Латынина Юлия Леонидовна. Дело о лазоревом письме

   В нише у главного входа стояли две каменных человека, в длинных покрашенных синим одеждах и с каменными лентами в руках. На одной ленте было высечено «Стою по поручению господина Андарза». На другой: «Зорко наблюдаю за входом и выходом.» Шавашу это не очень-то понравилось. Господин Андарз был колдуном, и вполне возможно, что за этими статуями водились какие-нибудь дьявольские штуки: или они разгуливали по ночам, а может, даже воровали кур, если были голодны.
   Эконом Дия провел Шаваша в обеденную залу и показал ему большие песочные часы. Они походили на две соединенные донышками чашки для вина. Перед часами стоял золотой поднос, заполненный фигурками крестьян и ремесленников. Каждый час песок пересыпался из одной чашки в другую. Нижняя воронка наполнялась и нажимала своим весом на пружинку, золотые фигурки на подносе начинали двигаться и кружиться: плотник махал топором, прачка окунала белье в колоду для стирки, а на высокое золоченое окошко, прямо на грудь выглядывавшей из окошка девицы, вспархивала птичка с рубиновыми глазами и начинала ворковать. Шаваш сразу понял, что это какое-то не очень квалифицированное колдовство, потому что если бы колдун знал свое дело, он бы велел, чтобы не только фигурки вертелись, но и чашки переворачивались сами собой. Во дворце государя были даже блюда, которые наполнялись сами собой и кубки, которые подлетали во рту, но это были священные предметы государства, и у Андарза их быть не могло.
   Эконом сказал, что в обязанности Шаваша входит присутствовать на обеде и по просьбе господина Андарза почтительно называть часы и минуты. В остальное время Шавашу вменялось разносить по городу короба с подарками, которые посылали друг другу важные чиновники, и ничего из этих коробов не воровать.
   Эконом ушел, а Шаваш остался при часах. У него даже ногти вспухли от любопытства. Он снял алтарный камень и увидел внизу колесики, похожие на те, которыми крутят мельницу, только гораздо меньше. Шаваш страшно удивился. Он никогда не знал, что колдуны используют в своем деле мельничные колеса. Вскоре нижняя чашка наполнилась, нажала на пружинку, колесики задвигались, фигурки заплясали. Колесики двигались совсем не так, как плясали фигурки. Изнутри было видно, что прелестная девица, выглядывающая из окошка, состоит из одной головы с грудью и двух колесиков. Шаваш пустил за золотое блюдо хомячка Дуню, и тот заметался среди золотых истуканчиков.
   Шаваш обернулся и заметил, что на него, уперев руку в толстый бок, смотрит эконом Дия, и на лице у Дии странное выражение.
   — Господин! — спросил Шаваш. — А почему часы надо переворачивать руками? Ведь то же колесико, что движет фигуры на алтаре, может переворачивать и сами чашки!
   Эконом дал Шавашу затрещину и сказал:
   — Так положено по древним предписаниям. Устав государя Иршахчана предусматривает на этой должности человека, а не колесико!
   После этого эконом отослал Шаваша на кухню.
   Сам же эконом выскочил из главного дома и побежал по тропинке, похожей на ручеек из золотого песка, туда, где в глубине сада тек Оранжевый источник, каждый глоток воды из которого, согласно одной старинной книге о достопримечательностях столицы, снимал по греху. Дия так запыхался, что стал на колени и начал пить из источника. Посторонний наблюдатель сказал бы, заметив, как жадно пьет Дия, что у этого человека на душе множество грехов. Но Дия был человек образованный, то есть почитал предрассудком существования не только источника, который снимает грех, но и самого греха. Он пил из источника только потому, что у него пересохло во рту.
