Мы забыли совершить свадебное путешествие, но не забыли оформить брачный контракт. И, в самом деле, последнее было гораздо важнее, ибо любовь может быть общей, имущество же всегда разумнее держать отдельно. В силу этого мы завели у себя две бухгалтерские книги, где каждый из нас вел учет своих расходов.
Калле Кананен был богат, примерно в шесть раз богаче меня. Мы обзавелись общим домом на Кулосаари, но правление и конторы наших предприятий оставались по-прежнему в центре города. Мой муж пользовался влиянием, имел массу друзей, хорошие связи в правительстве и целую кучу ловких советников. Но его политические убеждения напоминали чулки: он не отличал левого от правого. Наш дом не был мирным, уютным уголком, куда удаляются, чтобы вкушать милое семейное счастье, а напоминал скорее неугомонный отель-ресторан, куда непрестанно стекались гости, принося с собой цветы, любезности, беспокойство и пустые головы. Тут я по-настоящему узнала многих общественных деятелей, которые никогда не избегали публичности. Впрочем, от некоторых из них раньше и была какая-то польза. Все светские люди восхищались нашим домом, богато издаваемые женские журналы печатали отчеты и репортажи о наших приемах, а известные бульварные газетки сообщали о них скандальные новости.
Первый месяц нашей брачной жизни прошел в бесполезной общительности. Если бы я была писательницей, я написала бы книгу о финской лени, общительности и пьянстве. Но, поскольку я была лишь деловой женщиной, мне приходилось искать другой выход. Я заявила мужу, что чаша моего терпения переполнилась. Он ответил, как настоящий дипломат: он, видите ли, никогда раньше не слышал, чтобы общественный деятель уставал от общения с людьми.
— Я ведь только старался доставить тебе удовольствие, милая Минна, — сказал он чистосердечно. — И, конечно, немного тешил свое собственное самолюбие; мне хотелось показать всем друзьям и знакомым, какая у меня очаровательная жена.
Он говорил со своей очаровательной женой очаровательно наивно — в тех редких случаях, когда вообще говорил с ней. Обычно это происходило под утро, когда расходились гости. Понемногу я стала понимать, что мое замужество было смелым прыжком в темноту. Калле Кананен был не первый и не последний мужчина, полагавший, что женщина не остынет, если ее укутать дорогими мехами. На свете нет холодных женщин, а есть только тупые, эгоистичные мужчины, неспособные согреть женщину. Что значили для меня все эти торжества, бальные платья, привычные фразы, хорошо выполосканные в поверхностной пене цивилизации, все эти обязательные знакомства, когда я стремилась иметь только дом и семью? Теперь дом для меня стал местом, где я заболевала настоящей тоской по дому. Мне хотелось переехать в гостиницу, чтобы жить спокойнее.
Некоторые люди живут ради любви, иные — ради пищи, а другие — просто живут. Именно последние и облюбовали наш особняк для упражнений в своей профессии. Бесчисленные советники, директора, министры, депутаты и офицеры, даже художники и писатели (память о них сохранилась и поныне, поскольку они оставили после себя груды неоплаченных счетов) — все чувствовали себя у нас как дома. И мой муж всерьез верил, что я наслаждаюсь их обществом! Я поговорила с Энсио Хююпия. Он сказал сурово:
— Хорошо, что у вас имеется брачный контракт. В третьем разделе закона о браке, глава первая, статья шестьдесят восьмая, специально говорится о том, что лицо, состоящее в браке, может потребовать его расторжения, если в момент бракосочетания названное лицо пребывало в состоянии временного умопомешательства или в ином состоянии, могущем быть приравненным к указанному, или в случае, когда названное лицо было приведено…
— Перестань, милый человек! — перебила я. — Речь идет не о расторжении брака, а об утраченном домашнем покое.
— Отлично. Закон и в этом случае наш бдительный слуга. Уголовный кодекс признает нарушением домашнего покоя, когда кто-либо, не имея законного основания, против воли другого лица вторгается в жилище последнего, безразлично — в комнату ли, в дом, в усадьбу или же на корабль; а также независимо от того, собственный ли то дом живущего или же занимаемый последним с разрешения хозяев либо по найму; или когда вторгнувшийся без законного права не подчиняется приказу тех, кто предлагает ему удалиться; или без удобообъяснимой причины пробирается в дом и прячется где-либо внутри последнего, — во всех перечисленных случаях нарушитель домашнего покоя наказывается штрафом до пятисот марок или же тюремным заключением на срок не более шести месяцев…
— В тюрьму, лучше в тюрьму! — воскликнула я в восторге, ибо я обычно приходила в хорошее настроение, когда Энсио наизусть цитировал мне отточенные параграфы уголовных законов. — Единственное средство вернуть утраченный домашний покой — это посадить их всех в тюрьму!
Уголовный кодекс — хоть он и был приготовлен из самых неприятных элементов — дал мне смелость возобновить приятный разговор с мужем о домашнем покое. Муж необычайно удивился, точно увидел, как собирают милостыню в дамскую шляпку. Он сказал:
— Но, милая Минна, тебе же необходимо войти в высшее общество. Одновременно и я завязываю новые связи. Связи, связи — именно в этом мы нуждаемся! Я уже четыре года поглядываю на портфель министра…
— Это напоминает мне корсет, которым наслаждаешься больше всего тогда, когда видишь его на спинке стула.
— Минна! До чего же ты зла.
— У меня есть для этого все основания.
— Ты бываешь просто невежлива с гостями. Не выполняешь прямых обязанностей хозяйки.
— Обязанности хозяйки! Это уж совершенно ни к чему, поскольку в нашем домашнем ресторане все давно привыкли к самообслуживанию и не считают это проявлением моей невежливости.
Нежный взор Калле затуманился. Он не мог относиться ко мне, как к своей наемной рабыне, все капризы которой подлежат исполнению. Я не стала его наложницей ради пожизненной пенсии законной жены. Он отлично знал, что я имела более тридцати миллионов марок и руководила своими коммерческими предприятиями безупречно и что я была бы образцовой женой, если бы мне не приходилось одновременно служить приманкой для ловли выгодных знакомств. Он был женат третий раз (плоды его прежних браков дозревали на ниве разводов), но впервые женой его стала женщина, которая сама принесла в дом кое-что, помимо ненасытных желаний и неудовлетворенных потребностей. Моя самостоятельность и экономическая независимость могли, пожалуй, неприятно подействовать на человека, который привык видеть в своих женах лишь маленьких покорных самок.
