Страница:
– Никогда не думал, что мы это провернем, – вскричал Шеб, – клянусь яйцами ттакки! Девятьсот тысяч тонн металлолома! Еще один такой рейд – и мы можем все купить по ферме и выращивать биочипы до самой старости.
Ван Эрлик молча глядел на черную броню космоса, усеянную царапинами звезд. Командующий Флотом Освобождения принц Севир опять улыбнулся ему и вскинул руку, а потом занялся беретом. Он улыбался и вскидывал руку каждые пятнадцать секунд.
– Или до того времени, когда пираты позарятся на твои биочипы.
– Кому нужны мои чипы, – искренне возмутился старпом, – ты, Эйрик, разве будешь нападать на ферму, если есть возможность украсть целый корабль?
– Если таких, как мы, станет много, то кораблей будет все меньше, и придется грабить фермы, – откликнулся смуглый коммодор.
Вместо ответа раздался звон упавшего стекла.
Ван Эрлик оглянулся. Шеб стоял с нелепо раскрытым ртом. Кривые пальцы скребли переборку. Из вентиляционного отверстия в переборке поднимались клубы зеленоватого дыма.
Ван Эрлик молча нажал кнопку. Мешковатый его комбинезон мгновенно изменил твердость и цвет, взвизгнул сервомотор пилотского кресла, прозрачная пленка шлема с негромким чавканьем облепила лицо и присосалась к вакуумному воротнику.
Ван Эрлик выхватил веерник и выскочил из рубки.
Вдоль отсека летел человек, и за ним – лоеллианин. За спиной человека билась радуга «блюдечка». Лоеллианин бежал не то по палубе, не то по переборкам, заполнив чернильной тушей полкоридора и отталкиваясь ложноножками сразу и от пола, и от потолка.
Поправка номер три к Закону о Расах отказывала лоеллианам в статусе Разумных. Злые языки утверждали, что Живоглот Ли в свое время добился Поправки номер три не столько из-за ограниченности лоеллиан, сколько из-за их чрезвычайной агрессии по отношению ко всему, что не напоминало трехтонный черный мешок с псевдоподиями, способными разорвать пополам стальную балку.
Впрочем, было известно, что если лоеллианина с первой клетки воспитает человек, то агрессия по отношению ко всему, что не напоминает мешок с ложноножками, сменялась агрессией по отношению ко всем, кто не является воспитателем.
Чужим было запрещено работать в Службе Опеки. Животным – можно. Впрочем, когда обрадованные магнаты стали заводить себе домашних любимцев-мешочников, эдикт императора Валентина приравнял владение лоеллианином к владению лучевым и интеллектронным оружием.
Ван Эрлик выстрелил. Луч прошил лоеллианина насквозь, испепеляя псевдокости, густо обросшие жгутами центральной нервной системы. Палуба задрожала от уцара трехтонной туши. Поводырь в броне влетел в черный мешок, брызнула и зашипела плавиковая кислота, используемая в вакуолях ксеноморфа как источник энергии. Обмотка «блюдечка» перегорела, и вслед за ней сорвало силовую петлю. Поводырь рухнул ничком и, ошарашенный, стал подниматься на ноги.
В воздухе отвратительно воняло жженым чужаком и керамитом.
Тут же двое свалились откуда-то сверху, как пауки, – один закричал, когда выстрелом ему оторвало руку, другой и закричать не успел.
Оба напавших были затянуты в черную с серебристым просверком бронеткань. Цвет – ерунда, цвет этой экипировки хамелеон, рассеянный чип сам определял преобладающие цвета помещения и выбирал максимально незаметный, а вот на плечах у этих парней, если приглядеться, можно разглядеть эмблему: семь кругов – семь солнц семи цветов радуги, и все семь солнц держит в когтях дракон с распахнутыми крыльями, с рогом на лбу и глазом. Дракон – тот же хамелеон с пририсованными крыльями, и сама Служба Опеки – хамелеон с когтями и веерником…
Над головой загремела общекорабельная связь:
– Ван Эрлик! Именем императора – сдавайтесь!
Яйца ттакки! Если у них связь – то у них и обзор. Они видят его…
До аварийных ботов – две палубы.
Ван Эрлик поднял веерник и выстрелил – луч вздребез-ги разнес черный видеошар, плававший над потолком. В следующую секунду луч рубанул наискось по вентиляционной решетке – та с грохотом упала, открывая путь на нижние палубы.
Ван Эрлик головой вниз бросился в отверстие.
Когда он пролетал между пятой и шестой палубой, «Эдем» мягко содрогнулся, кто-то врубил компенсаторы на двойной режим, палубы с удесятеренной скоростью рванулись мимо, и ван Эрлик, вместо того чтобы приземлиться на руки в легком поле инверсного тяготения, с хрустом вляпался в пол с ускорением в 2 g.
Так попасться! Так глупо попасться!
Лицо было знакомо ван Эрлику хорошо. Настолько хорошо, что он сначала решил, что это бред или нейрограмма, потому что это лицо никак не могло нависать над ним и смотреть в глаза так, словно хотело пробурить в голове дырку и выпить через нее душу, но потом ван Эрлик моргнул, раз и другой, и оказалось, что это действительно император Теофан, Отец Сына Всех Гнезд, Прародитель Лоеллиан, Матка над Маткой Крийнов, Средоточие Локров, повелитель людей и нелюдей, – и он нависает над ним наяву, – в роскошной трехмерной рамке на стальной переборке карцера.
Эйрик ван Эрлик моргнул еще раз и увидел через полупрозрачного императора еще одно лицо, отраженное в стальном зеркале переборки, – свое собственное Не лицо, а белую скорлупу биопласта с дырками для глаз и для рта.
Не имело смысла спрашивать, что случилось.
Девятьсот тысяч тонн массы покоя – вполне достаточно места для того, чтобы разместить в развороченных отсеках не то что группу, а целую армию захвата.
Усомниться в том, что его ждет, было трудно. Его разыскивали по всей империи, и не затем, чтобы представить к награде «за спасение потерпевших крушение».
Интересно, его сначала допросят или сначала расстреляют?
В Галактике было много влиятельных людей, которые отдали бы любые деньги, чтобы заткнугь ему рот. И не меньше влиятельных людей, которые отдали бы любые деньги за то, чтобы он рассказал, почему именно другие влиятельные люди хотят заткнугь ему рот.
Койка, на которой он лежал, едва заметно вибрировала, сила тяжести была 0,8 g. Император Теофан заполнял две трети объема карцера, и ван Эрлик заметил, что коробочка голопроектора находится у него в ногах, где-то на уровне пояса.
