Страница:
— Хорошо, — согласился Браво. — Будем считать, что все участники нашей операции вне досягаемости, что ни у кого не может возникнуть никаких подозрений по поводу смерти Гувера и ее нельзя объяснить иначе, как естественными причинами.
— Совершенно верно: смерть от старости.
— Значит, если бы мы использовали в своих целях непосвященного в суть дела человека, он, действуя вслепую, никогда не докопался бы до истинной причины смерти Гувера?
— Никогда.
— Я еще не спросил вас, почему не было вскрытия.
— Указание из Белого дома. Насколько я понимаю, конфиденциальное.
— Из Белого дома?
— Да, у них были на то основания. Я их сам им подсказал.
Сент-Клер не стал углубляться в детали. Он догадывался, как действовал Варак, который прекрасно изучил структуру Белого дома и свободно ориентировался во всех его интригах. Это была работа профессионала.
— Докопаться, значит, невозможно... — повторил Браво. — Это чрезвычайно важно.
— Для кого?
— Для того, кого мы сделаем нашим посредником. Поскольку ему придется действовать вслепую и он не будет связан никакими фактами, главным для него станет общий замысел. Такой человек может поднять тревогу и тем самым спровоцировать обладателя досье на неосторожный шаг, то есть заставит его выдать себя.
— Я что-то вас не понимаю. Если такому посреднику не сообщить никаких фактов, которые он захотел бы проверить, ради чего он вообще станет действовать? Он должен захотеть что-то узнать. А с чего у него возникнет такое желание? И что даст нам такой посредник?
— Думаю, очень многое. Все дело в том, как понимать слово “факт”.
Сент-Клер посмотрел на Барака невидящим взглядом. “Как странно, — подумал он, — что наши дороги с Питером Ченселором снова пересекаются”.
Каждый раз, когда старый дипломат встречал в газетах или в книжном приложении имя Ченселора, 6н вспоминал смущенного, растерянного аспиранта, пытавшегося подобрать нужные слова, чтобы отстоять свои взгляды. Это было ровно шесть лет назад. С тех пор Ченселор научился находить нужные слова.
— Боюсь, я вас так и не понял, — прервал раздумья Сент-Клера Варак.
— Вы когда-нибудь слышали о писателе по имени Питер Ченселор? — Я читал его роман “Контрудар!”. Он напугал многих, кто связан с Лэнгли.
— А ведь это была беллетристика, вымысел.
— Да, но очень близкий к действительности. Правда, этот Ченселор напутал в терминологии, неверно изобразил методы работы ЦРУ, но если говорить о существе дела, все им описанное имело место в жизни и книга кажется правдивой.
— Это потому, что его фантазию не ограничивали никакие факты. Ченселор выявляет основную линию будущего сюжета, берет исходную ситуацию, из известных ему фактов тщательно отбирает наиболее подходящие и затем так их переосмысливает, чтобы они служили подтверждением его собственной трактовки реальных событий. Он не связан причиной и следствием. Он создает их сам. Вы сказали, что Ченселор напугал многих в Лэнгли. Охотно в это верю. Он широко читаемый автор. Он не скользит по поверхности. Предположим, станет известно, что Ченселор пишет книгу о Гувере, о его последних днях...
— ...и о досье, — подаваясь вперед, добавил Варак. — Ченселор как раз тот человек, которого надо использовать, как посредника. Если сообщить ему, что бумаги исчезли, он тут же начнет действовать. Поднимется шум, кое-кто встревожится, а мы тут как тут.
— Отправляйтесь в Нью-Йорк, мистер Варак. Разузнайте о Ченселоре все, что можно разузнать: об окружающих его людях, о его образе жизни, методах работы.
Каждая мелочь может пригодиться. Ченселор помешан на заговорах. Мы подбросим ему мысль о заговоре против Гувера. Перед таким соблазном он не устоит.
— Совершенно верно: смерть от старости.
— Значит, если бы мы использовали в своих целях непосвященного в суть дела человека, он, действуя вслепую, никогда не докопался бы до истинной причины смерти Гувера?
— Никогда.
— Я еще не спросил вас, почему не было вскрытия.
— Указание из Белого дома. Насколько я понимаю, конфиденциальное.
— Из Белого дома?
— Да, у них были на то основания. Я их сам им подсказал.
Сент-Клер не стал углубляться в детали. Он догадывался, как действовал Варак, который прекрасно изучил структуру Белого дома и свободно ориентировался во всех его интригах. Это была работа профессионала.
— Докопаться, значит, невозможно... — повторил Браво. — Это чрезвычайно важно.
— Для кого?
— Для того, кого мы сделаем нашим посредником. Поскольку ему придется действовать вслепую и он не будет связан никакими фактами, главным для него станет общий замысел. Такой человек может поднять тревогу и тем самым спровоцировать обладателя досье на неосторожный шаг, то есть заставит его выдать себя.
— Я что-то вас не понимаю. Если такому посреднику не сообщить никаких фактов, которые он захотел бы проверить, ради чего он вообще станет действовать? Он должен захотеть что-то узнать. А с чего у него возникнет такое желание? И что даст нам такой посредник?
— Думаю, очень многое. Все дело в том, как понимать слово “факт”.
Сент-Клер посмотрел на Барака невидящим взглядом. “Как странно, — подумал он, — что наши дороги с Питером Ченселором снова пересекаются”.
Каждый раз, когда старый дипломат встречал в газетах или в книжном приложении имя Ченселора, 6н вспоминал смущенного, растерянного аспиранта, пытавшегося подобрать нужные слова, чтобы отстоять свои взгляды. Это было ровно шесть лет назад. С тех пор Ченселор научился находить нужные слова.
— Боюсь, я вас так и не понял, — прервал раздумья Сент-Клера Варак.
— Вы когда-нибудь слышали о писателе по имени Питер Ченселор? — Я читал его роман “Контрудар!”. Он напугал многих, кто связан с Лэнгли.
— А ведь это была беллетристика, вымысел.
— Да, но очень близкий к действительности. Правда, этот Ченселор напутал в терминологии, неверно изобразил методы работы ЦРУ, но если говорить о существе дела, все им описанное имело место в жизни и книга кажется правдивой.
— Это потому, что его фантазию не ограничивали никакие факты. Ченселор выявляет основную линию будущего сюжета, берет исходную ситуацию, из известных ему фактов тщательно отбирает наиболее подходящие и затем так их переосмысливает, чтобы они служили подтверждением его собственной трактовки реальных событий. Он не связан причиной и следствием. Он создает их сам. Вы сказали, что Ченселор напугал многих в Лэнгли. Охотно в это верю. Он широко читаемый автор. Он не скользит по поверхности. Предположим, станет известно, что Ченселор пишет книгу о Гувере, о его последних днях...
