Страница:
— Да, да, — нетерпеливо проговорил Дру.
— Мне чрезвычайно трудно поверить, что Гарри одурачили, а о перевербовке вообще не может быть речи.
— Согласен, — сказал Лэтем.
— Итак, чем мы располагаем? Если эта женщина, ваш друг, говорит правду, значит, кто-то проник в Управление, и совершенно очевидно, что либо во французской разведке, либо в нашей есть человек, который, заметив имя Моро, перестал доверять мне.
— Вот этоуж нелепость! — воскликнул Дру и тотчас же понизил голос, заметив, как те, кто сидел за столиками перед его кабинкой, повернули к нему головы.
— Признаюсь, это серьезный удар.
— Я позвоню Гарри в Лондон и расскажу, что мы думаем.
— Но ведь он затворник.
— Только не для меня. Знаете, когда-то — ему в ту пору было четырнадцать, а мне восемь — он решил избавиться от меня, чтобы прочитать одну из этих чертовых книг, залез на дерево и застрял там. Я пообещал снять его, но лишь при одном условии — если он пообещает никогда больше меня не избегать. Он очень боялся слезать, понимаете?
— Да, перед такими клятвами бледнеют все секреты мира.
— Если свяжетесь с ним, ради Бога, сообщите мне. Если же не сможете... у меня язык не поворачивается произнести это, но выполняйте приказ посла. Сотрудничайте с Клодом, но держите язык за зубами.
Дру нажал кнопку «Finis», затем «Parlez» и набрал новый номер. Телефонистка в отеле «Глостер» в Лондоне сообщила, что мистера Уэнделла Мосса в его номере нет. Лэтем оставил короткое послание: «Позвони в Париж. Непременно».
Тут появилась Карин де Фрис и направилась к нему.
— Слава Богу, вы здесь! — воскликнула она и, быстро опустившись на стул, заговорила напряженным шепотом: — И на улице, и в посольстве все в страшном волнении. Французская правительственная машина подверглась нападению террористов неподалеку от нас, на авеню Габриель. — Карин внезапно умолкла, заметив серьезный взгляд Дру. Она нахмурилась, и ее губы беззвучно сложились в слово «вы».
Он кивнул.
Карин снова заговорила:
— Вы должны уехать из Парижа, из Франции!Возвращайтесь в Вашингтон.
— Даю вам слово... еще лучше поймите сами, что там я буду такой же мишенью, как и здесь. Может быть, более уязвимой.
— Но они пытались убить вас трижды в течение двух дней!
— Уточняю: в течение двадцати трех часов.
— Вам нельзя здесь оставаться, они вас знают.
—В Вашингтоне они знают меня еще лучше. Может, даже организуют депутацию, чтобы приветствовать меня по прибытии, хотя я предпочел бы с ней не встречаться. Кроме того, мне будет звонить Гарри, и я должен увидеть его, поговорить с ним. Это необходимо.
—Потому у вас здесь телефон?
— Да, мне нужно позвонить кое-кому еще. Из округа Колумбия. Я доверяю... я вынужден доверять. В частности, моему боссу.
Де Фрис заказала официанту бокал «Шардоне». Тот уже собрался уйти, когда Лэтем протянул ему телефонный аппарат.
— Подождите. — Карин дотронулась до руки Лэтема. — Возможно, вы кое о чем забыли.
— Вполне вероятно. Как вы заметили, за двадцать с чем-то часов в меня трижды стреляли. Так что же я забыл? Свое имя? Меня зовут Ральф, не так ли?
— Не пытайтесь рассмешить меня.
— Что, черт возьми, я упустил? Имейте в виду, пистолет лежит у меня на коленях, и время от времени я смотрю по сторонам, чтобы убедиться, не надо ли им воспользоваться.
— На улице полно полицейских; ни один террорист не отважится — на убийство в таких условиях.
— Вы прекрасно в этом разбираетесь.
— Я была замужем за человеком, который стрелял сам и в которого много раз стреляли.
— Да, я забыл. Штази. Простите. О чем вы говорили?
— Куда позвонит Гарри?
— В мой кабинет или в «Мёрис».
— Я считаю, что неосмотрительно возвращаться туда.
— Можете получить пол-очка.
— Давайте целое. Я права, и вы это знаете.
— Даю, — нехотя согласился Лэтем. — На улицах полно народа, оружие может находиться в нескольких дюймах от меня, а я об этом и знать не буду. Если уж они пролезли в ЦРУ, то проникнуть в посольство — плевое дело. Ведь так?
— Как вы объяснили вашему начальнику нападение на авеню Габриель? Какую охрану он рекомендовал?
— Я ничего ему не рассказал. С этим можно подождать... У него проблема труднее, намноготруднее, чем то, что случилось со мной.
— Неужели вы и впрямь так великодушны, мсье Лэтем? — спросила Карин.
— Вовсе нет, мадам де Фрис. Все происходит с такой быстротой, а проблема, стоящая перед нами, так сложна, что мне не хотелось морочить ему голову.
— Вы можете сказать мне, в чем ваша проблема?
— Боюсь, что нет.
— Почему?
— Потому что вы задали этот вопрос.
Карин де Фрис откинулась на спинку банкетки и поднесла к губам бокал.
— Вы все еще не доверяете мне? — тихо спросила она.
— Мы говорили о моей жизни, леди, и о распространяющихся спорах ядовитого гриба, который чертовски меня пугает. Он должен внушать ужас всему цивилизованному миру.
— Вы судите с большого расстояния, Дру. А я — с близкого, находясь «на месте», как говорят американцы.
— Это — война! -хрипло пробормотал Лэтем, устремив на нее горящие глаза. — И мне не нужны отвлеченные понятия!
— В этой войне я отдала вам мужа! — воскликнула Карин, резко подавшись вперед. — Чего еще вы хотите от меня? Как заслужить ваше доверие?
— Зачем оно вам так нужно?
— По очень простой причине, которую я объяснила вчера. Я видела, как прекрасного человека погубила ненависть, которую он не умел сдерживать. Она сжигала его месяцы, даже годы, я не могла этого понять, а потом поняла. Он был прав!Ядовитое облако ужаса повисло над Германией, более плотное на востоке, чем на западе, — «один монолит зла вместо другого; они жаждут крикливых вождей, ибо никогда не изменятся», — говорил Фредди. И он был прав! -Обессилев от этого всплеска чувств, Карин прикрыла глаза, в которых стояли слезы, и шепотом добавила: — Его пытали и убили, потому что он узнал правду.
