогда бедняжками овладевают странные фантазии. Не умея
с легкостью устраниться и переключиться на новый предмет, изгоняя тем самым
одну любовь с помощью другой, женщины не могут отделываться от мужчин так
просто, как мужчины от женщин. И они начинают из-за одного мужчины хулить
всех. Они объявляют безумными всех, кто влюблен. Проклинают тот день, когда
впервые полюбили. Клянутся никогда не любить, но это продолжается недолго.
Тотчас у них перед глазами встает образ того, кого они так любили. Если у
них сохранилась какая-нибудь вещица от него, они осыпают ее поцелуями,
орошают слезами, превращают в свое изголовье и подушку и сами выслушивают
свои собственные горестные жалобы. Сколько я видел женщин, готовых
последовать за своим возлюбленным в ад, дабы, подобно Орфею, попытаться
вернуть утраченную любовь! Чьи черты, если не Безумия, различимы во всех
этих поступках? Отделить свое сердце от себя самой, находиться то в мире, то
в войне сама с собой, таить и скрывать свою скорбь; меняться в лице тысячу
раз на день: чувствовать, как кровь то приливает к лицу, то вдруг отливает и
румянец сменяется бледностью по мере того, как нами овладевают стыд, надежда
или страх; искать то, что нас мучает, притворяясь, что хотим его избежать, и
тем не менее опасаясь его найти; внезапно рассмеяться среди тысячи вздохов;
обманывать самое себя; пылать в отдалении, леденеть вблизи; прерывисто
говорить и вдруг смолкать - разве это не поведение человека, лишившегося
рассудка?
Кто оправдает Геракла, сматывающего клубок Омфалы {116}? Или мудрого
еврейского царя со множеством его жен {117}? Или Ганнибала, столь низко
павшего из-за женщины {118}? О множестве других, которых мы видим каждый
день, измучивших себя настолько, что они сами себя не узнают? В чем же
причина этого, как не в богине Безумие? Ибо в конце концов она делает Амура
таким великим и грозным; и его следует простить, если он действует
неразумно. "Признайся же, неблагодарный Амур, сколько благ тебе я принесла?
Я тебя возвеличиваю, я возвышаю твое имя, без меня тебя и богом-то не
считали бы. А в благодарность за то, что я тебя всюду сопровождаю, ты не
только хочешь меня покинуть, но и запретить мне появляться там, где бываешь
ты!"
Я полагаю, что сумел доказать вам то, что обещал; а именно, что до сих
пор Амур не мог существовать без Безумия. А теперь нужно пойти далее и
доказать, что иначе и быть не могло. К этому я и приступаю. Аполлон, ты
признался мне, что любовь - не что иное, как желание наслаждаться близостью
и слиянием с любимым существом. Является ли любовь желанием или чем-нибудь
иным, она не может обходиться без желания. Нужно признать, что, как только
эта страсть овладевает человеком, она его возбуждает и изменяет, ибо в его
душе беспрестанно безумствует желание, которое постоянно мучает и
подстегивает ее. Если бы это волнение ума было естественным, оно не вредило
бы ему так, как это обычно происходит, а будучи противно его природе, оно
так терзает его, что он становится не тем, чем был. Таким образом, ум, не
находящийся в состоянии внутреннего покоя, а, напротив, взволнованный и
мятущийся, нельзя назвать мудрым и уравновешенным. Но дальше - еще хуже, ибо
он принужден раскрыться, а это он может осуществить, только пользуясь как
средством лишь телом и его членами.
Тот, кто пускается в путь, решив добиться любви, должен поставить перед
собой две задачи: доказать свою любовь и вызвать у любимой ответное чувство.
Что касается первого, то высоко ценится умение хорошо говорить, но одного
этого мало, ибо большая искусность и непривычная сладостность речи сразу
вызовут подозрение у той, кто вам внимает, и заставят ее насторожиться.