— ...и о досье, — подаваясь вперед, добавил Варак. — Ченселор как раз тот человек, которого надо использовать, как посредника. Если сообщить ему, что бумаги исчезли, он тут же начнет действовать. Поднимется шум, кое-кто встревожится, а мы тут как тут.
— Отправляйтесь в Нью-Йорк, мистер Варак. Разузнайте о Ченселоре все, что можно разузнать: об окружающих его людях, о его образе жизни, методах работы.
Каждая мелочь может пригодиться. Ченселор помешан на заговорах. Мы подбросим ему мысль о заговоре против Гувера. Перед таким соблазном он не устоит.
Глава 6
Питера разбудил телефонный звонок. — Мистер Ченселор? — спросила телефонистка. Питер вытащил руку из-под покрывала и прищурился, стараясь разглядеть циферблат ручных часов. Было почти десять. Утренний ветер, врываясь через двери веранды, вздымал занавески. Местонахождение ЦРУ.
— Слушаю?
— Междугородная станция. На проводе Нью-Йорк. С вами будет говорить мистер Энтони Морган. Подождите, пожалуйста, минуточку.
— Жду.
Послышался щелчок, потом жужжание на линии.
— Приветствую вас, мистер Ченселор.
Звонила секретарь его издателя. Питер узнал бы ее голос из тысячи других.
Какие бы неприятности ни обрушивались на нее, голос ее всегда звучал одинаково приветливо.
— Алло, Ради! Как дела? — Ченселор надеялся, что ее дела идут лучше, чем его собственные.
— Прекрасно. Как там в Калифорнии?
— Яркое солнце, прохлада, повсюду зелень. Выбирай, что тебе из этого больше нравится.
Девушка рассмеялась. У нее был приятный смех.
— Надеюсь, мы вас не разбудили? Вы ведь всегда встаете очень рано.
— Нет, Рэди. Я уже на ногах, — неизвестно зачем солгал Ченселор.
— Подождите минуточку, с вами будет говорить мистер Морган.
Послышалось два щелчка.
— Алло, Питер!
— Как дела, Тони?
— О господи, при чем тут я! Как ты себя чувствуешь? Мари сказала, что ты звонил вчера вечером. Жаль, что меня не было дома.
— Извини, я был пьян, — смущенно ответил Ченселор, пытаясь вспомнить, что он наплел Мари.
— Ну, об этом она мне не говорила. Сказала только, что ты был чертовски взбешен.
— Да, был. Я и сейчас взбешен. Но вчера ко всему прочему я был пьян.
Извинись за меня перед Мари.
— В этом нет необходимости. То, что ты рассказал ей о своих делах, ее страшно рассердило. Как только я появился на пороге, она прочла мне целую лекцию о том, как я должен защищать интересы своих авторов. Так что же там случилось с твоим романом?
Питер устроился поудобнее на подушке и откашлялся.
Стараясь говорить спокойно, он произнес:
— Вчера, в четыре тридцать, посыльный с киностудии принес мне законченный вариант сценария. Я и понятия не имел, что дело зашло так далеко.
— Ну и что?
— Они все перевернули с ног на голову. Я ничего подобного никогда не писал.
Выдержав паузу, Морган мягко заметил:
— Ущемленное “я”, Питер?
— О господи, вовсе нет! И ты прекрасно знаешь, что не в этом дело. Я не хочу сказать, что сценарий плохо написан. Отдельные куски сделаны просто здорово, все очень эффектно. Но лучше бы это не было так хорошо, потому что все, что там написано, — ложь!
— Джош сказал мне, что они изменили название агентства...
— Они изменили все! — взорвался Ченселор и сразу почувствовал, как кровь приливает к голове. Поморгав от боли, он закричал в трубку:
— По их сценарию правительство и его люди — настоящие ангелы. Они руководствуются только чистыми, благородными помыслами. Грязными махинациями занимаются... те, другие.
Таинственные личности, сеющие революцию и насилие. К тому же все они — о господи! — говорят “с легким европейским акцентом”. Они все переделали по-своему. За каким чертом тогда надо было покупать право на экранизацию моей книги?
— А что говорит Джош?
— Если честно, то очень смутно помню, что он сказал. Мне удалось поймать его около полуночи по местному времени. В Нью-Йорке, наверное, было часа три утра.
— Никуда не уходи из дома. Я поговорю с Джошем. Кто-нибудь из нас двоих потом тебе позвонит.
— Хорошо. — Питер хотел было еще раз передать свои извинения жене Моргана и распрощаться, но почувствовал, что издатель что-то недоговорил.
— Питер?
— Да?
— Предположим, Джош и я все уладим... Я имею в виду твой контракт со студией. — Здесь нечего улаживать! — снова взорвался Ченселор. — Я им не нужен.
Они не хотят принимать меня таким, какой я есть.
— Может быть, им нужно твое имя и они платят тебе именно за это?
— Я не торгую своим именем. Во всяком случае, тот фильм, который они собираются делать, обойдется без меня. Я же говорю тебе, это будет прямо противоположное тому, что я написал.
— А для тебя это важно?
— Как для автора — нет, черт побери! Но то, что они там наворочали, противоречит моим убеждениям. А этим не бросаются.
— Я просто так поинтересовался. Может быть, ты уже готов начать книгу о Нюрнбергском процессе? Питер рассеянно посмотрел на потолок:
— Пока нет, Тони. Скоро буду готов, но сейчас — нет. Мы с тобой об этом позднее поговорим.
Питер повесил трубку, забыв еще раз извиниться перед женой Моргана. Он лежал и думал о вопросах, которые задал ему издатель, и о своих ответах.
Только бы боль прошла! И хорошо бы избавиться от этого оцепенения. И то и другое постепенно ослабевало, но иногда он все-таки чувствовал себя прескверно.
И каждый раз в таком случае к нему возвращались воспоминания об автомобильной катастрофе. Он снова видел слепящий свет настигавшего его грузовика, слышал скрежет металла, звон разбитого стекла и крики... И опять в нем загоралась ненависть к тому, кто, пригнувшись, на высоком сиденье грузовика, промчался мимо во тьму штормовой ночи, убив Кэтрин и покалечив его.
Ченселор сел на край кровати, свесив ноги на пол. Совершенно голый, он ходил по комнате в поисках плавок. Для утреннего купания было уже поздновато.
Солнце стояло высоко, день наступил. Питер почувствовал себя виноватым, как будто нарушил какой-то важный ритуал. Но хуже всего было то, что в его теперешней жизни ритуал заменил работу, и он это прекрасно понимал.
