Лада Лузина. Выстрел в Опере

Лада Лузина
Выстрел в Опере
Киевские ведьмы
Шабаш второй

 

 

«Зазеркалье» Лады Лузиной

   Он тот, кто смешивает карты,
   Обманывает вес и счет,
   Он тот, кто спрашивает с парты,
   Кто Канта наголову бьет,
   Кто в каменном гробу Бастилий —
   Как дерево в своей красе.
   Тот, чьи следы – всегда простыли,
   Тот поезд, на который все
   Опаздывают…

Борис Пастернак

   Бывает же такое везение! Мне, рядовому обывателю современного Киева, попасть в Город ушедших эпох, увы, не удавалось ни разу. Я мог лишь представить себе мой бесконечно любимый Город, всматриваясь в пожелтевшие фотографии и тексты старинных фолиантов со всяческими ерами, ятями и ижицами, мог лишь со слов свидетелей «раньшего времени» пережить опыт реконструкции, но чтобы вот так, вопреки неизбежному течению времени, где путь проложен только в будущее, прокатиться на старом «пульмане», пообедать в «Европейской» гостинице и побеседовать на равных с Анной Ахматовой, и даже запросто, панибратски (правда, на грани дозволенного) пообщаться с Александром Куприным! Такое могут позволить себе только гениальные поэты, юродивые и…
   Ведьмы!!! Бессмертное гоголевское «В Киеве все бабы – ведьмы» подтверждают произведения талантливой киевлянки Владиславы Кучеровой (то есть Киевицы, то есть Лады Лузиной), в творчестве которой вовсю прослеживаются «брокеновские штучки», правда, нашего, местного, но не менее масштабного и яркого пошива. В Киеве, разумеется, подобное место шабашей – Лысая гора, куда, смею думать, хотя бы раз в году, на Купалу прилетает посудачить с подружками и сама Лада. Уж не знаю, на «борове» ли каком (допускаю такую возможность, ибо знаю, что госпожа Лузина чтит своего не менее мистического земляка – Михаила Булгакова), либо на более традиционной метле (думаю, что и Николая Гоголя наша уважаемая писательница уважает), а только обязательно наведывается туда.
   Произведения Лады пропитаны духом Киева, Города, где не только крестили Русь и сбрасывали в Днепр языческих истуканов, но где и до сих пор полно всяческой нечисти. Не случайно Николай Гумилев «Из города Киева, из логова Змиева» забрал «не жену, а колдунью»!
   Оказавшись, благодаря Ладе, в Киеве вековой давности, пережив вместе с ней яркие события, в которых даже захотелось принять непосредственное участие, я, по понятным причинам, с большой неохотой «вернулся» в настоящее.
   Авантюрные романы Лады Лузиной, проникнутые и отменным знанием исторического материала, и тонкой иронией, и искрометным юмором, читаются легко и непринужденно. Задумываться и анализировать нет времени. Хочется спешить и спешить, опасаясь, что не успеешь… И хочется продолжения, ибо для писательницы минута, прожитая «там», – будто бы по теории Эйнштейна – год, прожитый в нашем бренном мире. А жизнь коротка. Вкусно подобранные слова складываются в предложения, оные – в абзацы и главы того романа, который вам, уважаемый читатель, на зависть мне, еще только предстоит прочесть.
   Александр Анисимов,
   историк, журналист.

   Автор выражает глубокую признательность своим друзьям и помощникам – книгам:
   «КИЕВ И КИЕВЛЯНЕ»
   Александра Анисимова
   «МАЛАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
   КИЕВСКОЙ СТАРИНЫ»
   Анатолия Макарова
   «КИЕВ МИХАИЛА БУЛГАКОВА»
   А. Кончаковского, Д. Малакова
   «КРЕЩАТИК, ИЗВЕСТНЫЙ И НЕИЗВЕСТНЫЙ»
   Михаила Рыбакова
   А также – особую благодарность статье
   «АННА АХМАТОВА В КИЕВЕ»
   Евдокии Ольшанской
   и книге
   «МАСТЕР И ГОРОД»
   Мирона Петровского
   – без которых не было бы моей книги.