Жаркий словесный бой освежил атмосферу и прояснил обстановку. В конце концов мы пришли к соглашению, которое напоминало перемирие: каждая сторона готовилась к новому решающему сражению. Но ведь именно так поступали в то время и великие державы. Могли ли в таком случае две скромные и столь различные человеческие души — две Девы — отступать от всеобщего правила? И в самом деле, ведь никогда и нигде в мире два человека не бывают совершенно одинаковыми — в конечном же счете оба выигрывают от этого.
Как бы то ни было, но приемы гостей в нашем доме стали реже хотя бы уже по одной той причине, что большинство наших богатых знакомых покинули страну. Страх надвигающейся войны гнал их за границу, а те, кто не боялся, попали на внеочередной военно-учебный сбор либо в больницу по поводу язвы желудка. Во всяком случае, я была рада, что получила наконец возможность хоть два вечера в неделю проводить в мирной домашней обстановке. Правда, мой муж всегда бывал изрядно пьян, но это уж следовало считать его недостатком. Он пил горькое зелье, поскольку не находил для него никакого другого применения и поскольку, как он сам говорил, любил «крепкие напитки и мягких женщин». Последними словами он умышленно льстил мне, так как я начала в то время заметно полнеть. Мне как раз исполнилось тридцать пять (я была моложе Калле на двадцать три года), и моя наследственная склонность к несколько пикантной полноте женщин эпохи Ренессанса стала проявляться довольно отчетливо. Выйдя из ванны и глядя на себя в зеркало, я замечала, что становлюсь похожей на заглавную букву «В». Но когда я принимала решительные меры, чтобы похудеть, мой муж становился печальным. Оказывается, я в точности соответствовала его идеалу. Его прежние жены были тощими, костлявыми, болезненного вида, а он вообще не любил оглядываться назад и жить вчерашним днем.
Несмотря на то грозное напряжение в мире, которое сказывалось во всем, порождая неуверенность, подавленность и страх, я все же чувствовала себя счастливой. Муж был со мною предупредителен и порою просто-таки вполне удовлетворял меня. Я позволяла ему спокойно выпивать, ибо он благодаря этому держался на достаточно безопасном расстоянии от других пороков. Его всюду знали как веселого компанейского человека, и он, видимо, был способен разговаривать не только о металлической промышленности и политике, но, вероятно, и кое о чем другом. Он не был совершенно поверхностен, хотя вернейшим признаком поверхностного ума человека считают постоянную и неудержимую готовность слова, когда человеку, мягко выражаясь, не нужно лезть за словом в карман. Часто я наслаждалась тем, как он, ловко играя словами, выпутывался из затруднительного положения. Обычно бог посылает женщине мужа, которого она хочет, чтобы дать ей повод к раскаянию, но в данном случае казалось, что сам господь бог ошибся. Я действительно начала привязываться к мужу все более и более, хотя временами и тосковала о ныне покойном первом супруге. Мой активный характер воздействовал на Калле, отсекая некоторые сучья предрассудков: муж мало-помалу стал замечать, что может любить и такую женщину, которая не всегда покоряется воле мужчины. Если мужчина клянется, что никогда не любил, это обычно означает, что женщины были к нему слишком внимательны и слишком готовы исполнять все его желания. Однажды октябрьским вечером, когда мы сидели вдвоем в его кабинете, Калле так выразил свои чувства:
— Минна, моему стилю совершенно не свойственна поэзия, даже в самой начальной ее стадии. Но сейчас я хочу сказать тебе правду, которая чуточку отдает поэтичностью: я люблю тебя…
Я не сомневалась в его чувствах. Калле Кананен был не первый финский горный советник, с губ которого сорвалась эта всем известная и бесконечно зачитанная поэма. Ведь у мужчин это признание служит обычным вежливым приветствием женщине, которую они раньше никогда не встречали; оно срывается у них с языка так же легко, как у пьяного матроса — ругательство. Оно ничего не стоит, и все-таки мужчины сразу же думают о плате. Но, поскольку ничто не понуждало моего мужа расходовать это признание сейчас, я поверила в его искренность. Кроме того, я находила вполне естественным, что мой муж действительно любит меня. Я была молода, способна, достаточно эротична, физически в своем роде совершенна и не боялась никакой ответственности.
Через неделю, в последних числах октября, когда мне пришлось поехать в Стокгольм, чтобы устроить кое-какие валютные дела, я почувствовала, как трудно мне расстаться с мужем даже на несколько дней. Калле провожал меня в дорогу, и мне казалось, что я заметила в его глазах искорку душевного волнения.
Закончив все мои дела как можно скорее, я выехала обратно на два дня раньше, чем обещала. Мне хотелось сделать мужу сюрприз, сократив срок его тоскливого ожидания. Я знала, что он нуждается во мне каждую минуту и, тоскуя, напивается до потери сознания. Это малодушие ведь так свойственно мужчинам! И все же они вечно говорят о своей храбрости! Женщины, напротив, обычно прозаически правдивы — идет ли речь о цене шляпки, о боязни мышей или о паническом страхе перед бактериями, уж не говоря о сердечных чувствах. Зато воображение мужчины дает его мыслям полет, и они улетают очень далеко от правды и реальной действительности. У него всегда имеется неисчерпаемая тема для разговоров: его собственное «я» и все то удивительное, что он сделал или собирается сделать. В компании собутыльников он находит так много поводов для превознесения самого себя, что просто не успевает размышлять, подобно женщинам, о недостатках своих ближних или о заботах своих друзей. Я была совершенно уверена, что застану мужа в гостиной, посреди веселой компании приятелей, из которых каждый воображает себя чем-нибудь и никто не является ничем. Все окна нашего дома были затемнены, и нигде сквозь шторы не просачивалось ни малейшей струйки света. Шофер внес мои чемоданы в переднюю. Я достала подарки, приготовленные для мужа, и крадучись направилась во внутренние комнаты. Дом был пуст. Значит, муж уехал от тоски в какой-нибудь ресторан. Навстречу мне вышла одна полуглухая кухарка. Увидев меня, она чего-то испугалась и расплакалась.
— Хорошо, что госпожа наконец-то приехала домой, — тихонько всхлипывала она.
— Случилось какое-нибудь несчастье? — спросила я встревоженно.
