Страница:
— Отправляйся в северные доки на Сене — там ему лучше спится, да и воровать проще.
Жан-Пьер побрел на набережную Тюильри, останавливаясь в каждой темной улочке и покидая ее без всякого результата.
— Старик Жодель — свинья! Никогда не угостит вином!
— Треплется, будто у него друзья во властях — где же они, эти друзья?
— Болтает, что знаменитый актер — его сын, вот дерьмо?
— Я вот спился, и плевать мне на все, но дружкам своим я не вру. Только добравшись до грузовых пристаней выше моста Альма, Жан-Пьер услышал от одной старой бродяжки то, что немного приободрило его.
— Жодель, конечно, сумасшедший, да только ко мне хорошо относится. Приносит мне цветы — краденые, сам понимаешь, и называет меня великой актрисой. Представляешь?
— Да, мадам, представляю.
— Значит, и ты такой же сумасшедший.
— Возможно, но вы и впрямь прелестны.
— Ай! Глаза-то у тебя! Синие, как небо! Может, это его призрак явился!
— Разве он умер?
— Кто знает? А ты-то кто?
Наконец, много часов спустя, когда солнце уже зашло за высокие здания Трокадеро, Жан-Пьер услышал в одном проулке, более темном, чем все предыдущие, нечто иное.
— Кто это говорит о моем друге Жоделе?
— Я! — крикнул Виллье, углубляясь во тьму узкого проулка. — А ты его друг? — спросил он, опускаясь на колени рядом с лежащим лохматым бродягой. — Мне надо отыскать Жоделя, — продолжал Жан-Пьер, — я заплачу тому, кто мне поможет. Вот, смотри! Пятьдесят франков.
— Давненько я не видал таких денег.
— Ну, гляди. Так где Жодель, куда он пошел?
— Он сказал, это секрет...
— Но от тебя-то он ведь не скрыл.
— Ну да, мы с ним как братья...
— А я его сын. Так скажи мне.
— В долину Луары, к страшному человеку в долине Луары, больше я ничего не знаю, — прошептал бродяга. — Никому не известно, кто этот человек.
Внезапно в освещенном солнцем конце проулка возник силуэт. Жан-Пьер, поднявшись с колен, увидел, что это мужчина такого же роста, как он.
— Почему ты расспрашиваешь про старика Жоделя? — спросил незнакомец.
— Мне надо найти его, мсье, — ответил Виллье дрожащим, хриплым голосом. — Он мне должен, понимаете, и я ищу его уже три дня.
— Боюсь, ты ничего не получишь. Ты что, газет не читал?
— С чего это мне тратиться на газеты? А посмотреть комиксы и посмеяться я могу, подобрав вчерашнюю газету или хоть старую.
— Бродяга, которого опознали как Жоделя, застрелился вчера вечером в театре.
— Ах, мерзавец! Да ведь он должен мне семь франков!
— Кто ты, старик? — спросил незнакомец, приближаясь к Жан-Пьеру и разглядывая его лицо в сумеречном свете проулка.
— Я Огюст Ренуар, пишу картины. Иногда становлюсь мсье Моне, бываю голландцем Рембрандтом. Весной — Жоржем Сера, а зимой — Тулуз-Лотреком: в борделях-то ведь тепло. А в музеях так хорошо, когда идет дождь и холодно.
— Старый дурак!
Мужчина повернулся и направился к улице, Виллье быстро заковылял за ним.
— Мсье! — крикнул он.
— Что тебе? — Мужчина остановился.
— Раз вы сообщили мне такую страшную весть, заплатите хоть семь франков.
— Почему это я должен тебе платить?
— Потому что вы украли у меня надежду.
— Украл что?..
— Надежду ожидания. Я ведь не спрашивал вас про Жоделя, это вы ко мне подошли. Откуда вы узнали, что я его ищу?
— Да ты же выкрикивал его имя.
— И этого было достаточно; чтобы вмешаться в мою жизнь и уничтожить надежду? Может, мне надо спросить, кто вы такой, мсье. Слишком уж вы богато одеты, чтоб быть приятелем моего друга Жоделя, сукин он сын! Вам-то что до Жоделя? Чего вы сюда явились?
— Да ты просто психопат, — сказал мужчина и полез в карман. — Вот тебе двадцать франков и извини, что отнял у тебя надежду.
— Ох, благодарю вас, мсье, благодарю!
Жан-Пьер подождал, когда любопытный незнакомец вышел на залитый солнцем тротуар, затем пробежал по проулку до угла и выглянул: тот подходил к машине, стоявшей метрах в двадцати вверх по улице. Снова прикинувшись полубезумным парижским бродягой, Виллье выскочил на улицу и, запрыгав, как шут, начал выкрикивать:
— Да пребудет с вами любовь Господня, да примет вас Иисус в свои объятия, мсье! Пусть врата небесного рая раскроются, чтобы...
— Отвяжись от меня, черт бы тебя побрал, старый пьяница!
«О, безусловно отвяжусь!» — подумал Жан-Пьер, запомнив номер отъезжающего «пежо».
— Как там погода, мистер Лэтем?
— Воздух не такой прохладный и чистый, как здесь, сержант, но ведь у вас самый дорогой воздушный кондиционер.
— Слишком уж нежный у нас народ. Хотите войти в наше хранилище секретов и отъявленной порнухи?
— А у вас демонстрируют извращения?
— За сотню франков с человека, но вас я впущу бесплатно.
— Я всегда знал, что можно положиться на морскую пехоту.
— Кстати, ребята хотят поблагодарить вас за выпивку, которую вы нам выставили в кафе на Гренель.
— Всегда к вашим услугам. Не знаешь ведь заранее, когда придет охота посмотреть порнуху... Вообще-то владельцы того заведения — мои давние друзья, а ваше присутствие несколько охлаждает пыл неприятных субъектов.
— Да, вы нам говорили. Мы тогда оделись, будто собрались в оперетту.
— Скажите, сержант, — перебил его Дру. — Вы знаете Карин де Фрис из отдела документации и справок?
— Только здороваемся и прощаемся, вот, пожалуй, и все. Она очень интересная девчонка, но, по-моему, старается это скрыть. Носит очки, которые весят, наверное, фунтов пять и одевается во все темное, не по-парижски.
— Она здесь недавно?
— Должно быть, месяца четыре, ее перевели к нам из НАТО. По слухам, она из тихонь и держится от всех в стороне, понимаете?
— Думаю, да... Ну, ладно, хранитель таинственных ключей, посадите меня в первый ряд.
