Страница:
— Страсть к стяжанию, — сказал кто-то, — губит тела и души. Море боги сделали для рыб, а не для людей, нечего по морю-то плавать.
— А еще кто-нибудь спасся?
— Еще один человек спасся, хозяин корабля — Ахсай.
— А ведь этого Ахсая вчера ночью убили: эк их всех!
Кто-то кинул в посланника редькой, но не попал.
Тут ворота закрылись, скрыв от толпы фонтаны и флигеля, и паланкин с желтым знаменем и зеленым кругом, на котором черные точки складывались в уже знакомую Шавашу надпись: «Государство есть общество, употребляющее деньги».
Стемнело. На вершине стены зажгли масляные плошки. Шаваш обошел стену кругом, взобрался на орех, и спрыгнул в дивный ночной сад, полный неясными шорохами и дальними вскриками гостей.
Шаваш забился под куст и стал смотреть.
Красные факелы отражались в черной, как оникс, воде прудов, и белые лебеди, разбуженные музыкой и шумом, плавали за лодками, в которых сидели нарядные люди, и яства на столе были такие редкие, что даже поглядеть, не то что съесть боязно. Веселье разгоралось все сильней и сильней: засвистели флейты, чиновники стали хватать девиц и крутить их вокруг головы, юбки девиц разлетались так, что видны были их белые бедра. Один из чиновников упал, а девица на него села.
— Гасите факелы, — закричал кто-то.
Шаваш испугался, что все дело кончится общей свалкой, как у них в деревне.
Но тут Шаваш заметил, как господин Андарз, в длинном шелковом платье, покинув пирующих, засеменил в сопровождении спутницы к мраморному гроту, увитому струящимися по воздуху лентами и зеленью. Мгновение, — Шаваш скользнул, как белка, меж кустов, меж известковой стены и плетей ипомеи, и оказался в темном гроте раньше ничего не заметившего Андарза.
Господин Андарз и его спутница вошли в грот. Императорский наставник укрепил фонарь в форме персикового цветка, бывший с ним, на серебряной подставке, а девица села на край розового ложа и принялась стаскивать с себя юбку.
— Ой, — вдруг сказала девица, — тут кто-то есть.
— Да кто тут может быть, — сказал Андарз.
— Опять эти ваши выдумки, — капризно сказала девица.
Андарз, усмехнувшись, взял фонарь и наклонился над ложем: действительно, под розовым одеялом, обшитом кружевами, лежало что-то некрупное. Лежало и дышало.
— Тьфу, — сказал Андарз, — эти ручные лисицы.
Девица сняла одеяло.
На шелковом матрасике, расшитом цветами и травами, свернувшись в клубочек, спал грязный уличный мальчишка.
— Ах, — сказала девица.
— Голубчик, — сказал императорский наставник, — ты что тут делаешь?
Мальчишка что-то пробурчал во сне и перевернулся на другой бок. Господин Андарз взял со стола ведерко с холодной водой, в котором плавала ароматная дыня, которую они с девицей намеревались съесть немного погодя, вынул дыню и положил ее на поднос, а воду выплеснул прямо на мальчишку. Мальчишка взвизгнул, проснулся и подскочил, намереваясь удрать, но не тут-то было: государев наставник крепко ухватил его за волосы.
— Ой, господин, пустите, я больше не буду! — верещал мальчишка.
Одной рукой Андарз держал сорванца, а другой поднес к нему фонарь. Мальчишка был тощий и маленький: у него были большие испуганные золотистые глаза, хорошенькие пепельные волосы и хитрая, как у хорька, мордашка.
— Нахал, — сказала девица, — какой нахал!
— Ты кто такой? — спросил государев наставник.
— Шаваш, — жалобно сказал мальчишка.
— Из какой же ты шайки? — продолжал допрос чиновник.
— Из никакой, — ответил мальчишка, — я Шаваш, который сам по себе.
— Так невозможно, — сказала девица, — чтобы не быть в шайке. Иначе бы тебя давно съели.
Шаваш оглядел кружевной грот, и взгляд его, пропутешествовав по рисункам на стенах, остановился на дыне. Ноздри мальчишки расширились: он с наслаждением вдохнул чудный запах и сказал:
— Если так невозможно, то я хотел бы быть в вашей шайке.
Чиновник расхохотался.
— Да ты знаешь, кто я такой? — спросил он мальчишку.
— Вы, господин, наверно, из очень достойной шайки.
Андарз рассмеялся еще веселей. Ночное приключение ему нравилось. Это было забавней, чем девица. А девица дулась и глядела на Шаваша, как мангуста на мышь.
— Ты как сюда попал?
Шаваш вздохнул и сказал:
— У меня сестра больная, а лекарь велел ей есть утятину. Я проходил мимо сада и подумал: «Как вкусно пахнет. Наверняка тут есть и утятина! Почему бы не влезть в сад и не пошарить по столам после пира? Из косточек можно будет сварить отличный бульон!»
— Ты откуда такой заботливый? — усмехнулся Андарз.
— Из Чахара.
— Беглый, значит.
Шаваш очаровательно потупил глазки.
— И чем же ты пробавляешься в столице? Молишься святому Роху?
С тех пор, как чиновник Рох учинил в подземном царстве растрату и лишился носа, он стал патроном цеха любителей чужих кошельков.
— Я, — сказал с достоинством Шаваш, — колдую, вот, — хотите вам покажу?
И он сорвал с головы чиновника круглую желтую шапочку и поставил ее на стол.
— Что под шапочкой?
— Ничего.
Шаваш снял шапочку. Под шапочкой лежал кожаный кошелек в форме листа аквилегии, а на кошельке сидел маленький хомячок Дуня. Андарз хлопнул себя по поясу, к которому кошелек был подвешен мгновение назад, а потом усмехнулся, раскрыл кошелек, пересчитал деньги внутри, вынул оттуда пять серебряных монет, украшенных изображением танцующего журавля, и отдал Шавашу.
— Головы за такое колдовство рубят, — зашипела девица.
— Я еще маленький, — возразил Шаваш, — мне не голову, а руку отрубят.
Андарз, казалось, задумался.
— Господин, — вдруг жалобно сказал Шаваш, — возьмите меня к себе!
— Как же я могу тебя взять, — возразил императорский наставник, — государь тебя мне не дарил, и вообще ты беглый.
— А купите меня в долговые рабы.
— Да кто же тебя продаст?
— А сестра и продаст.
Андарз вынул еще одного журавля, дал его Шавашу и сказал:
— Ладно, — приходи завтра в полдень с сестрой к боковым воротам.
Когда, спустя некоторое время, Андарз вновь присоединился к пирующим, к нему подбежал изящный секретарь, который утром сопровождал его к судье, — подбежал и шепнул что-то на ухо.