   Итак, Дия напился, а потом сел на скамейку у ручья, и стал глядеть на сад. Перед господином Дией на ветке сидела птичка, с рубиновыми глазами и шелковыми перышками. Дия снял птичку с ветки и стал рассеянно подкидывать ее в руке. Птичка не сопротивлялась, потому что была собрана из зубчатых колесиков и обрезков шелка, — это он, Дия, ее и собрал, как и часы в зале. Дия был страшно рассержен словами мальчишки и позавчерашним указом Нарая, перечислявшим три вида лентяев: торговцев, изобретателей машин, и ярмарочных кривляк. «Даже маленькие рабы понимают то, что не понимает господин Нарай, — думал Дия, — Великий Вей! Завтра же напишу письмо в Осую! Надобно выпороть этого мальчишку и любой ценой выбираться из этой страны.»
   Домоправитель Андарза, Дия, был человек низенький и жирный, как сурок. У него были нежная, цвета вяленой дыни, кожа, грустные большие глаза, формой напоминающие рыбу тунца, и нос пуговкой. Домоправитель Дия все время задирал эти глаза к небу, молился и вздыхал. Как и у всех жадных до прибыли людей, молитвы его отличались большим святотатством.
   Десять лет тому назад господин Дия был чиновником строительного ведомства, подавал блестящие надежды, привлекал к себе благосклонные взоры. Государыня Касия, изумившись его таланту, поставила его во главе строительства подземных ходов в Небесном Дворце. Выше него были только Андарз и сама государыня.
   В это время его звали не Дия, а Амасса, и он пел перед рабочими и махал руками, и он никогда не бил людей, если они не были в чем-то виноваты, и ни один виноватый не умер под его плеткой. За неделю до окончания всех работ господин Андарз позвал к себе молодого чиновника и показал ему распоряжение государыни. Государыня Касия, для соблюдения безопасности и тайны, приказывала убить всех строителей, и господин Амасса был особо отмечен, за ненадежную веселость и за страсть к выдумке и машине. Молодой чиновник заплакал, закрываясь рукавом.
   — В этом деле не будет строгой отчетности, — промолвил господин Андарз. — Почему бы нам не представить какой-нибудь другой труп, вместо вашего. А вы бы пережили несколько лет у меня.
   Так Амасса стал не Амассой, а Дией. Дия, конечно, не мог быть чиновником. Поначалу он укрывался в одном из дальних поместий Андарза. Он плакал, как подбитый гусь, и дни проводил над чертежами, а ночами наблюдал звезды. Он ни разу не осмелился выйти из флигеля днем, и три года он ничего не видел, кроме звезд. Он плакал так часто, что ему все время приходилось перерисовывать чертежи. Зато ему не нужно было солить суп. Однажды ночью он наблюдал во флигеле звезды и по расположению их увидел, что государыня Касия умерла. «Какое несчастье! — подумал Дия, — государыня была великой императрицей! Птицы не смели нести яйца без ее указа, венчики цветов склонялись перед ее наставлениями! А сын ее, государь Варназд? Говорят, он ни разу не дочитал до конца указов, на которых стоит его подпись! Что будет с империей?»
   И Дия горько заплакал.
   После смерти государыни Касии Дия стал выходить из флигеля при дневном свете, и постепенно все дела, касающиеся вассальных фабрик и заводов, сосредоточились в его руках. Он распоряжался всеми купцами, прибегавшими к покровительству Андарза, управляющими инисских рудников, ткацких фабрик в Чахаре и баданских поместий, — а поместий у Андарза было много, одного только меду Андарз продавал в год на полтора миллиона.
   Пока Дия сидел во флигеле, душа его умерла, и он стал глядеть на мир глазами прибыли. Стоило ему посмотреть на пустой кусок земли, и он тотчас прикидывал, сколько на нем вырастает кунжута. Стоило ему посмотреть на покосившийся амбар, и от приходил в такое волнение, как будто этот амбар перекосился у него в сердце. Стоило ему посмотреть на водопад, и он думал, как бы приделать к водопаду столярный станок. Дай ему волю, он бы все в природе разодрал и сшил по-правильному, а может, и не сшил бы — не успел. Он всегда жалел, что, когда боги кроили мир, Дии не был у них в советчиках.