Какое же нужно другое доказательство любви? Возможность сразиться за свою
даму и защищать ее интересы представляется не всегда. Вначале не предлагайте
ей помощи в ее хозяйственных делах. Пусть лишь она поверит, что вы страстно
влюблены. Нужно долгое время, долгое служение, горячие мольбы и сходство
душевного склада. Другой целью влюбленного должно быть стремление завоевать
ее любовь, но тут многое зависит от вашей избранницы. Но самое великое
волшебство, которое необходимо, чтобы быть любимым, - это любить {119}. Вы
можете сколько угодно возжигать ароматные травы, прибегать к талисманам,
заклинаниям, приворотным зельям и магическим камням, но, если вы
действительно хотите помочь себе, выказывая свою любовь и говоря о ней, вам
нет надобности прибегать к столь нелепым средствам. Если вы хотите быть
любимым, будьте любезным. И не просто любезным, но соответственно вкусам
вашей подруги, которой вы должны подчиняться и ею мерить все, что вы хотите
сделать и сказать. Будьте кротким и скромным. Если ваша подруга не хочет
видеть вас таким-то, смените курс и плывите под другим ветром или же вовсе
не пускайтесь в любовное плаванье. Не было согласия у Зета с Амфионом {120},
так как занятия одного не нравились другому. Но Амфион предпочел изменить
свое и вернуться к доброй дружбе с братом. Если любимая вами женщина
корыстолюбива, то превратитесь в золото {121} и так проникнете в ее лоно.
Все поклонники и друзья Аталанты {122} были охотники, потому что ей
нравилась охота. Многие женщины, чтобы понравиться своим друзьям-поэтам,
сменили корзиночки с вышиванием на перо и книги {123}. И уж нельзя
понравиться, противореча склонностям тех, чьего расположения мы ищем.
Грустным претит слушать пение {124}. Тот, кто привык ходить шагом, неохотно
следует за любителем бега.
Теперь скажите мне, являются ли эти изменения, противоречащие вашей
природе, проявлениями подлинного безумия или хотя бы не исключают наличия
его? Говорят, что есть много людей, столь сходных по своему характеру, что
для влюбленного не составит труда изменить себя ради любимой. Но если эта
дружба столь нежна и приятна, то от нее и Безумие будет в полном
удовольствии, а тогда в ней будет очень трудно установить равновесие. Ибо,
если это истинная любовь, то она велика, яростна и сильнее всех доводов
рассудка. И, подобно коню с поводьями на шее, она погружается так глубоко в
эту сладостную горечь, что забывает о других частях души, которые пребывают
в бездействии; а потом, долгое время спустя, охваченная поздним раскаяньем,
свидетельствует тем, кто хочет ей внимать, что была столь же безумна, сколь
и другие.
Теперь, если вы не находите безумия в любви с этой стороны, скажите
мне, сеньоры {125} и те среди вас, кто знают толк в любви, не признаете ли
вы, что Амур стремится к соединению с любимым существом? А ведь это - самое
безумное желание в мире, поскольку в этом случае Амур как таковой перестал
бы существовать, будучи любимым и любящим, слитыми воедино, что так же
невозможно, как если бы породы и явления, столь же индивидуально
обособленные друг от друга, могли бы соединиться, не изменив своей формы. Вы
можете сослаться на соединение между собой ветвей деревьев, перечислить мне
все виды прививок, которые удалось когда-либо изобрести богу садов. Однако
вы никогда не найдете двух человек, слившихся воедино. А трехтелых, как
Герион {126},- сколько угодно.
Итак, Амур никогда не обходился без общества Безумия, да и никогда не
сможет без него обойтись. А если бы он и сумел это сделать, ему бы не
следовало этого желать, потому что в конце концов с ним перестали бы
считаться. Ибо какой властью, каким блеском он обладал бы, если бы пребывал
возле Мудрости? Она бы ему твердила, что не следует любить одного больше,
чем другого; или, во всяком случае, этого не показывать, дабы не оскорбить
чью-нибудь нравственность; что не следует делать для одного больше, чем для
другого. И в конце концов Амур сошел бы на нет или не его разделили бы на
столько частей, что он бы захирел.
А уж если ты, Амур, должен обходиться без помощи Безумия, то послушайся
доброго совета: не требуй, чтобы тебе вернули глаза. Нужды в них тебе
никакой, а повредить тебе они могут сильно. Если бы ты ими во что-нибудь
слишком уж всматривался, то сам себе пожелал бы зла.
Как вы полагаете, думает ли старый солдат, идущий на приступ, о рвах,
противнике и множестве аркебузных перестрелок, которые его ожидают? Нет. У
него одна цель - как можно скорее очутиться над проломом в стене, а до
прочего ему и дела нет. Первый, кто пустился в море, не помышлял об
опасностях, с коими мог встретиться. Разве задумывается игрок о возможности
проигрыша? А ведь они, все трое, пребывают в опасности быть убитыми,
утопленными, разоренными. Но что им до этого! Они не видят, да и не хотят
все же понимает не только повествование, но и страсти и движения действующих
лиц; он как бы слышит их слова, соответствующие тому, что происходит в том
или ином акте. Как сказал кто-то {91}, в таком танце говорят руки и ноги.
