– И как много было... подобных приобретений?
   Банкир заговорил еще быстрее:
   – Разумеется, столь экстравагантных, как дирижабль, больше не было! Мы объяснили мистеру Скарлетту, что подобные траты приводят к крайне нежелательному переводу средств из второго фонда в первый. Что он должен... ограничить свои расходы только теми доходами, которые приносит первый фонд. Во время наших с ним занятий в банке я неоднократно подчеркивал эту мысль. Однако его расходы на прошлогоднее свадебное путешествие с очаровательной миссис Скарлетт были довольно значительными. Мягко говоря, этим своим путешествием мистер Скарлетт внес серьезный вклад в европейскую экономику... Мы также вынуждены были совершить большое количество непосредственных выплат по подписанным им требованиям... Я уверен, мистер Чанселлор Скарлетт информировал вас о неоднократных уведомлениях, которые я направлял ему в связи с европейскими расходами вашего сына.
   Элизабет удивленно подняла брови.
   – Нет, я ничего об этом не знаю.
   – Но ведь, миссис Скарлатти, это было свадебное путешествие. Поэтому мы не могли...
   – Мистер Картрайт, – прервала его пожилая дама, – есть ли у вас точные данные расходов моего сына, совершенных в прошлом году как здесь, так и за границей?
   – Конечно, мадам.
   – А сумм, высланных по ему прямому требованию?
   – Разумеется.
   – Я жду от вас эти данные не позднее завтрашнего утра.
   – Но эту работу даже несколько бухгалтеров способны выполнить в лучшем случае за неделю. Мистера Скарлетта трудно назвать самым педантичным человеком, когда речь идет о подобных вещах...
   – Мистер Картрайт! Я имею дело с «Уотерман траст» вот уже четверть века. «Скарлатти индастриз» ведет все свои дела только через ваш банк, потому что такова была моя воля. Я верю в «Уотерман траст», у меня нет оснований не верить. Надеюсь, я понятно говорю?
   – Конечно, разумеется. Завтра утром. – Джефферсон Картрайт, пятясь задом, с поклоном удалился.
   – Минуточку, мистер Картрайт!
   – Да, мадам?
   – Боюсь, я не успела выразить вам свою признательность за то, что вам удавалось удерживать моего сына в рамках установленных расходов.
   – Простите, мадам. – На лбу Картрайта выступили капельки пота. – На самом деле...
   – Кажется, вы меня не поняли, мистер Картрайт. Я хочу выразить вам мою искреннюю благодарность. Всего доброго.
   – До свидания, мадам Скарлатти.
   Всю ночь Картрайт с тремя банковскими служащими трудился над составлением полного отчета о расходах Алстера Скарлетта. Это была трудная задача.
   К 2.30 ночи на столе у Джефферсона Картрайта лежал полный список банков и меняльных контор, с которыми наследник империи Скарлатти когда-либо имел дело. С указанием точных дат и сумм переводов. Список казался бесконечным. Сумм, которые еженедельно тратил Алстер Скарлетт, хватило бы среднему американцу на безбедную жизнь в течение целого года.
   «Кэмикл корн иксчейндж», Мэдисон-авеню, 900, Нью-Йорк
   «Мезон де банк», рю Виолет, 22, Париж «Ла банк Америкэн», рю Нуво, Марсель «Дойче-американише банк», Курфюрстендамм, Берлин «Банко-туриста», калье Де-ла-Суэньос, Мадрид «Мезон де Монте-Карло», рю Дю Фюллаж, Монако «Вейнер штедтише спаркассе», Зальцбургштрассе, Вена
   «Банк Франс-Алжир», залив Мун, Каир, Египет. И так далее. Да, Алстер и его молодая жена поездили по Европе!