Узнал правду.Дру внимательно смотрел на женщину, сидевшую напротив него, и вспоминал, какое возбуждение охватило его, когда он узнал правду об отце Виллье, старике Жоделе. И какой страх он испытал оттого, чтоэто правда. Они с Карин одинаково реагировали на такие факты. Они не могли ни лгать себе, ни скрывать гнев, переполнявший их.
— Ладно, ладно, — сказал Лэтем, положив руку на ее сжатые кулачки. — Я расскажу вам кое-что, не называя имен, но несколько позднее... в зависимости от обстоятельств.
— Согласна. Это часть обучения, не так ли? «Осторожнее: химикаты».
— Да. Держа правую руку под столом, Дру быстрым настороженным взглядом оглядел вход и соседние столики. — Ключ ко всему — отец Виллье, его родной отец...
— Актера?Статьи в газетах... старик, покончивший с собой в театре?
—Я расскажу вам об этом потом, а сейчас выслушайте самое плохое. Он действительно отец Виллье, участник Сопротивления, которого немцы схватили и довели до сумасшествия в концлагерях много лет назад.
— В дневных выпусках газет появилось объявление, — прервала его де Фрис. — Виллье прекращает спектакли — возобновление «Кориолана».
— Какая глупость! — вырвалось у Лэтема. — Там сказано почему?
—Что-то о старике и о том, как огорчен Виллье...
— Больше, чем глупость, — сказал Лэтем. — Настоящий, черт побери, абсурд! Виллье — такая же крупная мишень, как и я сейчас!
— Не понимаю.
— Вам этого и не понять, но все это каким-то непостижимым образом связано с моим братом.
— С Гарри?
— Досье на Жоделя, отца Виллье, находившееся в Центральном разведывательном управлении, исчезло из архива...
— Как и информация из компьютеров «АА-ноль»?
— Поверьте мне, столь же тщательно охраняемых, как и досье. А в этом досье упоминалось имя одного французского генерала, который был не просто завербован нацистами, а стал их адептом, фанатически преданным идее высшей расы.
— Какое значение он может иметь теперь? Ведь это было столько лет назад... Без сомнения, его уже нет в живых.
— Так или иначе, важно не это. Именно он создал то, что продолжает действовать сейчас: организацию здесь, во Франции, которая вербует миллионы людей во всех частях света, пополняя ряды немецких нацистов. Это то, что привело вас в Париж, Карин.
Де Фрис озадаченно смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— А какое отношение все это имеет к Гарри? — спросила она.
— Брат привез список людей, — сочувствующих нацистам здесь, во Франции, в Соединенном Королевстве и в моей стране. Сколько там человек, я не знаю, но этот список обладает взрывной силой, ибо в нем названы влиятельные люди, даже обладающие политической властью. Те, кого никто и никогда не мог заподозрить в подобных симпатиях.
— Как Гарри добыл эти имена?
— Не знаю. Вот потому-то я и должен увидеть его, поговорить с ним!
— Зачем? Вы, кажется, очень встревожены.
— В списке есть имя человека, с которым я работаю, и кому не раздумывая доверил бы свою жизнь.
— Не понимаю. Вы говорите как ваш брат, не хватает только определенности.
— Именно определенности я и хочу от него сейчас.
— Это касается того, с кем вы работаете?
— Да, я встречаюсь с этим человеком сегодня днем, это неизбежно. Но если Гарри не ошибается, хотя я предпочел бы думать именно так, эта встреча не сулит мне ничего доброго. Это решение может стать роковым.
— Отложите встречу под любым предлогом.
— Он попросит объяснений, ибо в данный момент имеет на это полное право. Помимо всего прочего, его бдительный служащий всего полчаса назад спас мне жизнь на авеню Габриель.
— Возможно, это было спланировано.
— Не исключено. Я вижу, вы много знаете, леди.
— Да, — согласилась Карин. — Это Моро, Клод Моро, да?
— С чего вы взяли?
— Каждые двадцать четыре часа отдела документации и справок получает списки всех, кто входил или выходил из посольства. Имя Моро встречается там дважды — позавчера ночью, когда на вас напали в первый раз, а затем на следующее утро, когда приехал германский посол. Картина ясна: несколько моих коллег сказали, что не помнят, чтобы кто-то из сотрудников, тем более начальник Второго бюро, так часто приезжал в посольство.
— Не стану подтверждать ваше предположение.
— И незачем. Я вполне согласна с вами. Связывать Моро с неонацистами просто нелепо.
— Именно это слово произнесли в Вашингтоне десять минут назад. И все же список доставил Гарри. Вы знаете моего брата. Могли его обмануть?
— На ум опять-таки приходит слово «нелепость».
— Перевербовать?
— Никогда!
—Вот поэтому я и должен поговорить с Гарри... Подождите-ка. Вы очень уверены в Моро. А вы его знаете?
— Я знаю, что его до смерти боялась восточногерманская разведка, а значит, и неонацисты. Он увидел связь между Штази и нацистами раньше всех, за исключением, быть может, вашего брата. Фредди однажды встречался с Моро в Мюнхене, когда передавал ему информацию, и вернулся оттуда в полном восторге, назвав его гением.
— Итак, подведем итоги. Где же мы оказались?
— У американцев есть выражение: «Между каменным и твердым». Думаю, так и будет, пока вы не поговорите с Гарри. Но ради собственной безопасности не обсуждайте это по телефону ни из «Мёриса», ни из посольства.
— Но он знает только эти номера, — возразил Дру.
— Пожалуйста, доверьтесь мне. В Париже у меня есть друзья еще с тех пор, когда мы работали в Амстердаме, на них можноположиться. Если хотите, я сообщу их имена полковнику.
— Зачем? Для чего?
— Они могут спрятать вас, и вы будете по-прежнему работать здесь, в Париже, — от города до них меньше сорока пяти минут езды. А я позвоню Моро и дам ему самое правдоподобное объяснение, то есть, скажу правду,Дру.
— Значит, вы все-таки знаетеМоро.
— Не лично, нет, но два сотрудника Второго бюро беседовали со мной, прежде чем я начала работать в посольстве. Поверьте, имя де Фрис откроет мне доступ к нему.
— Верю. Но какую правду вы собираетесь ему рассказать: что он находится под подозрением?
— Другую. На вас совершены три покушения, и кроме естественного беспокойства...
— Это называется иначе, — перебил ее Лэтем. — Это страх. Каждый раз я был на волосок от смерти, и мои нервы сильно расшатались... похоже, от страха.
—Не возражаю, это честно, он поймет... Но, кроме того, вам предстоит встретиться с братом, который прилетает из Лондона. Вы не знаете ни дня, ни времени прибытия и не можете рисковать его жизнью, если появитесь открыто. Вы исчезнете на несколько дней и свяжетесь с Моро при первой возможности. Я, конечно, не имею представления, где вы находитесь.
