Вобщем, Тина быстро дала Алехандро понять, что ему не светит.
По крайней мере – сегодня не светит.
Чернокожие футболисты сверкали своей рекламно-жемчужной дентальностью и прихватывали белокурых девчонок за их податливые гибкие талии.
Заполночь, когда официанты сбившись с ног уже начали потихоньку манкировать обязанностями и неубранные тарелки с объедками барбекю и обильно-многочисленных салатов уже валялись и тут и там – и нельзя было присесть на диван, не рискуя вляпаться в тарелку с майонезными останками острой мексиканской жратвы или не раздавить задницей бокал с недопитым кем-то вином, публика откровенно начала расползаться по интересам.
Знакомить кого-либо и поддерживать беседы в кружках а-ля клуб Мэд или салон Анны Шерер – необходимости уже не было. Гормоны и сексапил вели вечеринку к закономерно завершающей фазе – со страстными поцелуями на темной лестнице, с поисками укромного уголка, с нетерпеливыми расстегиваниями и срываниями лишней одежды – с поведенческим копированием подсмотренного в западном кино, с нечаянными очарованиями и нередкими разочарованиями – пьяной импотенцией или быстрой стрельбой в холостую, называемой у американцев – Хэнк файер.
Алехандро Гонзалез тоже тащил не сильно упиравшуюся Алиску куда-то в чуланчик.
Целовал в шею, расстегивал, просовывал руки, рвал, стискивал.
– Занято, друг, – по-русски сказал кто-то знакомым голосом, когда Алехандро попытался повалить Алиску в мягкую темноту чуланчика на едва видимый в свете фонарика диван, – занято здесь, не видишь, что ли?
Алиска внутренне сразу протрезвела.
Это был Васин голос.
Это был ее Вася.
И она вдруг сказала твердое НЕТ своему наметившемуся партнеру, такое же твердое нет, какое твердое ДА уже наметилось в его штанах.
Алехандро сначала остановился, но подстегиваемый страстью, снова полез, потому как у них у аргентинцев не принято останавливаться на полпути, когда лифчик уже снят и когда трусики уже на полпути вниз к коленкам, а платье, а платье со сдвинутыми бретельками уже закатано на поясе, как полотенце после душа.
Но облом неожиданного вторжения и включенный на минутку свет, вдруг резко изменил восприятие реальности.
Свет зажегся.
На диване обнявшись лежали голые Вася с Тиной Демарской.
– Алиска? – делано удивился Вася.
– Алиска? – так же делано удивилась Тина.
– Ныряйте с Алехандро к нам, – зазывающим жестом, пригласил Вася.
– Lets all strip down and fuck all together, – крикнула Тина.
– НЕТ, – сказала Алиска и принялась одеваться.
Расправила платье, поддернула трусики, нашла на полу лифчик.
– Тю э фу, тю нэ па куль, – сказал Алехандро Гонзалез.
– Пошел к черту, – сказала Алиска.
Расстроенная и сердитая на самоё ЖИЗНЬ, Алиска вышла к людям в большую – этак на двести квадратных метров, диванную комнату, украшенную китайскими карликовыми соснами, в которые пьяная публика уже везде натыкала хабариков и недоеденных канапе.
– Ну что? Здесь собрались только педики, да неразобранные невостребованные коряги, вроде Тинкиной Ольки? – с вызовом спросила обиженная ЖИЗНЬЮ Алиса, входя в собрание.
– Присоединяйся, – сказал кто-то очень сильно пьяный и сильно знакомый, – тут Макс Тушников свои "деголясы" показывает и приват-плезир анекдоты травит, обоссысься!
– Что? Здесь Макс Тушников? Как он сюда попал?
А Макс и правда сидел тут посреди кольцом окружившей его группы праздных и пресыщенных гостей. Среди тех, кто в силу своей не той ориентации или половой немощи, не расползся еще по чуланам и спаленкам уютной виллы.
– А вот деголяс номер три, – Макс говорил привычно громко, так, как будто бы выступал на сцене, – видите вот эту маленькую треуголочку? Я купил ее в Париже в модном секс-шопе…
Алиса встала позади, и немного сбоку, так чтобы Макс не встретился с нею взглядом.
– Видите эту треуголочку? Это необычная треуголочка для маленького Наполеончика…
Алиса видела, как Макс показывает всем окружившим его лыбящимся зевакам маленькую сантиметров десять треуголку – такого размера, что если разве что только на куклу Барби.
– А почему такая маленькая? И почему в секс-шопе? – спросил кто-то.
– А вот почему, – самодовольно ухмыляясь, ответил Макс и немного привстав, стал расстегивать штаны, – вот мы достаем нашего наполеончика, и вот мы на его лысую головку напяливаем эту треуголочку, и вот, глядите, разве не Наполеон?
– Скорее на Сан Саныча похож, – крикнула какая-то девица.
Все заржали.
Особенно пьяная девушка, что сидела спиною к Алиске.
– На программе в Комедии-Клаб это надо показать!
– Браво, Макс, настоящий деголяс!
– Макс, вон Алиске Хованской покажи, может она тебя чем-нибудь круче алаверды перебьет…
Макс обернулся в сторону, где стояла Алиса.
– А-а-а! Ка-а-акие люди к нам сюда и без охраны! Алиска, видала моего деголяса?
Макс вальяжно развалился на диване и из расстегнутых его черных вельветовых брюк торчало нечто увенчанное игрушечной кукольной шляпкой.
– Алиска, не хочешь поцеловать Наполеона? – все так-же улыбаясь, спросил Макс.
– По твоему Наполеону гильотина плачет, – фыркнула Алиса.
– Не гильотина, а Тина, которая Демарская, – прыснул Макс, – но я слышал, она с твоим парнем сейчас…
– Да заткнись ты, дурак! – не выдержала обиженная ЖИЗНЬЮ Алиска.
Вся публика замолчала и напряглась, предчувствуя, что намечается скандал.
– Я может, и дурак, – хмыкнул Максим, – но тебя звездочку нашу по рейтингу обойду и сделаю.
– Ты лучше смотри послезавтра моё шоу "Бабе 45", там такой сюрприз для себя увидишь, мало не покажется!
Алиса чуть было не проговорилась, ее так и подмывало сказать, что доверчивую дуру-мамашу, эту Тосненскую простушку уже сняли для программы во всех смешных дурацких видах, и что она – эта ничего не подозревающая простушка не глядя расписалась во всех юридических бумажках, что она разрешает, и что она дает право демонстрировать…
Чуть было не сказала, сдержалась.