   Естественно, в этом списке числились и суммы, переведенные на банки и конторы. В список также были включены подписанные Алстером счета из отелей, магазинов, ресторанов, агентств по прокату автомобилей, пароходных и железнодорожных компаний, конюшен, частных клубов, игорных домов. И по всем этим счетам платил банк «Уотерман».
   Джефферсон Картрайт составлял детальный отчет. Эти расходы казались абсолютно безумными, но все уже привыкли, что обычные мерки к Алстеру Скарлетту неприменимы.
   Ничего необычного, если иметь в виду всю прежнюю жизнь Алстера Скарлетта. Естественно, «Уотерман траст» разошлет письма во все эти банки, чтобы получить сведения о суммах, хранящихся на депонентах. И вернуть эти деньги для «Уотерман траст» не составит труда.
   – Да, работенка, – пробурчал Картрайт себе под нос. Джефферсон Картрайт был убежден, что сегодня утром он предстанет перед старой мадам Скарлатти совершенно в ином свете. Он поспит пару часиков, примет холодный душ и доставит отчет самолично – конечно, вид у него будет усталый, очень усталый! Мадам Скарлатти будет потрясена.
* * *
   – Мой дорогой мистер Картрайт, – с сарказмом произнесла Элизабет Скарлатти, – когда вы переводили тысячи за тысячами во все европейские банки, вам не приходило в голову, что тем самым вы создавали дефицит почти в четверть миллиона долларов? Вы что, не понимали, что сложение этих двух сумм – того, что брал из своего фонда мой сын, и того, во что можно было бы обратить эти взятые деньги, – даст результат просто невероятный? Да он менее чем за девять месяцев превысил расходы, намеченные на год! Черт бы его побрал!
   – Естественно, сегодня утром мы разослали во все перечисленные банки письма с требованием полной информации. Я уверен, банки смогут вернуть нам значительные суммы.
   – А я в этом совсем не уверена!
   – Откровенно говоря, мадам Скарлатти, я пока не понимаю, что именно вы имеете в виду...
   Голос Элизабет смягчился, и она задумчиво произнесла:
   – Да я и сама, по правде говоря, пока не понимаю. Только в этой ситуации – вот это я понимаю хорошо – я отнюдь не лидер, а ведомый...
   – Простите?
   – Кстати, во время занятий моего сына в банке мог ли он почерпнуть какую-то информацию, которая заставила бы его переводить средства в Европу?
   – Я задавался тем же самым вопросом. Более того, я считал это своим долгом... Очевидно, мистер Скарлатти сделал несколько капиталовложений в Европе.
   – Капиталовложения? В Европе? Это представляется маловероятным!
   – У вашего сына обширный круг друзей, мадам Скарлатти. А у этих друзей, наверное, не было недостатка в интересных проектах... Должен сказать, что ваш сын становился все более и более знающим в области анализа капиталовложений...
   – В чем, в чем?
   – Я имею в виду его внимательное изучение всех капиталовложений Скарлатти. Он очень усердно занимался, и я горжусь, что именно мне выпала честь знакомить его с банковской системой... Даже в свадебное путешествие он взял с собой сотни отчетов.
   Элизабет медленно поднялась, подошла к окну. Она обдумывала сказанное Джефферсоном Картрайтом – интерес ее сына к капиталовложениям «Скарлатти индастриз» был для нее большой неожиданностью. Она привыкла во многом полагаться на интуицию: долгий опыт показал, что интуиция почти никогда не подводила ее. И сейчас она интуитивно что-то чувствовала, но что, она не могла четко сформулировать.
   – Что именно вы имеете в виду, мистер Картрайт? Отчеты о наших недавних вложениях, о количестве проданных акций?
   – И то и другое, мадам, и многое еще. Он анализировал фонды – и свои, и Чанселлора, даже ваш собственный, мадам. Он собирался составить полную картину с особым упором на возможности роста и развития. Это сложная задача, но он не сомневался...
