Страница:
Прахова, напротив, демонстрировала свою солидарность с милицией и сурово обличала современную молодежь, игнорируя требования Токарева заткнуться («Убедительно прошу вас… разговоры, простите, отвлекают… будьте добры…»). То была дородная старуха в ярком бархатном халате, вдова трех-четырех состоятельных мужей. Старуха – если признать старостью семьдесят лет, прожитых в здравии, довольстве и с запасом энергии еще на полвека вперед.
Третья соседка – мрачноватая коротышка – отличалась молчаливостью и на все взирала исподлобья. Похоже, исполняла функции домработницы Праховой.
Они ждали в передней выхода Миркина, зная, что того сейчас уведут и, может быть, надолго.
Тот вышел тихо, устало, плечо оттягивала сумка с вещами. Понурясь, дошагал до двери, тут обернулся и попросил Знаменского:
– Разрешите попрощаться.
– Только без лишних слов.
Сидоров дернулся было, но сробел: позволят ли обменяться рукопожатием с арестованным? Арестованный заметил, усмехнулся тишине, подчеркивавшей драматизм момента.
– Ну что ж, милые соседи, не поминайте лихом. Носите передачи, – и сделал шутовской прощальный жест.
– Ах, Борис, – заволновалась Прахова, – вы легкомысленный человек. По-моему, вы не понимаете всей серьезности положения!
– Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы – они мои.
Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась:
– Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться…
– Нет, просто спекулировал золотыми изделиями.
– Прискорбно слышать! – она аффектированно закатила глаза.
– Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, – вмешался Токарев.
Сидоров и Прахова расписались.
– Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК.
Знаменский напоследок записал телефон, отдал Сидорову:
– Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить.
– Хорошо, – угрюмо пообещал тот.
Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей.
– Всенепременно!
По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу:
– Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом холодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Скажите, это и есть прогресс?
Парень пожал плечами и направился в глубь квартиры.
– Погодите, Серж!
Но тут слово взяла Настя.
– Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет?
Та мигом переключилась на будничные заботы:
– Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжается. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Филиппову – возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи…
– Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить.
– Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского.
– Все?
– С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку…
– Богдана Хмельницкого она давно, – досадливо поправила Настя, шлепая по коридору.
– Настя, деньги и рецепты на рояле!
Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квартиру – то, возможно, устыдились бы нелестному мнению о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.
– Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, – печалился Боря.
– Да ну?
– Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объясняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?
– Слыхал.
– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говорю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосипед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»
Знаменский улыбнулся:
– Ну, трогательно.
– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.
– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!
– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сентиментальный.
Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». Порочное, что называется, лицо – и одновременно привлекательное.
Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В неплохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомендовал «своих» покупателей.
Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:
– Кассир участвовал в ваших операциях?
– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.
– Кому сбывали приобретенные вещи?
– Да вы ж знаете.
– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?
– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.
– Еще покупатели, надеюсь, были?
– В общем-то… нет.
– А в частности?
– Изредка кто-то, сейчас уже не упомню.
Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только наработанные практикой приемы допроса.
– Между нами, Миркин, – полушепотом, по секрету, – когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление.
Боря улыбнулся виновато и обаятельно:
– Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест…
Знаменский не дослушал:
– С кем вы должны встретиться сегодня через тридцать пять минут?
Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью.
– Встретиться?.. Ни с кем.
– Неправда.
Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске.
– На вашем календаре помечено: «11 октября, пятница. Пятнадцать десять, под часами». И жирный восклицательный знак. Так с кем? Напрягите память.
– А-а… действительно. С одной особой женского пола.
– Можете ее назвать?
– Наташа.
– По фамилии.
– Понятия не имею. Познакомились в метро, назначили, а вы вот мне сорвали свидание.
– Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда.
Но Боря Миркин уже преодолел смятение.
– Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется.
Теоретически допустима и девушка. Но на 99% – клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс фразами заведомо пустой.
Однако что-то в нем Знаменскому почудилось неладное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати?
– Слушайте, Миркин, серьезно – с кем намечалась встреча?
Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы.
– У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брюнеткой, страдающей от безденежья.
– Еще раз – посерьезней, Миркин.
– Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник «Музыканты шутят»? Однажды к композитору Верди…
Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахальство на допросе требует пресечения.
– Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь?
Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые стены, решетчатое окошечко под потолком.
– Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать?
Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках:
– Я как-то читал в газетах «Положение о предварительном заключении». Насколько помню, юмор не запрещался.
