Страница:
— Вы уже гуляли, Алекс?
— Нет еще. Дельца можно покалечить, но его нельзя заставить забыть о делах. Я тут кое-что прикидывал и пришел к выводу, что в Китае нынче легко составить состояние. Мне не терпится скорее туда улететь.
— Разрешите представить вам доктора... Шмидта из Берлина.
— Рад познакомиться, доктор. — Лэтем подошел к ним и протянул руку. — Кроме того, рад видеть еще одного врача в этом поразительном госпитале, а вдруг Герхард что-то сделает со мной не так.
— Как я понимаю, до сих пор этого не произошло, — возразил Траупман. — Правда, я слышал, что вы отличный пациент.
— А как же иначе.
— Простите, что я в маске, герр... Лесситер. У меня легкая простуда, а Герхард — зануда, как говорят американцы.
— Я могу сказать это и по-немецки, если хотите.
— Вообще-то я предпочитаю попрактиковаться в английском. Поздравляю с выздоровлением.
— Все это заслуга доктора Крёгера.
— Как медику, мне интересно кое-что для себя прояснить. К примеру, если это не слишком трудно, что вы помните о том, как попали в нашу долину?
— О... — Лэтем-Лесситер вдруг умолк, глядя на них остекленевшими глазами. — Вы хотите знать про аварию... О Господи, это было ужасно. Сначала — расплывчатое пятно, потом крики, истерические крики. Потом я понял, что зажат бортом грузовика и что-то тяжелое, металлическое давит мне на голову — такой боли я в жизни не испытывай. Вокруг были люди — они пытались вытащить меня. Наконец им это удалось, и они поволокли меня по траве, я начал кричать, потому что увидел огонь и почувствовал исходивший от него жар — мне казалось, что у меня обожжено все лицо. Тут я потерял сознание, и, как выяснилось, чертовски надолго.
— Какой ужас вам пришлось пережить! Но сейчас вы на пути к полному выздоровлению, герр Лесситер, а это главное.
— Если в новой Германии вы найдете для Герхарда особняк, я заплачу за него. — Теперь глаза Лэтема вновь стали совершенно ясными.
— Вы достаточно сделали для нас, Алекс, — сказал Крёгер и, повернувшись к Траупману, добавил: — Доктор Шмидт хотел лишь поздороваться с нашим щедрым благодетелем и удостовериться, что я сделал все так, как он меня учил... Погуляйте, когда захочется, как только покончите с расчетами и выясните, сколько еще миллионов сумеете выжать из Азии.
— Это совеем не так трудно, поверьте. Дальний Восток не просто любит деньги, он им поклоняется. Когда, Герхард, вы разрешите мне покинуть вас, Братство станет еще богаче.
— Мы, тевтонцы, будем всегда молиться за вас, Алекс.
— Обойдемся и без молитв, лишь бы создать «четвертый рейх».
— Создадим.
— Всего хорошего, герр Лесситер.
— Траупман и Крёгер прошли по коридору в белоснежный приемный покой.
— Вы были правы, — сказал берлинец, садясь. — Это потрясающе!
— Значит, вы одобряете?
— А как же иначе? И эта пауза, и эти затуманившиеся глаза. Великолепно! Вы совершили чудо!
— Запомните, Ханс, я не хочу обманывать вас: это несовершенно. При стабильных условиях я могу гарантировать такое состояние только на пять — восемь дней.
— Но вы говорите, Лондон, Париж и Вашингтон утверждают, что этого достаточно, так?
— Да.
— А теперь расскажите мне, почему долина перестанет существовать. Меня это потрясло. В чем дело?
— Мы больше не нужны. Мы разъезжаемся. За истекшие годы мы подготовили — идеологически и физически — свыше двадцати тысяч последователей...
— Вы любите это слово, не так ли? — прервал его Траупман.
— Оно соответствует действительности. Все это люди — не просто убежденные, но лидеры — как в низших звеньях, так потенциально и в высших... Их разослали повсюду — главным образом по Германии, а тех, кто знает иностранные языки и обладает должными навыками, — в другие страны. Все они материально обеспечены, профессионально подготовлены и готовы занять места в разнообразных сферах деятельности.
— Мы так далеко продвинулись? Я и не знал.
— В спешке вы даже не заметили, что нас тут стало гораздо меньше. Эвакуация началась несколько недель тому назад. Две наши машины для горных дорог работали день и ночь, перевозя оборудование и персонал. Это напоминало колонию муравьев, переселяющихся с одного холма на другой. Наша цель и судьба — новая Германия.
— Вернемся к американцу, к этому Гарри Лэтему. Какова его задача? Поддерживать контакт с вами и сообщить все, о чем он узнает? Но, вероятно, такие сведения можно получить и от платных информаторов? Так неужели это все? Или вы хотите подтвердить вашу теорию, чтобы использовать ее в будущем, если это понадобится нам при нашей жизни?
— То, что мы от него узнаем, будет, конечно, весьма ценно. Для этого мы прибегнем к помощи миниатюрного электронного компьютера, который легко спрятать. Но Лэтем нужен нам для более высокой цели. Помните, я упоминал о том, что он направит наших врагов по ложному следу, однако это только начало.
— Да вы просто в неистовстве, Герхард. Рассказывайте же.
— Лэтем упоминал, что занимается подсчетами, показывающими, что в Китае можно заработать миллионы, не так ли?
— Вероятно, он прав.
— Ошибаетесь, Ханс. Цифры, о которых он говорил, не имеют никакого отношения к финансам. Это коды; он разработал их, чтобы ничего не забыть, когда сбежит от нас.
— Сбежит?
— Конечно. У него есть задание, и он профессионал. Разумеется, мы позволим ему сбежать.
— Да говорите, ради Бога, яснее!
— За эти недели мы заложили в его мозг сотни имен — французов, немцев, англичан, американцев:
— Чьих имен? — нетерпеливо перебил его Траупман.
— Имена мужчин и женщин в Германии и в других странах, которые тайно поддерживают нас и материально помогают нашему делу; в основном это люди влиятельные, наделенные властью и реально работающие на Братство.
— Вы что, спятили? — воскликнул берлинец.
— Среди этой теневой, невыявленной элиты, — продолжал Крёгер, словно не заметив резкого возгласа Траупмана, — есть американские конгрессмены, сенаторы, промышленные магнаты и владельцы средств массовой информации, а также британский истеблишмент вроде Группы Клайвдена, откуда выходили сторонники Гитлера в Англии и люди, делающие политику в британской разведке...