Коробочку было довольно легко закоротить. Для этого достаточно было плеснуть в нее водой или (ван Эрлик повертел облепленной биопластом башкой и ничего, кроме себя, койки и Теофана, в карцере не обнаружил) – или попросту на нее помочиться.
Ван Эрлик отбросил простыню и резко сел на кровати. И тут же тело сверху вниз вспорол клинок боли – колени пирата подогнулись, он рухнул на пол, подставил руку, чтобы уберечь голову, и новая боль была уже не клинком, а волной, океаном, накрывающим пловца с головой и бьющим его о камни.
Боль отпускала минут пять. Ван Эрлик, мокрый, сидел спиной к стене, откинув голову и вытянув перед собой руки. На них красовались нейронаручники. Любое резкое движение – и соответствующий импульс твоей нервной сети транслируется браслетом и возвращается обратно болью. Чем быстрее движение, тем острей боль.
А он, ван Эрлик, двигался очень быстро. Встав так осторожно, будто он был стеклянный, ван Эрлик повернулся лицом к коробочке голопроектора и расстегнул мотню.
Император зашипел и погас.
Стальная стена за спиной пленника отъехала в сторону.
Ван Эрлик неторопливо повернулся. Около растворившейся диафрагмы двери стояли двое «боевых хамелеонов». Камуфляжный режим был отключен, комбинезоны сияли ослепительной белизной, которая, по мнению Службы Идей, должна была означать необычайную чистоту помыслов Службы Опеки. Но для любого, хоть немного разбирающегося в биочипах, она означала просто один из режимов работы комбинезона-перевертыша.
У «хамелеона», стоявшего справа, на плечах были нашивки курсанта Высшей Школы Опеки. Ему было лет шестнадцать, не больше – возраст, в котором на патриархальном Харите уже становились мужчинами, а в более индустриальных обществах еще только заканчивали школу. У него был пухлый детский подбородок и глаза цвета арморпласта.
– Что ж вы императора-то в карцере держите, – спросил ван Эрлик, неторопливо застегивая ширинку.
Курсант ничего не ответил, а другой «хамелеон», постарше, вынул из кобуры станнер и, нацелив его чуть ниже пояса, сказал:
– Вылижи.
Ван Эрлик молча ударил его. Когда знаешь, что боль придет, ее можно немного контролировать, и удар получился довольно внушительный, сержант отлетел к переборке метра на три, а ван Эрлик рухнул на пол, подкошенный серебряным хлыстом боли. Сержант вскочил мгновенно и поддел заключенного ногой в живот, ван Эрлик заорал, и, когда пират уклонился от следующего пинка, боль от быстрого движения оказалась куда сильней боли от удара.
– Прекратить!
Ван Эрлик медленно приходил в себя. Он сидел на полу, запястья, схваченные нейронаручниками, пылали так, словно их сунули в реактор.
– Что вы себе позволяете, сержант? – резко сказал курсант Школы Опеки.
И, повернувшись к ван Эрлику:
– Два часа назад ты убил его сына.
Ван Эрлик молча посмотрел на сержанта. Красные лопатообразные руки, торчащие из белоснежных рукавов, были усеяны шрамами от плавиковой кислоты. Преданность – дорога с двусторонним движением. Трехтонный мешочник считал врагами всех, кроме своего воспитателя. Чтобы добиться такого эффекта, мешочника не оставляли ни на секунду. Поводырь лоеллианина тоже не имел в жизни ничего – ни семьи, ни детей, ни друзей, – одну только выросшую в его ладонях клетку, превратившуюся в черную тушу, с которой он ел, спал, жил и разговаривал настолько, насколько туша его понимала.
– Жаль, что не тебя, – отозвался ван Эрлик.
Курсант ничего не ответил пленнику. Детские пухлые губы обиженно дернулись.
Шуршали, как мыши, приборы, в воздухе над командным столом сновали кривые и числа, и у человека за столом были белые волосы с черными кончиками и глаза с характерным фиолетовым просверком, выдававшим уроженца столичной Митры. На белом кителе сверкали серебряные погоны, на груди – алый трилистник. Медаль «За доблесть и принца Севира», выпущенная в считаных экземплярах после войны. По официальной формулировке, медаль вручалась «не токмо за героизм и храбрость, но ежели отличившийся совершил нечто, приблизившее час победы над чудовищами, или действиями своими способствовал устранению смертельной для человечества угрозы». Всего медалей было роздано двести тринадцать штук, к каждой полагались сорок тысяч гектаров земли на планете рождения. Если присмотреться, было видно, что ровные полоски погон слегка шевелятся: параживая ткань. Технология локров.
Но не человек приковал к себе внимание ван Эрлика.
Вдоль левой стены медотсека, отражаясь в гроздьях экранов и слепя глаза зеркальными гранями, стояли тринадцать саркофагов с включенной системой искусственного жизнеобеспечения. Посверкивали зеленые огоньки, свидетельствуя об исправной работе оборудования, и время от времени над командным столом вместо цифр и кривых возникало чье-то запрокинутое, без кровинки, лицо.
Тринадцать саркофагов, которые в любой момент могут превратиться в тринадцать фобов. Тринадцать выживших членов его команды.
Позвоночник ван Эрлика заледенел.
Стажер усадил ван Эрлика в кресло напротив командного пульта и захлопнул тяжелые захваты на руках и ногах. В грудь впились присоски датчиков. Напоследок курсант снял нейронаручники, повернул правую руку ван Эрлика ладонью кверху и всадил в вену тонкий волос детектора.
В ходе допроса сотни датчиков проанализируют реакции пленника; прочтут все, что можно прочесть, и часть того, что прочесть невозможно. Ван Эрлик не сомневался, что запись допроса будут изучать снова и снова, хотя основные данные сидящий перед ним человек мог видеть уже сейчас. Ван Эрлик не думал, что изучение записи много добавит сидящему перед ним человеку. Он наверняка читал приборы в реальном времени.
С его опытом он мог бы обойтись и без приборов.
Коренастый сержант отдал честь и вышел. Шестнадцатилетний курсант повертелся, как кошка, в поисках удобного места и сел на крышку одного из саркофагов.
– Мне надо представиться? – спросил человек с серебряными погонами.
– Нет, полковник Трастамара, – ответил пират.
Глава Оперативного Штаба Службы Опеки генерал и полковник Станис Александр Рашид Трастамара охотился за ван Эрликом уже три года. Охота стоила ван Эрлику двух уничтоженных корветов, а Трастамаре – трех выговоров от императора. Полковник Трастамара не любил публичности. Ван Эрлику пришлось выложить полтора миллиона эргталеров за его видеоснимок.