«Ну-ну… А пальцы свои худые сцепил так, что костяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься».
И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции:
– Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется… а то и боязно говорить.
Миркин отозвался нервной ухмылкой.
– Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и прочее… Застукали вы меня случайно – тряхнули этого дурака из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.
– Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифицировались? Нетрудно было?
«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»
Ответ последовал с заминкой.
– Рассуждая логически – раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.
Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:
– Чьего доверия?
– Полагаю, вы знакомы с основами философии, – меланхолически протянул Миркин. – Я тоже в свое время любил брошюрки читать. Так вот ученые пишут, что любая истина относительна. Другими словами, ничего до конца узнать нельзя, всегда что-нибудь останется темным.
Знаменский положенными словами занес ответ в протокол, захлопнул папку и, обогнув стол, встал напротив Миркина. Тот тоже поднялся, но чувствовал, что разговор еще не завершен.
– Намерен дать вам совет.
– Дружеский, разумеется, – хмыкнул Миркин, снова сероглазый.
– Полезный. Когда мне намекают, что не шибко умен или кишка тонка, я, знаете, не обижаюсь. Но – беру на заметку. Намекать позволяют себе люди: а) просто глупые; б) без меры самонадеянные; в) надеющиеся на сильных покровителей. Запомнили квалификацию? И каждый из них при этом упускает из виду, что задевает в моем лице организацию, которая – если взъярится – всякую тьму высветит и всякую истину добудет, наплевав на ваши основы философии!
Тирада не содержала лукавства. Она в общем-то соответствовала действительности – при условии, если организация взъярится. Яриться же против Миркина смешно.
Пал Палыч отпустил его с миром, досадуя, скорее, на Мишу Токарева, который не вооружил следователя увесистыми фактами.
«Где же хваленая въедливость? Или я его переоценил? Или он меня – вообразив, что я на голом месте способен провести гениальный допрос».
В проходной тюрьмы Знаменский отметил время: четверть пятого. Уже пять минут ждет Миркина под часами «Наташа, страдающая от безденежья».
Мифическая Наташа была мужского пола, средних лет, среднего роста и среднего же умственного уровня. Между приятелей известная под кличкой Чистодел.
Он топтался под часами, пока не лопнуло терпенье. Борис обычно не опаздывал. Может, приболел? Чистодел двинул к телефонной будке.
– Миркина, пожалуйста. – Не расслышав ответа, повторил: – Товарища Миркина я прошу…
Он слушал, белесые бровки панически прыгали вверх-вниз.
– Как – арестовали, за что?!
Прахова рассказала. Дельно, обстоятельно. Помянула просьбу следователя позвонить и осведомилась, надо ли его ставить в известность, что Борисом интересовался… кстати, как вас по имени-отчеству?
Тут Чистодел торопливо заверил, что позвонит сам, трясущейся рукой записал продиктованный номер и, к разочарованию Праховой, повесил трубку.
А назавтра, когда над городом разливался великолепный закат, он маялся у окна в холле респектабельной гостиницы, ожидая Приезжего – так нейтрально велел себя именовать рискованный, опасный человек, периодически появлявшийся в серенькой жизни Чистодела. И короткие эти встречи нагоняли на Чистодела одновременно страх и восторг и поднимали в собственных глазах на геройскую почти высоту.
Но сегодня… Ох, как не с руки ему встречаться с Приезжим!
Однако тот уже надвигается кошачьей своей походкой, уже рядом. Чистодел поздоровался и опустился мешковатым задом на заграничный, неестественной длины диван – неровен час ноги откажут.
Приезжий сел рядом, оттенив неказистость собеседника.
– Ну?
– Лажа… – шепнул Чистодел.
– Точнее.
– В общем… не могу я товар взять.
Приезжий мимолетно улыбнулся струившейся мимо девице.
– Ты меня из Магадана вызвал шутки шутить?
– Да чтоб я сдох… Какие шутки! Человек, на которого я работал, сгорел.
– Приятно слышать. Ты тоже дымишься? – Приезжий поправил галстук, маскируя цепкий и стремительный огляд вокруг. Нет, в холле было «не мусорно».
– Я дымлюсь?! Да ни в жизнь! До меня им не добраться! – он сплюнул через левое плечо, но в тоне была убежденность.
– Тогда другого купца найди! – приказал Приезжий.
– Где его враз сыщешь… не семечки же… Недели бы хоть три…
– У меня командировка на четыре дня.
– За четыре дня – безнадега.