— Я ничего не могу сказать, ровно ничего…
Она и не сказала больше ни слова, а только разревелась еще сильнее и убежала в свою каморку. Мой покой был утрачен. Воображение рисовало всевозможные несчастья и неприятности. Ситуация напоминала детективный роман, где подозреваются решительно все, кроме читателя. Я нервно расхаживала взад и вперед и наконец, измучившись, позвонила по телефону Энсио Хююпия. Этот умник тоже нашел только один способ употребления алкоголя, от которого почти лишился дара речи. Он ничего не мог сообщить о моем муже, но его паузы казались мне многозначительными. Он был убежден, что я говорила с ним из Стокгольма, и желал мне счастливо вернуться в Финляндию, по возможности быстрее. Бросив трубку, я с горечью подумала: природа совершила величайшую ошибку, сотворив мужчину!
Как я была разочарована! Я представляла себе встречу совершенно иначе. Женщина никогда не может почувствовать полного счастья, пока не выйдет замуж, — а тогда уже слишком поздно. Я стала открывать чемоданы, развешивать платья по местам в гардеробной и готова была расплакаться. Ведь это самое простое, испытанное средство, оно быстро облегчает горе, хотя и прибавляет морщинки вокруг глаз. Но вдруг меня охватил боевой дух законной жены, распростившейся с возрастом робкой неопытности: я не жалуюсь на судьбу, но уж в постели я себя покажу!
Охваченная гневом, я вбежала в спальню и зажгла свет. Не могу сказать, была ли я потрясена или удивлена, разочарована, оглушена или подавлена, поскольку недостаточно хорошо знаю синонимы финского языка, но в одном только могу признаться: сердце мое начало бешено стучать, едва я бросила взгляд на наше роскошное супружеское ложе и увидела на нем молодую женщину, которая спала с открытым ртом и рассыпанными по подушке волосами. Я попробовала разбудить ее, но она спала бесчувственным сном пьяного человека, совершенно недосягаемая в своем наркотическом забытье. Сначала я хотела позвать полицию, затем скорую помощь и, наконец, дворника. Однако, обдумав положение, я изменила свои планы: разделась и преспокойно улеглась рядом с незнакомкой. Места хватило с избытком, и потом ведь она была все-таки женщина и, уж во всяком случае, не более скотское существо, чем пьяный муж, рядом с которым я засыпала столько раз. Я обратила внимание на исключительную красоту ее лица. Она была еще очень молода, пожалуй, лет двадцати. Мне вспомнились слова, которые часто повторял муж: «Разумеется, у нас будут дети. Я ведь люблю детей, особенно девочек, когда им исполняется двадцать лет…»
Вот, однако, до чего довела моего милого супруга, горного советника Калле Кананена, его искренняя любовь к детям! Мне уже не нужно рожать, не нужно бегать на приемы к гинекологам, измерять ширину таза. Мой муж сам нашел себе «ребеночка» и бросил на нашу супружескую постель протрезвляться! Я заплакала, мне хотелось разбить в кровь лицо этой спящей женщины. Такого гнусного позора я никак не ожидала. Мне становилось ясно: мой муж вынужден был разводиться с прежними женами лишь потому, что не мог изменять все время одной и той же.
Я вновь попыталась разбудить свою постельную компаньонку, но ее глубоко обморочное состояние продолжалось. Из приоткрытого ротика вылетали неприятные хрипы. Когда я прислушалась к этим урчащим звукам, то всерьез поверила в дарвиновское эволюционное учение. Возможно, она была из тех обыкновенных уличных млекопитающих, которые думают посредством чувств, а чувствуют посредством чувствительных нервов, расположенных в определенных частях тела; они искренне верят, что любовь — это то же самое, что щекотка, а счастье не что иное, как сытый желудок. Постепенно ко мне вернулось спокойствие духа. Теперь я уже могла все анализировать холодно, без эмоций. Лживость мужчин — это не пустые сплетни. Еще Гейманс в свое время доказал, что мужчины более лживы, нежели женщины. Число абсолютно верных мужей статистически установить невозможно, поскольку никогда нельзя доверять сведениям, даваемым самими мужчинами. Разрыв отношений между мужчиной и женщиной происходит обычно вследствие лживости мужчины, поскольку женщина не может ее бесконечно терпеть. Мужчина, как правило, бывает неверен, когда не находит в одной женщине полного собрания всех достоинств или достаточно увлекательных пороков.
Время все сглаживает. Каждая минута казалась мне вечностью. Я больше не могла ненавидеть даже ту женщину, которая спала рядом. Обычно люди состязаются: кто скорее успеет бросить первый камень. Я отказалась от подобных состязаний и лишь радовалась тому, что имела на руках брачный контракт. Религия сделала большое дело, причислив половую жизнь к тяжким грехам.
Стояла глубокая ночь. Женщина пошевельнулась. Я взглянула на часы. Уже четыре часа лежала я рядом с ней и строила всевозможные предположения. На ней было так мало одежд, что она не смогла бы скрыть даже свое изумление. Она чуть-чуть приоткрыла глаза и начала инстинктивно ощупью искать своего друга. У нее были очень красивые, холеные руки — просто завидной красоты. Кончиками пальцев она погладила мое плечо и пробормотала что-то непонятное. Вдруг, спохватившись, она открыла глаза, приподняла голову и проговорила запинаясь:
— Калле… Э-э… Уй, ч-черт…
Затем сразу закрыла глаза и стала тереть их кулаками. Наконец она с трудом приподнялась, села и удивленно спросила:
— Что это?.. Кто ты такая?
— Тот же вопрос я хотела бы задать вам, — ответила я спокойно.
Сознание возвращалось к ней медленно, но по мере того, как оно возвращалось, возрастало ее изумление.
— Э, послушайте, скажите же, кто вы такая? Меня начинает всю трясти, — заговорила она на монотонном языке финских кухарок и принялась растирать свои вольнодумные ляжки, на которых виднелись свежие знаки бесцеремонных ласк.
— Я хозяйка этого дома, — ответила я с достоинством. — Но вы кто такая?
— А я хорошая приятельница Калле. Ну и ну, так ты, значит, хозяйка! А я думала, что хозяйка — та глухая баба, что подавала ужин. Да, а что это ты пришла сюда спать? Или у вас такой обычай?
— Да, это почти всеобщий обычай у тех, кто состоит в браке.
— Где? В чем?
