Латынина Юлия Леонидовна. Нелюдь

   Это был довольно странный экипаж из рас, не похожих ни разумом, ни обычаями, ни биологией. Объединяло их только одно: если присмотреться, видно было, что у человека под расстегнутым воротничком комбинезона роится серая дымка, и такая же дымка иногда появлялась сквозь перья баррийца.
   – Команда на отстыковку не проходит, – доложил командир штурмовой группы.
   – Почему?
   – Челноки мертвы. Комп заработал единственный раз. На нем появилась надпись, что если мы не уберемся прочь, то управление откажет по всему эсминцу.
   – Блеф!
   – А космоатмосферник тоже в блеф врезался?
   Человек повернулся к штурману.
   – Сообщи им, что нам надо всего лишь похоронить своих людей. Что мы извиняемся за беспокойство.
   С клубкового тела локра соскользнуло несколько чешуек. Просыпавшись на панель управления, чешуйки подхватились, слепились в клубок поменьше и зашныряли по клавиатуре.
   – Скажи им, – продолжал человек, – что мы – враги принца Севира. Что нам нужно оружие, чтобы победить его. Враг моего врага – мой друг!
   На экране внезапно вспыхнули строки:
   – У Детей Плаща нет друзей. У Детей Плаща есть лишь Плащ. Ваш корабль опознан, Верховный Брат. Улетайте.
   Верховный Брат Плаща медленно повернул голову.
   Его штурман оплывал в пилотажном кресле, принимая удобную шарообразную форму. Отдаленные части тела сбились в кучку на панели управления.
   – Ты запомнил тех, кто был на катере?
   На главном экране медленно проступили три изображения. Девятилетний мальчик с ониксовыми глазами. Высокий подросток с военной выправкой и холодным взглядом спецназовца или преступника. Смуглый темноволосый человек лет тридцати пяти с изломанной бровью и улыбкой теплой, как реликтовое излучение.
   – Первых двух нет в банках данных, – сказал штурман, – третий – Эйрик ван Эрлик. Уроженец Харита. В возрасте девятнадцати лет командовал корветом «Томия», нанесшим смертельные повреждения флагману Флота Вторжения. Был объявлен военным преступником. Занялся пиратством. За голову его назначена награда в два на десять в восьмой эргталеров. Согласно неподтвержденным сведениям, пять дней назад Эйрик ван Эрлик был уничтожен спецгруппой «Алайя», которой руководит один из заместителей начальника Службы Опеки, генерал Чебира. Согласно другим неподтвержденным сведениям, Эйрик ван Эрлик три дня назад угнал из орбитальных доков Аркуссы дредноут «Эдем». Всего зафиксировано восемнадцать случаев сообщений о гибели Эйрика ван Эрлика.
   – Ну что же, брат. – сказал человек, – если коренные уроженцы планеты отказываются говорить с нами, быть может, мы можем побеседовать с их приемным сыном? Ты засек след?
   – Да, брат, – ответил локр, – курс – внутренние области сектора Чаши, предположительно – они полетели на Лену.
 

* * *

   После разговора вроде того, который полковник Трастамара имел с собственным начальством, большинство сотрудников Службы Опеки, да и не только ее, заторопились бы в столицу.
   Ибо кого бы ни вышибли из вакуума в секторе Розы – зазевавшегося контрабандиста с фальшивым транспондерным кодом, один из фрегатов ван Эрлика или просто раздолбали пустой корабль, имитируя успешный бой за приз в двести миллионов эргталеров, – ясно было, что генерал Чебира всерьез настроен их получеть.
   Но полковник Трастамара не был озабочен такими частностями. Фрегат «Астарта», находящийся в подчинении Оперативного Штаба Службы Опеки, оставался возле Аркуссы, и подчиненные полковника снимали показания со всех свидетелей угона «Эдема» и, что еще важнее, со всех камер слежения, запечатлевших лицо «коммодора Аоко», руководившего пиратами.