Обнаружив наконец лежавшие на стуле плавки, он собрался было надеть их, как снова зазвонил телефон. Ченселор взял трубку.
— Питер, это Джошуа. Я только что целый час проговорил с Аароном Шеффилдом.
— Он тебя, конечно, убедил. Кстати, извини меня за то, что я побеспокоил тебя вчера вечером.
— Мы с тобой говорили не вечером, а сегодня утром, — мягко поправил Питера его литературный агент. — Но это все пустяки, я понимаю, ты был возбужден.
— Я был просто пьян.
— Ну и это тоже. Теперь о Шеффилде.
— Да, нам надо о нем потолковать. Надеюсь, вчера ты хорошо расслышал все, что я говорил.
— Ну, знаешь! Наверное, во всем Малибу не найдется человека, который не смог бы повторить слово в слово все, что ты орал в телефонную трубку.
— Ну и что думает по этому поводу Шеффилд? Имей в виду, я не отступлю ни на шаг.
— Как раз на это ему начхать. У тебя нет достаточных юридических оснований, чтобы возбуждать судебное дело. Им вовсе не нужно, чтобы ты одобрил их сценарий.
— Это я и сам понимаю, по молчать не стану. Я дам интервью газетчикам, потребую, чтобы мое имя не значилось в титрах, вероятно, даже подам в суд и буду категорически настаивать, чтобы они изменили название фильма. Спорю, что возбудить судебное дело против них можно.
— Сомневаюсь, Питер.
— Джош, но они ведь полностью изменили замысел моего романа.
— Когда судья узнает, какие тебе за это заплатили деньги, твои доводы на него вряд ли подействуют.
Ченселор снова замигал и начал тереть глаза, пытаясь смягчить головную боль. Потеряв терпение, он наконец дал выход своему гневу:
— Ты говоришь, что мои доводы на судью не подействуют? Хорошо, хватит об этом. Конечно, я не Диккенс, описывающий гибель детей на фабриках с потогонной системой. Ну ладно, что же делать?
— Хочешь откровенно?
— Ну, подобное начало ничего хорошего не предвещает.
— Не скажи. Может быть, из всех этой истории что-то хорошее и выйдет.
— Так, теперь я точно знаю: сейчас ты сообщишь нечто ужасное. Ну давай, давай.
— Шеффилд и студия не хотят никакой шумихи вокруг фильма. Не в их интересах, чтобы ты давал интервью и устраивал представления с разоблачениями.
Они знают, что ты можешь это сделать, и не желают оказаться в затруднительном положении.
— Вот как? Наконец мы дошли до существа дела. Все упирается в кассовый сбор, в прибыль. Это — предмет их основной гордости, показатель их достоинств.
Немного помолчав, мягким голосом, каким обычно утешают обиженного ребенка, Харрис продолжал:
— Питер, дорогой, вся эта шумиха не повредит их кассовым сборам, не уменьшит их доходы ни на один цент. Наоборот, ничто так не привлечет внимания к фильму, не создаст вокруг него такого ажиотажа, как то, что ты собираешься предпринять.
— Почему же тогда они волнуются?
— Потому что они на самом деле хотят избежать неприятностей.
— Для киношников неприятности такое обычное явление, что они научились их не замечать. Я не верю, что причина в этом.
— Они готовы уплатить тебе всю сумму, причитающуюся по контракту, снять твое имя с титров, если ты этого пожелаешь, но вот изменить название они, конечно, не могут. Кроме того, тебя ждет добавочное вознаграждение, равное половине той суммы, которую тебе выплатили за право экранизации.
— О господи! — Ченселор был ошеломлен: если верить Джошуа Харрису, он должен получить еще около четверти миллиона долларов. — Но за что?
— За то, чтобы ты пошел на попятную и не поднимал шума вокруг экранизации.
Питер не отрываясь смотрел на колышущиеся от ветра занавески. Во всей этой истории было что-то темное, что-то безнравственное.
— Ты у телефона? — спросил Харрис.
— Подожди минутку. Ты говоришь, что скандал только увеличит их доходы. И тем не менее Шеффилд готов заплатить любые деньги, лишь бы избежать его, готов даже понести убытки. Это нелогично, — Ну, я не берусь анализировать его поступки. С меня достаточно того, что я выяснил, какие он готов заплатить деньги. Может быть, у него на этот счет свои принципы, — Нет, Харрис. Я знаю Шеффилда, знаю, что он собой представляет. У него нет никаких принципов... Послушай, Джош! — внезапно вскричал Ченселор. — Кажется, я понял, в чем дело: у Шеффилда есть партнер, но не на студии, а в правительстве. Ниточка тянется в Вашингтон! Только там могут так бояться скандала. Как сказал когда-то один прекрасный писатель, замечательный писатель, каким я никогда не стану, “они не выносят света дня”! Проклятие! Вот в чем дело!
— Я тоже об этом подумал, — признался Харрис.
— Скажи Шеффилду, пусть подотрется своим дополнительным вознаграждением.
Меня это не интересует. На какое-то время Харрис опять замолчал.
— Придется мне сказать тебе кое-что еще. Шеффилд собрал высказывания о тебе со всего Лос-Анджелеса, отовсюду, откуда только можно. Получается неприглядная картина: все характеризуют тебя как законченного алкоголика, говорят, что ты представляешь угрозу для общества.
— Браво, Шеффилд, молодец! Мы должны быть ему благодарны. Ведь скандалы увеличивают доходы. Так что теперь мы продадим вдвое больше экземпляров нашей книги!
— Это не все, — продолжал Харрис. — Он утверждает, что располагает письменными показаниями, данными под присягой одной девушкой, которая обвиняет тебя в изнасиловании и избиении. Он располагает фотографиями, сделанными в полиции, на которых видны следы нанесенных тобой побоев. Она из Беверли Хилс и еще совсем ребенок, ей всего четырнадцать лет. Кроме того, имеются показания его друзей, которые утверждают, что в гостях ты напиваешься до потери сознания и однажды у тебя отняли наркотики. По словам Шеффилда, ты пытался напасть на его жену. Он не хотел бы предавать этот случай огласке, но, возможно, ему придется это сделать. А еще он говорит, что после твоего визита пришлось целую неделю приводить в порядок квартиру.
— Это же все ложь! Джош, это какое-то безумие! Во всем этом нет ни доли правды!