Ей не следовало бы смеяться, потому что смех безобразил ее лицо, и вообще смеялась она грубо, что выявляло ее невоспитанность. Она беспечно хлопнула меня по плечу и брякнула:
— Слушай, нельзя ли нам на «ты»? Мне так легче разговаривать.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Марьюкка. Это немного глупое имя, но мужчинам оно нравится.
— А меня…
— Ну, говори, не стесняйся. Я же ничего против тебя не имею.
— Меня зовут Минна.
— Минна! Ты что, серьезно? Минна! Ой, ну надо же! Видно, и у твоих родителей был ералаш в голове, когда они такое имечко выдумали…
Она потянулась, чтобы достать с ночного столика сигарету, и открыла свою наготу. Даже рискуя разбудить в себе ревность, я не могла не признать, что она была необычайно красива. Ее нельзя было назвать падшей, ибо едва ли ей хоть раз в жизни случалось подняться. Это была в своем роде дикарка. Она знала, что лед холодный, что ветер больно хлещет, что иглы острые, а уксус кислый, но она не знала того, что неприлично лежать в постели женатого человека и курить хозяйские сигареты.
— Не выношу, когда курят в кровати, — сказала я с раздражением, когда она, закурив, снова бросилась в постель и легла на бок, повернувшись ко мне лицом.
— Почему не выносишь? Калле ведь курит.
— Я и ему не разрешаю.
— Ну, скажи же мне, почему ты этого не одобряешь?
— Потому что на полу может остаться пепел не только от табака, но и от тебя самой. Особенно когда ты в таком состоянии.
— Я, конечно, не очень понимаю тебя. Ты выражаешься слишком благородно. Ну, ладно уж, оставим это, чтобы не вышло ссоры. Я затянусь еще только два разочка.
Она погасила сигарету, окинула меня критическим взглядом и спросила с явным сомнением:
— Слушай, скажи мне, пожалуйста, как же ты можешь командовать Калле? Я и то не могу.
— Могу, по праву. На то я и жена.
Бедняжка вздрогнула и невольно прикрыла руками свою голую грудь. Голос ее задрожал.
— Разве ты… слушай, разве ты жена Калле? Я хочу сказать, разве Калле женатый?
— Да.
Ее лицо исказилось почти до неузнаваемости. Маленькие руки сжались в кулачки, и она воскликнула, едва сдерживая слезы:
— Вот свинья! Вот свинья… А я могла бы иметь другого. Лучше его… И моложе…
И она разрыдалась совсем как человек, который вдруг с ужасом замечает, что, сам того не желая, все время говорил правду. Так и мы, две обманутые женщины, долгую минуту сидели молча и думали о правде жизни. Если определять по учебнику логики, правда означает лишь тождественность содержания двух предложений. Но обычно о ней говорят бережно, стараясь экономить ее, поскольку она является большой резкостью. Не знаю, которая из нас была в ту минуту более безутешна и кого надо было утешать. Об этом можно было бы написать роман, но он показался бы слишком неправдоподобным.
Я молча приняла решение для себя и вновь с удовлетворением подумала о нашем брачном договоре. Моя прямая натура никогда не согласилась бы на переговоры и компромиссы. В голове у меня рождались планы, сразу же облекаясь в готовые формы. О нет, не настолько я дешевое создание, чтобы диктовать условия и заниматься банальным вымогательством. Мой муж должен будет дать удовлетворение за перенесенный мною позор, перечислив на мое имя по меньшей мере пятнадцать миллионов марок промышленными акциями.
— Есть у тебя какая-нибудь специальность? — спросила я у подруги по несчастью, которая начала понемногу успокаиваться, получив разрешение курить в постели.
— Есть, конечно. Я маникюрша. Хотя в данный момент я без места.
Маникюрша — значит, в полном смысле работница ручного труда, которая зарабатывает свой хлеб, положив руку на руку. Теперь мне открылась тайна ее красивых и таких холеных рук. Она схватилась за голову, растирая виски, и громко простонала:
— О господи! Я еще совсем на духу…
— На духу?
— Ну да, я имею в виду — в завязанном мешке.
— Я что-то ничего не понимаю.
— Не понимаешь? Ну, говорят еще — на косяке, на пружине или, как еще там, ну в общем, под парами. Я слишком много пила. Калле заливал мне прямо в глотку. Он хотел, чтобы я окончательно дошла.
Маленькая работница ручного трупа выглядела совсем несчастной. Я дала ей порошок от головной боли, а заодно приняла и сама. Она спросила сочувственно:
— Ты тоже нализалась?
— Нет, я не выношу алкоголя и табак едва терплю.
— Ах, так ты, наверно, мормонка?
— Нет, — ответила я, хотя и не поняла ее вопроса.
Грешный человек не редкость на этом свете (ведь и ангелы не редкость в раю), поэтому я вовсе не имела склонности причислять эту маленькую маникюршу к профессиональной категории публичных девиц. В моем представлении она превратилась в чистую голубку, когда я узнала, как ловко обманул ее мой муж. Девушке нравились маленькие украшения, красивые платья, пределом ее мечтаний было супружеское ложе, на котором можно давать и брать одновременно. Все серьезные мысли отскакивали от ее ума, в котором уживались только фантазии вечного ребенка и вера в человеческую искренность.
— Сколько тебе лет? — спросила я.
— Скоро исполнится двадцать три.
— Ты кажешься гораздо моложе.
— А это мне идет? Я, конечно, Калле сказала, что мне только девятнадцать. А тебе сколько?
— Тридцать пять.
— Не подумала бы. Ты выглядишь намного моложе. Послушай, чем ты пользуешься, что у тебя кожа такая гладкая?
— Собственно, ничем…
— И я тоже. Моя бывшая хозяйка пользовалась «муссоном». Слушай, скажи-ка мне откровенно: как, по-твоему, Калле хорош в постели?
Я вздрогнула. Меня стала раздражать эта беззастенчивая прямота и откровенность девушки. И с какой стати она звала моего мужа по имени: Калле! Возможно, муж надеялся, что я буду его первой любовью, я же со своей стороны надеялась быть его последним увлечением. Я ничего не ответила на бесцеремонный вопрос. Только сказала, что муж мой вообще веселый и компанейский человек. Я попыталась занять мысли моей собеседницы другими проблемами. Стала расспрашивать ее о родительском доме, о школе. Дома у нее не было, а от пребывания в школе она сохранила в памяти одни только переменки. Она была очень бесприютна, но не беспризорна. У нее не было никаких внутренних препятствий или комплексов, усложняющих жизнь.