Начало волшебной истории!
Шабаш первый

   Madame Лузина загремела чашками.
   – Скорее, господа, не будем терять времени!..

Михаил Булгаков. «Спиритический сеанс»

 

 
   Моему Городу посвящается

13 лет назад

   – Мама, а когда я вырасту, я смогу купить Мариинский дворец?
   – Ты сможешь просто забрать его себе.
   – А я смогу летать?
   – Да, доченька, сколько угодно…
   – А когда я стану такой, как ты?
   У ее мамы были золотые волосы, а глаза голубые и ясные, как камешки на дне ручья. Ее мама могла совершенно все. Даже отвечать на вопросы дочери, одновременно чертя что-то важное и взрослое в большой бухгалтерской тетради.
   Только теперь она не ответила.
   Ровная строка под ее рукой оборвалась… Мама недоверчиво нахмурилась, закусила нижнюю губу и медленно, отрицательно покачала головой. А секунду спустя вырвала из тетради последний лист и скомкала его в шар.
   – Мама, что ты делаешь? – спросила дочь.
   – Ничего. – Мама не глядела на нее. Она глядела на шар. – Что ты спрашивала, милая?
   – А когда я стану такой, как ты?
   – Скоро. – Мамин голос прозвучал странно. – Очень скоро. – Шар полетел в корзину для бумаг.
   – Мама, – удивленно вскрикнула дочь, – у нас тетя!
   Мать обернулась. В дверном проеме стояла незнакомая девушка.
   – Мама… – плачуще произнесла гостья.
   – Это моя мама! – рассердилась дочь. – У нее нет других девочек!
   – Не бойся. Тетя шутит, – утешила ее золотоволосая мама. – Что-то произошло? – Она исподлобья смотрела на гостью.
   – Я очень прошу тебя… Очень тебя прошу… – попросила та, запинаясь. – Сделай так, чтобы Трех не было.
   – Ты пришла ко мне за этим?
   – Да.
   – Значит?
   – Да. Ты умерла! Ты умерла, ма!
   Женщина остановила ее поднятым пальцем. Помедлив, вытащила из корзины измятый листок. Аккуратно разгладила его. Перечитала.
   И отрицательно покачала головой.
   – Мне очень жаль, – сказала она, – очень жаль, дорогая.

Глава первая,
в которой случается невозможное

   «То ль дело Киев! Что за край!
   Валятся сами в рот галушки,
   Вином – хоть пару поддавай,
   А молодицы-молодушки!
 
   Ей-ей, не жаль отдать души
   За взгляд красотки чернобривой.
   Одним, одним не хороши…»
   – «А чем же? расскажи, служивый».
 
   …Разделась донага; потом
   Из склянки три раза хлебнула
   И вдруг на венике верхом
   Взвилась в трубу – и улизнула.

Александр Пушкин. «Гусар».