   Дия также убедил Андарза отдать ему кусок земли, пожалованный государем под сады и пастбища, и возвел там кирпичный сарай со станками, за которые посадил сначала десять, а потом сто рабов. Теперь Дия жил и ночевал в этом поместье, там же принимал вассальных купцов и заключал договоры. Каждый раз, когда Андарз узнавал, что Дия опять его обокрал, Дия подносил ему какую-нибудь игрушку, механическую птичку или часы, и поэтому дом Андарза был полон этих диковинок.
   Эконом был человек нервный и издерганный, со времени его трехлетнего дрожания во флигеле у него появилась странная привычка: он имел обыкновение собирать и выхаживать в своей комнате маленьких птичек, а выходив, напускал на них дневную сову.
   Эконом вошел с одним из вассальных купцов Андарза, — множество человек отдавали андарзу свои земли в обмен на покровительство.

 
   Едва эконом ушел, Шаваш встряхнулся, повел носом, сунул подмышку хомячка Дуню, и вышел в коридор. Где-то за окнами звенели голоса слуг, и по ту сторону гостиной били молотки. Шаваш пошел на звук молотков и вскоре пришел к красивой комнате с разобранным полом: под полом начинался этакий кирпичный лабиринт, уходивший под соседние стены. Двое рабов в набрюшных юбочках, синей и желтой, ломали остатки пола.
   — Мир вам, — сказал, — спросил Шаваш.
   — Ай-ай-ай! — закричал раб в синей юбочке и уронил молоток себе на ногу.
   В этот миг часы в обеденном зале очнулись и стали бить час Росы. Раб в желтой юбочке оглядел Шаваша, пнул своего напарника в бок и сказал:
   — Ты что, сдурел? Разве привидения появляются в час Росы? Привидения ходят только в полночь и в полдень. Это какой-нибудь новый раб.
   Шаваш подтвердил, что он, точно, новый раб, и поинтересовался, что это за строение под полом: неужели господин Андарз разводит морских свинок? Желтая юбочка сказал, что это отопление. В холодные месяцы в доме топят печь и пускают в лабиринт теплый воздух. А в теплые месяцы слуги наловчились разводить в этих кирпичах морских свинок и торговать ими на базаре. Андарз дознался об этом и закапризничал, уверяя, что морские свинки шуршат и мешают ему сочинять стихи. Тогда эконом Дия предложил обогревать дом теплой водой в трубах, а отопление под полом засыпать щебнем и песком.
   — А я так скажу, — промолвил раб в синей юбке, — что ни черта этот щебень не поможет, потому что в этом доме под полом шуршат вовсе не морские свинки.
   — Это точно, — сказал желтый, — не думаю, что этот щебень будет сильно мешать тем, кто ночью тут шуршит под полом.
   И пощупал Шаваша, чтобы убедиться, что Шаваш все-таки не привидение.
   Дом господина Андарза был выстроен в два этажа, если не считать высокой башни в саду, соединенной с домом крытой дорогой. От трех главных ворот начиналась галерея, поддерживаемая тонкими столбами, покрытыми лаком, яшмой и черепаховыми щитками, за галереей шли приемные залы и жилые комнаты. В глубине резиденции располагались женские покои. В левом крыле, тянувшемся вдоль дворика, облицованного мрамором и агатом-моховиком, было солнечно и тихо: тут был кабинет господина Андарза и его доверенных лиц. Надо сказать, что дом господина Андарза был очень богатый дом, и в то время в богатых домах было не принято закрывать кабинеты секретарей и прочих «малых господ» на ключ. Вместо этого по ним прокатывали восковую печать. И вот, когда Шаваш заглянул в коридор, он увидел, как из дальнего кабинета, вышел, озираясь, изящный тридцатилетний человек, запечатал дверь кабинета печатью, похожей на огурец, и воровато утек во внутренний дворик.
