Лаврова Ольга. Бумеранг

Ольга Лаврова, Александр Лавров


Бумеранг

   Задрав веселые мордашки, двое малышей наперебой читают стихи. Но бабушка, которой адресовано художественное слово, слушает невнимательно. Она груст­но смотрит на Барсукова, своего зятя, одевающего ребят. И вот пос­ледняя пуговица застегнута, он ве­шает на плечо сумку, собираясь прощаться.
   – Леша, кое-что надо сказать…
   Барсуков понимает, что присут­ствие детей нежелательно.
   – Ну-ка, орлы, марш на балкон!
   Ребята убегают.
   – Не мне бы этот разговор вес­ти… Слез я не меньше твоего проли­ла. Ты жену потерял – я дочь схоро­нила. Горе у нас общее. Но жизнь есть жизнь: пора тебе жениться, Леша!
   – На ком я могу жениться? – с неловкостью произносит он, по­молчав.
   – А вот с которой Смирновы знакомили?.. Очень симпатичная де­вушка. И ты ей понравился.
   – Все они симпатичные. И все им нравится. Все замечательно. Пока не узнают, что у меня двое плаксиков.
   – Насколько я понимаю… ты слишком в лоб: полюби моих детей, тогда, может, и я тебя полюблю.
   – А как же иначе? Детям нужна мать! Жена – второе дело.
   – Ох, Леша… – Анна Львовна не знает, горевать или радоваться такой отцовской преданности.
   Барсуков слегка приобнимает и целует ее в обе щеки.
   – Эй, гренадеры!
   Ребята являются на зов, и он поочередно поднимает их, чтобы тоже чмокнули бабушку.
   – Плаксик номер один… – приговаривает он. – Плаксик номер два…
   По шоссе мчатся трое на мотоцикле с коляской. Оди­наково пучеглазые в мотоциклетных очках, одинаково распухшие в поддутых ветром куртках, они различаются только цветом шлемов.
   Седок в коляске трогает за локоть того, что за рулем, и делает жест в сторону обочины. Мотоцикл осторожно притормаживает.
   – Что? – спрашивает водитель.
   – Хронометраж нарушаем. – Один из парней пока­зывает циферблат наручных часов. – Подъедем на четыре минуты раньше.
   – Давай быстро в лесок, пока никого нет! – решает задний седок, озираясь.
   Мотоцикл съезжает с шоссе и скрывается в придорожной зелени.
   Рядом с шоссе сияет сплошным стеклом типовой двухэтажный универмаг. Витрины оформлены лаконич­но, и внутренность торговых залов неплохо просматрива­ется снаружи. Стоящая в дверях женщина выпускает пос­ледних покупателей и вывешивает табличку «Обед с 14 до 15». Затем с тыльной стороны открывается служебная дверь, и та же женщина в числе нескольких других поки­дает магазин. Продавщицы направляются через шоссе к расположенному почти напротив универмага кафе, минуя автобусную остановку, здороваясь с кем-то из ожидающих.
   В тот момент, как женщины входят в кафе, к задней стене универмага подкатывает мотоцикл. Удостоверясь, что людей в поле зрения нет, мотоциклисты, не снимая своей амуниции, быстро проделывают несколько шагов, что отделяют их от двери. Надпись «Служебный вход» заслоняют сгрудившиеся шлемы…
   Женщины с аппетитом обедают. Сквозь широкое стек­ло кафе видны проносящиеся машины и на противопо­ложной стороне шоссе пустой универмаг.
   Вдруг одна из них застывает с вилкой в руке и тре­вожно всматривается за окно.
   – Что там, Таня? – окликают ее.
   – Чья-то собака без привязи бегает! Того гляди за­давят!..
   Вокруг пусто. Служебная дверь магазина чуть приотк­рыта. За ней в полутьме маячит желтый шлем. Его прияте­ли орудуют внутри. Они опустошают ящики касс на первом и втором этажах, ссыпая деньги в рюкзак.
   Маршрут, по которому передвигаются грабители в торговых залах, то пригнувшись, то впритирку огибая прилавки, то скользя между плотными рядами развешан­ной одежды, довольно сложен и рассчитан на то, чтобы не быть замеченными снаружи…
   Сокращая путь из поселка до шоссе, Барсуков свора­чивает на тропинку, протоптанную через газон. Впере­ди – полоса стриженых кустов, за ней поднимается уни­вермаг, видный с тыльной стороны.
   Тропинка приводит к узкому лазу в кустах. Барсуков пускает вперед плаксиков, протискивается сам и оказы­вается на задах магазина спустя какие-то секунды после того, как грабители вышли из его двери.
   Один уже садится за руль и запускает мотор, другой скидывает с плеч тяжелый рюкзак в коляску. Только третий, идущий последним, замечает Барсукова. И при виде его резко останавливается и даже пятится слегка, прикрываясь перчаткой.
   Барсуков проявляет мгновенную сообразительность и быстроту реакции. Схватив ребят под мышки, он ныряет обратно сквозь кусты и устремляется назад по тропинке.
   Поняв, что свидетель удрал, желтый шлем поспешно присоединяется к сообщникам, и мотоцикл уносится прочь.
   Барсуков слышит его затихающий треск и ставит сы­новей на землю.
   – Ой, папочка, понеси нас еще! Еще хотим! – Они ничего не поняли и виснут на нем в восторге.
   – Ножками, ножками! – отмахивается Барсуков. – А ну-ка, парни, айда обратно к бабушке. Хотите?
   – Айда! Хотим!
   – Вот и лады, – шагая за ребятами и по временам оглядываясь, говорит Барсуков. – Так оно спокойней!

