Страница:
— Хорошо, Винсент... Но неужто с ним действительно все столь скверно?
— Подумать только, никто из нас ничего не желает помнить из того, что касается этого сукина сына, — ответил директор ЦРУ голосом чуть громче шепота. — Неужели вы забыли уже о том, как манипулировал он расходными статьями, когда сидел в казначействе? Половину средств, выделенных на оборону, он включил в статью расходов на образование, но ни одной новой школы так и не появилось.
— Это был великий...
— Заткнитесь: опять все та же тягомотина!..
— Ты произнес: «Заткнитесь», Винсент. Ты что, служил на флоте? Это ведь только у моряков в ходу такие выраженьица.
— Скажем так: я служил на многих быстроходных, хотя и небольших, судах, президент... Карибский театр действий, ясно?
— Положено говорить «корабли», Винсент, и никак иначе. Ты ходил через Аннаполис [7]?
— Да. Там еще было одно быстроходное греческое суденышко из Эгейского моря. Так оно могло учуять патрульную лодку в кромешной тьме...
— Корабль, Винсент, корабль!.. Впрочем, если речь идет о патрульных судах, то...
— Пощадите, босс! — Директор ЦРУ Манджекавалло многозначительно посмотрел на министра юстиции. — Может быть, вы все же недостаточно глубоко изучили этот ваш дерьмовый зверинец, в котором собрались такие забавные персонажи, а? Не вполне разобрались в этих юристах-крючкотворах, как охарактеризовал их весьма лестно наш государственный секретарь, мастер изящной словесности? Или где-то еще допустили какой-то просчет?
— Я использовал все ресурсы ФБР, — ответил тучный министр юстиции, стараясь уместиться на стуле, который был ему явно мал, и утирая лоб носовым платком не первой свежести. — Мы не могли навесить на всех на них ярлыки простаков: они ходили в воскресную школу чуть ли не с пеленок.
— Да что понимают эти болваны из ФБР, а? Не они ли отвели от меня все подозрения, не так ли? По их мнению, я оказался святее всех святых в городе.
— И тогда палата представителей и сенат одобрили твою кандидатуру подавляющим большинством голосов. Это свидетельствует о соблюдении конституционных норм, Винсент, и поддержании политического баланса. Ведь верно?
— И конституционные нормы, и политический баланс хороши лишь до тех пор, президент, пока приносят нам дивиденды. Но лучше все же оставить эту тему, согласны?.. Совиный Глаз утверждает, что пятеро или шестеро этих субъектов в судейских мантиях могут сойти с пути истинного, не правда ли?
— Вполне вероятно, что речь идет лишь о высказанных ими частных суждениях, — заметил человек по имени Уошберн. — К тому же камерного характера...
— Разве их в это время снимали?
— Вы не поняли, сэр. Я имею в виду не кинокамеру, а сугубо конфиденциальный характер их бесед. Поскольку прессе об их содержании остается только гадать, то и публика находится в полном неведении. Подобная скрытность обусловлена интересами национальной безопасности, что вполне оправдано в той экстремальной ситуации, в которой оказалась наша страна.
— И в чем же проявляется она, эта экстремальность?
— Боже милосердный! — чуть не взвыл Уошберн. — Если эти пятеро или шестеро идиотов проголосуют по своему разумению, то обстановка в нашей прекрасной стране, в горячо любимой нами родине, может накалиться как никогда за всю историю нашей нации. И не исключено, что нас уничтожат!
— Успокойтесь, господа! — воззвал Манджекавалло, обводя внимательным взглядом всех сидевших за столом, включая президента и его возможного преемника. — Мы кое-чего добились, отвоевав себе статус учреждения с режимом особой секретности. И теперь нам предстоит заняться этими пятью-шестью идиотами в судейских мантиях. Будучи единственным здесь экспертом по вопросам разведывательной деятельности, я утверждаю, что мы обязаны позаботиться о том, чтобы два-три этих «цуккини» остались в нашем огороде. И поскольку это входит в сферу моих служебных обязанностей, я немедленно приступаю к делу. Надеюсь, всем все ясно?
— Вы должны будете действовать необычайно оперативно, господин директор! — констатировал очкарик Уошберн. — Согласно сообщению нашего агента, верховный судья сказал ему, будто собирается в ближайшие сорок восемь часов открыть дебаты по этому вопросу. По словам информатора, верховный судья Рибок заметил относительно нас: «Эти придурки не одни такие умные в городе». Это цитата, господин президент: лично я не пользуюсь подобным языком.
— Весьма похвально, Уошбам...
— Уошберн, сэр.
— Ах, да... Покумекаем-ка, ребята!.. И вы тоже... мисс... мисс...
— Трухарт, господин президент. Тереза Трухарт.
— А чем вы занимаетесь?
— Я личный секретарь руководителя вашего аппарата, сэр.
— И кое-кто еще, — пробормотал директор ЦРУ.
— Заткнись, Винни! А где он, этот руководитель?.. Куда подавался Арнольд?.. Черт знает что творится! Настоящее безумие!
— У него в это время массаж, сэр, — откликнулась бодро мисс Трухарт.
— Мне не хотелось бы никого осуждать, но все же...
— Вы имеете полное право критиковать своих сотрудников, господин президент, — перебил своего хозяина его возможный преемник.
— В последнее время Сьюбагалу пребывает в стрессовом состоянии. Вся журналистская рать честит его почем зря, он же очень чувствителен.
— А массаж — лучшее средство для снятия стресса, — подхватил вице-президент. — Поверьте мне, уж я-то знаю!
— Итак, на чем мы остановились, джентльмены? Давайте сделаем отметку на компасе и закрепим фалы.
— Есть, есть, сэр!
— Господин вице-президент, дайте хоть немного передохнуть нам!.. И не проще ли ориентироваться теперь по луне, коль уж предстоит отныне пользоваться лунным календарем или календарем лунатиков, как вам больше нравится?.. Почему-то, вижу я, никто не засмеялся?
— Как ваш министр обороны, господин президент, — не сводя осуждающего взора с директора ЦРУ, в разговор вступил малорослый человечек, чье худое лицо едва выглядывало из-за стола, — я утверждаю, что ситуация совершенно абсурдна. Нельзя допустить, чтобы эти идиоты в Верховном суде обсуждали вопросы безопасности страны в связи с каким-то давно забытым так называемым соглашением с индейским племенем, о котором никто никогда и не слыхивал!
— Я слышал об уопотами! — не вытерпел вице-президент. — Не скажу, что американская история была моим любимым предметом, но, помню, это название мне показалось забавным, как, скажем, чиппева [8]. Я думал, что их перебили или что они умерли от голода или еще от чего-нибудь.
