Страница:
– Один я, что ли? Сема отхватил золотой перстень в полпуда весом!
– Кто подумает, что золотой? Я говорю – позолоченный. – Сема со счастливой улыбкой любуется перстнем.
– Вообще монеты утекают. Свистят между пальцев! – печалится Сеня.
Вздыхает и Илья:
– Брали – казалось, гора. Прям крылья выросли! Поделили – уже не то. А на сегодня вообще… Эхма, какой был рюкзачок!
– Рюкзачок на антресолях лежит, – небрежно роняет Марат. – Достать нетрудно.
На минуту воцаряется молчание, приправленное страхом.
– Или идите работать. Либо – либо.
– Нет уж, баста! – выражает общее мнение Сема.
– Есть один универмаг, – задумчиво говорит Сеня. – Тоже до того удачно стоит!..
– Нет! – обрывает Марат. – Повторяться не будем!.. Это скучно, – рисуется он. – Я, други, лишусь главного удовольствия на белом свете – придумывать блестящие преступления!
– Хозяева! Дегтяревы! – стучит офицер в калитку. – Есть кто?
– Иду-у! – появляется немолодая приветливая женщина в платье с закатанными рукавами. – Вечер добрый! Какая до нас нужда?
– РайГАИ, – представляется офицер. – Надо посмотреть мотоцикл. Владелец дома?
– Вася-то? – говорит женщина, отпирая калитку. – Уж второй месяц в командировке, в Тюмень послали.
– Без него кто-нибудь пользовался мотоциклом? – спрашивает Томин.
– Никто. Стоит себе.
– Это точно?
– А кому? Младший мой на флоте, еще год службы. А старик и на работу пешком и с работы пешком. Считает – полезней…
Томин, но уже с другим офицером ГАИ взбирается по крутой и неровной тропе.
– Как только он здесь ездит!
– Вдовенко, товарищ подполковник, не он, а она, – улыбается офицер. – Кстати, призер мотогонок по пересеченной местности. Для нее этот косогор – пустяк!
Вдовенко они застают возле «ижа» в полной спортивной экипировке.
– С добрым утром!
– Ой! – девушка снимает шлем. – Еще чуть-чуть – и укатила бы на работу. Я где-то что-то?..
– Надеюсь, нет, – успокаивает Томин. – Где были вы и мотоцикл в субботу, двадцать восьмого числа?
– Уф! – смеется девушка. – Чистое алиби! Подружку замуж выдавала. Ехала впереди свадебной машины вроде эскорта – в цветах и лентах!
– Координаты подружки, извините, обязан записать. – Томин вынимает блокнот.
Третий владелец проверяемых мотоциклов, хоть и живет на селе, вид имеет столичный. Молод, любезен, уверен в себе.
– Двадцать восьмого? – переспрашивает он. – Скажу. По графику дежурил другой врач. Но с утра меня тоже вызвали на ферму – ЧП… Думаю, наши ветеринарные нюансы ГАИ не интересуют?
– Ветеринарные – нет, – подтверждает офицер ГАИ.
– А вернулись с фермы? – спрашивает Томин.
– К ночи.
– Пока вы были заняты, кто-нибудь мог позаимствовать мотоцикл – на время?
– Ни в коем случае! Пойдемте, покажу замок.
– Придется с ними беседовать отдельно. – Пал Палыч обращается к собравшимся: – Товарищи, приносим извинения за то, что вас вызвали. Но разыскивается человек, в записной книжке которого значатся номера ваших телефонов.
В комнате возникает говорок.
– Да-да, знаем, вас уже беспокоили. И все же рассчитываем на помощь… Нет ли у кого родственников и знакомых в районе Селихова?
На его призыв реагируют пожилой, интеллигентной наружности мужчина и старушка в платочке, явно из сельских жителей.
…Пропуская вперед интеллигентного мужчину, Пал Палыч входит в свой кабинет со словами:
– Да, взяли выручку за половину субботнего дня… Итак, мы имеем два совпадения: ваш телефон в книжке преступника и знакомые – в самом Селихове?
– Рядом. Гм… Я определенно угодил в переплет.
Знаменский достает бланк.
– Давайте официально: фамилия, имя, отчество?
– Никитин Николай Митрофаныч.
– Должность, место работы?
– Да собственно… я академик.
Авторучка Пал Палыча замирает.
– Ну обыкновенный академик. Не случалось допрашивать нашего брата?
– Нет, Николай Митрофаныч. Простите великодушно, что казенной повесткой… Оторвали от дела…
– Небольшая отлучка науку не погубит. Валяйте, допрашивайте с пристрастием! Только телефона своего я уж давно никому не даю, этим ведает секретарша.
– Вот фотокопия странички. Вы почему-то на букву «Ц».
– А-а, телефон дачный… Н. М. Никитин… нет, Никитина – тут закорючка на конце. Нина Митрофановна Никитина. И почерк определенно ее.
– Номер-то зарегистрирован на вас… Значит, ваша сестра?
– Да. И полагаю, логичней обратиться к ней.
– Безусловно, Николай Митрофаныч! Мы так и сделаем. Еще раз: извините.
– Подвиньте мне аппарат, – прерывает Никитин. – Экий вы церемонный молодой человек! – Он энергично крутит диск, набирая номер.
Окончив разговор, академик кладет трубку:
– Основное вы, наверно, уловили?
– Да, «Ц» означает цветы! – Пал Палыч взбудоражен открытием. – Это может дать совершенно новый толчок!
– Однако сестра не может указать никого конкретно.
– Я понял. Но произошло это именно на выставке цветов?
– Да. Она участвовала с астрами собственной селекции и раздавала семена. Причем с условием сообщить что-то насчет сортовых признаков. Отсюда номер телефона, которым Нина снабжала людей…
А старушка в платочке плотно сидит напротив Томина и так и сыплет:
– Еще пиши: две племянницы, Таисья и Шура. У Таисьи муж Евгений, а у сестры его, стало быть у Елены, – две дочери, старшая, пиши, в Краснодоне…
– Секундочку, Татьяна Егоровна!
– Ну?
– Больно велика у вас родня. В Селихове-то кто из них проживает?