— Вообще-то это как раз в первом ряду, третий кабинет справа. Ее фамилия — на двери.
— Вы туда заглядывали?
— Конечно, черт подери. Каждый вечер, когда эту дверь запирают, мы обходим все помещения, держа наготове оружие, на случай, если сюда проникли нежеланные гости.
— А-а, занимаетесь тайными операциями. Вам бы в кино выступать, в серьезных фильмах.
— Вашими бы устами да мед пить. Ужин из нескольких блюд, вино льется рекой, и все — для тринадцати морячков? А хозяин нервничает, бегает по залу и рассказывает всем, что мы — его лучшие друзья и чуть ли не американские родственники, готовые явиться со своими базуками в ту же минуту, как он позовет нас. Такой сценарий, да?
— Абсолютно невинное, без всякого подвоха, приглашение страстного поклонника морской пехоты.
— Нос у вас становится все длиннее, мистер Пиноккио.
— Вы ведь уже надорвали мой билет, так что впустите, пожалуйста.
Морской пехотинец нажал на кнопку, вмонтированную в его столик, и в стальной двери что-то громко щелкнуло.
— Входите во дворец Чародея, сэр.
Лэтем вошел в коридор, где тихо жужжали компьютеры. Отдел документации и справок размещался в кабинетах, находившихся по обеим сторонам центрального прохода. Как и в центре связи, все здесь было стерильно белое; с низкого потолка шел свет от толстых неоновых трубок. Лэтем подошел к третьей двери справа и увидел белую надпись в центре верхней панели: мадам де Фрис. Не мадемуазель, а мадам. Вдове де Фрис придется ответить на несколько вопросов, касающихся некоего Гарри Лэтема и его брата Дру. Он постучал.
— Войдите!
Лэтем открыл дверь. Лицо Карин де Фрис, сидевшей за столом у стены слева, выражало изумление.
— Вот уж не ожидала вас увидеть, — испуганно сказала она. — Простите, мне не следовало так уходить.
— Вы все превратно поняли, мадам. Это я должен перед вами извиниться. Я говорил с Витковски...
— Да, с полковником...
— А теперь пришел побеседовать с вами...
— Мне бы следовало догадаться, — перебила она. — Хорошо, давайте поговорим, мсье Лэтем, но не здесь. В другом месте.
— Почему? Я просмотрел то, что вы мне дали, — работа выполнена не просто хорошо, а великолепно. Я едва могу отличить пассив от актива, но вы объяснили все очень понятно.
— Благодарю. Однако вас привело сюда не это, правда?
— Что вы имеете в виду?
— В шести кварталах отсюда, если свернуть на восток с авеню Габриель, есть кафе «Le Sabre d'Orleans» — «Орлеанская сабля». Оно маленькое и не слишком посещаемое. Приходите туда через сорок пять минут. Я буду в кабинке в глубине зала.
— Не понимаю...
— Поймете.
— Ну и дыра, — прошептал он, усаживаясь напротив нее.
— L'obstination du francais[34], — заметила де Фрис. — Кстати, шептать незачем. Здесь нет никого, кому интересны наши дела.
— А кто же упрямец?
— Хозяин кафе. Ему предлагали большие деньги, но он отказывается продать свое заведение. Он человек богатый, а это кафе принадлежало его семье еще до того, как он разбогател. Он держит кафе, чтобы давать работу родственникам, один из них как раз направляется к нам — только не упадите.
К столику нетвердой походкой подошел пожилой, явно пьяный официант.
— Будете заказывать? Только еды у нас нет! — выпалил он.
— Шотландское виски, пожалуйста, — сказал Лэтем по-французски.
— Шотландского сегодня нет, — ответил, рыгнув, официант. — У нас хороший выбор вин и японская мура, которую тоже называют виски.
— Тогда белое вино. Шабли, если есть.
— Значит, белое.
— И мне тоже, — сказала Карин. Когда официант отошел, она заметила: — Теперь вы поняли, почему это кафе непопулярно.
— Его просто-напросто следует закрыть... Давайте поговорим. Ваш муж работал с моим братом в Восточном Берлине.
— Да.
— И это все, что вы можете сказать? Только «да»?
— Полковник же все вам сказал. Я не знала, что он работает в Париже, когда попросила перевести меня сюда. Выяснив это, я поняла, что разговор с вами неизбежен.
— Так вы перевелись из-за меня?
— Из-за того, что вы — брат Гарри Лэтема, которого мы с Фредериком считали очень близким другом.
— Вы так хорошо знаете Гарри?
— Фредди работал на него, хотя это нигде не зафиксировано.
— Подобное никогда не фиксируется.
— Даже коллеги Гарри, а уж тем более полковник Витковски и его военная разведка не знали, что Гарри — куратор моего мужа. Не было ни намека на их сотрудничество в этой области.
— Но ведь Витковски сказал мне, что они работали вместе!
— Как единомышленники — да, но не как агент и куратор. Сомневаюсь, что кто-то об этом подозревал.
— Это следовало держать в тайне даже от нашего начальства?
— Да.
— Почему?
— Из-за характера работы, которую так охотно, с таким энтузиазмом выполнял Фредерик для Гарри. Если бы в некоторых событиях был обнаружен американский след, это привело бы к ужасным последствиям.
— Ни одна из сторон не отличалась особой чистоплотностью, а порой и обе выглядели чудовищно. Что же могло нарушить это негативное равновесие?
— Думаю, убийства.
— Убивали и те, и другие.
— Но убивали крупных людей. — Глаза Карин расширились, они почти молили. — Как я понимаю, многие из убитых занимали высокое положение, это были немцы — фавориты Москвы, лидеры, отчитывавшиеся непосредственно перед Кремлем. Представьте, что мэров ваших крупных городов или губернаторов штатов Нью-Йорк или Калифорния убили советские агенты. Понимаете?
— Этого не могло бы произойти — подобные акции ничего не дают. Москва никогда бы не пошла на это.
— А здесь такое было, и Москва, кстати, весьма разумно не раздувала скандала.
— Не хотите же вы сказать, что мой брат, куратор вашего мужа, приказывал ему убивать таких людей? Это абсурд. Да история с «У-2» по сравнению с этим — детская забава. Я вам не верю, леди. Гарри слишком умен и опытен, чтобы устраивать такое — это вызвало бы массовые ответные акции в Штатах, дело покатилось бы к атомной войне, а этого никто не жаждет.
— Я же не говорила, что ваш брат приказывал моему мужу совершать такие акции.
— Что же вы говорили?
— Что такие акции совершались и что Гарри курировал Фредерика.
— Вы хотите сказать, что ваш муж...