Воцарившуюся вслед за этим на краткий миг тишину нарушил директор ЦРУ Винсент Манджекавалло. Свистящим шепотом он обратился к молодому человеку, который вот-вот должен был стать главнокомандующим страны:
— Еще одно слово, недоумок, и ты окажешься в цементном купальном халате на дне Потомака. Я ясно выражаю свои мысли?
— Право же, Винсент!
— Послушайте, президент, я ведь отвечаю за безопасность всей страны, не так ли? И да будет вам известно, этот парень — самое большое трепло во всем свете. Если бы я позволил себе проявить крайнюю степень предубеждения, то давно бы покончил с ним, обвинив его в том, чего он, возможно, и не говорил и не совершал... Это, понятно, не для протокола...
— Но это же несправедливо! — взвыл вице-президент.
— А мы и живем в несправедливом мире, сынок! — заметил обильно потевший министр юстиции и вновь переключил свое внимание на стоявшего у доски юриста Белого дома: — Итак, Блэкберн...
— Уошберн...
— Пусть будет «Уошберн», если вам так больше нравится... Поставим на этом точку и займемся нашей проблемой методично и всерьез. А начнем вот с чего: нам надо узнать, кто та сволочь, этот предатель, что стоит за столь исключительно непатриотичным, антиамериканским обращением в суд?
— Он называет себя вождем, Повелителем Грома и исконным американцем, — ответил Уошберн, — а представленное его поверенным исковое заявление — самое блистательное из всех, которые когда-либо доводилось видеть юристам. Так сообщает наш осведомитель. По мнению судей, высказанному ими, конечно в конфиденциальной обстановке, этот документ мог бы служить образцом юридического анализа.
— К черту анализ! — взорвался министр юстиции, прикладывая ко лбу замусоленный платок. — Я сдеру шкуру с этого законника и выставлю его на всеобщее посмешище! Считайте, что с ним покончено, он уничтожен! И когда наше ведомство доберется до него, он не найдет даже места страхового агента в Бейруте, не говоря уже о работе юриста! Его не возьмет ни одна фирма, он не дождется ни одного клиента, его услугами не воспользуется даже мясная лавчонка в Ливенворсе [9]. Кстати, как зовут сукина сына?
— Ну, — замялся Уошберн, и голос его сорвался вдруг на фальцет: — Тут мы столкнулись с временным затруднением.
— И в чем же оно, это затруднение? — Гнусавый Уоррен Пиз, чей левый глаз начинал косить вследствие какого-то дефекта, стоило ему лишь слегка разволноваться, выбросил голову вперед, как это делает курица, когда на нее наседает петух. — Назовите же нам его имя, вы, идиот!
— Да мне пока нечего вам сказать, — с трудом выдавил Уошберн.
— Слава Богу, что этот кретин не служит в Пентагоне! — протявкал крошечный министр обороны. — Иначе мы наверняка не досчитались бы половины своих ракет.
— Я думаю, они все давно уже в Тегеране, Оливер! — произнес президент. — Или это не так?
— Мое высказывание носило исключительно риторический характер, сэр! — Узколицый глава Пентагона, едва видный из-за стола, короткими рывками покачивался взад и вперед. — И замечу еще, что с той поры много воды утекло. И ни вас, ни меня там не было, сэр. Согласны со мною, сэр?
— Да-да, конечно, я не был там.
— Черт побери, Блэкборд, почему вы не можете сообщить его имя?
— Мы столкнулись с юридическим прецедентом, сэр, а что касается моего имени, то... Впрочем, это не важно.
— Что хотите сказать вы этим «не важно», зануда? Мне нужно знать его имя!
— Я совсем не это имел в виду...
— Так что же, черт бы вас побрал, вы имели в виду?
— Non nomen amicus curiae [10], — едва слышно зашептал очкарик, советник по юридическим вопросам при Белом доме.
— Да чем вы, черт возьми, занимаетесь там. Пресвятая Дева Мария? — спросил тихо директор ЦРУ, и его черные средиземноморские глаза выкатились из орбит, выражая крайнее недоумение.
— Видите ли, эта история восходит к тысяча восемьсот двадцать шестому году. Верховный суд согласился принять исковое заявление от имени анонимного истца, так называемого «друга суда».
— Я убью его! — проворчал тучный министр юстиции. С места, где он сидел, явственно послышался неприличный звук выпускаемых газов.
— Да прекратите вы это! — завизжал государственный секретарь. Его левый глаз начал бесконтрольно двигаться из стороны в сторону.
— Вы хотите сказать, что исковое заявление племени уопотами было составлено неизвестным юристом или юристами?
— Да, сэр. Вождь Повелитель Грома прислал своего представителя — молодого выскочку, который только что вступил в коллегию адвокатов штата. Повелитель индейцев наделил его временными полномочиями своего советника и согласился предъявить суду своего подлинного советника и автора анонимного искового заявления в случае, если таковое будет признано недействительным. Но этого не произошло. Большинство членов суда сочли исковое заявление вполне соответствующим принципу «mom nomen amicus curiae».
— Значит, мы даже не знаем, кто стряпал эту чертову бумагу? — все больше возмущался министр юстиции, безуспешно пытаясь сдержать отрыжку.
— Мы с женой называем это «извержением вулкана», — захихикал вице-президент, обращаясь к своему единственному начальнику.
— А мы — «паровозными гудками», — заговорщически ухмыльнулся президент.
— Христа ради! — завопил министр юстиции. — Нет-нет, я не вам это, сэр, и не этому пареньку: я обращаюсь к мистеру Бэкуошу.
— Меня зовут... впрочем, это не имеет значения...
— Уж не хотите ли вы сказать, что нам незачем знать, кто состряпал эту пакость, этот пасквиль, способный убедить пятерых-шестерых пустоголовых идиотов в Верховном суде подтвердить правомочность этого соглашения и тем самым разрушить оперативный центр нашей национальной обороны?!
— Вождь Повелитель Грома известил судей, что в надлежащее время, после того как суд вынесет свое решение и оно станет достоянием общественности, а его народ обретет свободу, он сообщит им имя юриста, составившего исковое заявление от лица его племени...
— Вот и славненько! — произнес председатель Комитета начальников штабов. — Тогда мы загоним этого выродка в резервацию к его краснокожим дружкам и взорвем всю эту милую компанию ядерной ракетой!
— А заодно, генерал, и всю Омаху, штат Небраска!
Экстренное совещание в ситуационной комнате закончилось. За столом остались только президент и государственный секретарь.