   Заинтересованный Шаваш подошел к двери, изукрашенной золотой и серебряной канителью, и такой красивой, что если бы для небес понадобилась дверь, то, наверное, приспособили бы эту. «Наверное, кабинет Андарза» — подумал Шаваш: а господин Андарз был во дворце. Шаваш толкнул дверь: печать разорвалась, мальчик вошел внутрь.
   Внутри никого не было. Кабинет был весь затянут зеленым шелком с рисунками, изображавшими победы Андарза, и уставлен книжными шкафами. Толстые переплеты книг сверкали мертвыми зрачками драгоценных камней, и книги взбирались друг на дружку так высоко, что по ним можно было добраться до пухлого солнца, нарисованного на потолке кабинета. Посередине кабинета стоял стол с малахитовыми уголками, и вокруг него, — три или четыре шелковых стула. Чуть поодаль стола, на возвышении, стояло кресло. Шаваш понял свою ошибку. «Это кабинет не Андарза, а одного из секретарей, — подумал он. В кабинете Андарза кресло, предназначенное для господина, стояло бы за столом».
   Шаваш влез на стол и снял одну из книг с рубиновыми глазами. Это была «Книга тысячи превращений», трактат по черной магии. Шаваш сунул книгу на место, спрыгнул с кресла и подошел к ларю с тяжелой нефритовой крышкой. Миг — и Шаваш выудил из рукава инструмент, из числа тех, что не перечислены в государственном перечне для цехов.
   Шаваш вставил отмычку в дырочку на сундуке, пошевелил ей и с трудом поднял крышку. В сундуке лежала пачка отчетов на бумаге с красным ухом, брусок серебра и секира на длинной-длинной ручке.
   Под секирой стояли две банки из стекла, и каждая банка была закрыта крышкой с дырочками. В углублении на донышке была вода. В одной банке были серые мыши, а в другой — белые. Корма в банках не было. Из белых мышей одна уже подохла: серые бегали довольно шустро.
   Шаваш осторожно просунул в ящик палец и провел им по синеватому краю секиры, похожему на полумесяц. Щеки у секиры были выложены серебром, и с другой стороны рукоятки имелся стальной зубец, формой напоминающий ласточкин клюв. В конце клюва застыла недавняя кровь, и к лезвию секиры прилип кусочек птичьего пера. Рукоять секиры была покрыта серебром и напоминала клубок сверкающих змей, свернувшихся вокруг пустого пространства для рук. Шаваш никогда раньше не видел такой вещи.
   Шаваш так засмотрелся на секиру, что едва не пропустил легкие шаги в конце коридора. Шаваш мигом захлопнул крышку ларя и выскользнул наружу. В тот самый миг, когда человек завернул за угол коридора и увидел мальчишку у закрытой двери кабинета, Шаваш сложил перед дверью молитвенно руки, — и распахнул ее. Человек ахнул, прыгнул и схватил негодника за шкирку.
   — Ты кто такой, — сказал он, — и что ты здесь делаешь?
   Шаваш пискнул, поджал ножки и стал болтаться в огромной руке, как червяк на удочке. Человек отпустил его. Шаваш встряхнулся, обиженно помотал головой и указал на свою корзинку.
   — Меня сегодня купили, — объяснил Шаваш. — И я пошел поблагодарить хозяина, потому что у нас в деревне всегда учили приносить благодарность. Но я вижу, что я глуп и сделал что-то не то.
   — Хозяина? — усмехнулся человек, — это мой кабинет. Я второй секретарь господина Андарза, Теннак.
   Огромный — что твоя телега — Теннак говорил медленно, чуть растягивая гласные, и лицо его было все время совершенно неподвижным. Эти два признака мгновенно дали понять Шавашу, что он имеет дело не с коренным вейцем, а с варваром, аломом или ласом. Чиновники ничего не имели против варваров, коль скоро те получали образование и должность, но вот в Нижнем Городе таких людей считали ниже себя, — потому что даже если ты из Нижнего Города, — надо же тебе кого-то считать ниже себя. «Ага» — вспомнил Шаваш секиру в ларе.