Господин Андарз кивнул и направился в глубину сада, к беседке. Беседка, окруженная старыми соснами, походила на тысячекрылый цветок. В знак того, что в этой беседке принимаются важные государственные решения, над ней развевалось десятихвостое знамя с серебряной рыбой, вышитой на алом фоне и надписью, исполненной травяным письмом. Почва кругом беседки была мелко вспахана, чтобы живущий в беседке дух-хранитель не мог из нее уйти, а посторонний — подслушать что-либо. Поэтому люди в усадьбе обходили беседку стороной. Они считали, что дух-хранитель, живущий в беседке — порядочная дрянь, судя по тому, какие там принимаются решения.
Внутри беседки, облокотившись на подушку, подобную цветочному лугу, сидел чиновник судебного ведомства. Это был молодой еще человек, лет двадцати пяти или шести. У него были выщипанные брови и маленький изящный рот. Взгляд у него был внимательный и холодный. Он был одет в красные бархатные штаны и белую, затканную красными цветами куртку. На ногах у него были сапожки с высокими белыми каблуками, чтобы удобней было цепляться за стремена. Это был тот самый чиновник, который утром стоял подле судьи. Звали его господин Нан.
При виде Андарза чиновник выронил персик, который жевал, вскочил с подушки, подобной цветочному лугу, и принялся кланяться. Кланялся он минуты три, после чего Андарз слегка поклонился в ответ и попросил гостя занять его прежнее место. Нан сел на диван и даже подобрал персик. Андарз, улыбаясь, смотрел на него.
Господин Нан был чиновник молодой и настойчивый, выходец из сонимских крестьян, скорее умный, чем добродетельный, и из некоторых вещей, которые господин Андарз знал о Нане, он мог заключить, что у этого человека волчьи зубы и лисий хвост, и даже Андарз не подозревал, сколько казенного добра застряло в этих зубах, пока секретарь Андарза, Иммани, у которого был нюх на подобные дела, не принес Андарзу ворох бумаг, уличавших Нана в крупных хищениях.
Господин Андарз тоже уселся в кресло: и вдруг вся беззаботность его исчезла, как исчезает жизнь из утки, подбитой стрелой. Он сказал:
— Я призвал вас, господин Нан, чтобы рассказать некоторые обстоятельства убийства господина Сая.
Нан снова оставил в покое персик и почтительно склонил голову.
— Вчера вечером, — сказал Андарз, — господин Сай ушел от меня, унося с собой пачку осуйских кредиток, общей суммой на шестьсот тысяч. Он должен был обменять их на одно заинтересовавшее меня письмо. Сегодня утром при нем не было ни денег, ни письма.
Голос Андарза задрожал. Молодой чиновник вежливо улыбнулся хозяину. Он знал, что господин Андарз, — нервный человек. Заплачет ветер в дереве — заплачет и Андарз, а через минуту, глядь, — веселится. «Наверное, что-то его давеча очень развеселило, — подумал Нан, — если он сейчас такой грустный». И Нан сам грустно взглянул на персик, который ему очень хотелось доесть.
— Много лет назад, — сказал Андарз, — как вам, без сомнения, известно, город Осуя попросился обратно в империю, и среди чиновников, посланных государыней в Осую, были я и советник Нарай. Тогда господину Нараю было тридцать шесть. Как вы знаете, господин Нарай столь неудачно повел дело, что нас выгнали из города, а того человека, который нас пригласил, толпа повесила на фонаре и выщипала его, за ночь, до костей.
— Поведение Нарая было непростительно, — сказал молодой чиновник.
— Осуя соглашалась вернуться в империю лишь на определенных условиях, — осторожно заметил Андарз. Господин Нарай вел себя так, чтобы добиться отмены позорных для государя кондиций.
— Это называется: сжечь стог сена, чтобы найти иголку, — усмехнулся Нан. — С той только разницей, что Нарай сено сжег, а иголки так и не нашел.
Андарз неприятно поморщился. Несмотря на то, что Нарай не явился на сегодняшний праздник, Андарзу не очень-то понравилось, что молодой чиновник так отзывается о любимце государя.
— В суматохе бегства мне попал в руки ларец с бумагами господина Нарая, а в нем — одно письмо, которое я посчитал нужным оставить у себя. Господин Нарай решил, что ларец сгорел. После этого наши пути разошлись, а так как господин Нарай не пользовался влиянием, я не видел надобности в этом письме. Вместе с ларцом оно хранилось у моего брата, наместника Аракки. Шесть месяцев назад, испугавшись излишнего влияния, которое Нарай оказывает на молодого государя, я попросил брата прислать мне это письмо с моим секретарем Иммани. Я рассчитывал предъявить императору это письмо и покончить с замыслами этого ханжи.
Молодой чиновник едва заметно сдвинул брови. Шесть месяцев назад Андарз не мог «пугаться пагубного влияния Нарая», по той простой причине, что шесть месяцев назад именно Андарз представил Нарая государю. Стало быть, Андарз представил Нарая государю, чтобы тот отрубил для государя все головы, которые государь сочтет нужным, и тогда же отправил к брату за письмом, чтобы всегда иметь свою веревку на чужой шее.
Нан еще раз взглянул на персик и понял, что между ним и персиком больше ничего не произойдет.
— Недалеко от столицы на секретаря напали разбойники, отняли подарки и письмо, спрятанное в стенке черепаховой шкатулки. Вряд ли эти негодяи умели читать. Но вот неделю назад ко мне явился господин Сай, и сказал, что к нему пришел какой-то человек, и предложил мне выкупить через Сая письмо за шестьсот тысяч. А иначе он угрожал продать письмо советнику Нараю. Согласитесь, — вздохнул Андарз, — что я не мог отказаться.
— Сай знал этого человека раньше?
— Нет, — сказал Андарз, — этот человек сказал, что его люди не очень-то любят черствые сердца горожан и предпочитает первозданность зеленых лесов, а в столицу он пришел ради письма. Он произвел на Сая впечатление беглого мелкого чиновника.
Нан фыркнул: стихи о черствых сердцах горожан и первозданности леса были одними из самых известных стихов Андарза.
— Этот любитель стихов и лесов настаивал на осуйских чеках, а не на обычных деньгах?
— Да.
— Где они должны были встретиться?
— В какой-то харчевне, позавчера вечером.
Андарз помолчал.