Чистоделу капельку полегчало. Показалось – труднейший рубеж позади. На секундочку показалось.
Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистящим угрожающим шепотом:
– Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал – я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя!
Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями.
– Да клянусь, если б я мог… Я на свои никогда не работал… У меня таких башлей в помине нет!
– Добудь!
Ай, до чего унизительно совсем терять себя и говорить, что добыть-то не у кого, – разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался:
– Негде мне взять…
Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.
– Я, ей-богу, не виноват, – заерзал Чистодел. – Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…
Приезжий кинул журнал.
– Ты что все – «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?
– Да так… Немножко себе на барабане стучу.
– Где?
– Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похороны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.
– Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.
Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:
– Так то – бизнес, а это – на бутылку.
– А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?
– Не… – засмеялся Чистодел и опять ошибся, посчитав, что атмосфера разрядилась.
– Ах, тебе еще смешно, падла?! – осатанел Приезжий. – Мне люди товар доверили. Им твои лажи – пустой звук. Я должен вернуться – и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!
Нет, не понял. Напугался – да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экскурсии не далее Кунцевского и Востряковского кладбища? Да и как понять?
С нормальной точки зрения, приисковый быт – нечто чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами – спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.
И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраняемого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота – бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смерти, тут уж мороз судья.
К кражам добываемого золота отношение у всех простое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опознавательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный розыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.
Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку – поплатишься головой. Споры решались проще, чем на самом «диком Западе».
Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими традициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.
И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничьей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим – немеет язык).
Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручейки, но во времена Приезжего посредничать между приисками и «большой землей» было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приезжий не сгущал краски, изображая свои скорые на расправу тылы…
Надо было срочно что-то делать. Даже злиться на «столичного коммерсанта» было уже некогда.
– Сядь нормально.
Чистодел, до того виновато сгорбленный, выпрямился и робко поднял собачьи глаза.
– Рассказывай, кто погорел, на чем погорел.
– Вроде мужик был крепкий, верный, а вот… вчера взяли… За спекуляцию золотыми вещами.
– Как узнал?
– Жду его на месте – нету. Отъехал в сторону, звоню из автомата на квартиру. Соседка и рассказывает…
– Она тебя знает? – подгонял Приезжий.
– Да ни в жизнь! Просто делать старухе нечего, вот и треплется.
– А почему за спекуляцию?
– Он в золотоскупке оценщиком работал. Там, видно, и влетел.
– Что взяли на обыске, неизвестно?
– Соседка понятая была, видела. Говорит: брошки-колечки, деньги – не знаю сколько – и весы.
Тут Приезжему изменила выдержка.
– Весы?! Час от часу не легче!
– А чего весы?
– А то, что продаст тебя твой крепкий мужик, вот чего!
– Да почему?
– Деревня ты, барабанщик. Сделают анализ – и сразу видно, что вешали: вещи или песок. Дошло?
– Это вы точно – про анализ? – изумился Чистодел.
– Досконально. Был у нас показательный суд, один вахлак из старателей вот так же с весами влетел. Притиснут твоего купца, припугнут статьей – и все, не станет он за тебя голову на плаху класть.
Чистодел нахмурился, но возразил довольно храбро:
– А чего он может сделать? Он про меня ничего не знает!
– Ну что-нибудь всегда…
– Да чтоб я сдох! Я про него много знаю, а он про меня – во! – и показал неопрятный кукиш.
Приезжий поймал кукиш в ладонь, даванул коротко, но Чистоделу и того хватило, чтобы сбить самонадеянность.
– Говори, как связь держали.
– Виделись только при деле, – Чистодел бережно разлеплял сплющенные пальцы. – Он мне нужен – я ему звоню домой, назначаю время. Встречались на улице в трех уговоренных местах по очереди. Я ему нужен – он пишет на Главный почтамт до востребования.
– Значит, фамилию знал!!
– А я Сергеев Петр Иваныч. Нас таких в Москве, может, две тысячи, а может, пять. Пойди, сыщи! И внешность у меня обыкновенная.
– Общие знакомые есть?
– Ни единого человека!
– Но кто-то же вас свел?
– Кто свел, тот, слава Богу, помер.
– Дома у купца хоть раз был?
– Не.
– На работе?
– Дурак я, что ли?
– Уж такой ты хитрый.
– А чего? – Чистодел уже снова воспрянул.
– Ну, если такой хитрый, вот тебе задачка – я, примерно, в Магадане, ты в Москве. Как ты меня найдешь, барабанщик?
Чистодел не понял:
– Отобью телеграмму до востребования… как обыкновенно: Ковалеву для Димы.
– Нельзя телеграмму. Как тогда?
– M-м… Тогда, пожалуй что, прости-прощай.
– А тебе надо очень. Ты соображай, раз хитрый. Ну-ка?
– А приехать можно?
– Милости просим. Хоть на два месяца.
Чистодел начал увлекаться игрой:
– Ага… Тогда в адресный стол, найду Ковалева В. И.
– Допустим, в Магадане их пять.
– Тогда буду нюхать, от которого Ковалева чем пахнет… Дальше соседей тихонько поспрашаю – у кого, мол, есть такой приятель – иногда навещает, обрисую ваши годы, внешний вид, часто, мол, в столицу летает… На аэродроме девочек прощупаю… Надежда есть – за два-то месяца!
Приезжий помолчал, сжав крупный, прямо прорезанный рот. Барабанщику и не снилось, насколько опасна проявленная им сообразительность.
– Так… Стало быть, хитрый. А этот твой купец… как его?
– Миркин.
– Он глупорожденный?
– Зачем? Он вполне.
– Так почему уверен, что он тебя не найдет? Если обэхээс поможет? Считаешь, ты хитрей всех?
Нет, этого Чистодел не считал. Он чувствовал, что Миркин, например, и умней, и изворотливей.
– Думаете, могут меня найти?..
– Могут найти.
Приезжий прикидывал: Миркина взяли по плевой статье. А вот участие в хищениях с приисков – другой коленкор. Потому выдавать Чистодела Миркину – нож острый. Но проклятые весы! Если крепко нажмут… пес его знает, этого Миркина, может, такой же барабанщик.
– Страховка нужна, – сказал он. – Не усек? Надо, чтоб твой купец пошел за одну спекуляцию. Тогда ему расчета нет никого закладывать. А пока мы этими весами все, как веревкой, повязаны.
Вообразив, что решения проблемы ожидают от него, Чистодел начал напряженно размышлять – то бишь морщить лоб, чесать в затылке, закусывать губу. Да, нужна страховка. Он даже ощутил ответственность за Борю Миркина – надо спасать парня! Тем более парень-то не вредный, добрый парень-то.
В процессе «размышлений» возникло и еще одно непривычное чувство: хоть маленького, частичного превосходства над Приезжим. Все-таки провинциал, Москва для него – лес темный. Все-таки держится за меня. Да-а… Так, значит, страховка. Нужна страховка…
Приезжий тоже размышлял. В трудные минуты он соображал быстро и находил, как правило, нестандартные решения. Перебрав несколько вариантов, выбрал, по его мнению, лучший. Не самый благоразумный. Даже авантюрный. Вариант наглый, стремительный, рожденный приисковой выучкой и природным коварством.
– Значит, говоришь, взяли вчера днем, барабанщик? Авось успеем. Пошли.
Для начала Приезжему понадобилась уединенная телефонная будка и несколько монет.
Он набрал 02 и солидно представился:
– Ювелирторг беспокоит. Не подскажете телефончик в отдел экспертиз?
Чистодел аж вспотел, стоя рядом «на часах», – Приезжий сам на Петровку нарывается!
– Спасибо, записываю. (Это для достоверности: при его занятиях все должно записываться в голове).
«НТО зовется», – пробормотал он, крутя следующий номер, и сменил голос. Теперь начальственный басок смягчал некоторый трепет перед серьезным учреждением.
– НТО? Это я говорю с секретарем?.. Очень хорошо. Извините, что беспокою, но тут вот какое дело: у нас в золотоскупке забрали весы… по делу Миркина. Так вот следователь Знаменский просил еще разновески привезти… Ну да, с каким экспертом мне связаться?.. Кибрит? Фамилия такая?.. Ага, понял. Хорошая фамилия. А имя-отчество?.. Спасибо, всего доброго.
Следующий шаг был тоже прост. При столь редкой фамилии он обошелся Приезжему в плитку шоколада и три-четыре обольстительных улыбки. И – вопреки правилу не выдавать адресов без года и места рождения разыскиваемых – скучающая девица в киоске «Мосгорсправки» аккуратненько написала ему домашний адрес Зинаиды Яновны Кибрит. (На Зиночкину беду в адресных картотеках отсутствовали только данные на оперативных сотрудников милиции и начальство). Прочтя адрес, Приезжий скомкал бумажку, бросил под ноги и махнул проезжавшему такси.
Третья соседка – мрачноватая коротышка – отличалась молчаливостью и на все взирала исподлобья. Похоже, исполняла функции домработницы Праховой.
Они ждали в передней выхода Миркина, зная, что того сейчас уведут и, может быть, надолго.
Тот вышел тихо, устало, плечо оттягивала сумка с вещами. Понурясь, дошагал до двери, тут обернулся и попросил Знаменского:
– Разрешите попрощаться.
– Только без лишних слов.
Сидоров дернулся было, но сробел: позволят ли обменяться рукопожатием с арестованным? Арестованный заметил, усмехнулся тишине, подчеркивавшей драматизм момента.
– Ну что ж, милые соседи, не поминайте лихом. Носите передачи, – и сделал шутовской прощальный жест.
– Ах, Борис, – заволновалась Прахова, – вы легкомысленный человек. По-моему, вы не понимаете всей серьезности положения!
– Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы – они мои.
Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась:
– Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться…
– Нет, просто спекулировал золотыми изделиями.
– Прискорбно слышать! – она аффектированно закатила глаза.
– Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, – вмешался Токарев.
Сидоров и Прахова расписались.
– Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК.
Знаменский напоследок записал телефон, отдал Сидорову:
– Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить.
– Хорошо, – угрюмо пообещал тот.
Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей.
– Всенепременно!
По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу:
– Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом холодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Скажите, это и есть прогресс?
Парень пожал плечами и направился в глубь квартиры.
– Погодите, Серж!
Но тут слово взяла Настя.
– Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет?
Та мигом переключилась на будничные заботы:
– Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжается. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Филиппову – возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи…
– Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить.
– Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского.
– Все?
– С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку…
– Богдана Хмельницкого она давно, – досадливо поправила Настя, шлепая по коридору.
– Настя, деньги и рецепты на рояле!
Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квартиру – то, возможно, устыдились бы нелестному мнению о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.
* * *
Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор.– Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, – печалился Боря.
– Да ну?
– Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объясняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?
– Слыхал.
– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говорю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосипед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»
Знаменский улыбнулся:
– Ну, трогательно.
– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.
– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!
– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сентиментальный.
Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». Порочное, что называется, лицо – и одновременно привлекательное.
Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В неплохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомендовал «своих» покупателей.
Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:
– Кассир участвовал в ваших операциях?
– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.
– Кому сбывали приобретенные вещи?
– Да вы ж знаете.
– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?
– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.
– Еще покупатели, надеюсь, были?
– В общем-то… нет.
– А в частности?
– Изредка кто-то, сейчас уже не упомню.
Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только наработанные практикой приемы допроса.
– Между нами, Миркин, – полушепотом, по секрету, – когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление.
Боря улыбнулся виновато и обаятельно:
– Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест…
Знаменский не дослушал:
– С кем вы должны встретиться сегодня через тридцать пять минут?
Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью.
– Встретиться?.. Ни с кем.
– Неправда.
Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске.
– На вашем календаре помечено: «11 октября, пятница. Пятнадцать десять, под часами». И жирный восклицательный знак. Так с кем? Напрягите память.
– А-а… действительно. С одной особой женского пола.
– Можете ее назвать?
– Наташа.
– По фамилии.
– Понятия не имею. Познакомились в метро, назначили, а вы вот мне сорвали свидание.
– Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда.
Но Боря Миркин уже преодолел смятение.
– Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется.
Теоретически допустима и девушка. Но на 99% – клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс фразами заведомо пустой.
Однако что-то в нем Знаменскому почудилось неладное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати?
– Слушайте, Миркин, серьезно – с кем намечалась встреча?
Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы.
– У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брюнеткой, страдающей от безденежья.
– Еще раз – посерьезней, Миркин.
– Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник «Музыканты шутят»? Однажды к композитору Верди…
Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахальство на допросе требует пресечения.
– Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь?
Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые стены, решетчатое окошечко под потолком.
– Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать?
Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках:
– Я как-то читал в газетах «Положение о предварительном заключении». Насколько помню, юмор не запрещался.
«Ну-ну… А пальцы свои худые сцепил так, что костяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься».
И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции:
– Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется… а то и боязно говорить.
Миркин отозвался нервной ухмылкой.
– Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и прочее… Застукали вы меня случайно – тряхнули этого дурака из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.
– Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифицировались? Нетрудно было?
«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»
Ответ последовал с заминкой.
– Рассуждая логически – раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.
Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:
– Чьего доверия?
– Полагаю, вы знакомы с основами философии, – меланхолически протянул Миркин. – Я тоже в свое время любил брошюрки читать. Так вот ученые пишут, что любая истина относительна. Другими словами, ничего до конца узнать нельзя, всегда что-нибудь останется темным.
Знаменский положенными словами занес ответ в протокол, захлопнул папку и, обогнув стол, встал напротив Миркина. Тот тоже поднялся, но чувствовал, что разговор еще не завершен.
– Намерен дать вам совет.
– Дружеский, разумеется, – хмыкнул Миркин, снова сероглазый.
– Полезный. Когда мне намекают, что не шибко умен или кишка тонка, я, знаете, не обижаюсь. Но – беру на заметку. Намекать позволяют себе люди: а) просто глупые; б) без меры самонадеянные; в) надеющиеся на сильных покровителей. Запомнили квалификацию? И каждый из них при этом упускает из виду, что задевает в моем лице организацию, которая – если взъярится – всякую тьму высветит и всякую истину добудет, наплевав на ваши основы философии!
Тирада не содержала лукавства. Она в общем-то соответствовала действительности – при условии, если организация взъярится. Яриться же против Миркина смешно.
Пал Палыч отпустил его с миром, досадуя, скорее, на Мишу Токарева, который не вооружил следователя увесистыми фактами.
«Где же хваленая въедливость? Или я его переоценил? Или он меня – вообразив, что я на голом месте способен провести гениальный допрос».
В проходной тюрьмы Знаменский отметил время: четверть пятого. Уже пять минут ждет Миркина под часами «Наташа, страдающая от безденежья».
Мифическая Наташа была мужского пола, средних лет, среднего роста и среднего же умственного уровня. Между приятелей известная под кличкой Чистодел.
Он топтался под часами, пока не лопнуло терпенье. Борис обычно не опаздывал. Может, приболел? Чистодел двинул к телефонной будке.
– Миркина, пожалуйста. – Не расслышав ответа, повторил: – Товарища Миркина я прошу…
Он слушал, белесые бровки панически прыгали вверх-вниз.
– Как – арестовали, за что?!
Прахова рассказала. Дельно, обстоятельно. Помянула просьбу следователя позвонить и осведомилась, надо ли его ставить в известность, что Борисом интересовался… кстати, как вас по имени-отчеству?
Тут Чистодел торопливо заверил, что позвонит сам, трясущейся рукой записал продиктованный номер и, к разочарованию Праховой, повесил трубку.
А назавтра, когда над городом разливался великолепный закат, он маялся у окна в холле респектабельной гостиницы, ожидая Приезжего – так нейтрально велел себя именовать рискованный, опасный человек, периодически появлявшийся в серенькой жизни Чистодела. И короткие эти встречи нагоняли на Чистодела одновременно страх и восторг и поднимали в собственных глазах на геройскую почти высоту.
Но сегодня… Ох, как не с руки ему встречаться с Приезжим!
Однако тот уже надвигается кошачьей своей походкой, уже рядом. Чистодел поздоровался и опустился мешковатым задом на заграничный, неестественной длины диван – неровен час ноги откажут.
Приезжий сел рядом, оттенив неказистость собеседника.
– Ну?
– Лажа… – шепнул Чистодел.
– Точнее.
– В общем… не могу я товар взять.
Приезжий мимолетно улыбнулся струившейся мимо девице.
– Ты меня из Магадана вызвал шутки шутить?
– Да чтоб я сдох… Какие шутки! Человек, на которого я работал, сгорел.
– Приятно слышать. Ты тоже дымишься? – Приезжий поправил галстук, маскируя цепкий и стремительный огляд вокруг. Нет, в холле было «не мусорно».
– Я дымлюсь?! Да ни в жизнь! До меня им не добраться! – он сплюнул через левое плечо, но в тоне была убежденность.
– Тогда другого купца найди! – приказал Приезжий.
– Где его враз сыщешь… не семечки же… Недели бы хоть три…
– У меня командировка на четыре дня.
– За четыре дня – безнадега.
Чистоделу капельку полегчало. Показалось – труднейший рубеж позади. На секундочку показалось.
Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистящим угрожающим шепотом:
– Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал – я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя!
Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями.
– Да клянусь, если б я мог… Я на свои никогда не работал… У меня таких башлей в помине нет!
– Добудь!
Ай, до чего унизительно совсем терять себя и говорить, что добыть-то не у кого, – разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался:
– Негде мне взять…
Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.
– Я, ей-богу, не виноват, – заерзал Чистодел. – Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…
Приезжий кинул журнал.
– Ты что все – «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?
– Да так… Немножко себе на барабане стучу.
– Где?
– Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похороны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.
– Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.
Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:
– Так то – бизнес, а это – на бутылку.
– А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?
– Не… – засмеялся Чистодел и опять ошибся, посчитав, что атмосфера разрядилась.
– Ах, тебе еще смешно, падла?! – осатанел Приезжий. – Мне люди товар доверили. Им твои лажи – пустой звук. Я должен вернуться – и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!
Нет, не понял. Напугался – да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экскурсии не далее Кунцевского и Востряковского кладбища? Да и как понять?
С нормальной точки зрения, приисковый быт – нечто чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами – спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.
И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраняемого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота – бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смерти, тут уж мороз судья.
К кражам добываемого золота отношение у всех простое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опознавательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный розыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.
Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку – поплатишься головой. Споры решались проще, чем на самом «диком Западе».
Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими традициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.
И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничьей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим – немеет язык).
Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручейки, но во времена Приезжего посредничать между приисками и «большой землей» было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приезжий не сгущал краски, изображая свои скорые на расправу тылы…
Надо было срочно что-то делать. Даже злиться на «столичного коммерсанта» было уже некогда.
– Сядь нормально.
Чистодел, до того виновато сгорбленный, выпрямился и робко поднял собачьи глаза.
– Рассказывай, кто погорел, на чем погорел.
– Вроде мужик был крепкий, верный, а вот… вчера взяли… За спекуляцию золотыми вещами.
– Как узнал?
– Жду его на месте – нету. Отъехал в сторону, звоню из автомата на квартиру. Соседка и рассказывает…
– Она тебя знает? – подгонял Приезжий.
– Да ни в жизнь! Просто делать старухе нечего, вот и треплется.
– А почему за спекуляцию?
– Он в золотоскупке оценщиком работал. Там, видно, и влетел.
– Что взяли на обыске, неизвестно?
– Соседка понятая была, видела. Говорит: брошки-колечки, деньги – не знаю сколько – и весы.
Тут Приезжему изменила выдержка.
– Весы?! Час от часу не легче!
– А чего весы?
– А то, что продаст тебя твой крепкий мужик, вот чего!
– Да почему?
– Деревня ты, барабанщик. Сделают анализ – и сразу видно, что вешали: вещи или песок. Дошло?
– Это вы точно – про анализ? – изумился Чистодел.
– Досконально. Был у нас показательный суд, один вахлак из старателей вот так же с весами влетел. Притиснут твоего купца, припугнут статьей – и все, не станет он за тебя голову на плаху класть.
Чистодел нахмурился, но возразил довольно храбро:
– А чего он может сделать? Он про меня ничего не знает!
– Ну что-нибудь всегда…
– Да чтоб я сдох! Я про него много знаю, а он про меня – во! – и показал неопрятный кукиш.
Приезжий поймал кукиш в ладонь, даванул коротко, но Чистоделу и того хватило, чтобы сбить самонадеянность.
– Говори, как связь держали.
– Виделись только при деле, – Чистодел бережно разлеплял сплющенные пальцы. – Он мне нужен – я ему звоню домой, назначаю время. Встречались на улице в трех уговоренных местах по очереди. Я ему нужен – он пишет на Главный почтамт до востребования.
– Значит, фамилию знал!!
– А я Сергеев Петр Иваныч. Нас таких в Москве, может, две тысячи, а может, пять. Пойди, сыщи! И внешность у меня обыкновенная.
– Общие знакомые есть?
– Ни единого человека!
– Но кто-то же вас свел?
– Кто свел, тот, слава Богу, помер.
– Дома у купца хоть раз был?
– Не.
– На работе?
– Дурак я, что ли?
– Уж такой ты хитрый.
– А чего? – Чистодел уже снова воспрянул.
– Ну, если такой хитрый, вот тебе задачка – я, примерно, в Магадане, ты в Москве. Как ты меня найдешь, барабанщик?
Чистодел не понял:
– Отобью телеграмму до востребования… как обыкновенно: Ковалеву для Димы.
– Нельзя телеграмму. Как тогда?
– M-м… Тогда, пожалуй что, прости-прощай.
– А тебе надо очень. Ты соображай, раз хитрый. Ну-ка?
– А приехать можно?
– Милости просим. Хоть на два месяца.
Чистодел начал увлекаться игрой:
– Ага… Тогда в адресный стол, найду Ковалева В. И.
– Допустим, в Магадане их пять.
– Тогда буду нюхать, от которого Ковалева чем пахнет… Дальше соседей тихонько поспрашаю – у кого, мол, есть такой приятель – иногда навещает, обрисую ваши годы, внешний вид, часто, мол, в столицу летает… На аэродроме девочек прощупаю… Надежда есть – за два-то месяца!
Приезжий помолчал, сжав крупный, прямо прорезанный рот. Барабанщику и не снилось, насколько опасна проявленная им сообразительность.
– Так… Стало быть, хитрый. А этот твой купец… как его?
– Миркин.
– Он глупорожденный?
– Зачем? Он вполне.
– Так почему уверен, что он тебя не найдет? Если обэхээс поможет? Считаешь, ты хитрей всех?
Нет, этого Чистодел не считал. Он чувствовал, что Миркин, например, и умней, и изворотливей.
– Думаете, могут меня найти?..
– Могут найти.
Приезжий прикидывал: Миркина взяли по плевой статье. А вот участие в хищениях с приисков – другой коленкор. Потому выдавать Чистодела Миркину – нож острый. Но проклятые весы! Если крепко нажмут… пес его знает, этого Миркина, может, такой же барабанщик.
– Страховка нужна, – сказал он. – Не усек? Надо, чтоб твой купец пошел за одну спекуляцию. Тогда ему расчета нет никого закладывать. А пока мы этими весами все, как веревкой, повязаны.
Вообразив, что решения проблемы ожидают от него, Чистодел начал напряженно размышлять – то бишь морщить лоб, чесать в затылке, закусывать губу. Да, нужна страховка. Он даже ощутил ответственность за Борю Миркина – надо спасать парня! Тем более парень-то не вредный, добрый парень-то.
В процессе «размышлений» возникло и еще одно непривычное чувство: хоть маленького, частичного превосходства над Приезжим. Все-таки провинциал, Москва для него – лес темный. Все-таки держится за меня. Да-а… Так, значит, страховка. Нужна страховка…
Приезжий тоже размышлял. В трудные минуты он соображал быстро и находил, как правило, нестандартные решения. Перебрав несколько вариантов, выбрал, по его мнению, лучший. Не самый благоразумный. Даже авантюрный. Вариант наглый, стремительный, рожденный приисковой выучкой и природным коварством.
– Значит, говоришь, взяли вчера днем, барабанщик? Авось успеем. Пошли.
* * *
В течение последующих часов Чистодел наблюдал за своим спутником с отвисшей челюстью: уму непостижимо, что за человек! Ведь живет (однажды обмолвился) чуть не за полтыщи километров от Колымской трассы. В Магадане-то (который Чистоделу рисовался беспросветным арктическим захолустьем) – и в том бывает наездами. Откуда ж подобные таланты и повадки?!Для начала Приезжему понадобилась уединенная телефонная будка и несколько монет.
Он набрал 02 и солидно представился:
– Ювелирторг беспокоит. Не подскажете телефончик в отдел экспертиз?
Чистодел аж вспотел, стоя рядом «на часах», – Приезжий сам на Петровку нарывается!
– Спасибо, записываю. (Это для достоверности: при его занятиях все должно записываться в голове).
«НТО зовется», – пробормотал он, крутя следующий номер, и сменил голос. Теперь начальственный басок смягчал некоторый трепет перед серьезным учреждением.
– НТО? Это я говорю с секретарем?.. Очень хорошо. Извините, что беспокою, но тут вот какое дело: у нас в золотоскупке забрали весы… по делу Миркина. Так вот следователь Знаменский просил еще разновески привезти… Ну да, с каким экспертом мне связаться?.. Кибрит? Фамилия такая?.. Ага, понял. Хорошая фамилия. А имя-отчество?.. Спасибо, всего доброго.
Следующий шаг был тоже прост. При столь редкой фамилии он обошелся Приезжему в плитку шоколада и три-четыре обольстительных улыбки. И – вопреки правилу не выдавать адресов без года и места рождения разыскиваемых – скучающая девица в киоске «Мосгорсправки» аккуратненько написала ему домашний адрес Зинаиды Яновны Кибрит. (На Зиночкину беду в адресных картотеках отсутствовали только данные на оперативных сотрудников милиции и начальство). Прочтя адрес, Приезжий скомкал бумажку, бросил под ноги и махнул проезжавшему такси.