Страница:
Поравнявшись с ними, молодая крестьянка, или та, которую мы за нее принимаем, бросила во имя Христа в тележку несколько медных денег. Будто гальванической силой приподняло цыганку при взгляде на ребенка.
— Подай, подай мне!.. это его сын… — закричала она так, что мать в испуге бросилась бежать, озираясь частенько, не выскочила ли из тележки ужасная женщина, не преследует ли ее…
Потеряв цыган из виду, она перекрестилась; но заметно было, что какие-то мрачные думы тревожили ее во всю дорогу, и шаги ее, прежде твердые, стали запинаться. Чаще взглядывала она на свое дитя, еще нежнее прижимала его к груди.
Путь их был на Выборгскую сторону.
Они спешили. День был жаркий. Лицо молодой женщины разгорелось, щеки малютки алели — слуга убеждал отдать ему драгоценное бремя; но мать не соглашалась, как бы боясь поручить его хилым рукам старика, из которых какая-нибудь новая цыганка могла бы вырвать.
Вот они уж на Выборгской стороне, вот и у церкви Самсона-странноприимца. Благоговейный ужас выразился на лицах пилигримов, когда они через ворота вошли в ограду. Здесь представился им погост, усыпанный многочисленными возвышениями, изрытыми смертью, этим всемирным, неутомимым кротом, — гостиница, где для всякого нового приезжего и прихожего всегда найдется приличная почивальня, на которую ни один из них еще не жаловался! И почти над всяким возвышением по камню, положенному будто из боязни, чтобы принятый землею не возвратился на нее! И на каждом крест — знамение жизни земной и стремления к небу!.. С трепетом оглянулись путники на могилу у самых ворот… молодая женщина побледнела, губы ее посинели, и руки затряслись так, что она была готова уронить свое дитя. Слуга успел принять его и опустить возле себя на землю. Рыдая, пала странница на могилу и долго, очень долго лежала на ней без чувств. Старик стоял на коленах; он молился… слезы текли по изрытым его щекам. Дитя плакало и, уцепившись ручонками за платье матери, силилось приподнять ее.
Эта крестьянка была Наталья Андреевна Волынская, это дитя был ее сын, старик — слуга ее и пестун малютки.
Наталья Андреевна пришла в Петербург, куда вызвало ее правительство для возвращения ей имения, отнятого в казну во время бироновщины. Первым делом ее, по прибытии в город, было идти на святую для нее могилу.
Ударили в колокол к обедне. Стараниями усердного служителя приведена она в себя. Она перекрестилась, стала на колена, схватила сына и, наклонив его голову на могилу, говорила ему, нередко прерывая свою речь рыданиями:
— Здесь лежит отец твой… молись за упокой души его… скажи: папенька! благослови меня с того света!
И дитя твердило:
— Папенька! благослови меня с того света…
— О милый, незабвенный друг! видишь, я исполнила обет свой… я дала тебе сына… посмотри, он весь в тебя… я привела его к тебе… благослови нас, милый мученик!.. Кабы не он, я давно б лежала здесь подле тебя.
Вдохновенная своею любовью, она, казалось, видела кого-то сходящего с неба, и глаза ее блистали дивным, неизъяснимым восторгом.
Слуга напомнил, что пора к обедне. В самом деле, она началась, и Волынская, бросив еще взгляд на бугор, где, казалось, почивало существо, для нее бесценное, шатаясь, побрела с своим младенцем в церковь. Там дьячок читал уж апостол. Кроме двух, трех старух, богомольцев никого не было. Невольно взглянул чтец на пришедших… и что ж? он смешался… голос его начал прерываться более и более, наконец слезы задушили его.
— Что с тобой? — спросил священник с неудовольствием.
Этот выговор заставил его оправиться; кое-как докончил он чтение. Нередко вглядывался в него и слуга Волынского.
По окончании обедни, когда Наталья Андреевна просила отслужить панихиду на могиле мужа, дьячок бросился целовать у ней руки и сказал:
— Матушка, Наталья Андревна, вы не узнали меня?.. А помните ли тайного советника Щурхова… приятель был вашего сожителя и положил вместе с ним голову: я Иван… бывший дворец…
Дьячок не договорил и залился опять слезами.
Это был верный служитель благородного, возвышенного чудака в красном колпаке. Он выучился исправно читать и определился дьячком к той церкви, при которой был погребен его барин. Он не хотел расстаться и с прахом его.
С любовью сестры Наталья Андреевна обняла Ивана и представила ему своего сына.
Можно догадаться, с каким чувством пел он похоронные песни при служении панихиды.
По окончании ее повел он Волынскую на ближнюю могилу.
— Здесь лежат косточки моего барина… — начал он и опять не договорил. Немного погодя, оправившись, продолжал: — Ах! матушка, кабы вы знали, как все его-то для меня дорого… Обноски его берегу, словно зеницу ока… Две польские собачки и теперь живут со мною; а двух других, поверите ли? не мог оттащить от его могилы; на ней, бедненькие, и издохли…
С того времени видали очень часто молодую знатную барыню, всю в черном, с маленьким сыном на могиле Волынского. На ней, казалось, она состарилась, на ней вырастила и воспитала его.
Слышно было вскоре, что в Рыбачьей слободе умерла какая-то сумасшедшая цыганка и что ее товарищ ускакал бог весть куда, на кровном коне, которого украл с бывшей конюшни Бирона.