   В ясный июльский день по аллее Гимназистов, разрезающей пополам бывший Бибиковский бульвар, шла чудаковатая рыжая барышня.
   Чудаковатым был ее взгляд – то затравленно прыгающий, трусливо исследуя идущих навстречу (причем вальяжно-летние мужчины отчего-то не интересовали барышню вовсе, а вот дамы, вне зависимости от возраста, подвергались немедленному облучению серо-зеленых глаз), то горделиво прорисовывающий фасады левосторонних зданий с любовью хозяйки, готовящей мир к капитальному ремонту.
   Рыжая деловито прощупала взором изумрудный дом-«шкатулку» – единственный в Киеве, украшенный лепниной из фарфора.
   Мысленно дорисовала недостающую башню к фасаду дома 18-ть – бывшей 2-й гимназии, где учился в приготовительном классе Миша Булгаков и служил в должности регента хора его родной дядя Булгаков СИ.
   Положила руку на грудь, где, на шнурке, под рубашкой, висел не крест, а диковинный ключ от первого 13-го дома…
   А шагов десять спустя повела себя и вовсе чудно.
   Резко остановилась, и на ее круглом лице объявилось симптоматичное выражение, случающееся у особей женского пола, внезапно и не запланированно встретивших на пути главного мужчину своей жизни, который уже бросил их болезненно и навсегда.
   Вот только никаких мужчин на пути рыжей не наблюдалось.
   За низкой оградой аллеи, сияя семью золотыми и сине-звездчатыми куполами, стоял Самый прекрасный в мире Владимирский собор!
   Рыжая впилась в него отчаянно-страдающим взглядом.
   Но на том чудеса не закончились.
   Аккурат в это самое время в начале аллеи появился еще один женский экземпляр – длинноногий, надменно-красивый и по-июльскому полуголый. Экземпляр сопровождал мужчина, глядевший на обнаженное, перечеркнутое узкой полоской бретельки плечо своей спутницы так, словно жаждал откусить от него хоть кусочек.
   – Я тебе сто раз говорила, это был обычный девичник! И если ты будешь вести себя, как идиот… – раздраженно отчитывала сопроводителя девушка, невзирая ни на его обожание, ни на него самого.
   И поперхнулась, увидев рыжую.
   – Аллочка, ну пойми… – заныл парень.
   И замолчал.
   Позабыв про воспитуемого мужчину, длинноногая направилась в сторону рыжеволосой. Подошла к ней мелкими, робкими шажками, посмотрела с ничем не объяснимым восторгом на ее двадцатилетней давности полосатую мужскую рубаху, израненные дырами дешевые джинсы и вдруг переломилась пред той пополам в непонятном и низком поклоне.
   – Слава Вам, Ясная Киевица! – пролепетала она исполненным преклонения голосом.
   Рыжая вздрогнула.
   Оглянулась.
   Глубоко и нервно засунула руки в карманы измученных джинсов и, буркнув невнятное «здрасьте», позорно помчалась прочь.
   – Кто это такая? – Мужчина стоял за спиной своей девушки, потрясенно косясь в сторону убегающей замарашки. – Вид у нее бомжовый.
   – Молчи! – зло шикнула девушка. И злость ее адресовалась вопрошающему, его реплике, увиденной им не лестной для нее мизансцены, – уважительно обминая рыжеволосую. – Ты не знаешь, кто она. Ты живешь в ЕЕ Городе!

