— Вполне.
— А сам Добрек?
— Тоже.
— Видели ли вы Прасвилля?
— Он в отпуске, путешествует. Главный же инспектор Бланшон, которому он поручил это дело, и его агенты, охраняющие отель, утверждают, что согласно приказу Прасвилля, они ни на минуту не покидают помещения и даже ночью по очереди остаются в конторке на страже, так что никто не мог пробраться туда.
— Следовательно, хрустальная пробка должна еще находиться в кабинете Добрека?
— Если она была в кабинете до исчезновения Добрека, то она должна там быть и сейчас.
— И на рабочем столе.
— На рабочем столе? Почему вы так думаете?
— Потому что знаю, — сказал Люпен, не забывший последней фразы Себастиани.
— Но вы не знаете, в каком предмете спрятана пробка?
— Ну, рабочий стол невелик, в двадцать минут его можно обыскать со всем сторон, а в десять разрушить, если понадобится.
Разговор немного утомил Арсена Люпена.
— Послушайте, — сказал он Клариссе, — прошу вас подождать дня два, три. Сегодня у нас понедельник, четвертое марта, послезавтра, в среду, самое позднее, в четверг, я буду на ногах. И будьте уверены, наше дело увенчается успехом.
— А до тех пор?
— До тех пор возвращайтесь в Париж. Поселитесь с Гроньяром и Балу в отеле «Франклин», около Трокадеро, и следите за домом Добрека, благо вам открыт доступ туда. Подзадорьте агентов.
— А если Добрек вернется?
— Тем лучше, тогда он в наших руках.
— Или только заедет и сейчас же обратно?
— Гроньяр и Балу должны последовать за ним.
— Но если они потеряют его из виду?
Люпен не ответил. Никто не испытывал более этой необходимости сидеть в гостинице сложа руки в то время как его присутствие было так необходимо на поле битвы. Быть может, это сознание и переполнило чашу терпения Арсена Люпена.
— Уйдите, пожалуйста, — взмолился он.
С некоторых пор между ними появилось какое-то чувство принужденности, которое все росло с приближением страшного дня. Совершенно упуская из виду, что она сама толкнула Жильбера в энжиенскую авантюру, госпожа Мержи не могла забыть, что правосудие сурово преследовало ее сына не столько за его проступок, сколько за то, что он был сообщником Люпена. И притом, чего достиг Люпен всеми стараниями, всей своей безграничной энергией, чем помогло его посредничество Жильберу?
Молча поднялась она и вышла.
На следующий день он был довольно слаб. В среду, на требование доктора остаться в постели до конца недели, он ответил вопросом.
— Что будет со мной, если я все же встану?
— Повторится лихорадка.
— Больше ничего?
— Нет, рана почти срослась.
— Ну, тогда будь что будет. Еду с вами в автомобиле, в полдень мы уже будем в Париже.
Обстоятельством, побудившим его ехать немедленно, было, во-первых, письмо Клариссы, гласившее: «Я напала на след Добрека», во-вторых, телеграмма, напечатанная в амьенских газетах и сообщавшая об аресте маркиза д'Альбюфе, замешанного в деле Канала.
Добрек мстил.
Маркизу же не удалось воспрепятствовать мщению. Значит, ему не удалось захватить документа, лежавшего на столе кабинета, а это показывает, что агенты и инспектор Бланшон, посланные Прасвиллем в отель у сквера Ламартин, оказались на высоте. Словом, хрустальная пробка была еще на месте.
Этот факт можно было объяснить тем, что Добрек опасался зайти в свой дом, или тем, что здоровье не позволяло ему еще это сделать, или же он был твердо уверен, что никто, кроме него, не найдет пробки, и потому не спешил.
Во всяком случае несомненно одно: надо действовать как можно скорее. Надо опередить Добрека и овладеть хрустальной пробкой.
Как только они выехали к Булонскому лесу недалеко от сквера Ламартин, Люпен простился с доктором и вышел. К нему тотчас подошли Балу и Гроньяр, которым он назначил здесь свидание.
— А где госпожа Мержи? — спросил он их.
— Ее нет со вчерашнего дня. Она нам сообщила только, что видела Добрека, когда он выходил от кузин и садился в экипаж. Она знает номер экипажа и о дальнейших расследованиях известит нас.
— Что еще нового?
— Сегодня ночью, по сведениям газеты «Пари Миди», в тюремной камере больницы маркиз д'Альбюфе куском стекла вскрыл себе вены. Он оставил, как говорят, длинное письмо, в котором обвиняет, признавая свою вину, в своей смерти Добрека и изображает его закулисную игру в деле Канала.
— Это все?
— Нет еще. Та же газета сообщает, что комиссия помилования, по всей вероятности, изучив дело, отклонила просьбу о помиловании Вашери и Жильбера и что, вероятно, в пятницу президент республики примет их адвокатов.
Люпен оживился:
— Однако они гонят дело вовсю. Сразу видно, что тут замешан Добрек, давший толчок этой старой машине правосудия. Еще неделька, и нож опустится. Бедный Жильбер! Если через день к делу, которое твои адвокаты доложат президенту республики, не будет приложен список двадцати семи, бедняга, ты погиб!
— Ну, ну, патрон, вы падаете духом.
— Я? Никогда. Через час документ будет у меня, я увижусь с адвокатом Жильбера, и ужас кончится.