   А огромный варвар показал на печать на двери и сказал:
   — Ты зачем разорвал печать? Никто, кроме хозяина, не должен первым входить в кабинет, потому что тогда духи, живущие в документах и отчетах, набросятся на вошедшего и убьют.
   Шаваш перепугался и спросил:
   — Неужели в отчетах живут такие гадкие духи?
   — Гадкие духи, — пояснил Теннак, живут только в несправедливых отчетах. В справедливых отчетах живут хорошие духи.
   Шаваш подумал и сказал:
   — А зачем тогда вы пишете несправедливые отчеты?
   — А вот когда ты станешь чиновником, — сказал секретарь, — иди и попробуй писать справедливые отчеты.
   С этими словами варвар собрал Шаваша в ладонь и легонько пихнул его в сторону, так, что мальчишка, пискнув, пролетел по коридору, ударился о тростниковую стенку, обернулся, поклонился — и со всех ног бросился прочь.

 
   В час Овцы господин Андарз появился в зале.
   За стол село шесть человек.
   Господин Андарз, в длинном синем одеянии, перехваченном тисненым поясом с серебряной застежкой, сидел во главе стола. Господин Нан, вчерашний чиновник из десятой управы, сидел на резном сиденье для гостей по правую руку хозяина. По левую руку Андарза сидел его сын: высокий юноша лет шестнадцати, с тонкой шеей и длинными тяжелыми волосами. Лицом он совсем не походил на лицо Андарза, но в манере приподымать уголки бровей, и поглаживать во время разговора подбородок он удивительно напоминал отца.
   Трое главных слуг в доме господина Андарза были настолько разные, насколько это можно себе представить. Личный его секретарь Теннак, был, как Шаваш уже успел удостовериться, родом варвар. Это был человек огромный, как медведь. Пальцы левой его руки были сведены и покалечены, и оттого она особенно напоминала крабью клешню. Он был столь силен, что однажды, на спор, выдернул в саду из земли старое персиковое дерево. Как и множество очень сильных людей, он был человек добродушный.
   У господина эконома, Дии было маленькое усталое личико и необъятный живот. К еде он питал необъяснимую страсть: что ни попадется ему на глаза, то он и тащил в рот, спокойно мимо куска пройти не мог. Оттого, что он был так толст, он казался довольно старым: на самом деле ему было немногим более тридцати, — зато он бы и через двадцать лет выглядел точно также. Грустную историю его мы уже рассказали.
   Самим домом занимался личный секретарь господина Андарза, холеный, красивый чиновник лет тридцати пяти с маленьким и совершенно бесстрастным лицом. Как и все люди с маленькими лицами, он казался еще моложе. На нем был щегольской синий кафтан с изображениями фениксов, резвящихся в садах. Брови у него были тщательно выщипаны, и кончики пальцев выкрашены хной. Звали его господин Иммани, и Шаваш мигом узнал в нем того человека, который утром лазил в чужой кабинет. Иммани скользнул взглядом по Шавашу, как по новой детали обстановки, и что-то проговорил сыну Андарза. Юноша вспыхнул и стал перебирать пальцами по кафтану, словно хотел вытащить оттуда блоху, — но возразить побоялся.
   Андарз улыбнулся, завидев мальчишку.
   — А, — сказал он, — ты здесь, маленький лисенок? — и, обращаясь к Нану:
   — Представляете, хотел вчера украсть утку для своей сестры, забрался в сад, да так и заснул в гроте. Забавный, впрочем, мальчишка.
   Карие глаза молодого гостя задумчиво сощурились, и он внимательно оглядел Шаваша.