— Вы просто рехнулись...
— Пожалуйста, Ханс, позвольте мне закончить... В Париже у нас есть влиятельные сторонники на Кэ-д'Орсей, в палате депутатов и даже в такой засекреченной организации, как Второе бюро. И наконец, в Германии — самые высокие авторитеты Бонна мечтают о возвращении былых дней, когда еще не появилась эта зараза, эти безвольные горлопаны, которые хотят иметь все, не прикладывая к этому рук, эти неарийцы, оскверняющие нашу нацию. У Лэтема есть теперь вся эта информация, все имена. Как хорошо натренированный разведчик глубокого залегания, он сможет передать кому надо большую ее часть.
— Я не позволю вам этого, Крёгер! Вы невменяемы.
— О, вам придется позволить, доктор Траупман. Видите ли, чтобы нам поверили, мы подставили очень немногих наших сторонников, вся остальная информация, которую получил здесь Гарри Лэтем, — фальшивка. Люди, чьи имена он запомнил и зашифровал, действительно важны для нас, но нам необходимо дискредитировать, даже уничтожить их. Это наши заядлые противники, которые нередко открыто выступают против нас. Как только мировое разведывательное сообщество узнает их имена, начнется охота на ведьм. Когда наиболее убежденные из них окажутся под подозрением и станут объектом сфабрикованных слухов, освободившиеся места займут наши — да, Ханс, — последователи. Особенно в Америке, самом могущественном из враждебных нам государств, а вместе с тем легче других поддающемся воздействию. Вспомните яростную охоту на красных в сороковых и пятидесятых годах. Страну парализовал страх, тысячи и тысячи людей обвиняли в связях с Советами, целые отрасли промышленности шли на дно под влиянием паранойи, страна была ослаблена изнутри. Коммунисты знали, как это делается: Москва, как мы со временем выяснили, качала и качала деньги и эрзац-информацию своим фанатикам... А для нас может раскрутить это один человек — Гарри Лэтем по кличке Шмель.
— Бог мой! — Траупман глубже сел в кресло и чуть слышно сказал: — Это же блестяще! Ведь он единственный, кто добрался до сердцевины, проник в долину. Они не могут ему не поверить — где бы он ни выступил!
— Сегодня ночью он бежит.
Глава 4
— Нет еще. Дельца можно покалечить, но его нельзя заставить забыть о делах. Я тут кое-что прикидывал и пришел к выводу, что в Китае нынче легко составить состояние. Мне не терпится скорее туда улететь.
— Разрешите представить вам доктора... Шмидта из Берлина.
— Рад познакомиться, доктор. — Лэтем подошел к ним и протянул руку. — Кроме того, рад видеть еще одного врача в этом поразительном госпитале, а вдруг Герхард что-то сделает со мной не так.
— Как я понимаю, до сих пор этого не произошло, — возразил Траупман. — Правда, я слышал, что вы отличный пациент.
— А как же иначе.
— Простите, что я в маске, герр... Лесситер. У меня легкая простуда, а Герхард — зануда, как говорят американцы.
— Я могу сказать это и по-немецки, если хотите.
— Вообще-то я предпочитаю попрактиковаться в английском. Поздравляю с выздоровлением.
— Все это заслуга доктора Крёгера.
— Как медику, мне интересно кое-что для себя прояснить. К примеру, если это не слишком трудно, что вы помните о том, как попали в нашу долину?
— О... — Лэтем-Лесситер вдруг умолк, глядя на них остекленевшими глазами. — Вы хотите знать про аварию... О Господи, это было ужасно. Сначала — расплывчатое пятно, потом крики, истерические крики. Потом я понял, что зажат бортом грузовика и что-то тяжелое, металлическое давит мне на голову — такой боли я в жизни не испытывай. Вокруг были люди — они пытались вытащить меня. Наконец им это удалось, и они поволокли меня по траве, я начал кричать, потому что увидел огонь и почувствовал исходивший от него жар — мне казалось, что у меня обожжено все лицо. Тут я потерял сознание, и, как выяснилось, чертовски надолго.
— Какой ужас вам пришлось пережить! Но сейчас вы на пути к полному выздоровлению, герр Лесситер, а это главное.
— Если в новой Германии вы найдете для Герхарда особняк, я заплачу за него. — Теперь глаза Лэтема вновь стали совершенно ясными.
— Вы достаточно сделали для нас, Алекс, — сказал Крёгер и, повернувшись к Траупману, добавил: — Доктор Шмидт хотел лишь поздороваться с нашим щедрым благодетелем и удостовериться, что я сделал все так, как он меня учил... Погуляйте, когда захочется, как только покончите с расчетами и выясните, сколько еще миллионов сумеете выжать из Азии.
— Это совеем не так трудно, поверьте. Дальний Восток не просто любит деньги, он им поклоняется. Когда, Герхард, вы разрешите мне покинуть вас, Братство станет еще богаче.
— Мы, тевтонцы, будем всегда молиться за вас, Алекс.
— Обойдемся и без молитв, лишь бы создать «четвертый рейх».
— Создадим.
— Всего хорошего, герр Лесситер.
— Траупман и Крёгер прошли по коридору в белоснежный приемный покой.
— Вы были правы, — сказал берлинец, садясь. — Это потрясающе!
— Значит, вы одобряете?
— А как же иначе? И эта пауза, и эти затуманившиеся глаза. Великолепно! Вы совершили чудо!
— Запомните, Ханс, я не хочу обманывать вас: это несовершенно. При стабильных условиях я могу гарантировать такое состояние только на пять — восемь дней.
— Но вы говорите, Лондон, Париж и Вашингтон утверждают, что этого достаточно, так?
— Да.
— А теперь расскажите мне, почему долина перестанет существовать. Меня это потрясло. В чем дело?
— Мы больше не нужны. Мы разъезжаемся. За истекшие годы мы подготовили — идеологически и физически — свыше двадцати тысяч последователей...
— Вы любите это слово, не так ли? — прервал его Траупман.
— Оно соответствует действительности. Все это люди — не просто убежденные, но лидеры — как в низших звеньях, так потенциально и в высших... Их разослали повсюду — главным образом по Германии, а тех, кто знает иностранные языки и обладает должными навыками, — в другие страны. Все они материально обеспечены, профессионально подготовлены и готовы занять места в разнообразных сферах деятельности.
— Мы так далеко продвинулись? Я и не знал.
