Ехала, мечтала о чем-то высоком и духовно-эротическом, типа как бы о любви, ехала себе, как вдруг…
Ну, Алиса сама нагло ездит, но чтобы так, что бы ее престижный-перепрестижный "лексус" так подрезали!
Как то раз на какой-то вечеринке, один сильно подвыпивший полковник ФСБ, клеясь к ней и сальным взглядом уже снимая с нее карденов и гуччи с валентино, рассказывал, вешал ей на уши, нагоняя понтов, как он на дороге в любой ситуации, если ему мешают, подрезают или просто даже мигают фарами, он достает из бардачка своего "стечкина" и присовокупив к нему красные полковничьи корочки просто показывает этот набор из двух красноречивых аргументов, суя это в лобовое или боковое стекло, чтобы обидчику было видать, с кем дело имеет.
А ей, а Алиске что в таких случаях высовывать?
Может, сиськи высовывать?
Додумать эту гениальную догадку Алиса не успела, потому как подрезавший, и вставший перед ее капотом "опель", стал бить по тормозам, а обойти его слева тоже никак не получалось, слева от нее, синхронно снижая скорость близко прижался видавший виды зеленый "гранд-черроке".
Не помня себя Алиса встала по тормозам прямо во втором ряду. Вправо, в крайний ряд ее не пускали шедшие непрерывным потоком грузовые фуры.
– Что за идиотизм? – невольно вырвалось у Алисы, когда она увидала, как из впереди стоявшего "опеля" выскочил амбал и рванулся к ее водительской двери.
Алиска едва успела защелкнуться на внутренних замках.
– Ой, что это?
Амбал сильно тряхнул машину, дернул за ручку, едва не оторвав, а потом локтем сразмаху саданул по боковому стеклу и оно тут же с характерным хрустом раскололось, крошкой мелких кубической формы кристалликов обдав всю Алиску от шеи и до щиколоток.
Амбал просунул руку, рывком открыл дверцу, выдернул Алиску из машины и с силой швырнул ее на асфальт.
Алиса и "ОЙ" сказать не успела, как амбал, усевшись на водительское сиденье, дал по газам.
С проворотом колес по сухому асфальту, с визгом, все три машины сдернули с места и Алиска вдруг обнаружила себя лежащей посреди дороги.
Лежащей не там, где ей всегда было уютно лежать, то есть не в кровати с очередным любовником, а на сером асфальтобетоне кольцевой автодороги, причем не на обочине, а аж в третьем ряду, когда и слева и справа от ее распростертого на проезжей части красивого тела со вжиканьем проносились авто, обдавая Алиску холодящим октябрьским ветерком… Холодящим в контраст к теплому, установленному на плюс семнадцать климат-контролю ее лексуса, который теперь все дальше и дальше удалялся от своей хозяйки.
– Ты дура, чего разлеглась? Вставай! – крикнул ей какой-то шофер, высунувшийся из КАМАЗа, – задавят тебя дуру!
Машины и слева и справа проносились, только гудели. Гудели и проносились не останавливаясь и даже не притормаживая.
Сама себя не помня, Алиска вдруг разревелась.
Неужели это Тина не предупредив, устроила свой скандал?
Но тогда, где ГАИшники? Где фоторепортеры-папарацци? Где сама Тинка, наконец?
Никого не было. Были только кольцевая автодорога и бесконечный безучастный трафик.
Алиска едва не задавленная, еле-еле перебежала уворачиваясь от машин на обочину.
Но здесь на МКАДЕ разве есть обочина? Бордюр и забор из сетки, мышь не проскочит! Вроде, вон они – дома стоят, видно вдалеке, а пройти к ним – никак.
А до следующего пешеходного мостика или еще до какой лазейки – километра три шагать на каблуке. На непривычных к хождению ножках.
И мобильного телефона нет, он в сумочке, а сумочка в Лексусе уехала.
Хоть стой и плач горючими слезами.
Стала руками проезжающим машинам махать.
Все едут мимо, никому до нее до Алиски дела нет.
Один на КАМАЗе притормозил, высунулся из окна и кричит, смеясь, – дывысь, Данило, яка смешна проститутка стоит! На Алису Хованскую похожа, эй, проститутка, здесь ты никого не поймаешь, здесь остановка запрещена…
И хохлы в своем КАМАЗе уехали…
И Алиска совсем загоревала-забедовала.
– Где эта сучка Тина, если это вообще ее рук дело?
Стоять на ветру было холодно.
Не июль на дворе, а октябрь. А надето на Алиске – платьице, да плащик тоненький-претоненький.
– А жене скажи, что в степи замерз, – пришли ей вдруг на ум строчки из народной песни, что позавчера на вечеринке глумливо пел Митя Красивый.
– Сон в руку оказался, – горько усмехнувшись, подумала Алиса.
– Вам куда? Садитесь, подвезу, здесь стоять нельзя, – услышала она сзади.
Обернулась. Возле нее стоит старенькая вся в разводьях рыжей ржавчины, буграми выпирающей из под некогда белой краски, машина Жигули.
– Садитесь, я вам говорю, – настаивал дядька, перегнувшись со своего водительского сиденья и открывая ей дверцу.
Села, а куда денешься? Не замерзать же здесь насмерть, как тот ямщик из песни?
– Вам куда? – спросил мужик.
Алиска его и рассматривать не стала. На таких как он – обсосов ей глядеть – западло. Это пипл, это трудящиеся, а она… А она звезда, она светская дама.
– Слыш, мужчина, у тебя мобильник есть? – молвила наконец, Алиса, – я позвоню, ты меня до какого-нибудь приличного места довези, тебе хорошо заплатят.
– Ладно, довезу, а что случилось то? – спросил мужик, доставая и протягивая Алиске какую-то стыдно-допотопную трубку мобилы.
Алиска не ответила, молча набрала номер и принялась ждать гудка, со злым отчаянием глядя на набегающий под капот асфальт.
– Тина, блядь, это ты? – буквально крикнула Алиса, когда соединение произошло, причем так крикнула, что шофер аж вздрогнул, слегка вильнув рулем так, что жигуль рыскнул носом по полосе.
– Тина, меня грабанули на МКАДе, что? Как грабанули? У меня лексус прямо из под меня угнали, А это не ты, сука устроила? Что?
Алиса зло шмыгнула носом и принялась набирать следующий номер.
– Тимурчик? Тимурчик, это ты? У меня машину угнали, Тимурчик, приедь за мной, ладненько? Куда? Я не знаю куда, – Алиска беспомощно поглядела на своего шофера.
– Сейчас мимо Ашана будем поезжать, я вас могу возле Ашана высадить, там и кафе есть, где посидеть, пусть ваш муж за вами к Ашану подъезжает, что на Юго-Западе у МКАДА, – подсказал мужик.