— Браво, патрон. Узнаю вас. Ждать вас здесь?
— Нет, отправляйтесь в отель. Я приду к вам.
Они расстались. Люпен пошел прямо к отелю и позвонил.
Ему отворил агент, который тотчас признал его.
— Господин Николь?
— Да, — сказал он. — Главный инженер Бланшон здесь?
— Да…
— Могу я переговорить с ним?
Его провели в кабинет инспектора, который принял его с видимой предупредительностью.
— Господин Николь, у меня есть приказ отдаться в ваше полное распоряжение, и я счастлив вас видеть здесь именно сегодня.
— Почему же, господин главный инспектор?
— Потому что есть новости.
— Что-нибудь важное?
— Очень важное.
— Говорите скорее.
— Добрек вернулся.
— Что? Как? Он сейчас здесь?
— Нет, он ушел.
— Входил он сюда, в кабинет?
— Да.
— Когда?
— Сегодня утром.
— И вы допустили?
— Как же я мог не допустить?
— И оставили его одного?
— Он решительно потребовал этого.
Люпен чувствовал, что бледнеет. Добрек вернулся за хрустальной пробкой. Довольно долго он хранил молчание, раздумывая про себя:
— Он пришел за пробкой, боялся, чтобы другие не захватили. Черт возьми, это неизбежно. Д'Альбюфе, взятый под стражу, разоблачает Добрека, надо же ему защищаться. Шутки плохи. После многих месяцев неизвестности публика узнает, наконец, что коварное существо, подстроившее трагедию двадцати семи, порочащее и доводящее людей до смерти, — не кто иной, как Добрек. Что было бы с ним, если бы он лишился своего талисмана? Он снова овладел им.
Он спросил как можно более уверенно:
— Долго ли он здесь пробыл?
— Секунд двадцать.
— Как, только и всего?
— Да, не больше.
— В котором часу?
— В десять.
— Мог ли он уже знать о самоубийстве д'Альбюфе?
— Да, я видел у него в кармане специальное издание «Пари Миди», выпущенное по этому случаю.
— Так, так.
Затем спросил:
— Разве господин Прасвилль не дал вам специальных указаний на случай возможного возвращения Добрека?
— Нет. В отсутствие господина Прасвилля мне пришлось даже запросить по этому поводу префектуру, и я ожидаю ответа. Исчезновение депутата Добрека взбудоражило общество, как вы знаете, и наше присутствие здесь допустимо, пока длится его отсутствие. Но раз Добрек вернулся целым и невредимым, можем ли мы оставаться в его доме?
— Что за важность, — сказал Люпен рассеянно, — будет под вашей охраной дом или нет. Добрек вернулся, значит, пробки здесь нет больше.
Он не закончил еще фразы, как новый вопрос возник в его уме. Нельзя ли как-нибудь удостовериться, что пробка действительно исчезла? Не осталось ли какого-нибудь следа исчезновения пробки, заключенной, конечно, в какой-нибудь другой предмет?
Убедиться было нетрудно. Достаточно было только внимательно осмотреть стол. Ведь Люпен знал из шуточек Себастиани, что именно стол являлся местом хранилища пробки. Да и самим хранилищем должно быть что-то очень простое, ибо, чтобы разыскать и взять к себе, ему понадобилось двадцать секунд, промежуток времени, в который только и можно успеть что войти и выйти.
Люпен посмотрел вокруг. В его памяти как будто запечатлелся вид стола со всей совокупностью предметов, находившихся на нем в прошлый раз, с такой ясностью, что отсутствие одного из них мгновенно поразило его. Как будто именно этот предмет являлся характерным признаком стола, отличившим его от других.
«О, — подумал он с радостью, — все совпадает… все… вплоть до начала слов, которые пытка вырвала у Добрека в башне Мортепьера. Загадка раскрыта. На этот раз нет никаких сомнений. Мы у цели».
Не отвечая на расспросы инспектора, Люпен думал о том, как просто ларчик открывался, и вспоминал о подобной истории у Эдгара По с украденным письмом, долго разыскиваемым и лежавшим почти на виду у всех.
— Ну, и не везет же мне, — сказал Люпен, раздраженный своим открытием, — и в этой проклятой истории словно кто обрек меня на неудачи: что я ни задумаю, что ни построю, все гибнет тотчас же.
Но он не сдавался. С одной стороны, ему было известно, каким образом депутат спрятал пробку. От Клариссы Мержи он узнает место, где Добрек скрывался сам. Остальное уже для него детская забава.
Гроньяр и Балу ждали его в гостиной маленького отеля «Франклин», расположенного близ Трокадеро. Госпожа Мержи еще не написала им.
— Ничего, — сказал он. — Я верю в нее. Она не оставит Добрека, пока не добьется своего.
Однако в конце концов он стал терять терпение и беспокоиться. Им предстояло сражение, последнее, как он надеялся, в котором малейшее промедление было бы гибелью. Вдруг Добрек увильнул от госпожи Мержи? Как напасть снова на его след? Да и прежде всего они не располагали уже больше временем, необходимым для исправления совершенных ошибок, оставались лишь часы, ужасающе ограниченное количество часов.
Встретив хозяина отеля, он спросил его:
— Вы уверены, что на имя моих друзей нет пневматической почты, письма?
— Вполне уверен.
— А на мое имя, на имя Николь?
— Тоже ничего нет.