– А сватья моя, восемьдесят лет стукнуло.
На столе у Томина звонит телефон.
– Да, Паша… Да ну?! Прелестно, беру на вооружение! – Хлопнув трубку на рычаг, он – весь ожидание – подается вперед и спрашивает: – Татьяна Егоровна, вы цветы разводите?
– Цветов не вожу, с огородом трудов хватает. Овощ я вожу огородную, смолоду рука на землю легкая. Особо петрушка у меня знаменитая. Толстая, сахарная, кто сажает – не нахвалится!
– И к вам обращаются за семенами?
– А то как же! Ведь не петрушка – княгиня!
Со всеми остальными вызванными беседуют другие сотрудники.
В кабинете, куда входит Знаменский, молодой лейтенант порывается встать, Пал Палыч его удерживает.
– Пароль «Цветы» срабатывает, товарищ подполковник. – Он подает заполненный лист, который Пал Палыч быстро просматривает.
– Замечательно! – Он присаживается против женщины, с которой здесь разговаривают. – Попробуйте расшифровать еще что-нибудь. Вот хотя бы: «К-45. Бент. англ.».
– Бентамки это английские. Куры изумительной красоты! Сама мечтаю завести.
Разрешаются и прочие загадки записной книжки.
– «Зел. вел. на № 8», – зачитывает пенсионного возраста мужчина и поднимает глаза на Томина. – Я думаю, «Зеленый великан» – сорт парниковых огурцов. А на номер восемь… вероятно, обмен на что-то, любители часто обмениваются.
– Огурец?! – крутит головой Томин. – А я-то мучился! Ну а если я вам скажу: «Привет, оч. хор., 20 штук»?
– Беру немедленно.
– Берете?
– Еще бы! «Привет» – это сказочный крыжовник!
– Ну, спасибо! Сегодня наконец усну спокойно.
– Вот намешано в человеке: любитель растений и взломщик касс…
– И что? Один пропьет-прогуляет, а он вложит в дело. Новую теплицу построит. К Восьмому марта вырастит миллион алых роз. Хозяйственный такой негодяй.
Пал Палыч не откликается.
– Зинаида! – машет Томин.
Кибрит присоединяется к ним со своим подносом.
– Дела? Настроение? – оглядывает она друзей. – Об окурках заключение готово. Все три оставлены одним человеком. И есть маленькая новость о вашей перчатке.
– Ну-ну? – сразу оживляется Пал Палыч.
– На внутренней поверхности полно микроскопических следов разных красок – клеевых, масляных и прочих. Специально исследовали время их образования: примерно год назад.
– То есть… он маляр?
– Скорей всего, да.
– Итак, двое: садовод и маляр, – удовлетворенно говорит Томин.
– Напоминаю, оба скрылись с места преступления на мотоцикле. Ищешь мотоцикл?
– Уже сорок три штуки на моем счету, Паша. И сорок три хороших человека, которых не в чем заподозрить! Если б хоть Зинаида помогла…
– Чем, Шурик? У меня лишь краешек протектора. Судя по рисунку, шины старого образца, давно не менялись…
– Ты случайно гуляешь мимо научно-исследовательского института, где раньше работал. Попадется знакомый – что?
– Поздороваюсь?
– Умница. И не забудь обрадоваться встрече.
Илья преданно кивает.
На противоположной стороне улицы высится солидное здание учрежденческого типа.
– Видишь, на первом этаже три окна с решетками?.. Это касса, – говорит Илья вполголоса.
– Вижу, только пальцем не тычь.
Илья от соблазна сует руки в карманы.
– Рядом парадный вход, – продолжает он.
Марат останавливается и закуривает, искоса рассматривая помпезные двустворчатые двери.
– Неужели не заделан наглухо?
– Им сроду не пользовались. И ворота во двор… вбили три гвоздя и думать забыли. Пара пустяков отогнуть.
– Сколько на белом свете глупости, Илюша! – восхищается Марат. – Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.
– Если точно, то четыре. Снаружи войти – не войдешь. Но оттуда выйти – запросто.
– А это главное – быстро выйти. На боковую улицу. Четыре гвоздя!.. При условии, что ты верно сосчитал.
– Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.
– Кто посылал?
– Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель. Он за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.
– Пошли назад. И как она протекает – эта финансовая акция?
– Приходишь к двум часам. Очереди никакой, у кассирши все готово. Заберешь конверт с деньгами, распишешься и топай. Марат… Ты правда надеешься взять?
– Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, – он касается лба.
– Эхма! Если б взять, так это… прикинуть страшно, сколько… – захлебывается в волнении Илья. – Докторов, кандидатов штук двести… и остальные, может, тысяча человек… И у всех оклады…
– Тысяча двести человек вкалывают полмесяца – двенадцать рабочих дней. Двенадцать умножаем на восемь часов, – бормочет Марат, – это девяносто шесть часов. И на тысячу двести… это сто тринадцать тысяч двести человекочасов.
Илья слушает раскрыв рот.
– Вы возьмете кассу втроем за двадцать минут – это примерно ноль девять человекочаса. И во сколько ж раз вы окажетесь умней докторов-кандидатов? Сейчас посчитаем… Округленно – в тридцать семь тысяч семьсот шестьдесят раз!
– Потряска! – Неизвестно, что потрясает Илью: сама цифра или легкость, с которой без клочка бумаги проделаны вычисления.
– Помнится, ты возил на территорию оборудование? – Илья кивает. – Машины проверяют?
– На выезде.
– На въезде – нет?
– Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.
– Слава, слава дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь! – Они как раз проходят мимо парадного подъезда.
– Но въехать-то…
– Зачем же я расспрашивал об этом шофере с детьми, как думаешь?
– Марат, ты гений!
– Не исключено.
– Довольно регулярно.
– Да не в бассейне – в реке!
– А ты?
– Сегодня, с утра пораньше. Травка на берегу, пернатые поют, и девушки загорают… Райские кущи!
– Если купался – так с уловом?
– Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать В. И. Подкидина, тридцати четырех лет, ранее судимого.
– А что мы имеем против В. И. Подкидина?