— И вот, вчера утром, я слышу об убийстве, и о том, что убийца уже найден. Я знал господина Сая за человека, который любит развеселиться после сделки. Я подумал: наверняка Сай отдал этому человеку меньше денег, чем попросил у меня. Сунул письмо в сапог и принялся пировать. Он ведь не подозревал об истинной его важности. Думаю, что он напился до бровей и затеял драку с этим… Фазаненком. Мудрено ли случиться тому, что случилось? Я поспешил в Десятую Управу, зная господина судью за человека, далекого от Нарая и всякой подлости. Я, признаться, был шокирован его поведением… Но, как вы знаете, ни письма, ни денег при покойнике не было! Этот бродяга, верно, вытащил его из сапога и бросил куда-нибудь, или сунул в щель!
— Что же вы хотите? — уточнил господин Нан.
— Вы — чиновник управы. Допросите Фазаненка, или устройте ему побег и приведите сюда.
— Лоня-Фазаненок, — мягко сказал Нан, — не убивал господина Сая. Просто тот, кто его убил, не взял с трупа ничего, кроме самого главного, и оставил нетронутый труп в веселом квартале: на того, кто ограбит мертвеца, неизбежно должно было пасть подозрение в убийстве.
Нан хотел сказать, что, возможно, за трупом даже следили: очень уж быстро арестовали Фазаненка. Но господин Нан был не из тех, которые излагают любое соображение, которое приходит им в голову, лишь бы поразить собеседника быстротой мысли.
— Помните, — проговорил Нан, — что у покойника была вмятина под ухом и на затылке? Нынче у разбойников очень высокого полета распространилась мода ловить людей веревкой, к которой привязаны два камня. Эту веревку бросают так, что она обвивается вокруг шеи, а разбойник прыгает сверху и душит человека или тащит его на выкуп. Вмятины от камней доказывают, что господин Сай был убит этой снастью, и согласитесь, — это дело рук не Лони-Фазаненка.
Господин Андарз молчал довольно долго.
— Да, — сказал он, — все сходится. Видимо, разбойник, встречавшийся с Саем, ограбил его и убил, не отдав письма. Отыщите этого разбойника!
Нан улыбнулся.
— Значит, Сай говорил, что вы не знаете продавца?
Андарз обиженно прижал большой палец к столу.
— Откуда? Я не общаюсь с лесными разбойниками. Он назначил свидание в каком-то притоне…
— Сай врал, — сказал Нан.
Андарз недоуменно сощурился.
— В этом деле есть три обстоятельства, — сказал Нан. — Первое — это то, что человек, который продавал это письмо, знал, что вы находитесь в отчаянном положении. Что господин Нарай каждый день истребляет вас в глазах государя. Что вы купите это письмо и отдадите его государю, а не господину Нараю. Сколько людей это знает?
— Я вовсе не нахожусь в отчаянном положении, — возмутился Андарз. — Я вот уже тринадцать лет как наставник государя! Я и без этого письма могу потребовать отставки Нарая, когда сочту нужным!
— Сколько людей знает о вражде между вами и Нараем? — повторил Нан, словно и не услышав ответа Андарза.
— Многие во дворце это знают, — ответил тихо Андарз.
— Во дворце, — высшие чиновники! Но разве высший чиновник станет продавать вам письмо за шестьсот тысяч? Он найдет лучшее применение такому капиталу, как это письмо! Только мелкий чиновник, который не имеет доступа к государю, сделает из такой вещи товар! А кто из мелких чиновников осведомлен о вашем положении?
— Только мои домашние, — сказал Андарз.
— Вот именно, — сказал Нан. Человек, продававший вам через Сая письмо, был недостаточно высокопоставленным чиновником, чтобы использовать его самому, и недостаточно мелкой сошкой, чтобы вообще не понять его значение. Человек этот продавал вам письмо через Сая, тратя деньги на посредника, не потому, что был вам незнаком, а наоборот, потому что вы прекрасно его знали. Это был один из ваших секретарей или доверенных лиц: вы же его сами и познакомили с Саем!
Андарз молчал.
— Обстоятельство второе. Почему этот человек предложил письмо вам, а не Нараю? Нарай — восходящее солнце, вы — заходящая луна. Потому что, если бы Нарай завладел письмом, он погубил бы не только вас, — но и все ваше окружение, — стало быть, этот человек причастен к тем из ваших дел, которым нет оправданья в глазах Нарая.
Обстоятельство третье заключается в том, что лесной разбойник не станет просить осуйские деньги, потому что ему негде их будет разменять. Этот человек просил у вас чеки, потому что он известен в Осуе, или потому что собирается бежать в Осую! И он был прекрасно осведомлен, что у вас есть осуйские деньги, потому что сам, вероятно, вел ваши дела…
— Что это? — вдруг перебил себя Нан.
Андарз замер. Нан распахнул окно: послышался шорох, ручная лисица виновато покосилась на Нана и засеменила прочь, оставляя на вспаханной земле следы, в которые словно стекался лунный свет.
Нан закрыл окно.
— Вы не могли бы показать мне само письмо?
Андарз подал принесенную с собой папку.
— Вот оно, — сказал Андарз. — Разумеется, оригинал написал на лазоревой бумаге.
Нан раскрыл папку, и по мере того, как он читал письмо, глаза его делались все изумленнее и изумленнее, словно он держал в руках не лист бумаги, а ласточку о четырех ногах или иную природную несообразность.
Глаза Андарза, наоборот, делались все безумней и безумней: только теперь, казалось, императорский наставник сообразил, что именно ему было сказано: что среди ближайших его людей есть предатели, и что… Великий Вей! Императорский наставник треснул кулаком по ореховому столику, отчего тот деликатно присел на ножках и крякнул, и заорал:
— Но я не могу арестовать всех моих доверенных лиц! Я прослыву ненадежным человеком! А те, кого я не успею схватить, перебегут к Нараю и наговорят на меня множество несправедливостей, не зная, чем себя спасти!
Молодой чиновник аккуратно закрыл папку и сказал:
— Хотел бы завтра появиться у вас на обеде и поглядеть на тех, кого вы называете своими доверенными лицами.
Спустя пятнадцать минут в небе вспыхнул фейерверк: огненные имена приглашенных на праздник вспыхнули в небе, и, упав в воду, не гасли, а продолжали гореть в воде. Первый министр империи, Ишнайя, обязанный этим назначением своему другу Андарзу, и его собеседник, чиновник сообщений Шима, с любопытством смотрели вверх: им было интересно, появится ли на небе имя господина Нарая, приглашенного на праздник, но не явившегося.
Тихо раздвинулись кусты, и министр, оглянувшись, увидел молодого чиновника судебного ведомства, удалявшегося по мягкой, словно серебром обсыпанной дорожке из ночного сада.
— Кто это? — спросил Ишнайя.
Его собеседник пригляделся и хмыкнул.