— Подай, подай мне!.. это его сын… — закричала она так, что мать в испуге бросилась бежать, озираясь частенько, не выскочила ли из тележки ужасная женщина, не преследует ли ее…
Потеряв цыган из виду, она перекрестилась; но заметно было, что какие-то мрачные думы тревожили ее во всю дорогу, и шаги ее, прежде твердые, стали запинаться. Чаще взглядывала она на свое дитя, еще нежнее прижимала его к груди.
Путь их был на Выборгскую сторону.
Они спешили. День был жаркий. Лицо молодой женщины разгорелось, щеки малютки алели — слуга убеждал отдать ему драгоценное бремя; но мать не соглашалась, как бы боясь поручить его хилым рукам старика, из которых какая-нибудь новая цыганка могла бы вырвать.
Вот они уж на Выборгской стороне, вот и у церкви Самсона-странноприимца. Благоговейный ужас выразился на лицах пилигримов, когда они через ворота вошли в ограду. Здесь представился им погост, усыпанный многочисленными возвышениями, изрытыми смертью, этим всемирным, неутомимым кротом, — гостиница, где для всякого нового приезжего и прихожего всегда найдется приличная почивальня, на которую ни один из них еще не жаловался! И почти над всяким возвышением по камню, положенному будто из боязни, чтобы принятый землею не возвратился на нее! И на каждом крест — знамение жизни земной и стремления к небу!.. С трепетом оглянулись путники на могилу у самых ворот… молодая женщина побледнела, губы ее посинели, и руки затряслись так, что она была готова уронить свое дитя. Слуга успел принять его и опустить возле себя на землю. Рыдая, пала странница на могилу и долго, очень долго лежала на ней без чувств. Старик стоял на коленах; он молился… слезы текли по изрытым его щекам. Дитя плакало и, уцепившись ручонками за платье матери, силилось приподнять ее.
Эта крестьянка была Наталья Андреевна Волынская, это дитя был ее сын, старик — слуга ее и пестун малютки.
Наталья Андреевна пришла в Петербург, куда вызвало ее правительство для возвращения ей имения, отнятого в казну во время бироновщины. Первым делом ее, по прибытии в город, было идти на святую для нее могилу.
Ударили в колокол к обедне. Стараниями усердного служителя приведена она в себя. Она перекрестилась, стала на колена, схватила сына и, наклонив его голову на могилу, говорила ему, нередко прерывая свою речь рыданиями:
— Здесь лежит отец твой… молись за упокой души его… скажи: папенька! благослови меня с того света!
И дитя твердило:
— Папенька! благослови меня с того света…
— О милый, незабвенный друг! видишь, я исполнила обет свой… я дала тебе сына… посмотри, он весь в тебя… я привела его к тебе… благослови нас, милый мученик!.. Кабы не он, я давно б лежала здесь подле тебя.
Вдохновенная своею любовью, она, казалось, видела кого-то сходящего с неба, и глаза ее блистали дивным, неизъяснимым восторгом.
Слуга напомнил, что пора к обедне. В самом деле, она началась, и Волынская, бросив еще взгляд на бугор, где, казалось, почивало существо, для нее бесценное, шатаясь, побрела с своим младенцем в церковь. Там дьячок читал уж апостол. Кроме двух, трех старух, богомольцев никого не было. Невольно взглянул чтец на пришедших… и что ж? он смешался… голос его начал прерываться более и более, наконец слезы задушили его.
— Что с тобой? — спросил священник с неудовольствием.
Этот выговор заставил его оправиться; кое-как докончил он чтение. Нередко вглядывался в него и слуга Волынского.
По окончании обедни, когда Наталья Андреевна просила отслужить панихиду на могиле мужа, дьячок бросился целовать у ней руки и сказал:
— Матушка, Наталья Андревна, вы не узнали меня?.. А помните ли тайного советника Щурхова… приятель был вашего сожителя и положил вместе с ним голову: я Иван… бывший дворец…
Дьячок не договорил и залился опять слезами.
Это был верный служитель благородного, возвышенного чудака в красном колпаке. Он выучился исправно читать и определился дьячком к той церкви, при которой был погребен его барин. Он не хотел расстаться и с прахом его.
С любовью сестры Наталья Андреевна обняла Ивана и представила ему своего сына.
Можно догадаться, с каким чувством пел он похоронные песни при служении панихиды.
По окончании ее повел он Волынскую на ближнюю могилу.
— Здесь лежат косточки моего барина… — начал он и опять не договорил. Немного погодя, оправившись, продолжал: — Ах! матушка, кабы вы знали, как все его-то для меня дорого… Обноски его берегу, словно зеницу ока… Две польские собачки и теперь живут со мною; а двух других, поверите ли? не мог оттащить от его могилы; на ней, бедненькие, и издохли…
С того времени видали очень часто молодую знатную барыню, всю в черном, с маленьким сыном на могиле Волынского. На ней, казалось, она состарилась, на ней вырастила и воспитала его.
Слышно было вскоре, что в Рыбачьей слободе умерла какая-то сумасшедшая цыганка и что ее товарищ ускакал бог весть куда, на кровном коне, которого украл с бывшей конюшни Бирона.
Роман «Ледяной дом» и его автор
«Ледяной дом» вышел в свет в августе 1835 года. Родился он, что называется, в сорочке: успех книги у читающей публики превзошел все ожидания, в хоре похвал утонули и трезвые суждения критиков, и ироническое глумление литературных конкурентов. Сам Пушкин, приветствуя крепнущий талант Лажечникова, предсказывал, что со временем, когда будут обнародованы важные исторические источники, слава его создания потускнеет. И что же? Исторические источники постепенно проникали в печать, отклонения «Ледяного дома» от истины становились все очевиднее, младший друг Лажечникова и поклонник его дарования — Белинский обратил к нему горькие слова заслуженной укоризны, но читатель оставался верен «Ледяному дому». Интерес к нему пережил свои приливы и отливы, но вот уже без малого полтора века одно поколение сменяется другим, а роман жив и сохраняет свою притягательную силу. В чем же секрет его жизнеспособности?