— Все дело в том, Питер, что какая-то доля правды наверняка есть. Я, конечно, не имею в виду изнасилование, увечья или наркотики. Такие обвинения нетрудно и сфабриковать. Но то, что ты много пил в последнее время, — правда. То, что у тебя были связи с женщинами, — тоже правда. Я знаю жену Шеффилда, вся эта история с ней произошла, очевидно, не по твоей инициативе. И тем не менее это факты.
Ченселор, шатаясь, встал с кровати. У него кружилась голова, в висках кровь стучала от боли.
— Я просто не знаю, что сказать! Я не верю тому, что слышу!
— А я знаю, что сказать, и знаю, чему верить, — произнес Джошуа Харрис. Имей в виду, им наплевать на все правила игры и на приличия.
Барак сел на софу, обитую бархатом, и, наклонившись к кофейному столику, открыл портфель. Вынув две папки с бумагами, он положил их прямо перед собой и отодвинул портфель в сторону. Утреннее солнце светило в окна, выходящие в парк, наполняя комфортабельный номер отеля мягким желтовато-белым сиянием.
Мунро Сент-Клер взял с серебряного подноса кофейник, налил себе чашечку кофе и сел напротив разведчика.
— Вы действительно не хотите кофе? — спросил он.
— Нет, благодарю. Я за это утро уже выпил несколько чашек. Кстати, я очень признателен, что вы прибыли сюда самолетом. Время нам дорого.
— Да, дорог каждый день, — подтвердил Сент-Клер. — Нельзя допустить, чтобы эти досье оставались в чьих-то руках слишком долго. В любую минуту может случиться непоправимое. Чем мы располагаем?
— У нас почти все, что нам нужно. Моими основными источниками информации были издатель Ченселора Энтони Морган и его литературный агент Джошуа Харрис.
— Они охотно согласились сотрудничать с вами?
— Добиться согласия было нетрудно. Я убедил их в том, что идет обычная проверка в связи с допуском Ченселора к секретным материалам.
— Проверка благонадежности? Чего ради?
Варак раскрыл одну из папок:
— Незадолго до аварии Ченселор получил из правительственной типографии стенограмму заседаний Нюрнбергского трибунала. В то время он собирался начать работу над романом о судебных процессах над немецкими военными преступниками.
Он считает, что судебные органы западных союзников плохо выполняли свои прямые обязанности и поэтому тысячи нацистских преступников непонятно каким образом смогли свободно эмигрировать во все страны света, переведя предварительно за границу огромные суммы денег.
— Он не прав. Такое действительно случалось, но не как правило, а только как исключение, — заметил Браво.
— Так это или нет, тем не менее некоторые из этих документов все еще остаются засекреченными. Правда, таких материалов Ченселор не получал, но он этого не знает. Я уверил издателя в том, что документы, которыми он располагает, секретные и что поэтому необходимо проверить его благонадежность.
Ничего серьезного, обычная проверка. Кроме того, я убедил их в том, что являюсь поклонником таланта Ченселора и что мне просто приятно беседовать с людьми, которые знают его лично.
— Ну и что, он написал книгу о Нюрнберге?
— Он даже не начал ее писать.
— Интересно, почему?
— Прошлой осенью Ченселор попал в автомобильную катастрофу. Женщина, которая ехала вместе с ним, погибла. Согласно заключению врачей, если бы в течение еще десяти минут Ченселору не оказали помощь, он умер бы от внутреннего кровотечения и заражения крови. Потом целых пять месяцев он находился в больнице, где его собирали буквально по частям. Врачи полагают, что он сможет восстановить свое здоровье только на восемьдесят пять-девяносто процентов. Я имею в виду его физическое состояние.
— Кто была эта женщина? — тихо спросил Браво. Варак обратился к папке, лежавшей справа:
— Ее имя Кэтрин Лоуэлл Они были вместе около года и собирались пожениться.
В тот день они направлялись к его родителям, живущим в северо-западной части Пенсильвании. Смерть Кэтрин Лоуэлл была страшным ударом для Ченселора. На долгое время им овладела депрессия. В какой-то степени он все еще находится в этом состоянии, по крайней мере, так говорят его издатель и агент.
— Морган и Харрис, — повторил Браво, будто внося для себя какую-то ясность.
— Да, они оба с нетерпением ждали его выздоровления, сначала от физических травм, потом от депрессии. Оба признаются, что в последние месяцы бывали такие моменты, когда они опасались, сможет ли Ченселор вообще взяться за перо.
— Ну, это обоснованные опасения. За все это время он ведь так ничего и не написал?
— Кажется, он возобновил работу. Сейчас Ченселор находится в Калифорнии, где выступает в качестве соавтора сценария по собственному же роману “Контрудар!”. Правда, ничего выдающегося от него не ждут: у него нет опыта работы в кино.
— Тогда зачем его пригласили?
— По словам Харриса, студии нужно его имя. Кроме того, привлекая Ченселора к работе, студия получает преимущественное право на экранизацию его следующей книги. Составленный Харрисом контракт это предусматривает.
— Похоже, что, поскольку Ченселор сейчас не может работать над новой книгой, Харрис хочет его хоть чем-то занять.
— По мнению Харриса, в Пенсильвании все напоминает Ченселору о случившейся трагедии и мешает снова приступить к работе. Вот почему агент настоял, чтобы Ченселор отправился в Калифорнию. — Барак перевернул еще несколько страниц:
— Вот это где. Харрис дословно сказал следующее: “Хочу, чтобы Питер ощутил вкус излишеств в стиле Гаргантюа”. Ради этого он поселил его временно в Калифорнии, в Малибу.
— Ну и как, это помогает? — улыбнулся Браво.
— Какие-то сдвиги есть. Небольшие, но есть. — Оторвавшись от бумаги, Варак посмотрел па собеседника:
— Однако именно этого мы и не можем допустить.
— Что вы хотите сказать?
— Для нас гораздо полезнее, если Ченселор останется в психическом отношении не совсем здоровым. — Показав жестом на обе папки, разведчик продолжал:
— Все содержащиеся здесь материалы рисуют Ченселора как абсолютно нормального человека. Таким он был до катастрофы. Если в нем и замечалась какая-то агрессивность или крайности, то вся эта чрезмерная психическая энергия сублимировалась в творчество. В повседневной жизни она никак не проявлялась.
Если он снова станет таким же нормальным, каким был, то, естественно, начнет осторожничать, будет отступать перед опасностями. А этого-то мы допустить не можем. Нам необходимо, чтобы он оставался неуравновешенным, чтобы все время пребывал в возбужденном состоянии.
Сент-Клер молча потягивал свой кофе.
— Продолжайте, пожалуйста. Расскажите мне о его образе жизни.