— Да, — тихо сказала Карин де Фрис. — Фредди хорошо служил вашему брату, он так снюхался со Штази, что они устраивали приемы в честь торговца бриллиантами из Амстердама, который обогащал аппаратчиков. Потом выявилась схема: время и место убийства влиятельных восточных немцев, связанных с Кремлем, неизменно свидетельствовали, что это дело рук Фредерика. Мы с Гарри — порознь и вместе — спросили его об этом. Он, конечно, все отрицал. Его простодушное обаяние и находчивость убедили нас, что все это чистейшие совпадения.
— В этих делах не бывает совпадений.
— Мы это поняли за неделю, до падения Стены, когда Фредерика схватили. Под пытками и под действием медикаментов муж признался в убийствах. Гарри, один из первых профессионалов, проникших в штаб-квартиру Штази и начавших там обыск, пришел в ярость от смерти Фредди. Он знал, когда это случилось и что надо искать. Найдя копию допроса, он держал ее у себя, пока не отдал мне.
— Значит, ваш муж сражался в одиночку, и ни вы, ни мой брат его не раскусили.
— Надо было знать Фредди. Он имел основания для таких поступков. Он ненавидел воинствующих немцев, но это чувство не распространялось на терпимых, даже склонных к покаянию граждан Западной Германии. Видите ли, его деда и бабку расстреляли эсэсовцы на городской площади на виду у всех жителей. Они были виновны лишь в том, что принесли еду голодающим евреям, которых держали за колючей проволокой в поле, возле железнодорожного депо. Хуже всего, что в назидание непокорным жителям вместе с его дедом и бабкой расстреляли семерых невинных мужчин, а все они имели детей. Безумие, порожденное паникой, привело к тому, что на всю семью де Фрис легло клеймо. Родственники забрали Фредерика в Брюссель, ему лишь изредка разрешали видеть родителей, которые впоследствии одновременно покончили с собой. Я уверена, что страшные воспоминания преследовали Фредди до самой смерти.
Она умолкла. Пьяный официант принес вино, выплеснув часть из бокала на брюки Дру.
— Пошли отсюда, — сказал Дру. — За углом есть вполне приличная пивная.
— Я тоже ее знаю, но предпочла бы закончить разговор здесь.
— Почему? Здесь же отвратительно.
— По-моему, нам не стоит показываться вместе.
— Господи, да мы же вместе работаем. Кстати, почему вы ни разу не появлялись на наших посольских сборищах? Я уверен, что запомнил бы вас.
— Я не особенно люблю вечеринки, мсье Лэтем. Я живу очень уединенно и вполне счастливо.
— Одна?
— Таков мой выбор. Дру передернул плечами.
— Что ж, о'кей. Итак, вы увидели мое имя в списках, направленных нами в Гаагу, и попросили перевести вас сюда, потому что я брат Гарри. Зачем?
— Я же говорила вам, что прошла проверку в НАТО и имею допуск к самым секретным материалам. Полгода тому назад мне в руки попала памятная записка главнокомандующему, переданная по радио, по спецканалу, и, снедаемая любопытством, я, как и сегодня, прочла ее. В ней говорилось, что некоего Дру Лэтема — с полного согласия Кэ-д'Орсей — переводят в Париж для изучения «Германской проблемы». Не надо обладать богатым воображением, чтобы понять это, мсье. «Германская проблема» погубила моего мужа, и я хорошо помнила, как тепло отзывался о вас Гарри. Он очень не хотел, чтобы вы шли по его стопам, ибо считал вас человеком слишком горячим и лишенным способностей к языкам.
— Гарри завидует мне, потому что мама всегда больше любила меня.
— Вы шутите!
— Нет. Вообще-то мне кажется, она считала — и думает так по сей день, — что мы оба со странностями.
— Из-за вашей профессии?
— Нет, черт возьми, она не знает, кто мы, а у отца хватает ума не посвящать ее в это. Она убеждена, что мы работаем в Госдепартаменте, разъезжаем по всему свету, отлучаясь на многие месяцы, и огорчается, что мы не женаты: ей так хотелось бы побаловать внучат.
— Вполне естественно.
— Кроме тех случаев, когда у сыновей такие необычные профессии.
— Гарри, однако, признавал, что вы человек очень сильный и достаточно умный.
— Достаточно умный?.. Опять зависть. Я получал добавку к стипендии в колледже за то, что в подготовительном классе хорошо играл в хоккей, а он не мог даже стоять на коньках.
— Вы опять шутите.
— Нет, так оно и было.
— Вы учились на стипендию?
— Иначе мы вообще не могли бы учиться. Наш отец был доктором археологии, и что ему это дало? Участие в раскопках от Аризоны до древнего Ирака. Национальное географическое общество и Клуб следопытов оплачивали его поездки, но не помогали ему содержать жену и детей. Когда появились фильмы о раскопках, мы с Гарри смеялись и говорили: ну, кому нужна «Разрушенная арка», лучше бы рассказали о том, где дети Индианы Джонса!
— Ваш пример выше моего понимания, хотя в чем проблема, я поняла.
— Наш отец имел собственность, так что мы не были совсем уж без средств. Это не богатство, конечно, но средний достаток. Так что нам необходима была стипендия... Ну вот, теперь вы выслушали историю моей жизни, а я узнал больше чем надо о вашем муже... Расскажите же о себе! Откуда вы взялись — сошли с картины, миссис де Фрис?
— Это не имеет значения...
— Нет, имеет, вот этого я как раз и не могу принять. Если хотите и дальше продвигаться по служебной лестнице, особенно в отдел документации и справок, лучше выкладывайте все.
— Значит, вы не поверили ни слову из того, что я вам говорила...
— Я вижу, что лежит на поверхности. Это подтвердил и Витковски. Но сомневаюсь в том, что кроется глубже.
— Тогда убирайтесь к черту, мсье. — Карин де Фрис поднялась из-за столика.
К ним снова подошел официант.
— Не вы ли мсье Латам?
— Лэтем? Да, это я.
— Вас просят к телефону. Прибавьте к счету тридцать франков.
— Побудьте здесь, — сказал Дру. — Я сообщу центру связи, где меня найти.
— А почему я должна тут торчать?
— Потому что я хочу, чтобы вы остались, действительно хочу. — Лэтем поднялся и быстро направился к телефону, стоявшему в конце пустой стойки бара. — Это Лэтем.
— Говорит Дурбейн, — услышал он. — Соединяю вас по непрослушиваемой линии с директором Соренсоном в Вашингтоне. Все проверено на обоих концах. Говорите.