Алиска даже спасибо ему не сказала.
Даже спасибо.
Потому что была уверена в том, что сама возможность посидеть с нею рядом в машине – это само по себе огромное для этого мужика счастье.
Скандал, естественно, попал в колонки светской хроники.
Уж Тина со своими цепными папарацци расстаралась.
А "лексус" так и не нашли.
– Это дагестанцы угнали, – сказал Тимур, – у этих дело так поставлено, что машина эта уже в контейнере на Махачкалу едет, мы ее уже не увидим никогда.
На следующий день Аджинджал подогнал к дому Алиски новенький Мерседес-купе.
Двухдверный с четырьмя глазами спереди, красивенький, темно-фиолетового цвета, как чернила в детстве.
– Раньше свет петербургского общества был представлен родовыми аристократами. А теперь свет – это актеришки родом из провинции и прочие, что рифмуются со словом "аристократы", – утешала Кира своего Сережу.
– Она мне даже спасибо, даже досвиданья не сказала, – сокрушался Сергей.
Они сидели на диване в Кириной квартирке и смотрели по светскую хронику по МТV. Там как раз сказали, что Хованскую прямо из машины выбросили, и интервью с ней потом показывали, и новую ее машинку тоже показали.
– Представляешь, я еду по МКАДу, как раз на Ленинградку собираюсь выезжать, чтобы домой на Питер, а тут эта знаменитая фря на обочине стоит скучает, – грустно рассказывал Сережа, – а она мне даже потом ни спасибо, ни досвиданья.
– Наплюй на нее, – обнимая Сережу, сказала Кира, – все они из этой тусовки сволочи и дегенераты.
Вот уже месяц, как выписавшись из больницы и сняв гипс с лица, Кира жила теперь с Сережей. Это он тогда, спускаясь по лестнице и найдя избитую Киру, обрел в ней свою Судьбу. Так что, как только Кира выписалась, она пригласила соседа сверху – попить чайку, отпраздновать ее выздоровление. К тому-же ее собачка Мультик была у Сережи, ах, получается, он ее дважды выручил!
Сережа оказался очень хорошим. Квартиру над нею он снимал, потому как сам был родом из Вологды. Здесь в Питере у Сережи была долька в каком-то маленьком фармацевтическом дельце. Настолько маленькая долька в настолько маленьком дельце, что в свои пусть нечастые, но случавшиеся командировки в Москву за товаром – ездил Сережа на очень старенькой машине.
– Купи машинку, – сказала Кира Сереже, памятуя, как пару раз, когда за нею ухаживал еще Максим Тушников, ее катали на дорогой иномарке.
– Во-первых, я еще не заработал, – строго ответил Сережа, – во-вторых эта, если угонят, ее не так жалко, а мне в командировках порою приходится ее оставлять хрен знает где, а в третьих, сперва на квартиру заработать надо.
Кире импонировала рассудительность Сережи. И втайне, она уже даже просчитывала в голове, что если у них с Сережей сладится, то они могли бы пока жить в ее – Киры квартире, а если бы еще у них бы родились и дети, то уж тогда, совместно, они могли бы подумать, как продав эту с прибавкой денег, можно было бы купить двушку, или даже трешку. И советуясь порою с подружками, Кира даже находила поддержку в этих своих мечтах, так как ее продвинутая в законах товарка Лёля Кузнецова объясняла Кире на пальцах, – если даже вы будете вступать с ним (под этим "с ним" Лёля подразумевала Кириного Сережу) если с ним вы будете вступать в совместное обладание новой квартирой, то твоя доля будет оговариваться при приобретении, а также будет оговариваться и доля вашего ребенка, и если даже случится развод, (здесь Лёля плевала через плечо) то ничего страшного, ты не только получишь свою долю в виде проданной этой однушки, но и с Сережи своего оттянешь часть вложенных им, потому как ребеночку тоже причитается.
Вобщем, покуда деток у них не было, они жили в Кириной квартире и каждый из них вечерами мечтал о своем.
– О чем мечтаешь? – спрашивала Кира, когда после приступа объятий, они отлеплялись друг от дружки и погасив телевизор, тихо посапывали, каждый на своей подушке ее широкого в пол-комнаты раскладывающегося дивана.
– Мечтаю о том, чтобы бизнес расширить, квартиру купить, потом машину, – говорил Сережа в тихий мрак едва белевшего над ними ночного потолка.
– Ну, пока можно жить у меня, – отвечала Кира, и доверчиво клала свои руки на грудь любимому, щекой прижимаясь к его мощному плечу.
– Хорошо, спи, потом обсудим, – отвечал Сережа, и они засыпали.
А наутро, проснувшись, они начинали быстро передвигаться по маленькой квартирке.
Сережа выбегал с Мультиком на улицу, Кира бежала в душ, потом в душ залезал Сережа, а Кира на кухне варила два яйца вкрутую и кофе в большой турке.
А потом на ржавой "девятке" Сережа отвозил Киру в ее туристическое агентство, и помахав ей на прощанье, сам газовал на Лиговку, где находилась его фармацевтическая фирмочка.
Все у них было хорошо.
Сережа был счастлив, что встретил Киру.
– Она такая интеллигентная, такая умная, – говорил он приятелю, с которым служил в армии, – она знаешь, что сказала? Она сказала, что Россия деградировала в том, что если прежде светским обществом было общество родовых аристократов, то теперь светским обществом у нас стала тусовка артистов, которых те аристократы к себе бы и на порог не пустили…
– Да, умная у тебя баба, – соглашался армейский друг, – и где ты такую нашел?
Чтобы, вероятно, не вызывать разнотолков в тонком деле инициации законотворчества, хозяева забили стрелку не у себя на Старой площади, а в Охотном ряду, в комитете Думы по телевидению и печати.
– Я по этому случаю вспоминаю, как старый разведчик фон Зейдлиц сетовал своей секретарше Ангелине Бюхер на то, что эсэсовские выскочки устроили явку в его родовом замке, – шепнул Лагутин Вездеславинскому, – это, если не помнишь, из Щита и Меча с Любшиным и молодым Янковским.
– Помню, – бесстрастно ответил Вездеславинский, – но аналогии не вижу, и ты вообще лучше воздержался бы от таких сравнений, по твоему Медвединский это Гимлер что ли?
– Ну, не Гимлер, разумеется, далеко ему до Гимлера, – согласился Лагутин и уже пожалел, что неудачно сострил.
Лагутин, Брэм, Погребайло, и Вездеславинский были вызваны в Комитет, и туда же со своим пакетом предложений должен был еще приехать и Медвединский.
– Деньги в казне завелись, казна хочет, чтобы народу жилось веселее, – предугадывая, с чем приедет Медвединский, сказал Погребайло, – ясное дело, в стране мы должны обеспечить стабильность мыслей, это нам еще в августе в Сочи говорили.