— Это чиновника зовут Нан, — сказал он. Необыкновенно деятельный молодой человек, сирота из провинции Соним, и делает за своего начальника в Десятой Управе всю работу. Два дня назад с ним приключилась маленькая неприятность: господин Нарай разгневался на судью Десятой Управы за отчет, и судья покаялся, что отчет писал его помощник Нан, — на что Нарай велел обоим явиться для покаяния. Очень способный молодой человек, но, как видите, карьера его кончена.
«Надобно выяснить, зачем Андарз позвал этого бедняжку к себе», — подумал Ишнайя.
В этот самый миг у поворота тропинки показался сам Андарз. Вельможа щелкнул пальцами, подзывая своего управляющего, и громко сказал:
— Дия, господин Нарай не явился на праздник, — проследите, чтобы его имя не запачкало неба.
Чиновники вокруг вздрогнули, и послышался звон бокала, разбившегося о каменный бортик пруда.
Солнце давно уже закрыло свой совиный глаз, и серебряные гвоздики звезд прибили к небосводу черный бархат ночи, — словом, миновала уже вторая стража, когда Шаваш постучался в ворота веселого учреждения. Как он прошел мимо запертых ночью ворот между кварталами, мы, признаться, не знаем: может, пролез в собачий лаз. Ему открыли, и Шаваш взошел по ступенькам на третий этаж, в комнатку девицы по имени Тася. Никакого особого родства, кроме родства душ, между ними не было. В руках его была корзинка с янтарного цвета уткой, и пирожками, тающими во рту, и финиковыми лепешками, утешающими душу и разгоняющими печаль, и многим другим, что немного пьяный Андарз, смеясь, лично сложил в корзинку.
Тася лежала в постели одна и с синяком под глазом, и плакала. Увидев корзинку, она перестала плакать и стала есть утку.
— Сколько тебе лет, — спросил Тася, объев ножку.
— Двенадцать, — соврал Шаваш.
— Жалко, — сказала девица. — Если бы тебе было четырнадцать, ты бы мог меня пасти. Ты бы побил меня и этого парня, и сейчас у нас были б деньги, а не вот это, — и девица показала на синяк под глазом.
— Я могу достать тебе деньги, — сказал Шаваш, — только ты должна сделать так, как я скажу.
— А что я должна сделать?
Шаваш помолчал.
— Завтра мы пойдем в Верхний Город. Ты скажешь, что ты моя старшая сестра, и оставляешь меня в залог. Там есть человек, согласный меня купить.
Девица перепугалась.
— Шаваш, — сказала она, — что с тобой? Ты ведь даже от шаек держался в стороне! А теперь ты хочешь продать себя сильному человеку! Ведь у них же нет, как в шайке, устава, что можно и что нельзя: эти богачи творят, что хотят!
Шаваш усмехнулся:
— Ты пойдешь и продиктуешь следующий контракт: я, Тася, получаю пятнадцать ишевиков в долг, и обязуюсь возвратить их сполна и без процентов не позднее, чем через три месяца. Поручительством своей доброй воли оставляю у заимодавца младшего брата Шаваша, около одиннадцати лет, каковой Шаваш, буде долг не будет выплачен семнадцатого числа третьего от ныне месяца, обязуется начать выплачивать его своей работой.
Тася слушала.
— Не забудь, — сказал Шаваш, указать: «буде долг не будет выплачет семнадцатого числа». Если этой строчки нет, то я становлюсь рабом сразу же, а если она есть, то я им станут только через три месяца. Нотариус может попытаться опустить эту строчку, но ты слушай и смотри на меня. И еще: ты напишешь, что взяла пятнадцать ишевиков, а тебе выдадут двенадцать. Про остальные три ишевика только пишется, что их дают. Если бы дело было при Золотом Государе, когда проценты были разрешены, тебе бы дали двенадцать ишевиков и написали бы: под 20%, но теперь так как теперь тот, кто берет проценты, торгует временем, то, чтобы их брать, поступают так, как я тебе рассказал. Только смотри, Тася: не хвастайся, что у тебя есть двенадцать ишевиков, потому что нынче честных людей меньше, чем воров, да и честные люди тоже немножко воры.
— Ба, — сказала девица, — откуда ты все знаешь?
— От Исана Глупые Глаза.
Девица вздохнула.
— Какая разница, сказала она, есть строчка или нет? Откуда ты возьмешь пятнадцать золотых через три месяца? И вообще большие люди делают с маленькими людьми все, что хотят.
— А откуда берутся большие люди? — спросил Шаваш.
Девица, зная Шаваша, заподозрила, что он что-то задумал, но Шаваш, конечно, ничего ей не рассказал: ни о своей находке, ни о том, как он послушал сцену в суде, ни о том, как он подслушал разговор Нана с Андарзом. Вы, конечно, изумитесь, каким это образом можно подслушать разговор в беседке, окруженной со всех сторон воздухом и вспаханной землей? Но дело в том, что у Шаваша имелся амулет в виде четырех лисьих лапок. Эти амулеты обладали такой магической силой, что превращали вора в лисицу и позволяли ему пробираться в самые неожиданные места. Но, к сожалению, у Шаваша был не настоящий амулет, из высушенных лисьих лапок, а поддельный, из деревянных. Поэтому Шаваш, конечно, не сумел превратиться в лисицу. Зато он встал на эти лисьи лапки и прошел по вспаханной земле, оставляя после себя лисий след. Он забился под фундамент и, таким образом, все слышал. Он, можно даже сказать, предвосхитил некоторые наблюдения молодого чиновника, так, ему сразу бросилось в глаза, что вор, похитивший письмо, был не из простых, так как ни сам Шаваш, ни обширный круг его знакомых никогда не имели дела с осуйскими деньгами. Он пережил очень неприятную минуту, когда к нему подошла познакомиться какая-то лисица, а чиновник наверху открыл окно.
Эту ночь Шаваш спал сладким сном. Ему снились красные ворота, через которые входят крупные чиновники, и шишка ворот упиралась прямо в небеса. Ворота были распахнуты, и никого, кроме Шаваша, перед ними не было.
Но, однако, что это за времена, когда через ворота, предназначенные для чиновников девятого ранга, ходят осуйские торговцы!
— А еще кто-нибудь спасся?
— Еще один человек спасся, хозяин корабля — Ахсай.
— А ведь этого Ахсая вчера ночью убили: эк их всех!
Кто-то кинул в посланника редькой, но не попал.
Тут ворота закрылись, скрыв от толпы фонтаны и флигеля, и паланкин с желтым знаменем и зеленым кругом, на котором черные точки складывались в уже знакомую Шавашу надпись: «Государство есть общество, употребляющее деньги».