— Дру?
— Да, сэр...
— Мы наконец получили известие о Гарри. Он жив!
— Где он?
— Если мы верно определили, где-то в Хаусрюкских Альпах. Звонили антинацисты из Обернберга, сказали, что устраивают его побег, и просили не занимать наши надежные линии между Пассау и Бургенхаузеном. Они отказались себя назвать, но это несомненно правда.
— Слава Богу! — с облегчением выдохнул Лэтем.
— Не радуйся раньше времени! Они сказали, что ему предстоит пройти почти двенадцать миль по заснеженным горам, прежде чем он доберется до них.
— Вы не знаете Гарри. Он доберется. Я, может, и сильнее, но он всегда был выносливее меня.
— При чем тут это?
— Не важно. Я возвращаюсь в посольство и буду ждать. — Лэтем положил трубку и вернулся к столику. Де Фрис там уже не было.
Глава 5
Жан-Пьер побрел на набережную Тюильри, останавливаясь в каждой темной улочке и покидая ее без всякого результата.
— Старик Жодель — свинья! Никогда не угостит вином!
— Треплется, будто у него друзья во властях — где же они, эти друзья?
— Болтает, что знаменитый актер — его сын, вот дерьмо?
— Я вот спился, и плевать мне на все, но дружкам своим я не вру. Только добравшись до грузовых пристаней выше моста Альма, Жан-Пьер услышал от одной старой бродяжки то, что немного приободрило его.
— Жодель, конечно, сумасшедший, да только ко мне хорошо относится. Приносит мне цветы — краденые, сам понимаешь, и называет меня великой актрисой. Представляешь?
— Да, мадам, представляю.
— Значит, и ты такой же сумасшедший.
— Возможно, но вы и впрямь прелестны.
— Ай! Глаза-то у тебя! Синие, как небо! Может, это его призрак явился!
— Разве он умер?
— Кто знает? А ты-то кто?
Наконец, много часов спустя, когда солнце уже зашло за высокие здания Трокадеро, Жан-Пьер услышал в одном проулке, более темном, чем все предыдущие, нечто иное.
— Кто это говорит о моем друге Жоделе?
— Я! — крикнул Виллье, углубляясь во тьму узкого проулка. — А ты его друг? — спросил он, опускаясь на колени рядом с лежащим лохматым бродягой. — Мне надо отыскать Жоделя, — продолжал Жан-Пьер, — я заплачу тому, кто мне поможет. Вот, смотри! Пятьдесят франков.
— Давненько я не видал таких денег.
— Ну, гляди. Так где Жодель, куда он пошел?
— Он сказал, это секрет...
— Но от тебя-то он ведь не скрыл.
— Ну да, мы с ним как братья...
— А я его сын. Так скажи мне.
— В долину Луары, к страшному человеку в долине Луары, больше я ничего не знаю, — прошептал бродяга. — Никому не известно, кто этот человек.
Внезапно в освещенном солнцем конце проулка возник силуэт. Жан-Пьер, поднявшись с колен, увидел, что это мужчина такого же роста, как он.
— Почему ты расспрашиваешь про старика Жоделя? — спросил незнакомец.
— Мне надо найти его, мсье, — ответил Виллье дрожащим, хриплым голосом. — Он мне должен, понимаете, и я ищу его уже три дня.
— Боюсь, ты ничего не получишь. Ты что, газет не читал?
— С чего это мне тратиться на газеты? А посмотреть комиксы и посмеяться я могу, подобрав вчерашнюю газету или хоть старую.
— Бродяга, которого опознали как Жоделя, застрелился вчера вечером в театре.
— Ах, мерзавец! Да ведь он должен мне семь франков!
— Кто ты, старик? — спросил незнакомец, приближаясь к Жан-Пьеру и разглядывая его лицо в сумеречном свете проулка.
— Я Огюст Ренуар, пишу картины. Иногда становлюсь мсье Моне, бываю голландцем Рембрандтом. Весной — Жоржем Сера, а зимой — Тулуз-Лотреком: в борделях-то ведь тепло. А в музеях так хорошо, когда идет дождь и холодно.
— Старый дурак!
Мужчина повернулся и направился к улице, Виллье быстро заковылял за ним.
— Мсье! — крикнул он.
— Что тебе? — Мужчина остановился.
— Раз вы сообщили мне такую страшную весть, заплатите хоть семь франков.
— Почему это я должен тебе платить?
— Потому что вы украли у меня надежду.
— Украл что?..
— Надежду ожидания. Я ведь не спрашивал вас про Жоделя, это вы ко мне подошли. Откуда вы узнали, что я его ищу?
— Да ты же выкрикивал его имя.
— И этого было достаточно; чтобы вмешаться в мою жизнь и уничтожить надежду? Может, мне надо спросить, кто вы такой, мсье. Слишком уж вы богато одеты, чтоб быть приятелем моего друга Жоделя, сукин он сын! Вам-то что до Жоделя? Чего вы сюда явились?
— Да ты просто психопат, — сказал мужчина и полез в карман. — Вот тебе двадцать франков и извини, что отнял у тебя надежду.
— Ох, благодарю вас, мсье, благодарю!
Жан-Пьер подождал, когда любопытный незнакомец вышел на залитый солнцем тротуар, затем пробежал по проулку до угла и выглянул: тот подходил к машине, стоявшей метрах в двадцати вверх по улице. Снова прикинувшись полубезумным парижским бродягой, Виллье выскочил на улицу и, запрыгав, как шут, начал выкрикивать:
— Да пребудет с вами любовь Господня, да примет вас Иисус в свои объятия, мсье! Пусть врата небесного рая раскроются, чтобы...
— Отвяжись от меня, черт бы тебя побрал, старый пьяница!
«О, безусловно отвяжусь!» — подумал Жан-Пьер, запомнив номер отъезжающего «пежо».
* * *
В конце дня Лэтем во второй раз за восемнадцать часов сел в лифт, доставивший его в подвальный этаж посольства. Он направился не в центр связи, а в святая святых — отдел документации и справок. За столиком справа от стальной двери сидел морской пехотинец; узнав Дру, он улыбнулся.— Как там погода, мистер Лэтем?
— Воздух не такой прохладный и чистый, как здесь, сержант, но ведь у вас самый дорогой воздушный кондиционер.
— Слишком уж нежный у нас народ. Хотите войти в наше хранилище секретов и отъявленной порнухи?
— А у вас демонстрируют извращения?
— За сотню франков с человека, но вас я впущу бесплатно.
— Я всегда знал, что можно положиться на морскую пехоту.