— Одно серьезное упущение: а почему мой связной — вы?
— Я снова скажу правду, что мой муж работал с вашим братом, и это подтвердит полковник Витковски, признанный столп разведки, пользующийся всеобщим уважением. Он скажет также, что, по его мнению, вам это известно, а потому вы и попросили меня стать вашей связной.
— Еще два огреха, — тихо и настойчиво произнес Дру, опять с беспокойством оглядывая уже заполнившуюся людьми пивную. — Во-первых, я этого не знал: Витковски пришлось рассказать мне об этом, и во-вторых, почему я не обратился к нему?
— Старые разведчики вроде Стэнли Витковски, ветераны так называемых «тяжелых дней», умные, даже выдающиеся люди, знают, как клюет рыба, лучше, чем любой из нас. Ради дела и ощутимых результатов ему не надо выходить за рамки своей сферы деятельности. Сейчас ему придется только подтверждать факты, но ничего не предпринимать. Понимаете?
— Я никогда так не поступал, но, кажется, понимаю. Мы расстаемся с нашими лучшими умами, когда они приближаются к пенсионному возрасту. Простите, я заболтался: стараюсь не думать о том, что кто-то в этой самой пивной может сейчас подняться и выстрелить в меня.
— Едва ли, — возразила де Фрис. — Мы рядом с посольством, а вы и не представляете себе, как переживают французы свою неспособность контролировать террористов.
— Так же, как и британцы, однако людей убивают у дверей магазина «Хэрродс».
— Не часто, и англичане сумели изолировать своего главного врага — ИРА, гори они в аду, А вот французы — мишень для очень многих.
— Прибавьте Италию: мафия и коррупция в Риме разъедают общество, люди дерутся в парламенте, рвутся бомбы. А Испания: каталонцы и баски не только вооружены — ненависть передается из поколения в поколение. На Ближнем Востоке палестинцы убивают евреев, а евреи — палестинцев, и все обвиняют друг друга. В Боснии и Герцеговине идет настоящая резня между народами, которые раньше мирно жили вместе. И похоже, никто не хочет этого исправлять. Всюду одно и то же. Недовольство, подозрительность, оскорбления... насилие. Кажется, будто начинает осуществляться какой-то страшный глобальный план.
— Что вы такое говорите? — спросила де Фрис, глядя на него.
— Все они — мясо для неонацистской мясорубки, неужели вы не понимаете?
— Я не смотрела на это под таким углом зрения. Несколько Пессимистическое видение будущего, не так ли?
— А вы подумайте сами. Если список Гарри верен хоть наполовину, стоит лишь обратиться к недовольным во всем мире и указать им обидчиков, как они нанесут удар и установят великий новый порядок.
— Это не тот «новый порядок», о котором говорили вы, американцы, Дру. У вас куда более человечная программа.
— Подумаем еще. Предположим, что все это шифр для чего-то еще, новый порядок, возвращающий нас на пятьдесят лет назад. И новый порядок рейха на тысячу лет вперед.
— Это абсурд!
— Да, — согласился Лэтем и, тяжело дыша, откинулся на спинку банкетки. — Я довел это до крайности, вы правы: такое исключено. Но многое может случиться здесь, в Европе, на Балканах и на Ближнем Востоке. И что же дальше? После бесчисленных войн одного народа с другим, после войн религиозных и появления новых стран, отделившихся от старых?
— Мне трудно вас понять, хотя я не так уж глупа. Как сказал бы Гарри, «где свет в окне»?
— Ядерное оружие! Оно продается и покупается на мировых рынках, и, боюсь, его слишком много в руках Братства, располагающего миллионами. Так было в тридцатые годы, и с тех пор в этом отношении ни черта не изменилось.
— Мне далеко до вас, — сказала Карин, поднося бокал к губам. — Я борюсь с распространяющейся заразой, как вы это назвали, которая убила Фредди. А вы видите неминуемый Апокалипсис, с чем я не могу согласиться. Наша цивилизация уже прошла эту стадию.
— Надеюсь, что прошла, и я во всем ошибаюсь, но молю Бога избавить меня от этих мыслей.
— У вас слишком богатое воображение, почти как у Гарри, но он... хладнокровен.Все следует подвергать бесстрастному анализу.
— Забавное замечание, ибо этим мы с Гарри и отличаемся друг от друга. Я думал, что брат такой холодный и бесчувственный до тех пор, пока от рака не умерла наша шестнадцатилетняя кузина. Мы были детьми; когда я нашел его, он рыдал за гаражом. Я попытался успокоить его, но он закричал: «Не смей никому рассказывать, что я плакал, или я нашлю на тебя порчу». Чисто по-детски, конечно.
— Вы рассказали?
— Конечно нет, он же мой брат.
— Вы что-то не договариваете.
— Боже мой, это что — исповедь?
— Вовсе нет. Просто мне хочется получше узнать вас. Ведь это не преступление.
— Ладно. Я боготворил брата. Он был так умен, так добр ко мне, готовил меня к экзаменам, помогал писать годовые контрольные, а потом в колледже даже выбирал, какие мне следует изучать предметы, постоянно уверяя меня, что я умнее, чем мне это кажется, только должен уметь сосредоточиться. Отец вечно уезжал на свои раскопки, поэтому именно Гарри навещал меня в колледже и громче всех кричал на хоккейных матчах.
— Вы его любите, правда?
— Без него я бы не состоялся. Вот почему я грозился побить его, если он не приобщит меня к своему делу. Ему этого не хотелось, но в ту пору как раз создавалась эта дурацкая организация — отдел консульских операций, и им нужны были люди, умеющие думать. Я удовлетворял их требованиям, и меня приняли.
— Полковник говорил, что в Канаде вы были потрясающим хоккеистом. Он считает, что вам следовало бы уехать в Нью-Йорк.
— Это было случайным занятием — провинциальная команда, и мне хорошо платили, но Гарри прилетел в Манитобу и сказал, что пора взрослеть. Я последовал его совету и стал таким, каким вы видите меня. С вопросами покончено?
— Почему вы так враждебно настроены?
— Вовсе нет. Я хорошо свое дело делаю, леди, но как вы повторяли ad nauseam [45], я — не Гарри.
— У вас есть свои достоинства.
— О, черт побери, есть. Владею основами военного искусства, но не эксперт, поверьте. Окончил все эти курсы по технике допросов врага, мерам психологического и химического воздействия, выживанию и умению определять, какая часть флоры и фауны съедобна, — этого у меня не отнимешь.
— Так что же вас так беспокоит?