– А вот слушай. Поехал я под Звенигород к инженеру Макарову. – Томин вынимает пресловутую записную книжку и раскрывает на закладке. – Он тогда по вызову не явился – сидит в отпуску на садовом участке. Телефон свой записал сюда сам, с нашим «садоводом» общался на почве какой-то безусой земляники. Подкидин – бригадир-строитель, занимается отделочными работами. Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился, он в темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких тонах. Одно, говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяйством и летом пропадает в деревне у родителей. Давай его изымать из оборота, а? Пока тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.
– Да, пожалуй…
– Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!
– По-прежнему три – два? – азартно спрашивает он. – Минуты полторы до конца?
Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены событиями на стадионе. Но вот раздается рев болельщиков – матч окончен. Барсуков выключает приемник, и они с Маратом обмениваются обычными в таких случаях фразами.
Тут плаксики, надумав что-то новое, приносят и складывают к ногам отца ведерки и лопатки.
– Пап, мы на горку!
– Валяйте.
– Неотразимая пара! – говорит Марат. – Люблю ребенков, а своих нет.
– Отчего? – без особого интереса спрашивает Барсуков.
– Не женат. То есть был, но… жестокая это проблема… А почему они не в детском саду?
– То и дело простужаются. Отведу завтра.
– Простуда – бич городских детей. Единственное радикальное средство – несколько сезонов подряд на юге.
– У всех свои рецепты.
– Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?
– Алексей. Леша.
– Марат.
Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.
– Поверьте, Леша, юг – это спасение. Меня самого только тем на ноги и поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?
– Да, теперь не скажешь.
– Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.
Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обеспокоился, затосковал.
– Я готов ради них в лепешку, – говорит он. – Но несколько сезонов…
– Леша, если упустите сейчас, то на всю жизнь угнетенное дыхание, серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!
– Несколько сезонов на юге я не осилю. Организационно, материально, всяко, – хмуро говорит Барсуков.
– Вы считаете мое поведение навязчивым?
– Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.
– Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!
– Подкидин?
– И что?
– Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в машину!
Машина без опознавательных милицейских знаков уже притормозила около них, и задняя дверца приглашающе распахнута.
И еще один человек, оказавшийся за спиной у отшатнувшегося Подкидина, говорит ему в затылок:
– Спокойно, Подкидин, без глупостей.
Обмякший, посеревший, садится он в машину. Человек, стоявший сзади, садится рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает, не привлекая ничьего внимания.
В кабинете Знаменского – Подкидин, Томин, у двери – помощник инспектора и понятые.
– Подпишите протокол задержания.
– Ничего не подписываю! – Подкидина трясет как в лихорадке.
Томин вносит соответствующую пометку в протокол, отпуская понятых, засвидетельствовавших отказ.
– Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он задаст вопросы, которые его интересуют.
– По особо важным?! Да за мной никаких дел, не то что важных! Вот встану и уйду! Стрелять, что ли, будете? – Он и впрямь встает и делает движение к выходу.
Страж у двери преграждает ему путь.
– Плохо начинаете, Подкидин, – предупреждает Томин. – Себе во вред. Вы ведь задержаны как подозреваемый.
– По-до-зре-ва-емый! В чем же, хотел бы я знать! – Подкидин возвращается и стоит лицом к лицу с Томиным.
– Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.
– Понятно… Нашли меченого… Эти штуки и фокусы я знаю! Я вам не помощник на себя дело шить! Все! Рта не открою, слова не скажу! – Он опускается на место, вынимает пачку «Беломора», щелкает зажигалкой.
Пал Палыч молча проходит и садится за стол, заполняет бланк допроса. Произносит, как положено:
– Я, следователь Знаменский… такого-то числа в помещении следственного управления допросил… Как вас зовут?
– Никак не зовут, – говорит Подкидин, пуская дым в потолок. – Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями… Это я выражаюсь культурно, на русский язык сами переведете.
– У вас нет оснований принимать в штыки следователя, – изумляется Пал Палыч.
– Можете записать в протокольчик, что я вас… обожаю! – Это звучит не лучше, чем оскорбление.
– В подобном стиле намерены разговаривать и дальше? – холодно, но с любопытством наблюдает его Пал Палыч.
Подкидин молчит.
– Если вы отказываетесь защищаться от наших подозрений… – Пал Палыч делает выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает: – тогда нам остается вас изобличать.
– Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!
Что испытывает Подкидин на самом деле, выкрикивая эти рваные фразы, неведомо, но выглядит он донельзя развязно и нагло.
– Да, – горячо говорит Вероника Антоновна, – да, я боялась гор! Какая мать не боялась бы, Стелла? Особенно после той трагедии. Колю и Дашеньку Апрелеву я любила как родных. Такие были чистые, счастливые! Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?
– Помню, – с едкой горечью произносит Стелла. – А Коля был хирург божией милостью. Он мог бы спасти сотни людей.
– Да, смерть не выбирает. Невыносимо знать, что Коля с Дашенькой погибли!.. А Марик был рядом, его чудом миновало! Я до сих пор боюсь, что он не устоит и опять пойдет «покорять вершины»!
– Не бойтесь, не пойдет, – с презрением к Марату произносит Стелла.
– Но ты же ходишь?
– Я – да.
– Стелла, – приближается Вероника Антоновна к главному, – он винит меня в том, что вы разошлись!
– Вас? К вам я не имею претензий, – бесстрастно возражает Стелла.
– Но если все-таки я была неправа перед тобой… в чем-то… то по неведению, по недомыслию…
Сказано столь искренне, что Стелла смягчается.
– Вероника Антоновна, разве мы когда вздорили? Зачем этот покаянный тон? Со мной вы были ласковы и терпеливы. Я же не умела простых вещей. Норовила все состряпать из консервов и крупы. Словом, не подарок в дом.
– О, ты очень скоро научилась, дружочек!
– Положим, не скоро, но научили меня вы. Как-то ухитрились между гастролями.
Подобие прежней близости объединяет женщин, и Вероника Антоновна приободряется.
– Знаешь, даже когда ты замороженная, как ледник, я могу с тобой разговаривать… Стоит заговорить с Мариком – и сразу… глупею, что ли? Чувствую, что надо бы иначе, но слова пропадают, мысли пропадают.
