Лариса Бабиенко
Как живется вам без СССР?
Предисловие
На краю леса у обрыва, будто статная красавица на подиуме (какова собою!), замерла сосна, крепкая и могучая. Лесник с ходу определит ее возраст – лет сто. Но это по лесным законам – почти молодость. Жить ей еще долго, хотя сучья внизу обломаны, ажурная крона только у вершины. По янтарному стволу уже торчат сухие ветви, а понизу и вовсе – почерневшие от времени ости. Вроде они и не мешают дереву, но и не отпадают вовсе, как бы напоминая, что были когда-то свежими и первыми ветвями у дерева. А это похоже на зарубки первых увлечений и симпатий человека!
Видим, стоит он на лужайке еще мальчишкой, оглядывается с любопытством вокруг, тем более что же там – вдали? Вот потянулся к солнцу, упрятал от ветра свои вихры, тряхнул головой и, ощутив неожиданную силу, побежал на окраину леса. Глядь, и подрос за лето так, что уже не боится ни зимы, ни ветра, ни соседей негожих, от которых теперь легко отмахивается, будто от неожиданно налетевшего хулигана. На другой год росту уже в нем столько прибавилось, что уверенно оглядывает он теперь бугры, овраги и бегающих по лесу грибников.
И вот у ствола крепкого, пахнущего целебной смолой, присел на траву у обрыва паренек уже с девушкой, спустя какое-то время гуляет он тут с дочкой, шустро бегающей за капустницей. Мимо деловито скользит уж, прошел со стадом пастух, крякнула в речной протоке утка, вспорхнул жаворонок, глотнула свежего воздуха береза. Все вокруг ярко, свежо, первородно.
Но с годами эти впечатления увяли, утратили свою значимость и первоначальность, детали тех дней осыпались в забытье, как пожелтевшие хвоинки в траву, где их уже не отыщешь, разве что редкую из них увидишь в сухом покрове.
Я наклонилась и подняла из забытья все, что за долгие годы пережила сама, а со мною и моя страна. Мне не хотелось, чтобы в историческое беспамятство выпали не только лучшие, но и трудные ее страницы, те крепкие ветви огромного сильного дерева – моего государства, которые вдруг насильно отчего-то обломали и выбросили прочь. Однако следы от них, как значимые, важные прежде впечатления, навсегда остались в моей памяти.
Не каждому дано – забыть… Мимолетные впечатления, конечно, теряются, как порыжевшие хвоинки в траве. Но и эти сгоревшие хвоинки – те моменты, которые пережили многие люди в свое время. Им, этим трудным и трагическим мгновениям, и посвящена моя книга.
Первые ростки Новой пролетарской литературы после разрушения Советского Союза… вот они, налицо!
Видим, стоит он на лужайке еще мальчишкой, оглядывается с любопытством вокруг, тем более что же там – вдали? Вот потянулся к солнцу, упрятал от ветра свои вихры, тряхнул головой и, ощутив неожиданную силу, побежал на окраину леса. Глядь, и подрос за лето так, что уже не боится ни зимы, ни ветра, ни соседей негожих, от которых теперь легко отмахивается, будто от неожиданно налетевшего хулигана. На другой год росту уже в нем столько прибавилось, что уверенно оглядывает он теперь бугры, овраги и бегающих по лесу грибников.
И вот у ствола крепкого, пахнущего целебной смолой, присел на траву у обрыва паренек уже с девушкой, спустя какое-то время гуляет он тут с дочкой, шустро бегающей за капустницей. Мимо деловито скользит уж, прошел со стадом пастух, крякнула в речной протоке утка, вспорхнул жаворонок, глотнула свежего воздуха береза. Все вокруг ярко, свежо, первородно.
Но с годами эти впечатления увяли, утратили свою значимость и первоначальность, детали тех дней осыпались в забытье, как пожелтевшие хвоинки в траву, где их уже не отыщешь, разве что редкую из них увидишь в сухом покрове.
Я наклонилась и подняла из забытья все, что за долгие годы пережила сама, а со мною и моя страна. Мне не хотелось, чтобы в историческое беспамятство выпали не только лучшие, но и трудные ее страницы, те крепкие ветви огромного сильного дерева – моего государства, которые вдруг насильно отчего-то обломали и выбросили прочь. Однако следы от них, как значимые, важные прежде впечатления, навсегда остались в моей памяти.
Не каждому дано – забыть… Мимолетные впечатления, конечно, теряются, как порыжевшие хвоинки в траве. Но и эти сгоревшие хвоинки – те моменты, которые пережили многие люди в свое время. Им, этим трудным и трагическим мгновениям, и посвящена моя книга.
Первые ростки Новой пролетарской литературы после разрушения Советского Союза… вот они, налицо!
Глава I
Загадка на семи баобабах, или Уравнение Шредингера
Как-то Хади сказал знакомой девушке:
– Я приехал из страны, где два Нила сливаются в один, а дети играют ананасами в футбол.
– В футбол… ананасами? – изумилась Анна, которая пробовала этот плод раз в жизни, и он показался ей сказочно вкусным. – Вот это жизнь! Где ж такая страна?
– В песках Африки, южнее Египта. Место, где я родился, называется «Деревня у воды», значит на берегу Нила. А ты?
– Я?… – Анна какое-то время подбирала слова, чтобы романтичнее рассказать о своей родине. – Понимаешь, мама во время войны оказалась в Узбекистане, в итоге я родилась… под гранатовым деревом!
Конечно, девушка умолчала, что родилась в обычном роддоме, в далеком и еще незнакомом для ее матери городе. После родильного дома ее мама со свертком на руках вначале несколько дней спала под вагоном, но через неделю в военкомате дали-таки жилье – комнату в восемь квадратных метров, которую пришлось делить еще с одной беженкой. Когда же кончилась война и многие эвакуированные вернулись в родные места, мать Анны получила большую светлую комнату, под окнами которой в память о переезде и был посажен гранатовый куст с такими чудными алыми кистями по весне, что век не забыть это одно из лучших творений природы.
– В детстве, когда я читала сказку про доктора Айболита и реку Лимпопо, конечно, мечтала попасть в Африку и сорвать банан прямо с ветки, – рассказывала Анна своему спутнику и добавила игриво: – Впрочем, я туда еще попаду, и в голубом платье непременно прогуляюсь вдоль Голубого Нила, а в белом – вдоль Белого Нила.
– Ну, – изумился Хади, – ты сможешь приехать в мою страну?