Стемнело. На вершине стены зажгли масляные плошки. Шаваш обошел стену кругом, взобрался на орех, и спрыгнул в дивный ночной сад, полный неясными шорохами и дальними вскриками гостей.
Шаваш забился под куст и стал смотреть.
Красные факелы отражались в черной, как оникс, воде прудов, и белые лебеди, разбуженные музыкой и шумом, плавали за лодками, в которых сидели нарядные люди, и яства на столе были такие редкие, что даже поглядеть, не то что съесть боязно. Веселье разгоралось все сильней и сильней: засвистели флейты, чиновники стали хватать девиц и крутить их вокруг головы, юбки девиц разлетались так, что видны были их белые бедра. Один из чиновников упал, а девица на него села.
— Гасите факелы, — закричал кто-то.
Шаваш испугался, что все дело кончится общей свалкой, как у них в деревне.
Но тут Шаваш заметил, как господин Андарз, в длинном шелковом платье, покинув пирующих, засеменил в сопровождении спутницы к мраморному гроту, увитому струящимися по воздуху лентами и зеленью. Мгновение, — Шаваш скользнул, как белка, меж кустов, меж известковой стены и плетей ипомеи, и оказался в темном гроте раньше ничего не заметившего Андарза.
Господин Андарз и его спутница вошли в грот. Императорский наставник укрепил фонарь в форме персикового цветка, бывший с ним, на серебряной подставке, а девица села на край розового ложа и принялась стаскивать с себя юбку.
— Ой, — вдруг сказала девица, — тут кто-то есть.
— Да кто тут может быть, — сказал Андарз.
— Опять эти ваши выдумки, — капризно сказала девица.
Андарз, усмехнувшись, взял фонарь и наклонился над ложем: действительно, под розовым одеялом, обшитом кружевами, лежало что-то некрупное. Лежало и дышало.
— Тьфу, — сказал Андарз, — эти ручные лисицы.
Девица сняла одеяло.
На шелковом матрасике, расшитом цветами и травами, свернувшись в клубочек, спал грязный уличный мальчишка.
— Ах, — сказала девица.
— Голубчик, — сказал императорский наставник, — ты что тут делаешь?
Мальчишка что-то пробурчал во сне и перевернулся на другой бок. Господин Андарз взял со стола ведерко с холодной водой, в котором плавала ароматная дыня, которую они с девицей намеревались съесть немного погодя, вынул дыню и положил ее на поднос, а воду выплеснул прямо на мальчишку. Мальчишка взвизгнул, проснулся и подскочил, намереваясь удрать, но не тут-то было: государев наставник крепко ухватил его за волосы.
— Ой, господин, пустите, я больше не буду! — верещал мальчишка.
Одной рукой Андарз держал сорванца, а другой поднес к нему фонарь. Мальчишка был тощий и маленький: у него были большие испуганные золотистые глаза, хорошенькие пепельные волосы и хитрая, как у хорька, мордашка.
— Нахал, — сказала девица, — какой нахал!
— Ты кто такой? — спросил государев наставник.
— Шаваш, — жалобно сказал мальчишка.
— Из какой же ты шайки? — продолжал допрос чиновник.
— Из никакой, — ответил мальчишка, — я Шаваш, который сам по себе.
— Так невозможно, — сказала девица, — чтобы не быть в шайке. Иначе бы тебя давно съели.
Шаваш оглядел кружевной грот, и взгляд его, пропутешествовав по рисункам на стенах, остановился на дыне. Ноздри мальчишки расширились: он с наслаждением вдохнул чудный запах и сказал:
— Если так невозможно, то я хотел бы быть в вашей шайке.
Чиновник расхохотался.
— Да ты знаешь, кто я такой? — спросил он мальчишку.
— Вы, господин, наверно, из очень достойной шайки.
Андарз рассмеялся еще веселей. Ночное приключение ему нравилось. Это было забавней, чем девица. А девица дулась и глядела на Шаваша, как мангуста на мышь.
— Ты как сюда попал?
Шаваш вздохнул и сказал:
— У меня сестра больная, а лекарь велел ей есть утятину. Я проходил мимо сада и подумал: «Как вкусно пахнет. Наверняка тут есть и утятина! Почему бы не влезть в сад и не пошарить по столам после пира? Из косточек можно будет сварить отличный бульон!»
— Ты откуда такой заботливый? — усмехнулся Андарз.
— Из Чахара.
— Беглый, значит.
Шаваш очаровательно потупил глазки.
— И чем же ты пробавляешься в столице? Молишься святому Роху?
С тех пор, как чиновник Рох учинил в подземном царстве растрату и лишился носа, он стал патроном цеха любителей чужих кошельков.
— Я, — сказал с достоинством Шаваш, — колдую, вот, — хотите вам покажу?
И он сорвал с головы чиновника круглую желтую шапочку и поставил ее на стол.
— Что под шапочкой?
— Ничего.
Шаваш снял шапочку. Под шапочкой лежал кожаный кошелек в форме листа аквилегии, а на кошельке сидел маленький хомячок Дуня. Андарз хлопнул себя по поясу, к которому кошелек был подвешен мгновение назад, а потом усмехнулся, раскрыл кошелек, пересчитал деньги внутри, вынул оттуда пять серебряных монет, украшенных изображением танцующего журавля, и отдал Шавашу.
— Головы за такое колдовство рубят, — зашипела девица.
— Я еще маленький, — возразил Шаваш, — мне не голову, а руку отрубят.
Андарз, казалось, задумался.
— Господин, — вдруг жалобно сказал Шаваш, — возьмите меня к себе!
— Как же я могу тебя взять, — возразил императорский наставник, — государь тебя мне не дарил, и вообще ты беглый.
— А купите меня в долговые рабы.
— Да кто же тебя продаст?
— А сестра и продаст.
Андарз вынул еще одного журавля, дал его Шавашу и сказал:
— Ладно, — приходи завтра в полдень с сестрой к боковым воротам.
Когда, спустя некоторое время, Андарз вновь присоединился к пирующим, к нему подбежал изящный секретарь, который утром сопровождал его к судье, — подбежал и шепнул что-то на ухо.
Господин Андарз кивнул и направился в глубину сада, к беседке. Беседка, окруженная старыми соснами, походила на тысячекрылый цветок. В знак того, что в этой беседке принимаются важные государственные решения, над ней развевалось десятихвостое знамя с серебряной рыбой, вышитой на алом фоне и надписью, исполненной травяным письмом. Почва кругом беседки была мелко вспахана, чтобы живущий в беседке дух-хранитель не мог из нее уйти, а посторонний — подслушать что-либо. Поэтому люди в усадьбе обходили беседку стороной. Они считали, что дух-хранитель, живущий в беседке — порядочная дрянь, судя по тому, какие там принимаются решения.