   – Более чем сложная. И дело здесь не только в честолюбии, – прервала его Элизабет Скарлатти. – Без особой подготовки, боюсь, эта задача неосуществима. – Элизабет по-прежнему стояла спиной к Картрайту и смотрела в окно.
   – Мы прекрасно это понимали, мадам. Поэтому мы советовали ограничиться исследованием своих собственных фондов. Я считал, что тогда мне будет легче объяснить все тонкости, а поскольку мне очень не хотелось какими-либо сомнениями подрывать его энтузиазм...
   Элизабет резко повернулась и в упор посмотрела на банкира. Ее взгляд заставил Картрайта умолкнуть. Она понимала, что вот-вот доберется до истины.
   – Пожалуйста, поясните... Как именно мой сын... изучал свои капиталовложения?
   – По ценным бумагам и документам, хранящимся в его личных фондах. Прежде всего по тому, что хранится во втором фонде – фонде капиталовложений и развития, он более стабилен. Он каталогизировал все данные, сравнивал их, чтобы определить, как можно было бы выгоднее поместить капиталы. И, должен признаться, он был удовлетворен тем, как работали с его фондом мы, – он сам мне об этом сказал.
   – Каталогизировал? Что вы имеете в виду?
   – Он выписывал все ценные бумаги, сроки их приобретения и реализации, сравнивал с биржевыми курсами, таким образом постигая анализ рынка.
   – А как он это делал?
   – Но я ведь вам уже объяснял! Он сравнивал содержание всех портфелей по годам.
   – Где?
   – В сейфах, мадам. В сейфах Скарлатти.
   – Боже мой!
   Элизабет почувствовала, что силы оставляют ее. Она оперлась дрожащей рукой о подоконник.
   – И как долго мой сын... занимался этими исследованиями? – Она старалась говорить спокойно, несмотря на все более охватывающий ее страх.
   – В течение нескольких месяцев. Если быть точным, то с момента возвращения из Европы.
   – Понятно. И кто-нибудь ему помогал? Он ведь был еще недостаточно опытным в данном вопросе.
   Джефферсон Картрайт посмотрел Элизабет в глаза – ну уж нет, он-то не дурак. Ей не удастся обвинить его в пренебрежении своими обязанностями: он был обязан обучить Алстера, он его и обучил.
   – В этом не было необходимости. Каталогизация прежних капиталовложений – дело не очень трудное. Имена, цифры, даты... А ваш сын – настоящий Скарлатти. Был настоящим Скарлатти.
   – Да... был... – Элизабет поняла, что банкир начинает читать ее мысли. Не важно. Сейчас все не важно – все, кроме правды.
   Сейфы... Хранилища...
   – Мистер Картрайт, через десять минут я буду готова. Я вызову своего шофера, и мы с вами поедем в банк.
   – Как пожелаете.
   Ехали они молча, сидя рядом на заднем сиденье. Если подозрение подтвердится, его карьере конец. Более того, может последовать и гибель самого банка. Господи, ведь именно он был назначен финансовым советником Алстера Стюарта Скарлетта!
   Шофер распахнул дверцу, Джефферсон протянул мадам Скарлатти руку – она ухватилась за нее крепко, слишком крепко. С трудом, не поднимая головы, она выбралась из машины.
   Банкир повел ее мимо личных сейфов, мимо контор служащих по длинному коридору в конец здания. На лифте они спустились в огромное подвальное помещение-хранилище – налево, к восточному крылу.
   Гладкие стены здесь были выкрашены в серый цвет, проход перегораживала тяжелая стальная решетка. Над решеткой на толстом цементе были выбиты слова: «Восточное крыло. Скарлатти».
   В который уже раз Элизабет подумала, что это хранилище похоже на склеп. За решеткой был узкий проход, освещенный яркими, вделанными в металлическую сетку лампочками. В проходе – по две двери с каждой стороны; дверь в конце прохода вела к хранилищу «Скарлатти индастриз».