— Собственно говоря, особенно рассказывать нечего. У него квартира в аристократическом районе, на 71-й улице. Он очень рано встает, еще до рассвета, и садится за работу. Машинкой не пользуется, пишет от руки на листах желтой бумаги, потом делает ксерокопии и отправляет их в машинописное агентство в Гринвич-Вилледж. Это, вероятно, нам пригодится: мы сможем перехватывать оригиналы и делать для себя копии.
— Ну а если он будет работать в своей Пенсильвании и отправлять рукопись с посыльным, что тогда?
— Тогда придется внедрить своего человека в машинописное агентство.
— Да, это, конечно, выход. Продолжайте.
— Собственно, ничего существенного у меня уже не осталось. У него есть любимый ресторан, где его знают. Он увлекается лыжами, играет в теннис. Но ни тем, ни другим он, вероятно, заниматься больше не сможет. Кроме Моргана и Харриса, его друзья, как правило, писатели и журналисты. Как ни странно, среди близких ему людей есть несколько юристов из Нью-Йорка и Вашингтона. Вот и все. — Варак закрыл лежавшую справа от него папку. — А сейчас я должен поставить перед вами один вопрос.
— Я слушаю.
— Мы все с вами обсудили, и теперь я знаю, как запрограммировать Ченселора. Но мне нужна ваша поддержка в одном очень важном вопросе. Я собираюсь предстать перед нашим писателем и качестве Лонгворта.
Это надежное прикрытие. Подлинный Лонгворт в настоящее время скрывается на Гавайях. Мы похожи друг на друга, шрамы у нас одинаковые. Реальность существования Лонгворта всегда можно проверить по его личному делу, хранящемуся в картотеке ФБР. Однако чтобы действовать наверняка, нам необходимо подкинуть Ченселору еще одну приманку.
— Пожалуйста, поясните.
После небольшой паузы Варак убежденно произнес:
— По нашей версии, совершено преступление, но нет заговора, следствием которого стало это преступление. Не мешало бы намекнуть Ченселору, кто именно мог украсть эти досье, в каком направлении ему вести поиски. Однако нам нечего сказать. Впрочем, если бы мы это знали, то обошлись бы без его помощи. — Что вы предлагаете? — спросил Браво, заметив по глазам Барака, что он колеблется.
— Я считаю целесообразным подключить к операции второго члена Инвер Брасс, судью Даниела Сазерленда, известного среди нас под псевдонимом Венис. Полагаю, что из всех нынешних членов Инвер Брасс он единственный, кто занимает такое же высокое общественное положение, что и вы, Я хотел бы вывести на него Ченселора.
Мне нужно ваше согласие.
Несколько мгновений дипломат хранил молчание.
— Чтобы придать вес всему тому, что вы скажете Ченселору? Чтобы дать ему подтверждение вашей версии?
— Да, чтобы история с исчезновением досье приобрела конкретные очертания.
Это все, что мне нужно. Сазерленд — такая приманка, мимо которой Ченселор не пройдет.
— Это опасно, — тихо сказал Браво. — Ни один член Инвер Брасс не должен участвовать в наших операциях в открытую.
— Сейчас это просто необходимо. Я не предложил подключиться к операции вам только потому, что вы уже встречались с Ченселором.
— Да, такое совпадение может навести его на размышления, вызвать нежелательные вопросы. Я поговорю с Венисом... Теперь позвольте вернуться к психическому состоянию Ченселора. Если я правильно вас понимаю...
— Правильно, — спокойно прервал его Варак. — Нельзя позволить Ченселору полностью восстановить свою прежнюю форму. Нельзя допустить, чтобы он снова стал мыслить и действовать рационально. Нам надо, чтобы он привлекал внимание к себе. Если Ченселор останется таким же, как сейчас, психически неуравновешенным, он будет кое-кому постоянной угрозой. И если эта угроза окажется достаточно серьезной, тот, кто прячет досье, попытается устранить эту угрозу. И когда он или она начнут действовать, мы будем тут как тут.
— Слушаю?
— Междугородная станция. На проводе Нью-Йорк. С вами будет говорить мистер Энтони Морган. Подождите, пожалуйста, минуточку.
— Жду.
Послышался щелчок, потом жужжание на линии.
— Приветствую вас, мистер Ченселор.
Звонила секретарь его издателя. Питер узнал бы ее голос из тысячи других.
Какие бы неприятности ни обрушивались на нее, голос ее всегда звучал одинаково приветливо.
— Алло, Ради! Как дела? — Ченселор надеялся, что ее дела идут лучше, чем его собственные.
— Прекрасно. Как там в Калифорнии?
— Яркое солнце, прохлада, повсюду зелень. Выбирай, что тебе из этого больше нравится.
Девушка рассмеялась. У нее был приятный смех.
— Надеюсь, мы вас не разбудили? Вы ведь всегда встаете очень рано.
— Нет, Рэди. Я уже на ногах, — неизвестно зачем солгал Ченселор.
— Подождите минуточку, с вами будет говорить мистер Морган.
Послышалось два щелчка.
— Алло, Питер!
— Как дела, Тони?
— О господи, при чем тут я! Как ты себя чувствуешь? Мари сказала, что ты звонил вчера вечером. Жаль, что меня не было дома.
— Извини, я был пьян, — смущенно ответил Ченселор, пытаясь вспомнить, что он наплел Мари.
— Ну, об этом она мне не говорила. Сказала только, что ты был чертовски взбешен.
— Да, был. Я и сейчас взбешен. Но вчера ко всему прочему я был пьян.
Извинись за меня перед Мари.
— В этом нет необходимости. То, что ты рассказал ей о своих делах, ее страшно рассердило. Как только я появился на пороге, она прочла мне целую лекцию о том, как я должен защищать интересы своих авторов. Так что же там случилось с твоим романом?
Питер устроился поудобнее на подушке и откашлялся.
Стараясь говорить спокойно, он произнес:
— Вчера, в четыре тридцать, посыльный с киностудии принес мне законченный вариант сценария. Я и понятия не имел, что дело зашло так далеко.
— Ну и что?
— Они все перевернули с ног на голову. Я ничего подобного никогда не писал.
Выдержав паузу, Морган мягко заметил:
— Ущемленное “я”, Питер?
— О господи, вовсе нет! И ты прекрасно знаешь, что не в этом дело. Я не хочу сказать, что сценарий плохо написан. Отдельные куски сделаны просто здорово, все очень эффектно. Но лучше бы это не было так хорошо, потому что все, что там написано, — ложь!
— Джош сказал мне, что они изменили название агентства...
— Они изменили все! — взорвался Ченселор и сразу почувствовал, как кровь приливает к голове. Поморгав от боли, он закричал в трубку:
— По их сценарию правительство и его люди — настоящие ангелы. Они руководствуются только чистыми, благородными помыслами. Грязными махинациями занимаются... те, другие.