— Черт возьми, Уоррен, я просил тебя задержаться, потому что порой я не понимаю этих людей, — признался глава государства.
— Так они же никогда не учились в нашей школе, старый приятель!
— Что верно, то верно, но я имею в виду нечто другое. Они то и дело выходят из себя, орут, ругаются и все в том же духе.
— Люди низкого происхождения склонны к эмоциональным взрывам, мы оба это знаем. Им не свойственна врожденная сдержанность. Ты помнишь, когда жена директора школы, напившись, принималась горланить за часовней своего «Однояйцевого Рейли», она вызывала интерес только у ребят, принятых в школу за казенный счет.
— Ну не совсем так, — возразил, глуповато улыбаясь, президент. — Я тоже слушал ее.
— Да нет же, не могу в это поверить!
— Я вроде как бы подглядывал за нею. Думаю, она меня возбуждала. Все началось в танцклассе, с фокстрота.
— Эта сука проделывала со всеми нами одно и то же! Это ее развлекало.
— Наверное. Но давай вернемся к нашим делам. Надеюсь, ты не думаешь, что из этой индейской затеи может что-нибудь выйти?
— Конечно же нет! Просто верховный судья Рибок опять принялся за свои фокусы. Он пытается довести тебя до бешенства. Не может простить тебе, что ты захлопнул перед его носом дверь в наше общество почетных выпускников.
— Клянусь, я не делал этого!
— Знаю: ведь это сделал я! Его политические взгляды вполне приемлемы, но он крайне непривлекательный малый и одевается ужасно. А в смокинге — так просто нелеп. Итак, я думаю, ему очень хотелось бы нам насолить. Да и не только нам. Ты же сам слышал от Уошборда, как Рибок сказал нашему осведомителю про нас, что «эти придурки — не одни такие умные в городе». Разве этого недостаточно?
— И все-таки ни к чему, что все так распалились, особенно Винсент Манжа... Манжу... Манго... как его там?
— Чего еще ждать от итальянца? Это у него в крови.
— Пусть так, Уоррен. И все-таки Винсент меня тревожит. Не сомневаюсь, что он был прекрасным морским офицером, однако это вовсе не исключает того, что он может оказаться и пустым хвастуном — как сам знаешь кто.
— Пожалуйста, господин президент, не надо больше, а то меня кошмары начнутся.
— Напротив, дружище. Сейчас мы расставим все по местам. Сам видишь, Уоррен, Винсент не в ладах ни с министром юстиции, ни с председателем Комитета начальников штабов, ни, понятно же, с министром обороны. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ты — как бы это получше выразиться? — облагородил его, что ли. Словом, постоянно поддерживай с Винсентом контакты по вопросам, связанным с этой индейской историей, постарайся войти к нему в доверие, подружись с ним.
— Это с Манджекавалло-то?
— Ничего не поделаешь, старый приятель: в это дело с индейцами вовлечено и твое министерство.
— Но из этого ничего не выйдет!
— Согласен. Но подумай о той реакции, которую вызовет эта история в мире, когда решение суда станет известно широкой публике. Наша страна уважает законы, но не своеволие, и Верховный суд не допустит никаких нарушений правопорядка. Ты должен внимательно следить за тем, что говорят об этом за рубежом, и принимать соответствующие меры.
— Но почему именно я?
— Черт возьми, кажется, я и так уже разъяснил тебе все, Уорти!
— Но почему не поручить это вице-президенту? Пусть обеспечивает меня всей необходимой информацией.
— О ком это ты?
— Да о вице-президенте!
— А, кстати, как его зовут?
Глава 3
— Подумать только, никто из нас ничего не желает помнить из того, что касается этого сукина сына, — ответил директор ЦРУ голосом чуть громче шепота. — Неужели вы забыли уже о том, как манипулировал он расходными статьями, когда сидел в казначействе? Половину средств, выделенных на оборону, он включил в статью расходов на образование, но ни одной новой школы так и не появилось.
— Это был великий...
— Заткнитесь: опять все та же тягомотина!..
— Ты произнес: «Заткнитесь», Винсент. Ты что, служил на флоте? Это ведь только у моряков в ходу такие выраженьица.
— Скажем так: я служил на многих быстроходных, хотя и небольших, судах, президент... Карибский театр действий, ясно?
— Положено говорить «корабли», Винсент, и никак иначе. Ты ходил через Аннаполис [7]?
— Да. Там еще было одно быстроходное греческое суденышко из Эгейского моря. Так оно могло учуять патрульную лодку в кромешной тьме...
— Корабль, Винсент, корабль!.. Впрочем, если речь идет о патрульных судах, то...
— Пощадите, босс! — Директор ЦРУ Манджекавалло многозначительно посмотрел на министра юстиции. — Может быть, вы все же недостаточно глубоко изучили этот ваш дерьмовый зверинец, в котором собрались такие забавные персонажи, а? Не вполне разобрались в этих юристах-крючкотворах, как охарактеризовал их весьма лестно наш государственный секретарь, мастер изящной словесности? Или где-то еще допустили какой-то просчет?
— Я использовал все ресурсы ФБР, — ответил тучный министр юстиции, стараясь уместиться на стуле, который был ему явно мал, и утирая лоб носовым платком не первой свежести. — Мы не могли навесить на всех на них ярлыки простаков: они ходили в воскресную школу чуть ли не с пеленок.
— Да что понимают эти болваны из ФБР, а? Не они ли отвели от меня все подозрения, не так ли? По их мнению, я оказался святее всех святых в городе.
— И тогда палата представителей и сенат одобрили твою кандидатуру подавляющим большинством голосов. Это свидетельствует о соблюдении конституционных норм, Винсент, и поддержании политического баланса. Ведь верно?
— И конституционные нормы, и политический баланс хороши лишь до тех пор, президент, пока приносят нам дивиденды. Но лучше все же оставить эту тему, согласны?.. Совиный Глаз утверждает, что пятеро или шестеро этих субъектов в судейских мантиях могут сойти с пути истинного, не правда ли?
— Вполне вероятно, что речь идет лишь о высказанных ими частных суждениях, — заметил человек по имени Уошберн. — К тому же камерного характера...
— Разве их в это время снимали?
— Вы не поняли, сэр. Я имею в виду не кинокамеру, а сугубо конфиденциальный характер их бесед. Поскольку прессе об их содержании остается только гадать, то и публика находится в полном неведении. Подобная скрытность обусловлена интересами национальной безопасности, что вполне оправдано в той экстремальной ситуации, в которой оказалась наша страна.