— Любопытно, — ответил Люпен. — Мы рассчитывали получить сведения о госпоже Одран (под этим именем госпожа Мержи была известна в отеле).
— Но эта дама приходила сама.
— Что вы говорите?
— Она приходила недавно и, не застав этих господ, оставила в своей комнате письмо. Разве слуга не сказал вам?
Люпен и его друзья поспешно поднялись к себе. Действительно, на столе лежало письмо.
— Да оно распечатано. Как это могло случиться? И разрезано.
Письмо гласило следующее:
«Добрек провел неделю в отеле „Централь“. Сегодня утром он отправил свои вещи на вокзал… и телеграфировал, чтобы ему оставили место в спальном вагоне поезда, который идет в…
Я не знаю, в котором часу отходит поезд. Буду все время на вокзале. Приходите втроем как можно скорее. Надо подготовить похищение».
— Хорошо, — сказал Балу. — Да на какой вокзал? И куда идет поезд? Она отрезала самые нужные слова.
— Ну, да, — буркнул Гроньяр. — Два удара ножницами, и весь смысл письма пропал. Странная она. Голову, что ли, потеряла?
Люпен не двигался. Кровь прилила к голове с такой силой, что он должен был схватиться руками за виски и удерживать их биение. Он чувствовал, как лихорадка вновь охватывает его мозг, начинает затемнять его сознанье, и призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы раздавить этого внутреннего врага. Иначе он погиб безвозвратно.
Он прошептал очень спокойно:
— Сюда приходил Добрек.
— Добрек?
— Разве вы можете допустить хоть на минуту, чтобы госпожа Мержи пропустила эти два слова? Это дело рук Добрека. Госпожа Мержи думала выследить депутата, а вышло наоборот, он выследил ее.
— Каким образом?
— С помощью здешнего слуги, который не доложил нам о приходе госпожи Мержи, но зато уведомил Добрека. Тот пришел, прочел письмо и в насмешку оставил его нам, отрезав самое существенное.
— Можно разузнать, допросить…
— К чему? На что нам знать, как он прошел, раз мы знаем, что он прошел. — Он довольно долго изучал письмо, поворачивая его во все стороны, потом сказал, вставая:
— Пойдемте.
— Но куда?
— На Лионский вокзал.
— Вы уверены?
— Никогда ни в чем не уверен, когда имею дело с Добреком. Но надо же на чем-нибудь остановиться, а судя по тому, что его дела, здоровье, удовольствия влекут его скорее в Марсель и к лазурным берегам, чем на восток Франции, из двух вокзалов, Восточного и Лионского, надо остановиться на последнем.
Лишь в восьмом часу вечера Люпен и товарищи ушли из отеля. Полным ходом автомобиль доставил их на вокзал. Но уже через несколько минут было ясно, что Клариссы Мержи нет нигде, ни внутри вокзала, ни на перроне.
— Однако… — хрипел Люпен, возбуждение которого возрастало от новых препятствий. — Однако если он получил спальное место, то только в вечернем поезде и только в поезде, уходящем в половине восьмого.
Скорый поезд отходил. Они обегали все коридоры, не найдя никого: ни госпожи Мержи, ни Добрека, и уже собирались уходить, когда их задержал возле буфета носильщик.
— Нет ли среди вас господина Балу?
— Да, да, это я, — живо сказал Арсен Люпен. — В чем дело?
— Дама мне так и сказала, что вас будет трое, а может, двое. Я не знал…
— Но, ради бога, говорите же скорее. Какая дама?
— Дама, которая весь день дожидалась на улице около багажа.
— Ну дальше? Что же? Она уехала?
— Да, с курьерским, с шестичасовым. В последнюю минуту она решилась. Так велела она передать вам. Она велела также вам сказать, что в том же поезде едет и господин… в Монте-Карло.
— Ах, проклятье. Надо было сесть в «скорый». Минутой раньше бы. Теперь остаются только вечерние поезда, которые еле ползут. Больше трех часов потеряно.
Время тянулось бесконечно. Они взяли билеты, попросили по телефону хозяина отеля направлять их переписку в Монте-Карло, пообедали, прочли газеты. Наконец в девять тридцать подали поезд.
Так поистине трагическое стечение обстоятельств заставило Люпена в наиболее решительный момент борьбы удалиться от места сражения с самым опасным, самым неуязвимым врагом, с которым он когда-либо имел дело, и надеяться на случай, на удачу.
И это происходило за четыре, самое большее, за пять дней до исполнения приговора над Вошери и Жильбером!
Люпен провел мучительно тяжелую ночь. По мере того как он обдумывал положение вещей, оно представлялось ему все более мрачным.
Со всех сторон неизвестность, мрак, неурядица.
Правда, он владел тайной хрустальной пробки. Но как знать, не переменил ли Добрек свою тактику? Как знать, что список двадцати семи еще хранится в пробке, а сама она находится в том предмете, куда он запрятал ее первоначально. А сколько тревоги внушал ему тот факт, что Кларисса Мержи в надежде выследить Добрека попалась в его ловушку: он выследил ее и теперь увлекал с дьявольской хитростью в заранее намеченное место, далеко от всякой помощи и даже надежды на помощь.
О, игра Добрека была ясна. Люпен знал колебания несчастной женщины. Он знал — Гроньяр и Балу осведомили его, — что Кларисса смотрела на бессовестную сделку, предлагаемую Добреком, как на избежность. В таком случае как он мог победить? Логика событий, так неумолимо направляемых Добреком, приводила к роковой развязке: для спасения сына, матери приходилось принести в жертву себя, свою честь.