 

* * *

   В доме старой постройки – просторная передняя, на стене афиша с портретом декольтированной дамы и брос­кой надписью «Вероника Былова. Старинные романсы». Доносится гитарный перебор и женский голос, поющий с толикой цыганщины.
   Когда раздается звонок в дверь, Марат Былов из своей комнаты выскакивает отпереть. Он впускает трех парней с рюкзаком, но теперь без курток, без шлемов и очков, закрывающих лица.
   Одновременно прерывается пение и в переднюю выг­лядывает Вероника Антоновна.
   – Кто там, Марик?
   – Ко мне, ты же видишь! – резковато бросает Марат.
   Да, мать видит, и зрелище ей не нравится.
   – Предложи молодым людям тапочки, – говорит она, скупо отозвавшись на их приветствие.
   – Матушка, здесь не баня. Лучше не отвлекайся от своих дел. Пой, ласточка, пой!
   Парни уже шмыгнули в комнату, Марат входит сле­дом, поворачивает ключ в замке и оглядывает всех троих, стоящих над рюкзаком, занимающим центр ковра. Это два Семена – Тутаев и Калмыков, которых для различе­ния зовут Семой и Сеней, – и Илья Колесников.
   – Мотоцикл? – спрашивает Марат.
   – Как договорились, – докладывает Илья.
   – Что ж, тогда руку, Сема! Поздравляю!
   – Сказано – сделано! – басит тот, отвечая на руко­пожатие.
   – Сеня, с почином тебя! Благодарю и поздравляю!
   – Тебе спасибо! Ты, можно сказать, и скроил и сшил.
   – Илюша, с боевым крещением!
   – Рад стараться… только б не попасться!
   – Сядем, други. Расслабимся. Все позади!
   За стеной вновь слышится гитарный проигрыш и возобновляется пение. Приятели рассаживаются. Чувству­ется, что все находятся под сильным влиянием Марата и смотрят на него снизу вверх – почти с обожанием.
   – Сколько? – осведомляется он.
   – Все, что было, – басит Сема.
   – Не считаны еще. Прямо к тебе, – объясняет Сеня.
   – По-моему, прилично взяли! Взвесь, как тянет!
   Марата и самого гипнотизирует рюкзак, но он держит фасон и снисходительно улыбается нетерпению Ильи.
   – Успеется. Поделитесь-ка ощущениями.
   Семены переглядываются.
   – Да ничего, – жмет плечами Сема.
   – Столько готовились, что уж вроде так и надо, – вторит Сеня.
   – Нет, у меня кишки ерзали, – признается Илья. – Только сейчас отпускает.
   – Завидую… В жизни так не хватает этой остроты. Жаль, что меня не было с вами.
   – Твое дело думать, Марат! На черную работу и нас хватит!
   – Ты прав, Сеня, но мне жаль.
   Все взгляды вновь обращаются к рюкзаку. Марат отки­дывает клапан, развязывает тесемку, запускает ладонь внутрь, помешивает там и извлекает несколько крупных купюр.
   – Из-за пары-тройки таких бумажек люди каждый день трудятся, дрожат перед начальством… потеют. Бррр, противно думать! А вы пришли и взяли. Что может быть прекрасней? Ну дели, Сеня!
   Того дважды просить не нужно.
   – Кладу четыре доли. Проверять, не отходя от кассы.
   – Клади пять долей, – говорит Марат.
   Парни вопросительно оборачиваются.
   – Страховой резерв! – Марат непререкаем. – Вдруг Илюша стукнет кого мотоциклом. Или Сема – кулаком. Худший вариант при нашей подготовке почти исключен. Но человек разумный ни от чего не зарекается. Должен быть общий фонд на адвоката, передачи и прочее.
   Настроение компании от такой речи омрачается, но веский и спокойный тон Марата убеждает.
   – Надеюсь, верите, что у меня как в сберкассе? – добавляет он.
   В это все верят, и Сеня проворно раскладывает пять кучек прямо на ковре. Остальные следят алчными взо­рами. Сема с Ильей, не утерпев, сползают с кресел поближе, шевелят губами, беззвучно считая. Марат де­монстрирует железное хладнокровие, покуривает, лис­тает журнал. Наконец там, на ковре, дружно переводят дух. Марат подталкивает к ним ногой небольшой чемоданчик.
   – Это будет сейф. – Он упивается моментом. – До­вольны? А месяц назад – смешно вспомнить! – два Се­мена мечтали обобрать какую-то старушку!