Калле Кананен был богат, примерно в шесть раз богаче меня. Мы обзавелись общим домом на Кулосаари, но правление и конторы наших предприятий оставались по-прежнему в центре города. Мой муж пользовался влиянием, имел массу друзей, хорошие связи в правительстве и целую кучу ловких советников. Но его политические убеждения напоминали чулки: он не отличал левого от правого. Наш дом не был мирным, уютным уголком, куда удаляются, чтобы вкушать милое семейное счастье, а напоминал скорее неугомонный отель-ресторан, куда непрестанно стекались гости, принося с собой цветы, любезности, беспокойство и пустые головы. Тут я по-настоящему узнала многих общественных деятелей, которые никогда не избегали публичности. Впрочем, от некоторых из них раньше и была какая-то польза. Все светские люди восхищались нашим домом, богато издаваемые женские журналы печатали отчеты и репортажи о наших приемах, а известные бульварные газетки сообщали о них скандальные новости.
Первый месяц нашей брачной жизни прошел в бесполезной общительности. Если бы я была писательницей, я написала бы книгу о финской лени, общительности и пьянстве. Но, поскольку я была лишь деловой женщиной, мне приходилось искать другой выход. Я заявила мужу, что чаша моего терпения переполнилась. Он ответил, как настоящий дипломат: он, видите ли, никогда раньше не слышал, чтобы общественный деятель уставал от общения с людьми.
— Я ведь только старался доставить тебе удовольствие, милая Минна, — сказал он чистосердечно. — И, конечно, немного тешил свое собственное самолюбие; мне хотелось показать всем друзьям и знакомым, какая у меня очаровательная жена.
Он говорил со своей очаровательной женой очаровательно наивно — в тех редких случаях, когда вообще говорил с ней. Обычно это происходило под утро, когда расходились гости. Понемногу я стала понимать, что мое замужество было смелым прыжком в темноту. Калле Кананен был не первый и не последний мужчина, полагавший, что женщина не остынет, если ее укутать дорогими мехами. На свете нет холодных женщин, а есть только тупые, эгоистичные мужчины, неспособные согреть женщину. Что значили для меня все эти торжества, бальные платья, привычные фразы, хорошо выполосканные в поверхностной пене цивилизации, все эти обязательные знакомства, когда я стремилась иметь только дом и семью? Теперь дом для меня стал местом, где я заболевала настоящей тоской по дому. Мне хотелось переехать в гостиницу, чтобы жить спокойнее.
Некоторые люди живут ради любви, иные — ради пищи, а другие — просто живут. Именно последние и облюбовали наш особняк для упражнений в своей профессии. Бесчисленные советники, директора, министры, депутаты и офицеры, даже художники и писатели (память о них сохранилась и поныне, поскольку они оставили после себя груды неоплаченных счетов) — все чувствовали себя у нас как дома. И мой муж всерьез верил, что я наслаждаюсь их обществом! Я поговорила с Энсио Хююпия. Он сказал сурово:
— Хорошо, что у вас имеется брачный контракт. В третьем разделе закона о браке, глава первая, статья шестьдесят восьмая, специально говорится о том, что лицо, состоящее в браке, может потребовать его расторжения, если в момент бракосочетания названное лицо пребывало в состоянии временного умопомешательства или в ином состоянии, могущем быть приравненным к указанному, или в случае, когда названное лицо было приведено…
— Перестань, милый человек! — перебила я. — Речь идет не о расторжении брака, а об утраченном домашнем покое.
— Отлично. Закон и в этом случае наш бдительный слуга. Уголовный кодекс признает нарушением домашнего покоя, когда кто-либо, не имея законного основания, против воли другого лица вторгается в жилище последнего, безразлично — в комнату ли, в дом, в усадьбу или же на корабль; а также независимо от того, собственный ли то дом живущего или же занимаемый последним с разрешения хозяев либо по найму; или когда вторгнувшийся без законного права не подчиняется приказу тех, кто предлагает ему удалиться; или без удобообъяснимой причины пробирается в дом и прячется где-либо внутри последнего, — во всех перечисленных случаях нарушитель домашнего покоя наказывается штрафом до пятисот марок или же тюремным заключением на срок не более шести месяцев…
— В тюрьму, лучше в тюрьму! — воскликнула я в восторге, ибо я обычно приходила в хорошее настроение, когда Энсио наизусть цитировал мне отточенные параграфы уголовных законов. — Единственное средство вернуть утраченный домашний покой — это посадить их всех в тюрьму!
Уголовный кодекс — хоть он и был приготовлен из самых неприятных элементов — дал мне смелость возобновить приятный разговор с мужем о домашнем покое. Муж необычайно удивился, точно увидел, как собирают милостыню в дамскую шляпку. Он сказал:
— Но, милая Минна, тебе же необходимо войти в высшее общество. Одновременно и я завязываю новые связи. Связи, связи — именно в этом мы нуждаемся! Я уже четыре года поглядываю на портфель министра…
— Это напоминает мне корсет, которым наслаждаешься больше всего тогда, когда видишь его на спинке стула.
— Минна! До чего же ты зла.
— У меня есть для этого все основания.
— Ты бываешь просто невежлива с гостями. Не выполняешь прямых обязанностей хозяйки.
— Обязанности хозяйки! Это уж совершенно ни к чему, поскольку в нашем домашнем ресторане все давно привыкли к самообслуживанию и не считают это проявлением моей невежливости.
Нежный взор Калле затуманился. Он не мог относиться ко мне, как к своей наемной рабыне, все капризы которой подлежат исполнению. Я не стала его наложницей ради пожизненной пенсии законной жены. Он отлично знал, что я имела более тридцати миллионов марок и руководила своими коммерческими предприятиями безупречно и что я была бы образцовой женой, если бы мне не приходилось одновременно служить приманкой для ловли выгодных знакомств. Он был женат третий раз (плоды его прежних браков дозревали на ниве разводов), но впервые женой его стала женщина, которая сама принесла в дом кое-что, помимо ненасытных желаний и неудовлетворенных потребностей. Моя самостоятельность и экономическая независимость могли, пожалуй, неприятно подействовать на человека, который привык видеть в своих женах лишь маленьких покорных самок.