– Может, забьёмся на десять котлет, что я тебя к Новому Году по рейтингу обойду ? – с самодовольной ухмылочкой спросил Макс.
– Я тебе сказала, послезавтра шоу моё не забудь посмотреть, – громко сказала Алиса, выходя их гостиной.
Домой она ехала с дежурным шофером футбольной команды Спартак-Москва.
По ночной Рублевке.
В уютном микроавтобусе Форд-транзит, под убаюкивающие мурлыканья ночного эфира любимой радиостанции.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Макс негодовал.
– Ты знал? – орал он на Золотникова, – скажи, ты знал? Вы специально это затеяли?
– Успокойся и не шуми, – выставив обе ладони в виде символического блока против бурно изливающихся эмоций, морщась, сказал Золотников, ты не настоящий шоумэн, если обижаешься, она тебе в своей программе бесплатную рекламу сделала, ты ей спасибо сказать должен.
Они сидели в Питерском офисе Золотникова и пили принесенный Севой Карповым коньяк.
– Гриша, он за мать журится, – сказал Сева, разливая уже по третьей.
– На мать мне насрать, мне обидно, что они меня выставили полным кретином, – продолжал размахивать руками и брызгать слюной обиженный Максим.
– Был бы ты шоумэном, Макс, ты бы так не пылил, а думал бы о том, как развить и еще более раздуть скандал, чтобы поддерживать внимание трудящихся к своей персоне, внимание, кстати говоря, бесплатно привлеченное к тебе засранцу, без наших денег, – назидательно втолковывал Максу Золотников, – подай на Алиску в суд за оскорбление достоинства твоего и твоей маман.
– Суд мы проиграем, – безнадежно махнул рукой Максим, – Тинка сука таких бумаг матери всучила, а мамаша гребаная дура подписала неглядя, что маман теперь по этим бумагам на все согласная и все что в передаче делалось и говорилось подтверждает, как свои собственные добровольные волеизъявления, включая и те слова, что касались меня.
– А ты все равно подай в суд, – настаивал Золотников, – проиграешь суд, но выиграешь в прессе и в пи-ар.
– Это Тинка сучка, это ее манера одним каким-то действием сразу целой плеяде своих клиентов рекламу сделать, – восхищенно произнес Сева, – она одним выстрелом всегда двух фазанов заваливает.
– Кто бы ее саму завалил, – вздохнул Максим, – я бы тому денег дал и свечку бы за того в церкви поставил.
– А давайте мы Тинкину мамашу или Алиски Хованской мать на шоу к Максимке вытащим и тоже что-нибудь такое с ними сотворим! – отхлебнув коньяка, предложил Сева.
– А что? Мысль! – хлопнув себя по ляжке, воскликнул Золотников.
– Я ведь с Алиской на десять котлет забился, что к Новому Году ее по рейтингам опережу, – сказал Максим, – не хотите нас с ней разбить?
– На миллион рублей? – переспросил Золотников и призадумался…
А призадумался он потому, что сам забился с Зурабом Ахметовичем… На тоже самое.
Но только не на десять котлет, а на сто.
Вероника Антоновна теперь стала в Тосно женщиною знаменитой. Да что там в Тосно ? Бери выше, в Кисловодске, куда Вероника Антоновна поехала со своим Степаном Тарасовичем, ее тоже узнавали и везде поздравляли.
– Это же вы в программе "Бабе 45 баба ягодка опять" выступали? Это же вас с вашим любовником показывали? – спрашивали все и повсюду, от администраторши в рисепшн и до медсестры в грязелечебнице, все ее видели и все ее запомнили.
– Нам так нравятся передачи вашего сына, – хватая счастливую Веронику Антоновну за руки, говорили все знакомые и незнакомые отдыхающие санатория.
Даже ее отношения со Степенном Тарасовичем изменились теперь в лучшую сторону и сильно окрепли. Степану Трасовичу было приятно, что у него такая знаменитая баба, которую везде узнают и которой везде улыбаются. Значит и он – мужик что надо, если такую бабенку сумел отхватить себе.
И мужики, с которыми он пил теперь пиво, покуда его Вероника лежала в грязелечебнице или на столе у массажиста, подобострастно заглядывая ему в рот, задавали свои глупые вопросы, вроде, – а как она вообще, как баба? Ну а как у телезвезд с этим, в смысле секса? Делает ли она ему – Степану какие-нибудь необычные штучки?
И Степан Тарасович с высокомерной и снисходительной улыбкой, смахивая пивную пену со своих украинских усов, отвечал, что мол, не обо всем можно болтать, намекая своим корешам на то, что само собой разумеется, бабенка у него не такая как у всех, и что он получает удовольствий гораздо более того, что имеет обычный мужик – пивное брюхо.
С положением телезвезд и Вероника Антоновна и Степан Тарасович очень быстро свыклись, и теперь даже не удивлялись, когда какая-нибудь женщина из Сургута или старичок из Тюмени просили у них автограф. И когда телевизионной программки с изображением Максимки Тушникова у просящих не было, за неимением, Вероника Антоновна расписывалась даже и на журнале с фоткой Дженифер Лопез, а Степан Тарасович подмахивал шариковой ручкой на глянце с портретом Джорджа Клуни.
– Хорошо мы с тобой, Степа, отдохнули, – в конце второй недели подвела итог пребыванию в санатории Вероника Антоновна, – лучше чем в Турции.
– Ясное дело, лучше чем в Турции, – согласился Степан Тарасович, помятуя, сколько пива нахаляву ему выставили его пивные дружки только за честь посидеть с ним, с таким великим человеком, у которого бабу по телевизору показывают…
– Да, турки все-таки хуже наших русских людей, – подытожил Степан Тарасович.
Он помнил, что за неделю его отдыха в Анталии ни один турок ни разу не предложил ему пива нахаляву.
– Турки однозначно хуже, – еще раз сказал Степан Тарасович.
А Вероника Антоновна подумала, что вот за эти две недели ее Степан ни разу не ударил ее. А вот в той же Анталии он каждый денек ее побивал.
Вот как телевидение людей меняет!
А Сережа с Кирой тоже были счастливы.
– Слушай, а я ведь хотел тогда ту тысячу баксов на новую машину потратить, – признался Сережа Кире, – я то хотел "девятку" продать, мне за нее полторы тысячи давали однозначно, потом тысячу добавить и купить Фольксвагена-гольфа не старого, лет десять которому.
Они лежали на софе в Кириной однокомнатной квартире и на большом экране плазмы смотрели фигурное катание со звездами, эту любимую программу Киры.