– Не только в твою страну. Я вообще… – Анна задрала голову, ткнула пальцем в дальний угол Вселенной и безапелляционно заявила: – Я буду вести первый репортаж на Марсе!
– Неужто?! – воскликнул он. – Ну и масштабы у тебя!
– Не у меня, – возразила девушка спокойно. – Это масштабы человечества. А моя страна от него не отстает. Даже впереди прогресса мчится.
К полудню мороз усиливался. Сюда, к глубокому оврагу над рекой, не доносился ни один звук с бегущей поверху дороги.
– Когда я впервые увидел снег, – рассказывал Хади, восхищенно поглядывая на деревья в серебристом инее и кусты, похожие под снегом на огромные белые розы, – то подумал, что с неба падает абрэ, мука, из которой моя мать делает напиток.
– Кто твоя мама? – поинтересовалась Анна.
– Крестьянка.
Дальше он сообщил, что мать его владеет полем, на котором вместе с детьми выхаживает хлопок. Хади тоже в детстве собирал хлопок и помогал продавать его.
– Вечерами мама на молитвенном коврике, просит помощи у аллаха, чтобы перекупщики не обманули ее. В доме четверо детей.
– И помогает?
– Кто?
– Ну, к кому она обращается, стоя на коленях?.. – замялась Анна.
– По-разному. Иногда… мама очень плачет.
– Где твой отец? Почему он сам не продает хлопок? Мужчину труднее обмануть.
Молодой человек замялся.
– Понимаешь, – смущенно объяснил он. – У нас в стране многоженство. У папы еще две жены. В общем, у меня еще много братьев и сестер.
– Бедная женщина, каково ей пришлось! – Анна была в шоке и спросила с болью в голосе: – Как живет, что думает твоя мама, зная, что у мужа она не одна?
– Таковы у нас обычаи.
– Зачем они вот такие?
Будущей журналистке тут же захотелось дать бой на страницах газеты подобным обычаям, чтобы навсегда вытряхнуть мужчин из этой подлой, но очень удобной для них ветхозаветности.
– На земле уже двадцатый век! – возмутилась она.
– В нашей стране это норма… Отец – юрист, нормально зарабатывает, немного своей первой жене помогает.
– Немного? Ему самому немного бы помогать с детьми на руках.
Хади тихо попросил:
– Не надо, это же мой отец…
– Тоже будешь многоженцем? – гневно спросила Анна и повернулась лицом к своему спутнику.
Парень рассмеялся, успокоил спутницу и объяснил:
– У нашего поколения это уже не принято. Мы – цивилизованные ребята. И по нынешней жизни, говорят мужчины, одну жену с детьми трудно содержать и кормить. Не переживай, у меня будет одна жена…
Хади не сводил взгляда с одиноких снежинок, медленно падающих на его темные и теплые ладони.
– Вчера мама прислала письмо, – сказал он и вытащил из кармана конверт. – Она спрашивает, правда ли, что в России люди с хвостами?
– Неужели так и написала? – рассмеялась Анна. – В вашей деревне еще такая дикость?
Подул ветер, ели тряхнули снег на головы прогуливающейся вдоль реки пары.
– Конечно. Так и написала. Маме никто не читал «Капитал», ей с детства читали только «Коран». Грамотности большой в нашей деревне нет. Но маму я свою очень люблю.
Засунув руки поглубже в карманы, студент с гордостью уже рассказывал о том, что его прапрадед был вождем племени, и когда к излучине Нила прибыл отряд англичан, в составе которого был юный и наглый капитан, вождь племени в ответ смело повел своих людей на захватчиков с тесаками и кольями в руках. Конечно, все они погибли. Англичане впервые опробовали на живущих в нубийских песках африканцах автоматы системы «Максим». Спустя много лет тот дерзкий капитан – Уинстон Черчилль – написал книгу под названием «Война на реке», в которой подробно рассказал о тех сражениях. Только забыл рассказать о том, как в те дни его соотечественники косили невинных людей тысячами.
Много древних цивилизаций сменили одна другую в Нубии, и уже первые найденные в ее песках останки свидетельствуют о какой-то борьбе. Пятьдесят восемь скелетов, покрытых тяжелым слоем песка и камней, найденные к северу от Вади-Хальфа, были с повреждениями на костях. Рядом – наконечники стрел. Немало нубийцев, соплеменников храброго вождя, людей в ослепительно белых просторных одеяниях, погибли и в те времена, когда вниз по Нилу уходил последний отряд англичан. Среди погибших опять было немало родственников Хади.
– Я же сам немного помню Вторую мировую войну.
– Каким образом? Вы были далеко от всех фронтов.
– Фашисты, если ты помнишь, пришли и в Африку. Зачем-то им понадобился целый мир. Тогда от нашей долины на помощь египтянам в битве под Аль-Аламейн из нашей провинции послали… сто слонов.
– Что послали?.. – удивившись, спросила Анна.
– Да, да… – подтвердил Хади. – Я помню, как караван шел мимо нашей деревни. Глядя на погонщиков с автоматами в руках, моя мама горько плакала. Я впервые тогда услышал слово… война.
Вагончики метро над белой пропастью шустро бегали с одного берега на другой.
– Нелепо, правда? – понял мысли девушки Хади. – Бронетанковый корпус Роммеля и… сто слонов. Но что еще тогда могла дать моя Нубия? Мы же были колонией. Главное – в другом. Наш народ тоже был против той войны. Среди погонщиков слонов был и брат моей мамы. Он не вернулся, навсегда остался под чужим танком.
Насмешливая улыбка тут же сползла с лица Анны.
– Значит, и у вас почти все мужчины погибали в этих проклятых войнах? – задумчиво спросила она. – Мой отец, артиллерист, погиб на войне в те же годы. Он даже не узнал, что я родилась. Подорвался на мине.
Теперь Хади во всем был понятен Анне. Она словно наяву увидела, как от тяжеленного труда, будто стебелек под косой, падала вечерами его мать. Как в редкие минуты отдыха она радовалась тому, что растут ее дети, как в сыне ее, самом младшем, копятся энергия, мысли, сила. Та сила, которая поможет потом мальчишке вырваться с того пятака земли, на котором – лишь жесткая подчиненность нужде, лютая зависимость от дождя, ветра, песка, то и дело норовящих схватить за вихор и лихо потрепать и человеческий, и хлопковый росток.
– Ответь, – поинтересовалась Анна, – почему ты приехал в Россию?
– Не любил уроков истории в колледже.
–?!!