— Кстати, ребята хотят поблагодарить вас за выпивку, которую вы нам выставили в кафе на Гренель.
— Всегда к вашим услугам. Не знаешь ведь заранее, когда придет охота посмотреть порнуху... Вообще-то владельцы того заведения — мои давние друзья, а ваше присутствие несколько охлаждает пыл неприятных субъектов.
— Да, вы нам говорили. Мы тогда оделись, будто собрались в оперетту.
— Скажите, сержант, — перебил его Дру. — Вы знаете Карин де Фрис из отдела документации и справок?
— Только здороваемся и прощаемся, вот, пожалуй, и все. Она очень интересная девчонка, но, по-моему, старается это скрыть. Носит очки, которые весят, наверное, фунтов пять и одевается во все темное, не по-парижски.
— Она здесь недавно?
— Должно быть, месяца четыре, ее перевели к нам из НАТО. По слухам, она из тихонь и держится от всех в стороне, понимаете?
— Думаю, да... Ну, ладно, хранитель таинственных ключей, посадите меня в первый ряд.
— Вообще-то это как раз в первом ряду, третий кабинет справа. Ее фамилия — на двери.
— Вы туда заглядывали?
— Конечно, черт подери. Каждый вечер, когда эту дверь запирают, мы обходим все помещения, держа наготове оружие, на случай, если сюда проникли нежеланные гости.
— А-а, занимаетесь тайными операциями. Вам бы в кино выступать, в серьезных фильмах.
— Вашими бы устами да мед пить. Ужин из нескольких блюд, вино льется рекой, и все — для тринадцати морячков? А хозяин нервничает, бегает по залу и рассказывает всем, что мы — его лучшие друзья и чуть ли не американские родственники, готовые явиться со своими базуками в ту же минуту, как он позовет нас. Такой сценарий, да?
— Абсолютно невинное, без всякого подвоха, приглашение страстного поклонника морской пехоты.
— Нос у вас становится все длиннее, мистер Пиноккио.
— Вы ведь уже надорвали мой билет, так что впустите, пожалуйста.
Морской пехотинец нажал на кнопку, вмонтированную в его столик, и в стальной двери что-то громко щелкнуло.
— Входите во дворец Чародея, сэр.
Лэтем вошел в коридор, где тихо жужжали компьютеры. Отдел документации и справок размещался в кабинетах, находившихся по обеим сторонам центрального прохода. Как и в центре связи, все здесь было стерильно белое; с низкого потолка шел свет от толстых неоновых трубок. Лэтем подошел к третьей двери справа и увидел белую надпись в центре верхней панели: мадам де Фрис. Не мадемуазель, а мадам. Вдове де Фрис придется ответить на несколько вопросов, касающихся некоего Гарри Лэтема и его брата Дру. Он постучал.
— Войдите!
Лэтем открыл дверь. Лицо Карин де Фрис, сидевшей за столом у стены слева, выражало изумление.
— Вот уж не ожидала вас увидеть, — испуганно сказала она. — Простите, мне не следовало так уходить.
— Вы все превратно поняли, мадам. Это я должен перед вами извиниться. Я говорил с Витковски...
— Да, с полковником...
— А теперь пришел побеседовать с вами...
— Мне бы следовало догадаться, — перебила она. — Хорошо, давайте поговорим, мсье Лэтем, но не здесь. В другом месте.
— Почему? Я просмотрел то, что вы мне дали, — работа выполнена не просто хорошо, а великолепно. Я едва могу отличить пассив от актива, но вы объяснили все очень понятно.
— Благодарю. Однако вас привело сюда не это, правда?
— Что вы имеете в виду?
— В шести кварталах отсюда, если свернуть на восток с авеню Габриель, есть кафе «Le Sabre d'Orleans» — «Орлеанская сабля». Оно маленькое и не слишком посещаемое. Приходите туда через сорок пять минут. Я буду в кабинке в глубине зала.
— Не понимаю...
— Поймете.
* * *
Ровно через сорок семь минут Дру вошел в маленькое захудалое кафе в стороне от авеню Габриель и, вглядываясь в полумрак, подивился тому, что в одном из самых дорогих районов города находится столь убогое заведение. Он нашел Карин де Фрис в самой дальней кабинке.— Ну и дыра, — прошептал он, усаживаясь напротив нее.
— L'obstination du francais[34], — заметила де Фрис. — Кстати, шептать незачем. Здесь нет никого, кому интересны наши дела.
— А кто же упрямец?
— Хозяин кафе. Ему предлагали большие деньги, но он отказывается продать свое заведение. Он человек богатый, а это кафе принадлежало его семье еще до того, как он разбогател. Он держит кафе, чтобы давать работу родственникам, один из них как раз направляется к нам — только не упадите.
К столику нетвердой походкой подошел пожилой, явно пьяный официант.
— Будете заказывать? Только еды у нас нет! — выпалил он.
— Шотландское виски, пожалуйста, — сказал Лэтем по-французски.
— Шотландского сегодня нет, — ответил, рыгнув, официант. — У нас хороший выбор вин и японская мура, которую тоже называют виски.
— Тогда белое вино. Шабли, если есть.
— Значит, белое.
— И мне тоже, — сказала Карин. Когда официант отошел, она заметила: — Теперь вы поняли, почему это кафе непопулярно.
— Его просто-напросто следует закрыть... Давайте поговорим. Ваш муж работал с моим братом в Восточном Берлине.
— Да.
— И это все, что вы можете сказать? Только «да»?
— Полковник же все вам сказал. Я не знала, что он работает в Париже, когда попросила перевести меня сюда. Выяснив это, я поняла, что разговор с вами неизбежен.
— Так вы перевелись из-за меня?
— Из-за того, что вы — брат Гарри Лэтема, которого мы с Фредериком считали очень близким другом.
— Вы так хорошо знаете Гарри?
— Фредди работал на него, хотя это нигде не зафиксировано.
— Подобное никогда не фиксируется.
— Даже коллеги Гарри, а уж тем более полковник Витковски и его военная разведка не знали, что Гарри — куратор моего мужа. Не было ни намека на их сотрудничество в этой области.
— Но ведь Витковски сказал мне, что они работали вместе!
— Как единомышленники — да, но не как агент и куратор. Сомневаюсь, что кто-то об этом подозревал.
— Это следовало держать в тайне даже от нашего начальства?
— Да.
— Почему?
— Из-за характера работы, которую так охотно, с таким энтузиазмом выполнял Фредерик для Гарри. Если бы в некоторых событиях был обнаружен американский след, это привело бы к ужасным последствиям.