Стелла понемногу отворачивает от нее вновь каменеющее лицо.
– Послушай, недавно он вдруг… ты ведь знаешь, как он владеет собой, а тут – больно вспомнить – вдруг с такой горечью о вашем разрыве… С таким сожалением! Стелла, он любит тебя! У него нет другой, и ты не замужем. Вернись к нам, Стелла!
Та ожидала чего угодно, только не призыва в лоно семьи. Однако недоумение ее проступает словно из-под слоя льда.
– Марата я вычеркнула из жизни.
– Но ты же пришла… я попросила – и ты пришла!
– Атавизм: реакция на крик из-под трамвая. Кидаешься, хотя известно, что нужна реанимация.
– Это… случайное сравнение?.. Кому нужна реанимация? Марику?
– Не суть важно.
– Не уклоняйся. Ты всегда козыряла прямотой. Я хочу откровенности! Марику – реанимация? Почему? Он не умирает! Что ты думаешь о Марике? – Вероника Антоновна повышает и повышает голос и даже ногой напоследок топает. И у Стеллы вырывается:
– Марат – это лопнувший супермен. Его уже нет, не существует!
– Бог мой, опомнись! Нет, в тебе просто говорит оскорбленная женщина. Как это он не существует?! Не знаю, из-за чего вы разошлись, у тебя характер ой-ой, а может, и Марик поступил неладно, допускаю, но нельзя же хоронить заживо! Он яркий, гордый, одаренный человек, у него блестящее будущее! Бывает эгоистичен, согласна, но в корне – хороший! Одно то, что ради моего покоя пожертвовал альпинизмом и всеми друзьями…
– Пожертвовал ради вас? Забавно!
– Забавно? Стыдись!
Помолчав, Стелла унимает раздражение:
– Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обращайте внимания.
– Твои слова… Понятно, что сгоряча, но он действительно какой-то опустошенный. Нерадостный. Бедный мой мальчик!.. Что мне делать, Стелла? Посоветуй что-нибудь, ты умная!
– Мне нечего советовать.
– Тогда хоть расскажи попросту, без реанимаций, что у вас произошло? Почему он изменился?
– Не могу…
– Что же, тогда извини, что побеспокоила! – С неостывшей обидой Вероника Антоновна провожает Стеллу к двери в прихожую и видит входящих в квартиру Марата и Барсукова.
Встреча со Стеллой – неожиданная и болезненно неприятная для Марата.
– Добрый вечер, – бормочет он и скрывается в своей комнате.
Приотставший Барсуков засмотрелся на Стеллу и, заметив, что она потянулась к вешалке за курткой, бросается помочь.
– Разрешите?
– Благодарю.
Только всего и сказано, но вот уже Стелла коротко простилась с хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь окрик Марата сдвигает его с места.
– Марат, кто она? – первым делом интересуется Барсуков.
Марат смотрит в пространство.
– Это к матери… Так на чем мы остановились?
Оба не сразу могут вспомнить, потому что думают о Стелле – каждый свое.
– Кажется, по поводу прежней работы… инженер-испытатель…
– Да, – кивает Барсуков. – Гонял тяжеловозы, новые модели. Автодром, пробеги через полстраны, разные дороги. Мне нравилось. И деньги другие… Из-за плаксиков бросил. Пока устроился простым шофером – только бы рядом с домом.
– А случались опасности, риск?
– Когда участвовал в ралли, то… – Он улыбается воспоминанию: – «И какой же русский не любит быстрой езды!..»
– …как сказал Николай Васильевич Гоголь. Певец тройки, на которой катался господин Чичиков… Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил старые связи в курортном управлении. На словах твердо обещали. Собирай справки и ходатайства.
– Ох, если б выгорело!.. – И внезапно: – Марат, она тоже певица?
Марат дергается.
– Почем я знаю!
– Вы утверждаете, что это не ваша? – говорит ему Томин, показывая записную книжку.
– Не моя.
Томин выглядывает в коридор.
– Прошу!
Входит проводник со служебно-розыскной собакой.
Подкидин меняется в лице.
– На столе лежит записная книжка, – объясняет задание Томин. – Собака должна определить владельца.
Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:
– След!
Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина. Напротив Подкидина садится и лает.
Тот вжимается в спинку стула.
– Цыц, паскуда! – кривится Подкидин.
Собака снова лает.
– Ну моя она, моя, моя!.. – кричит он тогда, словно признаваясь персонально овчарке…
– Собачье опознание экспертизу не заменит.
– Экспертизу, Зиночка, ничто не заменит! Изымем образцы почерка Подкидина и отдадим тебе в белы руки. Саше просто не терпелось поскорей переломить его настроение.
– Повернись-ка, нитка прилипла. – Она снимает с пиджака Знаменского нитку, скатав ее в комочек, хочет кинуть в пепельницу, но приостанавливается. – Кто это курил?
– Подкидин.
Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.
– Любопытно… тоже «Беломор». Даже очень любопытно, Пал Палыч! Где наше заключение по окуркам?
Пал Палыч раскрывает папку с делом. Кибрит проглядывает текст, сверяясь глазами с тем, что видит в пепельнице.
– Дай что-нибудь… хоть карандаш. – Она поворачивает окурки так и эдак. – Я же чувствую – знакомый прикус! Щербинка на зубе… вон она, отпечаталась точно так же.
– Не может быть!
– Почему? Советую направить к нам в НТО. Думаю, у тебя будет одним доказательством больше.
– Кто подумает, что золотой? Я говорю – позолоченный. – Сема со счастливой улыбкой любуется перстнем.
– Вообще монеты утекают. Свистят между пальцев! – печалится Сеня.
Вздыхает и Илья:
– Брали – казалось, гора. Прям крылья выросли! Поделили – уже не то. А на сегодня вообще… Эхма, какой был рюкзачок!
– Рюкзачок на антресолях лежит, – небрежно роняет Марат. – Достать нетрудно.
На минуту воцаряется молчание, приправленное страхом.
– Или идите работать. Либо – либо.
– Нет уж, баста! – выражает общее мнение Сема.
– Есть один универмаг, – задумчиво говорит Сеня. – Тоже до того удачно стоит!..