Кое-что из него позаимствовали скоморохи, странствующие по свету. Кто сможет
мне сказать, есть ли нечто более безумное, чем древние басни, содержащиеся в
Трагедиях, Комедиях и пантомимах? И как не назвать безумцами тех, кто их
разыгрывает, затрачивая столько труда, чтобы казаться не теми, кто они есть?
Нужно ли называть другие развлечения, которые изобретает Безумие, дабы
уберечь людей от лени и скуки? Разве не она заставляет их воздвигать
роскошные дворцы, театры и неслыханной пышности Амфитеатры {92} чтобы
оставить свидетельство того, какого рода безумие охватывает всех в свое
время? Разве не она придумала бои гладиаторов, состязания борцов и атлетов?
Не она ли придает человеку мужество, ловкость и силу, чтобы без оружия
сразиться со львом {93}, хотя в этом нет ни нужды, ни расчета, лишь для
того, чтобы заслужить признание народа? А сколько таких, что вступают в
борьбу с турами, вепрями и другими дикими зверями, чтобы заслужить славу
превзошедшего всех других в безумии? Такого рода сражения ведут не только
современники друг с другом, но и предшественники с их преемниками. И не
таким ли было забавное сражение Антония с Клеопатрой {94} - кто кого
превзойдет на пиру? Мало того, находятся люди, которые, не видя среди
окружающих больших безумцев, чем они сами, вызывают на состязание мертвецов.
Цезарь досадовал {95}, что ему не удалось потрясти мир в том возрасте, когда
Александр Великий уже завоевал добрую его часть. А Лукулл {96} и другие -
сколько они оставили подражателей, которые стремясь их превзойти,
представляли человека в образе гиганта, превращали равнины в горы, а горы в
равнины, осушали озера, перебрасывали мосты через моря (как император
Клавдий {97}), воздвигали колоссов из бронзы и камня {98}, сооружали
триумфальные арки и пирамиды? И созерцание этого великолепного безумия
доныне доставляет великое удовольствие людям, которые сворачивают с пути,
совершают далекие путешествия, чтобы насладиться зрелищем этого безумия
давних времен. Одним словом, без этой доброй дамы человек иссох бы,
отяжелел, стал бы неприятным и вялым. Но Безумие пробуждает его ум,
заставляет человека петь, плясать, скакать, одеваться на тысячу ладов по
моде, которая меняется каждые полгода, вечно подчиняясь какой-то видимости
удобства и смысла. Так, например, когда придумывают платье облегающее с
закругленными формами, то говорят, что оно более скромно и опрятно; платье
просторное и широкое считается более почтенным. И с помощью всех этих
маленьких дурачеств и выдумок, которые мы наблюдаем как в одежде, так и в
манере держаться и в осанке, мужчины будут лучше приняты у дам и более им
приятны.
Как я уже сказал о мужчинах, существует большая разница между тем, как
будет принят безумец и мудрец. Мудрец примется толковать о книгах или
пустится с пожилыми дамами в беседу о вольностях в одежде, о застарелых
болезнях или о чьем-нибудь родословном древе. Однако молодые дамы вовсе не
чуждаются общества столь веселого и приятного ума. И хотя он может толкнуть
одну, ущипнуть другую, растрепать прическу третьей, задрать какой-нибудь из
них юбку и досадить им тысячью других способов, тем не менее его общества
будут искать. Зато, когда дело дойдет до сравнения, мудреца похвалят, но
лишь безумец сможет насладиться плодами дамской благосклонности {99}.
Более того, сами мудрецы, хотя и говорится, что каждый ищет себе
подобного, подвержены тому же. Когда они устраивают званый обед, они
приглашают на него и отпетых безумцев, зная, что нет доброй компании, если
не найдется безумца, способного расшевелить остальных. И хотя они делают
вид, что готовы извинить женщин и молодых людей, они не в состоянии скрыть
своего удовольствия, постоянно обращаясь к безумцам и улыбаясь км чаще, чем
остальным приглашенным.