   – Было дело…
   Сеня сгребает одну из куч в чемодан, а другую несет Марату. Тот мизинцем небрежно выдвигает ящик стола.
   – Сгружай сюда.
   Парни начинают собирать деньги в пачки и возбуж­денно распихивать по карманам.
   – Э, други, – останавливает Марат, – вы будете не­допустимо шуршать!
   – А как же нести?
   – Предусмотрено.
   Хозяин снимает со шкафа три спортивные сумки, и добычу «затаривают».
   – А теперь остыньте! – командует он. – И глаза при­тушите!
   – Надо разрядиться, Марат!
   – Обмыть! – поддерживает Илью Сема.
   – Ко мне – в Малаховку! – зовет Илья. – Покувыр­каемся на свободе. На лужайке детский визг и тэ пэ.
   – Хорошо, собираемся к семи. – Марат провожает гостей.
   – Ты пока дома? – украдкой спрашивает Илья.
   – А что?
   Тот прижимает палец к губам и догоняет двух Семе­нов.
   Марат торопится к письменному столу, выдвигает ящик и уже не прячет ликования.
   Но опять не ко времени является Вероника Анто­новна.
   – Я на минуту, Марик. Ой, как накурено! Войти страшно.
   – Не входи…
   – Ты даже не замечаешь – на мне новое концертное платье!
   – Широкие слои пенсионеров будут сражены.
   – Грубо, Марик!.. Когда-то сам бегал меня слушать!
   – Э, матушка! «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Когда-то ты меня и на гастроли таскала.
   – Разве плохое было время? Тебя все обожали!.. Кста­ти, я хотела и насчет гастролей. Предлагают поездку на полтора месяца.
   – Условия выгодные?
   – Да, но…
   – Разумеется, поезжай. Осень подойдет – мне надеть нечего.
   – Как?! А кожаное пальто?
   – Сносилось. Кроме того, я взял нужные мне книги, за которые еще не заплачено.
   – Нет, это невозможно! Ты должен сократиться, Марат! Я мотаюсь из города в город… вся в мыле… Дыхания нет, голос не звучит, все ради тебя…
   – Естественно. Даже лягушка заботится о своем по­томстве. Это животный инстинкт.
   Вероника Антоновна глубоко уязвлена.
   – Вся моя любовь… все переживания… труд – живот­ный инстинкт?.. И ни капли благодарности?
   – Помилуй, за что? Я даю смысл твоей жизни. Для тебя нет ничего выше, чем кормить-поить и выводить меня в люди.
   – Пора самому выходить в люди! Последний год ас­пирантуры, надо подумать о диссертации! А тут какие-то странные друзья…
   – Друзья? Эти козявки?!
   – Тогда зачем они? С твоим умом, духовными запро­сами?
   – Нужны. Я их использую.
   – Я очень боюсь, что…
   – Опять боишься! Ты набита страхами, как кукла опил­ками! – прерывает Марат, и на сей раз невозмутимость изменяет ему. – По чьей милости я бросил альпинизм?! Только из-за тебя, помни! Только потому, что ты боялась! Там остались настоящие друзья… каких больше не будет! И ты смеешь попрекать меня знакомствами?! Я и со Стеллой разошелся из-за тебя! Такой тоже больше не будет!
   – Чем я виновата перед Стеллой?! Отчего из-за меня?
   – Оттого, что она принадлежала тому миру, который я потерял! Горы, вершины, чистый снег… Я все потерял!!!
   Вероника Антоновна, потрясенная не свойственным сыну взрывом чувств, готова уже каяться и просить про­щения. Но объяснение прерывает звонок в дверь: вернул­ся Илья. Марат разом обретает невозмутимое спокой­ствие.
   – Матушка, аккомпаниатор ждет. Иди. Все чудесно. У тебя, у меня. Платье эффектное, голос звучит. Спой «Хризантемы» и отдохни перед концертом. А я… может быть, схожу в магазин, положи там на сервант… лучше зелененькую.
   Оставшись с Ильей, он молча ждет.
   – Не стал при них… – начинает тот.
   – Что-нибудь не так?
   – Малый один видел нас на выходе из магазина. Я с ним работал в НИИ. Непонятно, откуда взялся! В пяти шагах из кустов вылез! Зараза!..
   – Узнал тебя?
   Илья разводит руками.
   – Сделаем, чтобы молчал. Можешь узнать его адрес?
   – И так знаю. Как-то оборудование вместе возили, заскочили по пути.