— И в чем же проявляется она, эта экстремальность?
— Боже милосердный! — чуть не взвыл Уошберн. — Если эти пятеро или шестеро идиотов проголосуют по своему разумению, то обстановка в нашей прекрасной стране, в горячо любимой нами родине, может накалиться как никогда за всю историю нашей нации. И не исключено, что нас уничтожат!
— Успокойтесь, господа! — воззвал Манджекавалло, обводя внимательным взглядом всех сидевших за столом, включая президента и его возможного преемника. — Мы кое-чего добились, отвоевав себе статус учреждения с режимом особой секретности. И теперь нам предстоит заняться этими пятью-шестью идиотами в судейских мантиях. Будучи единственным здесь экспертом по вопросам разведывательной деятельности, я утверждаю, что мы обязаны позаботиться о том, чтобы два-три этих «цуккини» остались в нашем огороде. И поскольку это входит в сферу моих служебных обязанностей, я немедленно приступаю к делу. Надеюсь, всем все ясно?
— Вы должны будете действовать необычайно оперативно, господин директор! — констатировал очкарик Уошберн. — Согласно сообщению нашего агента, верховный судья сказал ему, будто собирается в ближайшие сорок восемь часов открыть дебаты по этому вопросу. По словам информатора, верховный судья Рибок заметил относительно нас: «Эти придурки не одни такие умные в городе». Это цитата, господин президент: лично я не пользуюсь подобным языком.
— Весьма похвально, Уошбам...
— Уошберн, сэр.
— Ах, да... Покумекаем-ка, ребята!.. И вы тоже... мисс... мисс...
— Трухарт, господин президент. Тереза Трухарт.
— А чем вы занимаетесь?
— Я личный секретарь руководителя вашего аппарата, сэр.
— И кое-кто еще, — пробормотал директор ЦРУ.
— Заткнись, Винни! А где он, этот руководитель?.. Куда подавался Арнольд?.. Черт знает что творится! Настоящее безумие!
— У него в это время массаж, сэр, — откликнулась бодро мисс Трухарт.
— Мне не хотелось бы никого осуждать, но все же...
— Вы имеете полное право критиковать своих сотрудников, господин президент, — перебил своего хозяина его возможный преемник.
— В последнее время Сьюбагалу пребывает в стрессовом состоянии. Вся журналистская рать честит его почем зря, он же очень чувствителен.
— А массаж — лучшее средство для снятия стресса, — подхватил вице-президент. — Поверьте мне, уж я-то знаю!
— Итак, на чем мы остановились, джентльмены? Давайте сделаем отметку на компасе и закрепим фалы.
— Есть, есть, сэр!
— Господин вице-президент, дайте хоть немного передохнуть нам!.. И не проще ли ориентироваться теперь по луне, коль уж предстоит отныне пользоваться лунным календарем или календарем лунатиков, как вам больше нравится?.. Почему-то, вижу я, никто не засмеялся?
— Как ваш министр обороны, господин президент, — не сводя осуждающего взора с директора ЦРУ, в разговор вступил малорослый человечек, чье худое лицо едва выглядывало из-за стола, — я утверждаю, что ситуация совершенно абсурдна. Нельзя допустить, чтобы эти идиоты в Верховном суде обсуждали вопросы безопасности страны в связи с каким-то давно забытым так называемым соглашением с индейским племенем, о котором никто никогда и не слыхивал!
— Я слышал об уопотами! — не вытерпел вице-президент. — Не скажу, что американская история была моим любимым предметом, но, помню, это название мне показалось забавным, как, скажем, чиппева [8]. Я думал, что их перебили или что они умерли от голода или еще от чего-нибудь.
Воцарившуюся вслед за этим на краткий миг тишину нарушил директор ЦРУ Винсент Манджекавалло. Свистящим шепотом он обратился к молодому человеку, который вот-вот должен был стать главнокомандующим страны:
— Еще одно слово, недоумок, и ты окажешься в цементном купальном халате на дне Потомака. Я ясно выражаю свои мысли?
— Право же, Винсент!
— Послушайте, президент, я ведь отвечаю за безопасность всей страны, не так ли? И да будет вам известно, этот парень — самое большое трепло во всем свете. Если бы я позволил себе проявить крайнюю степень предубеждения, то давно бы покончил с ним, обвинив его в том, чего он, возможно, и не говорил и не совершал... Это, понятно, не для протокола...
— Но это же несправедливо! — взвыл вице-президент.
— А мы и живем в несправедливом мире, сынок! — заметил обильно потевший министр юстиции и вновь переключил свое внимание на стоявшего у доски юриста Белого дома: — Итак, Блэкберн...
— Уошберн...
— Пусть будет «Уошберн», если вам так больше нравится... Поставим на этом точку и займемся нашей проблемой методично и всерьез. А начнем вот с чего: нам надо узнать, кто та сволочь, этот предатель, что стоит за столь исключительно непатриотичным, антиамериканским обращением в суд?
— Он называет себя вождем, Повелителем Грома и исконным американцем, — ответил Уошберн, — а представленное его поверенным исковое заявление — самое блистательное из всех, которые когда-либо доводилось видеть юристам. Так сообщает наш осведомитель. По мнению судей, высказанному ими, конечно в конфиденциальной обстановке, этот документ мог бы служить образцом юридического анализа.
— К черту анализ! — взорвался министр юстиции, прикладывая ко лбу замусоленный платок. — Я сдеру шкуру с этого законника и выставлю его на всеобщее посмешище! Считайте, что с ним покончено, он уничтожен! И когда наше ведомство доберется до него, он не найдет даже места страхового агента в Бейруте, не говоря уже о работе юриста! Его не возьмет ни одна фирма, он не дождется ни одного клиента, его услугами не воспользуется даже мясная лавчонка в Ливенворсе [9]. Кстати, как зовут сукина сына?
— Ну, — замялся Уошберн, и голос его сорвался вдруг на фальцет: — Тут мы столкнулись с временным затруднением.
— И в чем же оно, это затруднение? — Гнусавый Уоррен Пиз, чей левый глаз начинал косить вследствие какого-то дефекта, стоило ему лишь слегка разволноваться, выбросил голову вперед, как это делает курица, когда на нее наседает петух. — Назовите же нам его имя, вы, идиот!
— Да мне пока нечего вам сказать, — с трудом выдавил Уошберн.
— Слава Богу, что этот кретин не служит в Пентагоне! — протявкал крошечный министр обороны. — Иначе мы наверняка не досчитались бы половины своих ракет.
— Я думаю, они все давно уже в Тегеране, Оливер! — произнес президент. — Или это не так?