Так что ты скажешь о Безумии, Юпитер? Такова ли она, эта богиня, что ее
нужно завалить горой Жибель {100} или выставить вместо Прометея на горе
Кавказа? Будет ли разумно лишить ее всякого приятного общества, если Амур,
зная, что она в числе гостей, явится туда, дабы ее разозлить, и ей, не менее
достойной, чем Амур, придется уступить ему место? Если он не хочет
встречаться с ней, пусть поостережется появляться там, где она бывает. Но
чтобы наказание (никогда не быть вместе) коснулось бы только Безумия, было
бы неразумно. Есть ли у нас веская причина, чтобы изгнать из нашего общества
ту, что вносит в него непринужденное веселье? Если бы Амур потребовал, чтобы
тому, кто первым займет место, не должен противодействовать опоздавший, в
этом был бы какой-то смысл. Но я докажу вам, что Амур никогда не обходился
без дочери Юности {101}, да и не может быть иначе, и было бы большим ущербом
для Амура, если бы он получил то, что требует. В его душу закралась обида -
вот что толкает его на странные поступки, но все уладится, когда он
поостынет. А если обратиться к самому началу прекрасного зарождения любви,
то что может быть бессмысленней того, что человек иногда влюбляется по
ничтожному поводу, как это произошло с Кидиппой, когда она получила яблоко
{102}, или с дамой Франческой да Риминии при чтении книги {103}? Едва
увидевши, мимоходом, вдруг тотчас превращаются в служанку или в рабыню и
начинают надеяться на какое-то великое благо, сами не зная, в чем оно
состоит? Говорят, что тут действует сила взгляда предмета любви {104} и что
из него исходит некое тончайшее испарение или кровь, доходящая через наши
глаза до самого сердца, и при этом, дабы принять нового гостя, приходится,
чтобы найти ему место, устраивать беспорядок. Я знаю, что это утверждает
всякий, но, по правде говоря, я в этом сомневаюсь. Ибо многие влюблялись и
без такой причины, как тот молодой книдиец, который влюбился в творение,
созданное Праксителем {105}. Как мог повлиять на него мраморный взгляд?
Каким образом у чрезмерно пылкого юноши могло возникнуть влечение к
холодному мертвому камню? Что его воспламенило? Его ум оказался во власти
поселившегося в нем безумия. Таким же огнем был охвачен Нарцисс {106}. Его
глаза из получили чистой и легкой крови его собственного сердца. Его мучило
безумное воображение - прекрасный образ, увиденный им в источнике. Вы можете
испытывать сколько угодно силу вашего взгляда; посылайте им тысячу стрел
ежедневно; не забудьте, что линия, проходящая посередине и соединенная с
бровью, образует настоящий лук; что влажная точка, светящаяся в центре, -
готовая сорваться стрела. Однако из всех этих стрел попадают в сердца лишь
те, что направляет Безумие.
Пусть многие великие особы прошлого и настоящего не сочтут себя
оскорбленными, если я назову их безумцами за то, что они любили. Пусть они
обратятся к философам, которые утверждают {107}, что богиня Безумие лишена
мудрости, а мудрость - страстей. Любовь без страстей - все равно что море
без волн. Правда, никто не умеет скрывать свою страсть, и если от этого
приходят в дурное состояние, то это уже другой род безумия. Но те, что
выказывают свои чувства большими, чем они хранятся в тайниках их души,
обнаружат и покажут пред вами столь живой образ Безумия, что и Апеллес {108}
не смог бы изобразить его правдоподобнее.
А теперь я прошу вас представить себе молодого человека, у которого нет
особенных забот, кроме одной - добиться любви некой особы. Тщательно
причесанный, щегольски одетый, надушенный, налюбовавшийся на себя в зеркале,
полагая, что он нечто собой представляет, он выходит из дому с головой,
полной любовных мечтаний, мысленно представив себе тысячу счастливых
случайностей, которые могут произойти по ходу дела, в сопровождении лакеев в
ливреях, являя собою страдание, стойкость и надежду, он направляется в
церковь {109}, где рассчитывает встретить свою Даму, не надеясь, однако, на
большее удовольствие, чем бросить на нее пылкий взгляд и, проходя, отвесить
ей поклон. А что толку от одного взгляда? Не лучше ли надеть маску, чтобы
свободнее, было поговорить? Понемногу такие встречи входят в привычку, и
дама начинает обращать на него некоторое, самое малое внимание. Спустя
долгое время можно позволить себе маленькую вольность, но пока ничего, что
может быть истолковано как нескромность. Со временем он уже не отказывается
прислушаться к толкам о ней мужчин, хорошим или плохим. Перестает опасаться
того, что привыкает видеть. Ему становиться приятным оспаривать
домогательства других ухаживателей. Кажется, что спорное место уже
наполовину завоевано. Но если, как то нередко случается, женщинам доставляет
удовольствие видеть такое соперничество между мужчинами и они грубо
захлопывают у них перед носом дверь и лишают их тех маленьких вольностей, к
которым они уже привыкли, тут наш мужчина оказывается так далек от своей
цели, как об этом и не думал. И тогда приходится все начинать сначала {110}.