— Хотел бы я вам сказать, но и сам не знаю. Полагаю, отсутствие самостоятельности. Существует строгая субординация, которую я не могу нарушить... даже если было бы очень нужно. Как я уже отмечал, «тихони» знают больше, чем я... и вот теперь я не могу доверять им.
—Дайте, пожалуйста, мне телефон.
—Он подключен к междугородной линии.
— Нажав Ф-ноль-один-восемь, вы переключите его на Париж и пригороды. — Де Фрис нажала хорошо знакомые цифры и, подождав немного, сказала: — Я говорю из Шестого округа, пожалуйста, проверьте. — Она прикрыла трубку и посмотрела на Дру. — Простая проверка на подслушивание, ничего необычного. — Внезапно взглянув на пол, Карин замерла, но тут же вскочила с криком: — Уходите! Все немедленно уходите! -Схватив Лэтема за руку, она вытащила его из кабинки, продолжая кричать. — Все! -кричала она по-французски. — Бегите на улицу! Les terroristes! [46]
В начавшемся хаосе слышался звон разбитых стекол, посетители неслись к выходу, натыкаясь на служащих. Те, растерянные и возмущенные, пытались остановить посетителей, но затем сами последовали за ними. Прохожие на авеню Габриель с ужасом увидели, как задняя часть пивной рассыпалась на куски, взрывом из окон выбило остатки стекол, и осколки разлетелись по улице, врезаясь в лица людей, проникая сквозь одежду в руки, грудь, ноги. Лэтем, падая, прикрыл своим телом Карин де Фрис. На улице творился кромешный ад.
— Как вы догадались? — крикнул Дру, засовывая за пояс пистолет. — Как узнали?
— Сейчас не, время! Вставайте. Следуйте за мной!
Глава 8
— Мне чрезвычайно трудно поверить, что Гарри одурачили, а о перевербовке вообще не может быть речи.
— Согласен, — сказал Лэтем.
— Итак, чем мы располагаем? Если эта женщина, ваш друг, говорит правду, значит, кто-то проник в Управление, и совершенно очевидно, что либо во французской разведке, либо в нашей есть человек, который, заметив имя Моро, перестал доверять мне.
— Вот этоуж нелепость! — воскликнул Дру и тотчас же понизил голос, заметив, как те, кто сидел за столиками перед его кабинкой, повернули к нему головы.
— Признаюсь, это серьезный удар.
— Я позвоню Гарри в Лондон и расскажу, что мы думаем.
— Но ведь он затворник.
— Только не для меня. Знаете, когда-то — ему в ту пору было четырнадцать, а мне восемь — он решил избавиться от меня, чтобы прочитать одну из этих чертовых книг, залез на дерево и застрял там. Я пообещал снять его, но лишь при одном условии — если он пообещает никогда больше меня не избегать. Он очень боялся слезать, понимаете?
— Да, перед такими клятвами бледнеют все секреты мира.
— Если свяжетесь с ним, ради Бога, сообщите мне. Если же не сможете... у меня язык не поворачивается произнести это, но выполняйте приказ посла. Сотрудничайте с Клодом, но держите язык за зубами.
Дру нажал кнопку «Finis», затем «Parlez» и набрал новый номер. Телефонистка в отеле «Глостер» в Лондоне сообщила, что мистера Уэнделла Мосса в его номере нет. Лэтем оставил короткое послание: «Позвони в Париж. Непременно».
Тут появилась Карин де Фрис и направилась к нему.
— Слава Богу, вы здесь! — воскликнула она и, быстро опустившись на стул, заговорила напряженным шепотом: — И на улице, и в посольстве все в страшном волнении. Французская правительственная машина подверглась нападению террористов неподалеку от нас, на авеню Габриель. — Карин внезапно умолкла, заметив серьезный взгляд Дру. Она нахмурилась, и ее губы беззвучно сложились в слово «вы».
Он кивнул.
Карин снова заговорила:
— Вы должны уехать из Парижа, из Франции!Возвращайтесь в Вашингтон.
— Даю вам слово... еще лучше поймите сами, что там я буду такой же мишенью, как и здесь. Может быть, более уязвимой.
— Но они пытались убить вас трижды в течение двух дней!
— Уточняю: в течение двадцати трех часов.
— Вам нельзя здесь оставаться, они вас знают.
—В Вашингтоне они знают меня еще лучше. Может, даже организуют депутацию, чтобы приветствовать меня по прибытии, хотя я предпочел бы с ней не встречаться. Кроме того, мне будет звонить Гарри, и я должен увидеть его, поговорить с ним. Это необходимо.
—Потому у вас здесь телефон?
— Да, мне нужно позвонить кое-кому еще. Из округа Колумбия. Я доверяю... я вынужден доверять. В частности, моему боссу.
Де Фрис заказала официанту бокал «Шардоне». Тот уже собрался уйти, когда Лэтем протянул ему телефонный аппарат.
— Подождите. — Карин дотронулась до руки Лэтема. — Возможно, вы кое о чем забыли.
— Вполне вероятно. Как вы заметили, за двадцать с чем-то часов в меня трижды стреляли. Так что же я забыл? Свое имя? Меня зовут Ральф, не так ли?
— Не пытайтесь рассмешить меня.
— Что, черт возьми, я упустил? Имейте в виду, пистолет лежит у меня на коленях, и время от времени я смотрю по сторонам, чтобы убедиться, не надо ли им воспользоваться.
— На улице полно полицейских; ни один террорист не отважится — на убийство в таких условиях.
— Вы прекрасно в этом разбираетесь.
— Я была замужем за человеком, который стрелял сам и в которого много раз стреляли.
— Да, я забыл. Штази. Простите. О чем вы говорили?
— Куда позвонит Гарри?
— В мой кабинет или в «Мёрис».
— Я считаю, что неосмотрительно возвращаться туда.
— Можете получить пол-очка.
— Давайте целое. Я права, и вы это знаете.
— Даю, — нехотя согласился Лэтем. — На улицах полно народа, оружие может находиться в нескольких дюймах от меня, а я об этом и знать не буду. Если уж они пролезли в ЦРУ, то проникнуть в посольство — плевое дело. Ведь так?
— Как вы объяснили вашему начальнику нападение на авеню Габриель? Какую охрану он рекомендовал?
— Я ничего ему не рассказал. С этим можно подождать... У него проблема труднее, намноготруднее, чем то, что случилось со мной.
— Неужели вы и впрямь так великодушны, мсье Лэтем? — спросила Карин.
— Вовсе нет, мадам де Фрис. Все происходит с такой быстротой, а проблема, стоящая перед нами, так сложна, что мне не хотелось морочить ему голову.
— Вы можете сказать мне, в чем ваша проблема?
— Боюсь, что нет.
— Почему?