– В Сочи нам говорили, что мы ответственны не за стабильность мышления у населения, а за полное отсутствие какого-то ни было мышления, пусть трудящиеся и тунеядцы смотрят на бокс и на фигурное катание, пусть жрут свою дешевую колбасу с сардельками, в то время как…
– В то время как что? – прервал Брэма Вездеславинский.
– Ничего, – смущенно ответил Брэм.
– Вот то-то, что ничего, – повысив голос заметил Вездеславинский, – покуда ты хорошо живешь, не зли толпу, и ты за это в ответе, понял?
Брэм не успел ответить, потому как всех пригласили в зал совещаний.
Медвединский извинился за свое опоздание и быстро, но внимательно оглядев присутствующих, начал свой спич.
Собственно, в спиче ничего нового не было. Было повторение уже говоренного в Сочи на специальном совещании в Богучаровском Роднике.
– Обеспечение стабильности, предупреждение экстремизма.
Но сильнее прозвучала музыкально-ритмическая доля обещания денег.
– Государство призывает руководителей телеканалов активнее привлекать частных инвесторов в развитие отечественного телевидения, однако, государство не собирается при этом устраняться от вложений государственных средств в наиболее перспективные и успешные проекты.
– А как конкретно будет решаться вопрос, в какие проекты будут осуществляться вливания государственных средств? – с места поинтересовался Брэм.
Медвединский внимательно поглядел на него и ответил с тонкой улыбкой, – а вы создайте у себя на канале такой же общенародный рейтинговый проект, как у вашего коллеги господина Лагутина, а мы в свою очередь это заметим и не задержим с тем, чтобы отметить.
– Все ясно, – выходя из здания Думы и глазами ища своего шофера, сказал Погребайло, – в стране требуется стабильность, быдлу, чтобы не рыпалось, надо дать таких зрелищ, чтобы оно даже о хлебе позабыло.
Сердитый Вездеславинский этого замечания не слыхал, а то бы он Погребайлу одернул.
Старая партийная привычка, но очень теперь уместная.
Глава третья
– Надо добраться до этих денег, – подытожил Гриша свой спич, – надо получить государственные инвестиции.
– Ты обещал хороший проект, – сказал Зураб Ахметович, – я на тебя понадеялся.
– Проект хороший, – возразил Гриша, – нам просто денег еще на раскрутку надо.
– Я денег много давал, – выразительно расширив глаза, сказал Зураб Ахметович, – все ингушские водочные заводы уже год как на твое телевидение работают.
– Скоро и телевидение заработает, – сделав успокаивающий жест, сказал Гриша.
– Ты мне сперва что говорил? Через пол-года отдача пойдет, а теперь говоришь, еще денег давай!
Зураб Ахметович нервничал.
Они сидели на его подмосковной даче в кабинете на втором этаже.
Окна кабинета были не занавешены, и Гриша мог любоваться открывавшимся отсюда видом на реку и дальним лугом.
– Наверное со временем Зураб или его наследники здесь еще и оленей разведут и будут на них охотиться, – подумал Гриша, стряхивая сигарный пепел в тяжелую антикварную бронзу.
– Ты этого, как его? – Зураб Ахметович запнулся, вспоминая забытое слово, – ты это, креатива давай, я денег дам, а ты креатива, и этого своего Максима надрочи, чтобы был как надроченный, понял?
Выезжая от Зураба Ахметовича, Гриша даже слегка приуныл, впав в некоторую меланхолию.
– Осень что ли? Погода что ли виновата? – размышлял Золотников, глядя из окна на грустный убранные поля и на активно скидывающий листву лес, – надо на Максимке отыграться, – решил Золотников, – не все же мне в мальчиках для бития ходить, надо на него молнии перевести, да разрядиться.
Золотников достал мобильный и набрал номер Тушникова.
– Макс, я сейчас еду от Зураба в гостиницу, подтягивайся через часок на Балчуг, знаешь гостиницу Кемпински? Я в баре буду на первом этаже, разговор есть.
Максим не был расположен куда-то тащиться на ночь глядя, его поносило от антибиотиков, да и печень покалывала, но Золотникову он отказать не мог.
Надел белую по-модному искусственно мятую сорочку из тех, что не надо гладить, под нее надел черную ти-шортку, чтобы в расстегнутом вороте была видна футболка, натянул классические ливайсы пятьсот первой модели, надел черный пиджак, чтобы стопудово пройти дресс-код проходки в Кемпински, любимые крокодиловые туфли и повертевшись-покрутившись перед зеркалом, да вырвав пару длинных волосинок, торчавших из левой ноздри, счел себя на все сто процентов парнем товарного вида а-ля бизнес-класс.
На своей решил не ехать, вызвал такси.
– За счет Золотникова, – садясь в желтую машину, сам с собою пошутил Максим.
В баре первого этажа посетителей было немного. Не тот час. Две дорогих проститутки, наверняка отстегивающие бармену и старшему портье, сидели за ближним к стойке столиком и пили свой бесконечный кофе.
– Привет, Гриша!
– Привет, Максим!
Слегка касаясь щеками, мужчины по бандитски обнялись.
Проститутки за ближним столиком было уже оживились, но тут же снова впали в меланхолию, увидав, что друзья-приятели уселись за дальний столик, явно увлеченные сами собой.
– Ну, креативить будем или нет? – с показной сердитостью спросил Золотников.
– Будем, – покорно, но вместе с тем решительно ответил Тушников.
Гриша заказал виски.
– А я не пью, – сказал Максим.
– Что? Триппер лечишь? – хмыкнул Гриша.
– Ну, вроде того, – смутившись, ответил Максим.
Тушникову заказали воду и кофе.
– Есть тема, как заработать, – не мигая глядя в лицо Тушникову, сказал Золотников.
– И что от меня требуется? – спросил Максим.
– Скандал, большущий скандал на том шоу, которое мы тебе делаем, – ответил Гриша.
– Ну, так мое шоу и так рейтингово-скандальное, – поджав губы в сомнении промямлил Максим.
– А надо, чтобы был такой скандал, чтобы все ох….ели, – сказал Золотников.
Гриша отхлебнул виски, поморщился и разразился спичем, – - Ты пойми, – глядя Максиму прямо в глаза, начал он, – ты пойми, таких как ты шоумэнов на Москве раком до Воронежа не переставишь, ты думаешь ты один такой кто умеет перед камерой лыбиться? Так что, надо думать, чем Москву удивить, тем более, что её – вконец развращенную суку-Москву удивить крайне сложно, разве что уже если не трахнуть в прямом эфире козу или не раздеть какую-нибудь депутатшу или министра?
Максим хмыкнул и промолчал.