Надо найти средство упросить даму разрешить сопровождать ее в
какую-нибудь церковь, в места развлечений или других общественных собраний.
А свои чувства выражать пока вздохами да прерывающимися пловами; без конца
твердить одно и то же, уверять, клясться, обещать ей то, о чем она, быть
может, вовсе и не помышляет.
Мне кажется, что было бы безрассудством говорить о глупой и смешной
любви на сельский манер {111}; ходить на цыпочках, пожимать пальчик, писать
вином на столе свое имя, переплетая его с именем своей любезной; первой
вести ее к танцу и мучить ее целый день на жаре.
Тот, кто благодаря долгим ухаживаниям или посещениям получил
возможность видеть свою подругу в ее доме или у соседей, не впадает в
странное неистовство, как пользующиеся милостью своих избранниц лишь в
обществе да по праздникам. Они испускают глубокие вздохи, из которых разве
один или два в месяц доходят до ушей их подруг, хотя и полагают, что те
должны сосчитать все. Влюбленному приходится постоянно иметь слуг для
подслушивания, выведывать, кто приходит, кто уходит; подкупать горничных
доброю толикой денег, терять целый день в надежде увидеть свою госпожу на
улице, и если всей его наградой будет ее кивок да еще улыбка, он
возвращается домой счастливее, чем Улисс, завидевший дым родной Итаки {112}.
Он летит от радости, обнимает встречных, поет, сочиняет стихи, прославляющие
его любимую как первую красавицу в мире, хотя бы она была уродом.
Если же, как чаще всего случается, судьба посылает ему какой-нибудь
повод для ревности, он больше не смеется, не поет, становится мрачным и
задумчивым; он начинает подмечать ее пороки и недостатки; присматривается к
тому, кто, как он полагает, ею любим; сравнивает свою красоту, изящество,
состояние с достоинством своего соперника; потом вдруг начинает его
презирать, считая невозможным, чтобы тот, будучи столь недостойным, был бы
ею любим; невозможным, чтобы он был ей предан больше, чем наш чахнущий,
умирающий и сгорающий от любви кавалер. Он жалуется, называет свою подругу
жестокой и непостоянной, сетует на свою судьбу и несчастье. А она только
посмеивается либо уверяет его, что он жалуется напрасно; порицает его обиды,
которые проистекают единственно от его ревности и подозрительности,
доказывает, что он весьма ошибается на ее счет и что оба соперника для нее
равны. Тут я оставляю вам судить, кто из них лучше. И вот тогда надо
показать, что вы не постоите перед тратами на развлечения, празднества и
пиршества. Если представляется возможность, нужно превзойти того, к кому вы
ее ревнуете. Нужно проявить щедрость, сделать вашей даме подарок более
дорогой, чем вы можете себе позволить. Как только вы заметите, что ей
нравится какая-нибудь вещица, пришлите ее любимой раньше, чем она выразит
желание иметь ее; никогда не признавайтесь, что вы бедны. Бедность для Любви
- самая неподходящая спутница {113}; когда она приходит, замечаешь ее
безумие, но отступать уже поздно. Я полагаю, что вы не хотите походить на
тех безумцев, у которых нет ничего, кроме имени.
Но предположим, что дама улыбнулась влюбленному, что зародилась
взаимная дружба, что его просят прийти в назначенное место. Он тотчас
вообразит, что добился успеха и получит те милости, от коих на самом деле
еще весьма далек. Час ему кажется вечностью {114}; он поминутно смотрит на
часы; у него вид человека, которого ждут, по его лицу можно прочесть, что он
охвачен бурной страстью. А когда он, запыхавшись, прибегает, оказывается,
что это пустяки и его просто пригласили прогуляться к реке или в
какой-нибудь сад, где кто-то другой, а не он, которого она пригласила, будет
иметь счастье тотчас заговорить с нею. Но и здесь он находит себе утешение:
ведь если она его пригласила, значит, ей приятно его видеть.