– Да, так. Наш учитель истории говорил, что Англия сыграла решающую роль в победе над Гитлером. А я не люблю ложь и сказал ему, что не хочу быть чернокожим англичанином. Не хочу повторять за ним историческую неправду.
– Так и сказал?
– Конечно. Ты даже не представляешь, как мистер Джонс тогда кричал на меня. Он орал мне прямо в лицо, как рабу. Он кричал, что Россия – нищая и никого не могла победить. Тогда я решил, что непременно сам узнаю, что такое Россия.
– И после этого прямо к нам через моря и долины? – опять начала подшучивать Анна.
– Немного не так. Мне повезло, – спокойно ответил Хади и пояснил, что к тому времени, когда он закончил колледж, Молодежная Лига компартии объявила в стране конкурс на поездку в Москву. Конечно, можно было найти ребят и в самой столице, более подготовленных, но десятки коммунистов с черной кожей, рискуя заболеть сонной болезнью, малярией, оспой, пробирались вдоль рек и озер, чтобы и в глухих деревенских местечках найти умных и толковых подростков.
– Тогда был огромный конкурс. Но голову мою, как видишь, заметили.
– Какой скромный, ну прямо… Ландау! – шутливо восхитилась Анна и спросила с лукавинкой в голосе: – Выходит, верно пишут в книгах, что человек из твоей страны непременно строен, высок, горд и имеет собственное достоинство?
– Книги тебе не все сообщили, – в тон ей ответил Хади, – например, то, что наши дети возвращаются из школы на слонах.
Изумлению Анны не было предела.
– Неужто? Вот бы покататься на слоне!
– И ты этому поверила? – рассмеялся парень и не менее девушки изумился тому, что житель России может верить любой ерунде.
– Нас еще спрашивают на встречах, – добавил он, посмеиваясь, – растет ли в Нубии лук и водятся ли у нас обезьяны?
На другой тропке темнокожие девушки учились кататься на лыжах. Они падали, весело смеялись, кидались снежками.
– Ты тоже кое-что о моей Родине не знаешь… – заметила скромно Анна.
– Я уже здесь несколько лет, чего же все-таки не знаю?
– Видишь, ковыляют девчонки на лыжах? А ведь существуют лыжи не только для ног, но еще для локтей и коленей. Они нужны во время войны как дополнительный резерв для выживания.
– И впрямь не знаю! – согласился Хади, пригляделся к незадачливым лыжницам. – Из моей страны девушки! – поздоровавшись с ними, сказал он и добавил: – В медицинском учатся. Знаешь, каково досталось первой медсестре в нашей стране?
Мусульманские обычаи, оказывается, запрещают женщине касаться чужого мужчины, ее в таком случае считают уличной девкой. Сит Хаву родственники мужа выгнали на улицу с маленьким ребенком на руках. Ей в ту пору было… 14 лет.
Анна, конечно, поморщилась, произнесла сердито:
– Ну и дикость!
– Да, – согласился он, – представляешь теперь, сколько сделала наша компартия, чтобы эти девушки могли спокойно учиться в Москве и потом работать в своих городах и поселениях.
В небе прямо над ними мелькнула звезда и погасла. Опять мелькнула и погасла.
– Гляди, спутник-100 летит! Когда я улетал из дома в Россию, запустили только первый.
– Знаешь, о чем мечтали люди, которые многое сделали для того, чтобы мы учились в Москве?
– О чем же?
– Они мечтали дождаться того дня, когда с земли Африки поднимется в небо первый межпланетный корабль!
– Ничего себе!
Молодые люди подошли к маленькой церквушке над рекой, необыкновенно украшавшей набережную своими веселыми куполами. В общежитии студенты с гордостью рассказывали друг другу, что в ней венчался Кутузов.
– Не хватанули у вас лишнего насчет такой мечты? Еще Советский Союз не отправил меня в Галактику, а ты мечтаешь уже о том, чтобы рядом со мной летел межпланетный корабль из Африки.
– Почему бы и нет? – вспыхнул Хади. – Да, – согласился он. – Африка упустила эру пара, эру электричества, но мы, черные коммунисты, сделаем все, чтобы наш континент ничего больше не упустил! Ты хочешь на Марс? Полетим вместе. Будешь варить кашу, штопать плащ-палатку и вести свои репортажи.
– Давай пока опустимся на землю, – предложила Анна. – Скажи, какие птицы у вас летают?
Темные глаза Хади стали вдруг такими бездонными, будто до самого донышка высветили их тонкие лунные блики. От воспоминаний о Нубии он стал каким-то неладным, оцепенелым, будто внутри его что-то кликнуло, почуялось, и нет уже сил увести себя – ум, душу, чувства – в сторону, чтобы хоть на минуту вернуться в реальность.
– Как хочется домой! – жалобно заметил парень.
– Туда вроде и перелетная птица не летит.
– Мужчина без Родины – ноль. Птица, может, и мимо пролетит, но меня дома многие ждут. Я должен вернуться.
Лунные дорожки то и дело ныряли под черные тени берез, которые, будто их собственные впечатления, показывали то темные, то светлые стороны жизни. И в этой жизни, какой бы она ни была, им выпало нынче жить, потому их обоюдное знакомство с миром было бесконечным.
– Скажи, – вымолвил как-то Хади, – ваши республики – это колонии?
Анна оторопела.
– Какие колонии? – изумленно спросила она и объяснила, что девушек и парней коренной национальности из республик часто принимают в столичные институты без конкурса, хотя знания у них бывают слабоватыми. Но… там, на местах, нужны высококвалифицированные специалисты. – И добавила с горечью: – У меня, славянки, этот конкурс отнял несколько лет жизни. Я поступила в университет лишь на третий год. Представляешь?
Через минуту она усмехнулась:
– Ты б видел Узбекистан! И это колония? – возмутилась девушка и уже с пафосом рассказывала о том, какие в тех краях школы, библиотеки, театры в республике – на всех языках! – Везде больницы, фабрики… Ты б видел, какие там стройки, сколько электростанций, заводов!
– Да, я был в Ташкенте. Очень большой и красивый город!
– Ну, я правду говорю?
– Да!
В те дни и Анне довелось многое узнать о Родине Хади, о том, что в его краю – восемь месяцев жара, остальные – жуткая жарища, а у местных людей существует обычай: при встрече бережно обниматься и надолго застывать в молчании, глядя широко раскрытыми глазами через плечо друга. Но жителям этой страны надоело уже видеть через дружеское плечо то западногерманский капитал, то английский, люди нынче везде активно тянутся к прогрессу и демократии, потому и возникла в стране компартия, кстати, нынче самая влиятельная на континенте. Бывает, что какой-нибудь богатый феодал приходит к генеральному секретарю и просит:
– Возьми моего оболтуса в свою партию и сделай из него человека. Не пожалей сил. Заплачу тебе вот…
Феодал показывает рукой, мол, от пола до подбородка отсыплю долларов.