В сложной системе званий и иерархий «полковник» было собственным чином Станиса Трастамары, а «генерал» – наследственным званием одного из древнейших родов империи, восходящих к ближайшему сподвижнику императора Чеслава. Кроме титула, император, сам не склонный к сентиментальности, наградил соратника нежным прозвищем «Живоглот», под которым тот и вошел в историю.
Потомок легендарного Живоглота, генерал и полковник Станис Трастамара чуть улыбнулся глазами цвета стратосферы.
– Почему ты решил угнать «Эдем»?
– Ностальгия.
– Ты не удивлен, что тебя еще не убили?
– Я не думаю, что хоть один палач из СО расстреляет меня до того, как узнает номера моих счетов.
Вместо ответа полковник Трастамара щелкнул по одной из сенсорных кнопок, и на саркофаге за его спиной потухли огоньки. Тревожно запищало, над столом заметались оранжевые кривые.
– Еще есть удачные шутки в запасе? – спросил Трастамара.
Ван Эрлику показалось, что у него обесточили сердце.
– Включи! – заорал он. – Что ты делаешь! Сукин сын! Подонок! Ты…
Полковник улыбнулся и развел руками. Первую минуту ван Эрлик кричал и ругался. Вторую хрипел. На третьей минуте заплакал.
На четвертой минуте, когда оранжевые кривые превратились в красные, сенсор щелкнул снова.
– Или ты разговариваешь, или они умирают, – сказал Станис Трастамара.
Ван Эрлик молча кивнул. Горло его пересохло. Молоденький курсант подошел к нему сзади и поднес к его губам стакан с прозрачной жидкостью, которая с равным успехом могла быть водой, антифризом или сывороткой правды. Ван Эрлик пил, пока вода не потекла за ворот.
– Скажи «да».
– Да.
– Скажи – «да, сэр».
Ван Эрлик молчал. Полковник чуть усмехнулся. Его волосы казались отлитыми из вольфрама.
– Два года назад ты ограбил торговый конвой в секторе Роза. Груз принадлежал государственной компании. Возглавлял ее свояк министра торговли. Какова была реальная стоимость добычи?
– Четыре на десять в седьмой эргталеров, – сказал ван Эрлик.
– Свояк министра торговли заявил сумму убытков в четыре на десять в восьмой. Ты подтверждаешь, что он лгал?
– Это его дело. Я выручил за груз двадцать миллионов. Краденое вдвое дешевле.
– Полтора года назад ты ограбил поместье некоего Арковы, главы корпорации «Райлех». Больше всего в этом грабеже господина Аркову взволновала пропажа его коллекции бумажных книг дозвездной эпохи. Аркова знал, что император увлекается собиранием этих редкостей, и намеревался сделать ему подарок. Но книги пропали, а спустя два месяца губернатор Исхейи, старый враг Арковы, подарил императору коллекцию редких книг и получил для племянника выгодный заказ на отделку императорской яхты. Кто заказал тебе этот грабеж, Эйрик?
– Никто.
Полковник саркастически покосился на показания датчиков.
– Восемь лет назад при ограблении пассажирского лайнера «Спартак» ты лично всадил пулю в голову губернатору Тирры. После этого губернатором планеты стал его племянник За три недели до гибели губернатора племянник перевел на счет неустановленного владельца три миллиона эрг-талеров. После убийства – еще три. Во время захвата «Спартака» ты оставил в живых капитана, который чуть не разнес голову твоим людям, и убил губернатора Тирры, который не сопротивлялся. Кто заказал тебе губернатора, Эйрик?
– Губернатор Тирры был полковник наземных сил, оккупировавших Харит.
– Таких губернаторов была куча, а ты убил именно этого, Эйрик. Для грабителя ты неплохо встроен в систему элитных связей империи.
– Это вопрос описания, полковник Можно сказать и так: элита империи неплохо встроена в систему грабежа.
Полковник Трастамара молчал несколько секунд, присматриваясь к показаниям приборов.
– Хорошо. Так почему же ты заинтересовался «Эдемом»?
– Это третий по мощности корабль флота. Так говорили.
– Однако когда ты понял, что это лоханка, ты все равно его угнал?
– Было поздно менять решение.
– Кто дал тебе коды, удостоверения и допуски?
– Мой старпом Шеб Торок, убитый при штурме.
Свет был так ярок, что на глаза ван Эрлика навертывались слезы. Фиолетовые гляделки Трастамары даже не щурились. То, что для ван Эрлика было ослепительным светом, для митрийца, уроженца планеты с голубым солнцем, было доверительной полутьмой.
– Если ты знал все о системе охраны, почему ты не знал о состоянии корабля?
– В голову не пришло спрашивать.
– Ты знаком с психологией барров?
– Нет.
– Откуда ты знал, что барр, возглавляющий филиал, будет испытывать конфликт между уровнями долга? Что он будет раздавлен синдромом предателя?
– Я не знал, что филиал возглавляет барр.
– Почему за три дня до твоего визита с корабля по требованию верфи была снята охрана Службы Опеки?
– Откуда я знаю?
Курсант за спиной Трастамары с улыбкой указал своему шефу на какую-то из кривых на столе. Трастамара даже не взглянул на стажера.
– Смотри какая интересная вещь, – сказал полковник, – «Объединенные верфи» получили два на десять в девятой эрг-талеров. Потом еще полтора. Потом еще два. «Эдем» – самый дорогой корабль, построенный за пределами Императорских Эллингов. Рано или поздно корабль бы пришлось предъявить. Скандал был бы тот еще. А теперь никакого скандала нет. Где пять миллиардов? На «Эдеме». Где «Эдем»? Угнали враги.
Ярко-голубой свет, казалось, выжигал исподнюю сторону век. Вряд ли опытный палач Трастамара сделал ошибку и принял свою собственную световую норму за располагающий к беседе полусумрак.
– Ты пытаешься врать, чтобы не подводить деловых партнеров. А ты знаешь, что «Объединенные верфи» давно не принадлежат Нину Ашари? Их реальный владелец – принц Севир. Ты видал пневмокрепежник? Такую штуковину, которая выплевывает жидкие гвозди? Говорят, принц лично пробил этой штукой колени Ашари.
Смуглое некрасивое лицо ван Эрлика осталось совершенно неподвижным. Уголок заломленной брови чуть дернулся.
– Кто поручил тебе угнать корабль? Кто снабдил тебя кодами? Сколько ты получил за угон? От кого?
Рука Станиса Трастамары легла на крышку саркофага.
Эйрик наклонился вперед так стремительно, что полутонное кресло чуть не сдвинулось с места, а линии на столе заметались стайкой разноцветных колибри.