Но самое великое и отчаянное проявление безумия начинается по мере
того, как растет любовь. Та, которой вначале хотелось поиграть, оказывается
пойманной. Она назначает ему свидание у себя в неурочное и опасное время. В
чем тут риск {115}? Отправиться в чьем-нибудь сопровождении - значит
обнаружить все. Пойти одному - неблагоразумно. Я не говорю о дряни и
нечистотах, которыми подчас случается пропахнуть. Иногда переодеваются в
носильщика, в сапожника, в женщину; заставляют нести себя в сундуке,
положившись на милость какого-нибудь грубого негодяя, который, если бы знал,
что несет, швырнул бы сундук наземь, чтобы обследовать свой странный груз.
Случается, что при этом влюбленный бывает схвачен, избит, оскорблен, но даже
не решится этим похвастаться. Иногда ему приходится лазить в окно, через
стену и подвергаться всяческим опасностям, если только Безумие не протянет
ому руку помощи. Но все это для него еще не самое худшее. Бывает, что одним
попадаются дамы жестокие, от которых не жди пощады. Бывают дамы столь
коварные, что, почти доведя влюбленного до желанной цели, тут-то его и
оставляют. Что тогда делают мужчины? Одни после долгих вздохов, жалоб и
воплей постригаются в монахи, другие покидают родину, третьи ищут себе
смерти.
Может быть, вы полагаете, что женская любовь более разумна? Самые
холодные женщины страдают от огня, пылающего в их теле, да только медлят в
этом признаться. И хотя они требуют, чтобы на них молились, если бы они
осмелились, они бы позволили себя обожать и постоянно отказывают в том, что
с радостью отдали бы, если бы это было у них отнято силой. Другие ждут
только случая и счастливы, когда он может представиться. Не нужно опасаться,
что вам укажут на дверь; самые высокорожденные дамы со временем позволяют
себя победить. И, сознавая себя любимыми и наконец терпя те же страдания,
которые они заставляют переносить другого, лишь открывшись тому, кому они
доверяют, они признаются в своей слабости и отдаются огню, который их
сжигает. И все-таки их еще удерживает остаток стыда, и они уступают, только
уже будучи поверженными и полуизмученными. Но, раз это случилось, они
пускаются во все тяжкие. Чем больше они сопротивлялись любви, тем больше они
ей предаются. Они закрывают дверь рассудку. Все, чего они опасались, их
больше не смущает. Они оставляют свои женские занятия: вместо того чтобы
ткать, прясть, ухаживать за больными, они начинают наряжаться, прогуливаться
в церковь, посещать празднества и пиршества, лишь бы встречаться с теми,
кого они полюбили. Они берут в руки перо и лютню, описывают и воспевают свои
страсти, и наконец их любовное неистовство усиливается настолько, что они
порою даже оставляют отца, мать, мужа и детей и уходят туда, куда их влечет
сердце.
Нет никого, кто, если его неволят, гневался бы больше, чем женщина, но
и никого, кто неволил бы сам себя больше, чем женщина, когда она охвачена
желанием выказать свое чувство. Я часто вижу одну женщину, которая не сочла
долгим семилетнее одиночество и заключение вместе с человеком, которого она
любила. И хотя природа не отказала ей в прелестях, которые сделали бы ее
достойной самого лучшего общества, она не желала правиться никому, кроме
того, кто удерживал ее в заточении. Я знаю другую, которая в отсутствие
своего друга никогда не показывалась без сопровождения кого-нибудь из друзей
и слуг своего любимого, свидетельствуя этим постоянство своего чувства.
Одним словом, когда такая любовь запечатлевается в благородном сердце дамы,
эта любовь становится настолько сильной, что ничто не может ее изгладить.
Беда в том, что чаще всего это кончается для женщин плохо: чем больше они
любят, тем меньше бывают любимы. Всегда найдется кто-нибудь, кому доставит
удовольствие, не считаясь с ними, заронить в их душу тревогу, сделать вид,
что влюблен в другую. Тогда бедняжками овладевают странные фантазии. Не умея
с легкостью устраниться и переключиться на новый предмет, изгоняя тем самым
одну любовь с помощью другой, женщины не могут отделываться от мужчин так
просто, как мужчины от женщин. И они начинают из-за одного мужчины хулить
всех. Они объявляют безумными всех, кто влюблен. Проклинают тот день, когда
впервые полюбили. Клянутся никогда не любить, но это продолжается недолго.