– И правильно я сделал, что телевизор купил, – подытожил Сережа, – а то что эта машина? Какая разница, на чем ездить? А так, мы с тобой такие счастливые, правда?
– Правда, любимый, – отвечала Кира, целуя своего избранника, – я с тобой такая счастливая.
И после того, как откатался ее любимый фигурист Авербух в паре с Сережиной любимой актрисой Валей Малаевой, Кира решилась и сделала признание, – а ведь у нас с тобой будет ребеночек, – сказала Кира.
– Правда? – восторженно воскликнул Сережа.
– Да, ребеночек, а может и сразу два…
Родителей Алиски – Лену Кругловскую с Василием Александровым снимать поехали в Хельсинки. В Финляндию.
– Вообще, Финляндия это что-то вроде филиала Ленинградской области,- объяснял Максиму Сева Карпов, которому Золотников поручил быть старшим в их телевизионной экспедиции, – я раньше, при советах занимался бизнесом, водка-сигареты-шампанское…
Продавал финнам, что ездили в Ленинград…
– Проезжая теперь по Выборгскому шоссе, где оно льнет к береговой линии и вьется бесконечной чередою плавных перегибов, ты не обращал раньше внимания, что от Солнечного и до Зеленогорска почти что в каждом повороте на дереве или столбе висели кладбищенские венки? – Сева задумчиво спрашивал дремавшего Максима, – это же все в основном бывшие друганы и братаны мои по бизнесу, фарца зеленогорская, мафия выборгская, эх! Сколько их тут полегло, – вздыхал Сева, глядя в окно микроавтобуса, – а ведь именно здесь и зарождался наш питерский капитализм!
– Как же плохо еще умеют рулить наши люди, – сказал вдруг очнувшийся от дремы Макс, – ну что ни поворот, то венок и траур! Надо что ли шоссе спрямить, или людей подучить…
– Э-э-э, нет, братан, это жизнь такая, это так сказать зеленогорский менталитет фарцовский в этом весь тут такой у нас, – вздохнул Сева и принялся рассказывать.
Сам я выборгский. И Были у меня кореша Геша Турмалай и Петя Чухонец. К письму и счету, равно как и к ботанике с географией все мы испытывали жгучую ненависть.
Зато с восьми лет полюбили, мы разглядывая порнографические картинки, "чистить морковку", а с девяти уже пристрастились к пиву и сигареткам, сам понимаешь, ну, а едва справили мы свои первые по жизни юбилеи, типа исполнилось нам по десяти, все дни стали мы проводить на Выборгском рынке возле продавцов матрешек и командирских часов. Здесь по нашему с корешами моими мнению и протекала самая настоящая жизнь. А за пределами же рынка, за исключением, разумеется ресторанов и казино, по нашему разумению жизни никакой не было, а было какое то скучнейшее прозябание.
Максим слушал приоткрыв один глаз, а Сева рассказывал.
– Именно на рынке по нашему с Гешей Турмалаем и Петькой Чухонцем убеждению, толкались носители истинных знаний, это продавцы армейских шапок – ушанок, понимавшие два десятка слов по фински, именно здесь играли накаченными плечиками "бычары" из бригады Семена-Бомбилы, что пасли здешние торговые ряды и проституток, именно здесь расхаживали фирмачи – финны и шведы, остановившиеся на пару часов в первом большом российском городе перед последним авто-броском на Ленинград.
Впрочем, к финнам у нас было двоякое отношение. С одной стороны это были господа в дорогих одеждах, располагавшие деньгами в иностранной валюте, одним словом люди приличные и достойные уважения, а с другой стороны это была "чухна белоглазая", в спину которым продавцы, понимавшие пару десятков слов по иностранному – а для нас с пацанами – просто академики, всегда хохотали и выкрикивали по- русски разные обидные слова… Я никогда не мог для себя взять в голову, почему такие от природы глупые финны – ну не мог же я не верить умным ребятам – продавцам, живут так богато и более того, дают жить и тем же самым продавцам, и "бычарам" и проституткам… Однако мы в пацанами по нашим тогдашним свойствам наших мозгов не могли надолго загружать голову какими бы то ни было размышлениями и поэтому приняли существующее положение вещей как данность. С десяти лет в наших головах устоялась такая космогоническая система мира где глупые финны покупали у умных выборжан шапки – ушанки и матрешек, а сильные и красивые "бычары" Семена – Бомбилы отнимали потом у продавцов часть наторгованного и ехали вечером в казино, где до утра пили с проститутками алкогольные напитки иностранного производства, и нам – пацанам, предстояло в этом мире найти себе место, достойное наших желаний и образования.
Гешу Турмалая заметил "сам" Сеня-Бомбила. Ему нужен был менеджер – администратор для нового вида предпринимательской деятельности. И Сеня сделал Геше предложение.
Суть бизнеса была проста. На все значимые, снабженные светофорами перекрестки и бензоколонки необходимо было расставить безногих алкашей. Алкашей таких было навалом, каждую зиму все большее и большее количество пьющих мужчин валяясь по пьяне на снегу, отмораживало себе нижние конечности, которые им бесплатно ампутировали потом в городской больнице. Так что кадровый вопрос в новом бизнесе решался весьма просто. Но этих алкашей было необходимо одеть и обуть в военную камуфляжную одежду, усадить их всех на инвалидные кресла – каталки и самое главное следить, что бы алкаш сидел на своем перекрестке все шестнадцать часов рабочего дня, и выполнял план… Триста финских марок в день с одного перекрестка.
Геша вписался в бизнес безоговорочно. Причем не только успешно выполняя план, предписанный Сеней-Бомбилой, но и перевыполняя высокое задание.
Во-первых Геша сэкономил на креслах – каталках, заставив инвалидов где стоять на костылях, а где просто сидеть на принесенном из дому табурете. Для того что бы инвалиды не падали к концу смены, а могли бы передвигаться с протянутой кепочкой вдоль стоящих под красный свет машин, он поставил на каждый перекресток не по одному инвалиду, а по два, что бы они менялись каждые пол-часа, давая отдых натруженным культям. Геша был со своими подчиненными строг. Если он приезжая с обязательным ежедневным обходом не заставал инвалида на рабочем месте, он безжалостно увольнял работника без выходного пособия. Не сдавшего обязательный дневной план, он заставлял работать ночью. И горе было тем инвалидам, которых он заставал на работе в нетрезвом виде.