– Сделай милость, – сказал ван Эрлик, – поверни. Я – мертвец. Мои люди все мертвецы. Нас приговорили к смерти двадцать раз. Лучше умереть во сне, чем на стенде. Ты дурак, полковник. Тебе нечем меня пугать. Я купился один раз – я не куплюсь второй.
– А что ты сделаешь, чтобы они были живы?
Сердце ван Эрлика прыгнуло. Уже открывая рот, он понял, что его слова будут ошибкой. И что это та самая ошибка, к которой Трастамара шел с начала беседы. Все остальное – и саркофаги, и датчики, и нестерпимый, на грани пытки свет – было лишь антуражем. Декорацией. Пышным фоном, с помощью которого фокусник отвлекает внимание от того, что действительно происходит на сцене. И все же ван Эрлик договорил фразу до конца:
– А что ты можешь мне предложить?
Аристократ и полковник Службы Опеки наклонился к заключенному. Белые погоны плеснули серебром и светом.
– Голову принца Севира, – сказал Трастамара.
Воткнул в разъем чип и сменил режим. Стол разломился пополам; край его, опускаясь все ниже, почти коснулся колен заключенного. Теперь по столу текли двухмерные данные: финансовые проводки, тактико-технические спецификации и контракты на поставку оружия и оборонительных систем, которые должна была нести боевая платформа «Эдема».
– Я это уже видел, – сказал ван Эрлик.
– Знаешь, что самое удивительное? Это не липа. Пять на десять в девятой эргталеров не пропали. Казна перечислила их принцу Севиру. Принц Севир перечислил их производителям новейших и лучших систем вооружения. Тебе сказали, что ты должен угнать металлолом, чтобы скрыть пять миллиардов потравы? Ты угнал металлолом – и покрыл пять миллиардов смерти, которая ушла через принца Севира неизвестно куда.
Ван Эрлик молча смотрел перед собой. Тактические ракеты «Каскад» с гипербоеголовками «Борей-М». Сорок две пусковые шахты из двухсот восьмидесяти. Боекомплект – восемь тысяч четыреста ракет. Изготовлено «Объединенными верфями», монополистом в этом виде оружия. Естественно – монополистом. Локальный гиперпереход открыл Нин Ашари.
– Это подделка, – сказал ван Эрлик.
– Что ты думаешь о принце Севире, Эйрик?
– Он наследник императора, – сказал Эйрик.
Это был очень лаконичный ответ. Эйрик не сомневался, что датчики его дополнят.
– Он был главнокомандующим в войне с харитами. Это он заявил, что освободит людей от власти чудовищ. А потом приказал поджарить планету с орбиты. Он убил всех твоих друзей, Эйрик, и людей, и чужих, и он сделал это потому, что маленькая бескровная война должна была привести его на престол. Так как война оказалась не такой уж маленькой и совсем не бескровной, он до сих пор вместо престола сидит на Рамануссене.
Трастамара помолчал.
– Это проблема продолжительности жизни. Когда-то люди жили недолго. Человек рожал сына в двадцать и умирал в пятьдесят, и сын был почтительным сыном и верным учеником. Императору Теофану семьдесят четыре, и он бодр и здоров. Принц Севир не хочет ждать еще пятьдесят лет.
– Отдай императору меня и это разбитое корыто, и принцу Севиру придется ждать до следующего Большого Взрыва.
Полковник помолчал. Его фиолетовые глаза были теплыми, как жидкий азот. Крепкие руки с длинными аристократическими пальцами, – пальцами прямого потомка Живоглота, – лежали на столе совершенно неподвижно. Из-под смуглого запястья, унизанного кружками коммов, разбегались инверсионные следы вен.
– Ты знаешь, – сказал Станис Трастамара, – что шесть лет назад принц Севир стрелял в генерального прокурора? Генеральный прокурор расследовал исчезновение племянника императора, и так как принцу Севиру не понравились предположения прокурора, он зашел к прокурору во время коллегии и стал стрелять по ногам. Прокурор прыгал, принц стрелял, а зрители побежали прочь, и по итогам этой стрельбы император уволил прокурора. Что с того, что я покажу эти бумаги? Пять на десять в девятой эргталеров? По нынешним временам – пустяк. Я Трастамара, а он – сын императора. Меня бы сдали на биочипы. Но если ты выяснишь, что происходит на Рамануссене, и привезешь доказательства, то на биочипы сдадут принца Севира. С властью не шутят. Император простит сыну все. Позорную войну, украденные миллиарды, пропавшего племянника, Нина Ашари, которому в тюрьме вогнали гвозди в колени, чтобы он отдал сюй холдинг, и танцовщиц, которым эти гвозди вгоняют в колени просто так, от скуки. Но вот покушения на трон он не простит.
Эйрик ван Эрлик молчал. Станис Трастамара откинулся в кресле – а потом вдруг одним щелчком отключил систему контроля. Захваты расхлопнулись. Эйрик молча стал растирать затекшие запястья. Полковник пробежал пальцами по сенсорной панели, половинки стола встали вертикально, прилепились друг к другу и втянулись в бронированный пол. Теперь опекуна и пирата ничего не разделяло. Ван Эрлик мог вытянуть руку и дотронуться до алого трилистника над сердцем. Фиолетовые глаза глядели прямо в душу.
– Ты знаешь, – спросил Трастамара, – как я стал начальником Оперативного Штаба? Это знают только трое. Теперь ты будешь четвертый. Это произошло шесть лет назад. На Митре. Я сидел в ресторане с друзьями, когда на комм поступил срочный вызов. Звонил глава Службы, светлейший Ассен Ширт. Он потребовал, чтобы я немедленно приехал во дворец принца Севира. Я приехал и увидел, что принц, совершенно пьяный, сидит и смеется. Перед принцем на ковре лежал труп. Труп мальчишки четырнадцати лет, а в соседней комнате лежали еще два трупа: брат мальчишки и их отец, принц Бает. Да-да. Племяник. Тот самый. Ассен Ширт был белый, как молоко. «Что скажешь?» – спросил меня Севир. Он все время смеялся. «Нет трупа – нет и преступления», – сказал я. «Ну и займись», – сказал Севир. Трупы никогда не нашли. Я стал начальником Штаба и получил вот эту медаль. Я ее с тех пор всегда ношу. Как напоминание, за что получают медали. Когда ты вернешься с Рамануссена, ты получишь своих людей живыми и невредимыми.
Ван Эрлик молча глядел на черную броню космоса, усеянную царапинами звезд. Командующий Флотом Освобождения принц Севир опять улыбнулся ему и вскинул руку, а потом занялся беретом. Он улыбался и вскидывал руку каждые пятнадцать секунд.