— Ни одна из сторон не отличалась особой чистоплотностью, а порой и обе выглядели чудовищно. Что же могло нарушить это негативное равновесие?
— Думаю, убийства.
— Убивали и те, и другие.
— Но убивали крупных людей. — Глаза Карин расширились, они почти молили. — Как я понимаю, многие из убитых занимали высокое положение, это были немцы — фавориты Москвы, лидеры, отчитывавшиеся непосредственно перед Кремлем. Представьте, что мэров ваших крупных городов или губернаторов штатов Нью-Йорк или Калифорния убили советские агенты. Понимаете?
— Этого не могло бы произойти — подобные акции ничего не дают. Москва никогда бы не пошла на это.
— А здесь такое было, и Москва, кстати, весьма разумно не раздувала скандала.
— Не хотите же вы сказать, что мой брат, куратор вашего мужа, приказывал ему убивать таких людей? Это абсурд. Да история с «У-2» по сравнению с этим — детская забава. Я вам не верю, леди. Гарри слишком умен и опытен, чтобы устраивать такое — это вызвало бы массовые ответные акции в Штатах, дело покатилось бы к атомной войне, а этого никто не жаждет.
— Я же не говорила, что ваш брат приказывал моему мужу совершать такие акции.
— Что же вы говорили?
— Что такие акции совершались и что Гарри курировал Фредерика.
— Вы хотите сказать, что ваш муж...
— Да, — тихо сказала Карин де Фрис. — Фредди хорошо служил вашему брату, он так снюхался со Штази, что они устраивали приемы в честь торговца бриллиантами из Амстердама, который обогащал аппаратчиков. Потом выявилась схема: время и место убийства влиятельных восточных немцев, связанных с Кремлем, неизменно свидетельствовали, что это дело рук Фредерика. Мы с Гарри — порознь и вместе — спросили его об этом. Он, конечно, все отрицал. Его простодушное обаяние и находчивость убедили нас, что все это чистейшие совпадения.
— В этих делах не бывает совпадений.
— Мы это поняли за неделю, до падения Стены, когда Фредерика схватили. Под пытками и под действием медикаментов муж признался в убийствах. Гарри, один из первых профессионалов, проникших в штаб-квартиру Штази и начавших там обыск, пришел в ярость от смерти Фредди. Он знал, когда это случилось и что надо искать. Найдя копию допроса, он держал ее у себя, пока не отдал мне.
— Значит, ваш муж сражался в одиночку, и ни вы, ни мой брат его не раскусили.
— Надо было знать Фредди. Он имел основания для таких поступков. Он ненавидел воинствующих немцев, но это чувство не распространялось на терпимых, даже склонных к покаянию граждан Западной Германии. Видите ли, его деда и бабку расстреляли эсэсовцы на городской площади на виду у всех жителей. Они были виновны лишь в том, что принесли еду голодающим евреям, которых держали за колючей проволокой в поле, возле железнодорожного депо. Хуже всего, что в назидание непокорным жителям вместе с его дедом и бабкой расстреляли семерых невинных мужчин, а все они имели детей. Безумие, порожденное паникой, привело к тому, что на всю семью де Фрис легло клеймо. Родственники забрали Фредерика в Брюссель, ему лишь изредка разрешали видеть родителей, которые впоследствии одновременно покончили с собой. Я уверена, что страшные воспоминания преследовали Фредди до самой смерти.
Она умолкла. Пьяный официант принес вино, выплеснув часть из бокала на брюки Дру.
— Пошли отсюда, — сказал Дру. — За углом есть вполне приличная пивная.
— Я тоже ее знаю, но предпочла бы закончить разговор здесь.
— Почему? Здесь же отвратительно.
— По-моему, нам не стоит показываться вместе.
— Господи, да мы же вместе работаем. Кстати, почему вы ни разу не появлялись на наших посольских сборищах? Я уверен, что запомнил бы вас.
— Я не особенно люблю вечеринки, мсье Лэтем. Я живу очень уединенно и вполне счастливо.
— Одна?
— Таков мой выбор. Дру передернул плечами.
— Что ж, о'кей. Итак, вы увидели мое имя в списках, направленных нами в Гаагу, и попросили перевести вас сюда, потому что я брат Гарри. Зачем?
— Я же говорила вам, что прошла проверку в НАТО и имею допуск к самым секретным материалам. Полгода тому назад мне в руки попала памятная записка главнокомандующему, переданная по радио, по спецканалу, и, снедаемая любопытством, я, как и сегодня, прочла ее. В ней говорилось, что некоего Дру Лэтема — с полного согласия Кэ-д'Орсей — переводят в Париж для изучения «Германской проблемы». Не надо обладать богатым воображением, чтобы понять это, мсье. «Германская проблема» погубила моего мужа, и я хорошо помнила, как тепло отзывался о вас Гарри. Он очень не хотел, чтобы вы шли по его стопам, ибо считал вас человеком слишком горячим и лишенным способностей к языкам.
— Гарри завидует мне, потому что мама всегда больше любила меня.
— Вы шутите!
— Нет. Вообще-то мне кажется, она считала — и думает так по сей день, — что мы оба со странностями.
— Из-за вашей профессии?
— Нет, черт возьми, она не знает, кто мы, а у отца хватает ума не посвящать ее в это. Она убеждена, что мы работаем в Госдепартаменте, разъезжаем по всему свету, отлучаясь на многие месяцы, и огорчается, что мы не женаты: ей так хотелось бы побаловать внучат.
— Вполне естественно.
— Кроме тех случаев, когда у сыновей такие необычные профессии.
— Гарри, однако, признавал, что вы человек очень сильный и достаточно умный.
— Достаточно умный?.. Опять зависть. Я получал добавку к стипендии в колледже за то, что в подготовительном классе хорошо играл в хоккей, а он не мог даже стоять на коньках.
— Вы опять шутите.
— Нет, так оно и было.
— Вы учились на стипендию?
— Иначе мы вообще не могли бы учиться. Наш отец был доктором археологии, и что ему это дало? Участие в раскопках от Аризоны до древнего Ирака. Национальное географическое общество и Клуб следопытов оплачивали его поездки, но не помогали ему содержать жену и детей. Когда появились фильмы о раскопках, мы с Гарри смеялись и говорили: ну, кому нужна «Разрушенная арка», лучше бы рассказали о том, где дети Индианы Джонса!
— Ваш пример выше моего понимания, хотя в чем проблема, я поняла.
