Страница:
Девушка похолодела, когда поняла, что это — не следствие ее монарших посулов, а опасность неудержимо распространяющегося пожара. Она вспомнила палки в руках разбегающихся слуг да это же были факелы! Прожаренная солнцем смолистая древесина вспыхнет, как пакля, а Сэнни где-то в самом сердце этого дворцового лабиринта!
— Да послушайте же! Оцмар умер! Я теперь ваша госпожа! Я вам при-ка-зы-ва-ю!!!
Носильщики разом остановились, портшез опустился с легким толчком, и земля под ним закачалась. Таира догадалась, что ее крошечная тюремная каморка плывет, и не на плоту, а на быстроходной лодке, — отчетливо ощущались толчки дружных весел. За городом они или под ним? Сколько длится их путешествие? Да четверть часа, не меньше. За такое время… Она сжала в комок драгоценное платье, проклиная себя за то, что бросила где-то возле княжеского погребального ложа такой необходимый сейчас нож. Бархатистые стенки портшеза не пропускали звуков — из слоновьей шкуры они, что ли? — и было ясно, что ни ногтями, ни зубами их не продерешь. Кругом ничего твердого — травяная подушка, и все. Хотя бы не быть босиком — на сапогах или туфлях бывают металлические пряжки…
И тут ее осенило. Платье! Наряд, расшитый самоцветами! Если хоть один имеет острые грани… Пальцы судорожно ощупывали невидимые в кромешной темноте драгоценности. Есть! Маленькая, но жесткая металлическая оправа, алмазное острие. Только бы не подделка, только бы…
Резкий толчок отбросил ее назад, руки разжались. Пришлось снова в лихорадочном темпе искать нужный камень, а носилки между тем подняли, и снова началось Движение — теперь вверх по чуть заметному, но постоянному склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает зажать ткань в кулаке, чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения… Так. Камень со скрипом проехался по диагонали боковой стеночки. Неужели ничего? Она послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез… но царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она оперлась коленями о плетеное сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к горлу подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно заговоренная, не уступала — руки онемели, а результатом была только маленькая бороздка. Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью, запрещая себе думать о том, что прошло уже не менее получаса. Несколько раз характерный сбой покачивания показывал, что носильщики меняются, продолжая неуклонно двигаться в гору. Теперь ей не нужно было искать направление разреза — камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Вниз…
Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее…
Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот — если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок — счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой «лягушечьей» горы, на вершине которой было спрятано голубое золото — ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации… А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха… Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс — и замерла.
Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное — все это было чудовищно бессмысленно…
Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, — с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, — там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И — странное дело — у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.
Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян — хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить — да просто не передать последнее Оцмарово повеление… Ну, попадись он ей — а она сделает все, чтобы он ей-таки попался…
И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это — Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.
Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.
— Лихие у тебя воины, повелительница, — произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
— Врешь. Зачем только?
— Когда я служу своему повелителю, я служу верно, — проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. — Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
— И сколько же их было?
— Один.
— А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? — допытывалась она.
— У него не было лица.
Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками — то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
— И ты все видел? — спросила она упавшим голосом. — Своими глазами?
Он понял ее вопрос буквально.
— Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой — железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: «Кто?» — «Властительница Будур», — еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз — и тут же исчез.
— Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон? — ухватилась она за последнюю ниточку надежды. — У вас тут полным-полно всяких магов и прочей чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего… моего ратника?
Кадьян покачал головой:
— Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять облик того, кого он видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты подумала о жалком старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса перед заточением. Это страшно, но поверь мне, госпожа: стать таким вот остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.
И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:
— Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег целый город, сколько человек сгорело заживо…
— Я? — равнодушно переспросил он. — А зачем? Что касается города, то его сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля, повелительница, будет выполнена столь же неукоснительно. А за своих подданных не беспокойся, в Пятилучье никто не жил, здесь только служили Полуденному Князю, и этой челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели всех.
— Но они же все потеряли…
— Твой Жемчужный Двор — каменную башню, неприступную для огня и воды, пожар не тронет. К тому же она расположена за городской стеной. Даже если ты выдашь каждому из своих слуг втрое от того, что они утратили, казна уменьшится на каких-нибудь восемь коробов среднего перла.
Ее покоробило от этих трезвых расчетов над пылающей могилой ее Оцмара… И Сэнни.
— А сейчас ты захочешь вернуться в свой летающий дом, — неожиданно проговорил он, направляясь к носилкам.
Она оторопела от его проницательности, потому что эта мысль еще только-только затепливалась в ее мозгу. А он достал нож — успел-таки подобрать тогда, в покоях Оцмара! — и, прошептав над лезвием какое-то заклинание, взрезал обшивку непроницаемой на вид кабинки. Вытащил скомканное платье. Таира поежилась — только сейчас она ощутила пронизывающий ветер.
— Соблаговоли надеть, повелительница. Тебе помочь?
— Нет уж. Сама.
Он пошел по склону, внимательно приглядываясь к изуродованным телам. Наконец нашел то, что искал, и принялся стаскивать с трупа сапоги.
— Ты что, с ума сошел? Оставь сейчас же!
— До вершины еще далеко, госпожа.
Ненависть пополам с подозрительностью, чуть приглушаемая его трезвыми рассуждениями, вспыхивала по любому мало-мальски пригодному поводу.