– Партия и без вступительного взноса работает с людьми, – отвечает с улыбкой на лице Махджуб. – Но мы сделаем из него коммуниста, не боишься?!
– Э-э, дорогой, что коммунист? Пусть так, лишь бы марихуану не курил. Пошли его куда-нибудь учиться.
– Если выдержит конкурс…
– Какой конкурс? – вопит богатый скотовод. – Где твоя Лига? Я всем ее членам деньги дам, пусть мой сын будет без конкурса.
– Без знаний невозможно…
Анна смеется, машет рукой:
– Ладно о феодале. Расскажи лучше о себе. Ты на все лекции ходишь, не отлыниваешь?
– Очень люблю лекции Ландау. И еще Якова Терлецкого. Он мой руководитель. Слушай, – интересовался теперь Хади, – почему ваши студенты ездят на целину? Это повинность? У нас ненавидят трудовую повинность… Однажды нашим крестьянам приказали строить дорогу: мимо собирался ехать английский губернатор. Наша деревня не тронулась с места, и всех потом оштрафовали. Почему у вас интеллигентные люди должны ехать в дикие места и выполнять чужие приказы?
– О мир элементарных частиц! Как ты не понимаешь? Почему бы студентам и не поехать? Там весело. Все такие дружные. Люди поют, рассказывают анекдоты, работают. Я сама поехала со своим курсом на целину. Меня никто к этому не принуждал.
– Не понимаю все же… пусть едут те, кто голодает, но тебе зачем?
Анна уже рассказывала, что целинный совхоз – это бесконечные поля пшеницы, обилие шампиньонов в степи, чудные березовые колки вокруг. Около одной из таких прохладных рощиц студенты факультета журналистики поклялись местному бригадиру Автюкову, что до осени непременно создадут совхозным свиньям почти человеческие условия, в том числе, комнату для матери и поросенка, а сами при этом обещают «не хрюкать», какие бы трудности не выпали на их долю.
Здоровый рослый Автюков, по его поводу в деревне шутили, что он один заменит на земле взвод солдат или трактор «Беларусь», целое лето охотно покрикивал на своих подопечных:
– А ну быстрее, рахитики! Надо щедрее работать, щедрее давать! Учтите, каждая щель – это ведро воды на поросенка. Штукатурьте стены лучше, еж твою кубрялка!
Все лето студенты охотно бегали за раствором, заливали бетоном опалубку, добросовестно, чтоб не оставить просвета на крыше даже с копеечку, замазывали глиной камышовые маты.
К вечеру на руках вспыхивали бесконечные волдыри, ресницы в глине шлепали по лицу, как калоши, но после ужина все бежали в степь, плясали у костра лихие твисты.
– Знаешь, как мы там пели? И песни сочиняли:
– Но лично тебе что дала целина? – спросил строго Хади.
Девушка долго не тянула с ответом.
– Щеки, из-за которых ушей не видно! – выпалила она. – Нас там вкусно кормили!
– И все? За тяжелый труд вам ничего не платили?
– Почему? Видишь эту шубу? Я купила ее на деньги, которые заработала на целине.
– Тогда почему о деньгах ты говоришь в последнюю очередь?
Такой примитивный вопрос удивил девушку. Она пожала плечами и робко заметила.
– Деньги – вроде не самое главное в нашей жизни…
«Убедила его или нет?», – смущенно думала в это время она, желая все-таки объяснить, что бескорыстие – совсем неплохая субстанция, если и вокруг тебя жизнь такая же, а почти все ребята рядом насмерть были лишены какой-либо алчности, и вообще, главное, когда есть с кем петь песни, улыбаться, дружить, да еще и любить.
Африка… В детстве она была для Анны страной Лимпопо, в которой добрый доктор непременно побеждает злого Бармалея. Потом как-то удивилась, почему так красиво называется река: Голубой Нил?
– Он не голубой, он мутный, – заметил Хади.
– Неужто? Почему?
Познакомившись с Хади, Анна то и дело задавала вопросы: какого цвета земля в Африке, как выглядят листья финиковой пальмы?
– Скажи, что такое африканский социализм?
– Перераспределение частной собственности, однако, не ликвидация ее.
Укоризненно, будто Хади лично виноват в таком половинчатом решении, она спросила:
– Отчего же не ликвидация?
– Какой феодал позволит, чтоб у него отняли поле, даже если оно очень большое? Этот вопрос решить, чтобы никого не обидеть, практически трудно.
– Но в России решили…
– Очень сложной ценой… И тогда решить бы его мягче. Чтоб ни один пласт людей не давил на другой.
– Как это можно, если хочешь, чтобы в стране жили все, а не существовали многие? Частная собственность разве не расправляется с людьми? Батракам в России прежде почти ничего не платили. Или давали за тяжелый труд такие гроши, что хватало жить лишь на соломе, притом на чужой. Этих людей не жалко? Кто их защитит? Они и восстали. Много было на земле восстаний, и только в моей стране за всю историю человечества рабочие победили!
Молодые люди уже были в общежитии, на том этаже, где жили физики. Девушки здесь были редкостью, тут они гляделись в диковинку. Лишь в комнате Хади собеседники перестали ощущать неловкость и могли спорить дальше.
На столе рядом с учебником по квантовой механике лежала книга французского философа Сартра. Хади наклонился над ней, перевернул страницы, потом воскликнул:
– Гляди, а ведь ты права! Посмотри, что пишет Сартр…
– Что?
Хади уже переводил с английского.
– «Бунт – всегда прав!».
– Вот видишь, я же говорила! – обрадовалась Анна, но через минуту задумалась.
– Странно видеть такие четкие определения у этого писателя, – проговорила она. – Сартр ведь – за свободу выбора, хочешь, живи с идеей, а то и вовсе без идеи живи. Любой поступок, даже гнусный, философ не осуждает. Что это за свобода, если она не ощущает ценности того или иного поведения?
– Налицо теорема относительности, – охотно ответил ей студент физфака. – Все в этом мире относительно, все можно изменить, если применить эту теорию к жизни. И тут же меняются принципы.