Внутри беседки, облокотившись на подушку, подобную цветочному лугу, сидел чиновник судебного ведомства. Это был молодой еще человек, лет двадцати пяти или шести. У него были выщипанные брови и маленький изящный рот. Взгляд у него был внимательный и холодный. Он был одет в красные бархатные штаны и белую, затканную красными цветами куртку. На ногах у него были сапожки с высокими белыми каблуками, чтобы удобней было цепляться за стремена. Это был тот самый чиновник, который утром стоял подле судьи. Звали его господин Нан.
При виде Андарза чиновник выронил персик, который жевал, вскочил с подушки, подобной цветочному лугу, и принялся кланяться. Кланялся он минуты три, после чего Андарз слегка поклонился в ответ и попросил гостя занять его прежнее место. Нан сел на диван и даже подобрал персик. Андарз, улыбаясь, смотрел на него.
Господин Нан был чиновник молодой и настойчивый, выходец из сонимских крестьян, скорее умный, чем добродетельный, и из некоторых вещей, которые господин Андарз знал о Нане, он мог заключить, что у этого человека волчьи зубы и лисий хвост, и даже Андарз не подозревал, сколько казенного добра застряло в этих зубах, пока секретарь Андарза, Иммани, у которого был нюх на подобные дела, не принес Андарзу ворох бумаг, уличавших Нана в крупных хищениях.
Господин Андарз тоже уселся в кресло: и вдруг вся беззаботность его исчезла, как исчезает жизнь из утки, подбитой стрелой. Он сказал:
— Я призвал вас, господин Нан, чтобы рассказать некоторые обстоятельства убийства господина Сая.
Нан снова оставил в покое персик и почтительно склонил голову.
— Вчера вечером, — сказал Андарз, — господин Сай ушел от меня, унося с собой пачку осуйских кредиток, общей суммой на шестьсот тысяч. Он должен был обменять их на одно заинтересовавшее меня письмо. Сегодня утром при нем не было ни денег, ни письма.
Голос Андарза задрожал. Молодой чиновник вежливо улыбнулся хозяину. Он знал, что господин Андарз, — нервный человек. Заплачет ветер в дереве — заплачет и Андарз, а через минуту, глядь, — веселится. «Наверное, что-то его давеча очень развеселило, — подумал Нан, — если он сейчас такой грустный». И Нан сам грустно взглянул на персик, который ему очень хотелось доесть.
— Много лет назад, — сказал Андарз, — как вам, без сомнения, известно, город Осуя попросился обратно в империю, и среди чиновников, посланных государыней в Осую, были я и советник Нарай. Тогда господину Нараю было тридцать шесть. Как вы знаете, господин Нарай столь неудачно повел дело, что нас выгнали из города, а того человека, который нас пригласил, толпа повесила на фонаре и выщипала его, за ночь, до костей.
— Поведение Нарая было непростительно, — сказал молодой чиновник.
— Осуя соглашалась вернуться в империю лишь на определенных условиях, — осторожно заметил Андарз. Господин Нарай вел себя так, чтобы добиться отмены позорных для государя кондиций.
— Это называется: сжечь стог сена, чтобы найти иголку, — усмехнулся Нан. — С той только разницей, что Нарай сено сжег, а иголки так и не нашел.
Андарз неприятно поморщился. Несмотря на то, что Нарай не явился на сегодняшний праздник, Андарзу не очень-то понравилось, что молодой чиновник так отзывается о любимце государя.
— В суматохе бегства мне попал в руки ларец с бумагами господина Нарая, а в нем — одно письмо, которое я посчитал нужным оставить у себя. Господин Нарай решил, что ларец сгорел. После этого наши пути разошлись, а так как господин Нарай не пользовался влиянием, я не видел надобности в этом письме. Вместе с ларцом оно хранилось у моего брата, наместника Аракки. Шесть месяцев назад, испугавшись излишнего влияния, которое Нарай оказывает на молодого государя, я попросил брата прислать мне это письмо с моим секретарем Иммани. Я рассчитывал предъявить императору это письмо и покончить с замыслами этого ханжи.
Молодой чиновник едва заметно сдвинул брови. Шесть месяцев назад Андарз не мог «пугаться пагубного влияния Нарая», по той простой причине, что шесть месяцев назад именно Андарз представил Нарая государю. Стало быть, Андарз представил Нарая государю, чтобы тот отрубил для государя все головы, которые государь сочтет нужным, и тогда же отправил к брату за письмом, чтобы всегда иметь свою веревку на чужой шее.
Нан еще раз взглянул на персик и понял, что между ним и персиком больше ничего не произойдет.
— Недалеко от столицы на секретаря напали разбойники, отняли подарки и письмо, спрятанное в стенке черепаховой шкатулки. Вряд ли эти негодяи умели читать. Но вот неделю назад ко мне явился господин Сай, и сказал, что к нему пришел какой-то человек, и предложил мне выкупить через Сая письмо за шестьсот тысяч. А иначе он угрожал продать письмо советнику Нараю. Согласитесь, — вздохнул Андарз, — что я не мог отказаться.
— Сай знал этого человека раньше?
— Нет, — сказал Андарз, — этот человек сказал, что его люди не очень-то любят черствые сердца горожан и предпочитает первозданность зеленых лесов, а в столицу он пришел ради письма. Он произвел на Сая впечатление беглого мелкого чиновника.
Нан фыркнул: стихи о черствых сердцах горожан и первозданности леса были одними из самых известных стихов Андарза.
— Этот любитель стихов и лесов настаивал на осуйских чеках, а не на обычных деньгах?
— Да.
— Где они должны были встретиться?
— В какой-то харчевне, позавчера вечером.
Андарз помолчал.
— И вот, вчера утром, я слышу об убийстве, и о том, что убийца уже найден. Я знал господина Сая за человека, который любит развеселиться после сделки. Я подумал: наверняка Сай отдал этому человеку меньше денег, чем попросил у меня. Сунул письмо в сапог и принялся пировать. Он ведь не подозревал об истинной его важности. Думаю, что он напился до бровей и затеял драку с этим… Фазаненком. Мудрено ли случиться тому, что случилось? Я поспешил в Десятую Управу, зная господина судью за человека, далекого от Нарая и всякой подлости. Я, признаться, был шокирован его поведением… Но, как вы знаете, ни письма, ни денег при покойнике не было! Этот бродяга, верно, вытащил его из сапога и бросил куда-нибудь, или сунул в щель!
— Что же вы хотите? — уточнил господин Нан.
— Вы — чиновник управы. Допросите Фазаненка, или устройте ему побег и приведите сюда.