Тот, кто однажды, в юности (а юность особенно восприимчива к романтическому пафосу и патриотической героике Лажечникова), прочел «Ледяной дом», навсегда сохранит в памяти гнетущую атмосферу, физически ощутимый холод мрачной, ушедшей в прошлое эпохи и бьющуюся в силках безвременья пылкую страсть Мариорицы и Волынского, страсть, которую пересиливает в душе Волынского еще более властное чувство — любовь к страждущей отчизне. С первых страниц романа картины зимней стужи переплетаются с другими — с описаниями нравственного оцепенения, мертвящего страха и скованности, в которых пребывает молодой Петербург, еще недавно, при Петре, полный жизни и веселья, теперь же, в царствование чужой стране и народу Анны Иоанновны, преданный на волю ее приспешникам — клике ненавистных иноземцев. Человек осмелился помыслить о протесте — и нет человека: его схватили клевреты Бирона, всесильного фаворита императрицы, пытали, заморозили заживо. Нет больше правдоискателя, он стал безобразной ледяной статуей. И, как бы в насмешку над трагедией человеческой судьбы, вид этой статуи рождает у русской императрицы мысль о постройке потешного ледяного дворца, о празднике шутовской свадьбы. Образ ледяного дома проходит через весь роман, вплетается в перипетии романической интриги, перерастает в олицетворение мрачного и бесчеловечного царствования, над которым вершит свой исторический суд автор.
Просчеты Лажечникова-историка искупает талант Лажечникова-художника. Талант этот позволил автору «Ледяного дома» увлекательно и впечатляюще воссоздать атмосферу, черты быта и нравов одной из самых драматических эпох русской истории XVIII века, сообщил яркость а символическую значительность характерам главных героев. «Ледяной дом» и сегодня доносит до нас живое патриотическое одушевление его автора, а героический образ Волынского, восставшего за справедливость и достоинство человека против жестокой и мрачной деспотии, сохраняет притягательную силу, увлекает и заражает своим гражданским пафосом.
Бурные годы наполеоновских войн, когда складывалось и крепло национальное самосознание, а с ним — идеология социального протеста, завершили формирование личности Лажечникова. Увлеченный патриотическим порывом, юноша в 1812 году тайно бежал из родительского дома и вступил в русскую армию. Участник последнего этапа Отечественной войны и европейских походов 1813—1814 и 1815 годов, молодой писатель наблюдал «деяния соотечественников», «возвышающие имя и дух русского»[165], быт и нравы Польши, Германии, Франции, сопоставлял свои впечатления с картинами русской жизни. Изданные им в 1817—1818 годах «Походные записки русского офицера» примечательны во многих отношениях. Если прежде Лажечников испытывал себя в малых прозаических жанрах философских фрагментов, медитаций или в сентиментальной повести, подчинявшихся строгим литературным канонам, то теперь он выступил в большой повествовательной форме «путешествия», свободной от жанровой регламентации и открытой для живых впечатлений и веяний умственной жизни эпохи. В «Походных записках» впервые определился интерес Лажечникова к истории, стремление по сходству и контрасту поставить ее в связь с современностью, его причастность к той волне идеологического движения, которая на гребне своем вынесла декабристов.
В конце 1819 года Лажечникову, восторженному поклоннику молодого Пушкина, довелось встретиться с поэтом и предотвратить дуэль его с майором Денисевичем. Случай этот оставил глубокий след в памяти писателя, а впоследствии послужил поводом для начала переписки между Пушкиным и Лажечниковым, хотя свидеться в пору этого позднего знакомства им не было суждено. В том же 1819 году Лажечников вышел в отставку, а через год начал службу по министерству народного просвещения, которую продолжал с перерывами до 1837 года, сначала в Пензе, Саратове, Казани, затем в Твери. В бытность свою директором училищ Пензенской губернии, во время объезда подведомственных ему учреждений, он обратил внимание на двенадцатилетнего ученика Чембарского училища, который привлек его необычайной живостью и уверенной точностью ответов. Этот ученик был Виссарион Белинский, связь с которым, перешедшую позднее в дружбу, Лажечников сохранил до последних дней жизни великого критика.
В 1826 году писатель задумал первый свой исторический роман. Еще в 1815 году, когда полк Лажечникова стоял в Дерпте, он трудился над историей этого города, а позднее включил отрывок, явившийся результатом его изучений, в «Походные записки русского офицера». К Ливонии, к истории ее завоевания Петром I, обратился Лажечников и в «Последнем новике», который выходил в свет частями в 1831—1833 годах. Роман имел в публике шумный успех и сразу выдвинул имя автора в число первых русских романистов. Воодушевленный удачей, Лажечников вслед за первым романом выпускает второй — «Ледяной дом». Прием, ему оказанный, способствовал тому, что автор осознал историческую романистику как истинное свое призвание. От XVIII века он уходит в глубь отечественной истории, в XV столетие, когда под твердой рукой Ивана III крепло новое централизованное единодержавное государство. Однако «Басурман» (1838) оказался последним завершенным историческим романом Лажечникова. После публикации в 1840 году начальных глав «Колдуна на Сухаревой башне», где он вновь возвращался к послепетровской эпохе, писатель отказался от его продолжения. Время первого взлета русского исторического повествования, с которым связана по преимуществу деятельность Лажечникова-романиста, было позади.