* * *

   – Итак, на повестке дня у нас три вопроса. Первый: можем ли мы колдовать для собственной надобности.
   Выговорившая эти казенные слова черноволосая дама застыла в раме балконных дверей, распахнутых в солнечный, шелестящий листвой Ярославов Вал.
   Внизу, по улице, в русле которой пролегал в XI веке высокий вал, построенный Ярославом Мудрым, желавшим защищать свой стольный Град от врагов, шествовали неспешные киевляне, нимало не задумывающиеся ни о происхождении названия улицы, ни о том, кто живет в коралловой башне дома-замка на Яр Валу № 1.
   В Башне же обитали шестеро.
   Вылизанная (собственным языком) белоснежнейшая кошка Белладонна, сидевшая на полу в двух шагах от казенной дамы и вполне серьезно взиравшая на говорившую. Громадный и исхудавший черный кот Бегемот с разбойничьей мордой и надорванным ухом, умостившийся поодаль, презрительно повернувшись к честной компании задом. И круглая рыжая кошатина по имени Изида Пуфик, возлежавшая в виде раскормленной горжетки на шее улыбающейся, смешливой девицы.
   Раскормленная горжетка чем-то неуловимо напоминала свою хозяйку – вопиющую блондинку – крутобюстую, круглоглазую и круглоносую. А вот сидящая рядом с блондинкой рыжая барышня в полосатой рубахе – казалась полной противоположностью соседки.
   Да и вообще, все три женщины – брюнетка, блондинка и рыжая, собравшиеся в круглой комнате Башни, – были полной противоположностью друг друга, и стороннему наблюдателю трудно было б измыслить причину, способную объединить воедино подобный триумвират.
   – …В частности, могу ли я с помощью магии увеличить доход моих супермаркетов? – Голос черноволосой Кати звучал властно, и ее голосу шла властность, а ей самой совершенно не шли золотые очки с узкими, «сощуренными» стеклами.
   Впрочем, если не считать этой неважной детали, лицо Екатерины Дображанской было красивым настолько, что у увидевшего ее впервые пропадали желанья и мысли.
   Разлет ее бровей, разрез глаз, прихотливый вырез губ – впечатывались в память, как клеймо в кожу раба.
   Однако беловолосая Даша Чуб, по кличке Землепотрясная, исповедовала принцип:
   «Мы – не рабы, рабы – не мы!»
   – Не можешь! – безапелляционно заявила она. – Я уже поведьмовала для собственной надобности. Все помнят, чем мое ведьмовство окончилось. Три аварии и один труп!
   Круглобокая, крепко сбитая и упругая, как мяч, Даша вызывала непреодолимое желание ущипнуть ее за вкусный бочок.
   Ге улыбка заражала, манеры – пугали, а наряд приводил в недоумение. Помимо рыжей кошки, Землепотрясную украшало множество завлекалочек и минимум одежды. Точнее, из одежды на Даше была лишь старая простыня, повязанная на шее крест-накрест.
   Зато на руках ее звенело не меньше двадцати золотых браслетов, на шее лежали четыре мониста из золотых дукатов, в ушах висели огромные серьги, рожденные в эпоху Киевской Руси. Белые волосы, заплетенные в сотню пухлых папуасских косичек, блестели золотыми заколками.
   – Второй труп был бы твой, если бы Маша тебя не воскресила, – сморщилась Чуб в сторону красивой Кати и перевела взгляд на третью.
   На фоне яркой блондинки и изумительно красивой брюнетки Маша Ковалева, рыжая и смурная, казалась совсем неприметной.
   С высоким готическим лбом, с золотыми бровями, почти сливающимися по цвету с пергаментной кожей, с глазами, переполненными вопросами, на которые не стоит знать ответы, она вызывала чувство смущенного непонимания.
   Рыжая сидела на краю дивана, сутулясь и опустив глаза, точно ее терзало изнутри неразрешимое и гнетущее нечто.
   – Да, можем, – отрешенно сказала она. И коротко пояснила: – Я считаю, мы можем ведьмовать.