Геша проявил и другие организаторские способности, так он договорился о присмотре местными ГАИшниками за безопасностью его подчиненных в обмен на необременительную ренту.
Он облагородился, стал одеваться в костюмы и даже научился повязывать галстук.
Своим родственникам и знакомым девушкам Геша начал представляться предпринимателем, имеющим несколько цехов и торговых точек. Под цехами и точками подразумевая перекрестки и бензоколонки, где стояли его "ветераны" чеченской, афганской и Великой Отечественной – тут все возрасты годились!
Однако, в один печальный день, когда Геша только что поменял свою драную ржавую "девятку" на пятилетнюю "БМВ", с ним случилось то, что и должно по теории случиться с молодым и красивым бизнесменом. Выпив в шашлычной Гасана Акаева триста коньячку, он нажал на газ, забыв перед одним из поворотов шоссе нажать на тормоза… Гаишники так и нашли его под утро, уткнувшегося носом в торпедо…
Вместе с ним уткнувшись носом в окровавленное торпедо спала вечным сном его несовершеннолетняя подруга Анжелка, которая как и мой корифан Геша тоже ненавидела письмо и счет, и свято верила в то что настоящая жизнь вертится в трех измерениях – ресторан, казино и боулинг-бар…
Ну, братва, скинувшаяся по двадцать марок на похороны, повесила на повороте красно-зеленый жестяной венок, выпила в шашлычной у Гасана по триста коньячку и оседлав свои "ауди" и "БМВ", разъехалась по делам… …А на жестяном веночке, что висит теперь на одном из поворотов Выборгского шоссе, кто то написал:
Здесь сломал себе шею нормальный пацан. Он в своей жизни сделал много хороших дел – выкурил сто тысяч сигарет, выпил десять тысяч бутылок и банок пива, пятнадцать тысяч раз "дрочил морковку", трахнул сто баб… В общем нормальный был пацан…Жалко что рано помер. Сколько еще таких полезных дел он мог бы совершить!
Сева вздохнул.
– Горестная история, – сказал Макс.
– Но я и второго своего кореша также потерял, – сказал Сева, – ведь Петька Чухонец, который встал потом на Гешино место администратором инвалидной команды, он тоже в своем Мерседесе так-же разбился между Репиным и Комарово…
– Ну а ты как же живым остался? – спросил Макс.
– А тут, брат, свела меня судьба с Гришей Золотниковым и стали мы заниматься рекламой, переехал я в Питер и Бог миловал меня и от этого рокового шоссе и от пьяных турмалаев.
Лена Кругловская и Василий Александров сперва встретили их настороженно.
– Кто? Зачем? Для какой передачи? Для какого телеканала интервью?
Но заготовленный еще в Москве пакет из трех котлет русского нала – сделал свое дело, родители Алиски разговорились -таки на камеру, а когда Сева достал еще две котлеты, из тех, что дал ему Гриша, и Лена и Саша запели просто соловьями.
Сыграли роль и две литровых бутылки русской водки, что привезли с собою предусмотрительные телевизионщики.
– Значит, Алиса дочка настоящих политических эмигрантов? – Макс спросил на включенную камеру.
– Не, мы уехали из России в так называемую экономическую эмиграцию,- пояснял подвыпивший папаша, – когда с джинсами ливайс в магазинах Ленинграда была напряженка, мы тогда уехали, а теперь? Теперь бы мы никогда бы и не уехали, правда, Лена?
– А джинсов ливайс, особенно тогда – по студенческой молодости им обоим очень хотелось, – уже в студии, уже в монтажке, подписал свой авторский текст телеведущий Максим Тушников, – не меньше чем секса и прочих жизненных удовольствий этим людям хотелось американских джинсов.
– Первыми двумя парами ливайсов мы обзавелись еще до отъезда зарубеж, – говорил подвыпивший Вася, – я сменял на них бабушкину икону. Сменял глупому лупоглазому турмалаю возле финского автобуса, что остановился возле Исаакиевского собора…
– Ну, это Вася думал про Пеку Пекканена, что тот глупый дурак – уже из студии, авторским текстом, пояснял потом Макс, – а вот Пека Пекканен в свою очередь про Васю думал, что как раз тот – является глупым русским дураком… Но, собственно, так ли это важно? Важно, что когда через год крайне аккуратной носки, джинсы на Васе и на Лене стали рассыпаться, оба молодых супруга с грустью призадумались, – Что же мы будем носить на следующее лето? Лена и Вася Стали по-хозяйски прикидывать, что еще можно продать? Провели, так сказать, небольшую ревизию хозяйства в результате которой обнаружили, что у Лены имеется роскошный бюст пятого размера, а у Васи имеется большой длинный двадцатипятисантиметровый болт…
И после такого открытия, позанимавшись сексом, молодожены решили, что не все еще в жизни потеряно, тем более, что Лена работала переводчицей в Интуристе и даже мозгами природной блондинки понимала, что ее бюст всегда и везде будет востребован. Вскоре на ее большущие груди нашелся и покупатель.
– Моим мужем стал финский пенсионер, – сказала Лена, – сперва мы с Васей развелись, потом мы быстро расписались с моим фиником, и я поменяла гражданство.
– Ну, а вы остались в Ленинграде? – обращаясь к подвыпившему Васе, спросил Макс.
– Лена вскоре уехала в город Хельсинки, а я до поры остался в Ленинграде, – подтвердил Вася, – но Лена мне звонила и писала, чтобы я не горевал, так как Лена там мне нашла шведскую алкоголичку, на которой я вскоре за полторы тысячи шведских крон тоже женился и тоже получил гражданство.
– Я ему все время звонила и поддерживала его, – подтвердила Лена.
– И вышла такая штука, что Лена Васю не обманула, – авторским резонерским текстом, вставил потом в студии Макс, – менее чем через год старичок финский пенсионер помер прям на Леночкиных грудях – от сердечной, видать, перегрузки.
Лена получила за старичка пенсию и осталась жить в его хельсинкской квартире.
Можно было бы теперь объединяться с Васей, но не тут то было! Глупый народ эти финны, и законы у них глупые. Оказывается, если Лена с Васей снова бы поженились, глупое финское правительство тут же перестало бы платить Лене пенсию за умершего на ее сиськах старичка. А на что же тогда существовать?
Нашла Лена в городе Стокгольме ихнюю шведскую алкоголичку-бомжиху, которые, оказывается, в изобилии водятся не только на Руси, и за десяток поллитровок договорилась с той, что алкоголичка распишется с ее Васей и даст ему тем самым право на шведскую прописку…
Ну? И что дальше?