Жаркий словесный бой освежил атмосферу и прояснил обстановку. В конце концов мы пришли к соглашению, которое напоминало перемирие: каждая сторона готовилась к новому решающему сражению. Но ведь именно так поступали в то время и великие державы. Могли ли в таком случае две скромные и столь различные человеческие души — две Девы — отступать от всеобщего правила? И в самом деле, ведь никогда и нигде в мире два человека не бывают совершенно одинаковыми — в конечном же счете оба выигрывают от этого.
Как бы то ни было, но приемы гостей в нашем доме стали реже хотя бы уже по одной той причине, что большинство наших богатых знакомых покинули страну. Страх надвигающейся войны гнал их за границу, а те, кто не боялся, попали на внеочередной военно-учебный сбор либо в больницу по поводу язвы желудка. Во всяком случае, я была рада, что получила наконец возможность хоть два вечера в неделю проводить в мирной домашней обстановке. Правда, мой муж всегда бывал изрядно пьян, но это уж следовало считать его недостатком. Он пил горькое зелье, поскольку не находил для него никакого другого применения и поскольку, как он сам говорил, любил «крепкие напитки и мягких женщин». Последними словами он умышленно льстил мне, так как я начала в то время заметно полнеть. Мне как раз исполнилось тридцать пять (я была моложе Калле на двадцать три года), и моя наследственная склонность к несколько пикантной полноте женщин эпохи Ренессанса стала проявляться довольно отчетливо. Выйдя из ванны и глядя на себя в зеркало, я замечала, что становлюсь похожей на заглавную букву «В». Но когда я принимала решительные меры, чтобы похудеть, мой муж становился печальным. Оказывается, я в точности соответствовала его идеалу. Его прежние жены были тощими, костлявыми, болезненного вида, а он вообще не любил оглядываться назад и жить вчерашним днем.
Несмотря на то грозное напряжение в мире, которое сказывалось во всем, порождая неуверенность, подавленность и страх, я все же чувствовала себя счастливой. Муж был со мною предупредителен и порою просто-таки вполне удовлетворял меня. Я позволяла ему спокойно выпивать, ибо он благодаря этому держался на достаточно безопасном расстоянии от других пороков. Его всюду знали как веселого компанейского человека, и он, видимо, был способен разговаривать не только о металлической промышленности и политике, но, вероятно, и кое о чем другом. Он не был совершенно поверхностен, хотя вернейшим признаком поверхностного ума человека считают постоянную и неудержимую готовность слова, когда человеку, мягко выражаясь, не нужно лезть за словом в карман. Часто я наслаждалась тем, как он, ловко играя словами, выпутывался из затруднительного положения. Обычно бог посылает женщине мужа, которого она хочет, чтобы дать ей повод к раскаянию, но в данном случае казалось, что сам господь бог ошибся. Я действительно начала привязываться к мужу все более и более, хотя временами и тосковала о ныне покойном первом супруге. Мой активный характер воздействовал на Калле, отсекая некоторые сучья предрассудков: муж мало-помалу стал замечать, что может любить и такую женщину, которая не всегда покоряется воле мужчины. Если мужчина клянется, что никогда не любил, это обычно означает, что женщины были к нему слишком внимательны и слишком готовы исполнять все его желания. Однажды октябрьским вечером, когда мы сидели вдвоем в его кабинете, Калле так выразил свои чувства:
— Минна, моему стилю совершенно не свойственна поэзия, даже в самой начальной ее стадии. Но сейчас я хочу сказать тебе правду, которая чуточку отдает поэтичностью: я люблю тебя…
Я не сомневалась в его чувствах. Калле Кананен был не первый финский горный советник, с губ которого сорвалась эта всем известная и бесконечно зачитанная поэма. Ведь у мужчин это признание служит обычным вежливым приветствием женщине, которую они раньше никогда не встречали; оно срывается у них с языка так же легко, как у пьяного матроса — ругательство. Оно ничего не стоит, и все-таки мужчины сразу же думают о плате. Но, поскольку ничто не понуждало моего мужа расходовать это признание сейчас, я поверила в его искренность. Кроме того, я находила вполне естественным, что мой муж действительно любит меня. Я была молода, способна, достаточно эротична, физически в своем роде совершенна и не боялась никакой ответственности.
Через неделю, в последних числах октября, когда мне пришлось поехать в Стокгольм, чтобы устроить кое-какие валютные дела, я почувствовала, как трудно мне расстаться с мужем даже на несколько дней. Калле провожал меня в дорогу, и мне казалось, что я заметила в его глазах искорку душевного волнения.
Закончив все мои дела как можно скорее, я выехала обратно на два дня раньше, чем обещала. Мне хотелось сделать мужу сюрприз, сократив срок его тоскливого ожидания. Я знала, что он нуждается во мне каждую минуту и, тоскуя, напивается до потери сознания. Это малодушие ведь так свойственно мужчинам! И все же они вечно говорят о своей храбрости! Женщины, напротив, обычно прозаически правдивы — идет ли речь о цене шляпки, о боязни мышей или о паническом страхе перед бактериями, уж не говоря о сердечных чувствах. Зато воображение мужчины дает его мыслям полет, и они улетают очень далеко от правды и реальной действительности. У него всегда имеется неисчерпаемая тема для разговоров: его собственное «я» и все то удивительное, что он сделал или собирается сделать. В компании собутыльников он находит так много поводов для превознесения самого себя, что просто не успевает размышлять, подобно женщинам, о недостатках своих ближних или о заботах своих друзей. Я была совершенно уверена, что застану мужа в гостиной, посреди веселой компании приятелей, из которых каждый воображает себя чем-нибудь и никто не является ничем. Все окна нашего дома были затемнены, и нигде сквозь шторы не просачивалось ни малейшей струйки света. Шофер внес мои чемоданы в переднюю. Я достала подарки, приготовленные для мужа, и крадучись направилась во внутренние комнаты. Дом был пуст. Значит, муж уехал от тоски в какой-нибудь ресторан. Навстречу мне вышла одна полуглухая кухарка. Увидев меня, она чего-то испугалась и расплакалась.
— Хорошо, что госпожа наконец-то приехала домой, — тихонько всхлипывала она.
— Случилось какое-нибудь несчастье? — спросила я встревоженно.