– Или до того времени, когда пираты позарятся на твои биочипы.
– Кому нужны мои чипы, – искренне возмутился старпом, – ты, Эйрик, разве будешь нападать на ферму, если есть возможность украсть целый корабль?
– Если таких, как мы, станет много, то кораблей будет все меньше, и придется грабить фермы, – откликнулся смуглый коммодор.
Вместо ответа раздался звон упавшего стекла.
Ван Эрлик оглянулся. Шеб стоял с нелепо раскрытым ртом. Кривые пальцы скребли переборку. Из вентиляционного отверстия в переборке поднимались клубы зеленоватого дыма.
Ван Эрлик молча нажал кнопку. Мешковатый его комбинезон мгновенно изменил твердость и цвет, взвизгнул сервомотор пилотского кресла, прозрачная пленка шлема с негромким чавканьем облепила лицо и присосалась к вакуумному воротнику.
Ван Эрлик выхватил веерник и выскочил из рубки.
Вдоль отсека летел человек, и за ним – лоеллианин. За спиной человека билась радуга «блюдечка». Лоеллианин бежал не то по палубе, не то по переборкам, заполнив чернильной тушей полкоридора и отталкиваясь ложноножками сразу и от пола, и от потолка.
Поправка номер три к Закону о Расах отказывала лоеллианам в статусе Разумных. Злые языки утверждали, что Живоглот Ли в свое время добился Поправки номер три не столько из-за ограниченности лоеллиан, сколько из-за их чрезвычайной агрессии по отношению ко всему, что не напоминало трехтонный черный мешок с псевдоподиями, способными разорвать пополам стальную балку.
Впрочем, было известно, что если лоеллианина с первой клетки воспитает человек, то агрессия по отношению ко всему, что не напоминает мешок с ложноножками, сменялась агрессией по отношению ко всем, кто не является воспитателем.
Чужим было запрещено работать в Службе Опеки. Животным – можно. Впрочем, когда обрадованные магнаты стали заводить себе домашних любимцев-мешочников, эдикт императора Валентина приравнял владение лоеллианином к владению лучевым и интеллектронным оружием.
Ван Эрлик выстрелил. Луч прошил лоеллианина насквозь, испепеляя псевдокости, густо обросшие жгутами центральной нервной системы. Палуба задрожала от уцара трехтонной туши. Поводырь в броне влетел в черный мешок, брызнула и зашипела плавиковая кислота, используемая в вакуолях ксеноморфа как источник энергии. Обмотка «блюдечка» перегорела, и вслед за ней сорвало силовую петлю. Поводырь рухнул ничком и, ошарашенный, стал подниматься на ноги.
В воздухе отвратительно воняло жженым чужаком и керамитом.
Тут же двое свалились откуда-то сверху, как пауки, – один закричал, когда выстрелом ему оторвало руку, другой и закричать не успел.
Оба напавших были затянуты в черную с серебристым просверком бронеткань. Цвет – ерунда, цвет этой экипировки хамелеон, рассеянный чип сам определял преобладающие цвета помещения и выбирал максимально незаметный, а вот на плечах у этих парней, если приглядеться, можно разглядеть эмблему: семь кругов – семь солнц семи цветов радуги, и все семь солнц держит в когтях дракон с распахнутыми крыльями, с рогом на лбу и глазом. Дракон – тот же хамелеон с пририсованными крыльями, и сама Служба Опеки – хамелеон с когтями и веерником…
Над головой загремела общекорабельная связь:
– Ван Эрлик! Именем императора – сдавайтесь!
Яйца ттакки! Если у них связь – то у них и обзор. Они видят его…
До аварийных ботов – две палубы.
Ван Эрлик поднял веерник и выстрелил – луч вздребез-ги разнес черный видеошар, плававший над потолком. В следующую секунду луч рубанул наискось по вентиляционной решетке – та с грохотом упала, открывая путь на нижние палубы.
Ван Эрлик головой вниз бросился в отверстие.
Когда он пролетал между пятой и шестой палубой, «Эдем» мягко содрогнулся, кто-то врубил компенсаторы на двойной режим, палубы с удесятеренной скоростью рванулись мимо, и ван Эрлик, вместо того чтобы приземлиться на руки в легком поле инверсного тяготения, с хрустом вляпался в пол с ускорением в 2 g.
Так попасться! Так глупо попасться!
* * *
Карие немигающие гляделки были как шурупы, ввинченные в желтовато-смуглую кожу, обвисшую складками тормозного парашюта. Тыква лица выпирала из белоснежного чашелистника воротничка, и лысая макушка была прикрыта белоснежной же шапочкой.Лицо было знакомо ван Эрлику хорошо. Настолько хорошо, что он сначала решил, что это бред или нейрограмма, потому что это лицо никак не могло нависать над ним и смотреть в глаза так, словно хотело пробурить в голове дырку и выпить через нее душу, но потом ван Эрлик моргнул, раз и другой, и оказалось, что это действительно император Теофан, Отец Сына Всех Гнезд, Прародитель Лоеллиан, Матка над Маткой Крийнов, Средоточие Локров, повелитель людей и нелюдей, – и он нависает над ним наяву, – в роскошной трехмерной рамке на стальной переборке карцера.
Эйрик ван Эрлик моргнул еще раз и увидел через полупрозрачного императора еще одно лицо, отраженное в стальном зеркале переборки, – свое собственное Не лицо, а белую скорлупу биопласта с дырками для глаз и для рта.
Не имело смысла спрашивать, что случилось.
Девятьсот тысяч тонн массы покоя – вполне достаточно места для того, чтобы разместить в развороченных отсеках не то что группу, а целую армию захвата.
Усомниться в том, что его ждет, было трудно. Его разыскивали по всей империи, и не затем, чтобы представить к награде «за спасение потерпевших крушение».
Интересно, его сначала допросят или сначала расстреляют?
В Галактике было много влиятельных людей, которые отдали бы любые деньги, чтобы заткнугь ему рот. И не меньше влиятельных людей, которые отдали бы любые деньги за то, чтобы он рассказал, почему именно другие влиятельные люди хотят заткнугь ему рот.
Койка, на которой он лежал, едва заметно вибрировала, сила тяжести была 0,8 g. Император Теофан заполнял две трети объема карцера, и ван Эрлик заметил, что коробочка голопроектора находится у него в ногах, где-то на уровне пояса.
Коробочку было довольно легко закоротить. Для этого достаточно было плеснуть в нее водой или (ван Эрлик повертел облепленной биопластом башкой и ничего, кроме себя, койки и Теофана, в карцере не обнаружил) – или попросту на нее помочиться.