   Ко всему, что составляло смысл ее жизни.
   К Джованни.
   Каждая из боковых дверей вела к сейфам членов его семьи. Две двери слева – к хранилищам Чанселлора и Алстера. Двери справа – Элизабет и Роланда. Хранилище Элизабет было крайним, самым близким к двери, ведущей к «Скарлатти индастриз».
   Элизабет никогда не вскрывала хранилище Роланда – она знала, что в конце концов, когда ее не станет, адвокаты обо всем позаботятся. Это было ее единственной слабостью, актом любви к покойному сыну. И это было правильно. Потому что Роланд тоже был частью ее империи.
   Охранник в форменной одежде торжественно, словно на похоронах, поклонился и открыл решетку.
   Элизабет стояла перед дверью слева. На табличке, прикрепленной к металлической обшивке, выгравированы слова: «Алстер Стюарт Скарлетт».
   Охранник отпер и эту дверь, и Элизабет вошла в маленькую глухую комнатку.
   – Заприте за мной и подождите снаружи.
   – Слушаюсь.
   Она осталась одна. Она была здесь лишь однажды вместе с Джованни. Господи, как давно это было. Годы, века прошли... Как же это было? Он, ничего не говоря о том, что задумал, просто отвез ее в банк. Он так гордился этими хранилищами в восточном крыле! Он провел ее по всем пяти помещениям, словно гид по музею. Он рассказывал ей о тонкостях всех фондов. И он похлопывал по ящикам, в которых будут храниться эти фонды, словно пастух по спинам коров-рекордсменок, которые со временем принесут ему добротный приплод.
   И он был прав.
   С тех давних пор в комнатке ничего не изменилось.
   В одну из стен были вделаны ящики, в которых хранились акции, сертификаты, удостоверявшие вклады в сотни различных корпораций. Все это было предназначено на каждодневные расходы – первый фонд Алстера. У двух других стен стояли каталожные ящики, по семь с каждой стороны. На каждом из ящиков стоял год, год реализации ценных бумаг, содержавшихся в данном ящике. За сменой этих индексов следили служащие банка. В каждом ящике было по шесть ячеек, в каждой из которых лежали бумаги, предназначенные для реализации.
   Этих бумаг хватало на последующие 84 года.
   Второй фонд. Фонд, предназначенный для развития империи Скарлатти.
   Элизабет изучала карточки.
   1926. 1927. 1928. 1929. 1930. 1931.
   Так значилось на первом ящике.
   Она увидела, что возле правого ящика стоит высокий табурет. Тот, кто им пользовался, явно сидел между первым и вторым ящиками. Она взглянула на карточки, прикрепленные ко второму ящику:
   1932. 1933. 1934. 1935. 1936. 1937.
   Она поставила табурет перед первым ящиком, села, открыла нижнюю ячейку.
   1926 год.
   Год был разбит по месяцам, перед каждым – индексационная табличка. А за каждой из табличек – небольшая металлическая папка, ушки которой опечатаны восковыми печатями с буквами «У.Т.» староанглийского шрифта.
   Год 1926 был в целости и сохранности. Ни одна из печатей не сорвана. В конце финансового года служащие банка, как обычно, вскроют эти папки и обсудят с Элизабет, как им дальше поступать с этим фондом Алстера.
   Она открыла 1927 год.
   Здесь тоже все было в порядке – все печати на месте.
   Элизабет уже собиралась закрыть ячейку, как вдруг заметила на одной из печатей маленький изъян. Незначительную, еле различимую неровность, которую взгляд менее острый вряд ли бы отметил.
   На папке, стоявшей перед табличкой «август», буква "т" чем-то отличалась от предыдущих печатей – она была как бы сдвинута. То же и на папках «сентябрь», «октябрь», «ноябрь» и «декабрь».
   Она вытащила августовскую папку и потрясла ее. Затем отогнула проволочные ушки, печать треснула и отвалилась.