– Но все дело в том, Макс, дружище, – Золотников доверительно положил руку на плечо своему визави, – дело в том, что если ты не удивишь Москву в течение ближайшего месяца, и если ты не придумаешь чего-то такого, что поднимет рейтинг до уровня пяти полей чудес вместе взятых, то тогда Зураб уволит меня, а я отдам тебя на корм его поросятам за мои перед ним долги.
– Мусульмане свинину не едят, – сказал Максим.
– А тебя поросенка – схавают, – заверил друга Гриша и еще раз похлопал его по плечу.
– Бля буду, – сказал Максим, – я Алиску Хованскую по рейтингу к концу месяца переплюну.
– Дело за тобой, – сказал Гриша, – либо грудь в крестах, либо голова в кустах, третьего не дано.
Алиса Сделала Тине выволочку.
– Наш креатив, наши скрипты, наши темы ни "пер вагина, ни пер армада росса", меня уже тошнит от пошлых скриптов этого старого наглого пидора Сёмы Израйловича, ему что? Пятьсот баксов за страницу платят? Охренеть можно!
Тина молчала. Она и сама была не довольна работой Израйловича, но где взять лучше? Он ведь всем пишет, и Малахову, и Тушникову, и Лолите.
– И вообще, – продолжала бушевать Алиса, – и вообще, надо срочно делать шоу народным, а на молодежь ставить уже бесперспективно, молодежь телевизор не смотрит, надо уходить в ту аудиторную нишу, где сорокалетние и пятидесятилетние, поняла?
– Это не мой вопрос, – ответила Тина, это уже вопрос генерального спонсора и Интер-Медиа-Группы, они рекламодателей подтягивают, они и вопросом формата и ориентации по зрительским аудиториям рассматривают.
– Но это же элементарно, – всплеснув руками и закатив глаза, заголосила Алиса, – сделать эротическое шоу типа "моя последняя надежда", или "бабе сорок пять, баба ягодка опять", вот где зрительская аудитория, вот где рейтинг!
– А в этом что-то есть, – вдруг согласилась Тина, – я не уверена, что это проканает с Лагутиным, но я могу к Брэму или к Погребайло с этой идеей обратиться, авось и выгорит, сейчас такие бабосы в телевидение могут придти, я слыхала в Думе совещание состоялось, можно и попробовать.
Чудо произошло.
Хотя, чудес, как многие уверенно полагают, не случается уже две тысячи лет.
Но тем не менее.
Брэму понравилось название.
А удачное название, как известно – это половина успеха.
Итак, шоу решили назвать "Бабе сорок пять, баба ягодка опять", и решили запустить его в ежедневную сетку в самое рейтинговое пиковое время в пять пополудни.
С Лагутинского канала тем временем Алиса не уходила, у нее был в этом смысле свободный контракт и она могла одновременно сотрудничать с любым другим медиа-предприятием.
– Да если шоу у Брэма пойдет хорошо, то и "Фабрика невест" рейтинга прибавит, – сказала Тина Демарская, встретив Лагутина в вестибюле.
Но Лагутин особенно и не сердился, даже наоборот смотрел на происходящее с нескрываемым интересом.
– Только отныне, скрипты я буду писать сама, – ультимативно заявила Алиса.
– И диалоги? – удивилась Тина, – затрахаешься, да и не получится у тебя.
– Ну все равно, Сёму я больше видеть не хочу, – отрезала Алиса.
– Ладно, я другого сценариста надыбаю, – успокоила ее Тина, – Москва большая.
Сценариста по диалогам нашли среди студентов московского литературного института.
Вернее, он сам нашел Алису.
И у них… И между ними…
Возникла любовь…
Иван Иванович Полугаев имел с Зинаидой определенный вид отношений, держа эту как он ее ласково называл – "оглоблю", он держал ее в своем хозяйстве как некоторые чудаки-коллекционеры из желания быть оригинальными, заводят экзотических животных – змей, игуан и прочих редких тварей.
Ивана Иваныча тошнило от всех. Ему были противны и глупые алчные сослуживцы, и завистливые родственники, и так называемые друзья, которые всегда были готовы подставить подножку и всадить в спину нож, и кабы не тошнотворное отвращение к житейской банальности, а суицид Иван Иваныч считал именно пошлой банальностью, то может, и покончил бы он с собой, повесившись на подтяжках из-за того, что ему была отвратительна вся эта московская жизнь…
Ему были до кровавой тошноты отвратительны все эти восемнадцатилетние юные жонки олигархов, с которыми по долгу службы Ивану Ивановичу приходилось общаться в обязаловке ночных тусовок, составлявших непреложную и не отменяемую часть его деловой жизни, и может, именно поэтому, богач из богачей и олигарх из олигархов – Иван Иванович женился не на семнадцатилетней блондинке с бюстом "намбер сикс" и с гибкостью Алины Кабаевой, но выбрал себе спутницу с весьма выразительной антивнешностью. И когда его секретарь, отвечавший помимо всего прочего и за имидж своего шефа, сказал, – "баста, барин, далее одному без супруги вести светскую жизнь нам просто неможно", барин выбрал в качестве спутницы самую неблондинку и при этом, самую не ласкающую привередливый глаз.
Зинаиду Иван Иванович увидал в Георгиевском зале Кремля, где ему – Ивану Ивановичу Полугаеву Президент вручал тогда Орден за заслуги перед Отечеством Второй степени. А Зинке вместе с еще десятком спортсменов, давали тогда Орден Знак Почета, причем ей, как капитану сборной по баскетболу, выигравшей в том году кубок Европы.
Иван Иваныч как ее Зинку увидал, так и порешил – вот эта и будет меня сопровождать, когда по-протоколу надо будет являться с супругой…
К Зинке тут же подослали секретаря-порученца с приглашением на ужин во дворец.
Там после ужина она и осталась жить. И вот жила здесь уже почти три года.
Конечно же, Ивану Ивановичу докладывали отвечающие за безопасность дворца, что Зинаида, мягко говоря, не отличается нравом монашки и позволяет себе порою приводить во дворец иных мужчин…
Докладывали, но Ивану Ивановичу настолько в жизни было на все плевать, что он плевал и на химеры супружеской верности, и на верноподданнические доклады своих охранников.
Однако, когда на пятый день после своего возвращения из Китая, где Иван Иваныч подписывал соглашения с Китайским нефтяным консорциумом, он почувствовав недомогание, обратился к своему врачу и тот поставил патрону юношеско-мальчишеский непристойный диагноз, тогда Иван Иванович не на шутку на Зинку разозлился.
– Que vous vous se-permettez, Madame? – нахмурив брови, сердито говорил Иван Иванович, – Vous lancez chez vous-memes quelle-que visiteurs de nuit et ensuite vous recevez la maladie de qui je suis meme se-infecte. C'est inadmissible, Madame.