Ван Эрлик отбросил простыню и резко сел на кровати. И тут же тело сверху вниз вспорол клинок боли – колени пирата подогнулись, он рухнул на пол, подставил руку, чтобы уберечь голову, и новая боль была уже не клинком, а волной, океаном, накрывающим пловца с головой и бьющим его о камни.
Боль отпускала минут пять. Ван Эрлик, мокрый, сидел спиной к стене, откинув голову и вытянув перед собой руки. На них красовались нейронаручники. Любое резкое движение – и соответствующий импульс твоей нервной сети транслируется браслетом и возвращается обратно болью. Чем быстрее движение, тем острей боль.
А он, ван Эрлик, двигался очень быстро. Встав так осторожно, будто он был стеклянный, ван Эрлик повернулся лицом к коробочке голопроектора и расстегнул мотню.
Император зашипел и погас.
Стальная стена за спиной пленника отъехала в сторону.
Ван Эрлик неторопливо повернулся. Около растворившейся диафрагмы двери стояли двое «боевых хамелеонов». Камуфляжный режим был отключен, комбинезоны сияли ослепительной белизной, которая, по мнению Службы Идей, должна была означать необычайную чистоту помыслов Службы Опеки. Но для любого, хоть немного разбирающегося в биочипах, она означала просто один из режимов работы комбинезона-перевертыша.
У «хамелеона», стоявшего справа, на плечах были нашивки курсанта Высшей Школы Опеки. Ему было лет шестнадцать, не больше – возраст, в котором на патриархальном Харите уже становились мужчинами, а в более индустриальных обществах еще только заканчивали школу. У него был пухлый детский подбородок и глаза цвета арморпласта.
– Что ж вы императора-то в карцере держите, – спросил ван Эрлик, неторопливо застегивая ширинку.
Курсант ничего не ответил, а другой «хамелеон», постарше, вынул из кобуры станнер и, нацелив его чуть ниже пояса, сказал:
– Вылижи.
Ван Эрлик молча ударил его. Когда знаешь, что боль придет, ее можно немного контролировать, и удар получился довольно внушительный, сержант отлетел к переборке метра на три, а ван Эрлик рухнул на пол, подкошенный серебряным хлыстом боли. Сержант вскочил мгновенно и поддел заключенного ногой в живот, ван Эрлик заорал, и, когда пират уклонился от следующего пинка, боль от быстрого движения оказалась куда сильней боли от удара.
– Прекратить!
Ван Эрлик медленно приходил в себя. Он сидел на полу, запястья, схваченные нейронаручниками, пылали так, словно их сунули в реактор.
– Что вы себе позволяете, сержант? – резко сказал курсант Школы Опеки.
И, повернувшись к ван Эрлику:
– Два часа назад ты убил его сына.
Ван Эрлик молча посмотрел на сержанта. Красные лопатообразные руки, торчащие из белоснежных рукавов, были усеяны шрамами от плавиковой кислоты. Преданность – дорога с двусторонним движением. Трехтонный мешочник считал врагами всех, кроме своего воспитателя. Чтобы добиться такого эффекта, мешочника не оставляли ни на секунду. Поводырь лоеллианина тоже не имел в жизни ничего – ни семьи, ни детей, ни друзей, – одну только выросшую в его ладонях клетку, превратившуюся в черную тушу, с которой он ел, спал, жил и разговаривал настолько, насколько туша его понимала.
– Жаль, что не тебя, – отозвался ван Эрлик.
Курсант ничего не ответил пленнику. Детские пухлые губы обиженно дернулись.
* * *
Сфинктер лепестковых дверей разошелся бесшумно – ван Эрлик, зажатый между конвоирами, шагнул в залитый ослепительным светом медотсек.Шуршали, как мыши, приборы, в воздухе над командным столом сновали кривые и числа, и у человека за столом были белые волосы с черными кончиками и глаза с характерным фиолетовым просверком, выдававшим уроженца столичной Митры. На белом кителе сверкали серебряные погоны, на груди – алый трилистник. Медаль «За доблесть и принца Севира», выпущенная в считаных экземплярах после войны. По официальной формулировке, медаль вручалась «не токмо за героизм и храбрость, но ежели отличившийся совершил нечто, приблизившее час победы над чудовищами, или действиями своими способствовал устранению смертельной для человечества угрозы». Всего медалей было роздано двести тринадцать штук, к каждой полагались сорок тысяч гектаров земли на планете рождения. Если присмотреться, было видно, что ровные полоски погон слегка шевелятся: параживая ткань. Технология локров.
Но не человек приковал к себе внимание ван Эрлика.
Вдоль левой стены медотсека, отражаясь в гроздьях экранов и слепя глаза зеркальными гранями, стояли тринадцать саркофагов с включенной системой искусственного жизнеобеспечения. Посверкивали зеленые огоньки, свидетельствуя об исправной работе оборудования, и время от времени над командным столом вместо цифр и кривых возникало чье-то запрокинутое, без кровинки, лицо.
Тринадцать саркофагов, которые в любой момент могут превратиться в тринадцать фобов. Тринадцать выживших членов его команды.
Позвоночник ван Эрлика заледенел.
Стажер усадил ван Эрлика в кресло напротив командного пульта и захлопнул тяжелые захваты на руках и ногах. В грудь впились присоски датчиков. Напоследок курсант снял нейронаручники, повернул правую руку ван Эрлика ладонью кверху и всадил в вену тонкий волос детектора.
В ходе допроса сотни датчиков проанализируют реакции пленника; прочтут все, что можно прочесть, и часть того, что прочесть невозможно. Ван Эрлик не сомневался, что запись допроса будут изучать снова и снова, хотя основные данные сидящий перед ним человек мог видеть уже сейчас. Ван Эрлик не думал, что изучение записи много добавит сидящему перед ним человеку. Он наверняка читал приборы в реальном времени.
С его опытом он мог бы обойтись и без приборов.
Коренастый сержант отдал честь и вышел. Шестнадцатилетний курсант повертелся, как кошка, в поисках удобного места и сел на крышку одного из саркофагов.
– Мне надо представиться? – спросил человек с серебряными погонами.
– Нет, полковник Трастамара, – ответил пират.
Глава Оперативного Штаба Службы Опеки генерал и полковник Станис Александр Рашид Трастамара охотился за ван Эрликом уже три года. Охота стоила ван Эрлику двух уничтоженных корветов, а Трастамаре – трех выговоров от императора. Полковник Трастамара не любил публичности. Ван Эрлику пришлось выложить полтора миллиона эргталеров за его видеоснимок.