— В спешке вы даже не заметили, что нас тут стало гораздо меньше. Эвакуация началась несколько недель тому назад. Две наши машины для горных дорог работали день и ночь, перевозя оборудование и персонал. Это напоминало колонию муравьев, переселяющихся с одного холма на другой. Наша цель и судьба — новая Германия.
— Вернемся к американцу, к этому Гарри Лэтему. Какова его задача? Поддерживать контакт с вами и сообщить все, о чем он узнает? Но, вероятно, такие сведения можно получить и от платных информаторов? Так неужели это все? Или вы хотите подтвердить вашу теорию, чтобы использовать ее в будущем, если это понадобится нам при нашей жизни?
— То, что мы от него узнаем, будет, конечно, весьма ценно. Для этого мы прибегнем к помощи миниатюрного электронного компьютера, который легко спрятать. Но Лэтем нужен нам для более высокой цели. Помните, я упоминал о том, что он направит наших врагов по ложному следу, однако это только начало.
— Да вы просто в неистовстве, Герхард. Рассказывайте же.
— Лэтем упоминал, что занимается подсчетами, показывающими, что в Китае можно заработать миллионы, не так ли?
— Вероятно, он прав.
— Ошибаетесь, Ханс. Цифры, о которых он говорил, не имеют никакого отношения к финансам. Это коды; он разработал их, чтобы ничего не забыть, когда сбежит от нас.
— Сбежит?
— Конечно. У него есть задание, и он профессионал. Разумеется, мы позволим ему сбежать.
— Да говорите, ради Бога, яснее!
— За эти недели мы заложили в его мозг сотни имен — французов, немцев, англичан, американцев:
— Чьих имен? — нетерпеливо перебил его Траупман.
— Имена мужчин и женщин в Германии и в других странах, которые тайно поддерживают нас и материально помогают нашему делу; в основном это люди влиятельные, наделенные властью и реально работающие на Братство.
— Вы что, спятили? — воскликнул берлинец.
— Среди этой теневой, невыявленной элиты, — продолжал Крёгер, словно не заметив резкого возгласа Траупмана, — есть американские конгрессмены, сенаторы, промышленные магнаты и владельцы средств массовой информации, а также британский истеблишмент вроде Группы Клайвдена, откуда выходили сторонники Гитлера в Англии и люди, делающие политику в британской разведке...
— Вы просто рехнулись...
— Пожалуйста, Ханс, позвольте мне закончить... В Париже у нас есть влиятельные сторонники на Кэ-д'Орсей, в палате депутатов и даже в такой засекреченной организации, как Второе бюро. И наконец, в Германии — самые высокие авторитеты Бонна мечтают о возвращении былых дней, когда еще не появилась эта зараза, эти безвольные горлопаны, которые хотят иметь все, не прикладывая к этому рук, эти неарийцы, оскверняющие нашу нацию. У Лэтема есть теперь вся эта информация, все имена. Как хорошо натренированный разведчик глубокого залегания, он сможет передать кому надо большую ее часть.
— Я не позволю вам этого, Крёгер! Вы невменяемы.
— О, вам придется позволить, доктор Траупман. Видите ли, чтобы нам поверили, мы подставили очень немногих наших сторонников, вся остальная информация, которую получил здесь Гарри Лэтем, — фальшивка. Люди, чьи имена он запомнил и зашифровал, действительно важны для нас, но нам необходимо дискредитировать, даже уничтожить их. Это наши заядлые противники, которые нередко открыто выступают против нас. Как только мировое разведывательное сообщество узнает их имена, начнется охота на ведьм. Когда наиболее убежденные из них окажутся под подозрением и станут объектом сфабрикованных слухов, освободившиеся места займут наши — да, Ханс, — последователи. Особенно в Америке, самом могущественном из враждебных нам государств, а вместе с тем легче других поддающемся воздействию. Вспомните яростную охоту на красных в сороковых и пятидесятых годах. Страну парализовал страх, тысячи и тысячи людей обвиняли в связях с Советами, целые отрасли промышленности шли на дно под влиянием паранойи, страна была ослаблена изнутри. Коммунисты знали, как это делается: Москва, как мы со временем выяснили, качала и качала деньги и эрзац-информацию своим фанатикам... А для нас может раскрутить это один человек — Гарри Лэтем по кличке Шмель.
— Бог мой! — Траупман глубже сел в кресло и чуть слышно сказал: — Это же блестяще! Ведь он единственный, кто добрался до сердцевины, проник в долину. Они не могут ему не поверить — где бы он ни выступил!
— Сегодня ночью он бежит.
Глава 4
Хайнрих Крейтц, германский посол во Франции, невысокий худой семидесятилетний человек с длинным лицом, шелковистыми седыми волосами и печальными глазами, постоянно прищуривался. Многие годы он читал в Венском университете лекции о политических преобразованиях в европейских странах, затем его извлекли из ученого мира и определили в дипломатический корпус. Основанием тому послужили его многочисленные работы по истории международных отношений девятнадцатого и двадцатого веков. Эти большие статьи вошли в его книгу «Дискуссии между нациями», переведенную на семнадцать языков, — пособие как для дипломатов, так и для студентов цивилизованного мира.
В 9.25 утра Крейтц сидел возле письменного стола американского посла и молча смотрел на Дру Лэтема, стоявшего слева. На диване сидел Моро.
— Мне стыдно,, что моя страна, — начал наконец Крейтц голосом столь же печальным, как и выражение его глаз, — повинна в том, что позволила таким преступным чудовищам стать у власти. Мы приложим все силы к тому, чтобы они были ликвидированы, а их ядерный потенциал уничтожен. Прошу, господа, понять, что мое правительство сделает все для их выявления и обезвреживания, пусть даже нам придется построить тысячу новых тюрем. Мы не можем примириться с их существованием — уверен, вы это знаете.
— Да, господин посол, — отозвался с дивана Клод Моро, — но вы как-то странно с ними разделываетесь. Ваша полиция знает лидеров этих фанатиков в десятках городов. Так почему же они все еще на свободе?
— Когда они прибегают к насилию, и это доказано, мы сажаем их за решетку. В наших судах множество таких приговоров. Но если они просто выражают несогласие с нашей политикой, мы, как демократическое государство, подобное вашему, соблюдаем принцип свободы слова, который допускает у вас мирные забастовки, у американцев — право собраний, часто заканчивающихся маршами на Вашингтон и длинными речами. Многие законоположения обеих ваших стран разрешают подобные проявления недовольства. А мы что же, должны затыкать рот всякому, кто не согласен с Бонном, включая и тех, кто собирается на площадях и выступает против неонацистов?