– Ой, только не надо! – взмолилась девушка. – Лично я категорически против такой свободы, – спорила с Хади, уже и с Сартром она, объяснив, что с ее точки зрения, если у тебя мать, жена, ребенок, и не заботиться о них – это свобода недочеловека. – Какая может быть у каждого свобода? Свобода быть свиньей… Объясни? Свобода – это иллюзия, мираж…
«Один – и свободен, – продолжал Хади цитировать Сартра. – «Но эта свобода напоминает смерть».
– Ага, значит, свобода приемлема только на кладбище?
Теперь эту книгу они читали вместе и удивлялись тому, как философ, даже с житейской точки зрения, все время противоречит себе, к примеру, утверждая, что «человек обречен на свободу».
– Я не хочу никакой обреченности! – вопила Анна.
Но если ты родился, спорили молодые люди друг с другом, ты уже не свободен, ты зависишь от дождя, солнца, от своей профессии. Ты обязан хоть чему-то всерьез учиться, чтоб не висеть на шее других. Твои дети каждый день хотят есть, их надо лечить, водить к врачу, вместе с ними сидеть над тетрадками. Какую свободу от общества и людей предлагает Сартр? Свободу как у обезьян? Но в стае животные тоже заботятся друг о друге.
– В природе вообще нет такого понятия, как свобода, – утверждала Анна. – Это буржуазная выдумка, чтоб оправдать любое насилие, подлость, даже войну.
– Что тебя не устраивает, – насмешливо заметил Хади, – так это буржуазия придумала… Вольтер сказал, – напомнил Хади, – «я не разделяю ваших взглядов, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность их свободно высказывать».
– Сплошная демагогия – рассмеялась Анна и возразила: – Если бы Вольтер знал, что племянница уморит его в старости голодом, оценил бы ее предварительные ласковые слова иначе. Вряд ли философ отдал бы жизнь за свободу подлой бесцеремонности, за свободу голода. Свобода нужна только негодяю.
Этот горячий спор неожиданно закончил глядевший на собеседников с портрета книги Сартр, который со страниц своего эссе изрек нечто для них примиряющее, хотя бы на короткое время, то, что остудило бы даже буйные головы: «А ну, познания человеческие, поглядим, кто кого!».
Часы на руках Хади говорили о том, что пора расставаться, пора Анне уходить на север, в свой корпус, в свою комнату. Перед уходом она внимательно глянула на фотографию, стоявшую в рамочке на столе.
– С кем это ты на фото? – спросила девушка.
– Я приехал из страны, где два Нила сливаются в один, а дети играют ананасами в футбол.
– В футбол… ананасами? – изумилась Анна, которая пробовала этот плод раз в жизни, и он показался ей сказочно вкусным. – Вот это жизнь! Где ж такая страна?
– В песках Африки, южнее Египта. Место, где я родился, называется «Деревня у воды», значит на берегу Нила. А ты?
– Я?… – Анна какое-то время подбирала слова, чтобы романтичнее рассказать о своей родине. – Понимаешь, мама во время войны оказалась в Узбекистане, в итоге я родилась… под гранатовым деревом!
Конечно, девушка умолчала, что родилась в обычном роддоме, в далеком и еще незнакомом для ее матери городе. После родильного дома ее мама со свертком на руках вначале несколько дней спала под вагоном, но через неделю в военкомате дали-таки жилье – комнату в восемь квадратных метров, которую пришлось делить еще с одной беженкой. Когда же кончилась война и многие эвакуированные вернулись в родные места, мать Анны получила большую светлую комнату, под окнами которой в память о переезде и был посажен гранатовый куст с такими чудными алыми кистями по весне, что век не забыть это одно из лучших творений природы.
– В детстве, когда я читала сказку про доктора Айболита и реку Лимпопо, конечно, мечтала попасть в Африку и сорвать банан прямо с ветки, – рассказывала Анна своему спутнику и добавила игриво: – Впрочем, я туда еще попаду, и в голубом платье непременно прогуляюсь вдоль Голубого Нила, а в белом – вдоль Белого Нила.
– Ну, – изумился Хади, – ты сможешь приехать в мою страну?
– Не только в твою страну. Я вообще… – Анна задрала голову, ткнула пальцем в дальний угол Вселенной и безапелляционно заявила: – Я буду вести первый репортаж на Марсе!
– Неужто?! – воскликнул он. – Ну и масштабы у тебя!
– Не у меня, – возразила девушка спокойно. – Это масштабы человечества. А моя страна от него не отстает. Даже впереди прогресса мчится.
К полудню мороз усиливался. Сюда, к глубокому оврагу над рекой, не доносился ни один звук с бегущей поверху дороги.
– Когда я впервые увидел снег, – рассказывал Хади, восхищенно поглядывая на деревья в серебристом инее и кусты, похожие под снегом на огромные белые розы, – то подумал, что с неба падает абрэ, мука, из которой моя мать делает напиток.
– Кто твоя мама? – поинтересовалась Анна.
– Крестьянка.
Дальше он сообщил, что мать его владеет полем, на котором вместе с детьми выхаживает хлопок. Хади тоже в детстве собирал хлопок и помогал продавать его.
– Вечерами мама на молитвенном коврике, просит помощи у аллаха, чтобы перекупщики не обманули ее. В доме четверо детей.
– И помогает?
– Кто?
– Ну, к кому она обращается, стоя на коленях?.. – замялась Анна.
– По-разному. Иногда… мама очень плачет.
– Где твой отец? Почему он сам не продает хлопок? Мужчину труднее обмануть.
Молодой человек замялся.
– Понимаешь, – смущенно объяснил он. – У нас в стране многоженство. У папы еще две жены. В общем, у меня еще много братьев и сестер.
– Бедная женщина, каково ей пришлось! – Анна была в шоке и спросила с болью в голосе: – Как живет, что думает твоя мама, зная, что у мужа она не одна?
– Таковы у нас обычаи.
– Зачем они вот такие?
Будущей журналистке тут же захотелось дать бой на страницах газеты подобным обычаям, чтобы навсегда вытряхнуть мужчин из этой подлой, но очень удобной для них ветхозаветности.
– На земле уже двадцатый век! – возмутилась она.
– В нашей стране это норма… Отец – юрист, нормально зарабатывает, немного своей первой жене помогает.
– Немного? Ему самому немного бы помогать с детьми на руках.
Хади тихо попросил:
– Не надо, это же мой отец…
– Тоже будешь многоженцем? – гневно спросила Анна и повернулась лицом к своему спутнику.
Парень рассмеялся, успокоил спутницу и объяснил:
– У нашего поколения это уже не принято. Мы – цивилизованные ребята. И по нынешней жизни, говорят мужчины, одну жену с детьми трудно содержать и кормить. Не переживай, у меня будет одна жена…
Хади не сводил взгляда с одиноких снежинок, медленно падающих на его темные и теплые ладони.