С 1842 года Лажечников снова служит. На этот раз сначала тверским, затем витебским вице-губернатором, а в 1856—1858 годах цензором петербургского цензурного комитета. Он пробует силы на поприще драматурга, пишет трагедии и комедии. Из драматических произведений Лажечникова наиболее известна стихотворная трагедия «Опричник» (1843). Задержанная цензурой, она увидела свет только в 1859 году и впоследствии послужила основой для либретто одноименной оперы П.И.Чайковского. Значительный историко-культурный интерес представляют также автобиографические и мемуарные очерки Лажечникова «Знакомство мое с Пушкиным», «Заметки для биографии В. Белинского» и др. Два последних романа писателя — «Немного лет назад» (1862) и «Внучка панцирного боярина» (1868), где от исторической тематики он обратился к современной, свидетельствовали о закате его таланта и о консервативности, которую приобрела общественная позиция Лажечникова в новых исторических условиях. Временем наивысшего творческого его подъема навсегда остались 1830-е годы, а лучшим произведением — «Ледяной дом» — роман, который Ап. Григорьев считал «полнейшим выражением русского романтизма»[166].
На Западе это была эпоха наивысшего успеха исторических романов Вальтера Скотта, вызвавших волну подражаний. Плодотворно развивают традицию Скотта американец Ф.Купер, итальянец А.Мандзони, позднее во Франции — молодой Бальзак. Но в середине 1820-х годов французские романтики в лице В. Гюго заговорили и о том, что после живописного, но прозаического романа В. Скотта остается создать другой, более прекрасный и совершенный роман, роман «поэтический» и «идеальный». Вышедший в 1826 году «Сен-Map» А. де Виньи был первым опытом реализации эстетической программы французских романтиков в жанре исторического романа, существенно новой интерпретацией этого жанра.
В России исторический роман тоже оказывается во второй половине 1820-х и в 1830-х годах в центре внимания и читателей, и участников литературного процесса, будь то писатели или критики. Не случайно в 1827 году Пушкин берется за «Арапа Петра Великого», а в 1832—1836 годах работает над «Капитанской дочкой». С исторического романа из эпохи пугачевщины начинает свой путь в прозе Лермонтов. В 1834 году Гоголь создает «Тараса Бульбу». С конца 1820-х годов в России выступает плеяда исторических романистов второго ряда, из которых особый успех, наряду с Лажечниковым, выпал на долю М.Н.Загоскина, несмотря на откровенный консерватизм автора «Юрия Милославского» (1829).
Две причины обусловили выдвижение исторических жанров на центральное место в литературе этой поры. Первая из них — огромное ускорение темпа исторической жизни, которое принесли с собой Великая французская революция, годы наполеоновской империи, национально-освободительных войн против наполеоновского господства, а в России — Отечественная война 1812 года, европейские походы, восстание на Сенатской площади. Исторические перемены следовали одна за другой, совершаясь с быстротой, которая была неизвестна прежним, менее бурным эпохам. Другая причина состояла в том, что люди, вовлеченные в ход исторических событий как свидетели их и участники, на собственном опыте почувствовали вторжение истории в повседневность, пересечение и взаимодействие мира большой и мира малой жизни, которые дотоле представлялись разделенными непереходимой чертой.
Связь между особым характером эпохи и преобладающим направлением в развитии словесности прекрасно сознавали современники. «Мы живем в веке историческом… по превосходству, — подчеркивал писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский. — История была всегда, свершалась всегда. Но она ходила сперва неслышно, будто кошка, подкрадывалась невзначай, как тать. Она буянила и прежде, разбивала царства, ничтожила народы, бросала героев в прах, выводила в князи из грязи; но народы после тяжкого похмелья забывали вчерашние кровавые попойки, и скоро история оборачивалась сказкою. Теперь иное. Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов. Мы ее видим, слышим, осязаем ежеминутно; она проницает в нас всеми чувствами. Она… весь народ, она история, наша история, созданная нами, для нас живущая. Мы обвенчались с ней волей и неволею, и нет развода. История — половина наша, во всей тяжести этого слова»[167].
Волна исторического чувства, пробужденного бурными временами, способствовала и рождению исторического романа, и его популярности. Знаменательно, что первые проблески исторического миропонимания родились у офицера-писателя Лажечникова в ходе Отечественной войны 1812 года, а к работе над первым своим историческим романом он обратился вскоре после декабрьского восстания.
В эти годы русская повествовательная проза совершила первые шаги по пути своего стремительного становления и развития. «Ледяной дом» написан тогда, когда уже существовали «Повести Белкина» и «Пиковая дама», но «Капитанская дочка» была в будущем, когда Гоголь — автор прославленных повестей — еще не принимался за «Мертвые души», когда проза Лермонтова исчерпывалась незавершенным и никому не известным «Вадимом». Правда, в конце 1820-х годов появились главы «Арапа Петра Великого» — блистательный приступ к созданию русского исторического романа, но главы — это еще не роман, а эпоха требовала именно романа, полного, с развитым сюжетом и характерами, с живым воспроизведением нравов и событий отечественного прошлого. С 1829 года стали появляться и романы — произведения уже упомянутого выше М.Н.Загоскина, Ф.В.Булгарина, Н.А.Полевого, К.П.Масальского. Это были, однако, в лучшем случае полуудачи, и современники отдавали предпочтение первенцу того же Лажечникова, находя, что и автор «Последнего новика» не вполне «сладил» с формой: при очевидных достоинствах его сочинению недоставало внутренней цельности и единства интереса. «Ледяной дом» был по праву воспринят как шаг вперед не только в художественном развитии Лажечникова, но и в становлении русского романа вообще.