 

* * *

   Барсуков с ребятами приближается к подъезду своего дома. С противоположной стороны улицы идет наперехват плечистый парень. Его провожает взглядом Марат, за спиной которого хоронится Илья.
   – Товарищ Барсуков? – загораживает дорогу парень.
   – Да.
   – Давненько вас жду. Где пропадали?
   – А в чем дело?
   – Я спрашиваю, где ты был днем? – грубо напирает парень.
   – У тещи в Селихове, – тоже грубеет Барсуков.
   – Что-нибудь видел там интересное?
   Барсуков впивается глазами в хамскую физиономию: неужели спрашивает о том самом?!
   – Идите поиграйте, – подталкивает он от себя ребят.
   Те охотно отбегают к кучке детворы поодаль.
   – Видел или нет?
   Барсуков с удовольствием врезал бы ему, да руки связаны.
   – Ничего я не видел!
   – Ничего не видел, ничего не знаешь. Правильно! – Парень бросает весьма выразительный взгляд в сторону ребят. – Своих детенышей беречь надо! Ни-че-го не ви­дел. Бывай здоров!

 

* * *

   В помещении Селиховской милиции беседуют Нико­лаев, молодой замнач по розыску, и Томин.
   – Территория наша на отшибе, – рассказывает Ни­колаев. – Недавно был поселок деревенского типа. Те­перь современные дома, жителей переселили, но люди все прежние. Начальник отделения каждой кошки родо­словную помнит. Из здешних никто не замешан.
   – И сотрудницы магазина здешние?
   – Коренные. Вся жизнь на виду. Вариант инсцениров­ки кражи мы отработали – стопроцентно отпадает. Есть тут и те, кто побывал в заключении. Проверили – они тоже ни при чем.
   – Пошли смотреть на месте, – поднимается Томин.
   …Они входят в полупустое кафе, Николаев указывает столик у окна, говорит негромко:
   – Сидели здесь. Обед занимал двадцать – двадцать пять минут.
   – И движения в магазине не заметили?
   – Ни малейшего! А когда пусто – он просматривает­ся насквозь. Нужно, знаете, крепко отрепетировать, что­бы себя не обнаружить!
   – Для репетиций надо было крутиться в торговых залах. Притом, что в поселке все свои…
   – Нет, универмаг исключение: проезжие часто загля­дывают. В универмаге на посторонних внимания не обра­щают. Вот если в парикмахерской – до вечера будут гадать, кто такой…
   Томин с Николаевым выходят, пересекают шоссе и огибают универмаг. Николаев звонит в служебную дверь. Томин заинтересовывается пролазом в кустах, раздвига­ет ветви.
   – Укромная тропочка. Куда ведет?
   – Эта?.. К жилым домам.
   Дверь отворяется довольно осторожно.
   – Я это, я, – сообщает Николаев. – Пуганые стали.
   Пожилая женщина в рабочем халате впускает их в магазин.
   – День добрый. Сами тогда запрете?
   – Запру, конечно.
   Женщина уходит внутрь.
   – Вот здесь, – Николаев нащупывает какое-то мес­течко на дверной колоде, – зазубринка. Когда возились со взломом, видно, терлись коленом, оставили волокна тка­ни, похоже, джинсовой. А тут найдены окурки, – он очерчивает ботинком кружок на полу. – Стоял на стреме, следил в щель, прислушивался. Ну и дымил. Перчатка мешала, сунул ее – да мимо кармана. Валялась у стены. – Николаев живо изображает, как все происходило, и бро­сает на пол собственную перчатку для наглядности. – Все эти вещдоки мы направили сразу на Петровку, в НТО.
   – Уверены, что относятся к делу?
   – Да, товарищ подполковник. Есть основания: со­трудницы джинсов на работу не носят, никто не курит. К тому же уборщица перед обедом везде прошлась тряпкой, должна бы заметить.
   – Ладно, поверю. Ведите дальше.
   …Они осматривают торговый зал второго этажа.
   Обычная мирная картина. Кто-то что-то примеряет. Кому-то заворачивают покупку. Несколько человек стоят в очереди.
   – В ту субботу было в продаже на что польститься?
   – Вполне. Конец месяца, завезли дефицит. Ничего из вещей не взяли.
   – Так. Обратимся к записной книжке.
   – Обнаружили – у кассы. Чтобы открыть дверь в ба­рьере, надо перегнуться. Я сам пробовал – авторучка из кармана выпала.
   – Да?.. Ну здесь ясно. – В сопровождении своего спут­ника Томин направляется к выходу.
   – О мотоцикле известно только, что это зеленый ИЖ с коляской, – говорит Николаев на улице. – А вот отку­да наши свидетели, – кивает на кучку людей у обочины шоссе. – Ждали автобуса. Обратили внимание, что трое вывернули от универмага на шоссе около полтретьего. Номер, говорят, областной, но ни буквы, ни цифры назвать не могут.
   – Пытались их перехватить?
   – Конечно! Сразу сообщили постам ГАИ. Но этот ИЖ как сквозь землю! Только вот там выбоину объезжал и вильнул колесом на обочину. Есть след протектора – узкая полоска сантиметров двадцать длиной.
   – Что ж, раз начальство решило, дело мы заберем. Но попрошу составить такую схему: кто из местных где находился во время ограбления и кто кого видел в районе универмага.
   – Опросить всех, кто вообще был на улице? – уточняет Николаев, и чувствуется, что не видит проку в подобной затее.
   – Совершенно справедливо. Какой понадобится срок?
   – Дня три-четыре.
   – Вы здесь среди полей усвоили деревенский ритм. Двадцать четыре часа – максимум!