   — Ленивый мальчишка, сказал эконом, дерзок, и не знает приличий. Его поставили возглашать время, а он тут же полез трогать механизм. Если всякий болван будет трогать механизм, то фигурки вообще перестанут двигаться!
   — А, голубчик, — сказал Андарз, — куда же тебя за такую провинность деть? В ткачи отправить?
   Шаваш надулся. Он слыхал о мастерских в усадьбах, где рабы ткали и красили: ноги у них были кривые, глаза красные, и спали они, говорят, по три часа в день.
   — Конечно, — сказал эконом Дия, — у меня как раз нехватка в чесальщиках.
   Андарз задумчиво глядел на мальчишку.
   — Как нехватка, — сказал первый секретарь Иммани, — неделю назад было сорок человек.
   — А он их кормит одними оплеухами. Потом из косточек варит клей и продает его в Осуе, для большей прибыли, — сказал секретарь Теннак.
   — Глупый варвар, — возмутился эконом, — что ты понимаешь в хозяйстве и прибыли?
   — А то и понимаю, — ответил Теннак, что однажды твои рабочие защиплют тебя до смерти. Не в деньгах счастье, правда, господин Нан?
   — Правда, — сказал молодой чиновник, — деньги — это еще не все. Тот, у кого семь миллионов, вполне может быть несчастней того, у кого пять миллионов.
   Андарз засмеялся.
   За обедом господин Нан был душою общества, рассказал историю о чиновнике, который поймал беса, резвившегося среди отчетов, и о том, как духи-щекотунчики сняли под свадьбу дворцовый павильон Танцующих Лебедей, после чего в павильоне постоянно принимались неправильные решения: и так забавно изображал духа-щекотунчика, что даже застенчивый Астак раскраснелся от смеха.
   — Да, кстати, — спохватился Андарз, — я слыхал, — позавчера господин Нарай разбранил вас за какой-то проект? Чем ваш проект вы не понравился Нараю?
   — Не знаю, — сказал Нан, — имею, однако, при себе копии…
   И потянулся к папке.
   — Вы с ума сошли, — сказал Андарз, — что я вам, Нарай, чтобы читать проекты? Хватит того, что иногда их надо подписывать.
   Молодой сын Андарза, Астак перестал смеяться, и глаза его сделались, как у больной малиновки.
   Уже подали дыню и фрукты, когда речь зашла об убитом чиновнике. Господин Андарз всплеснул рукавами и приказал своему секретарю Иммани отправиться в заречье, на улицу Белой Сирени, где жила вдова убитого чиновника.
   — Возьми-как у нее все бумаги мужа, — сказал Андарз, — и скажи, что я оплачу все расходы на похороны. Из-за неожиданной смерти дом и имущество могут быть востребованы казной. Пусть она пока переселится в какую-нибудь из моих усадьб, а я похлопочу об имуществе.
   — «Ага! — подумал Шаваш, — а если она не отдаст бумаги, то останется без дома и без имущества».
   Изящный секретарь потер рукою рот и сказал:
   — Улица Белой Сирени, — где это?
   Все недоуменно переглянулись.
   — Я знаю, где эта улица, — вмешался Шаваш от своих часов.
   Андарз повернулся.
   — Знаешь? Так иди с Иммани.
   И пусть они пока идут на улицу Белой Сирени, а мы немного расскажем о господине Андарзе.
   Императорский наставник Андарз был человек тонкий и нервный, от беззаботности легко переходил к величайшей грусти. Бывало: заплачет ночью в кабинете, кричит секретарю седлать коней, ехать в монастырь, — вот кони уже готовы, Андарз, посыпав голову пеплом, летит по улице: а на улице трактир. Андарз соскочит с коня и бежит в трактир, глядь, — а он уже хохочет вместе со всеми. Человек он был учености необычайной, но несколько странной. То вдруг примется изъяснять самую хитрую математику, то вдруг окажется, что он не знает семи причин падения последней династии, каковые причины, к слову сказать, под его же именем и были опубликованы: какой-то бедный чиновник умолил его одолжить труду свое имя. Андарз слегка увлекался черной магией, был отличный полководец и тонкий поэт. Пять лет назад, подавляя восстание в Чахаре, утопил провинцию в крови. Возвращаясь в столицу по топким осенним дорогам, он написал цикл лучших своих лирических стихотворений о временах года.