   – Ты че?! – возмутилась Землепотрясная Даша. (Громко че-кать по любому поводу было одной из неискоренимых Дашиных привычек!) – Ты че, Маш, совсем вдруг того? Во всех фильмах ведьмам запрещено пользоваться колдовством для личной выгоды.
   – Мы – не ведьмы. Мы – Киевицы, – сказала Маша. Она смотрела на свои сцепленные в «замок» руки, стиснутые между коленями. – Наша власть – дар, такой же, как и любой другой. И запрещать нам пользоваться своим даром для личных нужд так же абсурдно, как запрещать писателю вести личный дневник, а балерине танцевать на дискотеке для собственного удовольствия. Мы можем делать все, что хотим. Просто мы не должны делать зло, как в магии, так и без нее, не должны отбирать у кого-то что-то, не должны ведьмовать втайне друг от друга. Но я не могу понять, почему, если я боюсь высоты, я не могу применить заклятие «Рать» против страха? Или облегчить с помощью заговора «Сет» роды… жене своего брата.
   – А у твоего брата жена ребенка ждет? – заинтересовалась новой темой Землепотрясная.
   – За-ме-чательно! – приняла прозвучавший тезис Катя, выказывая восхищение как Машиным выводом, так и тем, как он был сделан.
   – Ну, если в таком плане, я тоже не против, – сказала Чуб.
   Из чего мой читатель способен без труда сделать вывод: рыжая, грустная и невзрачная Маша и была тем единственным, что связывало между собой несовместимых Дашу и Катю.
   Помимо…
   – Теперь второй вопрос, – объявила Катерина Дображанская. – Как нам жить дальше? Как управлять Киевом?
   – А ты у нас че, председатель? – немедленно взъелась Даша. – Опять решила командовать? И очки снова надела! В них же простые стекла, сама признавалась.
   – Пусть она побудет председателем, тебе что, жалко? – вздохнула Маша, не отрывая глаз от своих мающихся рук. – Она ж пытается как-то наладить нашу жизнь, после того как ее нам разрушили.
   – Хорошо. Пусть. Только недолго, – мгновенно согласилась Чуб и, откинувшись на спинку дивана, погладила рыжую «горжетку».
   «Горжетка» вибрирующе замурчала и, для полноты счастья, потянулась ленивой лапой к Машиным кудряшкам.
   Маша слепо мотнула головой.
   Красивая Катя помолчала, давая понять, что перебили ее незаслуженно, и принялась излагать:
   – Пять дней назад мы случайно стали ведьмами.
   – Киевицами, – упрямо поправила Маша.
   – Киевицами, – покорно приняла правку Катя.
   – И спасли мир! – похвасталась Чуб.
   – Только Киев, – поправила Маша.
   – Ну и что? – отбилась от умаления их подвига Даша. – Можно подумать, спасти Киев – не землепотрясно!
   (Вставлять словечко «Землепотрясно» к месту и не к месту было второй из Дашиных привычек.)
   – Можно не перебивать?! – Дображанская оскалила зубы и, сложив руки на груди, прибила Землепотрясную Дашу повелительным взглядом. – Мы – Киевицы. Мы властвуем над Киевом.
   – Так же, как и он над нами. – Судя по всему, Маша не терпела нечеткости формулировок.
   – Так же, как и он. – Судя по всему, в отличие от Дашиных реплик, Машины правки Катя воспринимала бесконечно толерантно. – У нас есть личный офис, – Дображанская окинула взором круглую комнату Башни, затянутую в дубовый корсет книжных шкафов, – куда не может попасть ни один человек.
   – Если у него нет ключа и он не знает пароля, – сказала Маша.
   – Есть три говорящие кошки.
   – Только две, – весело хрюкнула Чуб. – Бегемот с нами не разговаривает!
   Кончик хвоста черного кота недовольно задергался.
   – Есть килограммов 100 – 150 раритетного золота, которое преподнесли нам на шабаше киевские ведьмы и которое надо еще как-то реализовывать, – проигнорировала Дашину реплику Катя.
   – Зачем? – Чуб рефлекторно вцепилась в свою серьгу. – Я свое золото носить буду.