Задумывая роман, Лажечников прежде всего вырабатывал «идею» исторической эпохи в целом, отдельных характеров и эпизодов. В соответствии с «идеей» он отбирал исторические реалии, строил образы и картины, стремясь сообщить им символическую емкость и высокую поэтическую выразительность. На этом пути романист Лажечников совершает основные свои находки. В «Ледяном доме» живо схвачены мрачная атмосфера бироновского Петербурга, призрачность веселья при дворе Анны Иоанновны, зловещие фарсы шутов на фоне ужасов Тайной канцелярии. Однако в романтической программе не только заложены основания удач Лажечникова, но и предначертаны границы его историзма.
Как и другие романы Лажечникова, «Ледяной дом» основан на серьезном изучении исторических источников, быта и нравов эпохи. Действие романа происходит в последний год царствования Анны Иоанновны (1730—1740). Дочь старшего брата Петра I, Иоанна Алексеевича, Анна вступила на русский престол при обстоятельствах, которые не могли не сказаться на характере ее царствования. Ее — вдовствующую герцогиню Курляндскую — призвали на трон так называемые верховники, члены Верховного Тайного совета, который приобрел исключительную полноту власти при несовершеннолетнем императоре Петре II. Желая закрепить могущество аристократической олигархии и ограничить крепнущий абсолютизм, «верховники» связали Анну Иоанновну стеснительными «условиями». Поддержка средних кругов дворянства и гвардии позволила императрице вернуть себе бразды самодержавного правления, и все же Анна Иоанновна навсегда затаила недоверие к беспокойной и независимой русской знати и окружила себя покорными наемниками-иноземцами, в руках которых сосредоточилось большинство важных государственных должностей. Среди всех этих «немцев», как без разбора именовали иностранных пришлецов отодвинутые от трона и управления русские, особую ненависть снискал вывезенный императрицей из Курляндии фаворит. Хотя Бирон не занимал никакой определенной государственной должности, он незримо влиял на ход всех сколько-нибудь серьезных дел. С фигурой временщика, вставшего между слабой государыней и страной, в народной памяти связались все ужасы мрачного десятилетия, и самое время это получило прозвание бироновщины.
Еще в последние годы царствования Петра I, который изыскивал средства для ведения войн и строительства путем учреждения все новых и новых налогов, в истощенной эпохой бурных преобразований державе нарастал финансовый кризис. Во второй четверти XVIII века по мере увеличения роскоши придворной жизни, усиления института временщиков расходы все более превышали приход, а государственная недоимка продолжала расти. Анна Иоанновна учредила Доимочный приказ, который военными мерами взыскивал с обнищавших крестьян «слезные и кровавые подати». Год за годом страну терзали неурожаи и голод, целые деревни бежали за границу, спасаясь от бесчинств доимочных команд и голодной смерти.
Картину довершали неудачи и полуудачи бездарной внешней политики. Чем более очевидной становилась непопулярность царствования, тем более жестко преследовались всякое «слово» и «дело», противопоставлявшие себя существующему порядку. Анна Иоанновна восстановила Тайную канцелярию, ведавшую сыском и вершившую дела посредством заплечного розыска. Ссылки и казни стали заурядным бытовым явлением. Ими не только сопровождалось завершение любого акта политической борьбы; при подозрительности императрицы достаточно было пустого наговора, чтобы безвозвратно погубить человека, будь он даже особа вельможная, со связями и высоким родством. Нравы двора, круто расправлявшегося и с тенью оппозиции, отзывались во всех слоях общества шпионством, доносами, а то и самочинной расправой с настоящими или мнимыми противниками.
Ко времени, когда начинается действие романа Лажечникова, — зима 1739/40 года, — болезнь императрицы, неясность при отсутствии прямых наследников вопроса о том, кто сменит ее на русском престоле, до крайности обострили обстановку в придворных и правительственных кругах. Бирон, привыкший играть роль первого человека в государстве, почувствовал угрозу своей власти и своему будущему, исходящую от многочисленных противников временщика. Среди них по положению, уму, особенностям позиции наиболее опасным представлялся кабинет-министр Артемий Петрович Волынский. Бирону в союзе с вице-канцлером Остерманом удалось добиться суда над Волынским и его осуждения. Но успех их оказался недолговечным. Победа над Волынским лишь отсрочила падение Бирона: после кратковременного регентства при младенце-императоре Иоанне Антоновиче он был отстранен от власти и сослан в Березов.
Тот, кто однажды, в юности (а юность особенно восприимчива к романтическому пафосу и патриотической героике Лажечникова), прочел «Ледяной дом», навсегда сохранит в памяти гнетущую атмосферу, физически ощутимый холод мрачной, ушедшей в прошлое эпохи и бьющуюся в силках безвременья пылкую страсть Мариорицы и Волынского, страсть, которую пересиливает в душе Волынского еще более властное чувство — любовь к страждущей отчизне. С первых страниц романа картины зимней стужи переплетаются с другими — с описаниями нравственного оцепенения, мертвящего страха и скованности, в которых пребывает молодой Петербург, еще недавно, при Петре, полный жизни и веселья, теперь же, в царствование чужой стране и народу Анны Иоанновны, преданный на волю ее приспешникам — клике ненавистных иноземцев. Человек осмелился помыслить о протесте — и нет человека: его схватили клевреты Бирона, всесильного фаворита императрицы, пытали, заморозили заживо. Нет больше правдоискателя, он стал безобразной ледяной статуей. И, как бы в насмешку над трагедией человеческой судьбы, вид этой статуи рождает у русской императрицы мысль о постройке потешного ледяного дворца, о празднике шутовской свадьбы. Образ ледяного дома проходит через весь роман, вплетается в перипетии романической интриги, перерастает в олицетворение мрачного и бесчеловечного царствования, над которым вершит свой исторический суд автор.