— О, разбойник, — произнес Люпен сквозь зубы. — Погоди, ты затанцуешь у меня, когда я схвачу тебя за шиворот. Право, не желал бы я тогда быть на твоем месте.
Они прибыли в три часа пополудни. Не видя Клариссы на вокзале, Люпен тотчас заподозрил недоброе. Он подождал: никакого вестника не было. Он расспросил сторожей и контролеров, не заметили ли они среди толпы путешественников, подходивших под его описание?
Надо было обыскать отели и гостиницы всего княжества. Какая потеря времени!
К вечеру следующего дня Люпен с уверенностью мог сказать, что Клариссы и Добрека не было ни в Монте-Карло, ни на мысе Д'Эль, ни на мысе Мартина, ни в Монако, ни в Тюрби.
— Ну хорошо. Что же теперь? — скрежетал он со злостью.
Наконец в субботу на почте им дали телеграмму, пересланную владельцем отеля Франклина до востребования:
«Он вышел в Каннах и отбыл в Сан-Ремо. Палас-отель. Кларисса».
Телеграмма была отправлена накануне.
— Проклятье, — воскликнул Люпен. — Они все же проехали через Монте-Карло. Надо было одному из нас остаться на страже у вокзала. Я думал об этом, но в такой давке…
Люпен с приятелями вскочил в первый же поезд, отходивший в Италию.
В полдень они пересекли границу.
Через сорок минут поезд входил в Сан-Ремо.
Они тотчас же заметили посыльного в фуражке с надписью «Амбассадер-Палас», который, казалось, искал кого-то среди приехавших.
Люпен подошел к нему.
— Вы ищите господина Балу, не правда ли?
— Да… Господина Балу и еще двух господ.
— Вас послала одна дама?
— Да, госпожа Мержи.
— Она остановилась у вас в отеле?
— Нет, она не вышла из поезда. Подозвав меня знаком, она описала мне этих трех господ и сказала: «Предупредите их, что еду в Геную. Отель „Континенталь“.
— С ней никого не было?
— Нет.
Люпен отпустил посыльного, дав ему на чай, потом повернулся к своим друзьям и сказал:
— Сегодня суббота. Если приговор будет приведен в исполнение в понедельник — делать нечего. Но это мало вероятно. Во всяком случае сегодня ночью я должен разделаться с Добреком и в понедельник быть в Париже уже с документом в руках. Это наша последняя попытка. Бежим скорей.
Гроньяр подошел к окошечку кассы и взял три билета в Геную.
Сомненье вдруг нашло на Люпена.
— Нет, право же, мы делаем глупость. В Париж мы должны ехать… Подумайте… подумайте…
Он готов был уже отворить дверцу и выпрыгнуть из вагона, но товарищи его удержали. Поезд отходил. Он подчинился.
И снова отправились они по воле случая в неведомую даль!
А между тем всего два дня оставалось до неизбежной казни Жильбера и Вошери.
Шампанское «Экстра Дрей»
— А сам Добрек?
— Тоже.
— Видели ли вы Прасвилля?
— Он в отпуске, путешествует. Главный же инспектор Бланшон, которому он поручил это дело, и его агенты, охраняющие отель, утверждают, что согласно приказу Прасвилля, они ни на минуту не покидают помещения и даже ночью по очереди остаются в конторке на страже, так что никто не мог пробраться туда.
— Следовательно, хрустальная пробка должна еще находиться в кабинете Добрека?
— Если она была в кабинете до исчезновения Добрека, то она должна там быть и сейчас.
— И на рабочем столе.
— На рабочем столе? Почему вы так думаете?
— Потому что знаю, — сказал Люпен, не забывший последней фразы Себастиани.
— Но вы не знаете, в каком предмете спрятана пробка?
— Ну, рабочий стол невелик, в двадцать минут его можно обыскать со всем сторон, а в десять разрушить, если понадобится.
Разговор немного утомил Арсена Люпена.
— Послушайте, — сказал он Клариссе, — прошу вас подождать дня два, три. Сегодня у нас понедельник, четвертое марта, послезавтра, в среду, самое позднее, в четверг, я буду на ногах. И будьте уверены, наше дело увенчается успехом.
— А до тех пор?
— До тех пор возвращайтесь в Париж. Поселитесь с Гроньяром и Балу в отеле «Франклин», около Трокадеро, и следите за домом Добрека, благо вам открыт доступ туда. Подзадорьте агентов.
— А если Добрек вернется?
— Тем лучше, тогда он в наших руках.
— Или только заедет и сейчас же обратно?
— Гроньяр и Балу должны последовать за ним.
— Но если они потеряют его из виду?
Люпен не ответил. Никто не испытывал более этой необходимости сидеть в гостинице сложа руки в то время как его присутствие было так необходимо на поле битвы. Быть может, это сознание и переполнило чашу терпения Арсена Люпена.
— Уйдите, пожалуйста, — взмолился он.
С некоторых пор между ними появилось какое-то чувство принужденности, которое все росло с приближением страшного дня. Совершенно упуская из виду, что она сама толкнула Жильбера в энжиенскую авантюру, госпожа Мержи не могла забыть, что правосудие сурово преследовало ее сына не столько за его проступок, сколько за то, что он был сообщником Люпена. И притом, чего достиг Люпен всеми стараниями, всей своей безграничной энергией, чем помогло его посредничество Жильберу?