– Нет! – обрывает Марат. – Повторяться не будем!.. Это скучно, – рисуется он. – Я, други, лишусь главного удовольствия на белом свете – придумывать блестящие преступления!
* * *
Томин в форме и офицер ГАИ останавливаются перед воротами деревенского дома.– Хозяева! Дегтяревы! – стучит офицер в калитку. – Есть кто?
– Иду-у! – появляется немолодая приветливая женщина в платье с закатанными рукавами. – Вечер добрый! Какая до нас нужда?
– РайГАИ, – представляется офицер. – Надо посмотреть мотоцикл. Владелец дома?
– Вася-то? – говорит женщина, отпирая калитку. – Уж второй месяц в командировке, в Тюмень послали.
– Без него кто-нибудь пользовался мотоциклом? – спрашивает Томин.
– Никто. Стоит себе.
– Это точно?
– А кому? Младший мой на флоте, еще год службы. А старик и на работу пешком и с работы пешком. Считает – полезней…
Томин, но уже с другим офицером ГАИ взбирается по крутой и неровной тропе.
– Как только он здесь ездит!
– Вдовенко, товарищ подполковник, не он, а она, – улыбается офицер. – Кстати, призер мотогонок по пересеченной местности. Для нее этот косогор – пустяк!
Вдовенко они застают возле «ижа» в полной спортивной экипировке.
– С добрым утром!
– Ой! – девушка снимает шлем. – Еще чуть-чуть – и укатила бы на работу. Я где-то что-то?..
– Надеюсь, нет, – успокаивает Томин. – Где были вы и мотоцикл в субботу, двадцать восьмого числа?
– Уф! – смеется девушка. – Чистое алиби! Подружку замуж выдавала. Ехала впереди свадебной машины вроде эскорта – в цветах и лентах!
– Координаты подружки, извините, обязан записать. – Томин вынимает блокнот.
Третий владелец проверяемых мотоциклов, хоть и живет на селе, вид имеет столичный. Молод, любезен, уверен в себе.
– Двадцать восьмого? – переспрашивает он. – Скажу. По графику дежурил другой врач. Но с утра меня тоже вызвали на ферму – ЧП… Думаю, наши ветеринарные нюансы ГАИ не интересуют?
– Ветеринарные – нет, – подтверждает офицер ГАИ.
– А вернулись с фермы? – спрашивает Томин.
– К ночи.
– Пока вы были заняты, кто-нибудь мог позаимствовать мотоцикл – на время?
– Ни в коем случае! Пойдемте, покажу замок.
* * *
Большая комната, нечто вроде приемной; в ней Томин и около двадцати мужчин и женщин разного возраста. Появляется Знаменский, здоровается. – Четверых нет, – сообщает Томин.– Придется с ними беседовать отдельно. – Пал Палыч обращается к собравшимся: – Товарищи, приносим извинения за то, что вас вызвали. Но разыскивается человек, в записной книжке которого значатся номера ваших телефонов.
В комнате возникает говорок.
– Да-да, знаем, вас уже беспокоили. И все же рассчитываем на помощь… Нет ли у кого родственников и знакомых в районе Селихова?
На его призыв реагируют пожилой, интеллигентной наружности мужчина и старушка в платочке, явно из сельских жителей.
…Пропуская вперед интеллигентного мужчину, Пал Палыч входит в свой кабинет со словами:
– Да, взяли выручку за половину субботнего дня… Итак, мы имеем два совпадения: ваш телефон в книжке преступника и знакомые – в самом Селихове?
– Рядом. Гм… Я определенно угодил в переплет.
Знаменский достает бланк.
– Давайте официально: фамилия, имя, отчество?
– Никитин Николай Митрофаныч.
– Должность, место работы?
– Да собственно… я академик.
Авторучка Пал Палыча замирает.
– Ну обыкновенный академик. Не случалось допрашивать нашего брата?
– Нет, Николай Митрофаныч. Простите великодушно, что казенной повесткой… Оторвали от дела…
– Небольшая отлучка науку не погубит. Валяйте, допрашивайте с пристрастием! Только телефона своего я уж давно никому не даю, этим ведает секретарша.
– Вот фотокопия странички. Вы почему-то на букву «Ц».
– А-а, телефон дачный… Н. М. Никитин… нет, Никитина – тут закорючка на конце. Нина Митрофановна Никитина. И почерк определенно ее.
– Номер-то зарегистрирован на вас… Значит, ваша сестра?
– Да. И полагаю, логичней обратиться к ней.
– Безусловно, Николай Митрофаныч! Мы так и сделаем. Еще раз: извините.
– Подвиньте мне аппарат, – прерывает Никитин. – Экий вы церемонный молодой человек! – Он энергично крутит диск, набирая номер.
Окончив разговор, академик кладет трубку:
– Основное вы, наверно, уловили?
– Да, «Ц» означает цветы! – Пал Палыч взбудоражен открытием. – Это может дать совершенно новый толчок!
– Однако сестра не может указать никого конкретно.
– Я понял. Но произошло это именно на выставке цветов?
– Да. Она участвовала с астрами собственной селекции и раздавала семена. Причем с условием сообщить что-то насчет сортовых признаков. Отсюда номер телефона, которым Нина снабжала людей…
А старушка в платочке плотно сидит напротив Томина и так и сыплет:
– Еще пиши: две племянницы, Таисья и Шура. У Таисьи муж Евгений, а у сестры его, стало быть у Елены, – две дочери, старшая, пиши, в Краснодоне…
– Секундочку, Татьяна Егоровна!
– Ну?
– Больно велика у вас родня. В Селихове-то кто из них проживает?
– А сватья моя, восемьдесят лет стукнуло.
На столе у Томина звонит телефон.
– Да, Паша… Да ну?! Прелестно, беру на вооружение! – Хлопнув трубку на рычаг, он – весь ожидание – подается вперед и спрашивает: – Татьяна Егоровна, вы цветы разводите?
– Цветов не вожу, с огородом трудов хватает. Овощ я вожу огородную, смолоду рука на землю легкая. Особо петрушка у меня знаменитая. Толстая, сахарная, кто сажает – не нахвалится!