Просчеты Лажечникова-историка искупает талант Лажечникова-художника. Талант этот позволил автору «Ледяного дома» увлекательно и впечатляюще воссоздать атмосферу, черты быта и нравов одной из самых драматических эпох русской истории XVIII века, сообщил яркость а символическую значительность характерам главных героев. «Ледяной дом» и сегодня доносит до нас живое патриотическое одушевление его автора, а героический образ Волынского, восставшего за справедливость и достоинство человека против жестокой и мрачной деспотии, сохраняет притягательную силу, увлекает и заражает своим гражданским пафосом.
1
Создатель «Ледяного дома» Иван Иванович Лажечников (1792—1869) родился в Коломне в богатой купеческой семье. Его отца отличала тяга к просвещению, усиленная и направленная случаем, который свел молодого купца с крупнейшим деятелем русской культуры XVIII века, просветителем Н.И.Новиковым. Новикову, по рекомендации которого к мальчику пригласили истинно образованного француза-гувернера, будущий романист обязан был прекрасным воспитанием, полученным им в отчем доме. Рано пристрастившись к чтению, Лажечников знакомится сначала с русской, затем с французской и немецкой литературой, а вскоре и пробует собственные силы на поприще словесности. С 1807 года его сочинения появляются то в «Вестнике Европы» М.Т.Каченовского, то в «Русском вестнике» С.Н.Глинки, то в «Аглае» П.И.Шаликова. Уже в первых опытах Лажечникова при всей их подражательности и художественном несовершенстве отчетливо ощутима связь со своей литературной эпохой. В них можно уловить и отзвуки антидеспотических и патриотических настроений, которые впоследствии оказались определяющим признаком идейного строя его исторических романов.Бурные годы наполеоновских войн, когда складывалось и крепло национальное самосознание, а с ним — идеология социального протеста, завершили формирование личности Лажечникова. Увлеченный патриотическим порывом, юноша в 1812 году тайно бежал из родительского дома и вступил в русскую армию. Участник последнего этапа Отечественной войны и европейских походов 1813—1814 и 1815 годов, молодой писатель наблюдал «деяния соотечественников», «возвышающие имя и дух русского»[165], быт и нравы Польши, Германии, Франции, сопоставлял свои впечатления с картинами русской жизни. Изданные им в 1817—1818 годах «Походные записки русского офицера» примечательны во многих отношениях. Если прежде Лажечников испытывал себя в малых прозаических жанрах философских фрагментов, медитаций или в сентиментальной повести, подчинявшихся строгим литературным канонам, то теперь он выступил в большой повествовательной форме «путешествия», свободной от жанровой регламентации и открытой для живых впечатлений и веяний умственной жизни эпохи. В «Походных записках» впервые определился интерес Лажечникова к истории, стремление по сходству и контрасту поставить ее в связь с современностью, его причастность к той волне идеологического движения, которая на гребне своем вынесла декабристов.
В конце 1819 года Лажечникову, восторженному поклоннику молодого Пушкина, довелось встретиться с поэтом и предотвратить дуэль его с майором Денисевичем. Случай этот оставил глубокий след в памяти писателя, а впоследствии послужил поводом для начала переписки между Пушкиным и Лажечниковым, хотя свидеться в пору этого позднего знакомства им не было суждено. В том же 1819 году Лажечников вышел в отставку, а через год начал службу по министерству народного просвещения, которую продолжал с перерывами до 1837 года, сначала в Пензе, Саратове, Казани, затем в Твери. В бытность свою директором училищ Пензенской губернии, во время объезда подведомственных ему учреждений, он обратил внимание на двенадцатилетнего ученика Чембарского училища, который привлек его необычайной живостью и уверенной точностью ответов. Этот ученик был Виссарион Белинский, связь с которым, перешедшую позднее в дружбу, Лажечников сохранил до последних дней жизни великого критика.
В 1826 году писатель задумал первый свой исторический роман. Еще в 1815 году, когда полк Лажечникова стоял в Дерпте, он трудился над историей этого города, а позднее включил отрывок, явившийся результатом его изучений, в «Походные записки русского офицера». К Ливонии, к истории ее завоевания Петром I, обратился Лажечников и в «Последнем новике», который выходил в свет частями в 1831—1833 годах. Роман имел в публике шумный успех и сразу выдвинул имя автора в число первых русских романистов. Воодушевленный удачей, Лажечников вслед за первым романом выпускает второй — «Ледяной дом». Прием, ему оказанный, способствовал тому, что автор осознал историческую романистику как истинное свое призвание. От XVIII века он уходит в глубь отечественной истории, в XV столетие, когда под твердой рукой Ивана III крепло новое централизованное единодержавное государство. Однако «Басурман» (1838) оказался последним завершенным историческим романом Лажечникова. После публикации в 1840 году начальных глав «Колдуна на Сухаревой башне», где он вновь возвращался к послепетровской эпохе, писатель отказался от его продолжения. Время первого взлета русского исторического повествования, с которым связана по преимуществу деятельность Лажечникова-романиста, было позади.