Тотчас у них перед глазами встает образ того, кого они так любили. Если у
них сохранилась какая-нибудь вещица от него, они осыпают ее поцелуями,
орошают слезами, превращают в свое изголовье и подушку и сами выслушивают
свои собственные горестные жалобы. Сколько я видел женщин, готовых
последовать за своим возлюбленным в ад, дабы, подобно Орфею, попытаться
вернуть утраченную любовь! Чьи черты, если не Безумия, различимы во всех
этих поступках? Отделить свое сердце от себя самой, находиться то в мире, то
в войне сама с собой, таить и скрывать свою скорбь; меняться в лице тысячу
раз на день: чувствовать, как кровь то приливает к лицу, то вдруг отливает и
румянец сменяется бледностью по мере того, как нами овладевают стыд, надежда
или страх; искать то, что нас мучает, притворяясь, что хотим его избежать, и
тем не менее опасаясь его найти; внезапно рассмеяться среди тысячи вздохов;
обманывать самое себя; пылать в отдалении, леденеть вблизи; прерывисто
говорить и вдруг смолкать - разве это не поведение человека, лишившегося
рассудка?
Кто оправдает Геракла, сматывающего клубок Омфалы {116}? Или мудрого
еврейского царя со множеством его жен {117}? Или Ганнибала, столь низко
павшего из-за женщины {118}? О множестве других, которых мы видим каждый
день, измучивших себя настолько, что они сами себя не узнают? В чем же
причина этого, как не в богине Безумие? Ибо в конце концов она делает Амура
таким великим и грозным; и его следует простить, если он действует
неразумно. "Признайся же, неблагодарный Амур, сколько благ тебе я принесла?
Я тебя возвеличиваю, я возвышаю твое имя, без меня тебя и богом-то не
считали бы. А в благодарность за то, что я тебя всюду сопровождаю, ты не
только хочешь меня покинуть, но и запретить мне появляться там, где бываешь
ты!"
Я полагаю, что сумел доказать вам то, что обещал; а именно, что до сих
пор Амур не мог существовать без Безумия. А теперь нужно пойти далее и
доказать, что иначе и быть не могло. К этому я и приступаю. Аполлон, ты
признался мне, что любовь - не что иное, как желание наслаждаться близостью
и слиянием с любимым существом. Является ли любовь желанием или чем-нибудь
иным, она не может обходиться без желания. Нужно признать, что, как только
эта страсть овладевает человеком, она его возбуждает и изменяет, ибо в его
душе беспрестанно безумствует желание, которое постоянно мучает и
подстегивает ее. Если бы это волнение ума было естественным, оно не вредило
бы ему так, как это обычно происходит, а будучи противно его природе, оно
так терзает его, что он становится не тем, чем был. Таким образом, ум, не
находящийся в состоянии внутреннего покоя, а, напротив, взволнованный и
мятущийся, нельзя назвать мудрым и уравновешенным. Но дальше - еще хуже, ибо
он принужден раскрыться, а это он может осуществить, только пользуясь как
средством лишь телом и его членами.
Тот, кто пускается в путь, решив добиться любви, должен поставить перед
собой две задачи: доказать свою любовь и вызвать у любимой ответное чувство.
Что касается первого, то высоко ценится умение хорошо говорить, но одного
этого мало, ибо большая искусность и непривычная сладостность речи сразу
вызовут подозрение у той, кто вам внимает, и заставят ее насторожиться.