   Папка была пуста.
   Она просмотрела все остальные папки 1927 года.
   Пусто.
   Элизабет открыла ячейку 1928 года. Все металлические папки были опечатаны той же печатью – со слегка сдвинутой буквой "т". И все пустые.
   Сколько же месяцев потребовалось Алстеру Скарлетту, чтобы сотворить эту немыслимую операцию? Как он все это делал? Как вытаскивал бумаги – одну за другой?
   Еще три часа назад она бы и поверить не могла в нечто подобное. А все потому, что увидела подметающую служанку и вспомнила о другой служанке, на другом крыльце. О той служанке, которая случайно услышала данное шоферу указание.
   Алстер Скарлетт поехал на метро.
   В тот утренний час он не мог рисковать, не мог тратить время в дорожных пробках. Тогда он опоздал бы в банк.
   И верно – разве можно придумать лучшие часы для этих его «занятий»? Хаос, который царит в банке в это время, звонки, распоряжения, лихорадочная активность, связанная с изменениями биржевых курсов.
   В это время, полное суеты, мало кто привлекает пристальное внимание. Даже Алстер Стюарт Скарлетт.
   Теперь она понимала, что значил приказ отвезти его к станции метро.
   Дрожащими руками она вскрыла папку, помеченную декабрем 1931 года.
   Пусто.
   Она уже дошла до середины 1934 года, когда услышала, что металлическая дверь открывается. Она быстро задвинула ящик и гневно обернулась.
   В комнату, плотно притворив за собой дверь, вошел Джефферсон Картрайт.
   – Я же, кажется, приказала вам оставаться снаружи!
   – Господи, мадам Скарлатти, что с вами? Вы словно привидение увидели! Как вы побледнели!
   – Убирайтесь прочь!
   Картрайт стремительно подошел к первому ящику и наугад открыл одну из ячеек. Он увидел сломанные печати, вытащил одну из папок и открыл.
   – Боже! Кажется, что-то отсутствует!
   – Убирайтесь! Я вас уволю!
   – Возможно... Возможно, вам и удастся меня уволить... – Джефферсон открыл еще несколько ящичков и убедился, что и там печати тоже сломаны и папки пусты.
   Элизабет молча с презрением взирала на банкира.
   – Вы больше не работаете в «Уотерман траст», – гневно изрекла она.
   – Вполне вероятно. Позвольте. – Джефферсон мягко отстранил Элизабет и начал вскрывать остальные ящики. Дойдя до середины 1936 года, он остановился и повернулся к старой даме.
   – Не так уж много здесь осталось, не так ли? Конечно, я как можно скорее представлю полный отчет о том, что отсутствует. Для вас и для моего руководства. – Он закрыл ящик и улыбнулся.
   – Это конфиденциальное семейное дело! Вы никому ничего не расскажете! Вы не можете ничего рассказать!
   – О, позвольте! В этих папках лежали ценные бумаги, которые можно превратить в живые деньги. Считайте, что это были деньги... Ваш сын скрылся, прихватив с собой значительную часть всей наличности Нью-йоркской биржи! И мы даже, еще не закончили осмотр. Не следует ли нам вскрыть и остальные ящики?
   – Я этого не потерплю!
   – Ваше право. Но я обязан сообщить руководству, что банк «Уотерман траст компани» влип в изрядное дерьмо. Только подумать, во что это выльется! Нет, я обязан немедленно сообщить обо всем.
   – Вы не имеете права!
   – Но почему? – Картрайт отнюдь не выглядел испуганным.
   Элизабет отвернулась и попыталась собраться с мыслями.
   – Мистер Картрайт, вы можете хотя бы на глаз оценить стоимость утраченного?
   – Судя по тому, что мы успели просмотреть... Одиннадцать лет, примерно по три с половиной миллиона в год. Следовательно, предварительная оценка ущерба – что-то около сорока миллионов... Но мы просмотрели далеко не все.