   – …И самое главное, – окончила Катя, – Книга Власти!
   – Книга Киевиц, – сказала скрупулезная Маша.
   В то время как Катя подошла к тонконогому дамскому бюро, на коем возлежала упомянутая вещь, и с вожделением прикоснулась пальцами к черному переплету.
   – А еще мы должны каждую ночь дежурить на Старокиевской горе, – влезла Чуб.
   – Даша! – разозлилась наконец Дображанская.
   – Это важная поправка, – не поддалась та.
   – Я к этому и веду! – осадила ее Катерина. Она по-прежнему не отрывала пальцев от Книги, словно прикосновение к ней доставляло ей непреодолимое удовольствие, которого она не в силах себя лишить. – Я перечислила «плюсы»: власть, золото, квартира в центре… Но есть и «минусы». Как верно заметила Маша, мы – Киевицы. Мы владеем этим Городом и защищаем его. «Киев властвует над нами так же, как и мы над ним» – так написано в Книге. В частности это выражается в том, что мы обязаны каждую ночь дежурить на нашей горе, «чтобы, завидев на небе красный огонь, полететь туда». Туда, где нужна наша помощь.
   – Ну а я что сказала? – обиженно буркнула Чуб.
   – Тем не менее, – продолжила Катя, – прошлую ночь мы сидели там совершенно зря. На небе ничего не загорелось.
   – И что ты теперь предлагаешь? – спросила Землепотрясная Даша.
   – Я не предлагаю, – с удовольствием выправила ее Катерина, – а выношу на обсуждение. Быть может, целесообразней дежурить по очереди? Еженощные дежурства – изматывающая вещь. А у меня бизнес. У Маши послезавтра экзамен. Только ты у нас можешь спать по полдня, потому что нигде не работаешь.
   – А как мне работать? – закипела Землепотрясная. – Я ж работала в ночном клубе! По ночам! А теперь все ночи заняты. И если завтра что-то где-то опять загорится, дни тоже пойдут побоку. Это ты у нас сама себе хозяйка. А Маша во-още студентка. Экзамены сдаст – и каникулы. А кто будет держать на работе певицу, которая в любую минуту может скакнуть со сцены, всех кинуть и побежать спасать Город?
   – Именно поэтому, – завершила Катерина, – я и предлагаю немного облегчить себе жизнь и дежурить парами. Сегодня ты и Маша. Завтра мы с тобой, чтобы Маша могла подготовиться к экзамену. Послезавтра я с Машей. И так далее.
   – Ну-у-у, давайте попробуем. – Чуб отвернулась.
   Будучи в недавнем прошлом профессиональной полуночницей – певицей и арт-директором ночного клуба «О-е-ей!», – Даша не видела особой проблемы в том, чтобы не спать каждую ночь.
   Но сиднем сидеть ночь напролет, бесплодно вглядываясь в небо над Старокиевской горой, было для ее подвижной натуры занятием куда более тяжким, чем любая дикая пахота.
   – Я согласна, – сказала Маша. Теперь она смотрела на свои ноги в старых растрескавшихся кроссовках. – Мне все равно.
   – Прекрасно, – подбила итог Катерина, метнув на Машу озабоченный взгляд. – Теперь третий вопрос – самый важный. Что происходит с нашей Машей?
   – Со мной? – Впервые за весь разговор рыжая подняла глаза и сконфуженно посмотрела в лицо «председательнице».
   – Да! – Впервые за весь разговор Даша Чуб встала под Катины знамена. – Это точно! С ней точно че-то происходит!
   – У тебя какие-то проблемы? – Катин голос стал сладко-ватным. – Ты как в воду опущенная.
   – Хуже, – уже утопленная! – поддержала ее Даша и с энтузиазмом почесала нос.
   (Чесать нос в припадке задумчивости было третьей из Дашиных привычек.)
   Маша неуверенно посмотрела на Катю, решая, действительно ли та беспокоится за нее, и спрашивая себя, хватит ли у нее сил открыть свою Тайну.
   – Дело в том… – проговорила она, – что я… Нет, сначала другое. Вы должны это знать. Я как раз собиралась сказать. Дело в том, что…