— Я ничего не могу сказать, ровно ничего…
Она и не сказала больше ни слова, а только разревелась еще сильнее и убежала в свою каморку. Мой покой был утрачен. Воображение рисовало всевозможные несчастья и неприятности. Ситуация напоминала детективный роман, где подозреваются решительно все, кроме читателя. Я нервно расхаживала взад и вперед и наконец, измучившись, позвонила по телефону Энсио Хююпия. Этот умник тоже нашел только один способ употребления алкоголя, от которого почти лишился дара речи. Он ничего не мог сообщить о моем муже, но его паузы казались мне многозначительными. Он был убежден, что я говорила с ним из Стокгольма, и желал мне счастливо вернуться в Финляндию, по возможности быстрее. Бросив трубку, я с горечью подумала: природа совершила величайшую ошибку, сотворив мужчину!
Как я была разочарована! Я представляла себе встречу совершенно иначе. Женщина никогда не может почувствовать полного счастья, пока не выйдет замуж, — а тогда уже слишком поздно. Я стала открывать чемоданы, развешивать платья по местам в гардеробной и готова была расплакаться. Ведь это самое простое, испытанное средство, оно быстро облегчает горе, хотя и прибавляет морщинки вокруг глаз. Но вдруг меня охватил боевой дух законной жены, распростившейся с возрастом робкой неопытности: я не жалуюсь на судьбу, но уж в постели я себя покажу!
Охваченная гневом, я вбежала в спальню и зажгла свет. Не могу сказать, была ли я потрясена или удивлена, разочарована, оглушена или подавлена, поскольку недостаточно хорошо знаю синонимы финского языка, но в одном только могу признаться: сердце мое начало бешено стучать, едва я бросила взгляд на наше роскошное супружеское ложе и увидела на нем молодую женщину, которая спала с открытым ртом и рассыпанными по подушке волосами. Я попробовала разбудить ее, но она спала бесчувственным сном пьяного человека, совершенно недосягаемая в своем наркотическом забытье. Сначала я хотела позвать полицию, затем скорую помощь и, наконец, дворника. Однако, обдумав положение, я изменила свои планы: разделась и преспокойно улеглась рядом с незнакомкой. Места хватило с избытком, и потом ведь она была все-таки женщина и, уж во всяком случае, не более скотское существо, чем пьяный муж, рядом с которым я засыпала столько раз. Я обратила внимание на исключительную красоту ее лица. Она была еще очень молода, пожалуй, лет двадцати. Мне вспомнились слова, которые часто повторял муж: «Разумеется, у нас будут дети. Я ведь люблю детей, особенно девочек, когда им исполняется двадцать лет…»
Вот, однако, до чего довела моего милого супруга, горного советника Калле Кананена, его искренняя любовь к детям! Мне уже не нужно рожать, не нужно бегать на приемы к гинекологам, измерять ширину таза. Мой муж сам нашел себе «ребеночка» и бросил на нашу супружескую постель протрезвляться! Я заплакала, мне хотелось разбить в кровь лицо этой спящей женщины. Такого гнусного позора я никак не ожидала. Мне становилось ясно: мой муж вынужден был разводиться с прежними женами лишь потому, что не мог изменять все время одной и той же.
Я вновь попыталась разбудить свою постельную компаньонку, но ее глубоко обморочное состояние продолжалось. Из приоткрытого ротика вылетали неприятные хрипы. Когда я прислушалась к этим урчащим звукам, то всерьез поверила в дарвиновское эволюционное учение. Возможно, она была из тех обыкновенных уличных млекопитающих, которые думают посредством чувств, а чувствуют посредством чувствительных нервов, расположенных в определенных частях тела; они искренне верят, что любовь — это то же самое, что щекотка, а счастье не что иное, как сытый желудок. Постепенно ко мне вернулось спокойствие духа. Теперь я уже могла все анализировать холодно, без эмоций. Лживость мужчин — это не пустые сплетни. Еще Гейманс в свое время доказал, что мужчины более лживы, нежели женщины. Число абсолютно верных мужей статистически установить невозможно, поскольку никогда нельзя доверять сведениям, даваемым самими мужчинами. Разрыв отношений между мужчиной и женщиной происходит обычно вследствие лживости мужчины, поскольку женщина не может ее бесконечно терпеть. Мужчина, как правило, бывает неверен, когда не находит в одной женщине полного собрания всех достоинств или достаточно увлекательных пороков.
Время все сглаживает. Каждая минута казалась мне вечностью. Я больше не могла ненавидеть даже ту женщину, которая спала рядом. Обычно люди состязаются: кто скорее успеет бросить первый камень. Я отказалась от подобных состязаний и лишь радовалась тому, что имела на руках брачный контракт. Религия сделала большое дело, причислив половую жизнь к тяжким грехам.
Стояла глубокая ночь. Женщина пошевельнулась. Я взглянула на часы. Уже четыре часа лежала я рядом с ней и строила всевозможные предположения. На ней было так мало одежд, что она не смогла бы скрыть даже свое изумление. Она чуть-чуть приоткрыла глаза и начала инстинктивно ощупью искать своего друга. У нее были очень красивые, холеные руки — просто завидной красоты. Кончиками пальцев она погладила мое плечо и пробормотала что-то непонятное. Вдруг, спохватившись, она открыла глаза, приподняла голову и проговорила запинаясь:
— Калле… Э-э… Уй, ч-черт…
Затем сразу закрыла глаза и стала тереть их кулаками. Наконец она с трудом приподнялась, села и удивленно спросила:
— Что это?.. Кто ты такая?
— Тот же вопрос я хотела бы задать вам, — ответила я спокойно.
Сознание возвращалось к ней медленно, но по мере того, как оно возвращалось, возрастало ее изумление.
— Э, послушайте, скажите же, кто вы такая? Меня начинает всю трясти, — заговорила она на монотонном языке финских кухарок и принялась растирать свои вольнодумные ляжки, на которых виднелись свежие знаки бесцеремонных ласк.
— Я хозяйка этого дома, — ответила я с достоинством. — Но вы кто такая?
— А я хорошая приятельница Калле. Ну и ну, так ты, значит, хозяйка! А я думала, что хозяйка — та глухая баба, что подавала ужин. Да, а что это ты пришла сюда спать? Или у вас такой обычай?
— Да, это почти всеобщий обычай у тех, кто состоит в браке.
— Где? В чем?