— Нет, черт побери! — воскликнул Лэтем. — Но вы все-таки затыкаете им рот! Не мы придумали концентрационные лагеря, газовые камеры или геноцид целых народов. Вы это придумали, а не мы!
— Повторяю: к нашему стыду, мы это допустили... как, впрочем, и вы допустили порабощение целого народа и помалкивали, когда в ваших Южных штатах чернокожие висели на деревьях. Французы держались точно так же в Экваториальной Африке и в своих колониях на Дальнем Востоке. Наше поведение бывает и чудовищным, и вполне благопристойным. Об этом свидетельствует мировая история.
— Эти ваши слова, Хайнрих, не просто чепуха, они неприменимы к данной ситуации, и вы это знаете, — авторитетно заметил Кортленд. — Я это знаю, ибо читал вашу книгу. Вы называете это «проекциями исторических реальностей». То есть проекцией того, что считается истиной в данный момент. При таком подходе существование «третьего рейха» нельзя оправдать.
— А я никогда и не пытался, Дэниел, — возразил Крейтц. — Я резко осуждал рейх за распространение лжеучений, доступных обнищавшему народу. Тевтонская мифология была наркотиком, которым с радостью пользовались слабые, разочаровавшиеся, голодные люди. Разве я не писал об этом?
— Писали, — кивнул американский посол. — Но вот о чем я хотел напомнить вам.
— Ваша точка зрения мне совершенно ясна. Однако вы обязаны защищать интересы Вашингтона, а у меня есть такие же обязательства перед Бонном... К чему же мы пришли? К тому, что все стремимся к одному.
— Позвольте мне, господин посол, — сказал Моро, поднимаясь с дивана, — установить наблюдение за некоторыми вашими дипломатами высокого ранга.
— А что это даст, кроме вмешательства правительства данной страны на дипломатическом уровне? Я знаю всех своих сотрудников. Это порядочные люди и профессионалы — как мужчины, так и женщины. Они вполне достойны доверия.
— Вот в этом-то вы и не можете быть уверены, мсье. Существуют неоспоримые доказательства того, что здесь, в Париже, есть организация, связанная с неонацистским движением. Все указывает на то, что это центральная организация за пределами Германии. По всей вероятности, она играет не менее важную роль, чем та, что находится в вашей стране, поскольку здесь не подпадает под действие германских законов и не находится на глазах у немцев. Стараниями этой организации, вероятно возникшей лет пятьдесят тому назад, из Франции переправляются нацистам огромные суммы денег. Это уже установлено, не выявлены лишь детали, связанные с пересылкой. Так что, как видите, господин посол, данная ситуация вышла за узкие рамки традиционных дипломатических отношений.
— Чтобы позволить вам это, я должен заручиться поддержкой моего правительства.
— Конечно, — согласился Моро.
— Информация финансового характера может передаваться по нашим надежным каналам кем-то из посольства тем лицам в Париже, которые помогают этим психопатам, — задумчиво, произнес Крейтц. — Я понимаю, что вы имеете в виду, хотя это и малоприятно... Хорошо, я дам вам ответ позже. — Крейтц повернулся к Лэтему. — Мое правительство, конечно, возместит нанесенный вам ущерб, герр Лэтем.
— Вам следует сотрудничать с нами, когда это необходимо, иначе вашему правительству едва ли удастся возместить ущерб, — сказал Дру. — Все снова повторится.
— Его нет дома! — рыдая, сказала Жизель Виллье в телефонную трубку. — Мсье Моро был здесь четыре часа назад и рассказал о том, что произошло прошлой ночью с вами и с Анри Брессаром, и муж, казалось, прислушался к его настоятельным советам ее вмешиваться. Maintenant, mon Dien, вы же знаете актеров! Они так убедительно говорят, что вы невольно верите им, а сами замышляют совсем другое.
— Так вы не знаете, где он? — спросил Дру.
— Я знаю, где его нет, мсье! После того как Моро уехал, он, казалось, принял решение и сказал мне, что едет в театр на репетицию с дублерами. Он не раз говорил мне, что при нем на таких репетициях второстепенные актеры играют лучше. Мне и в голову не пришло усомниться в этом, но потом позвонил Анри с Кэ-д'Орсей — ему надо было срочно поговорить с Жан-Пьером. Я попросила его позвонить в театр...
— И вашего мужа там не оказалось, — прервал ее Лэтем.
— Да, но и репетиция с дублерами не сегодня, а завтра!
— Вы думаете, он решил осуществить свои планы?
— Уверена и до смерти этого боюсь.
— Думаю, не стоит тревожиться. Его охраняет Второе бюро — они следуют за ним повсюду.
— Но, наш новый друг, а я надеюсь, вы наш друг...
— Вне всяких сомнений.
— Вы не знаете, что такое талантливый актер. Такой актер может войти в здание в одном обличье и выйти на улицу совсем в другом. Рубашка торчит из-под пиджака, брюки висят мешком, походка неузнаваемая — в театре ведь есть костюмерная.
— По-вашему, он мог такое выкинуть?
— Потому-то я так и боюсь. Вчера ночью он был непреклонен, а Жан-Пьер — человек волевой.
— Именно так я и сказал Брессару, когда он вез меня в посольство..
— Я знаю. Поэтому Анри и хотел убедить его отказаться от этой затеи.
— Я спрошу у Моро, как дела.
— Надеюсь, вы позвоните мне потом.
— Конечно. — Дру положил трубку, нашел в картотеке номер Второго бюро и позвонил Моро. — Это Лэтем.
— Я ждал, что вы объявитесь, мсье. Что же вам сказать? Мы упустили актера — он нас перехитрил. Он зашел в Центральный рынок, где всегда дикий бедлам. Все эти прилавки с мясом, цветами, курами, овощами — истинный хаос!. Он миновал мясные ряды, но ни один из моих людей не видел, чтобы он оттуда вышел!
— Потому что они высматривали того, кто туда вошел, но вышел он оттуда другим. Что же вы теперь намерены делать?
— Группы моих людей прочесывают самые неблагополучные наши улицы. Мы должны его найти.
— Вы его не найдете.
— Почему же?
— Потому что он — лучший актер Франции. Но сегодня вечером он должен быть в театре. Ради всего святого, приходите туда и при необходимости посадите его завтра под домашний арест... если он к тому времени еще будет жив.
— Не каркайте.
— Я побывал на тех улицах, Моро, — едва ли они вам знакомы. Вы слишком оторваны от жизни, и ваша высокоинтеллектуальная стратегия неприменима к трущобам Парижа, где он, вероятно, сейчас обретается.