— Лоня-Фазаненок, — мягко сказал Нан, — не убивал господина Сая. Просто тот, кто его убил, не взял с трупа ничего, кроме самого главного, и оставил нетронутый труп в веселом квартале: на того, кто ограбит мертвеца, неизбежно должно было пасть подозрение в убийстве.
Нан хотел сказать, что, возможно, за трупом даже следили: очень уж быстро арестовали Фазаненка. Но господин Нан был не из тех, которые излагают любое соображение, которое приходит им в голову, лишь бы поразить собеседника быстротой мысли.
— Помните, — проговорил Нан, — что у покойника была вмятина под ухом и на затылке? Нынче у разбойников очень высокого полета распространилась мода ловить людей веревкой, к которой привязаны два камня. Эту веревку бросают так, что она обвивается вокруг шеи, а разбойник прыгает сверху и душит человека или тащит его на выкуп. Вмятины от камней доказывают, что господин Сай был убит этой снастью, и согласитесь, — это дело рук не Лони-Фазаненка.
Господин Андарз молчал довольно долго.
— Да, — сказал он, — все сходится. Видимо, разбойник, встречавшийся с Саем, ограбил его и убил, не отдав письма. Отыщите этого разбойника!
Нан улыбнулся.
— Значит, Сай говорил, что вы не знаете продавца?
Андарз обиженно прижал большой палец к столу.
— Откуда? Я не общаюсь с лесными разбойниками. Он назначил свидание в каком-то притоне…
— Сай врал, — сказал Нан.
Андарз недоуменно сощурился.
— В этом деле есть три обстоятельства, — сказал Нан. — Первое — это то, что человек, который продавал это письмо, знал, что вы находитесь в отчаянном положении. Что господин Нарай каждый день истребляет вас в глазах государя. Что вы купите это письмо и отдадите его государю, а не господину Нараю. Сколько людей это знает?
— Я вовсе не нахожусь в отчаянном положении, — возмутился Андарз. — Я вот уже тринадцать лет как наставник государя! Я и без этого письма могу потребовать отставки Нарая, когда сочту нужным!
— Сколько людей знает о вражде между вами и Нараем? — повторил Нан, словно и не услышав ответа Андарза.
— Многие во дворце это знают, — ответил тихо Андарз.
— Во дворце, — высшие чиновники! Но разве высший чиновник станет продавать вам письмо за шестьсот тысяч? Он найдет лучшее применение такому капиталу, как это письмо! Только мелкий чиновник, который не имеет доступа к государю, сделает из такой вещи товар! А кто из мелких чиновников осведомлен о вашем положении?
— Только мои домашние, — сказал Андарз.
— Вот именно, — сказал Нан. Человек, продававший вам через Сая письмо, был недостаточно высокопоставленным чиновником, чтобы использовать его самому, и недостаточно мелкой сошкой, чтобы вообще не понять его значение. Человек этот продавал вам письмо через Сая, тратя деньги на посредника, не потому, что был вам незнаком, а наоборот, потому что вы прекрасно его знали. Это был один из ваших секретарей или доверенных лиц: вы же его сами и познакомили с Саем!
Андарз молчал.
— Обстоятельство второе. Почему этот человек предложил письмо вам, а не Нараю? Нарай — восходящее солнце, вы — заходящая луна. Потому что, если бы Нарай завладел письмом, он погубил бы не только вас, — но и все ваше окружение, — стало быть, этот человек причастен к тем из ваших дел, которым нет оправданья в глазах Нарая.
Обстоятельство третье заключается в том, что лесной разбойник не станет просить осуйские деньги, потому что ему негде их будет разменять. Этот человек просил у вас чеки, потому что он известен в Осуе, или потому что собирается бежать в Осую! И он был прекрасно осведомлен, что у вас есть осуйские деньги, потому что сам, вероятно, вел ваши дела…
— Что это? — вдруг перебил себя Нан.
Андарз замер. Нан распахнул окно: послышался шорох, ручная лисица виновато покосилась на Нана и засеменила прочь, оставляя на вспаханной земле следы, в которые словно стекался лунный свет.
Нан закрыл окно.
— Вы не могли бы показать мне само письмо?
Андарз подал принесенную с собой папку.
— Вот оно, — сказал Андарз. — Разумеется, оригинал написал на лазоревой бумаге.
Нан раскрыл папку, и по мере того, как он читал письмо, глаза его делались все изумленнее и изумленнее, словно он держал в руках не лист бумаги, а ласточку о четырех ногах или иную природную несообразность.
Глаза Андарза, наоборот, делались все безумней и безумней: только теперь, казалось, императорский наставник сообразил, что именно ему было сказано: что среди ближайших его людей есть предатели, и что… Великий Вей! Императорский наставник треснул кулаком по ореховому столику, отчего тот деликатно присел на ножках и крякнул, и заорал:
— Но я не могу арестовать всех моих доверенных лиц! Я прослыву ненадежным человеком! А те, кого я не успею схватить, перебегут к Нараю и наговорят на меня множество несправедливостей, не зная, чем себя спасти!
Молодой чиновник аккуратно закрыл папку и сказал:
— Хотел бы завтра появиться у вас на обеде и поглядеть на тех, кого вы называете своими доверенными лицами.
Спустя пятнадцать минут в небе вспыхнул фейерверк: огненные имена приглашенных на праздник вспыхнули в небе, и, упав в воду, не гасли, а продолжали гореть в воде. Первый министр империи, Ишнайя, обязанный этим назначением своему другу Андарзу, и его собеседник, чиновник сообщений Шима, с любопытством смотрели вверх: им было интересно, появится ли на небе имя господина Нарая, приглашенного на праздник, но не явившегося.
Тихо раздвинулись кусты, и министр, оглянувшись, увидел молодого чиновника судебного ведомства, удалявшегося по мягкой, словно серебром обсыпанной дорожке из ночного сада.
— Кто это? — спросил Ишнайя.
Его собеседник пригляделся и хмыкнул.
— Это чиновника зовут Нан, — сказал он. Необыкновенно деятельный молодой человек, сирота из провинции Соним, и делает за своего начальника в Десятой Управе всю работу. Два дня назад с ним приключилась маленькая неприятность: господин Нарай разгневался на судью Десятой Управы за отчет, и судья покаялся, что отчет писал его помощник Нан, — на что Нарай велел обоим явиться для покаяния. Очень способный молодой человек, но, как видите, карьера его кончена.
«Надобно выяснить, зачем Андарз позвал этого бедняжку к себе», — подумал Ишнайя.
В этот самый миг у поворота тропинки показался сам Андарз. Вельможа щелкнул пальцами, подзывая своего управляющего, и громко сказал:
— Дия, господин Нарай не явился на праздник, — проследите, чтобы его имя не запачкало неба.