– И к вам обращаются за семенами?
– А то как же! Ведь не петрушка – княгиня!
Со всеми остальными вызванными беседуют другие сотрудники.
В кабинете, куда входит Знаменский, молодой лейтенант порывается встать, Пал Палыч его удерживает.
– Пароль «Цветы» срабатывает, товарищ подполковник. – Он подает заполненный лист, который Пал Палыч быстро просматривает.
– Замечательно! – Он присаживается против женщины, с которой здесь разговаривают. – Попробуйте расшифровать еще что-нибудь. Вот хотя бы: «К-45. Бент. англ.».
– Бентамки это английские. Куры изумительной красоты! Сама мечтаю завести.
Разрешаются и прочие загадки записной книжки.
– «Зел. вел. на № 8», – зачитывает пенсионного возраста мужчина и поднимает глаза на Томина. – Я думаю, «Зеленый великан» – сорт парниковых огурцов. А на номер восемь… вероятно, обмен на что-то, любители часто обмениваются.
– Огурец?! – крутит головой Томин. – А я-то мучился! Ну а если я вам скажу: «Привет, оч. хор., 20 штук»?
– Беру немедленно.
– Берете?
– Еще бы! «Привет» – это сказочный крыжовник!
– Ну, спасибо! Сегодня наконец усну спокойно.
* * *
Знаменский и Томин устроились подкрепиться в одном из буфетов Управления.– Вот намешано в человеке: любитель растений и взломщик касс…
– И что? Один пропьет-прогуляет, а он вложит в дело. Новую теплицу построит. К Восьмому марта вырастит миллион алых роз. Хозяйственный такой негодяй.
Пал Палыч не откликается.
– Зинаида! – машет Томин.
Кибрит присоединяется к ним со своим подносом.
– Дела? Настроение? – оглядывает она друзей. – Об окурках заключение готово. Все три оставлены одним человеком. И есть маленькая новость о вашей перчатке.
– Ну-ну? – сразу оживляется Пал Палыч.
– На внутренней поверхности полно микроскопических следов разных красок – клеевых, масляных и прочих. Специально исследовали время их образования: примерно год назад.
– То есть… он маляр?
– Скорей всего, да.
– Итак, двое: садовод и маляр, – удовлетворенно говорит Томин.
– Напоминаю, оба скрылись с места преступления на мотоцикле. Ищешь мотоцикл?
– Уже сорок три штуки на моем счету, Паша. И сорок три хороших человека, которых не в чем заподозрить! Если б хоть Зинаида помогла…
– Чем, Шурик? У меня лишь краешек протектора. Судя по рисунку, шины старого образца, давно не менялись…
* * *
Марат Былов и Илья бок о бок шагают по улице. Марат наставляет:– Ты случайно гуляешь мимо научно-исследовательского института, где раньше работал. Попадется знакомый – что?
– Поздороваюсь?
– Умница. И не забудь обрадоваться встрече.
Илья преданно кивает.
На противоположной стороне улицы высится солидное здание учрежденческого типа.
– Видишь, на первом этаже три окна с решетками?.. Это касса, – говорит Илья вполголоса.
– Вижу, только пальцем не тычь.
Илья от соблазна сует руки в карманы.
– Рядом парадный вход, – продолжает он.
Марат останавливается и закуривает, искоса рассматривая помпезные двустворчатые двери.
– Неужели не заделан наглухо?
– Им сроду не пользовались. И ворота во двор… вбили три гвоздя и думать забыли. Пара пустяков отогнуть.
– Сколько на белом свете глупости, Илюша! – восхищается Марат. – Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.
– Если точно, то четыре. Снаружи войти – не войдешь. Но оттуда выйти – запросто.
– А это главное – быстро выйти. На боковую улицу. Четыре гвоздя!.. При условии, что ты верно сосчитал.
– Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.
– Кто посылал?
– Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель. Он за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.
– Пошли назад. И как она протекает – эта финансовая акция?
– Приходишь к двум часам. Очереди никакой, у кассирши все готово. Заберешь конверт с деньгами, распишешься и топай. Марат… Ты правда надеешься взять?
– Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, – он касается лба.
– Эхма! Если б взять, так это… прикинуть страшно, сколько… – захлебывается в волнении Илья. – Докторов, кандидатов штук двести… и остальные, может, тысяча человек… И у всех оклады…
– Тысяча двести человек вкалывают полмесяца – двенадцать рабочих дней. Двенадцать умножаем на восемь часов, – бормочет Марат, – это девяносто шесть часов. И на тысячу двести… это сто тринадцать тысяч двести человекочасов.
Илья слушает раскрыв рот.
– Вы возьмете кассу втроем за двадцать минут – это примерно ноль девять человекочаса. И во сколько ж раз вы окажетесь умней докторов-кандидатов? Сейчас посчитаем… Округленно – в тридцать семь тысяч семьсот шестьдесят раз!
– Потряска! – Неизвестно, что потрясает Илью: сама цифра или легкость, с которой без клочка бумаги проделаны вычисления.
– Помнится, ты возил на территорию оборудование? – Илья кивает. – Машины проверяют?
– На выезде.
– На въезде – нет?
– Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.
– Слава, слава дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь! – Они как раз проходят мимо парадного подъезда.
– Но въехать-то…
– Зачем же я расспрашивал об этом шофере с детьми, как думаешь?
– Марат, ты гений!
– Не исключено.
* * *
– Паша, ты в этом году хоть раз плавал? – вопрошает Томин, входя к Пал Палычу в приподнятом настроении.– Довольно регулярно.
– Да не в бассейне – в реке!
– А ты?
– Сегодня, с утра пораньше. Травка на берегу, пернатые поют, и девушки загорают… Райские кущи!
– Если купался – так с уловом?
– Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать В. И. Подкидина, тридцати четырех лет, ранее судимого.
– А что мы имеем против В. И. Подкидина?
– А вот слушай. Поехал я под Звенигород к инженеру Макарову. – Томин вынимает пресловутую записную книжку и раскрывает на закладке. – Он тогда по вызову не явился – сидит в отпуску на садовом участке. Телефон свой записал сюда сам, с нашим «садоводом» общался на почве какой-то безусой земляники. Подкидин – бригадир-строитель, занимается отделочными работами. Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился, он в темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких тонах. Одно, говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяйством и летом пропадает в деревне у родителей. Давай его изымать из оборота, а? Пока тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.