— Зря вы Меня оскорбляете; мы знаем об этом городе больше, чем кто бы то ни было.
— Отлично. Тогда ищите. — Дру повесил трубку, раздумывая, кому еще позвонить и что можно предпринять. Мысли его нарушил стук в дверь. — Войдите, — нетерпеливо бросил он.
В кабинет вошла приятная брюнетка тридцати с небольшим лет в очках с большими стеклами в черепаховой оправе и с толстой папкой в руках.
— Мы нашли материалы, которые вы просили, сэр.
— Простите, кто вы?
— Меня зовут Карин де Фрис, сэр. Я работаю в отделе документации и справок.
— Этим эвфемизмом обозначают «секретное» и «совершенно секретное»?
— Вовсе нет, мсье Лэтем. У нас есть также карты дорог, расписания самолетов и поездов.
— Вы француженка?
— Нет, фламандка. — Женщина говорила с легким акцентом. — Однако я провела несколько лет в Париже — училась в Сорбонне.
— Вы превосходно говорите по-английски...
— А также по-французски и по-голландски — на фламандском и валлонском диалектах, разумеется, — и по-немецки, — спокойно сообщила де Фрис, — и читаю на всех этих языках.
— Да вы полиглот.
— В этом нет ничего необычного — в отличие от умения читать научные книги, разбираться в абстракциях и пользоваться идиомами.
— Потому-то вы и работаете в таком отделе.
— Здесь, конечно, нужны такие знания.
— Еще бы! Так что же вы для меня отыскали?
— Вы просили просмотреть законы, которыми руководствуется французское министерство финансов, выявить, нет ли лазеек для иностранных инвесторов, и доставить вам эту информацию.
— Давайте ее сюда.
Она положила папку перед Лэтемом и раскрыла ее — там лежали компьютерные распечатки.
— Здесь уйма материала, мисс де Фрис, — сказал Лэтем. — Нужна неделя на то, чтобы все просмотреть, а недели-то у меня и нет. Увы, я плохо знаком с миром финансов.
— О нет, сэр, дочти все это выдержки из законов, подкрепляющие наши выводы, а также досье на тех, кто уличен в нарушении законов. Их имена и краткое описание проделанных ими манипуляций занимают всего шесть страниц.
— Господи, я ведь и не просил проделать такую большую работу! И вы прокрутили это всего за пять часов?
— У нас прекрасное оборудование, сэр, и министерство охотно пошло нам навстречу, вплоть до того, что закодировало наши модемы.
— Они не возражали против нашего вмешательства?
— Я знала, кого попросить. Этот человек понял, что вы ищете и почему.
— А вы?
— Я ведь не слепая и не глухая, сэр. Огромные фонды переправляются через Швейцарию в Германию для Bedentungunrechtmabig unbekannt.
— Поясните, Пожалуйста. Я совсем не знаю немецкого.
— Прошу прощения: неизвестным лицам без законного основания. Это значит, что расчеты по этим счетам производятся по принятой в Швейцарии процедуре, когда написанные от руки номера подвергаются спектральному анализу.
— А кто скрывается под этими номерами?
— Об этом моментально сообщается в Цюрих, Берн или Женеву, где эта информация хранится в тайне. Так что нельзя получить ни подтверждения, ни опровержения.
— Похоже, вы много знаете об этих процедурах, не так ли?
— Позвольте объяснить, мсье Лэтем. Я работала на американцев в НАТО. Американские власти открыли мне доступ к самым секретным материалам, ибо я часто видела и слышала такое, что ускользало от американцев. А почему вы спрашиваете? Что вы имеете в виду?
— Не знаю. Пожалуй, меня просто потрясла ваша оперативность — ведь именно вы занимались этой папкой, да? То есть вы одна, верно? Я же могу выяснить это в вашем отделе.
— Да, — сказала Карин де Фрис и, обойдя стол, встала перед Лэтемом. — Я увидела ваш запрос с красной пометкой в папке нашего шефа и познакомилась с ним. Понимая, что обладаю необходимыми знаниями для его выполнения, я вынула документ из папки.
— А вы сказали об этом вашему шефу?
— Нет. — Помолчав, она тихо добавила: — Я сразу решила, что могу проанализировать и подать такую информацию быстрее любого другого в нашем секторе. И принесла вам результат моей работы всего через пять часов.
— Вы хотите сказать, что никто, включая заведующего вашим сектором, не знал, что вы работаете над этим?
— Шеф уехал на день в Кале, а идти к его заместителю я не сочла нужным.
— Почему? Разве вы могли обойтись без его разрешения? Это ведь задание особенного рода, о чем говорит красная пометка.
— Я же говорила вам, что прошла проверку у американских служб в НАТО и у наших разведчиков здесь, в Париже. Я принесла вам то, что вы просили, а мотивы, побудившие меня сделать это, не имеют значения.
— Думаю, что имеют. У меня тоже есть свои мотивы, и я намерен проверить и перепроверить все, что содержится в этой папке.
— Вы убедитесь, что все записи сделаны точно и документально подтверждены.
— Надеюсь. Благодарю вас, мисс де Фрис, это все.
— Простите, сэр: не мисс, а миссис де Фрис. Я — вдова: мой муж погиб в Восточном Берлине за неделю до падения Стены; его убила Штази, сэр. Это были озверелые гестаповцы или эсэсовцы, хоть и назывались иначе. Мой муж, Фредерик де Фрис, работал на американцев. Можете это тоже проверить и перепроверить. — Она повернулась и вышла.
Лэтем удивился, когда она с грохотом захлопнула дверь. Набрав номер начальника службы безопасности посольства, он услышал:
— В чем дело, К.О.?
— Кто такая Карин де Фрис, Стэнли?
— Большая подмога, подученная от НАТО, — ответил Стэнли Витковски, тридцатилетний ветеран армейской разведки, полковник, добившийся столь необычайных успехов во Втором отделе общей разведки, что его откомандировали в Госдепартамент. — Работает быстро, умна, сообразительна, читает и свободно говорит на пяти языках. Само небо помогло нам заполучить ее, друг мой.
— Это-то я и хочу выяснить. Кто ее прислал?
— Почему вы спрашиваете?
— У нее странные методы работы. Я направил в отдел документации и справок запечатанный запрос с красной пометкой, она без разрешения вынула его из папки и сама проделала всю работу.