Ей не следовало бы смеяться, потому что смех безобразил ее лицо, и вообще смеялась она грубо, что выявляло ее невоспитанность. Она беспечно хлопнула меня по плечу и брякнула:
— Слушай, нельзя ли нам на «ты»? Мне так легче разговаривать.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Марьюкка. Это немного глупое имя, но мужчинам оно нравится.
— А меня…
— Ну, говори, не стесняйся. Я же ничего против тебя не имею.
— Меня зовут Минна.
— Минна! Ты что, серьезно? Минна! Ой, ну надо же! Видно, и у твоих родителей был ералаш в голове, когда они такое имечко выдумали…
Она потянулась, чтобы достать с ночного столика сигарету, и открыла свою наготу. Даже рискуя разбудить в себе ревность, я не могла не признать, что она была необычайно красива. Ее нельзя было назвать падшей, ибо едва ли ей хоть раз в жизни случалось подняться. Это была в своем роде дикарка. Она знала, что лед холодный, что ветер больно хлещет, что иглы острые, а уксус кислый, но она не знала того, что неприлично лежать в постели женатого человека и курить хозяйские сигареты.
— Не выношу, когда курят в кровати, — сказала я с раздражением, когда она, закурив, снова бросилась в постель и легла на бок, повернувшись ко мне лицом.
— Почему не выносишь? Калле ведь курит.
— Я и ему не разрешаю.
— Ну, скажи же мне, почему ты этого не одобряешь?
— Потому что на полу может остаться пепел не только от табака, но и от тебя самой. Особенно когда ты в таком состоянии.
— Я, конечно, не очень понимаю тебя. Ты выражаешься слишком благородно. Ну, ладно уж, оставим это, чтобы не вышло ссоры. Я затянусь еще только два разочка.
Она погасила сигарету, окинула меня критическим взглядом и спросила с явным сомнением:
— Слушай, скажи мне, пожалуйста, как же ты можешь командовать Калле? Я и то не могу.
— Могу, по праву. На то я и жена.
Бедняжка вздрогнула и невольно прикрыла руками свою голую грудь. Голос ее задрожал.
— Разве ты… слушай, разве ты жена Калле? Я хочу сказать, разве Калле женатый?
— Да.
Ее лицо исказилось почти до неузнаваемости. Маленькие руки сжались в кулачки, и она воскликнула, едва сдерживая слезы:
— Вот свинья! Вот свинья… А я могла бы иметь другого. Лучше его… И моложе…
И она разрыдалась совсем как человек, который вдруг с ужасом замечает, что, сам того не желая, все время говорил правду. Так и мы, две обманутые женщины, долгую минуту сидели молча и думали о правде жизни. Если определять по учебнику логики, правда означает лишь тождественность содержания двух предложений. Но обычно о ней говорят бережно, стараясь экономить ее, поскольку она является большой резкостью. Не знаю, которая из нас была в ту минуту более безутешна и кого надо было утешать. Об этом можно было бы написать роман, но он показался бы слишком неправдоподобным.
Я молча приняла решение для себя и вновь с удовлетворением подумала о нашем брачном договоре. Моя прямая натура никогда не согласилась бы на переговоры и компромиссы. В голове у меня рождались планы, сразу же облекаясь в готовые формы. О нет, не настолько я дешевое создание, чтобы диктовать условия и заниматься банальным вымогательством. Мой муж должен будет дать удовлетворение за перенесенный мною позор, перечислив на мое имя по меньшей мере пятнадцать миллионов марок промышленными акциями.
— Есть у тебя какая-нибудь специальность? — спросила я у подруги по несчастью, которая начала понемногу успокаиваться, получив разрешение курить в постели.
— Есть, конечно. Я маникюрша. Хотя в данный момент я без места.
Маникюрша — значит, в полном смысле работница ручного труда, которая зарабатывает свой хлеб, положив руку на руку. Теперь мне открылась тайна ее красивых и таких холеных рук. Она схватилась за голову, растирая виски, и громко простонала:
— О господи! Я еще совсем на духу…
— На духу?
— Ну да, я имею в виду — в завязанном мешке.
— Я что-то ничего не понимаю.
— Не понимаешь? Ну, говорят еще — на косяке, на пружине или, как еще там, ну в общем, под парами. Я слишком много пила. Калле заливал мне прямо в глотку. Он хотел, чтобы я окончательно дошла.
Маленькая работница ручного трупа выглядела совсем несчастной. Я дала ей порошок от головной боли, а заодно приняла и сама. Она спросила сочувственно:
— Ты тоже нализалась?
— Нет, я не выношу алкоголя и табак едва терплю.
— Ах, так ты, наверно, мормонка?
— Нет, — ответила я, хотя и не поняла ее вопроса.
Грешный человек не редкость на этом свете (ведь и ангелы не редкость в раю), поэтому я вовсе не имела склонности причислять эту маленькую маникюршу к профессиональной категории публичных девиц. В моем представлении она превратилась в чистую голубку, когда я узнала, как ловко обманул ее мой муж. Девушке нравились маленькие украшения, красивые платья, пределом ее мечтаний было супружеское ложе, на котором можно давать и брать одновременно. Все серьезные мысли отскакивали от ее ума, в котором уживались только фантазии вечного ребенка и вера в человеческую искренность.
— Сколько тебе лет? — спросила я.
— Скоро исполнится двадцать три.
— Ты кажешься гораздо моложе.
— А это мне идет? Я, конечно, Калле сказала, что мне только девятнадцать. А тебе сколько?
— Тридцать пять.
— Не подумала бы. Ты выглядишь намного моложе. Послушай, чем ты пользуешься, что у тебя кожа такая гладкая?
— Собственно, ничем…
— И я тоже. Моя бывшая хозяйка пользовалась «муссоном». Слушай, скажи-ка мне откровенно: как, по-твоему, Калле хорош в постели?
Я вздрогнула. Меня стала раздражать эта беззастенчивая прямота и откровенность девушки. И с какой стати она звала моего мужа по имени: Калле! Возможно, муж надеялся, что я буду его первой любовью, я же со своей стороны надеялась быть его последним увлечением. Я ничего не ответила на бесцеремонный вопрос. Только сказала, что муж мой вообще веселый и компанейский человек. Я попыталась занять мысли моей собеседницы другими проблемами. Стала расспрашивать ее о родительском доме, о школе. Дома у нее не было, а от пребывания в школе она сохранила в памяти одни только переменки. Она была очень бесприютна, но не беспризорна. У нее не было никаких внутренних препятствий или комплексов, усложняющих жизнь.