Таинственные личности, сеющие революцию и насилие. К тому же все они — о господи! — говорят “с легким европейским акцентом”. Они все переделали по-своему. За каким чертом тогда надо было покупать право на экранизацию моей книги?
— А что говорит Джош?
— Если честно, то очень смутно помню, что он сказал. Мне удалось поймать его около полуночи по местному времени. В Нью-Йорке, наверное, было часа три утра.
— Никуда не уходи из дома. Я поговорю с Джошем. Кто-нибудь из нас двоих потом тебе позвонит.
— Хорошо. — Питер хотел было еще раз передать свои извинения жене Моргана и распрощаться, но почувствовал, что издатель что-то недоговорил.
— Питер?
— Да?
— Предположим, Джош и я все уладим... Я имею в виду твой контракт со студией. — Здесь нечего улаживать! — снова взорвался Ченселор. — Я им не нужен.
Они не хотят принимать меня таким, какой я есть.
— Может быть, им нужно твое имя и они платят тебе именно за это?
— Я не торгую своим именем. Во всяком случае, тот фильм, который они собираются делать, обойдется без меня. Я же говорю тебе, это будет прямо противоположное тому, что я написал.
— А для тебя это важно?
— Как для автора — нет, черт побери! Но то, что они там наворочали, противоречит моим убеждениям. А этим не бросаются.
— Я просто так поинтересовался. Может быть, ты уже готов начать книгу о Нюрнбергском процессе? Питер рассеянно посмотрел на потолок:
— Пока нет, Тони. Скоро буду готов, но сейчас — нет. Мы с тобой об этом позднее поговорим.
Питер повесил трубку, забыв еще раз извиниться перед женой Моргана. Он лежал и думал о вопросах, которые задал ему издатель, и о своих ответах.
Только бы боль прошла! И хорошо бы избавиться от этого оцепенения. И то и другое постепенно ослабевало, но иногда он все-таки чувствовал себя прескверно.
И каждый раз в таком случае к нему возвращались воспоминания об автомобильной катастрофе. Он снова видел слепящий свет настигавшего его грузовика, слышал скрежет металла, звон разбитого стекла и крики... И опять в нем загоралась ненависть к тому, кто, пригнувшись, на высоком сиденье грузовика, промчался мимо во тьму штормовой ночи, убив Кэтрин и покалечив его.
Ченселор сел на край кровати, свесив ноги на пол. Совершенно голый, он ходил по комнате в поисках плавок. Для утреннего купания было уже поздновато.
Солнце стояло высоко, день наступил. Питер почувствовал себя виноватым, как будто нарушил какой-то важный ритуал. Но хуже всего было то, что в его теперешней жизни ритуал заменил работу, и он это прекрасно понимал.
Обнаружив наконец лежавшие на стуле плавки, он собрался было надеть их, как снова зазвонил телефон. Ченселор взял трубку.
— Питер, это Джошуа. Я только что целый час проговорил с Аароном Шеффилдом.
— Он тебя, конечно, убедил. Кстати, извини меня за то, что я побеспокоил тебя вчера вечером.
— Мы с тобой говорили не вечером, а сегодня утром, — мягко поправил Питера его литературный агент. — Но это все пустяки, я понимаю, ты был возбужден.
— Я был просто пьян.
— Ну и это тоже. Теперь о Шеффилде.
— Да, нам надо о нем потолковать. Надеюсь, вчера ты хорошо расслышал все, что я говорил.
— Ну, знаешь! Наверное, во всем Малибу не найдется человека, который не смог бы повторить слово в слово все, что ты орал в телефонную трубку.
— Ну и что думает по этому поводу Шеффилд? Имей в виду, я не отступлю ни на шаг.
— Как раз на это ему начхать. У тебя нет достаточных юридических оснований, чтобы возбуждать судебное дело. Им вовсе не нужно, чтобы ты одобрил их сценарий.
— Это я и сам понимаю, по молчать не стану. Я дам интервью газетчикам, потребую, чтобы мое имя не значилось в титрах, вероятно, даже подам в суд и буду категорически настаивать, чтобы они изменили название фильма. Спорю, что возбудить судебное дело против них можно.
— Сомневаюсь, Питер.
— Джош, но они ведь полностью изменили замысел моего романа.
— Когда судья узнает, какие тебе за это заплатили деньги, твои доводы на него вряд ли подействуют.
Ченселор снова замигал и начал тереть глаза, пытаясь смягчить головную боль. Потеряв терпение, он наконец дал выход своему гневу:
— Ты говоришь, что мои доводы на судью не подействуют? Хорошо, хватит об этом. Конечно, я не Диккенс, описывающий гибель детей на фабриках с потогонной системой. Ну ладно, что же делать?
— Хочешь откровенно?
— Ну, подобное начало ничего хорошего не предвещает.
— Не скажи. Может быть, из всех этой истории что-то хорошее и выйдет.
— Так, теперь я точно знаю: сейчас ты сообщишь нечто ужасное. Ну давай, давай.
— Шеффилд и студия не хотят никакой шумихи вокруг фильма. Не в их интересах, чтобы ты давал интервью и устраивал представления с разоблачениями.
Они знают, что ты можешь это сделать, и не желают оказаться в затруднительном положении.
— Вот как? Наконец мы дошли до существа дела. Все упирается в кассовый сбор, в прибыль. Это — предмет их основной гордости, показатель их достоинств.
Немного помолчав, мягким голосом, каким обычно утешают обиженного ребенка, Харрис продолжал:
— Питер, дорогой, вся эта шумиха не повредит их кассовым сборам, не уменьшит их доходы ни на один цент. Наоборот, ничто так не привлечет внимания к фильму, не создаст вокруг него такого ажиотажа, как то, что ты собираешься предпринять.
— Почему же тогда они волнуются?
— Потому что они на самом деле хотят избежать неприятностей.
— Для киношников неприятности такое обычное явление, что они научились их не замечать. Я не верю, что причина в этом.
— Они готовы уплатить тебе всю сумму, причитающуюся по контракту, снять твое имя с титров, если ты этого пожелаешь, но вот изменить название они, конечно, не могут. Кроме того, тебя ждет добавочное вознаграждение, равное половине той суммы, которую тебе выплатили за право экранизации.
— О господи! — Ченселор был ошеломлен: если верить Джошуа Харрису, он должен получить еще около четверти миллиона долларов. — Но за что?
— За то, чтобы ты пошел на попятную и не поднимал шума вокруг экранизации.