По крайней мере – сегодня не светит.
Чернокожие футболисты сверкали своей рекламно-жемчужной дентальностью и прихватывали белокурых девчонок за их податливые гибкие талии.
Заполночь, когда официанты сбившись с ног уже начали потихоньку манкировать обязанностями и неубранные тарелки с объедками барбекю и обильно-многочисленных салатов уже валялись и тут и там – и нельзя было присесть на диван, не рискуя вляпаться в тарелку с майонезными останками острой мексиканской жратвы или не раздавить задницей бокал с недопитым кем-то вином, публика откровенно начала расползаться по интересам.
Знакомить кого-либо и поддерживать беседы в кружках а-ля клуб Мэд или салон Анны Шерер – необходимости уже не было. Гормоны и сексапил вели вечеринку к закономерно завершающей фазе – со страстными поцелуями на темной лестнице, с поисками укромного уголка, с нетерпеливыми расстегиваниями и срываниями лишней одежды – с поведенческим копированием подсмотренного в западном кино, с нечаянными очарованиями и нередкими разочарованиями – пьяной импотенцией или быстрой стрельбой в холостую, называемой у американцев – Хэнк файер.
Алехандро Гонзалез тоже тащил не сильно упиравшуюся Алиску куда-то в чуланчик.
Целовал в шею, расстегивал, просовывал руки, рвал, стискивал.
– Занято, друг, – по-русски сказал кто-то знакомым голосом, когда Алехандро попытался повалить Алиску в мягкую темноту чуланчика на едва видимый в свете фонарика диван, – занято здесь, не видишь, что ли?
Алиска внутренне сразу протрезвела.
Это был Васин голос.
Это был ее Вася.
И она вдруг сказала твердое НЕТ своему наметившемуся партнеру, такое же твердое нет, какое твердое ДА уже наметилось в его штанах.
Алехандро сначала остановился, но подстегиваемый страстью, снова полез, потому как у них у аргентинцев не принято останавливаться на полпути, когда лифчик уже снят и когда трусики уже на полпути вниз к коленкам, а платье, а платье со сдвинутыми бретельками уже закатано на поясе, как полотенце после душа.
Но облом неожиданного вторжения и включенный на минутку свет, вдруг резко изменил восприятие реальности.
Свет зажегся.
На диване обнявшись лежали голые Вася с Тиной Демарской.
– Алиска? – делано удивился Вася.
– Алиска? – так же делано удивилась Тина.
– Ныряйте с Алехандро к нам, – зазывающим жестом, пригласил Вася.
– Lets all strip down and fuck all together, – крикнула Тина.
– НЕТ, – сказала Алиска и принялась одеваться.
Расправила платье, поддернула трусики, нашла на полу лифчик.
– Тю э фу, тю нэ па куль, – сказал Алехандро Гонзалез.
– Пошел к черту, – сказала Алиска.
Расстроенная и сердитая на самоё ЖИЗНЬ, Алиска вышла к людям в большую – этак на двести квадратных метров, диванную комнату, украшенную китайскими карликовыми соснами, в которые пьяная публика уже везде натыкала хабариков и недоеденных канапе.
– Ну что? Здесь собрались только педики, да неразобранные невостребованные коряги, вроде Тинкиной Ольки? – с вызовом спросила обиженная ЖИЗНЬЮ Алиса, входя в собрание.
– Присоединяйся, – сказал кто-то очень сильно пьяный и сильно знакомый, – тут Макс Тушников свои "деголясы" показывает и приват-плезир анекдоты травит, обоссысься!
– Что? Здесь Макс Тушников? Как он сюда попал?
А Макс и правда сидел тут посреди кольцом окружившей его группы праздных и пресыщенных гостей. Среди тех, кто в силу своей не той ориентации или половой немощи, не расползся еще по чуланам и спаленкам уютной виллы.
– А вот деголяс номер три, – Макс говорил привычно громко, так, как будто бы выступал на сцене, – видите вот эту маленькую треуголочку? Я купил ее в Париже в модном секс-шопе…
Алиса встала позади, и немного сбоку, так чтобы Макс не встретился с нею взглядом.
– Видите эту треуголочку? Это необычная треуголочка для маленького Наполеончика…
Алиса видела, как Макс показывает всем окружившим его лыбящимся зевакам маленькую сантиметров десять треуголку – такого размера, что если разве что только на куклу Барби.
– А почему такая маленькая? И почему в секс-шопе? – спросил кто-то.
– А вот почему, – самодовольно ухмыляясь, ответил Макс и немного привстав, стал расстегивать штаны, – вот мы достаем нашего наполеончика, и вот мы на его лысую головку напяливаем эту треуголочку, и вот, глядите, разве не Наполеон?
– Скорее на Сан Саныча похож, – крикнула какая-то девица.
Все заржали.
Особенно пьяная девушка, что сидела спиною к Алиске.
– На программе в Комедии-Клаб это надо показать!
– Браво, Макс, настоящий деголяс!
– Макс, вон Алиске Хованской покажи, может она тебя чем-нибудь круче алаверды перебьет…
Макс обернулся в сторону, где стояла Алиса.
– А-а-а! Ка-а-акие люди к нам сюда и без охраны! Алиска, видала моего деголяса?
Макс вальяжно развалился на диване и из расстегнутых его черных вельветовых брюк торчало нечто увенчанное игрушечной кукольной шляпкой.
– Алиска, не хочешь поцеловать Наполеона? – все так-же улыбаясь, спросил Макс.
– По твоему Наполеону гильотина плачет, – фыркнула Алиса.
– Не гильотина, а Тина, которая Демарская, – прыснул Макс, – но я слышал, она с твоим парнем сейчас…
– Да заткнись ты, дурак! – не выдержала обиженная ЖИЗНЬЮ Алиска.
Вся публика замолчала и напряглась, предчувствуя, что намечается скандал.
– Я может, и дурак, – хмыкнул Максим, – но тебя звездочку нашу по рейтингу обойду и сделаю.
– Ты лучше смотри послезавтра моё шоу "Бабе 45", там такой сюрприз для себя увидишь, мало не покажется!
Алиса чуть было не проговорилась, ее так и подмывало сказать, что доверчивую дуру-мамашу, эту Тосненскую простушку уже сняли для программы во всех смешных дурацких видах, и что она – эта ничего не подозревающая простушка не глядя расписалась во всех юридических бумажках, что она разрешает, и что она дает право демонстрировать…
Чуть было не сказала, сдержалась.