   Обвинений никому пока не предъявляли, тем более что руководитель филиала, барр Аристарх Фор, покончил с собой раньше, чем Служба Опеки успела подобрать спасательный бот. Барр сплел когти и разорвал себе горло, проделав это с соблюдением всех причитающихся церемоний на глазах трех шокированных техников, засунутых вместе с огромной птицей в космический фоб объемом четыре кубических метра. Перед смертью барр прочел трем бедолагам длинную лекцию о чести и достоинстве, и, как заметил один из слушателей, «говорил-то он вроде по-нашему, но я ни черта не понял».
   Полковник Трастамара, один в каюте, как раз изучал эту самую речь, когда над дверью зашелестел звонок. Лепестки ее разошлись, и в каюту вошла майор Син, как всегда безупречно подтянутая, высокая, с короткой мальчишеской стрижкой и едва заметным ароматом летних фиалок.
   – Медицинская сводка ван Эрлика, сэр! – доложила майор Син, кладя на стол чип.
   Трастамара поморщился. Стандартные методики требовали регистрировать допрос на трех уровнях – вербальном, визуальном и физиологическом. Результаты сводили в таблицы, загоняли в память, снова сводили в таблицы и снова анализировали. На один допрос приходилось пятнадцать рапортов. Полковник Трастамара не очень-то любил эти рапорты. После операции на Ондайе родилась мрачная шутка, что праправнук Живоглота предпочитает допросам расстрел, дабы не отягощать душу писаниной.
   Анализ ответов ван Эрлика полковника интересовал меньше всего: он не стремился вытянуть из пирата правду, он хотел завербовать его.
   Майор Син вставила чип в один из разъемов стола и доложила:
   – Аппаратура наблюдала за состоянием ван Эрлика в течение трех периодов времени. До допроса нейронаручники передавали данные на стационарный носитель. Во время допроса съем информации шел по семи параметрам – от уровня химии клеток до скрытых моторных реакций.
   – Ну?
   – Взгляните сами, сэр.
   Поверхность стола полыхнула ворохом кривых.
   – Вот здесь. Здесь. И здесь, – точеный палец Родай Син указывал узловые точки. – Это совсем незначительные отличия. Практически – у границ нормы.
   График мигнул и переменился снова.
   – Это график со штаммом Венора. Как видите, вначале реакция не отличается от реакции обычного человека. Кривая Веноры. Пик. Паралич дыхательных мышц. Вот – здесь он пытается дотянуться до кнопки. Потом ему вводят нейтрализатор. А вот здесь – посмотрите. Это произошло через пять минут после вашего разговора. Его печень начинает вырабатывать белок, подавляющий «Венору». А еще через полчаса этот белок начали вырабатывать его лейкоциты.
   – То есть он сейчас вне опасности? – тупо спросил Трастамара.
   – Сэр. Я не понимаю, каким образом иммунная система человека может начать вырабатывать белок, уничтожающий специально сконструированный ретроштамм.
   Полковник молчал минуты полторы. Потом вызвал мостик.
   – У нас есть пеленг на ван Эрлика?
   Мостик отозвался в том смысле, что последний сигнал был засечен с Харита, а потом челнок снова ушел в гипер. Предположительно – в направлении Альтайи или Лены.
   – Мы улетаем, – сказал Трастамара, – прыжок по готовности.
   – А Рамануссен? – спросила майор Син.
   – Мы переходим к плану «соло».
   – Но…
   – Майор, я правнук Живоглота.
   – Это не дает вам права жертвовать…
   – Родай, – перебил ее Трастамара, – я правнук создателя Медеи.
   Майор Син молча кивнула.
 

* * *

   Восьмилетний мальчик по имени Денес сидел на песчаной дорожке в парке Пяти Тысяч Героев. Розовые и белые цветы – продукт генетических экспериментов – расстилались вокруг, вились над дорожкой, спускались вместе с песчаной полосой к пруду, из которого белой молнией взлетала стрела памятника.