— До вершины? Где спрятано голубое золото, да?
Он снова посмотрел на нее с тем бесконечным равнодушием, какого и в помине не было, когда он в первый раз появился вместе с Оцмаром. Потом принялся спокойно, словно и не было трех шагов до обрыва, под которым горел целый город, кромсать на длинные полосы свой плащ.
— Позволь твою ногу, госпожа. — Он опустился на колено и принялся деловито обматывать ее ступни плотной материей; делал он это так бесстрастно, что она невольно подчинилась. — На вершине не только голубое золото. Там Гротун.
Она почему-то подумала, что так называться может только какой-нибудь легендарный рыцарский меч.
— Оружие?..
— Мой корабль. В народе его называют Громобоем, а Полуденный Князь окрестил его Тунцом. — Она отметила про себя: он как-то совершенно естественно произнес: «Мой корабль». — Идем, госпожа моя. Твой летающий дом не мог оставаться в пламени, и нам предстоит искать его повое пристанище.
При упоминании о «летающем доме» у нее прямо-таки все заныло внутри только бы добраться, как до спасительной норы, до этого девятикупольного убежища, укрыться за дымчатой полупрозрачностью его теплых стен, забиться в какой-нибудь закуток между бесчисленными коробками, ящиками и сундучками, уткнуться в шелковистую шкуру неземного зверя — и забыть, хотя бы на минуточку забыть обо всех этих кошмарах…
Но ее окружал только гул пожарища, и смрад, и задымленное небо… И две птицы, стремительно мчащиеся к ней сквозь пепельную пелену.
Первая птица резко взмыла вверх и исчезла. Вторая приближалась.
— Гуен! — крикнула девушка, не веря своим глазам. — Гуен, сюда! Громадная, когда-то белоснежная птица легла на одно крыло и описала над ними задумчивый круг. — Гуен, не бросай меня!
Сова косила страшным немигающими глазом, не решаясь спуститься. Таира вдруг поняла, что отпугивает ее питомицу — блеск самоцветов на ее платье.
— Кадьян, — начала она, — сбрось с носилок…
И в этот миг словно беззвучный взрыв отбросил от нее тихрианина. Полыхнул металлический отблеск далекого пламени, и в полушаге от девушки возникла высокая фигура в закопченном полускафандре. Кадьян, упавший на четвереньки, выхватил нож и сжался, как пружина, готовясь броситься на защиту своей новой владычицы.
— Девочка, ты в порядке? — Щиток забрала откинулся, и суровое лицо Эрма блеснуло улыбкой облегчения. Я знал, что твоя птица разыщет вас. Принцесса здесь? Невредима?
Таира бросилась к нему и уткнулась в скрипучую ткань джасперянской одежды.
— Поздно, поздно, поздно… — повторяла она, захлебываясь слезами. Берестяной колодец… Ее в жертву принесли-и-и…
Он схватил ее за плечи так, что жемчуг и камешки посыпались им под ноги:
— Этого не может быть! Почему она не исчезла?
— Ее связали…
Он закусил губы так, что их не стало видно. Продолжая держать девушку на весу — ноги ее не доставали до земли, — он приблизился к обрыву и заглянул вниз:
— Где этот колодец?
— Где-то там… Вон, этот с челочкой, он знает.
Эрм круто обернулся — на склоне ничего, кроме останков несчастных носильщиков, не было. Несколько травяных бугорков. Не шарить же под каждым!
— Его рук дело? — мрачно проговорил Эрм, указывая на трупы.
Она затрясла головой, не желая сейчас вдаваться в подробности и без того загадочного побоища.
— Где наш корабль? — пролепетала она. — Я домой хочу!
— Вон за той башней. — Он кивнул на черное облако, за которым едва-едва угадывались контуры ступенчатого зиккурата.
Он слегка прижал ее к себе, а потом вдруг с силой отбросил, так, что она не успела даже вскрикнуть, а только зажмурилась. И тут же ступни ее, обмотанные кусками Кадьянова плаща, несильно ударились о гладкий пол.
Командорский шатер. Она дома.
Не веря своим глазам — ее впервые вот так, без предупреждения, взяли и швырнули через ничто. Она оглянулась и вдруг заметила узелок с собственной одеждой, которую она сняла в княжеских покоях. Она вспомнила свой легкий, воздушный бег, когда босые ступни едва касались пола, и усталая Сэнни улыбалась ей с предательского кресла, которое через несколько минут захлестнуло ее своим ожившим узором, и Оцмар, наверное, уже смотрел тогда на нее, розовую как фламинго…
Узелок с одеждой — вот и все, что уцелело от этой сказки.
И пустой девятиглавый дом.
Она присела на пол, чтобы размотать тряпки на ногах, и тут в овальном проеме, ведущем в одну из малых кают, увидела силуэты троих тихриан.
Они стояли, прижавшись лбами к прозрачной стенке корабля, и глядели на дальнее пожарище — наверное, окаменев от ужаса. Просто счастье, что им не довелось добывать на том обрыве, на котором она сама стояла минуту назад!
Совсем недавно они были счастливы — отец и сын, обретшие друг друга, отставной шаман, пригретый какими-то залетными кудесниками из чужедальних земель… Теперь они глядели, как горит их Пятилучье, самый прекрасный город на Тихри. И, самое страшное, ничегошеньки не понимали — то ли это война, то ли поджог, то ли небесный огонь.