— С красной пометкой! Это действительно странно — уж она-то должна знать такие вещи. Документ с красной пометкой фиксирует начальник сектора или его заместитель, а затем согласует с начальством, кому из сотрудников поручить работать с этим документом, и заносит его имя в журнал.
— Так я и думал, а данная операция заставляет меня особенно опасаться утечки информации или получения, ложных сведений. Так кто же все-таки прислал сюда эту женщину?
— Не берите в голову, Дру. Она попросилась в Париж и во всех инстанциях, начиная с главнокомандующего, получила «зеленый свет».
— Есть настоящий зеленый свет, а есть ложный, Стэн. Она сделала выводы, выходящие за пределы ее допуска, и я хочу знать, каким образом и почему.
— Можете намекнуть, о чем речь?
— Это связано с мерзавцами, марширующими по Германии.
— Это почти ничего мне не дает.
— Она сказала, что ее мужа убила Штази в Восточном Берлине. Вы можете это подтвердить?
— Черт побери, конечно. Я работал с западной стороны Стены, круглосуточно поддерживая контакт с нашими людьми по другую сторону. Фрёдди де Фрис был молодым, очень оперативным осведомителем. Беднягу поймали буквально за несколько дней до того, как Штази отошла в сторону.
— Значит, обостренный интерес Карин к событиям в Германии вполне обоснован?
— Безусловно. Знаете, куда ушли большинство сотрудников Штази, когда рухнула Стена?
— Куда?
— Прямиком в дружеские объятия бритоголовых, этих проклятых нацистов... Кстати, Фрёдди де Фрис работал с вашим братом Гарри. Я знаю об этом, потому что мой Второй отдел координировал их действия. Услышав про Фрёдди, Гарри не просто расстроился, а разозлился как черт, будто это случилось с его младшим братом.
— Спасибо, Стэнли. Боюсь, я совершил, ошибку и оскорбил Карин. И все же кое-что требует разъяснения.
— А именно?
— Откуда миссис де Фрис узнала про меня?
— Ecoutez, ecoutez... gardez — vous, mes amis!.. Слушайте меня, слушайте, да внимательней, друзья... что говорил мне наш дорогой Жодель... Кто-нибудь хочет узнать, или я зря стараюсь?
— Жодель — псих! — раздался голос слева.
— Он на всех нас беду накличет! — выкрикнул кто-то справа. — Пошли ты его к черту!
— Он велел мне разыскать его дружков, сказал — это очень важно!
В 9.25 утра Крейтц сидел возле письменного стола американского посла и молча смотрел на Дру Лэтема, стоявшего слева. На диване сидел Моро.
— Мне стыдно,, что моя страна, — начал наконец Крейтц голосом столь же печальным, как и выражение его глаз, — повинна в том, что позволила таким преступным чудовищам стать у власти. Мы приложим все силы к тому, чтобы они были ликвидированы, а их ядерный потенциал уничтожен. Прошу, господа, понять, что мое правительство сделает все для их выявления и обезвреживания, пусть даже нам придется построить тысячу новых тюрем. Мы не можем примириться с их существованием — уверен, вы это знаете.
— Да, господин посол, — отозвался с дивана Клод Моро, — но вы как-то странно с ними разделываетесь. Ваша полиция знает лидеров этих фанатиков в десятках городов. Так почему же они все еще на свободе?
— Когда они прибегают к насилию, и это доказано, мы сажаем их за решетку. В наших судах множество таких приговоров. Но если они просто выражают несогласие с нашей политикой, мы, как демократическое государство, подобное вашему, соблюдаем принцип свободы слова, который допускает у вас мирные забастовки, у американцев — право собраний, часто заканчивающихся маршами на Вашингтон и длинными речами. Многие законоположения обеих ваших стран разрешают подобные проявления недовольства. А мы что же, должны затыкать рот всякому, кто не согласен с Бонном, включая и тех, кто собирается на площадях и выступает против неонацистов?
— Нет, черт побери! — воскликнул Лэтем. — Но вы все-таки затыкаете им рот! Не мы придумали концентрационные лагеря, газовые камеры или геноцид целых народов. Вы это придумали, а не мы!
— Повторяю: к нашему стыду, мы это допустили... как, впрочем, и вы допустили порабощение целого народа и помалкивали, когда в ваших Южных штатах чернокожие висели на деревьях. Французы держались точно так же в Экваториальной Африке и в своих колониях на Дальнем Востоке. Наше поведение бывает и чудовищным, и вполне благопристойным. Об этом свидетельствует мировая история.
— Эти ваши слова, Хайнрих, не просто чепуха, они неприменимы к данной ситуации, и вы это знаете, — авторитетно заметил Кортленд. — Я это знаю, ибо читал вашу книгу. Вы называете это «проекциями исторических реальностей». То есть проекцией того, что считается истиной в данный момент. При таком подходе существование «третьего рейха» нельзя оправдать.
— А я никогда и не пытался, Дэниел, — возразил Крейтц. — Я резко осуждал рейх за распространение лжеучений, доступных обнищавшему народу. Тевтонская мифология была наркотиком, которым с радостью пользовались слабые, разочаровавшиеся, голодные люди. Разве я не писал об этом?
— Писали, — кивнул американский посол. — Но вот о чем я хотел напомнить вам.
— Ваша точка зрения мне совершенно ясна. Однако вы обязаны защищать интересы Вашингтона, а у меня есть такие же обязательства перед Бонном... К чему же мы пришли? К тому, что все стремимся к одному.
— Позвольте мне, господин посол, — сказал Моро, поднимаясь с дивана, — установить наблюдение за некоторыми вашими дипломатами высокого ранга.
— А что это даст, кроме вмешательства правительства данной страны на дипломатическом уровне? Я знаю всех своих сотрудников. Это порядочные люди и профессионалы — как мужчины, так и женщины. Они вполне достойны доверия.
— Вот в этом-то вы и не можете быть уверены, мсье. Существуют неоспоримые доказательства того, что здесь, в Париже, есть организация, связанная с неонацистским движением. Все указывает на то, что это центральная организация за пределами Германии. По всей вероятности, она играет не менее важную роль, чем та, что находится в вашей стране, поскольку здесь не подпадает под действие германских законов и не находится на глазах у немцев. Стараниями этой организации, вероятно возникшей лет пятьдесят тому назад, из Франции переправляются нацистам огромные суммы денег. Это уже установлено, не выявлены лишь детали, связанные с пересылкой. Так что, как видите, господин посол, данная ситуация вышла за узкие рамки традиционных дипломатических отношений.
— Чтобы позволить вам это, я должен заручиться поддержкой моего правительства.