– Вчера мама прислала письмо, – сказал он и вытащил из кармана конверт. – Она спрашивает, правда ли, что в России люди с хвостами?
– Неужели так и написала? – рассмеялась Анна. – В вашей деревне еще такая дикость?
Подул ветер, ели тряхнули снег на головы прогуливающейся вдоль реки пары.
– Конечно. Так и написала. Маме никто не читал «Капитал», ей с детства читали только «Коран». Грамотности большой в нашей деревне нет. Но маму я свою очень люблю.
Засунув руки поглубже в карманы, студент с гордостью уже рассказывал о том, что его прапрадед был вождем племени, и когда к излучине Нила прибыл отряд англичан, в составе которого был юный и наглый капитан, вождь племени в ответ смело повел своих людей на захватчиков с тесаками и кольями в руках. Конечно, все они погибли. Англичане впервые опробовали на живущих в нубийских песках африканцах автоматы системы «Максим». Спустя много лет тот дерзкий капитан – Уинстон Черчилль – написал книгу под названием «Война на реке», в которой подробно рассказал о тех сражениях. Только забыл рассказать о том, как в те дни его соотечественники косили невинных людей тысячами.
Много древних цивилизаций сменили одна другую в Нубии, и уже первые найденные в ее песках останки свидетельствуют о какой-то борьбе. Пятьдесят восемь скелетов, покрытых тяжелым слоем песка и камней, найденные к северу от Вади-Хальфа, были с повреждениями на костях. Рядом – наконечники стрел. Немало нубийцев, соплеменников храброго вождя, людей в ослепительно белых просторных одеяниях, погибли и в те времена, когда вниз по Нилу уходил последний отряд англичан. Среди погибших опять было немало родственников Хади.
– Я же сам немного помню Вторую мировую войну.
– Каким образом? Вы были далеко от всех фронтов.
– Фашисты, если ты помнишь, пришли и в Африку. Зачем-то им понадобился целый мир. Тогда от нашей долины на помощь египтянам в битве под Аль-Аламейн из нашей провинции послали… сто слонов.
– Что послали?.. – удивившись, спросила Анна.
– Да, да… – подтвердил Хади. – Я помню, как караван шел мимо нашей деревни. Глядя на погонщиков с автоматами в руках, моя мама горько плакала. Я впервые тогда услышал слово… война.
Вагончики метро над белой пропастью шустро бегали с одного берега на другой.
– Нелепо, правда? – понял мысли девушки Хади. – Бронетанковый корпус Роммеля и… сто слонов. Но что еще тогда могла дать моя Нубия? Мы же были колонией. Главное – в другом. Наш народ тоже был против той войны. Среди погонщиков слонов был и брат моей мамы. Он не вернулся, навсегда остался под чужим танком.
Насмешливая улыбка тут же сползла с лица Анны.
– Значит, и у вас почти все мужчины погибали в этих проклятых войнах? – задумчиво спросила она. – Мой отец, артиллерист, погиб на войне в те же годы. Он даже не узнал, что я родилась. Подорвался на мине.
Теперь Хади во всем был понятен Анне. Она словно наяву увидела, как от тяжеленного труда, будто стебелек под косой, падала вечерами его мать. Как в редкие минуты отдыха она радовалась тому, что растут ее дети, как в сыне ее, самом младшем, копятся энергия, мысли, сила. Та сила, которая поможет потом мальчишке вырваться с того пятака земли, на котором – лишь жесткая подчиненность нужде, лютая зависимость от дождя, ветра, песка, то и дело норовящих схватить за вихор и лихо потрепать и человеческий, и хлопковый росток.
– Ответь, – поинтересовалась Анна, – почему ты приехал в Россию?
– Не любил уроков истории в колледже.
–?!!
– Да, так. Наш учитель истории говорил, что Англия сыграла решающую роль в победе над Гитлером. А я не люблю ложь и сказал ему, что не хочу быть чернокожим англичанином. Не хочу повторять за ним историческую неправду.
– Так и сказал?
– Конечно. Ты даже не представляешь, как мистер Джонс тогда кричал на меня. Он орал мне прямо в лицо, как рабу. Он кричал, что Россия – нищая и никого не могла победить. Тогда я решил, что непременно сам узнаю, что такое Россия.
– И после этого прямо к нам через моря и долины? – опять начала подшучивать Анна.
– Немного не так. Мне повезло, – спокойно ответил Хади и пояснил, что к тому времени, когда он закончил колледж, Молодежная Лига компартии объявила в стране конкурс на поездку в Москву. Конечно, можно было найти ребят и в самой столице, более подготовленных, но десятки коммунистов с черной кожей, рискуя заболеть сонной болезнью, малярией, оспой, пробирались вдоль рек и озер, чтобы и в глухих деревенских местечках найти умных и толковых подростков.
– Тогда был огромный конкурс. Но голову мою, как видишь, заметили.
– Какой скромный, ну прямо… Ландау! – шутливо восхитилась Анна и спросила с лукавинкой в голосе: – Выходит, верно пишут в книгах, что человек из твоей страны непременно строен, высок, горд и имеет собственное достоинство?
– Книги тебе не все сообщили, – в тон ей ответил Хади, – например, то, что наши дети возвращаются из школы на слонах.
Изумлению Анны не было предела.
– Неужто? Вот бы покататься на слоне!
– И ты этому поверила? – рассмеялся парень и не менее девушки изумился тому, что житель России может верить любой ерунде.
– Нас еще спрашивают на встречах, – добавил он, посмеиваясь, – растет ли в Нубии лук и водятся ли у нас обезьяны?
На другой тропке темнокожие девушки учились кататься на лыжах. Они падали, весело смеялись, кидались снежками.
– Ты тоже кое-что о моей Родине не знаешь… – заметила скромно Анна.
– Я уже здесь несколько лет, чего же все-таки не знаю?
– Видишь, ковыляют девчонки на лыжах? А ведь существуют лыжи не только для ног, но еще для локтей и коленей. Они нужны во время войны как дополнительный резерв для выживания.
– И впрямь не знаю! – согласился Хади, пригляделся к незадачливым лыжницам. – Из моей страны девушки! – поздоровавшись с ними, сказал он и добавил: – В медицинском учатся. Знаешь, каково досталось первой медсестре в нашей стране?