— Потому что вы задали этот вопрос.
Карин де Фрис откинулась на спинку банкетки и поднесла к губам бокал.
— Вы все еще не доверяете мне? — тихо спросила она.
— Мы говорили о моей жизни, леди, и о распространяющихся спорах ядовитого гриба, который чертовски меня пугает. Он должен внушать ужас всему цивилизованному миру.
— Вы судите с большого расстояния, Дру. А я — с близкого, находясь «на месте», как говорят американцы.
— Это — война! -хрипло пробормотал Лэтем, устремив на нее горящие глаза. — И мне не нужны отвлеченные понятия!
— В этой войне я отдала вам мужа! — воскликнула Карин, резко подавшись вперед. — Чего еще вы хотите от меня? Как заслужить ваше доверие?
— Зачем оно вам так нужно?
— По очень простой причине, которую я объяснила вчера. Я видела, как прекрасного человека погубила ненависть, которую он не умел сдерживать. Она сжигала его месяцы, даже годы, я не могла этого понять, а потом поняла. Он был прав!Ядовитое облако ужаса повисло над Германией, более плотное на востоке, чем на западе, — «один монолит зла вместо другого; они жаждут крикливых вождей, ибо никогда не изменятся», — говорил Фредди. И он был прав! -Обессилев от этого всплеска чувств, Карин прикрыла глаза, в которых стояли слезы, и шепотом добавила: — Его пытали и убили, потому что он узнал правду.
Узнал правду.Дру внимательно смотрел на женщину, сидевшую напротив него, и вспоминал, какое возбуждение охватило его, когда он узнал правду об отце Виллье, старике Жоделе. И какой страх он испытал оттого, чтоэто правда. Они с Карин одинаково реагировали на такие факты. Они не могли ни лгать себе, ни скрывать гнев, переполнявший их.
— Ладно, ладно, — сказал Лэтем, положив руку на ее сжатые кулачки. — Я расскажу вам кое-что, не называя имен, но несколько позднее... в зависимости от обстоятельств.
— Согласна. Это часть обучения, не так ли? «Осторожнее: химикаты».
— Да. Держа правую руку под столом, Дру быстрым настороженным взглядом оглядел вход и соседние столики. — Ключ ко всему — отец Виллье, его родной отец...
— Актера?Статьи в газетах... старик, покончивший с собой в театре?
—Я расскажу вам об этом потом, а сейчас выслушайте самое плохое. Он действительно отец Виллье, участник Сопротивления, которого немцы схватили и довели до сумасшествия в концлагерях много лет назад.
— В дневных выпусках газет появилось объявление, — прервала его де Фрис. — Виллье прекращает спектакли — возобновление «Кориолана».
— Какая глупость! — вырвалось у Лэтема. — Там сказано почему?
—Что-то о старике и о том, как огорчен Виллье...
— Больше, чем глупость, — сказал Лэтем. — Настоящий, черт побери, абсурд! Виллье — такая же крупная мишень, как и я сейчас!
— Не понимаю.
— Вам этого и не понять, но все это каким-то непостижимым образом связано с моим братом.
— С Гарри?
— Досье на Жоделя, отца Виллье, находившееся в Центральном разведывательном управлении, исчезло из архива...
— Как и информация из компьютеров «АА-ноль»?
— Поверьте мне, столь же тщательно охраняемых, как и досье. А в этом досье упоминалось имя одного французского генерала, который был не просто завербован нацистами, а стал их адептом, фанатически преданным идее высшей расы.
— Какое значение он может иметь теперь? Ведь это было столько лет назад... Без сомнения, его уже нет в живых.
— Так или иначе, важно не это. Именно он создал то, что продолжает действовать сейчас: организацию здесь, во Франции, которая вербует миллионы людей во всех частях света, пополняя ряды немецких нацистов. Это то, что привело вас в Париж, Карин.
Де Фрис озадаченно смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— А какое отношение все это имеет к Гарри? — спросила она.
— Брат привез список людей, — сочувствующих нацистам здесь, во Франции, в Соединенном Королевстве и в моей стране. Сколько там человек, я не знаю, но этот список обладает взрывной силой, ибо в нем названы влиятельные люди, даже обладающие политической властью. Те, кого никто и никогда не мог заподозрить в подобных симпатиях.
— Как Гарри добыл эти имена?
— Не знаю. Вот потому-то я и должен увидеть его, поговорить с ним!
— Зачем? Вы, кажется, очень встревожены.
— В списке есть имя человека, с которым я работаю, и кому не раздумывая доверил бы свою жизнь.
— Не понимаю. Вы говорите как ваш брат, не хватает только определенности.
— Именно определенности я и хочу от него сейчас.
— Это касается того, с кем вы работаете?
— Да, я встречаюсь с этим человеком сегодня днем, это неизбежно. Но если Гарри не ошибается, хотя я предпочел бы думать именно так, эта встреча не сулит мне ничего доброго. Это решение может стать роковым.
— Отложите встречу под любым предлогом.
— Он попросит объяснений, ибо в данный момент имеет на это полное право. Помимо всего прочего, его бдительный служащий всего полчаса назад спас мне жизнь на авеню Габриель.
— Возможно, это было спланировано.
— Не исключено. Я вижу, вы много знаете, леди.
— Да, — согласилась Карин. — Это Моро, Клод Моро, да?
— С чего вы взяли?
— Каждые двадцать четыре часа отдела документации и справок получает списки всех, кто входил или выходил из посольства. Имя Моро встречается там дважды — позавчера ночью, когда на вас напали в первый раз, а затем на следующее утро, когда приехал германский посол. Картина ясна: несколько моих коллег сказали, что не помнят, чтобы кто-то из сотрудников, тем более начальник Второго бюро, так часто приезжал в посольство.
— Не стану подтверждать ваше предположение.
— И незачем. Я вполне согласна с вами. Связывать Моро с неонацистами просто нелепо.
— Именно это слово произнесли в Вашингтоне десять минут назад. И все же список доставил Гарри. Вы знаете моего брата. Могли его обмануть?
— На ум опять-таки приходит слово «нелепость».
— Перевербовать?
— Никогда!
—Вот поэтому я и должен поговорить с Гарри... Подождите-ка. Вы очень уверены в Моро. А вы его знаете?
— Я знаю, что его до смерти боялась восточногерманская разведка, а значит, и неонацисты. Он увидел связь между Штази и нацистами раньше всех, за исключением, быть может, вашего брата. Фредди однажды встречался с Моро в Мюнхене, когда передавал ему информацию, и вернулся оттуда в полном восторге, назвав его гением.
— Итак, подведем итоги. Где же мы оказались?