   Денес смотрел на орхидею, качавшую перед ним головкой. У орхидеи, выросшей в условиях легкой гравитации, были огромные пурпурные лепестки, усыпанные бархатной пыльцой тычинки и сиреневый, скрученный, как бараний рог, пестик. Денесу не нравились пурпурные лепестки. Слишком агрессивно. Как будто не цветок, а флаг.
   Мальчик протянул руку. Его пальцы сомкнулись на стебле цветка. Со стороны могло даже показаться, что пальцы нырнули в глубь стебля так же легко, как кошачий язычок ныряет в мисочку с молоком.
   Послышались шаги, и на садовую дорожку вышел Чеслав. Молодой стажер был в белой полупрозрачной рубашке и в белых же брюках, которые Эйрик вчера заказал по кредитке. Брюки были из того же псевдоживого материала, из которого делали погоны сотрудников Службы Опеки, и Чеславу было так неуютно, как будто он надел погоны на задницу. Он никогда не носил таких дорогих вещей. Кроме того, он хорошо понимал, что деньги на эти брюки получены предателем человечества путем грабежа.
   Чеслав улыбнулся мальчику и сел перед ним на дорожку.
   – Что, Денес, – красиво?
   – Не знаю, – ответил Денес, – мне кажется, что белые цветы все-таки лучше.
   – О чем это ты?
   – Вчера они были белые, – мальчик указал на роскошные плети цветущих орхидей. – Но пришел такой большой человек, которого зовут господин Эрад, и сказал, чтобы они были красные, и другие люди выкопали белые цветы и посадили красные. Я думал, что, как только он это скажет, цветы станут красными. А они не стали. Почему?
   – Потому что губернатор не может превращать цветок из белого в красный по своему желанию, вот почему, – сказал Чеслав.
   – А почему люди стали пересаживать цветы?
   – Потому что они слуги губернатора.
   – А что значит – губернатор?
   – Это значит, что любой человек на планете должен его слушаться.
   – А кого слушается губернатор?
   – Генерала сектора.
   – А генерал сектора?
   – Императора. Император выше всех людей, Денес.
   – А генерал сектора сильнее губернатора, да?
   – Да.
   – Значит, – спросил Денес, – если генералу сектора надо поменять цвет орхидей, ему не надо отдавать приказаний слугам, так?
   – Нет, – сказал Чеслав и стряхнул с брюк раздавленный стебелек травы, – ни один человек не может вот так вот, силой мысли, взять и изменить цвет орхидеи.
   – А император может?
   – Нет. Император такой же человек, как другие.
   – Но ты сам сказал, что император выше всех людей. Как можно быть выше и таким же?
   – Я имел в виду, что все приказания императора должны исполняться.
   – Но почему они должны исполняться, если он такой же человек, как и все другие?
   Молодой стажер Службы Опеки улыбнулся.
   – Потому что люди несовершенны, Денес. Есть люди, которые лгут, крадут и убивают. И надо, чтобы кто-то говорил, что людям можно делать, а что нельзя. Чтобы кто-то устанавливал нормы добра и зла.
   Денес задумался.
   – Я не понимаю, – сказал Денес, – ты сказал, что люди несовершенны и что император как все люди. Как же можно, чтобы нормы добра и зла определял кто-то несовершенный? А вдруг он определит их неправильно?
   – Знаешь, Денес, лучше прекратить этот разговор. Он слишком сильно смахивает на государственную измену.
   Голос ребенка был все так же тих и спокоен.
   – Что значит государственная измена?
   – Обсуждение вещей, которых не должно обсуждать!
   – Но, Чеслав, ведь мы как раз и обсуждаем самую важную вещь об императоре! Если ее нельзя обсуждать – разве это не является доказательством как раз того, о чем я говорил: что несовершенный император неправильно определил то, что можно, и то, что нельзя?
   – Слушай, Денес, тебе восемь лет. У тебя были странные воспитатели – но неужели они никогда не говорили тебе: «нельзя»? Или: «Это чужое»?
   – Нет, – сказал Денес, – у нас нет чужого.