   – Тогда я прошу вас... точно оценить ущерб. Полагаю, мне не надо напоминать, что если вы хоть слово кому-то скажете, я уничтожу вас. Думаю, мы придем к соглашению, взаимно нас удовлетворяющему. – Элизабет повернулась и в упор посмотрела на Картрайта. – Мистер Картрайт, вы стали обладателем очень ценной информации, и это знание значительно повышает ваши собственные акции. Человек, которому подвалила удача, должен быть предельно осторожным.
* * *
   В ту ночь Элизабет Скарлатти не сомкнула глаз.
   Джефферсон Картрайт тоже провел бессонную ночь. Он сидел на табурете в наглухо закрытой комнатке в окружении кипы бумаг.
   Он тщательно просчитывал все расходы Алстера Скарлетта и пришел к выводу, что, похоже, тот сошел с ума: он изъял ценных бумаг на сумму 270 миллионов долларов.
   Это может привести к серьезному кризису на бирже.
   Это может привести к международному скандалу, который значительно подорвет мощь «Скарлатти индастриз»... И все станет известно где-то через год, когда подойдет время конвертировать первую из утраченных порций.
   Джефферсон Картрайт сложил свой отчет и засунул его во внутренний карман пиджака. Похлопал по груди, Убедился, что бумаги на месте, и вышел из хранилища.
   Коротким свистком подозвал дремавшего на стуле охранника.
   – О, мистер Картрайт, как вы меня испугали!
   Картрайт вышел на улицу.
   Поглядел на слегка посветлевшее небо – скоро утро. Это утро принесет ему все.
   Ибо он, Джефферсон Картрайт, отставной герой футбольных полей Вирджинского университета, женившийся на деньгах и потерявший их, держал в кармане ключ ко всему тому, что было ему в жизни так необходимо.
   Он снова мчался по полю, и снова толпа зрителей ревела от восторга.
   Гол!
   Теперь его ничто не остановит.

Глава 13

   Двадцать минут первого. Ночь. Бенджамин Рейнольдс сидит в удобном кресле в своей квартире в Джорджтауне. На коленях у него лежит одна из шестнадцати папок, переданных «Группе 20» из офиса генерального прокурора, которые он разделил поровну с Гловером.
   Под давлением Конгресса, особенно сенатора от Нью-Йорка Браунли, сотрудники генерального прокурора были вынуждены проделать огромную работу – они подняли все, как говорится, заглянули под каждый камешек. Алстер Скарлетт исчез, испарился, и сотрудники генерального прокурора написали целые тома, пытаясь объяснить это таинственное исчезновение. «Группа 20», по мнению прокуратуры, тоже могла бы кое-что добавить к этим объяснениям – Рейнольдс ведь занимался прежними делами Алстера Скарлетта.
   Рейнольдс почувствовал легкий укол вины за то, что заставил и Гловера заниматься этой чепухой.
   Как и все подобные отчеты, этот тоже пестрел вполне банальными подробностями. Дни, часы, минуты, улицы, дома, имена, имена, имена... Возможно, для кого-то где-то эти ничего не значащие факты и фактики могли бы иметь значение. Раздел, часть, параграф, даже одно-единственное слово могли помочь кому-то открыть дверь в неизвестность.
   Но никто из сотрудников «Группы 20» эту дверь открыть не мог. Утром он непременно извинится перед Гловером, подумал Рейнольдс.
   Звонок телефона, раздавшийся в ночи, заставил Рейнольдса вздрогнуть.
   – Бен? Это Гловер...
   – Господи! Что случилось? Вы меня перепугали. – Конечно, можно было подождать и до утра, но я не мог отказать себе в удовольствии повеселить вас, старый вы черт!
   – Гловер, вы что, пьяны? Охота с кем-нибудь поругаться? Тогда ругайтесь с женой. Чем это я перед вами провинился?