Неслышно ступая, она приблизилась к ним. Нужно было отыскать какие-то слова, чтобы утешить их, но как это было сделать, если она сама была во всем виновата! Она оперлась руками о края проема, ведущего в малую каюту, и в этот миг услыхала зычный, как во время битвы, голос Рахихорда:
— Если это правда, то пусть она останется в этом пламени!
Девушка замерла на месте. Откуда они знали? И уже успели осудить… И тут на смену горечи пришел ужас. На корабле никого из своих, и она одна против этих троих туземцев, которые не простят ей ни своего князя, но своей столицы. Успеть бы юркнуть за все эти коробки…
И тут Рахихорд, словно почувствовав ее у себя за спиной, медленно обернулся.
— А, это ты, светлячок, — проговорил он уже своим обычным стариковским голосом, — молчи о том, что слышала. Молчи… а если сможешь, то забудь. Пусть твои братья чтят ее память. Она была не виновата.
— Тот, другой, тоже невиновен, — глухо произнес Травяной Рыцарь. — И тем не менее нужно разгадать, кто он.
— Сибилло почует, — самодовольно пообещал шаман. — Если только этот мотылек залетный раньше времени не проговорится.
У Таиры голова пошла кругом. Она так стремилась на корабль, чтобы хоть на минуточку забыть о всей этой чудовищной фантасмагории, и — нате вам! У этой троицы наготове еще какая-то зловещая тайна. Из огня да в полымя.
— Прекратите! — закричала она, сжимая кулачками виски. — Не смейте говорить о Сэнни! Она ни в чем не виновата. Это Оцмар приказал поджечь город. Перед смертью. И Сэнни — в жертву… Чтобы вместе сгореть… Господи! Так же не бывает!..
Все трое глядели на нее в немом изумлении.
— Полуденный Князь почил? — осторожно, с какой-то кошачьей повадкой переспросил шаман. — Кто же теперь…
— Не о том речь, — перебил его Рахихорд. — Вечно ты, старый лизоблюд, суетишься. Нам оказали гостеприимство и подмогу. И мы должны отплатить добром за добро. Чужедальние воины могут и не знать, что такое — проклятие анделисов…
— Я рассказывал, — быстро поднял голову Лронг. — Им такое было неведомо.
— Да о чем вы, о чем? У меня просто голова раскалывается, я ни-че-го не понимаю!
Сибилло шагнул к ней и неожиданно ткнул сложенными щепотью пальцами прямо в переносицу. В голове словно что-то плеснулось, как рыбка, и стало вдруг спокойно-спокойно, а в носу защипало от острого запаха перечной мяты.
— Так-то, — удовлетворенно проговорил шаман — видно, чудеса удавались ему не очень часто. — А теперь слушай. Сибилло сразу это учуяло, а потом и добрейший Лронг высказал вслух, не подумавши. Та, что называла тебя своей сестрой, была поражена проклятием анделиса. Не спорь, солнцеокая, на своем веку сибилло не раз встречало этих несчастных. Их срок недолог, потому что в своем безудержном, неистовом стремлении достичь своей цели они перестают разумно мыслить и готовы смести с дороги весь мир…
— И весь мир платит им тем же, — мрачно заключил Рахихорд.
— Да какой такой цели? Сэнни только хотела вернуть своего сына, и все. Если бы у вас отняли единственного ребенка, вы бы еще не так взбеленились.
— У каждого своя цель, — покачал головой Рахихорд. — У одних это власть, у других — страсть к завоеваниям, у немногих — любовь… Да, такого желают не только проклятые. Но тот, кто отмечен поцелуем анделиса, жесток и неудержим, как кипящая лава, что извергается из огненных гор, негасимых даже в краю мрака и льда. Они безжалостны… Скажи, светлячок, а почему ты здесь, среди могучих воинов? Разве не пристало тебе пребывать в караване твоих родных? Ты — еще дитя, и бесчеловечно удерживать тебя на смертельно опасной тропе…
— Ха, меня бы удержали! Да я сама попросилась сюда, ну, не на Тихри, а на корабль. Чтобы оберегать их вместе с Гуен. А потом и речи не могло быть о том, чтобы я вернулась, — ведь какой-то там голос изрек, что мы вместе понимаете, вместе! — должны заслужить, чтобы Ю-Юшеньку отдали. Так что Сэнни меня вовсе не удерживала, она только думала о своем сыне…
— А она подумала о твоем отце? — сурово спросил Рахихорд.
— Ну я же ему написала, что все в порядке… А теперь я одна должна что-то делать, только вот ума не приложу что. И проклятие кончилось, если только оно было.
— Не кончилось, — сказал Лронг, точно камень уронил. — Кто-то из ваших воинов… Скажи, сибилло, проклятие анделиса может передаться другому?
— Сибилло о таком не слыхало…
— Не слыхало, не слыхало… Память у тебя отбило, трухлявый пень! рявкнул на него старый рыцарь. — И довольно об этом. Нечего путать дитя в наши заботы. Забудь обо всем, что слышала, светлячок.
— Я уже не дитя. Мне нужно знать, что нам угрожает.