– Может, забьёмся на десять котлет, что я тебя к Новому Году по рейтингу обойду ? – с самодовольной ухмылочкой спросил Макс.
– Я тебе сказала, послезавтра шоу моё не забудь посмотреть, – громко сказала Алиса, выходя их гостиной.
Домой она ехала с дежурным шофером футбольной команды Спартак-Москва.
По ночной Рублевке.
В уютном микроавтобусе Форд-транзит, под убаюкивающие мурлыканья ночного эфира любимой радиостанции.
***
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Макс негодовал.
– Ты знал? – орал он на Золотникова, – скажи, ты знал? Вы специально это затеяли?
– Успокойся и не шуми, – выставив обе ладони в виде символического блока против бурно изливающихся эмоций, морщась, сказал Золотников, ты не настоящий шоумэн, если обижаешься, она тебе в своей программе бесплатную рекламу сделала, ты ей спасибо сказать должен.
Они сидели в Питерском офисе Золотникова и пили принесенный Севой Карповым коньяк.
– Гриша, он за мать журится, – сказал Сева, разливая уже по третьей.
– На мать мне насрать, мне обидно, что они меня выставили полным кретином, – продолжал размахивать руками и брызгать слюной обиженный Максим.
– Был бы ты шоумэном, Макс, ты бы так не пылил, а думал бы о том, как развить и еще более раздуть скандал, чтобы поддерживать внимание трудящихся к своей персоне, внимание, кстати говоря, бесплатно привлеченное к тебе засранцу, без наших денег, – назидательно втолковывал Максу Золотников, – подай на Алиску в суд за оскорбление достоинства твоего и твоей маман.
– Суд мы проиграем, – безнадежно махнул рукой Максим, – Тинка сука таких бумаг матери всучила, а мамаша гребаная дура подписала неглядя, что маман теперь по этим бумагам на все согласная и все что в передаче делалось и говорилось подтверждает, как свои собственные добровольные волеизъявления, включая и те слова, что касались меня.
– А ты все равно подай в суд, – настаивал Золотников, – проиграешь суд, но выиграешь в прессе и в пи-ар.
– Это Тинка сучка, это ее манера одним каким-то действием сразу целой плеяде своих клиентов рекламу сделать, – восхищенно произнес Сева, – она одним выстрелом всегда двух фазанов заваливает.
– Кто бы ее саму завалил, – вздохнул Максим, – я бы тому денег дал и свечку бы за того в церкви поставил.
– А давайте мы Тинкину мамашу или Алиски Хованской мать на шоу к Максимке вытащим и тоже что-нибудь такое с ними сотворим! – отхлебнув коньяка, предложил Сева.
– А что? Мысль! – хлопнув себя по ляжке, воскликнул Золотников.
– Я ведь с Алиской на десять котлет забился, что к Новому Году ее по рейтингам опережу, – сказал Максим, – не хотите нас с ней разбить?
– На миллион рублей? – переспросил Золотников и призадумался…
***
А призадумался он потому, что сам забился с Зурабом Ахметовичем… На тоже самое.
Но только не на десять котлет, а на сто.
***
Вероника Антоновна теперь стала в Тосно женщиною знаменитой. Да что там в Тосно ? Бери выше, в Кисловодске, куда Вероника Антоновна поехала со своим Степаном Тарасовичем, ее тоже узнавали и везде поздравляли.
– Это же вы в программе "Бабе 45 баба ягодка опять" выступали? Это же вас с вашим любовником показывали? – спрашивали все и повсюду, от администраторши в рисепшн и до медсестры в грязелечебнице, все ее видели и все ее запомнили.
– Нам так нравятся передачи вашего сына, – хватая счастливую Веронику Антоновну за руки, говорили все знакомые и незнакомые отдыхающие санатория.
Даже ее отношения со Степенном Тарасовичем изменились теперь в лучшую сторону и сильно окрепли. Степану Трасовичу было приятно, что у него такая знаменитая баба, которую везде узнают и которой везде улыбаются. Значит и он – мужик что надо, если такую бабенку сумел отхватить себе.
И мужики, с которыми он пил теперь пиво, покуда его Вероника лежала в грязелечебнице или на столе у массажиста, подобострастно заглядывая ему в рот, задавали свои глупые вопросы, вроде, – а как она вообще, как баба? Ну а как у телезвезд с этим, в смысле секса? Делает ли она ему – Степану какие-нибудь необычные штучки?
И Степан Тарасович с высокомерной и снисходительной улыбкой, смахивая пивную пену со своих украинских усов, отвечал, что мол, не обо всем можно болтать, намекая своим корешам на то, что само собой разумеется, бабенка у него не такая как у всех, и что он получает удовольствий гораздо более того, что имеет обычный мужик – пивное брюхо.
С положением телезвезд и Вероника Антоновна и Степан Тарасович очень быстро свыклись, и теперь даже не удивлялись, когда какая-нибудь женщина из Сургута или старичок из Тюмени просили у них автограф. И когда телевизионной программки с изображением Максимки Тушникова у просящих не было, за неимением, Вероника Антоновна расписывалась даже и на журнале с фоткой Дженифер Лопез, а Степан Тарасович подмахивал шариковой ручкой на глянце с портретом Джорджа Клуни.
– Хорошо мы с тобой, Степа, отдохнули, – в конце второй недели подвела итог пребыванию в санатории Вероника Антоновна, – лучше чем в Турции.
– Ясное дело, лучше чем в Турции, – согласился Степан Тарасович, помятуя, сколько пива нахаляву ему выставили его пивные дружки только за честь посидеть с ним, с таким великим человеком, у которого бабу по телевизору показывают…
– Да, турки все-таки хуже наших русских людей, – подытожил Степан Тарасович.
Он помнил, что за неделю его отдыха в Анталии ни один турок ни разу не предложил ему пива нахаляву.
– Турки однозначно хуже, – еще раз сказал Степан Тарасович.
А Вероника Антоновна подумала, что вот за эти две недели ее Степан ни разу не ударил ее. А вот в той же Анталии он каждый денек ее побивал.
Вот как телевидение людей меняет!
***
А Сережа с Кирой тоже были счастливы.
– Слушай, а я ведь хотел тогда ту тысячу баксов на новую машину потратить, – признался Сережа Кире, – я то хотел "девятку" продать, мне за нее полторы тысячи давали однозначно, потом тысячу добавить и купить Фольксвагена-гольфа не старого, лет десять которому.
Они лежали на софе в Кириной однокомнатной квартире и на большом экране плазмы смотрели фигурное катание со звездами, эту любимую программу Киры.