***
Ну, Алиса сама нагло ездит, но чтобы так, что бы ее престижный-перепрестижный "лексус" так подрезали!
Как то раз на какой-то вечеринке, один сильно подвыпивший полковник ФСБ, клеясь к ней и сальным взглядом уже снимая с нее карденов и гуччи с валентино, рассказывал, вешал ей на уши, нагоняя понтов, как он на дороге в любой ситуации, если ему мешают, подрезают или просто даже мигают фарами, он достает из бардачка своего "стечкина" и присовокупив к нему красные полковничьи корочки просто показывает этот набор из двух красноречивых аргументов, суя это в лобовое или боковое стекло, чтобы обидчику было видать, с кем дело имеет.
А ей, а Алиске что в таких случаях высовывать?
Может, сиськи высовывать?
Додумать эту гениальную догадку Алиса не успела, потому как подрезавший, и вставший перед ее капотом "опель", стал бить по тормозам, а обойти его слева тоже никак не получалось, слева от нее, синхронно снижая скорость близко прижался видавший виды зеленый "гранд-черроке".
Не помня себя Алиса встала по тормозам прямо во втором ряду. Вправо, в крайний ряд ее не пускали шедшие непрерывным потоком грузовые фуры.
– Что за идиотизм? – невольно вырвалось у Алисы, когда она увидала, как из впереди стоявшего "опеля" выскочил амбал и рванулся к ее водительской двери.
Алиска едва успела защелкнуться на внутренних замках.
– Ой, что это?
Амбал сильно тряхнул машину, дернул за ручку, едва не оторвав, а потом локтем сразмаху саданул по боковому стеклу и оно тут же с характерным хрустом раскололось, крошкой мелких кубической формы кристалликов обдав всю Алиску от шеи и до щиколоток.
Амбал просунул руку, рывком открыл дверцу, выдернул Алиску из машины и с силой швырнул ее на асфальт.
Алиса и "ОЙ" сказать не успела, как амбал, усевшись на водительское сиденье, дал по газам.
С проворотом колес по сухому асфальту, с визгом, все три машины сдернули с места и Алиска вдруг обнаружила себя лежащей посреди дороги.
Лежащей не там, где ей всегда было уютно лежать, то есть не в кровати с очередным любовником, а на сером асфальтобетоне кольцевой автодороги, причем не на обочине, а аж в третьем ряду, когда и слева и справа от ее распростертого на проезжей части красивого тела со вжиканьем проносились авто, обдавая Алиску холодящим октябрьским ветерком… Холодящим в контраст к теплому, установленному на плюс семнадцать климат-контролю ее лексуса, который теперь все дальше и дальше удалялся от своей хозяйки.
– Ты дура, чего разлеглась? Вставай! – крикнул ей какой-то шофер, высунувшийся из КАМАЗа, – задавят тебя дуру!
Машины и слева и справа проносились, только гудели. Гудели и проносились не останавливаясь и даже не притормаживая.
Сама себя не помня, Алиска вдруг разревелась.
Неужели это Тина не предупредив, устроила свой скандал?
Но тогда, где ГАИшники? Где фоторепортеры-папарацци? Где сама Тинка, наконец?
Никого не было. Были только кольцевая автодорога и бесконечный безучастный трафик.
Алиска едва не задавленная, еле-еле перебежала уворачиваясь от машин на обочину.
Но здесь на МКАДЕ разве есть обочина? Бордюр и забор из сетки, мышь не проскочит! Вроде, вон они – дома стоят, видно вдалеке, а пройти к ним – никак.
А до следующего пешеходного мостика или еще до какой лазейки – километра три шагать на каблуке. На непривычных к хождению ножках.
И мобильного телефона нет, он в сумочке, а сумочка в Лексусе уехала.
Хоть стой и плач горючими слезами.
Стала руками проезжающим машинам махать.
Все едут мимо, никому до нее до Алиски дела нет.
Один на КАМАЗе притормозил, высунулся из окна и кричит, смеясь, – дывысь, Данило, яка смешна проститутка стоит! На Алису Хованскую похожа, эй, проститутка, здесь ты никого не поймаешь, здесь остановка запрещена…
И хохлы в своем КАМАЗе уехали…
И Алиска совсем загоревала-забедовала.
– Где эта сучка Тина, если это вообще ее рук дело?
Стоять на ветру было холодно.
Не июль на дворе, а октябрь. А надето на Алиске – платьице, да плащик тоненький-претоненький.
– А жене скажи, что в степи замерз, – пришли ей вдруг на ум строчки из народной песни, что позавчера на вечеринке глумливо пел Митя Красивый.
– Сон в руку оказался, – горько усмехнувшись, подумала Алиса.
– Вам куда? Садитесь, подвезу, здесь стоять нельзя, – услышала она сзади.
Обернулась. Возле нее стоит старенькая вся в разводьях рыжей ржавчины, буграми выпирающей из под некогда белой краски, машина Жигули.
– Садитесь, я вам говорю, – настаивал дядька, перегнувшись со своего водительского сиденья и открывая ей дверцу.
Села, а куда денешься? Не замерзать же здесь насмерть, как тот ямщик из песни?
– Вам куда? – спросил мужик.
Алиска его и рассматривать не стала. На таких как он – обсосов ей глядеть – западло. Это пипл, это трудящиеся, а она… А она звезда, она светская дама.
– Слыш, мужчина, у тебя мобильник есть? – молвила наконец, Алиса, – я позвоню, ты меня до какого-нибудь приличного места довези, тебе хорошо заплатят.
– Ладно, довезу, а что случилось то? – спросил мужик, доставая и протягивая Алиске какую-то стыдно-допотопную трубку мобилы.
Алиска не ответила, молча набрала номер и принялась ждать гудка, со злым отчаянием глядя на набегающий под капот асфальт.
– Тина, блядь, это ты? – буквально крикнула Алиса, когда соединение произошло, причем так крикнула, что шофер аж вздрогнул, слегка вильнув рулем так, что жигуль рыскнул носом по полосе.
– Тина, меня грабанули на МКАДе, что? Как грабанули? У меня лексус прямо из под меня угнали, А это не ты, сука устроила? Что?
Алиса зло шмыгнула носом и принялась набирать следующий номер.
– Тимурчик? Тимурчик, это ты? У меня машину угнали, Тимурчик, приедь за мной, ладненько? Куда? Я не знаю куда, – Алиска беспомощно поглядела на своего шофера.
– Сейчас мимо Ашана будем поезжать, я вас могу возле Ашана высадить, там и кафе есть, где посидеть, пусть ваш муж за вами к Ашану подъезжает, что на Юго-Западе у МКАДА, – подсказал мужик.
Алиска даже спасибо ему не сказала.
Даже спасибо.