— Нет, светлячок, — проговорил Рахихорд с отеческой нежностью. — Ты лучезарна и любима. Твое дело — светить нам, а не сражаться с духами зла…
Таира почувствовала, как натягивается кожа у нее на скулах.
— Рыцарь Рахихорд, — она выговаривала каждое слово медленно, почти по слогам, — я, властительница этой дороги, приказываю тебе говорить!
Она опустила руку за вырез платья и достала пригревшуюся там голубую звезду.
Девушка и глазом моргнуть не успела, как все трое уже были перед ней на коленях. Она, разумеется, ожидала какой-то реакции на свое сообщение, но чтобы так восторженно и так подобострастно… Ей стало не по себе. Она и всего-то хотела, чтобы к ней перестали относиться как к сопливой девчонке.
— Довольно, встаньте, — повелела она и разозлилась окончательно, поймав себя на онегинской цитате. — То есть сядьте где стоите. И теперь вы забудете о том, что я вам сказала. Воины этого корабля потеряли свою принцессу, своего командора… Не годится объявлять им сейчас о том, что я приобрела новый титул, столь высокий в вашей стране.
Оба рыцаря подняли на нее глаза с безмерным уважением. Ну хоть чего-то она добилась. Только сибилло ничегошеньки не понял и хлопал сивыми ресницами.
— А теперь расскажите мне о том, что произошло, только коротко. Там, она кивнула на пожарище, одновременно убирая под платье знак своей власти, делать больше нечего. Сейчас все начнут возвращаться.
— Слушаюсь, сиятельная властительница… — начал было Рахихорд.
— Я же просила — без церемоний!
— Я не могу сказать, как мы очутились во дворе Пятилучья. Тебе это ведомо лучше меня. Красоты великого города восхитили всех, так что и воины твои, и мой сын с сибиллой переходили из одной малой каморы в другую, обозревая дивный вид…
— Короче, — попросила Таира.
— Я на какое-то время остался тут один. И вдруг появился воин с закрытым лицом. Он сорвал с меня амулет, подаренный принцессой, шагнул прочь — и исчез. Я некоторое время размышлял, стоит ли сообщать кому-нибудь о приключившемся, но тут поднялась тревога. Я слышал топот, звон оружия, а потом все стихло — мы остались на корабле одни…
— А потом — запах дыма, — подсказал Лронг. Таира кивнула ему, и он продолжал: — Я нашел одну дверь открытой и выбрался на широкий двор. Город уже занялся в нескольких местах, и стражники с факелами мчались; по галереям. Кое-где сновали феи, собирая людей и уводя их за собой. И вдруг что-то круглое упало сверху и покатилось по брусчатке двора. Это была голова. Без ушей и без носа. Я посмотрел наверх — в надлестничной лоджии кипела схватка, один здешний воин против десятка дворцовых стражников, и столько же было им уже повержено. Я схватил чей-то меч и бросился ему на помощь, но не пробежал и половины лестницы, как он оглянулся, увидел меня и исчез.
— Ну и что? — не поняла девушка.
— Когда я поднялся до лоджии, там уже никого не было в живых. И — клянусь утренним солнцем! — это не был бой. Это была зверская резня и такое издевательство над трупами, что потом никто не мог бы быть воскрешен анделисами… Ни один тихрианин не совершил бы подобного. Счастье того, кто не видел…
— Я видела, — упавшим голосом отозвалась Таира. — Я видела то же самое.
— Сейчас он вместе со всеми вернется сюда, — закончил за сына Рахихорд, неотличимый от остальных, неудержимо стремящийся к какой-то неведомой нам цели, и его не остановит ни честь, ни совесть, ни любимая женщина, ни лучший друг.
— Ну, с любимыми женщинами здесь не густо, а вот чтобы друг… — Она запнулась и похолодела. Лучший друг. Пылкий, безрассудный Флейж, самодовольный красавец с изумрудно-оранжевым обручем на лбу, — лучший друг ее Скюза, Если все это натворил Флейж, то Скюз первым станет на его пути.
— Молчите, — приказала она, — молчите, пока мы точно не удостоверимся и… Постойте-ка! Ты говорил, сибилло, что за свою долгую жизнь не раз встречал одержимых проклятием. Так неужели никто не попытался найти противоядия?
— Было, было… Но только ни разу сибилло не слышало, чтобы кто-то был спасен. В Солнечной Книге Заклятий сказано об этом так туманно…
— Ладно, ты говори, что там сказано, а мы уж сами разберемся в этом заклятошном тумане!
— Это было так давно, когда один из великих князей соблаговолил прочитать сибилле все заклинания. Сибилло уже не помнит и восьмой части…
— Ну хоть самое начало! — умоляла она.
Сибилло качался, сидя на пятках и выщипывая волоски из своей облезлой пелерины.
— А где книга-то? — встряхнул его Рахихорд.
— Где ж ей быть — в огне, вестимо… Нет, ни строчечки… Ни буковки…
Его узкие слезящиеся глазки глядели на девушку с таким раболепным страхом, что она не выдержала и отвернулась.
— Мы его найдем, — сказала она твердо. — Во-первых, у Него амулет. Во-вторых, можно на девяносто пять процентов предположить, чего он будет добиваться — власти. На корабле нет командора. Тот, кто захочет…
— Разве это власть… — задумчиво, как бы про себя проговорил Рахихорд.
— С малого начинают, — отпарировала Таира.