— Наш отец имел собственность, так что мы не были совсем уж без средств. Это не богатство, конечно, но средний достаток. Так что нам необходима была стипендия... Ну вот, теперь вы выслушали историю моей жизни, а я узнал больше чем надо о вашем муже... Расскажите же о себе! Откуда вы взялись — сошли с картины, миссис де Фрис?
— Это не имеет значения...
— Нет, имеет, вот этого я как раз и не могу принять. Если хотите и дальше продвигаться по служебной лестнице, особенно в отдел документации и справок, лучше выкладывайте все.
— Значит, вы не поверили ни слову из того, что я вам говорила...
— Я вижу, что лежит на поверхности. Это подтвердил и Витковски. Но сомневаюсь в том, что кроется глубже.
— Тогда убирайтесь к черту, мсье. — Карин де Фрис поднялась из-за столика.
К ним снова подошел официант.
— Не вы ли мсье Латам?
— Лэтем? Да, это я.
— Вас просят к телефону. Прибавьте к счету тридцать франков.
— Побудьте здесь, — сказал Дру. — Я сообщу центру связи, где меня найти.
— А почему я должна тут торчать?
— Потому что я хочу, чтобы вы остались, действительно хочу. — Лэтем поднялся и быстро направился к телефону, стоявшему в конце пустой стойки бара. — Это Лэтем.
— Говорит Дурбейн, — услышал он. — Соединяю вас по непрослушиваемой линии с директором Соренсоном в Вашингтоне. Все проверено на обоих концах. Говорите.
— Дру?
— Да, сэр...
— Мы наконец получили известие о Гарри. Он жив!
— Где он?
— Если мы верно определили, где-то в Хаусрюкских Альпах. Звонили антинацисты из Обернберга, сказали, что устраивают его побег, и просили не занимать наши надежные линии между Пассау и Бургенхаузеном. Они отказались себя назвать, но это несомненно правда.
— Слава Богу! — с облегчением выдохнул Лэтем.
— Не радуйся раньше времени! Они сказали, что ему предстоит пройти почти двенадцать миль по заснеженным горам, прежде чем он доберется до них.
— Вы не знаете Гарри. Он доберется. Я, может, и сильнее, но он всегда был выносливее меня.
— При чем тут это?
— Не важно. Я возвращаюсь в посольство и буду ждать. — Лэтем положил трубку и вернулся к столику. Де Фрис там уже не было.
Глава 5
Колонна пробиралась по снегу, и длинные вечерние тени ложились на гряду гор. Путь освещали лишь фары двух больших грузовиков и карманные фонарики охраны. Чувствуя, что боль в голове постепенно проходит, Гарри Лэтем спрыгнул с грузовика возле моста через пропасть, по дну которой текла река Зальцах. Он сбежит! Перейдя через узкий мост, он найдет дорогу, ибо запомнил ее, да и оставил знаки; к тому же он тысячу раз восстанавливал ее в памяти во время своей так называемой «госпитализации», пока на самом деле его держали заложником. Но оставаться в грузовике, где он спрятался, Лэтем больше не мог; грузовики обыскивали, проверяя каждый предмет по накладной. Теперь он присоединился к колонне «ростков жизни», которые слепо шагали в свое неопределенное будущее, чтобы распространиться по Германии и по всей Европе. Пока они пели песни о чистоте крови, о правом деле арийцев и о том, что всех, не принадлежавших к расе господ, уничтожат. Шагая по мосту, Гарри пел громче всех. Еще несколько секунд!
Наконец-то! Колонна свернула вправо, в снежную ночь, а Гарри согнулся и, воспользовавшись внезапно повалившим снегом, нырнул влево. Зоркий охранник заметил его и вскинул пистолет.
— Nein! — тихо сказал рейхсфюрер, командовавший группой, схватив солдата за руку. — Verboten. Ist schon gut![35]
А человек по кличке Шмель пробирался по глубокому, до колен, снегу, на который никто до него не ступал, и, с трудом переводя дух, надеялся вот-вот увидеть знаки, сделанные несколько недель назад, когда он шел в тайную долину. Теперь ему казалось, что с тех пор прошли годы. Вот наконец! Две сломанные веточки на маленькой сосенке, которые возродятся только весной. Деревцо стояло слева, следующий знак будет справа по диагонали, на спуске... Ярдов через триста, чувствуя, как у него пылает лицо и замерзают ноги, Лэтем увидел его! Он надломил ветку альпийской ели — она так и осталась висеть и засохла, лишенная соков. Горная дорога, соединявшая две альпийские деревни, была меньше чем в пяти милях отсюда, и идти надо почти все время вниз. Он доберется. Должен добраться!
И Гарри наконец добрался, едва передвигая ноги и совсем закоченев. От боли он согнулся в три погибели. Сев на дорогу, Гарри принялся растирать ноги сквозь промерзшие, стоявшие колом брюки, как вдруг появился грузовик. Лэтем заставил себя подняться, шатаясь, вышел на середину дороги и отчаянно замахал руками в свете фар. Грузовик остановился.
— Hilfe![36]— сказал по-немецки Лэтем. — Моя машина свалилась в пропасть!
— Можете ничего не объяснять. — Бородатый шофер говорил по-английски с акцентом. — Я поджидал вас. Последние три дня я каждый час курсирую по этой дороге.
— Кто вы? — спросил Гарри, залезая в кабину.
— Ваше избавление, как сказали бы англичане, — с усмешкой ответил шофер.
— Вы знали, что я сбегу?
— У нас есть осведомительница в тайной долине, хотя мы понятия не имеем, где эта долина находится. Эту женщину, как и всех, привезли туда с завязанными глазами.
— Откуда же она про меня узнала?
— Она работает медсестрой в тамошней больнице, а иногда ее посылают трахаться с каким-нибудь братом арийцем, чтобы производить новые «ростки будущего». Она наблюдала за вами, видела, как вы складывали бумажки и зашивали в одежду...
— Но как же ей это удалось? — прервал его Лэтем-Лесситер.
— В ваших комнатах установлены скрытые камеры.
— А как она сообщила об этом вам?
— Всем «росткам будущего» разрешено — даже приказано — поддерживать связь с родителями или родственниками и сообщать им всякие небылицы, объясняющие их отсутствие. Оберфюреры боятся, что без таких объяснений все выяснится, как было с вашими американскими сектами, которые пытались забаррикадироваться в горах и долинах. И вот наша медсестра связалась со своими «родителями» и с помощью кода сообщила, что американец готовится бежать — срок неизвестен, но намерение не оставляет сомнений.
— Мне удалось уйти благодаря эвакуации — только и всего.