Потому что была уверена в том, что сама возможность посидеть с нею рядом в машине – это само по себе огромное для этого мужика счастье.
***
Скандал, естественно, попал в колонки светской хроники.
Уж Тина со своими цепными папарацци расстаралась.
А "лексус" так и не нашли.
– Это дагестанцы угнали, – сказал Тимур, – у этих дело так поставлено, что машина эта уже в контейнере на Махачкалу едет, мы ее уже не увидим никогда.
На следующий день Аджинджал подогнал к дому Алиски новенький Мерседес-купе.
Двухдверный с четырьмя глазами спереди, красивенький, темно-фиолетового цвета, как чернила в детстве.
***
– Раньше свет петербургского общества был представлен родовыми аристократами. А теперь свет – это актеришки родом из провинции и прочие, что рифмуются со словом "аристократы", – утешала Кира своего Сережу.
– Она мне даже спасибо, даже досвиданья не сказала, – сокрушался Сергей.
Они сидели на диване в Кириной квартирке и смотрели по светскую хронику по МТV. Там как раз сказали, что Хованскую прямо из машины выбросили, и интервью с ней потом показывали, и новую ее машинку тоже показали.
– Представляешь, я еду по МКАДу, как раз на Ленинградку собираюсь выезжать, чтобы домой на Питер, а тут эта знаменитая фря на обочине стоит скучает, – грустно рассказывал Сережа, – а она мне даже потом ни спасибо, ни досвиданья.
– Наплюй на нее, – обнимая Сережу, сказала Кира, – все они из этой тусовки сволочи и дегенераты.
Вот уже месяц, как выписавшись из больницы и сняв гипс с лица, Кира жила теперь с Сережей. Это он тогда, спускаясь по лестнице и найдя избитую Киру, обрел в ней свою Судьбу. Так что, как только Кира выписалась, она пригласила соседа сверху – попить чайку, отпраздновать ее выздоровление. К тому-же ее собачка Мультик была у Сережи, ах, получается, он ее дважды выручил!
Сережа оказался очень хорошим. Квартиру над нею он снимал, потому как сам был родом из Вологды. Здесь в Питере у Сережи была долька в каком-то маленьком фармацевтическом дельце. Настолько маленькая долька в настолько маленьком дельце, что в свои пусть нечастые, но случавшиеся командировки в Москву за товаром – ездил Сережа на очень старенькой машине.
– Купи машинку, – сказала Кира Сереже, памятуя, как пару раз, когда за нею ухаживал еще Максим Тушников, ее катали на дорогой иномарке.
– Во-первых, я еще не заработал, – строго ответил Сережа, – во-вторых эта, если угонят, ее не так жалко, а мне в командировках порою приходится ее оставлять хрен знает где, а в третьих, сперва на квартиру заработать надо.
Кире импонировала рассудительность Сережи. И втайне, она уже даже просчитывала в голове, что если у них с Сережей сладится, то они могли бы пока жить в ее – Киры квартире, а если бы еще у них бы родились и дети, то уж тогда, совместно, они могли бы подумать, как продав эту с прибавкой денег, можно было бы купить двушку, или даже трешку. И советуясь порою с подружками, Кира даже находила поддержку в этих своих мечтах, так как ее продвинутая в законах товарка Лёля Кузнецова объясняла Кире на пальцах, – если даже вы будете вступать с ним (под этим "с ним" Лёля подразумевала Кириного Сережу) если с ним вы будете вступать в совместное обладание новой квартирой, то твоя доля будет оговариваться при приобретении, а также будет оговариваться и доля вашего ребенка, и если даже случится развод, (здесь Лёля плевала через плечо) то ничего страшного, ты не только получишь свою долю в виде проданной этой однушки, но и с Сережи своего оттянешь часть вложенных им, потому как ребеночку тоже причитается.
Вобщем, покуда деток у них не было, они жили в Кириной квартире и каждый из них вечерами мечтал о своем.
– О чем мечтаешь? – спрашивала Кира, когда после приступа объятий, они отлеплялись друг от дружки и погасив телевизор, тихо посапывали, каждый на своей подушке ее широкого в пол-комнаты раскладывающегося дивана.
– Мечтаю о том, чтобы бизнес расширить, квартиру купить, потом машину, – говорил Сережа в тихий мрак едва белевшего над ними ночного потолка.
– Ну, пока можно жить у меня, – отвечала Кира, и доверчиво клала свои руки на грудь любимому, щекой прижимаясь к его мощному плечу.
– Хорошо, спи, потом обсудим, – отвечал Сережа, и они засыпали.
А наутро, проснувшись, они начинали быстро передвигаться по маленькой квартирке.
Сережа выбегал с Мультиком на улицу, Кира бежала в душ, потом в душ залезал Сережа, а Кира на кухне варила два яйца вкрутую и кофе в большой турке.
А потом на ржавой "девятке" Сережа отвозил Киру в ее туристическое агентство, и помахав ей на прощанье, сам газовал на Лиговку, где находилась его фармацевтическая фирмочка.
Все у них было хорошо.
Сережа был счастлив, что встретил Киру.
– Она такая интеллигентная, такая умная, – говорил он приятелю, с которым служил в армии, – она знаешь, что сказала? Она сказала, что Россия деградировала в том, что если прежде светским обществом было общество родовых аристократов, то теперь светским обществом у нас стала тусовка артистов, которых те аристократы к себе бы и на порог не пустили…
– Да, умная у тебя баба, – соглашался армейский друг, – и где ты такую нашел?
***
Чтобы, вероятно, не вызывать разнотолков в тонком деле инициации законотворчества, хозяева забили стрелку не у себя на Старой площади, а в Охотном ряду, в комитете Думы по телевидению и печати.
– Я по этому случаю вспоминаю, как старый разведчик фон Зейдлиц сетовал своей секретарше Ангелине Бюхер на то, что эсэсовские выскочки устроили явку в его родовом замке, – шепнул Лагутин Вездеславинскому, – это, если не помнишь, из Щита и Меча с Любшиным и молодым Янковским.
– Помню, – бесстрастно ответил Вездеславинский, – но аналогии не вижу, и ты вообще лучше воздержался бы от таких сравнений, по твоему Медвединский это Гимлер что ли?
– Ну, не Гимлер, разумеется, далеко ему до Гимлера, – согласился Лагутин и уже пожалел, что неудачно сострил.
Лагутин, Брэм, Погребайло, и Вездеславинский были вызваны в Комитет, и туда же со своим пакетом предложений должен был еще приехать и Медвединский.
– Деньги в казне завелись, казна хочет, чтобы народу жилось веселее, – предугадывая, с чем приедет Медвединский, сказал Погребайло, – ясное дело, в стране мы должны обеспечить стабильность мыслей, это нам еще в августе в Сочи говорили.