Мусульманские обычаи, оказывается, запрещают женщине касаться чужого мужчины, ее в таком случае считают уличной девкой. Сит Хаву родственники мужа выгнали на улицу с маленьким ребенком на руках. Ей в ту пору было… 14 лет.
Анна, конечно, поморщилась, произнесла сердито:
– Ну и дикость!
– Да, – согласился он, – представляешь теперь, сколько сделала наша компартия, чтобы эти девушки могли спокойно учиться в Москве и потом работать в своих городах и поселениях.
В небе прямо над ними мелькнула звезда и погасла. Опять мелькнула и погасла.
– Гляди, спутник-100 летит! Когда я улетал из дома в Россию, запустили только первый.
– Знаешь, о чем мечтали люди, которые многое сделали для того, чтобы мы учились в Москве?
– О чем же?
– Они мечтали дождаться того дня, когда с земли Африки поднимется в небо первый межпланетный корабль!
– Ничего себе!
Молодые люди подошли к маленькой церквушке над рекой, необыкновенно украшавшей набережную своими веселыми куполами. В общежитии студенты с гордостью рассказывали друг другу, что в ней венчался Кутузов.
– Не хватанули у вас лишнего насчет такой мечты? Еще Советский Союз не отправил меня в Галактику, а ты мечтаешь уже о том, чтобы рядом со мной летел межпланетный корабль из Африки.
– Почему бы и нет? – вспыхнул Хади. – Да, – согласился он. – Африка упустила эру пара, эру электричества, но мы, черные коммунисты, сделаем все, чтобы наш континент ничего больше не упустил! Ты хочешь на Марс? Полетим вместе. Будешь варить кашу, штопать плащ-палатку и вести свои репортажи.
– Давай пока опустимся на землю, – предложила Анна. – Скажи, какие птицы у вас летают?
Темные глаза Хади стали вдруг такими бездонными, будто до самого донышка высветили их тонкие лунные блики. От воспоминаний о Нубии он стал каким-то неладным, оцепенелым, будто внутри его что-то кликнуло, почуялось, и нет уже сил увести себя – ум, душу, чувства – в сторону, чтобы хоть на минуту вернуться в реальность.
– Как хочется домой! – жалобно заметил парень.
– Туда вроде и перелетная птица не летит.
– Мужчина без Родины – ноль. Птица, может, и мимо пролетит, но меня дома многие ждут. Я должен вернуться.
Лунные дорожки то и дело ныряли под черные тени берез, которые, будто их собственные впечатления, показывали то темные, то светлые стороны жизни. И в этой жизни, какой бы она ни была, им выпало нынче жить, потому их обоюдное знакомство с миром было бесконечным.
– Скажи, – вымолвил как-то Хади, – ваши республики – это колонии?
Анна оторопела.
– Какие колонии? – изумленно спросила она и объяснила, что девушек и парней коренной национальности из республик часто принимают в столичные институты без конкурса, хотя знания у них бывают слабоватыми. Но… там, на местах, нужны высококвалифицированные специалисты. – И добавила с горечью: – У меня, славянки, этот конкурс отнял несколько лет жизни. Я поступила в университет лишь на третий год. Представляешь?
Через минуту она усмехнулась:
– Ты б видел Узбекистан! И это колония? – возмутилась девушка и уже с пафосом рассказывала о том, какие в тех краях школы, библиотеки, театры в республике – на всех языках! – Везде больницы, фабрики… Ты б видел, какие там стройки, сколько электростанций, заводов!
– Да, я был в Ташкенте. Очень большой и красивый город!
– Ну, я правду говорю?
– Да!
В те дни и Анне довелось многое узнать о Родине Хади, о том, что в его краю – восемь месяцев жара, остальные – жуткая жарища, а у местных людей существует обычай: при встрече бережно обниматься и надолго застывать в молчании, глядя широко раскрытыми глазами через плечо друга. Но жителям этой страны надоело уже видеть через дружеское плечо то западногерманский капитал, то английский, люди нынче везде активно тянутся к прогрессу и демократии, потому и возникла в стране компартия, кстати, нынче самая влиятельная на континенте. Бывает, что какой-нибудь богатый феодал приходит к генеральному секретарю и просит:
– Возьми моего оболтуса в свою партию и сделай из него человека. Не пожалей сил. Заплачу тебе вот…
Феодал показывает рукой, мол, от пола до подбородка отсыплю долларов.
– Партия и без вступительного взноса работает с людьми, – отвечает с улыбкой на лице Махджуб. – Но мы сделаем из него коммуниста, не боишься?!
– Э-э, дорогой, что коммунист? Пусть так, лишь бы марихуану не курил. Пошли его куда-нибудь учиться.
– Если выдержит конкурс…
– Какой конкурс? – вопит богатый скотовод. – Где твоя Лига? Я всем ее членам деньги дам, пусть мой сын будет без конкурса.
– Без знаний невозможно…
Анна смеется, машет рукой:
– Ладно о феодале. Расскажи лучше о себе. Ты на все лекции ходишь, не отлыниваешь?
– Очень люблю лекции Ландау. И еще Якова Терлецкого. Он мой руководитель. Слушай, – интересовался теперь Хади, – почему ваши студенты ездят на целину? Это повинность? У нас ненавидят трудовую повинность… Однажды нашим крестьянам приказали строить дорогу: мимо собирался ехать английский губернатор. Наша деревня не тронулась с места, и всех потом оштрафовали. Почему у вас интеллигентные люди должны ехать в дикие места и выполнять чужие приказы?
– О мир элементарных частиц! Как ты не понимаешь? Почему бы студентам и не поехать? Там весело. Все такие дружные. Люди поют, рассказывают анекдоты, работают. Я сама поехала со своим курсом на целину. Меня никто к этому не принуждал.
– Не понимаю все же… пусть едут те, кто голодает, но тебе зачем?
Анна уже рассказывала, что целинный совхоз – это бесконечные поля пшеницы, обилие шампиньонов в степи, чудные березовые колки вокруг. Около одной из таких прохладных рощиц студенты факультета журналистики поклялись местному бригадиру Автюкову, что до осени непременно создадут совхозным свиньям почти человеческие условия, в том числе, комнату для матери и поросенка, а сами при этом обещают «не хрюкать», какие бы трудности не выпали на их долю.
Здоровый рослый Автюков, по его поводу в деревне шутили, что он один заменит на земле взвод солдат или трактор «Беларусь», целое лето охотно покрикивал на своих подопечных:
– А ну быстрее, рахитики! Надо щедрее работать, щедрее давать! Учтите, каждая щель – это ведро воды на поросенка. Штукатурьте стены лучше, еж твою кубрялка!