— Или он исчезнет в поисках равной себе, тянет ведь их, они нутром чуют! — Шаман обрадовался возможности хоть в чем-то проявить свою осведомленность и, стало быть, полезность.
— Да послушайте же! Оцмар умер! Я теперь ваша госпожа! Я вам при-ка-зы-ва-ю!!!
Носильщики разом остановились, портшез опустился с легким толчком, и земля под ним закачалась. Таира догадалась, что ее крошечная тюремная каморка плывет, и не на плоту, а на быстроходной лодке, — отчетливо ощущались толчки дружных весел. За городом они или под ним? Сколько длится их путешествие? Да четверть часа, не меньше. За такое время… Она сжала в комок драгоценное платье, проклиная себя за то, что бросила где-то возле княжеского погребального ложа такой необходимый сейчас нож. Бархатистые стенки портшеза не пропускали звуков — из слоновьей шкуры они, что ли? — и было ясно, что ни ногтями, ни зубами их не продерешь. Кругом ничего твердого — травяная подушка, и все. Хотя бы не быть босиком — на сапогах или туфлях бывают металлические пряжки…
И тут ее осенило. Платье! Наряд, расшитый самоцветами! Если хоть один имеет острые грани… Пальцы судорожно ощупывали невидимые в кромешной темноте драгоценности. Есть! Маленькая, но жесткая металлическая оправа, алмазное острие. Только бы не подделка, только бы…
Резкий толчок отбросил ее назад, руки разжались. Пришлось снова в лихорадочном темпе искать нужный камень, а носилки между тем подняли, и снова началось Движение — теперь вверх по чуть заметному, но постоянному склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает зажать ткань в кулаке, чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения… Так. Камень со скрипом проехался по диагонали боковой стеночки. Неужели ничего? Она послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез… но царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она оперлась коленями о плетеное сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к горлу подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно заговоренная, не уступала — руки онемели, а результатом была только маленькая бороздка. Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью, запрещая себе думать о том, что прошло уже не менее получаса. Несколько раз характерный сбой покачивания показывал, что носильщики меняются, продолжая неуклонно двигаться в гору. Теперь ей не нужно было искать направление разреза — камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Вниз…
Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее…
Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот — если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок — счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой «лягушечьей» горы, на вершине которой было спрятано голубое золото — ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации… А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха… Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс — и замерла.
Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное — все это было чудовищно бессмысленно…
Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, — с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, — там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И — странное дело — у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.
Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян — хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить — да просто не передать последнее Оцмарово повеление… Ну, попадись он ей — а она сделает все, чтобы он ей-таки попался…
И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это — Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.
Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.
— Лихие у тебя воины, повелительница, — произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
— Врешь. Зачем только?
— Когда я служу своему повелителю, я служу верно, — проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. — Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
— И сколько же их было?
— Один.
— А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? — допытывалась она.
— У него не было лица.
Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками — то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
— И ты все видел? — спросила она упавшим голосом. — Своими глазами?
Он понял ее вопрос буквально.
— Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой — железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: «Кто?» — «Властительница Будур», — еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз — и тут же исчез.
— Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон? — ухватилась она за последнюю ниточку надежды. — У вас тут полным-полно всяких магов и прочей чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего… моего ратника?
Кадьян покачал головой:
— Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять облик того, кого он видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты подумала о жалком старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса перед заточением. Это страшно, но поверь мне, госпожа: стать таким вот остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.
И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:
— Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег целый город, сколько человек сгорело заживо…
— Я? — равнодушно переспросил он. — А зачем? Что касается города, то его сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля, повелительница, будет выполнена столь же неукоснительно. А за своих подданных не беспокойся, в Пятилучье никто не жил, здесь только служили Полуденному Князю, и этой челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели всех.
— Но они же все потеряли…
— Твой Жемчужный Двор — каменную башню, неприступную для огня и воды, пожар не тронет. К тому же она расположена за городской стеной. Даже если ты выдашь каждому из своих слуг втрое от того, что они утратили, казна уменьшится на каких-нибудь восемь коробов среднего перла.
Ее покоробило от этих трезвых расчетов над пылающей могилой ее Оцмара… И Сэнни.
— А сейчас ты захочешь вернуться в свой летающий дом, — неожиданно проговорил он, направляясь к носилкам.
Она оторопела от его проницательности, потому что эта мысль еще только-только затепливалась в ее мозгу. А он достал нож — успел-таки подобрать тогда, в покоях Оцмара! — и, прошептав над лезвием какое-то заклинание, взрезал обшивку непроницаемой на вид кабинки. Вытащил скомканное платье. Таира поежилась — только сейчас она ощутила пронизывающий ветер.
— Соблаговоли надеть, повелительница. Тебе помочь?
— Нет уж. Сама.
Он пошел по склону, внимательно приглядываясь к изуродованным телам. Наконец нашел то, что искал, и принялся стаскивать с трупа сапоги.
— Ты что, с ума сошел? Оставь сейчас же!
— До вершины еще далеко, госпожа.
Ненависть пополам с подозрительностью, чуть приглушаемая его трезвыми рассуждениями, вспыхивала по любому мало-мальски пригодному поводу.
— До вершины? Где спрятано голубое золото, да?