— Мое высказывание носило исключительно риторический характер, сэр! — Узколицый глава Пентагона, едва видный из-за стола, короткими рывками покачивался взад и вперед. — И замечу еще, что с той поры много воды утекло. И ни вас, ни меня там не было, сэр. Согласны со мною, сэр?
— Да-да, конечно, я не был там.
— Черт побери, Блэкборд, почему вы не можете сообщить его имя?
— Мы столкнулись с юридическим прецедентом, сэр, а что касается моего имени, то... Впрочем, это не важно.
— Что хотите сказать вы этим «не важно», зануда? Мне нужно знать его имя!
— Я совсем не это имел в виду...
— Так что же, черт бы вас побрал, вы имели в виду?
— Non nomen amicus curiae [10], — едва слышно зашептал очкарик, советник по юридическим вопросам при Белом доме.
— Да чем вы, черт возьми, занимаетесь там. Пресвятая Дева Мария? — спросил тихо директор ЦРУ, и его черные средиземноморские глаза выкатились из орбит, выражая крайнее недоумение.
— Видите ли, эта история восходит к тысяча восемьсот двадцать шестому году. Верховный суд согласился принять исковое заявление от имени анонимного истца, так называемого «друга суда».
— Я убью его! — проворчал тучный министр юстиции. С места, где он сидел, явственно послышался неприличный звук выпускаемых газов.
— Да прекратите вы это! — завизжал государственный секретарь. Его левый глаз начал бесконтрольно двигаться из стороны в сторону.
— Вы хотите сказать, что исковое заявление племени уопотами было составлено неизвестным юристом или юристами?
— Да, сэр. Вождь Повелитель Грома прислал своего представителя — молодого выскочку, который только что вступил в коллегию адвокатов штата. Повелитель индейцев наделил его временными полномочиями своего советника и согласился предъявить суду своего подлинного советника и автора анонимного искового заявления в случае, если таковое будет признано недействительным. Но этого не произошло. Большинство членов суда сочли исковое заявление вполне соответствующим принципу «mom nomen amicus curiae».
— Значит, мы даже не знаем, кто стряпал эту чертову бумагу? — все больше возмущался министр юстиции, безуспешно пытаясь сдержать отрыжку.
— Мы с женой называем это «извержением вулкана», — захихикал вице-президент, обращаясь к своему единственному начальнику.
— А мы — «паровозными гудками», — заговорщически ухмыльнулся президент.
— Христа ради! — завопил министр юстиции. — Нет-нет, я не вам это, сэр, и не этому пареньку: я обращаюсь к мистеру Бэкуошу.
— Меня зовут... впрочем, это не имеет значения...
— Уж не хотите ли вы сказать, что нам незачем знать, кто состряпал эту пакость, этот пасквиль, способный убедить пятерых-шестерых пустоголовых идиотов в Верховном суде подтвердить правомочность этого соглашения и тем самым разрушить оперативный центр нашей национальной обороны?!
— Вождь Повелитель Грома известил судей, что в надлежащее время, после того как суд вынесет свое решение и оно станет достоянием общественности, а его народ обретет свободу, он сообщит им имя юриста, составившего исковое заявление от лица его племени...
— Вот и славненько! — произнес председатель Комитета начальников штабов. — Тогда мы загоним этого выродка в резервацию к его краснокожим дружкам и взорвем всю эту милую компанию ядерной ракетой!
— А заодно, генерал, и всю Омаху, штат Небраска!
Экстренное совещание в ситуационной комнате закончилось. За столом остались только президент и государственный секретарь.
— Черт возьми, Уоррен, я просил тебя задержаться, потому что порой я не понимаю этих людей, — признался глава государства.
— Так они же никогда не учились в нашей школе, старый приятель!
— Что верно, то верно, но я имею в виду нечто другое. Они то и дело выходят из себя, орут, ругаются и все в том же духе.
— Люди низкого происхождения склонны к эмоциональным взрывам, мы оба это знаем. Им не свойственна врожденная сдержанность. Ты помнишь, когда жена директора школы, напившись, принималась горланить за часовней своего «Однояйцевого Рейли», она вызывала интерес только у ребят, принятых в школу за казенный счет.
— Ну не совсем так, — возразил, глуповато улыбаясь, президент. — Я тоже слушал ее.
— Да нет же, не могу в это поверить!
— Я вроде как бы подглядывал за нею. Думаю, она меня возбуждала. Все началось в танцклассе, с фокстрота.
— Эта сука проделывала со всеми нами одно и то же! Это ее развлекало.
— Наверное. Но давай вернемся к нашим делам. Надеюсь, ты не думаешь, что из этой индейской затеи может что-нибудь выйти?
— Конечно же нет! Просто верховный судья Рибок опять принялся за свои фокусы. Он пытается довести тебя до бешенства. Не может простить тебе, что ты захлопнул перед его носом дверь в наше общество почетных выпускников.
— Клянусь, я не делал этого!
— Знаю: ведь это сделал я! Его политические взгляды вполне приемлемы, но он крайне непривлекательный малый и одевается ужасно. А в смокинге — так просто нелеп. Итак, я думаю, ему очень хотелось бы нам насолить. Да и не только нам. Ты же сам слышал от Уошборда, как Рибок сказал нашему осведомителю про нас, что «эти придурки — не одни такие умные в городе». Разве этого недостаточно?
— И все-таки ни к чему, что все так распалились, особенно Винсент Манжа... Манжу... Манго... как его там?
— Чего еще ждать от итальянца? Это у него в крови.
— Пусть так, Уоррен. И все-таки Винсент меня тревожит. Не сомневаюсь, что он был прекрасным морским офицером, однако это вовсе не исключает того, что он может оказаться и пустым хвастуном — как сам знаешь кто.
— Пожалуйста, господин президент, не надо больше, а то меня кошмары начнутся.
— Напротив, дружище. Сейчас мы расставим все по местам. Сам видишь, Уоррен, Винсент не в ладах ни с министром юстиции, ни с председателем Комитета начальников штабов, ни, понятно же, с министром обороны. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ты — как бы это получше выразиться? — облагородил его, что ли. Словом, постоянно поддерживай с Винсентом контакты по вопросам, связанным с этой индейской историей, постарайся войти к нему в доверие, подружись с ним.
— Это с Манджекавалло-то?
— Ничего не поделаешь, старый приятель: в это дело с индейцами вовлечено и твое министерство.
— Но из этого ничего не выйдет!