Питер не отрываясь смотрел на колышущиеся от ветра занавески. Во всей этой истории было что-то темное, что-то безнравственное.
— Ты у телефона? — спросил Харрис.
— Подожди минутку. Ты говоришь, что скандал только увеличит их доходы. И тем не менее Шеффилд готов заплатить любые деньги, лишь бы избежать его, готов даже понести убытки. Это нелогично, — Ну, я не берусь анализировать его поступки. С меня достаточно того, что я выяснил, какие он готов заплатить деньги. Может быть, у него на этот счет свои принципы, — Нет, Харрис. Я знаю Шеффилда, знаю, что он собой представляет. У него нет никаких принципов... Послушай, Джош! — внезапно вскричал Ченселор. — Кажется, я понял, в чем дело: у Шеффилда есть партнер, но не на студии, а в правительстве. Ниточка тянется в Вашингтон! Только там могут так бояться скандала. Как сказал когда-то один прекрасный писатель, замечательный писатель, каким я никогда не стану, “они не выносят света дня”! Проклятие! Вот в чем дело!
— Я тоже об этом подумал, — признался Харрис.
— Скажи Шеффилду, пусть подотрется своим дополнительным вознаграждением.
Меня это не интересует. На какое-то время Харрис опять замолчал.
— Придется мне сказать тебе кое-что еще. Шеффилд собрал высказывания о тебе со всего Лос-Анджелеса, отовсюду, откуда только можно. Получается неприглядная картина: все характеризуют тебя как законченного алкоголика, говорят, что ты представляешь угрозу для общества.
— Браво, Шеффилд, молодец! Мы должны быть ему благодарны. Ведь скандалы увеличивают доходы. Так что теперь мы продадим вдвое больше экземпляров нашей книги!
— Это не все, — продолжал Харрис. — Он утверждает, что располагает письменными показаниями, данными под присягой одной девушкой, которая обвиняет тебя в изнасиловании и избиении. Он располагает фотографиями, сделанными в полиции, на которых видны следы нанесенных тобой побоев. Она из Беверли Хилс и еще совсем ребенок, ей всего четырнадцать лет. Кроме того, имеются показания его друзей, которые утверждают, что в гостях ты напиваешься до потери сознания и однажды у тебя отняли наркотики. По словам Шеффилда, ты пытался напасть на его жену. Он не хотел бы предавать этот случай огласке, но, возможно, ему придется это сделать. А еще он говорит, что после твоего визита пришлось целую неделю приводить в порядок квартиру.
— Это же все ложь! Джош, это какое-то безумие! Во всем этом нет ни доли правды!
— Все дело в том, Питер, что какая-то доля правды наверняка есть. Я, конечно, не имею в виду изнасилование, увечья или наркотики. Такие обвинения нетрудно и сфабриковать. Но то, что ты много пил в последнее время, — правда. То, что у тебя были связи с женщинами, — тоже правда. Я знаю жену Шеффилда, вся эта история с ней произошла, очевидно, не по твоей инициативе. И тем не менее это факты.
Ченселор, шатаясь, встал с кровати. У него кружилась голова, в висках кровь стучала от боли.
— Я просто не знаю, что сказать! Я не верю тому, что слышу!
— А я знаю, что сказать, и знаю, чему верить, — произнес Джошуа Харрис. Имей в виду, им наплевать на все правила игры и на приличия.
Барак сел на софу, обитую бархатом, и, наклонившись к кофейному столику, открыл портфель. Вынув две папки с бумагами, он положил их прямо перед собой и отодвинул портфель в сторону. Утреннее солнце светило в окна, выходящие в парк, наполняя комфортабельный номер отеля мягким желтовато-белым сиянием.
Мунро Сент-Клер взял с серебряного подноса кофейник, налил себе чашечку кофе и сел напротив разведчика.
— Вы действительно не хотите кофе? — спросил он.
— Нет, благодарю. Я за это утро уже выпил несколько чашек. Кстати, я очень признателен, что вы прибыли сюда самолетом. Время нам дорого.
— Да, дорог каждый день, — подтвердил Сент-Клер. — Нельзя допустить, чтобы эти досье оставались в чьих-то руках слишком долго. В любую минуту может случиться непоправимое. Чем мы располагаем?
— У нас почти все, что нам нужно. Моими основными источниками информации были издатель Ченселора Энтони Морган и его литературный агент Джошуа Харрис.
— Они охотно согласились сотрудничать с вами?
— Добиться согласия было нетрудно. Я убедил их в том, что идет обычная проверка в связи с допуском Ченселора к секретным материалам.
— Проверка благонадежности? Чего ради?
Варак раскрыл одну из папок:
— Незадолго до аварии Ченселор получил из правительственной типографии стенограмму заседаний Нюрнбергского трибунала. В то время он собирался начать работу над романом о судебных процессах над немецкими военными преступниками.
Он считает, что судебные органы западных союзников плохо выполняли свои прямые обязанности и поэтому тысячи нацистских преступников непонятно каким образом смогли свободно эмигрировать во все страны света, переведя предварительно за границу огромные суммы денег.
— Он не прав. Такое действительно случалось, но не как правило, а только как исключение, — заметил Браво.
— Так это или нет, тем не менее некоторые из этих документов все еще остаются засекреченными. Правда, таких материалов Ченселор не получал, но он этого не знает. Я уверил издателя в том, что документы, которыми он располагает, секретные и что поэтому необходимо проверить его благонадежность.
Ничего серьезного, обычная проверка. Кроме того, я убедил их в том, что являюсь поклонником таланта Ченселора и что мне просто приятно беседовать с людьми, которые знают его лично.
— Ну и что, он написал книгу о Нюрнберге?
— Он даже не начал ее писать.
— Интересно, почему?
— Прошлой осенью Ченселор попал в автомобильную катастрофу. Женщина, которая ехала вместе с ним, погибла. Согласно заключению врачей, если бы в течение еще десяти минут Ченселору не оказали помощь, он умер бы от внутреннего кровотечения и заражения крови. Потом целых пять месяцев он находился в больнице, где его собирали буквально по частям. Врачи полагают, что он сможет восстановить свое здоровье только на восемьдесят пять-девяносто процентов. Я имею в виду его физическое состояние.
— Кто была эта женщина? — тихо спросил Браво. Варак обратился к папке, лежавшей справа:
— Ее имя Кэтрин Лоуэлл Они были вместе около года и собирались пожениться.
В тот день они направлялись к его родителям, живущим в северо-западной части Пенсильвании. Смерть Кэтрин Лоуэлл была страшным ударом для Ченселора. На долгое время им овладела депрессия. В какой-то степени он все еще находится в этом состоянии, по крайней мере, так говорят его издатель и агент.