С 1842 года Лажечников снова служит. На этот раз сначала тверским, затем витебским вице-губернатором, а в 1856—1858 годах цензором петербургского цензурного комитета. Он пробует силы на поприще драматурга, пишет трагедии и комедии. Из драматических произведений Лажечникова наиболее известна стихотворная трагедия «Опричник» (1843). Задержанная цензурой, она увидела свет только в 1859 году и впоследствии послужила основой для либретто одноименной оперы П.И.Чайковского. Значительный историко-культурный интерес представляют также автобиографические и мемуарные очерки Лажечникова «Знакомство мое с Пушкиным», «Заметки для биографии В. Белинского» и др. Два последних романа писателя — «Немного лет назад» (1862) и «Внучка панцирного боярина» (1868), где от исторической тематики он обратился к современной, свидетельствовали о закате его таланта и о консервативности, которую приобрела общественная позиция Лажечникова в новых исторических условиях. Временем наивысшего творческого его подъема навсегда остались 1830-е годы, а лучшим произведением — «Ледяной дом» — роман, который Ап. Григорьев считал «полнейшим выражением русского романтизма»[166].
2
20—30-е годы XIX века были временем, когда возникшие в предыдущее десятилетие жанры исторического романа и повести завоевывают во всех европейских литературах центральное место. Более того, в историческом романе и повести этой эпохи впервые закладываются основы того художественного историзма, который, начиная с 1830-х годов, становится одним из необходимых элементов любого повествования, рассказа не только об историческом прошлом, но и о современности.На Западе это была эпоха наивысшего успеха исторических романов Вальтера Скотта, вызвавших волну подражаний. Плодотворно развивают традицию Скотта американец Ф.Купер, итальянец А.Мандзони, позднее во Франции — молодой Бальзак. Но в середине 1820-х годов французские романтики в лице В. Гюго заговорили и о том, что после живописного, но прозаического романа В. Скотта остается создать другой, более прекрасный и совершенный роман, роман «поэтический» и «идеальный». Вышедший в 1826 году «Сен-Map» А. де Виньи был первым опытом реализации эстетической программы французских романтиков в жанре исторического романа, существенно новой интерпретацией этого жанра.
В России исторический роман тоже оказывается во второй половине 1820-х и в 1830-х годах в центре внимания и читателей, и участников литературного процесса, будь то писатели или критики. Не случайно в 1827 году Пушкин берется за «Арапа Петра Великого», а в 1832—1836 годах работает над «Капитанской дочкой». С исторического романа из эпохи пугачевщины начинает свой путь в прозе Лермонтов. В 1834 году Гоголь создает «Тараса Бульбу». С конца 1820-х годов в России выступает плеяда исторических романистов второго ряда, из которых особый успех, наряду с Лажечниковым, выпал на долю М.Н.Загоскина, несмотря на откровенный консерватизм автора «Юрия Милославского» (1829).
Две причины обусловили выдвижение исторических жанров на центральное место в литературе этой поры. Первая из них — огромное ускорение темпа исторической жизни, которое принесли с собой Великая французская революция, годы наполеоновской империи, национально-освободительных войн против наполеоновского господства, а в России — Отечественная война 1812 года, европейские походы, восстание на Сенатской площади. Исторические перемены следовали одна за другой, совершаясь с быстротой, которая была неизвестна прежним, менее бурным эпохам. Другая причина состояла в том, что люди, вовлеченные в ход исторических событий как свидетели их и участники, на собственном опыте почувствовали вторжение истории в повседневность, пересечение и взаимодействие мира большой и мира малой жизни, которые дотоле представлялись разделенными непереходимой чертой.
Связь между особым характером эпохи и преобладающим направлением в развитии словесности прекрасно сознавали современники. «Мы живем в веке историческом… по превосходству, — подчеркивал писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский. — История была всегда, свершалась всегда. Но она ходила сперва неслышно, будто кошка, подкрадывалась невзначай, как тать. Она буянила и прежде, разбивала царства, ничтожила народы, бросала героев в прах, выводила в князи из грязи; но народы после тяжкого похмелья забывали вчерашние кровавые попойки, и скоро история оборачивалась сказкою. Теперь иное. Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов. Мы ее видим, слышим, осязаем ежеминутно; она проницает в нас всеми чувствами. Она… весь народ, она история, наша история, созданная нами, для нас живущая. Мы обвенчались с ней волей и неволею, и нет развода. История — половина наша, во всей тяжести этого слова»[167].
Волна исторического чувства, пробужденного бурными временами, способствовала и рождению исторического романа, и его популярности. Знаменательно, что первые проблески исторического миропонимания родились у офицера-писателя Лажечникова в ходе Отечественной войны 1812 года, а к работе над первым своим историческим романом он обратился вскоре после декабрьского восстания.