В сложной системе званий и иерархий «полковник» было собственным чином Станиса Трастамары, а «генерал» – наследственным званием одного из древнейших родов империи, восходящих к ближайшему сподвижнику императора Чеслава. Кроме титула, император, сам не склонный к сентиментальности, наградил соратника нежным прозвищем «Живоглот», под которым тот и вошел в историю.
Потомок легендарного Живоглота, генерал и полковник Станис Трастамара чуть улыбнулся глазами цвета стратосферы.
– Почему ты решил угнать «Эдем»?
– Ностальгия.
– Ты не удивлен, что тебя еще не убили?
– Я не думаю, что хоть один палач из СО расстреляет меня до того, как узнает номера моих счетов.
Вместо ответа полковник Трастамара щелкнул по одной из сенсорных кнопок, и на саркофаге за его спиной потухли огоньки. Тревожно запищало, над столом заметались оранжевые кривые.
– Еще есть удачные шутки в запасе? – спросил Трастамара.
Ван Эрлику показалось, что у него обесточили сердце.
– Включи! – заорал он. – Что ты делаешь! Сукин сын! Подонок! Ты…
Полковник улыбнулся и развел руками. Первую минуту ван Эрлик кричал и ругался. Вторую хрипел. На третьей минуте заплакал.
На четвертой минуте, когда оранжевые кривые превратились в красные, сенсор щелкнул снова.
– Или ты разговариваешь, или они умирают, – сказал Станис Трастамара.
Ван Эрлик молча кивнул. Горло его пересохло. Молоденький курсант подошел к нему сзади и поднес к его губам стакан с прозрачной жидкостью, которая с равным успехом могла быть водой, антифризом или сывороткой правды. Ван Эрлик пил, пока вода не потекла за ворот.
– Скажи «да».
– Да.
– Скажи – «да, сэр».
Ван Эрлик молчал. Полковник чуть усмехнулся. Его волосы казались отлитыми из вольфрама.
– Два года назад ты ограбил торговый конвой в секторе Роза. Груз принадлежал государственной компании. Возглавлял ее свояк министра торговли. Какова была реальная стоимость добычи?
– Четыре на десять в седьмой эргталеров, – сказал ван Эрлик.
– Свояк министра торговли заявил сумму убытков в четыре на десять в восьмой. Ты подтверждаешь, что он лгал?
– Это его дело. Я выручил за груз двадцать миллионов. Краденое вдвое дешевле.
– Полтора года назад ты ограбил поместье некоего Арковы, главы корпорации «Райлех». Больше всего в этом грабеже господина Аркову взволновала пропажа его коллекции бумажных книг дозвездной эпохи. Аркова знал, что император увлекается собиранием этих редкостей, и намеревался сделать ему подарок. Но книги пропали, а спустя два месяца губернатор Исхейи, старый враг Арковы, подарил императору коллекцию редких книг и получил для племянника выгодный заказ на отделку императорской яхты. Кто заказал тебе этот грабеж, Эйрик?
– Никто.
Полковник саркастически покосился на показания датчиков.
– Восемь лет назад при ограблении пассажирского лайнера «Спартак» ты лично всадил пулю в голову губернатору Тирры. После этого губернатором планеты стал его племянник За три недели до гибели губернатора племянник перевел на счет неустановленного владельца три миллиона эрг-талеров. После убийства – еще три. Во время захвата «Спартака» ты оставил в живых капитана, который чуть не разнес голову твоим людям, и убил губернатора Тирры, который не сопротивлялся. Кто заказал тебе губернатора, Эйрик?
– Губернатор Тирры был полковник наземных сил, оккупировавших Харит.
– Таких губернаторов была куча, а ты убил именно этого, Эйрик. Для грабителя ты неплохо встроен в систему элитных связей империи.
– Это вопрос описания, полковник Можно сказать и так: элита империи неплохо встроена в систему грабежа.
Полковник Трастамара молчал несколько секунд, присматриваясь к показаниям приборов.
– Хорошо. Так почему же ты заинтересовался «Эдемом»?
– Это третий по мощности корабль флота. Так говорили.
– Однако когда ты понял, что это лоханка, ты все равно его угнал?
– Было поздно менять решение.
– Кто дал тебе коды, удостоверения и допуски?
– Мой старпом Шеб Торок, убитый при штурме.
Свет был так ярок, что на глаза ван Эрлика навертывались слезы. Фиолетовые гляделки Трастамары даже не щурились. То, что для ван Эрлика было ослепительным светом, для митрийца, уроженца планеты с голубым солнцем, было доверительной полутьмой.
– Если ты знал все о системе охраны, почему ты не знал о состоянии корабля?
– В голову не пришло спрашивать.
– Ты знаком с психологией барров?
– Нет.
– Откуда ты знал, что барр, возглавляющий филиал, будет испытывать конфликт между уровнями долга? Что он будет раздавлен синдромом предателя?
– Я не знал, что филиал возглавляет барр.
– Почему за три дня до твоего визита с корабля по требованию верфи была снята охрана Службы Опеки?
– Откуда я знаю?
Курсант за спиной Трастамары с улыбкой указал своему шефу на какую-то из кривых на столе. Трастамара даже не взглянул на стажера.
– Смотри какая интересная вещь, – сказал полковник, – «Объединенные верфи» получили два на десять в девятой эрг-талеров. Потом еще полтора. Потом еще два. «Эдем» – самый дорогой корабль, построенный за пределами Императорских Эллингов. Рано или поздно корабль бы пришлось предъявить. Скандал был бы тот еще. А теперь никакого скандала нет. Где пять миллиардов? На «Эдеме». Где «Эдем»? Угнали враги.
Ярко-голубой свет, казалось, выжигал исподнюю сторону век. Вряд ли опытный палач Трастамара сделал ошибку и принял свою собственную световую норму за располагающий к беседе полусумрак.
– Ты пытаешься врать, чтобы не подводить деловых партнеров. А ты знаешь, что «Объединенные верфи» давно не принадлежат Нину Ашари? Их реальный владелец – принц Севир. Ты видал пневмокрепежник? Такую штуковину, которая выплевывает жидкие гвозди? Говорят, принц лично пробил этой штукой колени Ашари.
Смуглое некрасивое лицо ван Эрлика осталось совершенно неподвижным. Уголок заломленной брови чуть дернулся.
– Кто поручил тебе угнать корабль? Кто снабдил тебя кодами? Сколько ты получил за угон? От кого?
Рука Станиса Трастамары легла на крышку саркофага.
Эйрик наклонился вперед так стремительно, что полутонное кресло чуть не сдвинулось с места, а линии на столе заметались стайкой разноцветных колибри.