— Конечно, — согласился Моро.
— Информация финансового характера может передаваться по нашим надежным каналам кем-то из посольства тем лицам в Париже, которые помогают этим психопатам, — задумчиво, произнес Крейтц. — Я понимаю, что вы имеете в виду, хотя это и малоприятно... Хорошо, я дам вам ответ позже. — Крейтц повернулся к Лэтему. — Мое правительство, конечно, возместит нанесенный вам ущерб, герр Лэтем.
— Вам следует сотрудничать с нами, когда это необходимо, иначе вашему правительству едва ли удастся возместить ущерб, — сказал Дру. — Все снова повторится.
— Его нет дома! — рыдая, сказала Жизель Виллье в телефонную трубку. — Мсье Моро был здесь четыре часа назад и рассказал о том, что произошло прошлой ночью с вами и с Анри Брессаром, и муж, казалось, прислушался к его настоятельным советам ее вмешиваться. Maintenant, mon Dien, вы же знаете актеров! Они так убедительно говорят, что вы невольно верите им, а сами замышляют совсем другое.
— Так вы не знаете, где он? — спросил Дру.
— Я знаю, где его нет, мсье! После того как Моро уехал, он, казалось, принял решение и сказал мне, что едет в театр на репетицию с дублерами. Он не раз говорил мне, что при нем на таких репетициях второстепенные актеры играют лучше. Мне и в голову не пришло усомниться в этом, но потом позвонил Анри с Кэ-д'Орсей — ему надо было срочно поговорить с Жан-Пьером. Я попросила его позвонить в театр...
— И вашего мужа там не оказалось, — прервал ее Лэтем.
— Да, но и репетиция с дублерами не сегодня, а завтра!
— Вы думаете, он решил осуществить свои планы?
— Уверена и до смерти этого боюсь.
— Думаю, не стоит тревожиться. Его охраняет Второе бюро — они следуют за ним повсюду.
— Но, наш новый друг, а я надеюсь, вы наш друг...
— Вне всяких сомнений.
— Вы не знаете, что такое талантливый актер. Такой актер может войти в здание в одном обличье и выйти на улицу совсем в другом. Рубашка торчит из-под пиджака, брюки висят мешком, походка неузнаваемая — в театре ведь есть костюмерная.
— По-вашему, он мог такое выкинуть?
— Потому-то я так и боюсь. Вчера ночью он был непреклонен, а Жан-Пьер — человек волевой.
— Именно так я и сказал Брессару, когда он вез меня в посольство..
— Я знаю. Поэтому Анри и хотел убедить его отказаться от этой затеи.
— Я спрошу у Моро, как дела.
— Надеюсь, вы позвоните мне потом.
— Конечно. — Дру положил трубку, нашел в картотеке номер Второго бюро и позвонил Моро. — Это Лэтем.
— Я ждал, что вы объявитесь, мсье. Что же вам сказать? Мы упустили актера — он нас перехитрил. Он зашел в Центральный рынок, где всегда дикий бедлам. Все эти прилавки с мясом, цветами, курами, овощами — истинный хаос!. Он миновал мясные ряды, но ни один из моих людей не видел, чтобы он оттуда вышел!
— Потому что они высматривали того, кто туда вошел, но вышел он оттуда другим. Что же вы теперь намерены делать?
— Группы моих людей прочесывают самые неблагополучные наши улицы. Мы должны его найти.
— Вы его не найдете.
— Почему же?
— Потому что он — лучший актер Франции. Но сегодня вечером он должен быть в театре. Ради всего святого, приходите туда и при необходимости посадите его завтра под домашний арест... если он к тому времени еще будет жив.
— Не каркайте.
— Я побывал на тех улицах, Моро, — едва ли они вам знакомы. Вы слишком оторваны от жизни, и ваша высокоинтеллектуальная стратегия неприменима к трущобам Парижа, где он, вероятно, сейчас обретается.
— Зря вы Меня оскорбляете; мы знаем об этом городе больше, чем кто бы то ни было.
— Отлично. Тогда ищите. — Дру повесил трубку, раздумывая, кому еще позвонить и что можно предпринять. Мысли его нарушил стук в дверь. — Войдите, — нетерпеливо бросил он.
В кабинет вошла приятная брюнетка тридцати с небольшим лет в очках с большими стеклами в черепаховой оправе и с толстой папкой в руках.
— Мы нашли материалы, которые вы просили, сэр.
— Простите, кто вы?
— Меня зовут Карин де Фрис, сэр. Я работаю в отделе документации и справок.
— Этим эвфемизмом обозначают «секретное» и «совершенно секретное»?
— Вовсе нет, мсье Лэтем. У нас есть также карты дорог, расписания самолетов и поездов.
— Вы француженка?
— Нет, фламандка. — Женщина говорила с легким акцентом. — Однако я провела несколько лет в Париже — училась в Сорбонне.
— Вы превосходно говорите по-английски...
— А также по-французски и по-голландски — на фламандском и валлонском диалектах, разумеется, — и по-немецки, — спокойно сообщила де Фрис, — и читаю на всех этих языках.
— Да вы полиглот.
— В этом нет ничего необычного — в отличие от умения читать научные книги, разбираться в абстракциях и пользоваться идиомами.
— Потому-то вы и работаете в таком отделе.
— Здесь, конечно, нужны такие знания.
— Еще бы! Так что же вы для меня отыскали?
— Вы просили просмотреть законы, которыми руководствуется французское министерство финансов, выявить, нет ли лазеек для иностранных инвесторов, и доставить вам эту информацию.
— Давайте ее сюда.
Она положила папку перед Лэтемом и раскрыла ее — там лежали компьютерные распечатки.
— Здесь уйма материала, мисс де Фрис, — сказал Лэтем. — Нужна неделя на то, чтобы все просмотреть, а недели-то у меня и нет. Увы, я плохо знаком с миром финансов.
— О нет, сэр, дочти все это выдержки из законов, подкрепляющие наши выводы, а также досье на тех, кто уличен в нарушении законов. Их имена и краткое описание проделанных ими манипуляций занимают всего шесть страниц.
— Господи, я ведь и не просил проделать такую большую работу! И вы прокрутили это всего за пять часов?
— У нас прекрасное оборудование, сэр, и министерство охотно пошло нам навстречу, вплоть до того, что закодировало наши модемы.
— Они не возражали против нашего вмешательства?
— Я знала, кого попросить. Этот человек понял, что вы ищете и почему.
— А вы?