   Господин Андарз был младшим сыном наместника Аракки. Юноша ни в чем не знал отказа, проводил дни на охоте и в отцовской библиотеке, был избалован и своенравен. Охотился он посереди развалин огромного города, в котором было легко подавлять бунты, так как жители разных кварталов жили слишком далеко друг на друга. Сплетничали, что он охотился не только на зверей, но и на людей и бесов. Однажды во время народного праздника монахи били в колотушки перед городским богом, чтобы привлечь внимание бога к молитвам и еде. У Андарза болела голова, юноша послал сказать им, чтобы они замолчали. Монахи воспротивились, и тогда Андарз сжег городского бога и колотушки, и пригрозил сжечь монахов. Народ был возмущен.
   Юноша плакал во время грозы и очень любил павлинов и голубей. Он упросил отца ввести специальный налог для содержания павлинов. Эти птицы ходили по всему городу, и если на человека доносили, что он обидел павлина, ему приходилось тошно. Дело в том, что Андарз собрал компанию сверстников, и они ездили по городу, привязав к поясу плетку, а к хвосту лошади — дохлую кошку, входили к людям, провинившимся против павлинов, и плеткой заставляли их съесть дохлую кошку. Кроме этого, они делали все, что хотели.
   Когда Андарзу было семнадцать, в город приехал инспектор из столицы и нашел, к своему изумлению, что должность наместника в Аракке переходит от отца к сыну вот уже третье поколение. С инспектором было пять тысяч солдат, и его наблюдению было трудно воспротивится. Население города разгромило старинную библиотеку и съело проклятых павлинов. Отец Андарза был арестован и в клетке увезен в столицу. Припомнили ему все — и павлиний налог, и истребленного бога, и… черт знает что припомнили. Инспектор понаписал в обвинении, что наместник кормил павлинов человечьим мясом, хотел отделиться от империи и был привержен чернокнижию. Словом, не было такой глупости, которую народ не выдумал — а инспектор не написал.
   Шестнадцатилетний Андарз со своей раскрашенной шайкой бежал в горы, и там друзья его бросили. Тогда Андарз отправился вслед за арестованным отцом в столицу. В столице он увидел, что дело его отца пропало. Император Меенун был очень сердит на тех чиновников, которые присваивали свои должности и передавали их по наследству, и, когда мог добраться до одного из них без кровопролития, радовался.
   У Андарза не было денег, а если бы были, судьи побоялись бы их брать. Родственники его в столице сказали, что они из другой семьи. Тогда Андарз сел и написал стихи, в которых умолял императора о милосердии: «Я плачу не о судьбе отца, а о том, что он заслужил ее. Справедливость требует казни, будь же несправедлив!» Стихи понравились государю и народу, который стал распевать их на всех перекрестках: общественное мнение вдруг переменилось, все сострадали наместнику, попавшему из дворцовых палат в яму с водой.
   Император помиловал отца Андарза. Отец умер через три месяца от стыда и перенесенных в тюрьме пыток.
   Андарз стал любимцем императора, получил несколько должностей на прокорм. Продолжал, однако, выкидывать такие штуки, что даже щитки на колоннах краснели, когда об этих проделках шептались раздосадованные чиновники. Однажды император все-таки выслал его из столицы — но воротился с полдороги. Другой раз накричал при всех на аудиенции. Андарз — ему было уже двадцать два, — отвечал, что повзрослел. «Конечно, повзрослели, — воскликнул в раздражении император, — три года назад вы разрушали семьи, уводя мужей от жен, а теперь вы уводите жен от мужей».