   Стажер открыл рот и закрыл его. У харитов не было чужого. У них было только свое и ничье. И собственности у них не было. «Они сделали людей своей собственностью!» – объяснил генерал Чебира, когда начал читать курс.
   – Ну хорошо. Ну а вот если бы они – не хотели, чтобы ты, скажем, купался у водопада, а ты бы все равно выкупался – такое было?
   Однажды ночью Чеслав на спор с приятелями отправился прыгать с плотины в Ичане. Фокус был в том, чтобы преодолеть три возведенных вокруг объекта рубежа безопасности, обмануть видеошары, а потом спрыгнуть в реку с высоты в триста метров. Выигрывал тот, кто использовал меньше всех антигравитационных патронов. Переполох был тогда жуткий. СО искала диверсантов месяц.
   – Было. – обиженно сказал мальчик, – но мне не дали искупаться. Меня поймали у самой воды.
   Чеслав почувствовал легкое раздражение.
   – Но понимаешь, человеческое общество устроено так, что оно не может всегда ловить своих членов у самой воды. Зато оно может поймать искупавшегося и… ну, допустим, заставить его неделю драить сортир зубной щеткой. Люди не могут предотвращать все преступления. Они умеют их только наказывать. Власти же не всевидящие!
   – Разве нельзя устроить власть так, чтобы она была всевидящей?
   Чеслав стряхнул еще одну травинку. К его досаде, они так и липли к брюкам. Травинки были переливчатого серо-зеленого цвета, и когда он пригляделся к ним, то увидел, что они украшены гербом империи. Так было задумано. Каждая травинка в парке должна была напоминать посетителям о подвигах героев и величии империи; свыше пяти миллионов эргталеров ушло на исследования, свыше семи миллионов – на ежегодный уход за парком. К сожалению, как вчера объяснили Чеславу охранники, невежественные посетители топтали траву и писали свои имена на памятнике, и когда губернатор расширил свою резиденцию, парк пришлось закрыть для народа.
   Теперь парк Пяти Тысяч Героев могли посещать только гости губернатора.
   – В разные времена люди устраивали власть по-разному, – сказал Чеслав. – Были, например, времена, когда правителей избирали из богатых людей. Обычно богатые избирали самых богатых. Они принимали решения, обязательные для всех остальных. Это называлось олигархия. Но эти люди принимали решения, которые были выгодны богатым и невыгодны бедным. Богатые богатели, а бедные становились бедней, и в конце концов такое общество погибало потому, что во время войны бедные не хотели погибать за богатых.
   – Эти богатые люди были очень глупы, – сказал Денес, – они должны были избирать правительство из всех. А не только из себя.
   Чеслав был рад, что полгода назад он прослушал дополнительный курс Основ Истории Общества. Курсанты редко выбирали дополнительные курсы. Свободное от учебы время они проводили в барах. Они считали, что для того, чтобы опекать общество, достаточно иметь погоны. Но Чеслав всегда полагал, что для того, чтобы опекать общество, надо знать, как оно устроено.
   – Такие правительства тоже были, – сказал Чеслав. – При них принимали законы, которые нравились большинству. Но так как большинство человечества во все времена состояло из лентяев, такие правительства в конце концов начинали принимать законы, которые отдавали лентяям все то, что заработали трудолюбивые люди.
   – Это не очень умно, – сказал Денес.
   – Кроме того, такие правительства очень плохо справлялись с кризисами. Как только им угрожала война или кризис, они спорили вместо того, чтобы действовать, и к тому времени, когда разные партии договаривались друг с другом, война оказывалась проиграна. И когда разразилась Великая Война, ее выиграл человек, который командовал войсками единолично.
   Чеслав помолчал и показал вдаль, на серебряную стрелу, взмывающую из озера.