– И правильно я сделал, что телевизор купил, – подытожил Сережа, – а то что эта машина? Какая разница, на чем ездить? А так, мы с тобой такие счастливые, правда?
– Правда, любимый, – отвечала Кира, целуя своего избранника, – я с тобой такая счастливая.
И после того, как откатался ее любимый фигурист Авербух в паре с Сережиной любимой актрисой Валей Малаевой, Кира решилась и сделала признание, – а ведь у нас с тобой будет ребеночек, – сказала Кира.
– Правда? – восторженно воскликнул Сережа.
– Да, ребеночек, а может и сразу два…
***
Родителей Алиски – Лену Кругловскую с Василием Александровым снимать поехали в Хельсинки. В Финляндию.
– Вообще, Финляндия это что-то вроде филиала Ленинградской области,- объяснял Максиму Сева Карпов, которому Золотников поручил быть старшим в их телевизионной экспедиции, – я раньше, при советах занимался бизнесом, водка-сигареты-шампанское…
Продавал финнам, что ездили в Ленинград…
– Проезжая теперь по Выборгскому шоссе, где оно льнет к береговой линии и вьется бесконечной чередою плавных перегибов, ты не обращал раньше внимания, что от Солнечного и до Зеленогорска почти что в каждом повороте на дереве или столбе висели кладбищенские венки? – Сева задумчиво спрашивал дремавшего Максима, – это же все в основном бывшие друганы и братаны мои по бизнесу, фарца зеленогорская, мафия выборгская, эх! Сколько их тут полегло, – вздыхал Сева, глядя в окно микроавтобуса, – а ведь именно здесь и зарождался наш питерский капитализм!
– Как же плохо еще умеют рулить наши люди, – сказал вдруг очнувшийся от дремы Макс, – ну что ни поворот, то венок и траур! Надо что ли шоссе спрямить, или людей подучить…
– Э-э-э, нет, братан, это жизнь такая, это так сказать зеленогорский менталитет фарцовский в этом весь тут такой у нас, – вздохнул Сева и принялся рассказывать.
Сам я выборгский. И Были у меня кореша Геша Турмалай и Петя Чухонец. К письму и счету, равно как и к ботанике с географией все мы испытывали жгучую ненависть.
Зато с восьми лет полюбили, мы разглядывая порнографические картинки, "чистить морковку", а с девяти уже пристрастились к пиву и сигареткам, сам понимаешь, ну, а едва справили мы свои первые по жизни юбилеи, типа исполнилось нам по десяти, все дни стали мы проводить на Выборгском рынке возле продавцов матрешек и командирских часов. Здесь по нашему с корешами моими мнению и протекала самая настоящая жизнь. А за пределами же рынка, за исключением, разумеется ресторанов и казино, по нашему разумению жизни никакой не было, а было какое то скучнейшее прозябание.
Максим слушал приоткрыв один глаз, а Сева рассказывал.
– Именно на рынке по нашему с Гешей Турмалаем и Петькой Чухонцем убеждению, толкались носители истинных знаний, это продавцы армейских шапок – ушанок, понимавшие два десятка слов по фински, именно здесь играли накаченными плечиками "бычары" из бригады Семена-Бомбилы, что пасли здешние торговые ряды и проституток, именно здесь расхаживали фирмачи – финны и шведы, остановившиеся на пару часов в первом большом российском городе перед последним авто-броском на Ленинград.
Впрочем, к финнам у нас было двоякое отношение. С одной стороны это были господа в дорогих одеждах, располагавшие деньгами в иностранной валюте, одним словом люди приличные и достойные уважения, а с другой стороны это была "чухна белоглазая", в спину которым продавцы, понимавшие пару десятков слов по иностранному – а для нас с пацанами – просто академики, всегда хохотали и выкрикивали по- русски разные обидные слова… Я никогда не мог для себя взять в голову, почему такие от природы глупые финны – ну не мог же я не верить умным ребятам – продавцам, живут так богато и более того, дают жить и тем же самым продавцам, и "бычарам" и проституткам… Однако мы в пацанами по нашим тогдашним свойствам наших мозгов не могли надолго загружать голову какими бы то ни было размышлениями и поэтому приняли существующее положение вещей как данность. С десяти лет в наших головах устоялась такая космогоническая система мира где глупые финны покупали у умных выборжан шапки – ушанки и матрешек, а сильные и красивые "бычары" Семена – Бомбилы отнимали потом у продавцов часть наторгованного и ехали вечером в казино, где до утра пили с проститутками алкогольные напитки иностранного производства, и нам – пацанам, предстояло в этом мире найти себе место, достойное наших желаний и образования.
Гешу Турмалая заметил "сам" Сеня-Бомбила. Ему нужен был менеджер – администратор для нового вида предпринимательской деятельности. И Сеня сделал Геше предложение.
Суть бизнеса была проста. На все значимые, снабженные светофорами перекрестки и бензоколонки необходимо было расставить безногих алкашей. Алкашей таких было навалом, каждую зиму все большее и большее количество пьющих мужчин валяясь по пьяне на снегу, отмораживало себе нижние конечности, которые им бесплатно ампутировали потом в городской больнице. Так что кадровый вопрос в новом бизнесе решался весьма просто. Но этих алкашей было необходимо одеть и обуть в военную камуфляжную одежду, усадить их всех на инвалидные кресла – каталки и самое главное следить, что бы алкаш сидел на своем перекрестке все шестнадцать часов рабочего дня, и выполнял план… Триста финских марок в день с одного перекрестка.
Геша вписался в бизнес безоговорочно. Причем не только успешно выполняя план, предписанный Сеней-Бомбилой, но и перевыполняя высокое задание.
Во-первых Геша сэкономил на креслах – каталках, заставив инвалидов где стоять на костылях, а где просто сидеть на принесенном из дому табурете. Для того что бы инвалиды не падали к концу смены, а могли бы передвигаться с протянутой кепочкой вдоль стоящих под красный свет машин, он поставил на каждый перекресток не по одному инвалиду, а по два, что бы они менялись каждые пол-часа, давая отдых натруженным культям. Геша был со своими подчиненными строг. Если он приезжая с обязательным ежедневным обходом не заставал инвалида на рабочем месте, он безжалостно увольнял работника без выходного пособия. Не сдавшего обязательный дневной план, он заставлял работать ночью. И горе было тем инвалидам, которых он заставал на работе в нетрезвом виде.
Геша проявил и другие организаторские способности, так он договорился о присмотре местными ГАИшниками за безопасностью его подчиненных в обмен на необременительную ренту.