– Сделай милость, – сказал ван Эрлик, – поверни. Я – мертвец. Мои люди все мертвецы. Нас приговорили к смерти двадцать раз. Лучше умереть во сне, чем на стенде. Ты дурак, полковник. Тебе нечем меня пугать. Я купился один раз – я не куплюсь второй.
– А что ты сделаешь, чтобы они были живы?
Сердце ван Эрлика прыгнуло. Уже открывая рот, он понял, что его слова будут ошибкой. И что это та самая ошибка, к которой Трастамара шел с начала беседы. Все остальное – и саркофаги, и датчики, и нестерпимый, на грани пытки свет – было лишь антуражем. Декорацией. Пышным фоном, с помощью которого фокусник отвлекает внимание от того, что действительно происходит на сцене. И все же ван Эрлик договорил фразу до конца:
– А что ты можешь мне предложить?
Аристократ и полковник Службы Опеки наклонился к заключенному. Белые погоны плеснули серебром и светом.
– Голову принца Севира, – сказал Трастамара.
* * *
В медотсеке наступила тишина. Ван Эрлик покосился в угол, где, как выключившийся робот, сидел молоденький стажер. Полковник Трастамара посмотрел на ван Эрлика, потом на экран. Потом щелкнул кнопкой и снова прогнал записи датчиков.Воткнул в разъем чип и сменил режим. Стол разломился пополам; край его, опускаясь все ниже, почти коснулся колен заключенного. Теперь по столу текли двухмерные данные: финансовые проводки, тактико-технические спецификации и контракты на поставку оружия и оборонительных систем, которые должна была нести боевая платформа «Эдема».
– Я это уже видел, – сказал ван Эрлик.
– Знаешь, что самое удивительное? Это не липа. Пять на десять в девятой эргталеров не пропали. Казна перечислила их принцу Севиру. Принц Севир перечислил их производителям новейших и лучших систем вооружения. Тебе сказали, что ты должен угнать металлолом, чтобы скрыть пять миллиардов потравы? Ты угнал металлолом – и покрыл пять миллиардов смерти, которая ушла через принца Севира неизвестно куда.
Ван Эрлик молча смотрел перед собой. Тактические ракеты «Каскад» с гипербоеголовками «Борей-М». Сорок две пусковые шахты из двухсот восьмидесяти. Боекомплект – восемь тысяч четыреста ракет. Изготовлено «Объединенными верфями», монополистом в этом виде оружия. Естественно – монополистом. Локальный гиперпереход открыл Нин Ашари.
– Это подделка, – сказал ван Эрлик.
– Что ты думаешь о принце Севире, Эйрик?
– Он наследник императора, – сказал Эйрик.
Это был очень лаконичный ответ. Эйрик не сомневался, что датчики его дополнят.
– Он был главнокомандующим в войне с харитами. Это он заявил, что освободит людей от власти чудовищ. А потом приказал поджарить планету с орбиты. Он убил всех твоих друзей, Эйрик, и людей, и чужих, и он сделал это потому, что маленькая бескровная война должна была привести его на престол. Так как война оказалась не такой уж маленькой и совсем не бескровной, он до сих пор вместо престола сидит на Рамануссене.
Трастамара помолчал.
– Это проблема продолжительности жизни. Когда-то люди жили недолго. Человек рожал сына в двадцать и умирал в пятьдесят, и сын был почтительным сыном и верным учеником. Императору Теофану семьдесят четыре, и он бодр и здоров. Принц Севир не хочет ждать еще пятьдесят лет.
– Отдай императору меня и это разбитое корыто, и принцу Севиру придется ждать до следующего Большого Взрыва.
Полковник помолчал. Его фиолетовые глаза были теплыми, как жидкий азот. Крепкие руки с длинными аристократическими пальцами, – пальцами прямого потомка Живоглота, – лежали на столе совершенно неподвижно. Из-под смуглого запястья, унизанного кружками коммов, разбегались инверсионные следы вен.
– Ты знаешь, – сказал Станис Трастамара, – что шесть лет назад принц Севир стрелял в генерального прокурора? Генеральный прокурор расследовал исчезновение племянника императора, и так как принцу Севиру не понравились предположения прокурора, он зашел к прокурору во время коллегии и стал стрелять по ногам. Прокурор прыгал, принц стрелял, а зрители побежали прочь, и по итогам этой стрельбы император уволил прокурора. Что с того, что я покажу эти бумаги? Пять на десять в девятой эргталеров? По нынешним временам – пустяк. Я Трастамара, а он – сын императора. Меня бы сдали на биочипы. Но если ты выяснишь, что происходит на Рамануссене, и привезешь доказательства, то на биочипы сдадут принца Севира. С властью не шутят. Император простит сыну все. Позорную войну, украденные миллиарды, пропавшего племянника, Нина Ашари, которому в тюрьме вогнали гвозди в колени, чтобы он отдал сюй холдинг, и танцовщиц, которым эти гвозди вгоняют в колени просто так, от скуки. Но вот покушения на трон он не простит.
Эйрик ван Эрлик молчал. Станис Трастамара откинулся в кресле – а потом вдруг одним щелчком отключил систему контроля. Захваты расхлопнулись. Эйрик молча стал растирать затекшие запястья. Полковник пробежал пальцами по сенсорной панели, половинки стола встали вертикально, прилепились друг к другу и втянулись в бронированный пол. Теперь опекуна и пирата ничего не разделяло. Ван Эрлик мог вытянуть руку и дотронуться до алого трилистника над сердцем. Фиолетовые глаза глядели прямо в душу.
– Ты знаешь, – спросил Трастамара, – как я стал начальником Оперативного Штаба? Это знают только трое. Теперь ты будешь четвертый. Это произошло шесть лет назад. На Митре. Я сидел в ресторане с друзьями, когда на комм поступил срочный вызов. Звонил глава Службы, светлейший Ассен Ширт. Он потребовал, чтобы я немедленно приехал во дворец принца Севира. Я приехал и увидел, что принц, совершенно пьяный, сидит и смеется. Перед принцем на ковре лежал труп. Труп мальчишки четырнадцати лет, а в соседней комнате лежали еще два трупа: брат мальчишки и их отец, принц Бает. Да-да. Племяник. Тот самый. Ассен Ширт был белый, как молоко. «Что скажешь?» – спросил меня Севир. Он все время смеялся. «Нет трупа – нет и преступления», – сказал я. «Ну и займись», – сказал Севир. Трупы никогда не нашли. Я стал начальником Штаба и получил вот эту медаль. Я ее с тех пор всегда ношу. Как напоминание, за что получают медали. Когда ты вернешься с Рамануссена, ты получишь своих людей живыми и невредимыми.