– Да, пожалуй…
– Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!
* * *
На сквере рядом со сказочными избушками и прочими подобными атрибутами в песочнице весело возятся оба маленьких Барсукова. Сам он, сидя на скамейке, слушает по транзистору репортаж о футбольном матче. Марат следит за Барсуковым, выжидая удобного момента для знакомства. Взглянув на часы, подходит.– По-прежнему три – два? – азартно спрашивает он. – Минуты полторы до конца?
Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены событиями на стадионе. Но вот раздается рев болельщиков – матч окончен. Барсуков выключает приемник, и они с Маратом обмениваются обычными в таких случаях фразами.
Тут плаксики, надумав что-то новое, приносят и складывают к ногам отца ведерки и лопатки.
– Пап, мы на горку!
– Валяйте.
– Неотразимая пара! – говорит Марат. – Люблю ребенков, а своих нет.
– Отчего? – без особого интереса спрашивает Барсуков.
– Не женат. То есть был, но… жестокая это проблема… А почему они не в детском саду?
– То и дело простужаются. Отведу завтра.
– Простуда – бич городских детей. Единственное радикальное средство – несколько сезонов подряд на юге.
– У всех свои рецепты.
– Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?
– Алексей. Леша.
– Марат.
Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.
– Поверьте, Леша, юг – это спасение. Меня самого только тем на ноги и поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?
– Да, теперь не скажешь.
– Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.
Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обеспокоился, затосковал.
– Я готов ради них в лепешку, – говорит он. – Но несколько сезонов…
– Леша, если упустите сейчас, то на всю жизнь угнетенное дыхание, серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!
– Несколько сезонов на юге я не осилю. Организационно, материально, всяко, – хмуро говорит Барсуков.
– Вы считаете мое поведение навязчивым?
– Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.
– Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!
* * *
Подкидин беззаботно идет по улице, и все вокруг вызывает его доброжелательный интерес. Повернув за угол, он сталкивается с Томиным. Порой случается, что наткнувшиеся друг на друга пешеходы не могут сразу разойтись, вместе делая шаг то в одну сторону, то в другую. Внешне и Томин с Подкидиным без толку топчутся у края тротуара, но к этому добавляется короткий тихий диалог:– Подкидин?
– И что?
– Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в машину!
Машина без опознавательных милицейских знаков уже притормозила около них, и задняя дверца приглашающе распахнута.
И еще один человек, оказавшийся за спиной у отшатнувшегося Подкидина, говорит ему в затылок:
– Спокойно, Подкидин, без глупостей.
Обмякший, посеревший, садится он в машину. Человек, стоявший сзади, садится рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает, не привлекая ничьего внимания.
В кабинете Знаменского – Подкидин, Томин, у двери – помощник инспектора и понятые.
– Подпишите протокол задержания.
– Ничего не подписываю! – Подкидина трясет как в лихорадке.
Томин вносит соответствующую пометку в протокол, отпуская понятых, засвидетельствовавших отказ.
– Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он задаст вопросы, которые его интересуют.
– По особо важным?! Да за мной никаких дел, не то что важных! Вот встану и уйду! Стрелять, что ли, будете? – Он и впрямь встает и делает движение к выходу.
Страж у двери преграждает ему путь.
– Плохо начинаете, Подкидин, – предупреждает Томин. – Себе во вред. Вы ведь задержаны как подозреваемый.
– По-до-зре-ва-емый! В чем же, хотел бы я знать! – Подкидин возвращается и стоит лицом к лицу с Томиным.
– Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.
– Понятно… Нашли меченого… Эти штуки и фокусы я знаю! Я вам не помощник на себя дело шить! Все! Рта не открою, слова не скажу! – Он опускается на место, вынимает пачку «Беломора», щелкает зажигалкой.
Пал Палыч молча проходит и садится за стол, заполняет бланк допроса. Произносит, как положено:
– Я, следователь Знаменский… такого-то числа в помещении следственного управления допросил… Как вас зовут?
– Никак не зовут, – говорит Подкидин, пуская дым в потолок. – Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями… Это я выражаюсь культурно, на русский язык сами переведете.
– У вас нет оснований принимать в штыки следователя, – изумляется Пал Палыч.
– Можете записать в протокольчик, что я вас… обожаю! – Это звучит не лучше, чем оскорбление.
– В подобном стиле намерены разговаривать и дальше? – холодно, но с любопытством наблюдает его Пал Палыч.
Подкидин молчит.
– Если вы отказываетесь защищаться от наших подозрений… – Пал Палыч делает выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает: – тогда нам остается вас изобличать.
– Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!
Что испытывает Подкидин на самом деле, выкрикивая эти рваные фразы, неведомо, но выглядит он донельзя развязно и нагло.
* * *
Вероника Антоновна Былова в волнении ведет крайне важный для нее разговор с бывшей женой сына.– Да, – горячо говорит Вероника Антоновна, – да, я боялась гор! Какая мать не боялась бы, Стелла? Особенно после той трагедии. Колю и Дашеньку Апрелеву я любила как родных. Такие были чистые, счастливые! Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?
– Помню, – с едкой горечью произносит Стелла. – А Коля был хирург божией милостью. Он мог бы спасти сотни людей.
– Да, смерть не выбирает. Невыносимо знать, что Коля с Дашенькой погибли!.. А Марик был рядом, его чудом миновало! Я до сих пор боюсь, что он не устоит и опять пойдет «покорять вершины»!
– Не бойтесь, не пойдет, – с презрением к Марату произносит Стелла.
– Но ты же ходишь?
– Я – да.
– Стелла, – приближается Вероника Антоновна к главному, – он винит меня в том, что вы разошлись!
– Вас? К вам я не имею претензий, – бесстрастно возражает Стелла.
– Но если все-таки я была неправа перед тобой… в чем-то… то по неведению, по недомыслию…
Сказано столь искренне, что Стелла смягчается.