 

* * *

   Ранним утром на автобазу пришел Томин.
   – Вы кто такой, гражданин? – обращается к нему сурового вида мужчина.
   – По службе. – Томин предъявляет удостоверение. – Мне нужен шофер Барсуков.
   – Сделаем, – мужчина берет под козырек и пред­ставляется: – Старший диспетчер. Барсуков! – провозг­лашает он громовым голосом, вполне обходясь без мега­фона. – Барсуков!!
   Издали слышится отклик, и мужчина указывает:
   – Вон он.
   Кивнув, Томин отходит, диспетчер смотрит вслед.
   – Жалко парня, если что… – бормочет он. – Работя­щий, трезвый…
   При разговоре с Томиным Барсуков держится спо­койно, но с упорством человека, считающего нужным во что бы то ни стало отвертеться.
   – Я безвылазно сидел у тещи до пяти часов.
   – А забывчивостью не страдаете? Как, Барсуков?
   – Нет, не страдаю.
   – Страдаете. Римма Гордеева, соседка вашей тещи, в двадцать минут третьего столкнулась с вами у булочной. Еще трое – чуть раньше, чуть позже – видели издали.
   – Издали могли и ошибиться.
   – Знают они и вас и двойняшек.
   – Возможно, выводил ребят проветрить? Да, в самом деле, гуляли. Хорошая была погода.
   – Ага, припомнили. Надеюсь, припомните и марш­рут прогулки?
   – Бродили, где позеленей, без маршрутов. Какая раз­ница?
   – Когда нет разницы, не спрашивают. Моя задача – выявить свидетелей. И похоже, вы единственный, кто мог видеть вблизи преступников или их мотоцикл.
   – С чего вы взяли?
   – Вот схема, прошу. – Томин придвигает Барсукову густо исчерченный лист. – Вас видели, когда вы с ребя­тами шли по направлению к шоссе. Затем вы свернули на тропинку и неизбежно должны были выйти к задам универмага. Причем как раз в то время, когда воры собирались удрать!
   – Товарищ Томин, я отец-одиночка. У меня психоло­гия сдвинута: сфокусирован на ребятах. Что вокруг – не замечаю.
   – Но вы не слепой. А для нас чрезвычайно ценна любая мелочь, которую вы могли приметить!
   – У вас дети есть?
   – Не выбрал времени обзавестись.
   – Дам напрокат своих. Вы с ними пройдитесь. Один в лужу лезет, другой какую-то пакость в рот тащит. Меня вон люди видели, а я их нет!
   – Не преувеличивайте. С Риммой Гордеевой вы по­здоровались.
   – Машинально. Если б я даже вышел к задам универ­мага, я бы мог ни мотоцикла не заметить… ни этих самых… Но я не выходил. С середины тропинки мы повер­нули обратно.
   Минутами Томин убежден, что Барсуков врет, мину­тами – сомневается. Но заставить его сказать больше средства нет.
   Тройка заседает в кабинете Знаменского.
   – Дело я прочел, – говорит Пал Палыч. – Материа­ла для версий маловато… Вопрос первый: кто наши противники?
   – Грабители точно выбрали объект, – берет слово Томин. – Изучили обстановку. Заранее тренировались, это безусловно. От взлома двери до исчезновения уложились в восемнадцать – двадцать минут. Действовали четко и быстро.
   – Добавь наглость, – замечает Кибрит. – Средь бела дня.