Он снова посмотрел на нее с тем бесконечным равнодушием, какого и в помине не было, когда он в первый раз появился вместе с Оцмаром. Потом принялся спокойно, словно и не было трех шагов до обрыва, под которым горел целый город, кромсать на длинные полосы свой плащ.
— Позволь твою ногу, госпожа. — Он опустился на колено и принялся деловито обматывать ее ступни плотной материей; делал он это так бесстрастно, что она невольно подчинилась. — На вершине не только голубое золото. Там Гротун.
Она почему-то подумала, что так называться может только какой-нибудь легендарный рыцарский меч.
— Оружие?..
— Мой корабль. В народе его называют Громобоем, а Полуденный Князь окрестил его Тунцом. — Она отметила про себя: он как-то совершенно естественно произнес: «Мой корабль». — Идем, госпожа моя. Твой летающий дом не мог оставаться в пламени, и нам предстоит искать его повое пристанище.
При упоминании о «летающем доме» у нее прямо-таки все заныло внутри только бы добраться, как до спасительной норы, до этого девятикупольного убежища, укрыться за дымчатой полупрозрачностью его теплых стен, забиться в какой-нибудь закуток между бесчисленными коробками, ящиками и сундучками, уткнуться в шелковистую шкуру неземного зверя — и забыть, хотя бы на минуточку забыть обо всех этих кошмарах…
Но ее окружал только гул пожарища, и смрад, и задымленное небо… И две птицы, стремительно мчащиеся к ней сквозь пепельную пелену.
Первая птица резко взмыла вверх и исчезла. Вторая приближалась.
— Гуен! — крикнула девушка, не веря своим глазам. — Гуен, сюда! Громадная, когда-то белоснежная птица легла на одно крыло и описала над ними задумчивый круг. — Гуен, не бросай меня!
Сова косила страшным немигающими глазом, не решаясь спуститься. Таира вдруг поняла, что отпугивает ее питомицу — блеск самоцветов на ее платье.
— Кадьян, — начала она, — сбрось с носилок…
И в этот миг словно беззвучный взрыв отбросил от нее тихрианина. Полыхнул металлический отблеск далекого пламени, и в полушаге от девушки возникла высокая фигура в закопченном полускафандре. Кадьян, упавший на четвереньки, выхватил нож и сжался, как пружина, готовясь броситься на защиту своей новой владычицы.
— Девочка, ты в порядке? — Щиток забрала откинулся, и суровое лицо Эрма блеснуло улыбкой облегчения. Я знал, что твоя птица разыщет вас. Принцесса здесь? Невредима?
Таира бросилась к нему и уткнулась в скрипучую ткань джасперянской одежды.
— Поздно, поздно, поздно… — повторяла она, захлебываясь слезами. Берестяной колодец… Ее в жертву принесли-и-и…
Он схватил ее за плечи так, что жемчуг и камешки посыпались им под ноги:
— Этого не может быть! Почему она не исчезла?
— Ее связали…
Он закусил губы так, что их не стало видно. Продолжая держать девушку на весу — ноги ее не доставали до земли, — он приблизился к обрыву и заглянул вниз:
— Где этот колодец?
— Где-то там… Вон, этот с челочкой, он знает.
Эрм круто обернулся — на склоне ничего, кроме останков несчастных носильщиков, не было. Несколько травяных бугорков. Не шарить же под каждым!
— Его рук дело? — мрачно проговорил Эрм, указывая на трупы.
Она затрясла головой, не желая сейчас вдаваться в подробности и без того загадочного побоища.
— Где наш корабль? — пролепетала она. — Я домой хочу!
— Вон за той башней. — Он кивнул на черное облако, за которым едва-едва угадывались контуры ступенчатого зиккурата.
Он слегка прижал ее к себе, а потом вдруг с силой отбросил, так, что она не успела даже вскрикнуть, а только зажмурилась. И тут же ступни ее, обмотанные кусками Кадьянова плаща, несильно ударились о гладкий пол.
Командорский шатер. Она дома.
Не веря своим глазам — ее впервые вот так, без предупреждения, взяли и швырнули через ничто. Она оглянулась и вдруг заметила узелок с собственной одеждой, которую она сняла в княжеских покоях. Она вспомнила свой легкий, воздушный бег, когда босые ступни едва касались пола, и усталая Сэнни улыбалась ей с предательского кресла, которое через несколько минут захлестнуло ее своим ожившим узором, и Оцмар, наверное, уже смотрел тогда на нее, розовую как фламинго…
Узелок с одеждой — вот и все, что уцелело от этой сказки.
И пустой девятиглавый дом.
Она присела на пол, чтобы размотать тряпки на ногах, и тут в овальном проеме, ведущем в одну из малых кают, увидела силуэты троих тихриан.
Они стояли, прижавшись лбами к прозрачной стенке корабля, и глядели на дальнее пожарище — наверное, окаменев от ужаса. Просто счастье, что им не довелось добывать на том обрыве, на котором она сама стояла минуту назад!
Совсем недавно они были счастливы — отец и сын, обретшие друг друга, отставной шаман, пригретый какими-то залетными кудесниками из чужедальних земель… Теперь они глядели, как горит их Пятилучье, самый прекрасный город на Тихри. И, самое страшное, ничегошеньки не понимали — то ли это война, то ли поджог, то ли небесный огонь.