— У американцев есть выражение: «Между каменным и твердым». Думаю, так и будет, пока вы не поговорите с Гарри. Но ради собственной безопасности не обсуждайте это по телефону ни из «Мёриса», ни из посольства.
— Но он знает только эти номера, — возразил Дру.
— Пожалуйста, доверьтесь мне. В Париже у меня есть друзья еще с тех пор, когда мы работали в Амстердаме, на них можноположиться. Если хотите, я сообщу их имена полковнику.
— Зачем? Для чего?
— Они могут спрятать вас, и вы будете по-прежнему работать здесь, в Париже, — от города до них меньше сорока пяти минут езды. А я позвоню Моро и дам ему самое правдоподобное объяснение, то есть, скажу правду,Дру.
— Значит, вы все-таки знаетеМоро.
— Не лично, нет, но два сотрудника Второго бюро беседовали со мной, прежде чем я начала работать в посольстве. Поверьте, имя де Фрис откроет мне доступ к нему.
— Верю. Но какую правду вы собираетесь ему рассказать: что он находится под подозрением?
— Другую. На вас совершены три покушения, и кроме естественного беспокойства...
— Это называется иначе, — перебил ее Лэтем. — Это страх. Каждый раз я был на волосок от смерти, и мои нервы сильно расшатались... похоже, от страха.
—Не возражаю, это честно, он поймет... Но, кроме того, вам предстоит встретиться с братом, который прилетает из Лондона. Вы не знаете ни дня, ни времени прибытия и не можете рисковать его жизнью, если появитесь открыто. Вы исчезнете на несколько дней и свяжетесь с Моро при первой возможности. Я, конечно, не имею представления, где вы находитесь.
— Одно серьезное упущение: а почему мой связной — вы?
— Я снова скажу правду, что мой муж работал с вашим братом, и это подтвердит полковник Витковски, признанный столп разведки, пользующийся всеобщим уважением. Он скажет также, что, по его мнению, вам это известно, а потому вы и попросили меня стать вашей связной.
— Еще два огреха, — тихо и настойчиво произнес Дру, опять с беспокойством оглядывая уже заполнившуюся людьми пивную. — Во-первых, я этого не знал: Витковски пришлось рассказать мне об этом, и во-вторых, почему я не обратился к нему?
— Старые разведчики вроде Стэнли Витковски, ветераны так называемых «тяжелых дней», умные, даже выдающиеся люди, знают, как клюет рыба, лучше, чем любой из нас. Ради дела и ощутимых результатов ему не надо выходить за рамки своей сферы деятельности. Сейчас ему придется только подтверждать факты, но ничего не предпринимать. Понимаете?
— Я никогда так не поступал, но, кажется, понимаю. Мы расстаемся с нашими лучшими умами, когда они приближаются к пенсионному возрасту. Простите, я заболтался: стараюсь не думать о том, что кто-то в этой самой пивной может сейчас подняться и выстрелить в меня.
— Едва ли, — возразила де Фрис. — Мы рядом с посольством, а вы и не представляете себе, как переживают французы свою неспособность контролировать террористов.
— Так же, как и британцы, однако людей убивают у дверей магазина «Хэрродс».
— Не часто, и англичане сумели изолировать своего главного врага — ИРА, гори они в аду, А вот французы — мишень для очень многих.
— Прибавьте Италию: мафия и коррупция в Риме разъедают общество, люди дерутся в парламенте, рвутся бомбы. А Испания: каталонцы и баски не только вооружены — ненависть передается из поколения в поколение. На Ближнем Востоке палестинцы убивают евреев, а евреи — палестинцев, и все обвиняют друг друга. В Боснии и Герцеговине идет настоящая резня между народами, которые раньше мирно жили вместе. И похоже, никто не хочет этого исправлять. Всюду одно и то же. Недовольство, подозрительность, оскорбления... насилие. Кажется, будто начинает осуществляться какой-то страшный глобальный план.
— Что вы такое говорите? — спросила де Фрис, глядя на него.
— Все они — мясо для неонацистской мясорубки, неужели вы не понимаете?
— Я не смотрела на это под таким углом зрения. Несколько Пессимистическое видение будущего, не так ли?
— А вы подумайте сами. Если список Гарри верен хоть наполовину, стоит лишь обратиться к недовольным во всем мире и указать им обидчиков, как они нанесут удар и установят великий новый порядок.
— Это не тот «новый порядок», о котором говорили вы, американцы, Дру. У вас куда более человечная программа.
— Подумаем еще. Предположим, что все это шифр для чего-то еще, новый порядок, возвращающий нас на пятьдесят лет назад. И новый порядок рейха на тысячу лет вперед.
— Это абсурд!
— Да, — согласился Лэтем и, тяжело дыша, откинулся на спинку банкетки. — Я довел это до крайности, вы правы: такое исключено. Но многое может случиться здесь, в Европе, на Балканах и на Ближнем Востоке. И что же дальше? После бесчисленных войн одного народа с другим, после войн религиозных и появления новых стран, отделившихся от старых?
— Мне трудно вас понять, хотя я не так уж глупа. Как сказал бы Гарри, «где свет в окне»?
— Ядерное оружие! Оно продается и покупается на мировых рынках, и, боюсь, его слишком много в руках Братства, располагающего миллионами. Так было в тридцатые годы, и с тех пор в этом отношении ни черта не изменилось.
— Мне далеко до вас, — сказала Карин, поднося бокал к губам. — Я борюсь с распространяющейся заразой, как вы это назвали, которая убила Фредди. А вы видите неминуемый Апокалипсис, с чем я не могу согласиться. Наша цивилизация уже прошла эту стадию.
— Надеюсь, что прошла, и я во всем ошибаюсь, но молю Бога избавить меня от этих мыслей.
— У вас слишком богатое воображение, почти как у Гарри, но он... хладнокровен.Все следует подвергать бесстрастному анализу.
— Забавное замечание, ибо этим мы с Гарри и отличаемся друг от друга. Я думал, что брат такой холодный и бесчувственный до тех пор, пока от рака не умерла наша шестнадцатилетняя кузина. Мы были детьми; когда я нашел его, он рыдал за гаражом. Я попытался успокоить его, но он закричал: «Не смей никому рассказывать, что я плакал, или я нашлю на тебя порчу». Чисто по-детски, конечно.
— Вы рассказали?
— Конечно нет, он же мой брат.
— Вы что-то не договариваете.
— Боже мой, это что — исповедь?
— Вовсе нет. Просто мне хочется получше узнать вас. Ведь это не преступление.