— Согласен. Но подумай о той реакции, которую вызовет эта история в мире, когда решение суда станет известно широкой публике. Наша страна уважает законы, но не своеволие, и Верховный суд не допустит никаких нарушений правопорядка. Ты должен внимательно следить за тем, что говорят об этом за рубежом, и принимать соответствующие меры.
— Но почему именно я?
— Черт возьми, кажется, я и так уже разъяснил тебе все, Уорти!
— Но почему не поручить это вице-президенту? Пусть обеспечивает меня всей необходимой информацией.
— О ком это ты?
— Да о вице-президенте!
— А, кстати, как его зовут?
Глава 3
В яркий солнечный летний день Арон Пинкус, признанный лучшим адвокатом Бостона, штат Массачусетс, и известный как один из добрейших и деликатнейших людей среди власть имущих, вышел из собственного лимузина в модном пригороде Уэстоне и улыбнулся шоферу в униформе, придерживавшему для него распахнутую дверцу автомобиля:
— Я сказал Шерли, что эта огромная машина выглядит слишком вызывающе, Пэдди, но и она ничто в сравнении с твоей кепкой с блестящим козырьком, которая прямо вопиет, что владелец ее пребывает во грехе гордыни ложной.
— Здесь, на старом добром Юге, мистер Пинкус, мой головной убор — это то, что надо. Что же касается грехов, то у нас их больше, чем свечей на свечной фабрике, — заметил шофер, среднего возраста плотный мужчина с сединой в волосах, некогда огненно-рыжих. — О своем же драндулете вы твердите одно и то же из года в год, а толку — никакого: миссис Пинкус всегда настоит на своем.
— Мозги миссис Пинкус перегреты от постоянного пребывания под феном в салоне красоты. Но я этого не говорил, Пэдди.
— Конечно, не говорили, сэр.
— Не знаю, сколько я здесь пробуду. Поэтому поставь машину так, чтобы тебя не было видно, — где-нибудь в квартале отсюда, — и...
— "И поддерживай постоянно со мною связь по радиотелефону", — весело закончил за него фразу ирландец, по-видимому наслаждаясь игрой в конспирацию. — Как только замечу машину мистера Дивероу, так тут же посигналю, чтобы вы успели выйти через заднюю дверь.
— Знаешь, Пэдди, если бы кто-нибудь взял да записал наш разговор или хотя бы часть его, мы проиграли бы в суде любое дело.
— А вот и нет: ведь за нами — ваш офис, сэр!
— Опять ложная гордыня, дружище: уголовное право для нашей конторы — не столь уж существенная или, во всяком случае, не самая главная сфера деятельности.
— Но при чем тут уголовное право: вы же не делаете ничего преступного!
— Тогда не будем тревожиться по поводу того, что нашу беседу могут записать. Скажи откровенно, достаточно ли презентабельно я выгляжу, Пэдди, чтобы составить компанию светской леди?
— Позвольте мне поправить ваш галстук, сэр: он чуть-чуть съехал набок.
— Буду весьма признателен, — произнес Пинкус. Пока шофер занимался его галстуком, взгляд адвоката скользил по импозантному сине-серому особняку в викторианском стиле, окруженному белой деревянной изгородью. Белой же краской были щедро обведены окна и расписан высокий фронтон. Хозяйкой этой примечательной резиденции являлась достопочтенная миссис Лансинг Дивероу III, мать Сэмюела Дивероу, в будущем — из ряда вон выходящего юриста, а пока что — личности весьма загадочной с точки зрения его работодателя Арона Пинкуса.
— Все, сэр! — Шофер отступил назад и одобрительно кивнул. — Вот теперь у вас вид что надо! Ни одну особу противоположного пола не оставите равнодушной!
— Послушай, Пэдди, у меня не любовное свидание, а деловой визит с целью выяснения наитактичнейшим образом кое-каких обстоятельств.
— Знаю, босс: Сэм время от времени слетает с катушек.
— Выходит, ты и сам догадываешься обо всем?
— А как же иначе? В этом году вы уже раз десять, если не больше, посылали меня за ним в аэропорт Лоуган. Как я уже упомянул о том, порой он казался немного не в себе, но вовсе не от пьянки. Его что-то беспокоит, мистер Пинкус. У парня с головой не все в порядке.
— В этой голове — блестящий юридический ум, Пэдди. Посмотрим, может, нам и удастся выяснить, что там с ним стряслось.
— Желаю удачи, сэр! Меня не будет видно, но сам я буду, так сказать, в поле зрения, если вы понимаете, о чем я. Так что как только услышите мои сигналы, сразу же выметайтесь оттуда.
— Почему я чувствую себя престарелым костлявым еврейским Казановой, неспособным перелезть через забор, даже если целая свора пит-бультерьеров вцепится ему в пятки?
Пинкус понимал, что ответа на этот вопрос он не получит, поскольку его шофер уже обогнул быстрым шагом лимузин и теперь влезал в него, чтобы тотчас исчезнуть из виду, но не из «поля зрения».
Арон Пинкус встречал Элинор Дивероу лишь дважды за все годы знакомства с ее сыном. Первый раз — когда Сэмюел поступил на работу в его фирму через несколько недель после получения диплома в Гарвардской Школе права. Арон подозревал, что мать просто хотела поглядеть, в какой обстановке будет трудиться ее сын, и что точно так же она приезжала прежде «инспектировать» летний кампус Школы права, чтобы ознакомиться с тамошним бытом и окружением Сэмюела. Второй, и последний раз, встреча произошла в доме Пинкусов, на вечере по случаю возвращения Сэма из армии. Надо заметить, что путь его к родному очагу был едва ли не самым необычным в истории демобилизации из армии. Вышеупомянутое празднество имело место лишь спустя пять с небольшим месяцев после того, как лейтенанту Дивероу, с честью выполнившему воинский долг, полагалось бы уже находиться в Бостоне. Что же случилось за эти месяцы, не знал никто.
И об этих же пяти месяцах размышлял Арон, направляясь к воротам в белом заборе из штакетника. Ведь пять месяцев — это почти полгода. Но Сэм ни словом не обмолвился о них и наотрез отказывался говорить на эту тему, ссылаясь на то, что не вправе разглашать тайну, ибо его задержка была, мол, связана с неким сверхсекретным правительственным заданием.
Пинкус понимал, что он не может требовать от лейтенанта Дивероу, чтобы тот нарушил данную им клятву. Но его и просто как человека и друга, и как юриста-международника терзало любопытство. И посему он решил воспользоваться кое-какими связями в Вашингтоне.
Позвонив в Белый дом по личному телефону президента, установленному в жилых апартаментах верхнего этажа, Пинкус изложил ему суть дела.