Неслышно ступая, она приблизилась к ним. Нужно было отыскать какие-то слова, чтобы утешить их, но как это было сделать, если она сама была во всем виновата! Она оперлась руками о края проема, ведущего в малую каюту, и в этот миг услыхала зычный, как во время битвы, голос Рахихорда:
— Если это правда, то пусть она останется в этом пламени!
Девушка замерла на месте. Откуда они знали? И уже успели осудить… И тут на смену горечи пришел ужас. На корабле никого из своих, и она одна против этих троих туземцев, которые не простят ей ни своего князя, но своей столицы. Успеть бы юркнуть за все эти коробки…
И тут Рахихорд, словно почувствовав ее у себя за спиной, медленно обернулся.
— А, это ты, светлячок, — проговорил он уже своим обычным стариковским голосом, — молчи о том, что слышала. Молчи… а если сможешь, то забудь. Пусть твои братья чтят ее память. Она была не виновата.
— Тот, другой, тоже невиновен, — глухо произнес Травяной Рыцарь. — И тем не менее нужно разгадать, кто он.
— Сибилло почует, — самодовольно пообещал шаман. — Если только этот мотылек залетный раньше времени не проговорится.
У Таиры голова пошла кругом. Она так стремилась на корабль, чтобы хоть на минуточку забыть о всей этой чудовищной фантасмагории, и — нате вам! У этой троицы наготове еще какая-то зловещая тайна. Из огня да в полымя.
— Прекратите! — закричала она, сжимая кулачками виски. — Не смейте говорить о Сэнни! Она ни в чем не виновата. Это Оцмар приказал поджечь город. Перед смертью. И Сэнни — в жертву… Чтобы вместе сгореть… Господи! Так же не бывает!..
Все трое глядели на нее в немом изумлении.
— Полуденный Князь почил? — осторожно, с какой-то кошачьей повадкой переспросил шаман. — Кто же теперь…
— Не о том речь, — перебил его Рахихорд. — Вечно ты, старый лизоблюд, суетишься. Нам оказали гостеприимство и подмогу. И мы должны отплатить добром за добро. Чужедальние воины могут и не знать, что такое — проклятие анделисов…
— Я рассказывал, — быстро поднял голову Лронг. — Им такое было неведомо.
— Да о чем вы, о чем? У меня просто голова раскалывается, я ни-че-го не понимаю!
Сибилло шагнул к ней и неожиданно ткнул сложенными щепотью пальцами прямо в переносицу. В голове словно что-то плеснулось, как рыбка, и стало вдруг спокойно-спокойно, а в носу защипало от острого запаха перечной мяты.
— Так-то, — удовлетворенно проговорил шаман — видно, чудеса удавались ему не очень часто. — А теперь слушай. Сибилло сразу это учуяло, а потом и добрейший Лронг высказал вслух, не подумавши. Та, что называла тебя своей сестрой, была поражена проклятием анделиса. Не спорь, солнцеокая, на своем веку сибилло не раз встречало этих несчастных. Их срок недолог, потому что в своем безудержном, неистовом стремлении достичь своей цели они перестают разумно мыслить и готовы смести с дороги весь мир…
— И весь мир платит им тем же, — мрачно заключил Рахихорд.
— Да какой такой цели? Сэнни только хотела вернуть своего сына, и все. Если бы у вас отняли единственного ребенка, вы бы еще не так взбеленились.
— У каждого своя цель, — покачал головой Рахихорд. — У одних это власть, у других — страсть к завоеваниям, у немногих — любовь… Да, такого желают не только проклятые. Но тот, кто отмечен поцелуем анделиса, жесток и неудержим, как кипящая лава, что извергается из огненных гор, негасимых даже в краю мрака и льда. Они безжалостны… Скажи, светлячок, а почему ты здесь, среди могучих воинов? Разве не пристало тебе пребывать в караване твоих родных? Ты — еще дитя, и бесчеловечно удерживать тебя на смертельно опасной тропе…
— Ха, меня бы удержали! Да я сама попросилась сюда, ну, не на Тихри, а на корабль. Чтобы оберегать их вместе с Гуен. А потом и речи не могло быть о том, чтобы я вернулась, — ведь какой-то там голос изрек, что мы вместе понимаете, вместе! — должны заслужить, чтобы Ю-Юшеньку отдали. Так что Сэнни меня вовсе не удерживала, она только думала о своем сыне…
— А она подумала о твоем отце? — сурово спросил Рахихорд.
— Ну я же ему написала, что все в порядке… А теперь я одна должна что-то делать, только вот ума не приложу что. И проклятие кончилось, если только оно было.
— Не кончилось, — сказал Лронг, точно камень уронил. — Кто-то из ваших воинов… Скажи, сибилло, проклятие анделиса может передаться другому?
— Сибилло о таком не слыхало…
— Не слыхало, не слыхало… Память у тебя отбило, трухлявый пень! рявкнул на него старый рыцарь. — И довольно об этом. Нечего путать дитя в наши заботы. Забудь обо всем, что слышала, светлячок.
— Я уже не дитя. Мне нужно знать, что нам угрожает.
— Нет, светлячок, — проговорил Рахихорд с отеческой нежностью. — Ты лучезарна и любима. Твое дело — светить нам, а не сражаться с духами зла…
Таира почувствовала, как натягивается кожа у нее на скулах.