В эти годы русская повествовательная проза совершила первые шаги по пути своего стремительного становления и развития. «Ледяной дом» написан тогда, когда уже существовали «Повести Белкина» и «Пиковая дама», но «Капитанская дочка» была в будущем, когда Гоголь — автор прославленных повестей — еще не принимался за «Мертвые души», когда проза Лермонтова исчерпывалась незавершенным и никому не известным «Вадимом». Правда, в конце 1820-х годов появились главы «Арапа Петра Великого» — блистательный приступ к созданию русского исторического романа, но главы — это еще не роман, а эпоха требовала именно романа, полного, с развитым сюжетом и характерами, с живым воспроизведением нравов и событий отечественного прошлого. С 1829 года стали появляться и романы — произведения уже упомянутого выше М.Н.Загоскина, Ф.В.Булгарина, Н.А.Полевого, К.П.Масальского. Это были, однако, в лучшем случае полуудачи, и современники отдавали предпочтение первенцу того же Лажечникова, находя, что и автор «Последнего новика» не вполне «сладил» с формой: при очевидных достоинствах его сочинению недоставало внутренней цельности и единства интереса. «Ледяной дом» был по праву воспринят как шаг вперед не только в художественном развитии Лажечникова, но и в становлении русского романа вообще.
3
В прологе к «Басурману» Лажечников так сформулировал свое понимание задач исторического романиста: «Он должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. Его дело не быть рабой чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело перебирать всю меледу, пересчитывать труженически все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого двигателя: на то есть историки и биографы. Миссия исторического романиста — выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент своего романа. Нужно ли говорить, что этот момент должен быть проникнут идеей?..»[168] Программа Лажечникова, очерченная в этих словах, — программа романиста-романтика.Задумывая роман, Лажечников прежде всего вырабатывал «идею» исторической эпохи в целом, отдельных характеров и эпизодов. В соответствии с «идеей» он отбирал исторические реалии, строил образы и картины, стремясь сообщить им символическую емкость и высокую поэтическую выразительность. На этом пути романист Лажечников совершает основные свои находки. В «Ледяном доме» живо схвачены мрачная атмосфера бироновского Петербурга, призрачность веселья при дворе Анны Иоанновны, зловещие фарсы шутов на фоне ужасов Тайной канцелярии. Однако в романтической программе не только заложены основания удач Лажечникова, но и предначертаны границы его историзма.
Как и другие романы Лажечникова, «Ледяной дом» основан на серьезном изучении исторических источников, быта и нравов эпохи. Действие романа происходит в последний год царствования Анны Иоанновны (1730—1740). Дочь старшего брата Петра I, Иоанна Алексеевича, Анна вступила на русский престол при обстоятельствах, которые не могли не сказаться на характере ее царствования. Ее — вдовствующую герцогиню Курляндскую — призвали на трон так называемые верховники, члены Верховного Тайного совета, который приобрел исключительную полноту власти при несовершеннолетнем императоре Петре II. Желая закрепить могущество аристократической олигархии и ограничить крепнущий абсолютизм, «верховники» связали Анну Иоанновну стеснительными «условиями». Поддержка средних кругов дворянства и гвардии позволила императрице вернуть себе бразды самодержавного правления, и все же Анна Иоанновна навсегда затаила недоверие к беспокойной и независимой русской знати и окружила себя покорными наемниками-иноземцами, в руках которых сосредоточилось большинство важных государственных должностей. Среди всех этих «немцев», как без разбора именовали иностранных пришлецов отодвинутые от трона и управления русские, особую ненависть снискал вывезенный императрицей из Курляндии фаворит. Хотя Бирон не занимал никакой определенной государственной должности, он незримо влиял на ход всех сколько-нибудь серьезных дел. С фигурой временщика, вставшего между слабой государыней и страной, в народной памяти связались все ужасы мрачного десятилетия, и самое время это получило прозвание бироновщины.
Еще в последние годы царствования Петра I, который изыскивал средства для ведения войн и строительства путем учреждения все новых и новых налогов, в истощенной эпохой бурных преобразований державе нарастал финансовый кризис. Во второй четверти XVIII века по мере увеличения роскоши придворной жизни, усиления института временщиков расходы все более превышали приход, а государственная недоимка продолжала расти. Анна Иоанновна учредила Доимочный приказ, который военными мерами взыскивал с обнищавших крестьян «слезные и кровавые подати». Год за годом страну терзали неурожаи и голод, целые деревни бежали за границу, спасаясь от бесчинств доимочных команд и голодной смерти.
Картину довершали неудачи и полуудачи бездарной внешней политики. Чем более очевидной становилась непопулярность царствования, тем более жестко преследовались всякое «слово» и «дело», противопоставлявшие себя существующему порядку. Анна Иоанновна восстановила Тайную канцелярию, ведавшую сыском и вершившую дела посредством заплечного розыска. Ссылки и казни стали заурядным бытовым явлением. Ими не только сопровождалось завершение любого акта политической борьбы; при подозрительности императрицы достаточно было пустого наговора, чтобы безвозвратно погубить человека, будь он даже особа вельможная, со связями и высоким родством. Нравы двора, круто расправлявшегося и с тенью оппозиции, отзывались во всех слоях общества шпионством, доносами, а то и самочинной расправой с настоящими или мнимыми противниками.
Ко времени, когда начинается действие романа Лажечникова, — зима 1739/40 года, — болезнь императрицы, неясность при отсутствии прямых наследников вопроса о том, кто сменит ее на русском престоле, до крайности обострили обстановку в придворных и правительственных кругах. Бирон, привыкший играть роль первого человека в государстве, почувствовал угрозу своей власти и своему будущему, исходящую от многочисленных противников временщика. Среди них по положению, уму, особенностям позиции наиболее опасным представлялся кабинет-министр Артемий Петрович Волынский. Бирону в союзе с вице-канцлером Остерманом удалось добиться суда над Волынским и его осуждения. Но успех их оказался недолговечным. Победа над Волынским лишь отсрочила падение Бирона: после кратковременного регентства при младенце-императоре Иоанне Антоновиче он был отстранен от власти и сослан в Березов.