— Ладно. Я боготворил брата. Он был так умен, так добр ко мне, готовил меня к экзаменам, помогал писать годовые контрольные, а потом в колледже даже выбирал, какие мне следует изучать предметы, постоянно уверяя меня, что я умнее, чем мне это кажется, только должен уметь сосредоточиться. Отец вечно уезжал на свои раскопки, поэтому именно Гарри навещал меня в колледже и громче всех кричал на хоккейных матчах.
— Вы его любите, правда?
— Без него я бы не состоялся. Вот почему я грозился побить его, если он не приобщит меня к своему делу. Ему этого не хотелось, но в ту пору как раз создавалась эта дурацкая организация — отдел консульских операций, и им нужны были люди, умеющие думать. Я удовлетворял их требованиям, и меня приняли.
— Полковник говорил, что в Канаде вы были потрясающим хоккеистом. Он считает, что вам следовало бы уехать в Нью-Йорк.
— Это было случайным занятием — провинциальная команда, и мне хорошо платили, но Гарри прилетел в Манитобу и сказал, что пора взрослеть. Я последовал его совету и стал таким, каким вы видите меня. С вопросами покончено?
— Почему вы так враждебно настроены?
— Вовсе нет. Я хорошо свое дело делаю, леди, но как вы повторяли ad nauseam [45], я — не Гарри.
— У вас есть свои достоинства.
— О, черт побери, есть. Владею основами военного искусства, но не эксперт, поверьте. Окончил все эти курсы по технике допросов врага, мерам психологического и химического воздействия, выживанию и умению определять, какая часть флоры и фауны съедобна, — этого у меня не отнимешь.
— Так что же вас так беспокоит?
— Хотел бы я вам сказать, но и сам не знаю. Полагаю, отсутствие самостоятельности. Существует строгая субординация, которую я не могу нарушить... даже если было бы очень нужно. Как я уже отмечал, «тихони» знают больше, чем я... и вот теперь я не могу доверять им.
—Дайте, пожалуйста, мне телефон.
—Он подключен к междугородной линии.
— Нажав Ф-ноль-один-восемь, вы переключите его на Париж и пригороды. — Де Фрис нажала хорошо знакомые цифры и, подождав немного, сказала: — Я говорю из Шестого округа, пожалуйста, проверьте. — Она прикрыла трубку и посмотрела на Дру. — Простая проверка на подслушивание, ничего необычного. — Внезапно взглянув на пол, Карин замерла, но тут же вскочила с криком: — Уходите! Все немедленно уходите! -Схватив Лэтема за руку, она вытащила его из кабинки, продолжая кричать. — Все! -кричала она по-французски. — Бегите на улицу! Les terroristes! [46]
В начавшемся хаосе слышался звон разбитых стекол, посетители неслись к выходу, натыкаясь на служащих. Те, растерянные и возмущенные, пытались остановить посетителей, но затем сами последовали за ними. Прохожие на авеню Габриель с ужасом увидели, как задняя часть пивной рассыпалась на куски, взрывом из окон выбило остатки стекол, и осколки разлетелись по улице, врезаясь в лица людей, проникая сквозь одежду в руки, грудь, ноги. Лэтем, падая, прикрыл своим телом Карин де Фрис. На улице творился кромешный ад.
— Как вы догадались? — крикнул Дру, засовывая за пояс пистолет. — Как узнали?
— Сейчас не, время! Вставайте. Следуйте за мной!
Глава 8
Они бежали по авеню Габриель до глубокой затененной ниши перед витриной ювелира. Карин, задыхаясь, потянула Лэтема туда. Они с жадностью хватали воздух, стараясь отдышаться.
— Черт побери, леди, что это было?— спросил наконец Лэтем. — Вы сказали, что тот, кому вы звонили, проверяет телефон, потом закричали и начался весь этот ад! Прошу вас, ответьте.
— Проверку так и не произвели, — тяжело дыша, ответила Карин. — Но кто-то взял трубку и крикнул: "Трое мужчин в темной одежде бегают по улице и повсюду заглядывают. Они ищут вашего друга!"Не успев ничего спросить, я увидела, как два baguettes катятся по полу к нашей кабинке.
— Baguettes? Батоны?
— Небольшие блестящие батоны, Дру. Не настоящий хлеб. Пластиковая взрывчатка в десять раз мощнее гранат.
— О Господи...
— За углом есть стоянка такси. Быстро! — Все еще не отдышавшись, они сели в такси, и Карин дала шоферу адрес в Марэ. — Через час я вернусь в посольство.
— Вы спятили! — воскликнул Лэтем. — Вы же сами сказали, что вас видели со мной. Вас убьют!
— Нет, если я быстро вернусь и изображу состояние шока — на грани истерики. Не теряя, конечно, контроля над собой.
— Болтовня, — неодобрительно и сердито произнес Дру.
— Нет, в этой непростой обстановке здравый смысл требует, чтобы я как можно скорее вернулась к своей обычной работе.
— Повторяю: вы — сумасшедшая. Вы не только были со мной, но и первая подняли тревогу! Выже вызвали панику.
— Так поступил бы каждый, кто пришел в пивную с авеню Габриель, навидавшись всех этих полицейских и патрульных машин и наслушавшись о террористах, стрелявших в автомобиль. Господи, Дру, два батончика — даже если бы и настоящие — вкатываются в кабинку, а в этот момент человек в темном свитере и черной кепке с козырьком бросается к выходу, сталкиваясь с официантом, — право, вы какой-то странный!
— Вы не упоминали про человека, бросившегося к выходу...
— Я сделаю несколько звонков и сообщу об этом происшествии.
— Каких звонков? Насчет чего и кому?
— В посольство: сначала, конечно, в отдел документации и справок, затем на вход и нескольким известным сплетникам, включая старшего помощника Кортленда и секретаршу первого советника. Я расскажу им, что была с вами в ресторане, где разорвалась бомба, что мы сумели выбраться оттуда, вы исчезли, а я в отчаянии.
— Вы просто хотите известить всех, что мы были вместе!
— По причине, не имеющей отношения к вашей работе, — я же о ней ничего не знаю, ведь мы с вами совсем недавно познакомились.
— По какойже?
— Мы познакомились на днях, почувствовали влечение друг к другу, и у нас явно начинался роман.
— Это самое приятное из всего, что вы сказали.
— Не понимайте это буквально, мсье Лэтем, поясняю: это ширма на тот случай, если в посольство проникли наци. Тогда надо, чтобы эта новость распространилась быстро.
— Вы полагаете, парижские неонацисты поверят этому?
— А что им остается? Если это правда, они будут наблюдать за мной, полагая, что вы придете ко мне, и они вас выследят; если ложь, то на меня не стоит тратить время. В любом случае мое положение позволит мне помогать вам.