   – Но наглость новичков или наглость людей опыт­ных? – постукивает Пал Палыч карандашом. – Несмот­ря на четкость, улики остались. Самоконтроль давал осечки.
   – То есть ты скорей за наглых новичков? – подхваты­вает Томин. – В порядке возражения назову известного Сыча. Уж на что был матерый! На что умел заметать следы! А не он ли оставил нам электробритву с отпечат­ками пальцев? А в другой раз – чистый анекдот – соб­ственный служебный пропуск!
   – Ладно, считаем равноправными обе версии. Что по твоему ведомству, Зина?
   – Волокна действительно джинсовые. Найдете брю­ки – попробуем идентифицировать. Про записную книж­ку вы знаете: отпечатков, пригодных для нас, нет.
   – Все-таки удивительно, слушай, – ворчит Томин.
   – Шурик, фактура обложки на редкость зернистая. И странички столько листались, что везде многократные наслоения.
   – А окурки хоть удачные? – спрашивает Пал Палыч.
   – Окурки целенькие, не затоптаны и, главное, не сигаретные – «Беломор». Мундштуки характерно замяты, отчетливый прикус.
   – Еще у тебя перчатка.
   – Тоже в работе. Возможно, и сообщит что-нибудь.
   – Ты смотри! – апеллирует Томин к Пал Палычу. – То взахлеб рассказывала, что и как делается, а то загово­рила сухо и дипломатично!
   – Просто я робею. Вы теперь оба по особо важным, оба подполковники…
   – Перчатка не перспективная, что ли? – догадывает­ся Пал Палыч.
   – Не знаю, – уклончиво отвечает Кибрит.
   – Зинаида! – изумляется Томин. – Тебе брошена перчатка, как вызов на дуэль. Неужто спасуешь?
   – А тебе – записная книжка. От нее более прямой путь к владельцу!
   – Как бы не так!
   Томин вынимает из конверта потрепанную записную книжку, раскрывает и показывает Кибрит.
   – «ПК. № 18, 15, римское пять», – читает она вслух. – «ПЛ. № 19, 2 дек.». «К-45. Бент.», в скобках «англ.». Профессиональные сокращения?
   – Кого я только не пытал! – восклицает Томин. – Радисты, электронщики, телефонисты, водопроводчи­ки – все отказываются! «Зел. вел. на № 8», «Привет, оч. хор., 20 штук», – цитирует он наизусть. – Прелестные тексты для бессонницы!
   Пал Палыч забирает книжку:
   – Спокойно! Кроме абракадабры, тут есть телефоны и адреса. Адреса по всей средней полосе. Это тебе что – не зацепки?
   – По адресам я послал запросы – что за люди. Четы­ре ответа пришло. Преступные связи исключены, уголов­ных происшествий с адресатами не было.
   – Ну а телефоны? Номера городские, номера област­ные. Что ты предпринял?
   – Поселковая милиция, Паша, в лепешку расшиб­лась по поводу телефонов. У всех абонентов ни единого общего знакомого!
   – Ты и успокоился? Меня это решительно не устраи­вает. Владельцами телефонов будем заниматься! А тебе, Зина, будет дополнительное задание – определить, все ли записи в книжке сделаны одной рукой. Мне кажется, почерки разные. И еще меня не устраивает, что исчез мотоцикл, – снова оборачивается он к Томину. – Жаль, упущено время. Но зеленых «ижей» с коляской не бесчис­ленное множество в области. Надо искать. И надежней, если б ты самолично!