— По-вашему, Арон, он мог участвовать в какой-то тайной операции? — поинтересовался президент.
— Откровенно говоря, я не думаю, что это его стезя.
— Но иногда это как раз то, что надо, Пинки. Порой именно нетривиальный ход приносит успех. И, если уж начистоту, многие из этих поганых длинноволосых директоров с грязными мыслишками буквально изощряются в различных там вывертах. Мне рассказывали даже, будто пару лет тому назад они хотели добавить к Мирне лишнюю букву — "С". Хотели осквернить само это понятие. Можете вы представить себе такое?
— С большим трудом, господин президент. Но не смею больше отнимать у вас время.
— Черт побери, Пинки, о чем это вы? Мамочка и я смотрим сейчас «Колесо фортуны». И, знаете, она соображает подчас куда быстрее меня, но мне плевать: президент-то все же я, а не она.
— Вполне понятно. Не могли бы вы уточнить все же, чем он там занимался?
— Конечно, могу. Я записал. Ди-ве-роу... Дивероу, правильно?
— Точно так, сэр.
Спустя двадцать минут президент перезвонил своему приятелю:
— Черт побери, Пинки, думаю, вы попали в точку!
— В какую именно, господин президент?
— Мои люди говорят, что чем бы ни занимался этот Дивероу где-то там, «вне Китая, к правительству Соединенных Штатов его деятельность не имела никакого отношения». Так вот буквально они и выразились: я записал все слово в слово. Но потом, когда я на них нажал, они заметили, что лучше бы мне «ничего не знать».
— Ну и формулировочка! Это, прямо скажем, уход от ответа, господин президент.
— Но подобное частенько ведь случается, не так ли?..
Арон остановился на дорожке и, глядя на величественный старый особняк, подумал о том, в сколь трогательно-теплой обстановке воспитывали Сэма Дивероу в этом старинном здании — наследии более изысканной эпохи. Строение, подметил юрист, отреставрировали столь искусно, что следы восстановительных работ можно было различить лишь с большим трудом. Многие годы дом окружала лишь аура бесспорной, но обветшалой респектабельности, фасад не сверкал, как теперь, свежей краской, и за газонами ухаживали не так уж тщательно. Однако сейчас на все тут, не жалея средств, наводился лоск — с того самого момента, как после пятимесячного отсутствия Сэм вернулся наконец к гражданской жизни.
Перед тем как взять на работу нового служащего, Пинкус внимательнейшим образом знакомился с биографией и уровнем профессиональной подготовки кандидата, чтобы впоследствии не испытывать ненужных огорчений и не оказываться в щекотливой ситуации. И в отношении Дивероу не было сделано исключения. Личное дело молодого юриста возбуждало его любопытство, и всякий раз, проезжая мимо старого дома в Уэстоне, он размышлял о том, какие тайны хранятся в его викторианских стенах.
Отец Сэма, Лансинг Дивероу III, был отпрыском бостонской элитарной семьи, столь же знатной, как Кэботы и Лоджи, от коих он, однако, кое в чем разительно отличался. Склонный к отчаянным авантюрам в мире финансов, сей почтенный муж более преуспел в разбазаривании денежных средств, чем в их приобретении. Хороший в целом человек, несмотря на некоторую дикость и необузданный нрав, и весьма трудолюбивый, он многим предоставил реальный шанс разбогатеть, для себя же редко когда изыскивал удачный, действительно прибыльный объект приложения своей инициативы. Умер незадачливый предприниматель от удара, не выдержав передававшихся по телевидению новостей с фондовой биржи. Своей вдове и девятилетнему сыну Лансинг оставил доброе имя, огромный дом и страховку, впрочем, недостаточную для поддержания привычного образа жизни, чего Элинор явно не собиралась афишировать.
— Я сказал Шерли, что эта огромная машина выглядит слишком вызывающе, Пэдди, но и она ничто в сравнении с твоей кепкой с блестящим козырьком, которая прямо вопиет, что владелец ее пребывает во грехе гордыни ложной.
— Здесь, на старом добром Юге, мистер Пинкус, мой головной убор — это то, что надо. Что же касается грехов, то у нас их больше, чем свечей на свечной фабрике, — заметил шофер, среднего возраста плотный мужчина с сединой в волосах, некогда огненно-рыжих. — О своем же драндулете вы твердите одно и то же из года в год, а толку — никакого: миссис Пинкус всегда настоит на своем.
— Мозги миссис Пинкус перегреты от постоянного пребывания под феном в салоне красоты. Но я этого не говорил, Пэдди.
— Конечно, не говорили, сэр.
— Не знаю, сколько я здесь пробуду. Поэтому поставь машину так, чтобы тебя не было видно, — где-нибудь в квартале отсюда, — и...
— "И поддерживай постоянно со мною связь по радиотелефону", — весело закончил за него фразу ирландец, по-видимому наслаждаясь игрой в конспирацию. — Как только замечу машину мистера Дивероу, так тут же посигналю, чтобы вы успели выйти через заднюю дверь.
— Знаешь, Пэдди, если бы кто-нибудь взял да записал наш разговор или хотя бы часть его, мы проиграли бы в суде любое дело.
— А вот и нет: ведь за нами — ваш офис, сэр!
— Опять ложная гордыня, дружище: уголовное право для нашей конторы — не столь уж существенная или, во всяком случае, не самая главная сфера деятельности.
— Но при чем тут уголовное право: вы же не делаете ничего преступного!
— Тогда не будем тревожиться по поводу того, что нашу беседу могут записать. Скажи откровенно, достаточно ли презентабельно я выгляжу, Пэдди, чтобы составить компанию светской леди?
— Позвольте мне поправить ваш галстук, сэр: он чуть-чуть съехал набок.
— Буду весьма признателен, — произнес Пинкус. Пока шофер занимался его галстуком, взгляд адвоката скользил по импозантному сине-серому особняку в викторианском стиле, окруженному белой деревянной изгородью. Белой же краской были щедро обведены окна и расписан высокий фронтон. Хозяйкой этой примечательной резиденции являлась достопочтенная миссис Лансинг Дивероу III, мать Сэмюела Дивероу, в будущем — из ряда вон выходящего юриста, а пока что — личности весьма загадочной с точки зрения его работодателя Арона Пинкуса.
— Все, сэр! — Шофер отступил назад и одобрительно кивнул. — Вот теперь у вас вид что надо! Ни одну особу противоположного пола не оставите равнодушной!
— Послушай, Пэдди, у меня не любовное свидание, а деловой визит с целью выяснения наитактичнейшим образом кое-каких обстоятельств.