Все лето студенты охотно бегали за раствором, заливали бетоном опалубку, добросовестно, чтоб не оставить просвета на крыше даже с копеечку, замазывали глиной камышовые маты.
К вечеру на руках вспыхивали бесконечные волдыри, ресницы в глине шлепали по лицу, как калоши, но после ужина все бежали в степь, плясали у костра лихие твисты.
– Знаешь, как мы там пели? И песни сочиняли:
Анна изображала, как мальчишки бренчали на гитарах, какой огромной была степь вокруг и как они превосходно себя там чувствовали.
Догорают осенние листья
И полынные травы горчат,
Тихо-тихо поют журналисты,
Не умеющие молчать.
– Но лично тебе что дала целина? – спросил строго Хади.
Девушка долго не тянула с ответом.
– Щеки, из-за которых ушей не видно! – выпалила она. – Нас там вкусно кормили!
– И все? За тяжелый труд вам ничего не платили?
– Почему? Видишь эту шубу? Я купила ее на деньги, которые заработала на целине.
– Тогда почему о деньгах ты говоришь в последнюю очередь?
Такой примитивный вопрос удивил девушку. Она пожала плечами и робко заметила.
– Деньги – вроде не самое главное в нашей жизни…
«Убедила его или нет?», – смущенно думала в это время она, желая все-таки объяснить, что бескорыстие – совсем неплохая субстанция, если и вокруг тебя жизнь такая же, а почти все ребята рядом насмерть были лишены какой-либо алчности, и вообще, главное, когда есть с кем петь песни, улыбаться, дружить, да еще и любить.
Африка… В детстве она была для Анны страной Лимпопо, в которой добрый доктор непременно побеждает злого Бармалея. Потом как-то удивилась, почему так красиво называется река: Голубой Нил?
– Он не голубой, он мутный, – заметил Хади.
– Неужто? Почему?
Познакомившись с Хади, Анна то и дело задавала вопросы: какого цвета земля в Африке, как выглядят листья финиковой пальмы?
– Скажи, что такое африканский социализм?
– Перераспределение частной собственности, однако, не ликвидация ее.
Укоризненно, будто Хади лично виноват в таком половинчатом решении, она спросила:
– Отчего же не ликвидация?
– Какой феодал позволит, чтоб у него отняли поле, даже если оно очень большое? Этот вопрос решить, чтобы никого не обидеть, практически трудно.
– Но в России решили…
– Очень сложной ценой… И тогда решить бы его мягче. Чтоб ни один пласт людей не давил на другой.
– Как это можно, если хочешь, чтобы в стране жили все, а не существовали многие? Частная собственность разве не расправляется с людьми? Батракам в России прежде почти ничего не платили. Или давали за тяжелый труд такие гроши, что хватало жить лишь на соломе, притом на чужой. Этих людей не жалко? Кто их защитит? Они и восстали. Много было на земле восстаний, и только в моей стране за всю историю человечества рабочие победили!
Молодые люди уже были в общежитии, на том этаже, где жили физики. Девушки здесь были редкостью, тут они гляделись в диковинку. Лишь в комнате Хади собеседники перестали ощущать неловкость и могли спорить дальше.
На столе рядом с учебником по квантовой механике лежала книга французского философа Сартра. Хади наклонился над ней, перевернул страницы, потом воскликнул:
– Гляди, а ведь ты права! Посмотри, что пишет Сартр…
– Что?
Хади уже переводил с английского.
– «Бунт – всегда прав!».
– Вот видишь, я же говорила! – обрадовалась Анна, но через минуту задумалась.
– Странно видеть такие четкие определения у этого писателя, – проговорила она. – Сартр ведь – за свободу выбора, хочешь, живи с идеей, а то и вовсе без идеи живи. Любой поступок, даже гнусный, философ не осуждает. Что это за свобода, если она не ощущает ценности того или иного поведения?
– Налицо теорема относительности, – охотно ответил ей студент физфака. – Все в этом мире относительно, все можно изменить, если применить эту теорию к жизни. И тут же меняются принципы.
– Ой, только не надо! – взмолилась девушка. – Лично я категорически против такой свободы, – спорила с Хади, уже и с Сартром она, объяснив, что с ее точки зрения, если у тебя мать, жена, ребенок, и не заботиться о них – это свобода недочеловека. – Какая может быть у каждого свобода? Свобода быть свиньей… Объясни? Свобода – это иллюзия, мираж…
«Один – и свободен, – продолжал Хади цитировать Сартра. – «Но эта свобода напоминает смерть».
– Ага, значит, свобода приемлема только на кладбище?
Теперь эту книгу они читали вместе и удивлялись тому, как философ, даже с житейской точки зрения, все время противоречит себе, к примеру, утверждая, что «человек обречен на свободу».
– Я не хочу никакой обреченности! – вопила Анна.
Но если ты родился, спорили молодые люди друг с другом, ты уже не свободен, ты зависишь от дождя, солнца, от своей профессии. Ты обязан хоть чему-то всерьез учиться, чтоб не висеть на шее других. Твои дети каждый день хотят есть, их надо лечить, водить к врачу, вместе с ними сидеть над тетрадками. Какую свободу от общества и людей предлагает Сартр? Свободу как у обезьян? Но в стае животные тоже заботятся друг о друге.
– В природе вообще нет такого понятия, как свобода, – утверждала Анна. – Это буржуазная выдумка, чтоб оправдать любое насилие, подлость, даже войну.
– Что тебя не устраивает, – насмешливо заметил Хади, – так это буржуазия придумала… Вольтер сказал, – напомнил Хади, – «я не разделяю ваших взглядов, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность их свободно высказывать».
– Сплошная демагогия – рассмеялась Анна и возразила: – Если бы Вольтер знал, что племянница уморит его в старости голодом, оценил бы ее предварительные ласковые слова иначе. Вряд ли философ отдал бы жизнь за свободу подлой бесцеремонности, за свободу голода. Свобода нужна только негодяю.
Этот горячий спор неожиданно закончил глядевший на собеседников с портрета книги Сартр, который со страниц своего эссе изрек нечто для них примиряющее, хотя бы на короткое время, то, что остудило бы даже буйные головы: «А ну, познания человеческие, поглядим, кто кого!».
Часы на руках Хади говорили о том, что пора расставаться, пора Анне уходить на север, в свой корпус, в свою комнату. Перед уходом она внимательно глянула на фотографию, стоявшую в рамочке на столе.
– С кем это ты на фото? – спросила девушка.