   – Семь эсминцев, два корвета и торпедоносец «Запад» с общим экипажем в четыре тысячи девятьсот девяносто семь человек атаковали Лену только для того, чтобы отвлечь силы противника и чтобы крошечный десантный катер с тремя офицерами мог доставить на ее поверхность смертельный вирус, и каждый из этих пяти тысяч знал, что идет на смерть. Они сделали это ради императора и человечества. Пять Тысяч Героев погибли, а император победил. И с тех пор мир процветает, потому что только император соединяет в своем лице чаяния всех и только он может позволить себе не слушать ни богатых, которые хотят ограбить бедных, ни бедных, которые хотят ограбить богатых.
   – Но если он не слушает ни богатых, ни бедных, кого же он слушает, кроме самого себя? – спросил Денес.
   Молодой стажер вздохнул про себя и подумал, что учителя ребенка были чудовищами. Если бы вместо чудовищ он учился у генерала Чебиры, ему бы быстро отбили охоту задавать такие вопросы.
   Чеслав встал с травы и заметил, что на его белых брюках не осталось ни пятнышка. Было неприятно думать, что по такой же технологии, по которой делают вечно чистые погоны, люди с толстым кошельком могут сделать вечно чистые штаны и попирать своей задницей траву с гербом империи.
   Герб империи создан не для того, чтобы садиться на него задницей. Герб империи создан для славы и смерти.
   – Знаешь, Денес, – сказал стажер, – давай погуляем по городу. Ты видел когда-нибудь неразрушенный город? Я только переоденусь, и мы пойдем.
   Через минутут Чеслав скрылся за поворотом дорожки.
   Мальчик продолжал сидеть, не шевелясь.
   Нет, белые лепестки определенно красивей. Мальчик поднял руку, и его пальцы сомкнулись со стеблем цветка.
   Как же сделать лепестки – белыми?
   Орхидея начала медленно менять свой цвет.
 

* * *

   Эйрик ван Эрлик покинул резиденцию губернатора Эрада Тареты еще затемно. Весь день он бесцельно бродил по городу, заныривая в маленькие магазинчики и пересаживаясь с одного флайера на другой; в одном магазине он сменил одежду и обувь, в другом воспользовался общественным коммом.
   Дело шло уже к вечеру, маленькое зеленое солнце заваливалось за кружева небоскребов, и на востоке поднимался бледно-салатовый круг отражателя. Эйрик ван Эрлик, в оранжево-желтой рубашке, просторных брюках и сандалиях на босу ногу, вышел из наземной машины на пригородной улочке, забранной с обеих сторон в глухую броню заборов, над которыми цвели синие и фиолетовые деревья.
   Калитка, к которой он подошел, немедленно распахнулась: за ней стоял высокий человек лет шестидесяти. Его седые волосы и необыкновенно гладкое лицо заставили бы любого заподозрить, что обладатель лица совсем недавно побывал в руках специалиста по травматической регенерации.
   Ван Эрлик и хозяин дома обнялись, и хозяин приветливо улыбнулся, обнажая крепкие белые зубы.
   – Ты выполнил мое поручение?
   – Он придет.
   – А вещь, которую я просил?
   Хозяин дома молча подал ван Эрлику белую пластиковую коробочку. Тот сунул ее в карман и шагнул внутрь.
   – Еще что-нибудь?
   – Да, Сури. Полное обследование организма. На имплантаты.
   Сури кивнул и молча повел ван Эрлика за собой в глубь дома.
   Через пятнадцать минут пират встал с кресла, отцепляя от тела последние датчики.
   – Ну что?
   Ассистировавший Сури лаборант молча подал Эйрику распечатку.
   Метапластмасса в правом локтевом суставе, чужеродная органика в сердце, композитные сплавы в районе бедра. Ничего нового. Старый список – наследие всех переделок, в которые ван Эрлик когда-то попал, включая ту, первую, пятнадцать лет назад, когда корвет с разнесенными вдребезги двигателями рухнул на поверхность Харита.
   Полковник Станис Александр Рашид Трастамара не засунул в него ничего. Не считая «Веноры».
   – Имплантатов не выявлено. Однако у тебя что-то странное с кровью, Эйрик. И с иммунной системой. Я могу взять для анализа пункцию костного мозга.