Молча поднялась она и вышла.
На следующий день он был довольно слаб. В среду, на требование доктора остаться в постели до конца недели, он ответил вопросом.
— Что будет со мной, если я все же встану?
— Повторится лихорадка.
— Больше ничего?
— Нет, рана почти срослась.
— Ну, тогда будь что будет. Еду с вами в автомобиле, в полдень мы уже будем в Париже.
Обстоятельством, побудившим его ехать немедленно, было, во-первых, письмо Клариссы, гласившее: «Я напала на след Добрека», во-вторых, телеграмма, напечатанная в амьенских газетах и сообщавшая об аресте маркиза д'Альбюфе, замешанного в деле Канала.
Добрек мстил.
Маркизу же не удалось воспрепятствовать мщению. Значит, ему не удалось захватить документа, лежавшего на столе кабинета, а это показывает, что агенты и инспектор Бланшон, посланные Прасвиллем в отель у сквера Ламартин, оказались на высоте. Словом, хрустальная пробка была еще на месте.
Этот факт можно было объяснить тем, что Добрек опасался зайти в свой дом, или тем, что здоровье не позволяло ему еще это сделать, или же он был твердо уверен, что никто, кроме него, не найдет пробки, и потому не спешил.
Во всяком случае несомненно одно: надо действовать как можно скорее. Надо опередить Добрека и овладеть хрустальной пробкой.
Как только они выехали к Булонскому лесу недалеко от сквера Ламартин, Люпен простился с доктором и вышел. К нему тотчас подошли Балу и Гроньяр, которым он назначил здесь свидание.
— А где госпожа Мержи? — спросил он их.
— Ее нет со вчерашнего дня. Она нам сообщила только, что видела Добрека, когда он выходил от кузин и садился в экипаж. Она знает номер экипажа и о дальнейших расследованиях известит нас.
— Что еще нового?
— Сегодня ночью, по сведениям газеты «Пари Миди», в тюремной камере больницы маркиз д'Альбюфе куском стекла вскрыл себе вены. Он оставил, как говорят, длинное письмо, в котором обвиняет, признавая свою вину, в своей смерти Добрека и изображает его закулисную игру в деле Канала.
— Это все?
— Нет еще. Та же газета сообщает, что комиссия помилования, по всей вероятности, изучив дело, отклонила просьбу о помиловании Вашери и Жильбера и что, вероятно, в пятницу президент республики примет их адвокатов.
Люпен оживился:
— Однако они гонят дело вовсю. Сразу видно, что тут замешан Добрек, давший толчок этой старой машине правосудия. Еще неделька, и нож опустится. Бедный Жильбер! Если через день к делу, которое твои адвокаты доложат президенту республики, не будет приложен список двадцати семи, бедняга, ты погиб!
— Ну, ну, патрон, вы падаете духом.
— Я? Никогда. Через час документ будет у меня, я увижусь с адвокатом Жильбера, и ужас кончится.
— Браво, патрон. Узнаю вас. Ждать вас здесь?
— Нет, отправляйтесь в отель. Я приду к вам.
Они расстались. Люпен пошел прямо к отелю и позвонил.
Ему отворил агент, который тотчас признал его.
— Господин Николь?
— Да, — сказал он. — Главный инженер Бланшон здесь?
— Да…
— Могу я переговорить с ним?
Его провели в кабинет инспектора, который принял его с видимой предупредительностью.
— Господин Николь, у меня есть приказ отдаться в ваше полное распоряжение, и я счастлив вас видеть здесь именно сегодня.
— Почему же, господин главный инспектор?
— Потому что есть новости.
— Что-нибудь важное?
— Очень важное.
— Говорите скорее.
— Добрек вернулся.
— Что? Как? Он сейчас здесь?
— Нет, он ушел.
— Входил он сюда, в кабинет?
— Да.
— Когда?
— Сегодня утром.
— И вы допустили?
— Как же я мог не допустить?
— И оставили его одного?
— Он решительно потребовал этого.
Люпен чувствовал, что бледнеет. Добрек вернулся за хрустальной пробкой. Довольно долго он хранил молчание, раздумывая про себя:
— Он пришел за пробкой, боялся, чтобы другие не захватили. Черт возьми, это неизбежно. Д'Альбюфе, взятый под стражу, разоблачает Добрека, надо же ему защищаться. Шутки плохи. После многих месяцев неизвестности публика узнает, наконец, что коварное существо, подстроившее трагедию двадцати семи, порочащее и доводящее людей до смерти, — не кто иной, как Добрек. Что было бы с ним, если бы он лишился своего талисмана? Он снова овладел им.
Он спросил как можно более уверенно:
— Долго ли он здесь пробыл?
— Секунд двадцать.
— Как, только и всего?
— Да, не больше.
— В котором часу?
— В десять.
— Мог ли он уже знать о самоубийстве д'Альбюфе?
— Да, я видел у него в кармане специальное издание «Пари Миди», выпущенное по этому случаю.
— Так, так.
Затем спросил:
— Разве господин Прасвилль не дал вам специальных указаний на случай возможного возвращения Добрека?