— Рыцарь Рахихорд, — она выговаривала каждое слово медленно, почти по слогам, — я, властительница этой дороги, приказываю тебе говорить!
Она опустила руку за вырез платья и достала пригревшуюся там голубую звезду.
Девушка и глазом моргнуть не успела, как все трое уже были перед ней на коленях. Она, разумеется, ожидала какой-то реакции на свое сообщение, но чтобы так восторженно и так подобострастно… Ей стало не по себе. Она и всего-то хотела, чтобы к ней перестали относиться как к сопливой девчонке.
— Довольно, встаньте, — повелела она и разозлилась окончательно, поймав себя на онегинской цитате. — То есть сядьте где стоите. И теперь вы забудете о том, что я вам сказала. Воины этого корабля потеряли свою принцессу, своего командора… Не годится объявлять им сейчас о том, что я приобрела новый титул, столь высокий в вашей стране.
Оба рыцаря подняли на нее глаза с безмерным уважением. Ну хоть чего-то она добилась. Только сибилло ничегошеньки не понял и хлопал сивыми ресницами.
— А теперь расскажите мне о том, что произошло, только коротко. Там, она кивнула на пожарище, одновременно убирая под платье знак своей власти, делать больше нечего. Сейчас все начнут возвращаться.
— Слушаюсь, сиятельная властительница… — начал было Рахихорд.
— Я же просила — без церемоний!
— Я не могу сказать, как мы очутились во дворе Пятилучья. Тебе это ведомо лучше меня. Красоты великого города восхитили всех, так что и воины твои, и мой сын с сибиллой переходили из одной малой каморы в другую, обозревая дивный вид…
— Короче, — попросила Таира.
— Я на какое-то время остался тут один. И вдруг появился воин с закрытым лицом. Он сорвал с меня амулет, подаренный принцессой, шагнул прочь — и исчез. Я некоторое время размышлял, стоит ли сообщать кому-нибудь о приключившемся, но тут поднялась тревога. Я слышал топот, звон оружия, а потом все стихло — мы остались на корабле одни…
— А потом — запах дыма, — подсказал Лронг. Таира кивнула ему, и он продолжал: — Я нашел одну дверь открытой и выбрался на широкий двор. Город уже занялся в нескольких местах, и стражники с факелами мчались; по галереям. Кое-где сновали феи, собирая людей и уводя их за собой. И вдруг что-то круглое упало сверху и покатилось по брусчатке двора. Это была голова. Без ушей и без носа. Я посмотрел наверх — в надлестничной лоджии кипела схватка, один здешний воин против десятка дворцовых стражников, и столько же было им уже повержено. Я схватил чей-то меч и бросился ему на помощь, но не пробежал и половины лестницы, как он оглянулся, увидел меня и исчез.
— Ну и что? — не поняла девушка.
— Когда я поднялся до лоджии, там уже никого не было в живых. И — клянусь утренним солнцем! — это не был бой. Это была зверская резня и такое издевательство над трупами, что потом никто не мог бы быть воскрешен анделисами… Ни один тихрианин не совершил бы подобного. Счастье того, кто не видел…
— Я видела, — упавшим голосом отозвалась Таира. — Я видела то же самое.
— Сейчас он вместе со всеми вернется сюда, — закончил за сына Рахихорд, неотличимый от остальных, неудержимо стремящийся к какой-то неведомой нам цели, и его не остановит ни честь, ни совесть, ни любимая женщина, ни лучший друг.
— Ну, с любимыми женщинами здесь не густо, а вот чтобы друг… — Она запнулась и похолодела. Лучший друг. Пылкий, безрассудный Флейж, самодовольный красавец с изумрудно-оранжевым обручем на лбу, — лучший друг ее Скюза, Если все это натворил Флейж, то Скюз первым станет на его пути.
— Молчите, — приказала она, — молчите, пока мы точно не удостоверимся и… Постойте-ка! Ты говорил, сибилло, что за свою долгую жизнь не раз встречал одержимых проклятием. Так неужели никто не попытался найти противоядия?
— Было, было… Но только ни разу сибилло не слышало, чтобы кто-то был спасен. В Солнечной Книге Заклятий сказано об этом так туманно…
— Ладно, ты говори, что там сказано, а мы уж сами разберемся в этом заклятошном тумане!
— Это было так давно, когда один из великих князей соблаговолил прочитать сибилле все заклинания. Сибилло уже не помнит и восьмой части…
— Ну хоть самое начало! — умоляла она.
Сибилло качался, сидя на пятках и выщипывая волоски из своей облезлой пелерины.
— А где книга-то? — встряхнул его Рахихорд.
— Где ж ей быть — в огне, вестимо… Нет, ни строчечки… Ни буковки…
Его узкие слезящиеся глазки глядели на девушку с таким раболепным страхом, что она не выдержала и отвернулась.
— Мы его найдем, — сказала она твердо. — Во-первых, у Него амулет. Во-вторых, можно на девяносто пять процентов предположить, чего он будет добиваться — власти. На корабле нет командора. Тот, кто захочет…
— Разве это власть… — задумчиво, как бы про себя проговорил Рахихорд.
— С малого начинают, — отпарировала Таира.
— Или он исчезнет в поисках равной себе, тянет ведь их, они нутром чуют! — Шаман обрадовался возможности хоть в чем-то проявить свою осведомленность и, стало быть, полезность.