   – Не надо, – отказался ван Эрлик.
   Одевшись и осторожно погладив в кармане белую коробочку, ван Эрлик покинул дом.
   Минуты через три он входил в общий зал небольшого ресторанчика, смежного с задней стеной особнячка Сури.
   Ресторан был невелик и, подобно многим дешевым забегаловкам, пытался скрыть это фальшивой голостеной, изображавшей огромный балкон, выходящий в залитый ночными огнями парк. Судя по тому, что голограмма была сильно сдвинута в фиолетовую часть спектра, ресторанчик предназначался в основном для крийнов.
   Ван Эрлик как раз задумался над тем, стоит ли ему ограничиться только жареной кенафкой или заказать еще и суп из альтусий, когда кто-то опустился на стул напротив.
   Ван Эрлик поднял голову и увидел Чеслава. Полные губы подростка были твердо сжаты, серые глаза глядели словно в прицел. Высокий, худощавый, в новой дорогой одежде, с гибкими движениями тренированного бойца, он походил на избалованного сына наркоторговца или губернатора.
   – Любишь крийнскую кухню? – спросил ван Эрлик. – Советую заказать ротату и шнасс.
   Чеслав с облегчением последовал его совету.
   Официант-крийн, неслышно возникший за их спинами, принялся сгружать с мерцающего подноса горшочки и тарелки со снедью. Собственно, подноса не было – было силовое поле, угасавшее по мере уменьшения числа тарелок и наконец погасшее совсем.
   Ротата оказалась чем-то вроде непроваренной древесной коры. Когда прибыл шнасс, Чеслав поковырялся палочкой в тарелке, пытаясь определить составляющие вони, и спросил:
   – Это что, личинки жука-навозника?
   – Да. – сказал ван Эрлик, – у крийнов они деликатес. Они выдерживают их на солнце десять дней, чтобы они как следует протухли, а потом лепят из них котлетки. В качестве скрепляющего фермента они используют собственную слюну. Они пережевывают личинки во рту, а потом отрыгивают их и заправляют маслом.
   Чеслав посмотрел на тарелку своего собеседника, где дымилось что-то восхитительно прозрачное, с острыми рыбьими костями, торчавшими наружу, и запахом курицы, и принялся за шнасс. На курсах выживания их заставляли есть даже дерьмо барров.
   В заключение им принесли кофе, налитый в суповую тарелку.
   – Сэр, – спросил официант-крийн ван Эрлика, – вам не понравилось?
   – Все замечательно, – сказал Эйрик.
   – Просто я заметил, что на вашей тарелке много костей, – сказал официант и одобрительно покосился на пустую тарелку Чеслава.
   – Люди не едят кости, – объяснил Эйрик. Последним официант принес блюдечко, на котором горкой лежали темно-серые камушки.
   – Гравий для заточки задних зубов, – сказал официант и гордо удалился.
   – Зачем вы меня вчера оставили на ужин? – спросил в упор Чеслав. – Вам хотелось поставить под сомнение мою верность императору, да?
   Ван Эрлик пожал плечами.
   – Губернатор одной планеты просит напасть на другую. Он же не просит нападать на императора? При чем тут верность империи?
   – При том, что это война! «Эдем» может разнести целую планету, и губернатор Тарета не поставил никаких ограничений!
   – Это война, – сказал Эйрик ван Эрлик, – но сектор, которым правила Маргарита Тарета, был слишком велик, и император Валентин намеренно раздробил его. А потом его наследник нарочно стравил родственников друг с другом, чтобы они не объединились против императора. Император не сочтет орбитальную бомбардировку Альтайи изменой. Он сочтет ее необыкновенно удачным продолжением своей политики.
   – Вы враг императора, – сказал Чеслав, – а рая на земле никогда не было.
   – Был, – отозвался Эйрик. – Я провел там девятнадцать лет. Потом я шлепнулся о его поверхность. Наши компенсаторы взорвались еще до входа в атмосферу. Мы сыпались на планету по частям. Нас было семнадцать человек. Выжил только я.