* * *

   Дело в том, что всего пять дней назад Мария Владимировна Ковалева, студентка исторического факультета педагогического университета^[1], двадцати двух лет от роду, была серым и мечтательным существом, проживающим по адресу улица Уманская, 41, с мамой и папой.
   И была она им до тех пор, пока не получила в подарок Город.
   Умирающая Киевица Кылына, властительница тысячелетнего Киева, передала свою власть им, троим и случайным, оставив в наследство круглую Башню на Яр Валу – с тремя говорящими кошками, с кладовыми, полными зелий и трав, со шкафами, полными объезженных метел, – и книгу Киевиц, полную древних и страшных знаний…
   И оказалось, мир совсем не такой, каким казался им – затюканной студентке непрестижного вуза, горделивой владелице сети супермаркетов и арт-директору ночного клуба «О-е-ей!», бывшей по совместительству певицей-неудачницей.
   В этом открывшемся им мире не было ни времени, ни смерти, ни тем паче случайностей. Здесь можно было ходить сквозь время и воскрешать мертвых, летать над землей и вселять любовь в своих врагов.
   Но чтобы ты ни делал, твое добро всегда оборачивалось злом, а зло добром.
   И тот, в кого наивная отличница Маша была безответно влюблена с первого курса, оказался убийцей.
   И умер, спасая Машу от смерти, оттого что испил приворотного пойла.
   И теперь Маша считала его убийцей себя.
   А человек, которого полюбила новая Маша, умер сто лет назад, а за восемь лет до смерти похоронил единственного сына, умершего в Киеве в наказание за поступок отца.
   Потому что Город был живым и мог любить и карать!
   И звали этого человека Михаил. А фамилия его была Врубель^[2]. И Маша отказалась от него сама, в награду за то, что не могла считать наградой. И теперь эта награда мучила ее, став ее Страшною Тайной.
   Как мучило ее и то, что, будучи не ведьмами, а Киевицами, они все же были ведьмами – минимум наполовину, поскольку ни одна из них больше не могла войти в церковь, и отныне Маше был заказан путь в ее самый любимый, расписанный Васнецовым и Врубелем, Самый красивый в мире Владимирский собор.
   И теперь Маша считала себя нечистой.
   Как мучило ее и то, что она, еще неделю назад послушная и тихая, насмерть поссорилась с матерью и ушла из дома.
   Как мучило и то, что она уже три дня не видела папу.
   И теперь Маша считала себя – плохой дочерью.
   Как мучило ее и то, что произошло с ней сегодняшним утром, когда, кое-как собрав прошлое «я» в кулак, она отправилась в институт на консультацию перед экзаменом…
   В первую минуту, перешагнув порог родной альма-матер, Маша поверила, что случившееся с ней – странный сон.
   Здесь, в стенах привычного педагогического, все было так, как всегда. Студенты как всегда не обращали внимания на невзрачную заучку Ковалеву – в мешковатой одежде, с бледным лицом. И, поднявшись на второй этаж, дойдя до последней ступеньки, Маша как всегда посмотрела на часы, проверяя, по-прежнему ли исправно работает ее внутренний будильник?
   Внешнего, то есть реального будильника у нее не было никогда. Раньше – в прошлой жизни – ей достаточно было сказать себе, ложась спать: «Я должна проснуться в 9.00» (или в 7.30, или в 8.15) – и она открывала глаза в назначенный час. А выходя из дома, точно рассчитывала время на путь, с учетом всех пробок и перебоев с транспортом.
   Вот и сейчас старенькая преданная «Чайка» на ее руке показывала, что до консультации осталась ровно минута – как раз столько, чтобы пройти по коридору, свернуть направо и оказаться у назначенной аудитории.
   Все было, как прежде, как обычно, как раньше. И на Машу накатил несказанный, иллюзорный покой. И она совсем было собралась наслаждаться своей иллюзией не меньше получаса, слушая потрескивающий голос Марковны, как всегда диктующей им подробные ответы на вопросы билетов…
   Как вдруг, вывернув из ближайшей двери, пред ней зарисовалась самая грозная преподавательница их института, историчка, прозванная Василисой Премудрой (в сокращении – Васей).
   Василису сопровождали две ярко накрашенных студентки. По кислым, просящим лицам последних было ясно: девицы относились к числу многочисленных несчастных, не сумевших сдать Васе предыдущий экзамен и, поджав студенческие «хвосты», явившихся пробовать счастье вновь – вновь безрезультатно.
   Маша привычно кивнула преподавательнице, успев порадоваться, что экзамен ей она сдала на «отлично», прежде чем высокомерные черты Василисы Андреевны расплылись в благочестивой покорности, прежде чем Премудрая сделала шаг к Ковалевой и, склонив большое, грудастое тело в глубоком поклоне, прошептала: