Лавров Александр. Шантаж

   – Тогда парное прибавьте… Еще два процента.
   – Жирновато… Ну да ладно, нравишься ты мне… Зна­чит, понял? Идешь в боевую разведку. Бей в барабан и не бойся! А выйдешь – топай в пивную и жди меня. Час, два – как уж получится. Сюда не суйся, в подъезд, даже не оглядывайся! Ясно?
   Не все было ясно Чистоделу, но «боевая разведка» – звучало. Он приосанился и пошел.
   А Приезжий, запалив новую сигарету, ждал. Скоро ли выйдет? Не тронется ли следом вон та машина с подремывающим шофером? Не устремится ли за бара­банщиком какой-нибудь неприметный гражданин? До пивной четыре с половиной квартала, на этом пути надо безошибочно определить, нет ли слежки за домом Миркина.

 

* * *

   Если б время и тревога не так жали на Пал Палыча, он позаботился бы куда фундаментальнее подготовиться ко второму допросу Миркина. Опросил бы сослуживцев и знакомых; узнал, с кем, из-за чего и в какой форме тот ссорился; говорил ли, как ему рисуется его будущее; что любил читать и так далее и тому подобное – словом, получил бы представление о внутреннем мире подслед­ственного. Оно и практически было полезно и удовлетво­ряло всегдашнему стремлению Пал Палыча понять. Даже ярого злодея.
   Но не по формуле «понять – значит простить». Тут его не раз предостерегала мать (квалифицированный пси­хиатр), ежедневно вникавшая в глубины психологии сво­их пациентов. Она считала, что Бехтерев справедливо утверждал, будто некоторые душевные болезни заразительны. И потому врач должен внутренне крепко от них ограждаться. Понять надо, а вот «простить» – может оз­начать «заразиться». И безумца и преступника понять нужно, но не впускать понимания слишком внутрь себя, чтобы не деформировать собственную личность. Это основа иммунитета и к безумию и ко злу. А они ведь часто почти смыкаются…
   От матери же черпал Знаменский умение чутко улав­ливать душевное состояние того, с кем общался: замечать сокращение и расширение зрачков, беспокойство или равнодушие пальцев и множество других рефлекторных примет, которые человек не в силах скрыть. И – уже как следователь, в контексте событий – учился верно их истолковывать и использовать.
   Конечно, изредка и он – недостаточность информа­ции вынуждала – прибегал к приемам служак старого закала, когда обвиняемому заявляют: «Нам известно все. Даже, к примеру, что в июле сего года ты пил пиво с девушкой в голубой шляпке. Так что давай колись». А кроме случайного пива у следователя ничего и нет. Трюк порой срабатывал, но оставлял ощущение профессио­нальной неловкости.
   …Еще пять – десять минут, и конвойный введет Миркина.
   Пал Палыч был вооружен против него актом экспер­тизы весов и копией рапорта Зиночки об угрозе похитить племянника. И все.
   «Немножко, конечно, в голубой шляпке».
   А чем меньше козырей, тем точнее должна быть тактика допроса. В общих чертах Знаменский ее обдумал и теперь копил внимание и волю. «Жесткость и превосход­ство. От меня веет ледяным холодом» – таков был внут­ренний настрой.
   Пал Палыч сделался и внешне на себя не похож, но Миркин не сразу это заметил. Довольно развязно поздо­ровался, одобрительно отозвался о погоде.
   В ответ коротко прозвучало:
   – Садитесь.
   – Стою – сижу, хожу – сижу, лежу – опять сижу. Прямо загадка для детей старшего возраста, – раскатился Миркин поболтать, как в прошлый раз, «на равных».
   И наткнулся на барьер:
   – Шутить не будем. Рассуждать о жизни не будем. С этим покончено.
   Миркин различил лед в голосе, сердце екнуло, попробовал, крепкая ли стена, которой отгородился Знаменский:
   – А я-то радовался, что у меня следователь, с кото­рым можно обо всем по-человечески…
   – Считайте, что у вас новый следователь, – и толь­ко теперь Пал Палыч поднял далекие-далекие от сочув­ствия глаза.
   Перед этим новым следователем Борис Миркин почув­ствовал себя до крайности неуютно и зябко замельтешил:
   – А что так? Простите… Случилось что-нибудь?
   – Многое. Что в корне меняет мое к вам отношение.
   Миркин напрягся в тоскливом ожидании.
   – Ознакомьтесь с актом экспертизы.
   Миркин прочел акт, утер разом взмокший лоб и – утопающий хватается за соломинку – забормотал прыга­ющими губами:
   – Но… здесь какая-то ошибка… Что можно обнару­жить на совершенно чистых весах?!
   – Берут ватку, смоченную спиртом, протирают по­верхности. Потом ватку сжигают и делают спектральный анализ золы. Доказательство бесспорное.
   Молча и безжалостно наблюдал Пал Палыч, как доп­рашиваемый барахтается в волнах отчаяния. Сейчас на­ступит миг, когда потребуется безупречным швырком перекинуть его в еще горший омут.
   – За песок – уже другая статья? – изнемогая, спро­сил Миркин.
   Вот оно! Знает он, знает, что полагается за шлих. Вопрос подготовительный, чтобы начать оправдываться: один раз, случайно, немножко, по глупости, честное слово…
   – Статья другая, – равнодушно подтвердил Пал Па­лыч. – Но не это сейчас для вас главное, – грозно, пудово.
   Кажется, удалось. Миркин обмер: что еще? какое главное?
   – Ведите подпись эксперта под актом?
   – Да…
   – Почитайте ее рапорт о происшедших накануне со­бытиях.
   Миркин прочел раз, прочел второй, с трудом пости­гая смысл печатных строчек. «Достоевское» лицо его без ведома хозяина убедило Пал Палыча в совершенной неожиданности и ошеломительности читаемого.
   Это укрепило позицию Знаменского, ибо он стре­мился не дать допрашиваемому сообразить или попытать­ся выяснить, что срок за участие в хищении золотого песка неизмеримо больше, чем за похищение живого ребенка. (О, причуды соцзаконности! Американцы за «киднеппинг» без церемоний сажают на электрический стул!) А как раз на шантаже Кибрит Пал Палыч и целился прорвать защитную линию Миркина. И, пока тот читал и перечитывал рапорт, приметил участок для про­рыва: в тексте – там, где описывались приметы преступ­ников, – были две-три строки, на которые Миркин реа­гировал иначе, чем на все остальное.
   Тот наконец оторвался от печатных страниц, вскинул голову:
   – С ней что-то случилось?!.. Или мальчик?!..
   Пал Палыч забрал рапорт и экспертизу, сложил в папку, медленно завязал тесемочки, каждой секундой молчания усугубляя тяжесть неизвестности для Миркина.
   – Гражданин следователь! – взмолился тот.
   – Не имею права ответить, – сурово сказал Знаменс­кий. – Служебная тайна.
   – Боже мой… Боже мой… – застонал Миркин и закачался на стуле, являя собой зрелище неподдельной скорби.
   Ледяной барьер в Знаменском слегка подтаял. Да, пожалуй, и пора уже было переводить разговор на более мягкие рельсы.
   – Думаете, мне сладко? – мрачно произнес он. – Эксперт… Зинаида Кибрит – из круга близких моих дру­зей, – фраза о двух концах: дополнительная угроза (я тебе за Кибрит голову оторву), но одновременно как бы и приглашение к человеческому общению.
   – О… – выдохнул Миркин и перестал качаться.
   – Самых близких, – подчеркнул Пал Палыч. – Вы были к кому-нибудь сильно привязаны?
   – Н-нет…
   Коротенькое это словечко сбило Пал Палыча.
   – Ни к кому не были привязаны? – озадаченно пере­спросил он.
   Миркин тоже как бы в минутном недоумении пожал плечами:
   – Да как-то… скорее всего, нет…
   – А мать?
   – Ну… относительно.
   Миркина тема явно не прельщала, а Знаменскому и вовсе некогда было заниматься человековедением.
   – Хорошо, – снова построжел он, – вернемся к шантажу.
   – Клянусь, я не имею ни малейшего отношения! Я бы никогда не стал, клянусь вам!
   – Кто эти люди? Назовите их.
   – Не знаю.
   – То есть как это «не знаю»?! Они мои друзья или ваши? Ради кого они вытворяют свои подлости? Ради Бориса Семеновича Миркина! Вашего ради отбеливания. И, пока молчите, вы – соучастник!
   – Да разве меня спросили? – Миркин гулко ударил себя в грудь кулаком. – Я бы им объяснил, что это безумие!
   – Кто они? – требовал Знаменский.
   – Дайте подумать.
   – Подумать, что выдать, а про что смолчать?
   – Гражданин следователь, не наседайте на меня так. Надо же сообразить… Человека, который приходил к эксперту, я не знаю. Никогда не видал, поверьте!
   – Верю. Но знаете того, кто болтал с мальчиком в подворотне.
   Миркин помолчал, вздохнул прерывисто:
   – Тут я могу предполагать… возможно, имел с ним дело… Но, честное слово, даже имени не знаю, только кличку… Чистодел.
   – У него вы и брали шлих?
   – Да… Один раз, на пробу!
   – У случайного, незнакомого человека? Неправдопо­добно.
   – На свете много неправдоподобного, гражданин сле­дователь.
   «Сколько раз, да сколько грамм, да почем – после все это, после!»
   – Не будем отклоняться.
   – Хорошо, я вам постараюсь объяснить. В этом деле все конспирируются. Прямо как шпионы! От вас – само собой, но друг от друга тоже. Товар идет из рук в руки, и в каждых руках должен остаться свой парное.
   – Ясно, ясно.
   – Ну вот. Если, допустим, Чистодел мне что-то про­дает, он ни за что не скажет, у кого купил. А то мы столкнемся напрямую, и товар мимо него уплывет, по­нимаете? А он бы тоже рад прямиком на моего купца выйти, чтобы лишние руки миновать. Потому каждый своего купца прячет и вообще вокруг себя напускает туман. Доверия друг к другу – от сих до сих, а дальше ни-ни!
   – Раз подобная секретность, тем более вы не связа­лись бы с первым встречным. Кто его привел, рекомен­довал?
   – Один старичок. А откуда выкопал – понятия не имею.
   – Что же за старичок?
   – Он до меня в киоске сидел. Ушел по старости, уступил мне точку в Столешниковом… и клиентуру. Ей-богу, я вам все, как на духу!
   Пал Палыч встал и сверху уперся взглядом в Миркина:
   – Полуправда. Все это полуправда. Как вы поддержи­вали контакт с Чистоделом?
   Но Миркин, хотя и нервный и впечатлительный, оказался довольно выносливым. Пережив серию болез­ненных встрясок, он умудрился как-то оправиться и вновь занял оборонительные рубежи:
   – Гражданин следователь, посмотрите на вещи с моей стороны. Вот сидим мы с вами и разговариваем. Немножко поговорили – набежал новый эпизод. Еще посидели – уже другая статья.
   – Да ведь назад пути нет, Миркин. Раз заговорил – говорите до конца!
   – Нет, у человека в моем положении тоже есть своя этика. Надо сохранять лицо. Все отрицать глупо, конечно. Но все вытряхивать… Чуть на тебя надавили, и ты уже ползешь по швам…
   – Неэтично?
   – Если хотите, да! Неэтично. У меня масса знакомых в Столешниковом. Так сказать, свой круг. Женщины. Все они придут в суд. И что услышат? Как я буду выглядеть?
   Довольно долго он упрямился, пока не предпринял нового отступления:
   – Ладно, я скажу, что знаю. Только в деле пока ничего не будет. Такое условие. Если вы Чистодела возьме­те, покажете мне фотографию, тогда пожалуйста.
   – Известный жанр: лично вам по секрету. – Пал Палыч чуть не взбесился: – Воображаете, я способен торговаться? В моей ситуации? Я вас готов на дыбу вздернуть, но иметь официальные показания!
   Миркин струхнул, кинулся «мириться».
   – Несколько раз я писал Чистоделу до востребования. Сергеев он, Петр Иванович.
   – Почтовое отделение?
   – Главпочтамт.
   – Почти на деревню дедушке. Работает?
   – По-моему, пенсию получает.
   – Сколько же ему лет?
   – Сорок три.
   – Так… Что еще?
   – Один раз я видел, как он папиросы покупал. Гляди­те где. – Миркин взял лист бумаги, нарисовал: – Вот так старый Арбат, тут диетический, а вот так переулочек. И здесь палатка.
   – Ну?
   – Он был в шлепанцах. Далеко от дома человек в шлепанцах не пойдет, верно?
   – Это уже кое-что.
   – Но уже все, больше никаких концов.
   – Попробуем поскрести по сусекам. Культурный уро­вень?
   – Сероват… И, по-моему, зашибает.
   – Женат?
   – Вряд ли. Очень неухоженный.
   Еще с десяток вопросов-ответов, и Пал Палыч позво­нил Токареву:
   – Миша, записывай. Номер один – пусто. Номер два – Сергеев Петр Иванович, предположительно пен­сионер, учитывая возраст – по инвалидности. Место жи­тельства – район Плотникова переулка. Имеет родствен­ников где-то на юге. Над верхней губой небольшая ро­динка. Мягко выговаривает букву «г». Одет неряшливо. Курит «Беломор».
   Токарев обещал мгновенно связаться с райсобесом, авось кто еще на месте. Если ж нет, то добывать коорди­наты заведующего. Откладывать поиски Чистодела и на час было нельзя.
   Знаменский вспомнил, что на свете есть сигареты. Вредная штука, которая помогает жить. Оба закурили, и Миркин спросил иронически:
   – Допускаете, что найдут?
   – Найдут. Если сведения верны.
   Он представил себе Зиночку с ее реверансом и новой прической.
   «Ну, еще один напор!»
   – Миркин, куда вы сбывали шлих?
   Тот протестующе заслонился худыми ладонями:
   – Не все сразу, Пал Палыч! Не знаю, как вы, а из меня уже дух вон.
   – Это потому, что вы сопротивлялись, Борис Семе­нович. Бились в кровь. А просто рассказать правду совсем не трудно. Попробуйте.
   – Да что у меня было шлиха-то? Взял триста грамм.
   – Допустим, – согласился Знаменский с враньем. – И куда дели?
   – Сплавил по мелочи зубным техникам.
   – Вот видите, – подбодрил Пал Палыч, – стоит за­говорить – и пойдет.
   – Ну да! Вы начнете спрашивать, кто да что, а я даже лиц-то не помню!
   – Опять вы крутитесь, Борис Семенович. Все сначала. Признаваться так признаваться.
   – Вы считаете?
   Миркин внезапно и резко, будто толкнуло что, сел на стуле боком и уставился в окно. И потом через плечо осведомился едко:
   – А вам доводилось признаваться?.. Нет, пустите меня отдохнуть. Полежу на коечке, подумаю, может, что вспомню.
   На том он и уперся, да так неожиданно крепко, что Знаменский со скрежетом зубовным вынужден был пре­кратить допрос.

 

* * *

   Прахова переживала поистине звездный день.
   С утра – беседа с Мишей Токаревым. Воспитанный молодой человек, но довольно упрямый и скучноватый. Не столь уж трудно оказалось одержать над ним верх. Но победа есть победа, она бодрит, молодит, горячит кровь.
   Антонина Валериановна с отменным аппетитом по­обедала и только прилегла, по обыкновению, отдохнуть, как подоспел следующий визитер – немного под мухой. Он все поминал какие-то десять рублей и пивную, а Прахова приглядывалась к нему, колеблясь: из тех ли двоих, кого описал оперативник? Если из них, отчего он словно бы ничем не интересуется? В чем смысл визита?
   Она взяла десятку, обещав истратить на передачу для Бориса, и посетитель откланялся. На всякий случай Пра­хова обследовала купюру с лупой, сравнила на просвет с другой десятирублевкой, даже подержала над паром и ничего не обнаружила.
   Досадно не понимать, в чем дело. Приметы совпа­дали, а поведение было нелепым. Но все же визит оста­вил по себе ощущение взволнованного ожидания. По­тому что Прахова – ах, наивный Миша Токарев, – Прахова-то знала, что друзья Бориса станут искать к ней подходы!..
   Настя подтирала в коридоре пол, орудуя старой щет­кой на длинной ручке. В апартаментах хозяйки наводить чистоту – мука мученическая, зато в коридоре, передней и кухне Насте вольготно.
   Требовательный звонок в дверь заставил ее отереть руки фартуком, с привычной неслышностью прибли­зиться к глазку и привычно приподняться на цыпочки. Ага, вон какой пожаловал!
   – Кто там? – спросила она.
   – Откройте, – командирски донеслось с лестницы. – Уголовный розыск!
   Настя скинула цепочку, отперла два замка, не отве­чая на приветствие, бросила гостю под ноги тряпку, чтобы не наследил по свежему полу. И, лишь когда тот добросовестно пошаркал ботинками, позвала:
   – Антонина Валериановна! К нам угрозыск!
   Настя умела сказать – а хозяйка понять. И не поспе­шила навстречу «угрозыску», а лишь величественно воз­никла в проеме двустворчатой двери. Токарева впускали в апартаменты через небольшую, так сказать, подсобную дверь, которая вела к повседневно-обжитому Антониной Валериановной углу, нового же посетителя приглашали в парадную часть помещения.
   Тигриной своей походкой он преодолел коридор, на ходу изображая казенную деловитость и занятость:
   – Прошу прощения, что беспокою. Из МУРа, – и мельком из руки показал удостоверение. – Мне надо кое-что узнать о Миркине, которого мы арестовали. Разу­меется, все останется между нами.
   Прахова пристально и с удовольствием рассматривала гостя. Облик его до мелочей соответствовал портрету, нарисованному Токаревым.
   – Ну что ж, если вы гарантируете секретность… Прошу.
   Вошли.
   – Старые люди – старые вещи, – пояснила она, видя, как забегали глаза Приезжего. – Настя, милая, передвинь ширму.
   Вдобавок ко всему, что и так поразило Приезжего дворцовой, по его мнению, роскошью, в обозримое про­странство был включен сияющий рояль, завершивший обстановку парадной гостиной.
   Разумеется, Приезжему доводилось лицезреть не толь­ко приисковые халупы или стандартные новостройки. Случалось, заносила его судьба и в богатейшие дома, где интерьер во всеуслышание кричал, что госбанком тут попросту подтираются. Но то были интерьеры «иного поколения», интерьеры-выскочки. У Праховой же овеяло его душу чем-то невиданным, музейно-ностальгическим.
   Смешения антикварных стилей (от трех мужей) он не уловил. Ему и в голову не пришло, что окружающее похоже на безграмотную декорацию, перегруженную рек­визитом.
   Как деревенский мальчишка в барских покоях, взи­рал он на круглый стол черного дерева, упиравшийся в пол львиными лапами, а в центре увенчанный лампой, ножку которой обвивал бронзовый (львиный же, вероят­но) хвост. Вокруг стола парковались такие же черномазые кресла и тоже на лапах и обитые лиловой материей, названия которой Приезжий не придумал бы и под пыткой (да может, оно уже и утрачено в век синтетики).
   А по периметру гостиной, выгороженной из странной этой комнаты-зала, хороводились комоды с резьбой; шка­фы, в дверцы которых ловко были всобачены из дерева другого цвета сцены то ли придворной, то ли рыцарской жизни; хрупкие этажерки, выдерживавшие однако вес лаковых шкатулок, фарфоровых и хрустальных ваз.
   А потолок – мать честная! – где-то прямо в поднебе­сье, и на нем балуются голозадые с крылышками амурчики, не сильно даже и закопченные.
   – Так жили когда-то все культурные и обеспеченные люди, – улыбнулась Прахова, довольная произведенным впечатлением.
   Приезжий спохватился, что выбивается из роли:
   – Нас интересуют друзья и близкие знакомые Миркина. Вы, наверное, много бываете дома, видели, кто приходил…
   – Присаживайтесь, молодой человек. Думаю, разго­вор будет длинный.
   – Мерси, – поддавшись салонной обстановке, по­благодарил он, несколько озадаченный тоном превос­ходства, который взяла старуха. – Однако обстоятельства заставляют, знаете ли, спешить.
   – Не спешите, голубчик, в вашем деле спешка не всегда уместна… Не могу сказать, что определенно ждала подобного визита, но я вам рада.
   – Очень приятно. – Приезжий достал блокнот и ка­рандаш. – Какие у вас были отношения с Миркиным?
   – Самые отличные. Он вырос у меня на глазах.
   – Значит, вы в курсе, кто его друзья и прочее? Не было, к примеру, зубных врачей или техников?
   – Насколько догадываюсь, вас интересуют люди, покупавшие у Бориса золото.
   – Вы их знаете?!
   – Ах, как вы торопитесь, как торопитесь!
   Приезжий положил карандаш и, отключившись от амуров и львиных лап, приказал себе мобилизоваться. И, во-первых, действительно не гнать лошадей. Это не экспертша. Старуха мягко стелет, но какая-то она… взор орлиный, лишнего слова не вытянешь… кремень-старуха, и нечем ее взять за горло – кроме как рукой. Но тогда надо учитывать Настю: маячит где-то поблизости. Не расставаясь с половой щеткой.
   А во-вторых, держать в уме то, что на минуту-две вытеснили здешние неожиданные красоты: и старуху и Настю наверняка уже расспрашивали о связях Миркина. Правда, Чистодел клялся, что те Бориса не выдадут, он, дескать, имел к ним доверие. (Но по той же причине он и Приезжего отговаривал соваться к Праховой). Надо вне­сти ясность.
   – Те сведения, что вы сообщили следствию, надо сказать, недостаточны.
   Прахова прижмурилась хитро:
   – Вы имеете в виду нашу беседу с Михаилом Кон­стантиновичем?
   – В частности, – согласился Приезжий, опасаясь, что его берут на пушку.
   – Михаил Константинович мне не понравился, – хмыкнула Прахова. – Не располагал к откровенности.
   – Очень, очень надеюсь, что мне повезет больше! – в эту фразу Приезжий вложил максимум доступного ему обаяния.
   Прахова снова прижмурилась.
   – Возможно, – протянула она. – Я всегда предпочи­тала брюнетов.
   «Этак разговор получится длиннее длинного. Может быть, старуха развлекается от нечего делать?»
   – В целом вы мне нравитесь, – продолжала Прахо­ва. – И внушаете доверие. Но для полной уверенности… как ваша фамилия?
   – Пархоменко. Сергей Сергеевич, – представился Приезжий, начиная внутренне яриться.
   – Не покажете ли еще раз свой служебный мандат?
   – Мадам, это смешно! – Он достал удостоверение и снова мельком показал его. – Не хотелось беспокоить пожилую женщину, поэтому я пришел сам, но если у вас мания бдительности, вас вызовут на Петровку. И мы поговорим там!
   – Нельзя ли поближе, голубчик? – невозмутимо про­говорила мадам.
   Приезжий поднес удостоверение к глазам Праховой. Та сноровисто придержала его рукой, попробовала ног­тем фотографию и хихикнула:
   – Документик фальшивый.
   Приезжий выдернул удостоверение, отступил.
   – Вы меня оскорбляете при исполнении служебных обязанностей! – рявкнул он.
   – Всем вы хороши, вот только манеры, манеры… Настя, телефон!
   Тотчас под левой рукой хозяйки возник аппарат.
   – Я ведь могу легко проверить, – она опустила ла­донь на трубку.
   Не хотелось Приезжему устраивать побоище с двумя бабами, ох, не хотелось. Чутье подсказывало ему, что Прахова что-то знает, чего угрозыску не сообщила. Одна­ко какую игру ведет старуха сейчас?
   – Мадам, – пригасив тяжелыми веками полыхание кавказских глаз, произнес он умиротворяюще, – вы толь­ко отнимаете у меня драгоценное время!
   Прахова, пристально наблюдая за гостем, на ощупь набрала 02.
   – А ну прекрати свои штучки, старая стерва! – ски­нув все личины, волчьим приисковым голосом прика­зал он.
   И двинулся к Праховой, готовый уже ко всему ради поставленной задачи… Но только не к тому, чтобы уви­деть нацеленный на него пистолет.
   Крайнее изумление Приезжего и победительное торжество Праховой заполнили наступившее молчание. Но вот она насладилась эффектной сценой и нарушила паузу:
   – Сядьте на место, голубчик, и поговорим о деле. Миркин работал на меня.
   – О-о-о!.. – произнес Приезжий, веря и не веря.
   – Люблю отчаянных молодых людей, – причмокнула Прахова. – Доля риска разнообразит жизнь.
   Зазвонил будильник, Приезжий вздрогнул.
   – Садитесь, садитесь, это гомеопатия.
   Он сел, настороженно следя, как старуха, отложив пистолет, принимала свои крупинки.
   – Вы верите в гомеопатию?
   – Извините, мадам, я верю только в себя и в налич­ные деньги.
   – Стало быть, и в меня не верите?
   – Я показал вам удостоверение, которое вы сочли фальшивым. Вы мне – пистолет. Этого достаточно для обоюдного доверия?
   – Возможно, вы считаете, что милиция выпросила в музее бельгийский браунинг, всю эту обстановку и меня в придачу и решила перед арестом устроить вам малень­кий розыгрыш? Ай-яй, такие умные глаза и такие глупые мысли…
   Приезжий рассмеялся:
   – Уговорили… Мадам, я у ваших ног!
   – Очень мило. Кстати, меня зовут Антонина Валериановна. А вас как величать, «товарищ Пархоменко»?
   – Что в имени тебе моем? Как сказал какой-то поэт. По-моему, дело сказал… Зовите Володей.
   Параллельно светской болтовне ум Приезжего впи­вался в новую загадку: кто она? перекупщица или матрасница? От этого зависела цена.
   Матрасниками называют ту разновидность купцов, которые просто скупают и накапливают, накапливают – ради самого накопительства.
   Пожалуй, матрасница, думалось ему. Только нетипич­ная. Матрасник – скряга, лишней копейки не потратит, порой только что не нищенствует. Прахова же явно жила припеваючи.
   – Володя… Владимир… – раздумчиво пробовала Пра­хова на язык. – Лучше Вольдемар, согласны?
   – Как вам больше нравится.
   – Вы когда-нибудь бывали у Бориса? Не помню, чтобы я вас видела.
   «Вольдемар» уже не имел нужды скрытничать:
   – Мы с ним не были знакомы.
   – А-а, значит, кто-то был между?
   – Да, болтался один – с дырявой головой.
   – Эти длинные цепочки, Вольдемар, довольно опас­ны. Всегда найдется слабое звено.
   – От посредников не избавишься, Антонина Валериановна. Нас с вами напрямую свел только случай.
   – Будем надеяться, счастливый. Хотите кофе?
   Приезжий хотел. И Настиными заботами был вскоро­сти доставлен сияющий кофейник и все прочее для ус­лаждения души. Атмосфера установилась почти семейная.
   – Вам у меня нравится?
   – Немного непривычно, – признался «Вольдемар», – Особенно потолки.
   – Да, голубчик, четыре метра двадцать сантиметров. Дом строил мой отец, когда-то семья занимала весь этаж. С семнадцатого – лишь эту квартиру, а потом нас еще уплотнили. Вы небось и не слышали подобного слова?
   – М-м…
   – Теперь – лишь одна комната. Последний бастион, который и обороняем вдвоем с Настей.
   – Ей можно доверять?
   – О, абсолютно! Настя прекрасного происхождения. Ее отец был денщиком у атамана Дутова. Единственная родная душа. А у вас – семья, родители?