Какое же нужно другое доказательство любви? Возможность сразиться за свою
даму и защищать ее интересы представляется не всегда. Вначале не предлагайте
ей помощи в ее хозяйственных делах. Пусть лишь она поверит, что вы страстно
влюблены. Нужно долгое время, долгое служение, горячие мольбы и сходство
душевного склада. Другой целью влюбленного должно быть стремление завоевать
ее любовь, но тут многое зависит от вашей избранницы. Но самое великое
волшебство, которое необходимо, чтобы быть любимым, - это любить {119}. Вы
можете сколько угодно возжигать ароматные травы, прибегать к талисманам,
заклинаниям, приворотным зельям и магическим камням, но, если вы
действительно хотите помочь себе, выказывая свою любовь и говоря о ней, вам
нет надобности прибегать к столь нелепым средствам. Если вы хотите быть
любимым, будьте любезным. И не просто любезным, но соответственно вкусам
вашей подруги, которой вы должны подчиняться и ею мерить все, что вы хотите
сделать и сказать. Будьте кротким и скромным. Если ваша подруга не хочет
видеть вас таким-то, смените курс и плывите под другим ветром или же вовсе
не пускайтесь в любовное плаванье. Не было согласия у Зета с Амфионом {120},
так как занятия одного не нравились другому. Но Амфион предпочел изменить
свое и вернуться к доброй дружбе с братом. Если любимая вами женщина
корыстолюбива, то превратитесь в золото {121} и так проникнете в ее лоно.
Все поклонники и друзья Аталанты {122} были охотники, потому что ей
нравилась охота. Многие женщины, чтобы понравиться своим друзьям-поэтам,
сменили корзиночки с вышиванием на перо и книги {123}. И уж нельзя
понравиться, противореча склонностям тех, чьего расположения мы ищем.
Грустным претит слушать пение {124}. Тот, кто привык ходить шагом, неохотно
следует за любителем бега.
Теперь скажите мне, являются ли эти изменения, противоречащие вашей
природе, проявлениями подлинного безумия или хотя бы не исключают наличия
его? Говорят, что есть много людей, столь сходных по своему характеру, что
для влюбленного не составит труда изменить себя ради любимой. Но если эта
дружба столь нежна и приятна, то от нее и Безумие будет в полном
удовольствии, а тогда в ней будет очень трудно установить равновесие. Ибо,
если это истинная любовь, то она велика, яростна и сильнее всех доводов
рассудка. И, подобно коню с поводьями на шее, она погружается так глубоко в
эту сладостную горечь, что забывает о других частях души, которые пребывают
в бездействии; а потом, долгое время спустя, охваченная поздним раскаяньем,
свидетельствует тем, кто хочет ей внимать, что была столь же безумна, сколь
и другие.
Теперь, если вы не находите безумия в любви с этой стороны, скажите
мне, сеньоры {125} и те среди вас, кто знают толк в любви, не признаете ли
вы, что Амур стремится к соединению с любимым существом? А ведь это - самое
безумное желание в мире, поскольку в этом случае Амур как таковой перестал
бы существовать, будучи любимым и любящим, слитыми воедино, что так же
невозможно, как если бы породы и явления, столь же индивидуально
обособленные друг от друга, могли бы соединиться, не изменив своей формы. Вы
можете сослаться на соединение между собой ветвей деревьев, перечислить мне
все виды прививок, которые удалось когда-либо изобрести богу садов. Однако
вы никогда не найдете двух человек, слившихся воедино. А трехтелых, как
Герион {126},- сколько угодно.
Итак, Амур никогда не обходился без общества Безумия, да и никогда не
сможет без него обойтись. А если бы он и сумел это сделать, ему бы не
следовало этого желать, потому что в конце концов с ним перестали бы
считаться. Ибо какой властью, каким блеском он обладал бы, если бы пребывал
возле Мудрости? Она бы ему твердила, что не следует любить одного больше,
чем другого; или, во всяком случае, этого не показывать, дабы не оскорбить
чью-нибудь нравственность; что не следует делать для одного больше, чем для
другого. И в конце концов Амур сошел бы на нет или не его разделили бы на
столько частей, что он бы захирел.
А уж если ты, Амур, должен обходиться без помощи Безумия, то послушайся
доброго совета: не требуй, чтобы тебе вернули глаза. Нужды в них тебе
никакой, а повредить тебе они могут сильно. Если бы ты ими во что-нибудь
слишком уж всматривался, то сам себе пожелал бы зла.
Как вы полагаете, думает ли старый солдат, идущий на приступ, о рвах,
противнике и множестве аркебузных перестрелок, которые его ожидают? Нет. У
него одна цель - как можно скорее очутиться над проломом в стене, а до
прочего ему и дела нет. Первый, кто пустился в море, не помышлял об
опасностях, с коими мог встретиться. Разве задумывается игрок о возможности
проигрыша? А ведь они, все трое, пребывают в опасности быть убитыми,
утопленными, разоренными. Но что им до этого! Они не видят, да и не хотят