– В Сочи нам говорили, что мы ответственны не за стабильность мышления у населения, а за полное отсутствие какого-то ни было мышления, пусть трудящиеся и тунеядцы смотрят на бокс и на фигурное катание, пусть жрут свою дешевую колбасу с сардельками, в то время как…
– В то время как что? – прервал Брэма Вездеславинский.
– Ничего, – смущенно ответил Брэм.
– Вот то-то, что ничего, – повысив голос заметил Вездеславинский, – покуда ты хорошо живешь, не зли толпу, и ты за это в ответе, понял?
Брэм не успел ответить, потому как всех пригласили в зал совещаний.
Медвединский извинился за свое опоздание и быстро, но внимательно оглядев присутствующих, начал свой спич.
Собственно, в спиче ничего нового не было. Было повторение уже говоренного в Сочи на специальном совещании в Богучаровском Роднике.
– Обеспечение стабильности, предупреждение экстремизма.
Но сильнее прозвучала музыкально-ритмическая доля обещания денег.
– Государство призывает руководителей телеканалов активнее привлекать частных инвесторов в развитие отечественного телевидения, однако, государство не собирается при этом устраняться от вложений государственных средств в наиболее перспективные и успешные проекты.
– А как конкретно будет решаться вопрос, в какие проекты будут осуществляться вливания государственных средств? – с места поинтересовался Брэм.
Медвединский внимательно поглядел на него и ответил с тонкой улыбкой, – а вы создайте у себя на канале такой же общенародный рейтинговый проект, как у вашего коллеги господина Лагутина, а мы в свою очередь это заметим и не задержим с тем, чтобы отметить.
– Все ясно, – выходя из здания Думы и глазами ища своего шофера, сказал Погребайло, – в стране требуется стабильность, быдлу, чтобы не рыпалось, надо дать таких зрелищ, чтобы оно даже о хлебе позабыло.
Сердитый Вездеславинский этого замечания не слыхал, а то бы он Погребайлу одернул.
Старая партийная привычка, но очень теперь уместная.
***
Глава третья
***
– Надо добраться до этих денег, – подытожил Гриша свой спич, – надо получить государственные инвестиции.
– Ты обещал хороший проект, – сказал Зураб Ахметович, – я на тебя понадеялся.
– Проект хороший, – возразил Гриша, – нам просто денег еще на раскрутку надо.
– Я денег много давал, – выразительно расширив глаза, сказал Зураб Ахметович, – все ингушские водочные заводы уже год как на твое телевидение работают.
– Скоро и телевидение заработает, – сделав успокаивающий жест, сказал Гриша.
– Ты мне сперва что говорил? Через пол-года отдача пойдет, а теперь говоришь, еще денег давай!
Зураб Ахметович нервничал.
Они сидели на его подмосковной даче в кабинете на втором этаже.
Окна кабинета были не занавешены, и Гриша мог любоваться открывавшимся отсюда видом на реку и дальним лугом.
– Наверное со временем Зураб или его наследники здесь еще и оленей разведут и будут на них охотиться, – подумал Гриша, стряхивая сигарный пепел в тяжелую антикварную бронзу.
– Ты этого, как его? – Зураб Ахметович запнулся, вспоминая забытое слово, – ты это, креатива давай, я денег дам, а ты креатива, и этого своего Максима надрочи, чтобы был как надроченный, понял?
***
Выезжая от Зураба Ахметовича, Гриша даже слегка приуныл, впав в некоторую меланхолию.
– Осень что ли? Погода что ли виновата? – размышлял Золотников, глядя из окна на грустный убранные поля и на активно скидывающий листву лес, – надо на Максимке отыграться, – решил Золотников, – не все же мне в мальчиках для бития ходить, надо на него молнии перевести, да разрядиться.
Золотников достал мобильный и набрал номер Тушникова.
– Макс, я сейчас еду от Зураба в гостиницу, подтягивайся через часок на Балчуг, знаешь гостиницу Кемпински? Я в баре буду на первом этаже, разговор есть.
Максим не был расположен куда-то тащиться на ночь глядя, его поносило от антибиотиков, да и печень покалывала, но Золотникову он отказать не мог.
Надел белую по-модному искусственно мятую сорочку из тех, что не надо гладить, под нее надел черную ти-шортку, чтобы в расстегнутом вороте была видна футболка, натянул классические ливайсы пятьсот первой модели, надел черный пиджак, чтобы стопудово пройти дресс-код проходки в Кемпински, любимые крокодиловые туфли и повертевшись-покрутившись перед зеркалом, да вырвав пару длинных волосинок, торчавших из левой ноздри, счел себя на все сто процентов парнем товарного вида а-ля бизнес-класс.
На своей решил не ехать, вызвал такси.
– За счет Золотникова, – садясь в желтую машину, сам с собою пошутил Максим.
В баре первого этажа посетителей было немного. Не тот час. Две дорогих проститутки, наверняка отстегивающие бармену и старшему портье, сидели за ближним к стойке столиком и пили свой бесконечный кофе.
– Привет, Гриша!
– Привет, Максим!
Слегка касаясь щеками, мужчины по бандитски обнялись.
Проститутки за ближним столиком было уже оживились, но тут же снова впали в меланхолию, увидав, что друзья-приятели уселись за дальний столик, явно увлеченные сами собой.
– Ну, креативить будем или нет? – с показной сердитостью спросил Золотников.
– Будем, – покорно, но вместе с тем решительно ответил Тушников.
Гриша заказал виски.
– А я не пью, – сказал Максим.
– Что? Триппер лечишь? – хмыкнул Гриша.
– Ну, вроде того, – смутившись, ответил Максим.
Тушникову заказали воду и кофе.
– Есть тема, как заработать, – не мигая глядя в лицо Тушникову, сказал Золотников.
– И что от меня требуется? – спросил Максим.
– Скандал, большущий скандал на том шоу, которое мы тебе делаем, – ответил Гриша.
– Ну, так мое шоу и так рейтингово-скандальное, – поджав губы в сомнении промямлил Максим.
– А надо, чтобы был такой скандал, чтобы все ох….ели, – сказал Золотников.
Гриша отхлебнул виски, поморщился и разразился спичем, – - Ты пойми, – глядя Максиму прямо в глаза, начал он, – ты пойми, таких как ты шоумэнов на Москве раком до Воронежа не переставишь, ты думаешь ты один такой кто умеет перед камерой лыбиться? Так что, надо думать, чем Москву удивить, тем более, что её – вконец развращенную суку-Москву удивить крайне сложно, разве что уже если не трахнуть в прямом эфире козу или не раздеть какую-нибудь депутатшу или министра?
Максим хмыкнул и промолчал.