— Морган и Харрис, — повторил Браво, будто внося для себя какую-то ясность.
— Да, они оба с нетерпением ждали его выздоровления, сначала от физических травм, потом от депрессии. Оба признаются, что в последние месяцы бывали такие моменты, когда они опасались, сможет ли Ченселор вообще взяться за перо.
— Ну, это обоснованные опасения. За все это время он ведь так ничего и не написал?
— Кажется, он возобновил работу. Сейчас Ченселор находится в Калифорнии, где выступает в качестве соавтора сценария по собственному же роману “Контрудар!”. Правда, ничего выдающегося от него не ждут: у него нет опыта работы в кино.
— Тогда зачем его пригласили?
— По словам Харриса, студии нужно его имя. Кроме того, привлекая Ченселора к работе, студия получает преимущественное право на экранизацию его следующей книги. Составленный Харрисом контракт это предусматривает.
— Похоже, что, поскольку Ченселор сейчас не может работать над новой книгой, Харрис хочет его хоть чем-то занять.
— По мнению Харриса, в Пенсильвании все напоминает Ченселору о случившейся трагедии и мешает снова приступить к работе. Вот почему агент настоял, чтобы Ченселор отправился в Калифорнию. — Барак перевернул еще несколько страниц:
— Вот это где. Харрис дословно сказал следующее: “Хочу, чтобы Питер ощутил вкус излишеств в стиле Гаргантюа”. Ради этого он поселил его временно в Калифорнии, в Малибу.
— Ну и как, это помогает? — улыбнулся Браво.
— Какие-то сдвиги есть. Небольшие, но есть. — Оторвавшись от бумаги, Варак посмотрел па собеседника:
— Однако именно этого мы и не можем допустить.
— Что вы хотите сказать?
— Для нас гораздо полезнее, если Ченселор останется в психическом отношении не совсем здоровым. — Показав жестом на обе папки, разведчик продолжал:
— Все содержащиеся здесь материалы рисуют Ченселора как абсолютно нормального человека. Таким он был до катастрофы. Если в нем и замечалась какая-то агрессивность или крайности, то вся эта чрезмерная психическая энергия сублимировалась в творчество. В повседневной жизни она никак не проявлялась.
Если он снова станет таким же нормальным, каким был, то, естественно, начнет осторожничать, будет отступать перед опасностями. А этого-то мы допустить не можем. Нам необходимо, чтобы он оставался неуравновешенным, чтобы все время пребывал в возбужденном состоянии.
Сент-Клер молча потягивал свой кофе.
— Продолжайте, пожалуйста. Расскажите мне о его образе жизни.
— Собственно говоря, особенно рассказывать нечего. У него квартира в аристократическом районе, на 71-й улице. Он очень рано встает, еще до рассвета, и садится за работу. Машинкой не пользуется, пишет от руки на листах желтой бумаги, потом делает ксерокопии и отправляет их в машинописное агентство в Гринвич-Вилледж. Это, вероятно, нам пригодится: мы сможем перехватывать оригиналы и делать для себя копии.
— Ну а если он будет работать в своей Пенсильвании и отправлять рукопись с посыльным, что тогда?
— Тогда придется внедрить своего человека в машинописное агентство.
— Да, это, конечно, выход. Продолжайте.
— Собственно, ничего существенного у меня уже не осталось. У него есть любимый ресторан, где его знают. Он увлекается лыжами, играет в теннис. Но ни тем, ни другим он, вероятно, заниматься больше не сможет. Кроме Моргана и Харриса, его друзья, как правило, писатели и журналисты. Как ни странно, среди близких ему людей есть несколько юристов из Нью-Йорка и Вашингтона. Вот и все. — Варак закрыл лежавшую справа от него папку. — А сейчас я должен поставить перед вами один вопрос.
— Я слушаю.
— Мы все с вами обсудили, и теперь я знаю, как запрограммировать Ченселора. Но мне нужна ваша поддержка в одном очень важном вопросе. Я собираюсь предстать перед нашим писателем и качестве Лонгворта.
Это надежное прикрытие. Подлинный Лонгворт в настоящее время скрывается на Гавайях. Мы похожи друг на друга, шрамы у нас одинаковые. Реальность существования Лонгворта всегда можно проверить по его личному делу, хранящемуся в картотеке ФБР. Однако чтобы действовать наверняка, нам необходимо подкинуть Ченселору еще одну приманку.
— Пожалуйста, поясните.
После небольшой паузы Варак убежденно произнес:
— По нашей версии, совершено преступление, но нет заговора, следствием которого стало это преступление. Не мешало бы намекнуть Ченселору, кто именно мог украсть эти досье, в каком направлении ему вести поиски. Однако нам нечего сказать. Впрочем, если бы мы это знали, то обошлись бы без его помощи. — Что вы предлагаете? — спросил Браво, заметив по глазам Барака, что он колеблется.
— Я считаю целесообразным подключить к операции второго члена Инвер Брасс, судью Даниела Сазерленда, известного среди нас под псевдонимом Венис. Полагаю, что из всех нынешних членов Инвер Брасс он единственный, кто занимает такое же высокое общественное положение, что и вы, Я хотел бы вывести на него Ченселора.
Мне нужно ваше согласие.
Несколько мгновений дипломат хранил молчание.
— Чтобы придать вес всему тому, что вы скажете Ченселору? Чтобы дать ему подтверждение вашей версии?
— Да, чтобы история с исчезновением досье приобрела конкретные очертания.
Это все, что мне нужно. Сазерленд — такая приманка, мимо которой Ченселор не пройдет.
— Это опасно, — тихо сказал Браво. — Ни один член Инвер Брасс не должен участвовать в наших операциях в открытую.
— Сейчас это просто необходимо. Я не предложил подключиться к операции вам только потому, что вы уже встречались с Ченселором.
— Да, такое совпадение может навести его на размышления, вызвать нежелательные вопросы. Я поговорю с Венисом... Теперь позвольте вернуться к психическому состоянию Ченселора. Если я правильно вас понимаю...
— Правильно, — спокойно прервал его Варак. — Нельзя позволить Ченселору полностью восстановить свою прежнюю форму. Нельзя допустить, чтобы он снова стал мыслить и действовать рационально. Нам надо, чтобы он привлекал внимание к себе. Если Ченселор останется таким же, как сейчас, психически неуравновешенным, он будет кое-кому постоянной угрозой. И если эта угроза окажется достаточно серьезной, тот, кто прячет досье, попытается устранить эту угрозу. И когда он или она начнут действовать, мы будем тут как тут.