 

* * *

   У Марата Былова собралась компания мотоциклистов. Сеня потешается над Ильей:
   – Диван, понимаешь, купил во-от такой, от сегодня до завтра! И три кресла – слонам сидеть. Плюхнешься – утонешь.
   – Ага! – вставляет Сема.
   – У Илюши уже, понимаешь, не дача, а прямо родо­вой замок!
   – Ладно, ладно! – отмахивается тот.
   – Еще шкаф. Вроде гаража, – басит Сема.
   – Даю слово, Марат, гараж красного дерева! Дверцы, как ворота! Мы с Семой взяли и мелом на одной створке понимаешь, «М», а на другой «Ж». Ух, он обиделся!
   – Старинного шкафа не видали! Голоштанники! А я – пока предки не угробились, – я, знаете, как жил? Как какой-нибудь…
   Он затрудняется подыскать достойное сравнение, и Сема подсказывает:
   – Барон.
   – Один галстук в Москве, другой в Петербурге, – лениво подпускает шпильку Марат.
   – Не веришь?! Знаешь, сколько я всего распродал? Книги, ковры… – и с благоговейным придыханием: – Секретер в стиле «буль», сплошь инкрустации!
   – Секретер сделал буль-буль-буль! – гогочут оба Се­мена.
   Илья пожимает плечами: что с них возьмешь.
   – Ты эти две недели не появлялся в своей бане? – спрашивает его Марат.
   – Чего не хватало – теперь-то!
   – А бывшие клиенты еще помнят, как ты шустрил: «Вас веничком обслужить?», «За пивком сбегать не при­кажете?»
   Илья кривится от лакейских воспоминаний.
   – Вообрази, что такой гражданин, попарившись без твоего сервиса, нежданно увидит, как ты гарнитуры ску­паешь. Поменьше пыли, Илюша, поменьше звону!