– Но все дело в том, Макс, дружище, – Золотников доверительно положил руку на плечо своему визави, – дело в том, что если ты не удивишь Москву в течение ближайшего месяца, и если ты не придумаешь чего-то такого, что поднимет рейтинг до уровня пяти полей чудес вместе взятых, то тогда Зураб уволит меня, а я отдам тебя на корм его поросятам за мои перед ним долги.
– Мусульмане свинину не едят, – сказал Максим.
– А тебя поросенка – схавают, – заверил друга Гриша и еще раз похлопал его по плечу.
– Бля буду, – сказал Максим, – я Алиску Хованскую по рейтингу к концу месяца переплюну.
– Дело за тобой, – сказал Гриша, – либо грудь в крестах, либо голова в кустах, третьего не дано.
***
Алиса Сделала Тине выволочку.
– Наш креатив, наши скрипты, наши темы ни "пер вагина, ни пер армада росса", меня уже тошнит от пошлых скриптов этого старого наглого пидора Сёмы Израйловича, ему что? Пятьсот баксов за страницу платят? Охренеть можно!
Тина молчала. Она и сама была не довольна работой Израйловича, но где взять лучше? Он ведь всем пишет, и Малахову, и Тушникову, и Лолите.
– И вообще, – продолжала бушевать Алиса, – и вообще, надо срочно делать шоу народным, а на молодежь ставить уже бесперспективно, молодежь телевизор не смотрит, надо уходить в ту аудиторную нишу, где сорокалетние и пятидесятилетние, поняла?
– Это не мой вопрос, – ответила Тина, это уже вопрос генерального спонсора и Интер-Медиа-Группы, они рекламодателей подтягивают, они и вопросом формата и ориентации по зрительским аудиториям рассматривают.
– Но это же элементарно, – всплеснув руками и закатив глаза, заголосила Алиса, – сделать эротическое шоу типа "моя последняя надежда", или "бабе сорок пять, баба ягодка опять", вот где зрительская аудитория, вот где рейтинг!
– А в этом что-то есть, – вдруг согласилась Тина, – я не уверена, что это проканает с Лагутиным, но я могу к Брэму или к Погребайло с этой идеей обратиться, авось и выгорит, сейчас такие бабосы в телевидение могут придти, я слыхала в Думе совещание состоялось, можно и попробовать.
***
Чудо произошло.
Хотя, чудес, как многие уверенно полагают, не случается уже две тысячи лет.
Но тем не менее.
Брэму понравилось название.
А удачное название, как известно – это половина успеха.
Итак, шоу решили назвать "Бабе сорок пять, баба ягодка опять", и решили запустить его в ежедневную сетку в самое рейтинговое пиковое время в пять пополудни.
С Лагутинского канала тем временем Алиса не уходила, у нее был в этом смысле свободный контракт и она могла одновременно сотрудничать с любым другим медиа-предприятием.
– Да если шоу у Брэма пойдет хорошо, то и "Фабрика невест" рейтинга прибавит, – сказала Тина Демарская, встретив Лагутина в вестибюле.
Но Лагутин особенно и не сердился, даже наоборот смотрел на происходящее с нескрываемым интересом.
– Только отныне, скрипты я буду писать сама, – ультимативно заявила Алиса.
– И диалоги? – удивилась Тина, – затрахаешься, да и не получится у тебя.
– Ну все равно, Сёму я больше видеть не хочу, – отрезала Алиса.
– Ладно, я другого сценариста надыбаю, – успокоила ее Тина, – Москва большая.
***
Сценариста по диалогам нашли среди студентов московского литературного института.
Вернее, он сам нашел Алису.
И у них… И между ними…
Возникла любовь…
***
Иван Иванович Полугаев имел с Зинаидой определенный вид отношений, держа эту как он ее ласково называл – "оглоблю", он держал ее в своем хозяйстве как некоторые чудаки-коллекционеры из желания быть оригинальными, заводят экзотических животных – змей, игуан и прочих редких тварей.
Ивана Иваныча тошнило от всех. Ему были противны и глупые алчные сослуживцы, и завистливые родственники, и так называемые друзья, которые всегда были готовы подставить подножку и всадить в спину нож, и кабы не тошнотворное отвращение к житейской банальности, а суицид Иван Иваныч считал именно пошлой банальностью, то может, и покончил бы он с собой, повесившись на подтяжках из-за того, что ему была отвратительна вся эта московская жизнь…
Ему были до кровавой тошноты отвратительны все эти восемнадцатилетние юные жонки олигархов, с которыми по долгу службы Ивану Ивановичу приходилось общаться в обязаловке ночных тусовок, составлявших непреложную и не отменяемую часть его деловой жизни, и может, именно поэтому, богач из богачей и олигарх из олигархов – Иван Иванович женился не на семнадцатилетней блондинке с бюстом "намбер сикс" и с гибкостью Алины Кабаевой, но выбрал себе спутницу с весьма выразительной антивнешностью. И когда его секретарь, отвечавший помимо всего прочего и за имидж своего шефа, сказал, – "баста, барин, далее одному без супруги вести светскую жизнь нам просто неможно", барин выбрал в качестве спутницы самую неблондинку и при этом, самую не ласкающую привередливый глаз.
Зинаиду Иван Иванович увидал в Георгиевском зале Кремля, где ему – Ивану Ивановичу Полугаеву Президент вручал тогда Орден за заслуги перед Отечеством Второй степени. А Зинке вместе с еще десятком спортсменов, давали тогда Орден Знак Почета, причем ей, как капитану сборной по баскетболу, выигравшей в том году кубок Европы.
Иван Иваныч как ее Зинку увидал, так и порешил – вот эта и будет меня сопровождать, когда по-протоколу надо будет являться с супругой…
К Зинке тут же подослали секретаря-порученца с приглашением на ужин во дворец.
Там после ужина она и осталась жить. И вот жила здесь уже почти три года.
Конечно же, Ивану Ивановичу докладывали отвечающие за безопасность дворца, что Зинаида, мягко говоря, не отличается нравом монашки и позволяет себе порою приводить во дворец иных мужчин…
Докладывали, но Ивану Ивановичу настолько в жизни было на все плевать, что он плевал и на химеры супружеской верности, и на верноподданнические доклады своих охранников.
Однако, когда на пятый день после своего возвращения из Китая, где Иван Иваныч подписывал соглашения с Китайским нефтяным консорциумом, он почувствовав недомогание, обратился к своему врачу и тот поставил патрону юношеско-мальчишеский непристойный диагноз, тогда Иван Иванович не на шутку на Зинку разозлился.
– Que vous vous se-permettez, Madame? – нахмурив брови, сердито говорил Иван Иванович, – Vous lancez chez vous-memes quelle-que visiteurs de nuit et ensuite vous recevez la maladie de qui je suis meme se-infecte. C'est inadmissible, Madame.