Чиновники вокруг вздрогнули, и послышался звон бокала, разбившегося о каменный бортик пруда.
Солнце давно уже закрыло свой совиный глаз, и серебряные гвоздики звезд прибили к небосводу черный бархат ночи, — словом, миновала уже вторая стража, когда Шаваш постучался в ворота веселого учреждения. Как он прошел мимо запертых ночью ворот между кварталами, мы, признаться, не знаем: может, пролез в собачий лаз. Ему открыли, и Шаваш взошел по ступенькам на третий этаж, в комнатку девицы по имени Тася. Никакого особого родства, кроме родства душ, между ними не было. В руках его была корзинка с янтарного цвета уткой, и пирожками, тающими во рту, и финиковыми лепешками, утешающими душу и разгоняющими печаль, и многим другим, что немного пьяный Андарз, смеясь, лично сложил в корзинку.
Тася лежала в постели одна и с синяком под глазом, и плакала. Увидев корзинку, она перестала плакать и стала есть утку.
— Сколько тебе лет, — спросил Тася, объев ножку.
— Двенадцать, — соврал Шаваш.
— Жалко, — сказала девица. — Если бы тебе было четырнадцать, ты бы мог меня пасти. Ты бы побил меня и этого парня, и сейчас у нас были б деньги, а не вот это, — и девица показала на синяк под глазом.
— Я могу достать тебе деньги, — сказал Шаваш, — только ты должна сделать так, как я скажу.
— А что я должна сделать?
Шаваш помолчал.
— Завтра мы пойдем в Верхний Город. Ты скажешь, что ты моя старшая сестра, и оставляешь меня в залог. Там есть человек, согласный меня купить.
Девица перепугалась.
— Шаваш, — сказала она, — что с тобой? Ты ведь даже от шаек держался в стороне! А теперь ты хочешь продать себя сильному человеку! Ведь у них же нет, как в шайке, устава, что можно и что нельзя: эти богачи творят, что хотят!
Шаваш усмехнулся:
— Ты пойдешь и продиктуешь следующий контракт: я, Тася, получаю пятнадцать ишевиков в долг, и обязуюсь возвратить их сполна и без процентов не позднее, чем через три месяца. Поручительством своей доброй воли оставляю у заимодавца младшего брата Шаваша, около одиннадцати лет, каковой Шаваш, буде долг не будет выплачен семнадцатого числа третьего от ныне месяца, обязуется начать выплачивать его своей работой.
Тася слушала.
— Не забудь, — сказал Шаваш, указать: «буде долг не будет выплачет семнадцатого числа». Если этой строчки нет, то я становлюсь рабом сразу же, а если она есть, то я им станут только через три месяца. Нотариус может попытаться опустить эту строчку, но ты слушай и смотри на меня. И еще: ты напишешь, что взяла пятнадцать ишевиков, а тебе выдадут двенадцать. Про остальные три ишевика только пишется, что их дают. Если бы дело было при Золотом Государе, когда проценты были разрешены, тебе бы дали двенадцать ишевиков и написали бы: под 20%, но теперь так как теперь тот, кто берет проценты, торгует временем, то, чтобы их брать, поступают так, как я тебе рассказал. Только смотри, Тася: не хвастайся, что у тебя есть двенадцать ишевиков, потому что нынче честных людей меньше, чем воров, да и честные люди тоже немножко воры.
— Ба, — сказала девица, — откуда ты все знаешь?
— От Исана Глупые Глаза.
Девица вздохнула.
— Какая разница, сказала она, есть строчка или нет? Откуда ты возьмешь пятнадцать золотых через три месяца? И вообще большие люди делают с маленькими людьми все, что хотят.
— А откуда берутся большие люди? — спросил Шаваш.
Девица, зная Шаваша, заподозрила, что он что-то задумал, но Шаваш, конечно, ничего ей не рассказал: ни о своей находке, ни о том, как он послушал сцену в суде, ни о том, как он подслушал разговор Нана с Андарзом. Вы, конечно, изумитесь, каким это образом можно подслушать разговор в беседке, окруженной со всех сторон воздухом и вспаханной землей? Но дело в том, что у Шаваша имелся амулет в виде четырех лисьих лапок. Эти амулеты обладали такой магической силой, что превращали вора в лисицу и позволяли ему пробираться в самые неожиданные места. Но, к сожалению, у Шаваша был не настоящий амулет, из высушенных лисьих лапок, а поддельный, из деревянных. Поэтому Шаваш, конечно, не сумел превратиться в лисицу. Зато он встал на эти лисьи лапки и прошел по вспаханной земле, оставляя после себя лисий след. Он забился под фундамент и, таким образом, все слышал. Он, можно даже сказать, предвосхитил некоторые наблюдения молодого чиновника, так, ему сразу бросилось в глаза, что вор, похитивший письмо, был не из простых, так как ни сам Шаваш, ни обширный круг его знакомых никогда не имели дела с осуйскими деньгами. Он пережил очень неприятную минуту, когда к нему подошла познакомиться какая-то лисица, а чиновник наверху открыл окно.
Эту ночь Шаваш спал сладким сном. Ему снились красные ворота, через которые входят крупные чиновники, и шишка ворот упиралась прямо в небеса. Ворота были распахнуты, и никого, кроме Шаваша, перед ними не было.
Но, однако, что это за времена, когда через ворота, предназначенные для чиновников девятого ранга, ходят осуйские торговцы!
3
Наутро Шаваш и Тася явились к синим воротам. Домоправитель Андарза оформил ссуду. Все сошло, как по маслу, — только Тася получила не двенадцать, а одиннадцать ишевиков. Домоправитель взял Шаваша за шкирку и увел в усадьбу.
Дом господина Андарза издавна принадлежал императорским наставникам. Дороги и дорожки, ведущие к главному дому, были посыпаны золотистым песком, смешанным с благовониями. Среди цветущих кустов бродили барасинги с золочеными рожками, и мелькали флигеля для слуг и жилища богов. Некоторые из них были соединены с главным домом крытыми дорогами. Вообще в этой усадьбе небо было значительно ближе к земле, чем в других местах столицы, не считая, разумеется, самого государева дворца.
Дом господина Андарза издавна принадлежал императорским наставникам. Дороги и дорожки, ведущие к главному дому, были посыпаны золотистым песком, смешанным с благовониями. Среди цветущих кустов бродили барасинги с золочеными рожками, и мелькали флигеля для слуг и жилища богов. Некоторые из них были соединены с главным домом крытыми дорогами. Вообще в этой усадьбе небо было значительно ближе к земле, чем в других местах столицы, не считая, разумеется, самого государева дворца.