— Я понимаю: во имя Фредди, — с легкой улыбкой сказал Дру, заметив, что они въезжают в Марэ. — Но все равно считаю, что вы чертовски рискуете, леди.
— Можно мне сделать замечание по поводу вашего языка?
— Пожалуйста.
— Ваше постоянное, но бессмысленное употребление слова «леди» отчетливо показывает ваше пренебрежительное отношение ко мне.
— Я не хотел этого.
— Значит, это неосознанное смещение культурных слоев.
— Простите? Не понял.
— Слово «леди» в таких контекстах приобретает уничижительный смысл — «девушка» или хуже: «девка».
— Прошу прощения, — снова слегка улыбнулся Лэтем, — но я постоянно обращался так к матери, и уверяю вас, она никогда не воспринимала этого слова как уничижительное.
— Мать может принять его как ласковое прозвище, принятое en famine [47]. Но я не ваша мать.
— Черт возьми, нет. Она гораздо красивее и не фыркает как кошка.
— Фыркает?.. — Де Фрис посмотрела на Лэтема и увидела, что его глаза смеются. Рассмеявшись, она коснулась его плеча. — Вы заработали очко, которое присудили мне, когда мы сидели в пивной. Иногда я воспринимаю все слишком серьезно.
— Вы поверите, если я скажу, что мне это понятно?
— Конечно. Ваш брат не ошибся: вы намного умнее, чем вам кажется... Да вам и не нужно, чтобы я убеждала вас в этом.
— Нет, не нужно. Кстати, куда мы едем, куда яеду?
— В такое место, которое вы, американцы, называете «чистым», промежуточный пункт, где удостоверяют вашу личность перед тем, как переправить в убежище.
— К тем людям, которым вы звонили из пивной?
— Да, но вас переправят немедленно. Я поручусь за вас.
— Черт побери, леди, что это было?— спросил наконец Лэтем. — Вы сказали, что тот, кому вы звонили, проверяет телефон, потом закричали и начался весь этот ад! Прошу вас, ответьте.
— Проверку так и не произвели, — тяжело дыша, ответила Карин. — Но кто-то взял трубку и крикнул: "Трое мужчин в темной одежде бегают по улице и повсюду заглядывают. Они ищут вашего друга!"Не успев ничего спросить, я увидела, как два baguettes катятся по полу к нашей кабинке.
— Baguettes? Батоны?
— Небольшие блестящие батоны, Дру. Не настоящий хлеб. Пластиковая взрывчатка в десять раз мощнее гранат.
— О Господи...
— За углом есть стоянка такси. Быстро! — Все еще не отдышавшись, они сели в такси, и Карин дала шоферу адрес в Марэ. — Через час я вернусь в посольство.
— Вы спятили! — воскликнул Лэтем. — Вы же сами сказали, что вас видели со мной. Вас убьют!
— Нет, если я быстро вернусь и изображу состояние шока — на грани истерики. Не теряя, конечно, контроля над собой.
— Болтовня, — неодобрительно и сердито произнес Дру.
— Нет, в этой непростой обстановке здравый смысл требует, чтобы я как можно скорее вернулась к своей обычной работе.
— Повторяю: вы — сумасшедшая. Вы не только были со мной, но и первая подняли тревогу! Выже вызвали панику.
— Так поступил бы каждый, кто пришел в пивную с авеню Габриель, навидавшись всех этих полицейских и патрульных машин и наслушавшись о террористах, стрелявших в автомобиль. Господи, Дру, два батончика — даже если бы и настоящие — вкатываются в кабинку, а в этот момент человек в темном свитере и черной кепке с козырьком бросается к выходу, сталкиваясь с официантом, — право, вы какой-то странный!
— Вы не упоминали про человека, бросившегося к выходу...
— Я сделаю несколько звонков и сообщу об этом происшествии.
— Каких звонков? Насчет чего и кому?
— В посольство: сначала, конечно, в отдел документации и справок, затем на вход и нескольким известным сплетникам, включая старшего помощника Кортленда и секретаршу первого советника. Я расскажу им, что была с вами в ресторане, где разорвалась бомба, что мы сумели выбраться оттуда, вы исчезли, а я в отчаянии.
— Вы просто хотите известить всех, что мы были вместе!
— По причине, не имеющей отношения к вашей работе, — я же о ней ничего не знаю, ведь мы с вами совсем недавно познакомились.
— По какойже?
— Мы познакомились на днях, почувствовали влечение друг к другу, и у нас явно начинался роман.
— Это самое приятное из всего, что вы сказали.
— Не понимайте это буквально, мсье Лэтем, поясняю: это ширма на тот случай, если в посольство проникли наци. Тогда надо, чтобы эта новость распространилась быстро.
— Вы полагаете, парижские неонацисты поверят этому?
— А что им остается? Если это правда, они будут наблюдать за мной, полагая, что вы придете ко мне, и они вас выследят; если ложь, то на меня не стоит тратить время. В любом случае мое положение позволит мне помогать вам.
— Я понимаю: во имя Фредди, — с легкой улыбкой сказал Дру, заметив, что они въезжают в Марэ. — Но все равно считаю, что вы чертовски рискуете, леди.
— Можно мне сделать замечание по поводу вашего языка?
— Пожалуйста.
— Ваше постоянное, но бессмысленное употребление слова «леди» отчетливо показывает ваше пренебрежительное отношение ко мне.
— Я не хотел этого.
— Значит, это неосознанное смещение культурных слоев.
— Простите? Не понял.
— Слово «леди» в таких контекстах приобретает уничижительный смысл — «девушка» или хуже: «девка».
— Прошу прощения, — снова слегка улыбнулся Лэтем, — но я постоянно обращался так к матери, и уверяю вас, она никогда не воспринимала этого слова как уничижительное.
— Мать может принять его как ласковое прозвище, принятое en famine [47]. Но я не ваша мать.
— Черт возьми, нет. Она гораздо красивее и не фыркает как кошка.
— Фыркает?.. — Де Фрис посмотрела на Лэтема и увидела, что его глаза смеются. Рассмеявшись, она коснулась его плеча. — Вы заработали очко, которое присудили мне, когда мы сидели в пивной. Иногда я воспринимаю все слишком серьезно.
— Вы поверите, если я скажу, что мне это понятно?
— Конечно. Ваш брат не ошибся: вы намного умнее, чем вам кажется... Да вам и не нужно, чтобы я убеждала вас в этом.
— Нет, не нужно. Кстати, куда мы едем, куда яеду?
— В такое место, которое вы, американцы, называете «чистым», промежуточный пункт, где удостоверяют вашу личность перед тем, как переправить в убежище.
— К тем людям, которым вы звонили из пивной?
— Да, но вас переправят немедленно. Я поручусь за вас.