— Нет. В отсутствие господина Прасвилля мне пришлось даже запросить по этому поводу префектуру, и я ожидаю ответа. Исчезновение депутата Добрека взбудоражило общество, как вы знаете, и наше присутствие здесь допустимо, пока длится его отсутствие. Но раз Добрек вернулся целым и невредимым, можем ли мы оставаться в его доме?
— Что за важность, — сказал Люпен рассеянно, — будет под вашей охраной дом или нет. Добрек вернулся, значит, пробки здесь нет больше.
Он не закончил еще фразы, как новый вопрос возник в его уме. Нельзя ли как-нибудь удостовериться, что пробка действительно исчезла? Не осталось ли какого-нибудь следа исчезновения пробки, заключенной, конечно, в какой-нибудь другой предмет?
Убедиться было нетрудно. Достаточно было только внимательно осмотреть стол. Ведь Люпен знал из шуточек Себастиани, что именно стол являлся местом хранилища пробки. Да и самим хранилищем должно быть что-то очень простое, ибо, чтобы разыскать и взять к себе, ему понадобилось двадцать секунд, промежуток времени, в который только и можно успеть что войти и выйти.
Люпен посмотрел вокруг. В его памяти как будто запечатлелся вид стола со всей совокупностью предметов, находившихся на нем в прошлый раз, с такой ясностью, что отсутствие одного из них мгновенно поразило его. Как будто именно этот предмет являлся характерным признаком стола, отличившим его от других.
«О, — подумал он с радостью, — все совпадает… все… вплоть до начала слов, которые пытка вырвала у Добрека в башне Мортепьера. Загадка раскрыта. На этот раз нет никаких сомнений. Мы у цели».
Не отвечая на расспросы инспектора, Люпен думал о том, как просто ларчик открывался, и вспоминал о подобной истории у Эдгара По с украденным письмом, долго разыскиваемым и лежавшим почти на виду у всех.
— Ну, и не везет же мне, — сказал Люпен, раздраженный своим открытием, — и в этой проклятой истории словно кто обрек меня на неудачи: что я ни задумаю, что ни построю, все гибнет тотчас же.
Но он не сдавался. С одной стороны, ему было известно, каким образом депутат спрятал пробку. От Клариссы Мержи он узнает место, где Добрек скрывался сам. Остальное уже для него детская забава.
Гроньяр и Балу ждали его в гостиной маленького отеля «Франклин», расположенного близ Трокадеро. Госпожа Мержи еще не написала им.
— Ничего, — сказал он. — Я верю в нее. Она не оставит Добрека, пока не добьется своего.
Однако в конце концов он стал терять терпение и беспокоиться. Им предстояло сражение, последнее, как он надеялся, в котором малейшее промедление было бы гибелью. Вдруг Добрек увильнул от госпожи Мержи? Как напасть снова на его след? Да и прежде всего они не располагали уже больше временем, необходимым для исправления совершенных ошибок, оставались лишь часы, ужасающе ограниченное количество часов.
Встретив хозяина отеля, он спросил его:
— Вы уверены, что на имя моих друзей нет пневматической почты, письма?
— Вполне уверен.
— А на мое имя, на имя Николь?
— Тоже ничего нет.
— Любопытно, — ответил Люпен. — Мы рассчитывали получить сведения о госпоже Одран (под этим именем госпожа Мержи была известна в отеле).
— Но эта дама приходила сама.
— Что вы говорите?
— Она приходила недавно и, не застав этих господ, оставила в своей комнате письмо. Разве слуга не сказал вам?
Люпен и его друзья поспешно поднялись к себе. Действительно, на столе лежало письмо.
— Да оно распечатано. Как это могло случиться? И разрезано.
Письмо гласило следующее:
«Добрек провел неделю в отеле „Централь“. Сегодня утром он отправил свои вещи на вокзал… и телеграфировал, чтобы ему оставили место в спальном вагоне поезда, который идет в…
Я не знаю, в котором часу отходит поезд. Буду все время на вокзале. Приходите втроем как можно скорее. Надо подготовить похищение».
— Хорошо, — сказал Балу. — Да на какой вокзал? И куда идет поезд? Она отрезала самые нужные слова.
— Ну, да, — буркнул Гроньяр. — Два удара ножницами, и весь смысл письма пропал. Странная она. Голову, что ли, потеряла?
Люпен не двигался. Кровь прилила к голове с такой силой, что он должен был схватиться руками за виски и удерживать их биение. Он чувствовал, как лихорадка вновь охватывает его мозг, начинает затемнять его сознанье, и призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы раздавить этого внутреннего врага. Иначе он погиб безвозвратно.
Он прошептал очень спокойно:
— Сюда приходил Добрек.
— Добрек?
— Разве вы можете допустить хоть на минуту, чтобы госпожа Мержи пропустила эти два слова? Это дело рук Добрека. Госпожа Мержи думала выследить депутата, а вышло наоборот, он выследил ее.
— Каким образом?
— С помощью здешнего слуги, который не доложил нам о приходе госпожи Мержи, но зато уведомил Добрека. Тот пришел, прочел письмо и в насмешку оставил его нам, отрезав самое существенное.
— Можно разузнать, допросить…
— К чему? На что нам знать, как он прошел, раз мы знаем, что он прошел. — Он довольно долго изучал письмо, поворачивая его во все стороны, потом сказал, вставая:
— Пойдемте.
— Но куда?
— На Лионский вокзал.
— Вы уверены?