   – А тем, что дали мне восемь Библий, начертанных ребятами генерального прокурора. Вот что вы сделали... Так будете смеяться: я кое-что нашел!
   – Тоже мне, удивили! Насчет нью-йоркских доков? Все это мне давно известно.
   – Вот и нет! Я тут вспомнил сообщение из Стокгольма. От Уолтера Понда.
   – И какое это имеет отношение к Скарлетту?
   – А вот какое... Первое сообщение о переводе ценных бумаг в Швейцарию поступило в прошлом мае. Помните?
   – Да, да, теперь припоминаю. И что?
   – А то, что в прошлом году, судя по расследованию, Алстер Стюарт Скарлетт как раз пребывал в Стокгольме. И вы догадываетесь – когда именно?
   Рейнольдс на минуту задумался: Боже мой, и "представить невозможно, тридцать миллионов долларов!
   – Уж не на Рождество ли? – тихо спросил он.
   – Вполне возможно, если у шведов Рождество справляют в мае.
   – Поговорим утром. – Рейнольдс повесил трубку, не дождавшись, пока помощник попрощается. Повернулся, медленно подошел к креслу, сел.
   Как всегда, мысли Бенджамина Рейнольдса забежали далеко вперед: он уже думал обо всех проблемах, сложностях, которые возникнут в результате этого открытия.
   Гловер пришел к серьезному выводу, основанному, правда, пока на допущении: Алстер Скарлетт замешан в той стокгольмской истории, а это означает, что Скарлетт жив. Если так, то на Стокгольмскую биржу им нелегально предъявлено к продаже огромное количество американских ценных бумаг – на тридцать миллионов долларов.
   Но ни один человек на свете, даже Алстер Стюарт Скарлетт, не мог единолично распорядиться таким количеством ценных бумаг.
   Один не мог. Значит, существует группа? Какой-то заговор?
   Но какой? С какой целью?
   И если Элизабет Скарлатти тоже в этом замешана – а чудовищная сумма предполагает и ее участие, – то почему?
   Неужели он до такой степени в ней ошибся?
   Возможно.
   Но также возможно, что год назад он был прав. И сын Элизабет Скарлатти вытворяет то, что он вытворяет, просто чтобы пощекотать нервишки либо потому, что связался не с той компанией. А вовсе не по чьей-то указке.
   Гловер расхаживал по кабинету Рейнольдса.
   – Все сходится. Скарлетт прибыл в Швецию десятого мая, а письмо от Понда датировано пятнадцатым мая.
   – Вижу. Я умею читать.
   – Что вы собираетесь делать?
   – Делать? Черт побери, а что я могу делать? Ведь ничего существенного не выявилось. Просто они обращают наше внимание на дату в письме Понда и дату въездной визы в Швецию американского гражданина. А что еще во всем этом можно усмотреть?
   – Простое совпадение? Как бы не так, и вы это прекрасно понимаете. Ставлю пять к десяти, что если последнее сообщение Понда верно, то Скарлетт сейчас находится в Стокгольме.
   – И предположим, что ему есть что продавать.
   – А я о чем говорю?
   – Но, насколько я понимаю, мы сейчас можем уподобиться тем, кто кричит «Воры!», прежде чем обнаружат пропажу. Вели мы выдвинем какие-нибудь обвинения, вся семейка Скарлатти заявит, что и понятия не имеет, о чем это таком мы толкуем, и тогда законники вздернут нас как миленьких! Да этого и не придется делать. Семейка просто не удостоит нас ответом – а я знаю старую леди, она может, – и ребята на Капитолийском холме довершат остальное... Наша группа для многих словно кость в горле. Мы служим делу, которое идет вразрез с делишками тех, кто живет в этом городе. Наше дело – борьба с коррупцией, и, как вы сами понимаете, с нами хотела бы расправиться половина населения Вашингтона.