— Знаю, босс: Сэм время от времени слетает с катушек.
— Выходит, ты и сам догадываешься обо всем?
— А как же иначе? В этом году вы уже раз десять, если не больше, посылали меня за ним в аэропорт Лоуган. Как я уже упомянул о том, порой он казался немного не в себе, но вовсе не от пьянки. Его что-то беспокоит, мистер Пинкус. У парня с головой не все в порядке.
— В этой голове — блестящий юридический ум, Пэдди. Посмотрим, может, нам и удастся выяснить, что там с ним стряслось.
— Желаю удачи, сэр! Меня не будет видно, но сам я буду, так сказать, в поле зрения, если вы понимаете, о чем я. Так что как только услышите мои сигналы, сразу же выметайтесь оттуда.
— Почему я чувствую себя престарелым костлявым еврейским Казановой, неспособным перелезть через забор, даже если целая свора пит-бультерьеров вцепится ему в пятки?
Пинкус понимал, что ответа на этот вопрос он не получит, поскольку его шофер уже обогнул быстрым шагом лимузин и теперь влезал в него, чтобы тотчас исчезнуть из виду, но не из «поля зрения».
Арон Пинкус встречал Элинор Дивероу лишь дважды за все годы знакомства с ее сыном. Первый раз — когда Сэмюел поступил на работу в его фирму через несколько недель после получения диплома в Гарвардской Школе права. Арон подозревал, что мать просто хотела поглядеть, в какой обстановке будет трудиться ее сын, и что точно так же она приезжала прежде «инспектировать» летний кампус Школы права, чтобы ознакомиться с тамошним бытом и окружением Сэмюела. Второй, и последний раз, встреча произошла в доме Пинкусов, на вечере по случаю возвращения Сэма из армии. Надо заметить, что путь его к родному очагу был едва ли не самым необычным в истории демобилизации из армии. Вышеупомянутое празднество имело место лишь спустя пять с небольшим месяцев после того, как лейтенанту Дивероу, с честью выполнившему воинский долг, полагалось бы уже находиться в Бостоне. Что же случилось за эти месяцы, не знал никто.
И об этих же пяти месяцах размышлял Арон, направляясь к воротам в белом заборе из штакетника. Ведь пять месяцев — это почти полгода. Но Сэм ни словом не обмолвился о них и наотрез отказывался говорить на эту тему, ссылаясь на то, что не вправе разглашать тайну, ибо его задержка была, мол, связана с неким сверхсекретным правительственным заданием.
Пинкус понимал, что он не может требовать от лейтенанта Дивероу, чтобы тот нарушил данную им клятву. Но его и просто как человека и друга, и как юриста-международника терзало любопытство. И посему он решил воспользоваться кое-какими связями в Вашингтоне.
Позвонив в Белый дом по личному телефону президента, установленному в жилых апартаментах верхнего этажа, Пинкус изложил ему суть дела.
— По-вашему, Арон, он мог участвовать в какой-то тайной операции? — поинтересовался президент.
— Откровенно говоря, я не думаю, что это его стезя.
— Но иногда это как раз то, что надо, Пинки. Порой именно нетривиальный ход приносит успех. И, если уж начистоту, многие из этих поганых длинноволосых директоров с грязными мыслишками буквально изощряются в различных там вывертах. Мне рассказывали даже, будто пару лет тому назад они хотели добавить к Мирне лишнюю букву — "С". Хотели осквернить само это понятие. Можете вы представить себе такое?
— С большим трудом, господин президент. Но не смею больше отнимать у вас время.
— Черт побери, Пинки, о чем это вы? Мамочка и я смотрим сейчас «Колесо фортуны». И, знаете, она соображает подчас куда быстрее меня, но мне плевать: президент-то все же я, а не она.
— Вполне понятно. Не могли бы вы уточнить все же, чем он там занимался?
— Конечно, могу. Я записал. Ди-ве-роу... Дивероу, правильно?
— Точно так, сэр.
Спустя двадцать минут президент перезвонил своему приятелю:
— Черт побери, Пинки, думаю, вы попали в точку!
— В какую именно, господин президент?
— Мои люди говорят, что чем бы ни занимался этот Дивероу где-то там, «вне Китая, к правительству Соединенных Штатов его деятельность не имела никакого отношения». Так вот буквально они и выразились: я записал все слово в слово. Но потом, когда я на них нажал, они заметили, что лучше бы мне «ничего не знать».
— Ну и формулировочка! Это, прямо скажем, уход от ответа, господин президент.
— Но подобное частенько ведь случается, не так ли?..
Арон остановился на дорожке и, глядя на величественный старый особняк, подумал о том, в сколь трогательно-теплой обстановке воспитывали Сэма Дивероу в этом старинном здании — наследии более изысканной эпохи. Строение, подметил юрист, отреставрировали столь искусно, что следы восстановительных работ можно было различить лишь с большим трудом. Многие годы дом окружала лишь аура бесспорной, но обветшалой респектабельности, фасад не сверкал, как теперь, свежей краской, и за газонами ухаживали не так уж тщательно. Однако сейчас на все тут, не жалея средств, наводился лоск — с того самого момента, как после пятимесячного отсутствия Сэм вернулся наконец к гражданской жизни.
Перед тем как взять на работу нового служащего, Пинкус внимательнейшим образом знакомился с биографией и уровнем профессиональной подготовки кандидата, чтобы впоследствии не испытывать ненужных огорчений и не оказываться в щекотливой ситуации. И в отношении Дивероу не было сделано исключения. Личное дело молодого юриста возбуждало его любопытство, и всякий раз, проезжая мимо старого дома в Уэстоне, он размышлял о том, какие тайны хранятся в его викторианских стенах.
Отец Сэма, Лансинг Дивероу III, был отпрыском бостонской элитарной семьи, столь же знатной, как Кэботы и Лоджи, от коих он, однако, кое в чем разительно отличался. Склонный к отчаянным авантюрам в мире финансов, сей почтенный муж более преуспел в разбазаривании денежных средств, чем в их приобретении. Хороший в целом человек, несмотря на некоторую дикость и необузданный нрав, и весьма трудолюбивый, он многим предоставил реальный шанс разбогатеть, для себя же редко когда изыскивал удачный, действительно прибыльный объект приложения своей инициативы. Умер незадачливый предприниматель от удара, не выдержав передававшихся по телевидению новостей с фондовой биржи. Своей вдове и девятилетнему сыну Лансинг оставил доброе имя, огромный дом и страховку, впрочем, недостаточную для поддержания привычного образа жизни, чего Элинор явно не собиралась афишировать.