— Никогда ни в чем не уверен, когда имею дело с Добреком. Но надо же на чем-нибудь остановиться, а судя по тому, что его дела, здоровье, удовольствия влекут его скорее в Марсель и к лазурным берегам, чем на восток Франции, из двух вокзалов, Восточного и Лионского, надо остановиться на последнем.
Лишь в восьмом часу вечера Люпен и товарищи ушли из отеля. Полным ходом автомобиль доставил их на вокзал. Но уже через несколько минут было ясно, что Клариссы Мержи нет нигде, ни внутри вокзала, ни на перроне.
— Однако… — хрипел Люпен, возбуждение которого возрастало от новых препятствий. — Однако если он получил спальное место, то только в вечернем поезде и только в поезде, уходящем в половине восьмого.
Скорый поезд отходил. Они обегали все коридоры, не найдя никого: ни госпожи Мержи, ни Добрека, и уже собирались уходить, когда их задержал возле буфета носильщик.
— Нет ли среди вас господина Балу?
— Да, да, это я, — живо сказал Арсен Люпен. — В чем дело?
— Дама мне так и сказала, что вас будет трое, а может, двое. Я не знал…
— Но, ради бога, говорите же скорее. Какая дама?
— Дама, которая весь день дожидалась на улице около багажа.
— Ну дальше? Что же? Она уехала?
— Да, с курьерским, с шестичасовым. В последнюю минуту она решилась. Так велела она передать вам. Она велела также вам сказать, что в том же поезде едет и господин… в Монте-Карло.
— Ах, проклятье. Надо было сесть в «скорый». Минутой раньше бы. Теперь остаются только вечерние поезда, которые еле ползут. Больше трех часов потеряно.
Время тянулось бесконечно. Они взяли билеты, попросили по телефону хозяина отеля направлять их переписку в Монте-Карло, пообедали, прочли газеты. Наконец в девять тридцать подали поезд.
Так поистине трагическое стечение обстоятельств заставило Люпена в наиболее решительный момент борьбы удалиться от места сражения с самым опасным, самым неуязвимым врагом, с которым он когда-либо имел дело, и надеяться на случай, на удачу.
И это происходило за четыре, самое большее, за пять дней до исполнения приговора над Вошери и Жильбером!
Люпен провел мучительно тяжелую ночь. По мере того как он обдумывал положение вещей, оно представлялось ему все более мрачным.
Со всех сторон неизвестность, мрак, неурядица.
Правда, он владел тайной хрустальной пробки. Но как знать, не переменил ли Добрек свою тактику? Как знать, что список двадцати семи еще хранится в пробке, а сама она находится в том предмете, куда он запрятал ее первоначально. А сколько тревоги внушал ему тот факт, что Кларисса Мержи в надежде выследить Добрека попалась в его ловушку: он выследил ее и теперь увлекал с дьявольской хитростью в заранее намеченное место, далеко от всякой помощи и даже надежды на помощь.
О, игра Добрека была ясна. Люпен знал колебания несчастной женщины. Он знал — Гроньяр и Балу осведомили его, — что Кларисса смотрела на бессовестную сделку, предлагаемую Добреком, как на избежность. В таком случае как он мог победить? Логика событий, так неумолимо направляемых Добреком, приводила к роковой развязке: для спасения сына, матери приходилось принести в жертву себя, свою честь.
— О, разбойник, — произнес Люпен сквозь зубы. — Погоди, ты затанцуешь у меня, когда я схвачу тебя за шиворот. Право, не желал бы я тогда быть на твоем месте.
Они прибыли в три часа пополудни. Не видя Клариссы на вокзале, Люпен тотчас заподозрил недоброе. Он подождал: никакого вестника не было. Он расспросил сторожей и контролеров, не заметили ли они среди толпы путешественников, подходивших под его описание?
Надо было обыскать отели и гостиницы всего княжества. Какая потеря времени!
К вечеру следующего дня Люпен с уверенностью мог сказать, что Клариссы и Добрека не было ни в Монте-Карло, ни на мысе Д'Эль, ни на мысе Мартина, ни в Монако, ни в Тюрби.
— Ну хорошо. Что же теперь? — скрежетал он со злостью.
Наконец в субботу на почте им дали телеграмму, пересланную владельцем отеля Франклина до востребования:
«Он вышел в Каннах и отбыл в Сан-Ремо. Палас-отель. Кларисса».
Телеграмма была отправлена накануне.
— Проклятье, — воскликнул Люпен. — Они все же проехали через Монте-Карло. Надо было одному из нас остаться на страже у вокзала. Я думал об этом, но в такой давке…
Люпен с приятелями вскочил в первый же поезд, отходивший в Италию.
В полдень они пересекли границу.
Через сорок минут поезд входил в Сан-Ремо.
Они тотчас же заметили посыльного в фуражке с надписью «Амбассадер-Палас», который, казалось, искал кого-то среди приехавших.
Люпен подошел к нему.
— Вы ищите господина Балу, не правда ли?
— Да… Господина Балу и еще двух господ.
— Вас послала одна дама?
— Да, госпожа Мержи.
— Она остановилась у вас в отеле?
— Нет, она не вышла из поезда. Подозвав меня знаком, она описала мне этих трех господ и сказала: «Предупредите их, что еду в Геную. Отель „Континенталь“.
— С ней никого не было?
— Нет.