Он облагородился, стал одеваться в костюмы и даже научился повязывать галстук.
Своим родственникам и знакомым девушкам Геша начал представляться предпринимателем, имеющим несколько цехов и торговых точек. Под цехами и точками подразумевая перекрестки и бензоколонки, где стояли его "ветераны" чеченской, афганской и Великой Отечественной – тут все возрасты годились!
Однако, в один печальный день, когда Геша только что поменял свою драную ржавую "девятку" на пятилетнюю "БМВ", с ним случилось то, что и должно по теории случиться с молодым и красивым бизнесменом. Выпив в шашлычной Гасана Акаева триста коньячку, он нажал на газ, забыв перед одним из поворотов шоссе нажать на тормоза… Гаишники так и нашли его под утро, уткнувшегося носом в торпедо…
Вместе с ним уткнувшись носом в окровавленное торпедо спала вечным сном его несовершеннолетняя подруга Анжелка, которая как и мой корифан Геша тоже ненавидела письмо и счет, и свято верила в то что настоящая жизнь вертится в трех измерениях – ресторан, казино и боулинг-бар…
Ну, братва, скинувшаяся по двадцать марок на похороны, повесила на повороте красно-зеленый жестяной венок, выпила в шашлычной у Гасана по триста коньячку и оседлав свои "ауди" и "БМВ", разъехалась по делам… …А на жестяном веночке, что висит теперь на одном из поворотов Выборгского шоссе, кто то написал:
Здесь сломал себе шею нормальный пацан. Он в своей жизни сделал много хороших дел – выкурил сто тысяч сигарет, выпил десять тысяч бутылок и банок пива, пятнадцать тысяч раз "дрочил морковку", трахнул сто баб… В общем нормальный был пацан…Жалко что рано помер. Сколько еще таких полезных дел он мог бы совершить!
Сева вздохнул.
– Горестная история, – сказал Макс.
– Но я и второго своего кореша также потерял, – сказал Сева, – ведь Петька Чухонец, который встал потом на Гешино место администратором инвалидной команды, он тоже в своем Мерседесе так-же разбился между Репиным и Комарово…
– Ну а ты как же живым остался? – спросил Макс.
– А тут, брат, свела меня судьба с Гришей Золотниковым и стали мы заниматься рекламой, переехал я в Питер и Бог миловал меня и от этого рокового шоссе и от пьяных турмалаев.
***
Лена Кругловская и Василий Александров сперва встретили их настороженно.
– Кто? Зачем? Для какой передачи? Для какого телеканала интервью?
Но заготовленный еще в Москве пакет из трех котлет русского нала – сделал свое дело, родители Алиски разговорились -таки на камеру, а когда Сева достал еще две котлеты, из тех, что дал ему Гриша, и Лена и Саша запели просто соловьями.
Сыграли роль и две литровых бутылки русской водки, что привезли с собою предусмотрительные телевизионщики.
– Значит, Алиса дочка настоящих политических эмигрантов? – Макс спросил на включенную камеру.
– Не, мы уехали из России в так называемую экономическую эмиграцию,- пояснял подвыпивший папаша, – когда с джинсами ливайс в магазинах Ленинграда была напряженка, мы тогда уехали, а теперь? Теперь бы мы никогда бы и не уехали, правда, Лена?
– А джинсов ливайс, особенно тогда – по студенческой молодости им обоим очень хотелось, – уже в студии, уже в монтажке, подписал свой авторский текст телеведущий Максим Тушников, – не меньше чем секса и прочих жизненных удовольствий этим людям хотелось американских джинсов.
– Первыми двумя парами ливайсов мы обзавелись еще до отъезда зарубеж, – говорил подвыпивший Вася, – я сменял на них бабушкину икону. Сменял глупому лупоглазому турмалаю возле финского автобуса, что остановился возле Исаакиевского собора…
– Ну, это Вася думал про Пеку Пекканена, что тот глупый дурак – уже из студии, авторским текстом, пояснял потом Макс, – а вот Пека Пекканен в свою очередь про Васю думал, что как раз тот – является глупым русским дураком… Но, собственно, так ли это важно? Важно, что когда через год крайне аккуратной носки, джинсы на Васе и на Лене стали рассыпаться, оба молодых супруга с грустью призадумались, – Что же мы будем носить на следующее лето? Лена и Вася Стали по-хозяйски прикидывать, что еще можно продать? Провели, так сказать, небольшую ревизию хозяйства в результате которой обнаружили, что у Лены имеется роскошный бюст пятого размера, а у Васи имеется большой длинный двадцатипятисантиметровый болт…
И после такого открытия, позанимавшись сексом, молодожены решили, что не все еще в жизни потеряно, тем более, что Лена работала переводчицей в Интуристе и даже мозгами природной блондинки понимала, что ее бюст всегда и везде будет востребован. Вскоре на ее большущие груди нашелся и покупатель.
– Моим мужем стал финский пенсионер, – сказала Лена, – сперва мы с Васей развелись, потом мы быстро расписались с моим фиником, и я поменяла гражданство.
– Ну, а вы остались в Ленинграде? – обращаясь к подвыпившему Васе, спросил Макс.
– Лена вскоре уехала в город Хельсинки, а я до поры остался в Ленинграде, – подтвердил Вася, – но Лена мне звонила и писала, чтобы я не горевал, так как Лена там мне нашла шведскую алкоголичку, на которой я вскоре за полторы тысячи шведских крон тоже женился и тоже получил гражданство.
– Я ему все время звонила и поддерживала его, – подтвердила Лена.
– И вышла такая штука, что Лена Васю не обманула, – авторским резонерским текстом, вставил потом в студии Макс, – менее чем через год старичок финский пенсионер помер прям на Леночкиных грудях – от сердечной, видать, перегрузки.
Лена получила за старичка пенсию и осталась жить в его хельсинкской квартире.
Можно было бы теперь объединяться с Васей, но не тут то было! Глупый народ эти финны, и законы у них глупые. Оказывается, если Лена с Васей снова бы поженились, глупое финское правительство тут же перестало бы платить Лене пенсию за умершего на ее сиськах старичка. А на что же тогда существовать?
Нашла Лена в городе Стокгольме ихнюю шведскую алкоголичку-бомжиху, которые, оказывается, в изобилии водятся не только на Руси, и за десяток поллитровок договорилась с той, что алкоголичка распишется с ее Васей и даст ему тем самым право на шведскую прописку…
Ну? И что дальше?