— Так или иначе вы здесь, на пути в Бургенхаузен. Там из нашей скромной штаб-квартиры вы сможете связаться с кем захотите. Понимаете, мы — антинейцы.
— Кто-кто?
— Мы антиподы Каракаллы, убившего двадцать тысяч римлян, которые, по свидетельству историка Дио Кассия, выступили против его деспотического правления.
— Я слышал о Каракалле и о Дио Кассии тоже, но все же не понимаю вас.
— Стало быть, вы плохо знаете римскую историю.
— Ошибаетесь.
— Ну хорошо, переведем это в другой, современный контекст, ja?
— Как вам угодно.
— Наше название по-английски произносится антиниос, ja?
— О'кей.
— Замените «ниос» на «неос», о'кей?
— Так.
— Что получилось? Антинеос, так? Антинеонацисты. Вот кто мы!
— Почему же вы скрываетесь под таким непонятным названием?
— А почему они скрываются под именем «Братство»?
— Да как это связано?
— Скрытности должна противостоять скрытность!
— Но почему? Вы же легальная организация.
— Мы сражаемся с нашими врагами на земле и под землей.
— Я был среди них, — сказал Гарри Лэтем, откидываясь на спинку сиденья. — И все равно я вас не понимаю.
— Мы ведь обо всем поговорили, — ответила она.
— Осталось много неясного, и вы это знаете.
— Проверьте, пожалуйста, мое досье, и если вас что-то смутит, сообщите об этом.
— Не мелите ерунду! Гарри жив! Пробыв три года в мышеловке, он вырвался на свободу и возвращается!
— Mon Dieu! Вы и представить себе не можете, как я рада, какое это для меня облегчение!
Наконец-то! Колонна свернула вправо, в снежную ночь, а Гарри согнулся и, воспользовавшись внезапно повалившим снегом, нырнул влево. Зоркий охранник заметил его и вскинул пистолет.
— Nein! — тихо сказал рейхсфюрер, командовавший группой, схватив солдата за руку. — Verboten. Ist schon gut![35]
А человек по кличке Шмель пробирался по глубокому, до колен, снегу, на который никто до него не ступал, и, с трудом переводя дух, надеялся вот-вот увидеть знаки, сделанные несколько недель назад, когда он шел в тайную долину. Теперь ему казалось, что с тех пор прошли годы. Вот наконец! Две сломанные веточки на маленькой сосенке, которые возродятся только весной. Деревцо стояло слева, следующий знак будет справа по диагонали, на спуске... Ярдов через триста, чувствуя, как у него пылает лицо и замерзают ноги, Лэтем увидел его! Он надломил ветку альпийской ели — она так и осталась висеть и засохла, лишенная соков. Горная дорога, соединявшая две альпийские деревни, была меньше чем в пяти милях отсюда, и идти надо почти все время вниз. Он доберется. Должен добраться!
И Гарри наконец добрался, едва передвигая ноги и совсем закоченев. От боли он согнулся в три погибели. Сев на дорогу, Гарри принялся растирать ноги сквозь промерзшие, стоявшие колом брюки, как вдруг появился грузовик. Лэтем заставил себя подняться, шатаясь, вышел на середину дороги и отчаянно замахал руками в свете фар. Грузовик остановился.
— Hilfe![36]— сказал по-немецки Лэтем. — Моя машина свалилась в пропасть!
— Можете ничего не объяснять. — Бородатый шофер говорил по-английски с акцентом. — Я поджидал вас. Последние три дня я каждый час курсирую по этой дороге.
— Кто вы? — спросил Гарри, залезая в кабину.
— Ваше избавление, как сказали бы англичане, — с усмешкой ответил шофер.
— Вы знали, что я сбегу?
— У нас есть осведомительница в тайной долине, хотя мы понятия не имеем, где эта долина находится. Эту женщину, как и всех, привезли туда с завязанными глазами.
— Откуда же она про меня узнала?
— Она работает медсестрой в тамошней больнице, а иногда ее посылают трахаться с каким-нибудь братом арийцем, чтобы производить новые «ростки будущего». Она наблюдала за вами, видела, как вы складывали бумажки и зашивали в одежду...
— Но как же ей это удалось? — прервал его Лэтем-Лесситер.
— В ваших комнатах установлены скрытые камеры.
— А как она сообщила об этом вам?
— Всем «росткам будущего» разрешено — даже приказано — поддерживать связь с родителями или родственниками и сообщать им всякие небылицы, объясняющие их отсутствие. Оберфюреры боятся, что без таких объяснений все выяснится, как было с вашими американскими сектами, которые пытались забаррикадироваться в горах и долинах. И вот наша медсестра связалась со своими «родителями» и с помощью кода сообщила, что американец готовится бежать — срок неизвестен, но намерение не оставляет сомнений.
— Мне удалось уйти благодаря эвакуации — только и всего.
— Так или иначе вы здесь, на пути в Бургенхаузен. Там из нашей скромной штаб-квартиры вы сможете связаться с кем захотите. Понимаете, мы — антинейцы.
— Кто-кто?
— Мы антиподы Каракаллы, убившего двадцать тысяч римлян, которые, по свидетельству историка Дио Кассия, выступили против его деспотического правления.
— Я слышал о Каракалле и о Дио Кассии тоже, но все же не понимаю вас.
— Стало быть, вы плохо знаете римскую историю.
— Ошибаетесь.
— Ну хорошо, переведем это в другой, современный контекст, ja?
— Как вам угодно.
— Наше название по-английски произносится антиниос, ja?
— О'кей.
— Замените «ниос» на «неос», о'кей?
— Так.
— Что получилось? Антинеос, так? Антинеонацисты. Вот кто мы!
— Почему же вы скрываетесь под таким непонятным названием?
— А почему они скрываются под именем «Братство»?
— Да как это связано?
— Скрытности должна противостоять скрытность!
— Но почему? Вы же легальная организация.
— Мы сражаемся с нашими врагами на земле и под землей.
— Я был среди них, — сказал Гарри Лэтем, откидываясь на спинку сиденья. — И все равно я вас не понимаю.
* * *
— Почему вы ушли? — спросил Дру у Карин де Фрис, узнав номер ее телефона в службе безопасности.— Мы ведь обо всем поговорили, — ответила она.
— Осталось много неясного, и вы это знаете.
— Проверьте, пожалуйста, мое досье, и если вас что-то смутит, сообщите об этом.
— Не мелите ерунду! Гарри жив! Пробыв три года в мышеловке, он вырвался на свободу и возвращается!
— Mon Dieu! Вы и представить себе не можете, как я рада, какое это для меня облегчение!