— Я ведь не слепая и не глухая, сэр. Огромные фонды переправляются через Швейцарию в Германию для Bedentungunrechtmabig unbekannt.
— Поясните, Пожалуйста. Я совсем не знаю немецкого.
— Прошу прощения: неизвестным лицам без законного основания. Это значит, что расчеты по этим счетам производятся по принятой в Швейцарии процедуре, когда написанные от руки номера подвергаются спектральному анализу.
— А кто скрывается под этими номерами?
— Об этом моментально сообщается в Цюрих, Берн или Женеву, где эта информация хранится в тайне. Так что нельзя получить ни подтверждения, ни опровержения.
— Похоже, вы много знаете об этих процедурах, не так ли?
— Позвольте объяснить, мсье Лэтем. Я работала на американцев в НАТО. Американские власти открыли мне доступ к самым секретным материалам, ибо я часто видела и слышала такое, что ускользало от американцев. А почему вы спрашиваете? Что вы имеете в виду?
— Не знаю. Пожалуй, меня просто потрясла ваша оперативность — ведь именно вы занимались этой папкой, да? То есть вы одна, верно? Я же могу выяснить это в вашем отделе.
— Да, — сказала Карин де Фрис и, обойдя стол, встала перед Лэтемом. — Я увидела ваш запрос с красной пометкой в папке нашего шефа и познакомилась с ним. Понимая, что обладаю необходимыми знаниями для его выполнения, я вынула документ из папки.
— А вы сказали об этом вашему шефу?
— Нет. — Помолчав, она тихо добавила: — Я сразу решила, что могу проанализировать и подать такую информацию быстрее любого другого в нашем секторе. И принесла вам результат моей работы всего через пять часов.
— Вы хотите сказать, что никто, включая заведующего вашим сектором, не знал, что вы работаете над этим?
— Шеф уехал на день в Кале, а идти к его заместителю я не сочла нужным.
— Почему? Разве вы могли обойтись без его разрешения? Это ведь задание особенного рода, о чем говорит красная пометка.
— Я же говорила вам, что прошла проверку у американских служб в НАТО и у наших разведчиков здесь, в Париже. Я принесла вам то, что вы просили, а мотивы, побудившие меня сделать это, не имеют значения.
— Думаю, что имеют. У меня тоже есть свои мотивы, и я намерен проверить и перепроверить все, что содержится в этой папке.
— Вы убедитесь, что все записи сделаны точно и документально подтверждены.
— Надеюсь. Благодарю вас, мисс де Фрис, это все.
— Простите, сэр: не мисс, а миссис де Фрис. Я — вдова: мой муж погиб в Восточном Берлине за неделю до падения Стены; его убила Штази, сэр. Это были озверелые гестаповцы или эсэсовцы, хоть и назывались иначе. Мой муж, Фредерик де Фрис, работал на американцев. Можете это тоже проверить и перепроверить. — Она повернулась и вышла.
Лэтем удивился, когда она с грохотом захлопнула дверь. Набрав номер начальника службы безопасности посольства, он услышал:
— В чем дело, К.О.?
— Кто такая Карин де Фрис, Стэнли?
— Большая подмога, подученная от НАТО, — ответил Стэнли Витковски, тридцатилетний ветеран армейской разведки, полковник, добившийся столь необычайных успехов во Втором отделе общей разведки, что его откомандировали в Госдепартамент. — Работает быстро, умна, сообразительна, читает и свободно говорит на пяти языках. Само небо помогло нам заполучить ее, друг мой.
— Это-то я и хочу выяснить. Кто ее прислал?
— Почему вы спрашиваете?
— У нее странные методы работы. Я направил в отдел документации и справок запечатанный запрос с красной пометкой, она без разрешения вынула его из папки и сама проделала всю работу.
— С красной пометкой! Это действительно странно — уж она-то должна знать такие вещи. Документ с красной пометкой фиксирует начальник сектора или его заместитель, а затем согласует с начальством, кому из сотрудников поручить работать с этим документом, и заносит его имя в журнал.
— Так я и думал, а данная операция заставляет меня особенно опасаться утечки информации или получения, ложных сведений. Так кто же все-таки прислал сюда эту женщину?
— Не берите в голову, Дру. Она попросилась в Париж и во всех инстанциях, начиная с главнокомандующего, получила «зеленый свет».
— Есть настоящий зеленый свет, а есть ложный, Стэн. Она сделала выводы, выходящие за пределы ее допуска, и я хочу знать, каким образом и почему.
— Можете намекнуть, о чем речь?
— Это связано с мерзавцами, марширующими по Германии.
— Это почти ничего мне не дает.
— Она сказала, что ее мужа убила Штази в Восточном Берлине. Вы можете это подтвердить?
— Черт побери, конечно. Я работал с западной стороны Стены, круглосуточно поддерживая контакт с нашими людьми по другую сторону. Фрёдди де Фрис был молодым, очень оперативным осведомителем. Беднягу поймали буквально за несколько дней до того, как Штази отошла в сторону.
— Значит, обостренный интерес Карин к событиям в Германии вполне обоснован?
— Безусловно. Знаете, куда ушли большинство сотрудников Штази, когда рухнула Стена?
— Куда?
— Прямиком в дружеские объятия бритоголовых, этих проклятых нацистов... Кстати, Фрёдди де Фрис работал с вашим братом Гарри. Я знаю об этом, потому что мой Второй отдел координировал их действия. Услышав про Фрёдди, Гарри не просто расстроился, а разозлился как черт, будто это случилось с его младшим братом.
— Спасибо, Стэнли. Боюсь, я совершил, ошибку и оскорбил Карин. И все же кое-что требует разъяснения.
— А именно?
— Откуда миссис де Фрис узнала про меня?
* * *
По теневой стороне мрачной улочки на Монпарнасе шел, спотыкаясь, Жан-Пьер Виллье. Он был неузнаваем: огромный толстый нос, набухшие веки. Его прикрывали рваные, грязные лохмотья. По пути ему попадались пьяницы: они сидели на камнях мостовой, привалившись к стене. Виллье бормотал, с трудом, как пьяный, выговаривая слова:— Ecoutez, ecoutez... gardez — vous, mes amis!.. Слушайте меня, слушайте, да внимательней, друзья... что говорил мне наш дорогой Жодель... Кто-нибудь хочет узнать, или я зря стараюсь?
— Жодель — псих! — раздался голос слева.
— Он на всех нас беду накличет! — выкрикнул кто-то справа. — Пошли ты его к черту!
— Он велел мне разыскать его дружков, сказал — это очень важно!