– Вероника Антоновна, разве мы когда вздорили? Зачем этот покаянный тон? Со мной вы были ласковы и терпеливы. Я же не умела простых вещей. Норовила все состряпать из консервов и крупы. Словом, не подарок в дом.
– О, ты очень скоро научилась, дружочек!
– Положим, не скоро, но научили меня вы. Как-то ухитрились между гастролями.
Подобие прежней близости объединяет женщин, и Вероника Антоновна приободряется.
– Знаешь, даже когда ты замороженная, как ледник, я могу с тобой разговаривать… Стоит заговорить с Мариком – и сразу… глупею, что ли? Чувствую, что надо бы иначе, но слова пропадают, мысли пропадают.
Стелла понемногу отворачивает от нее вновь каменеющее лицо.
– Послушай, недавно он вдруг… ты ведь знаешь, как он владеет собой, а тут – больно вспомнить – вдруг с такой горечью о вашем разрыве… С таким сожалением! Стелла, он любит тебя! У него нет другой, и ты не замужем. Вернись к нам, Стелла!
Та ожидала чего угодно, только не призыва в лоно семьи. Однако недоумение ее проступает словно из-под слоя льда.
– Марата я вычеркнула из жизни.
– Но ты же пришла… я попросила – и ты пришла!
– Атавизм: реакция на крик из-под трамвая. Кидаешься, хотя известно, что нужна реанимация.
– Это… случайное сравнение?.. Кому нужна реанимация? Марику?
– Не суть важно.
– Не уклоняйся. Ты всегда козыряла прямотой. Я хочу откровенности! Марику – реанимация? Почему? Он не умирает! Что ты думаешь о Марике? – Вероника Антоновна повышает и повышает голос и даже ногой напоследок топает. И у Стеллы вырывается:
– Марат – это лопнувший супермен. Его уже нет, не существует!
– Бог мой, опомнись! Нет, в тебе просто говорит оскорбленная женщина. Как это он не существует?! Не знаю, из-за чего вы разошлись, у тебя характер ой-ой, а может, и Марик поступил неладно, допускаю, но нельзя же хоронить заживо! Он яркий, гордый, одаренный человек, у него блестящее будущее! Бывает эгоистичен, согласна, но в корне – хороший! Одно то, что ради моего покоя пожертвовал альпинизмом и всеми друзьями…
– Пожертвовал ради вас? Забавно!
– Забавно? Стыдись!
Помолчав, Стелла унимает раздражение:
– Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обращайте внимания.
– Твои слова… Понятно, что сгоряча, но он действительно какой-то опустошенный. Нерадостный. Бедный мой мальчик!.. Что мне делать, Стелла? Посоветуй что-нибудь, ты умная!
– Мне нечего советовать.
– Тогда хоть расскажи попросту, без реанимаций, что у вас произошло? Почему он изменился?
– Не могу…
– Что же, тогда извини, что побеспокоила! – С неостывшей обидой Вероника Антоновна провожает Стеллу к двери в прихожую и видит входящих в квартиру Марата и Барсукова.
Встреча со Стеллой – неожиданная и болезненно неприятная для Марата.
– Добрый вечер, – бормочет он и скрывается в своей комнате.
Приотставший Барсуков засмотрелся на Стеллу и, заметив, что она потянулась к вешалке за курткой, бросается помочь.
– Разрешите?
– Благодарю.
Только всего и сказано, но вот уже Стелла коротко простилась с хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь окрик Марата сдвигает его с места.
– Марат, кто она? – первым делом интересуется Барсуков.
Марат смотрит в пространство.
– Это к матери… Так на чем мы остановились?
Оба не сразу могут вспомнить, потому что думают о Стелле – каждый свое.
– Кажется, по поводу прежней работы… инженер-испытатель…
– Да, – кивает Барсуков. – Гонял тяжеловозы, новые модели. Автодром, пробеги через полстраны, разные дороги. Мне нравилось. И деньги другие… Из-за плаксиков бросил. Пока устроился простым шофером – только бы рядом с домом.
– А случались опасности, риск?
– Когда участвовал в ралли, то… – Он улыбается воспоминанию: – «И какой же русский не любит быстрой езды!..»
– …как сказал Николай Васильевич Гоголь. Певец тройки, на которой катался господин Чичиков… Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил старые связи в курортном управлении. На словах твердо обещали. Собирай справки и ходатайства.
– Ох, если б выгорело!.. – И внезапно: – Марат, она тоже певица?
Марат дергается.
– Почем я знаю!
* * *
Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их числе.– Вы утверждаете, что это не ваша? – говорит ему Томин, показывая записную книжку.
– Не моя.
Томин выглядывает в коридор.
– Прошу!
Входит проводник со служебно-розыскной собакой.
Подкидин меняется в лице.
– На столе лежит записная книжка, – объясняет задание Томин. – Собака должна определить владельца.
Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:
– След!
Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина. Напротив Подкидина садится и лает.
Тот вжимается в спинку стула.
– Цыц, паскуда! – кривится Подкидин.
Собака снова лает.
– Ну моя она, моя, моя!.. – кричит он тогда, словно признаваясь персонально овчарке…
* * *
– Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? – шутливо спрашивает Пал Палыч у Кибрит.– Собачье опознание экспертизу не заменит.
– Экспертизу, Зиночка, ничто не заменит! Изымем образцы почерка Подкидина и отдадим тебе в белы руки. Саше просто не терпелось поскорей переломить его настроение.
– Повернись-ка, нитка прилипла. – Она снимает с пиджака Знаменского нитку, скатав ее в комочек, хочет кинуть в пепельницу, но приостанавливается. – Кто это курил?
– Подкидин.
Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.
– Любопытно… тоже «Беломор». Даже очень любопытно, Пал Палыч! Где наше заключение по окуркам?
Пал Палыч раскрывает папку с делом. Кибрит проглядывает текст, сверяясь глазами с тем, что видит в пепельнице.
– Дай что-нибудь… хоть карандаш. – Она поворачивает окурки так и эдак. – Я же чувствую – знакомый прикус! Щербинка на зубе… вон она, отпечаталась точно так же.
– Не может быть!
– Почему? Советую направить к нам в НТО. Думаю, у тебя будет одним доказательством больше.