Люпен отпустил посыльного, дав ему на чай, потом повернулся к своим друзьям и сказал:
— Сегодня суббота. Если приговор будет приведен в исполнение в понедельник — делать нечего. Но это мало вероятно. Во всяком случае сегодня ночью я должен разделаться с Добреком и в понедельник быть в Париже уже с документом в руках. Это наша последняя попытка. Бежим скорей.
Гроньяр подошел к окошечку кассы и взял три билета в Геную.
Сомненье вдруг нашло на Люпена.
— Нет, право же, мы делаем глупость. В Париж мы должны ехать… Подумайте… подумайте…
Он готов был уже отворить дверцу и выпрыгнуть из вагона, но товарищи его удержали. Поезд отходил. Он подчинился.
И снова отправились они по воле случая в неведомую даль!
А между тем всего два дня оставалось до неизбежной казни Жильбера и Вошери.
Шампанское «Экстра Дрей»
На одном из холмов, так украшающих Ниццу, между долиной Мантега и долиной св. Сильвестра возвышается грандиозный отель с видом на город и чудесный залив Ангелов; там постоянно толпятся люди, прибывающие со всех концов света, настоящая смесь всевозможных племен и наций.
Вечером той самой субботы, когда Люпен, Гроньяр и Балу удалялись все более в глубь Италии, Кларисса Мержи входила в этот отель. Она спросила комнату на юг и выбрала себе на втором этаже № 130, который утром освободился. Эта комната отделялась от № 129 двойной дверью. Как только Кларисса осталась одна, она отдернула занавес, который прикрывал первую дверь, тихонько сняла задвижку и приложила ухо ко второй.
«Он здесь еще, — подумала она, — одевается, чтобы отправиться в клуб, как и вчера».
Когда ее сосед ушел, она вышла в коридор и, воспользовавшись минутой, когда там никого не было, подошла к двери номера 129. Она была заперта на ключ. Весь вечер Кларисса ожидала возвращения соседа и легла спать только в два часа ночи.
В воскресенье утром она снова начала прислушиваться. В одиннадцать сосед ушел, оставив на этот раз ключ в двери, которая вела в коридор. Кларисса живо повернула ключ, решительно вошла в комнату, направившись сразу к сообщающейся с ее номером двери, подняла портьеру, сняла задвижку и очутилась у себя.
Через несколько минут она услышала голос двух горничных, убиравших соседнюю комнату. После их ухода, уверенная, что теперь ей уже никто не помешает, она проскользнула опять туда. Тут ее охватило такое волнение, что она должна была опереться на кресло. После многих дней и ночей бешеной погони, после переходов от надежды к отчаянию ей удалось наконец проникнуть в жилище Добрека. Она имела возможность наконец предаться, полной свободе, розыскам, и если бы даже ей не удалось найти хрустальной пробки, она могла, спрятавшись в промежутке, образуемом обеими сообщающимися дверьми, за ковром, видеть Добрека, следить за его движениями и открыть его секрет. Она принялась за поиски. Первым привлек ее внимание дорожный мешок. Ей удалось открыть его, но обыск не дал никакого результата. Она перевернула ящики сундука и чемодана, обыскала шкаф, письменный стол, ванную, все столы, всю мебель и ничего подозрительного не нашла. Вдруг она затрепетала, увидев за окном клочок бумаги, как бы нечаянно попавший туда.
«Не уловка ли это со стороны Добрека? — подумала Кларисса. Нет ли в этом клочке?..» — и взялась уже за ручку окна.
— Нет, — услышала она голос позади себя и, обернувшись, увидела Добрека.
Она не испытала ни удивления, ни ужаса, ни даже смущенья при виде его. Слишком тяжелые страдания терпела она уже в течение нескольких месяцев, чтобы беспокоиться о том, что скажет или подумает Добрек, застав ее на месте преступления.
Как пришибленная опустилась она в кресло.
— Нет, — заговорил он. — Вы ошиблись, дорогой друг. Вы нисколько не приблизились к отыскиваемому предмету. Ну, ни на капельку. А это так легко. Не хотите ли, я вам помогу? Рядом с вами, дорогая, на этом круглом столике. Черт возьми. Кажется, ничего особенного нет, кроме принадлежностей чтения, письма, куренья, еды… Вот и все. Позволите предложить вам засахаренных фруктов? Впрочем, вы, верно, предпочтете подождать более существенной трапезы, которую я приготовил?
Кларисса не ответила. Казалось, она не слушала, как будто ожидая других, более важных для нее слов, которых он не мог произнести.
Он переложил со столика на камин вещи, наваленные на нем. Позвонил. Вошел метрдотель. Добрек спросил его:
— Завтрак готов?
— Да, сударь.
— На двоих, не правда ли?
— Да, сударь.
— И шампанское?
— Да, сударь.
— «Экстра Дрей»?
— Да, сударь.
Другой слуга принес поднос и разложил на круглом столике два прибора, холодную закуску, фрукты и бутылку замороженного шампанского.
Потом оба ушли.
— Прошу вас за стол, сударыня. Как видите, я думал о вас.
И как будто не замечая, что Кларисса, по-видимому, не собирается оказать чести его приглашению, он уселся и принялся есть, продолжая прежний разговор:
— В самом деле, я был уверен, что в конце концов вы согласитесь на свидание. Всю эту неделю вашей упорной слежки за мной, я спрашивал себя, какое шампанское она любит? Сухое, полусухое или «Экстра Дрей»? Право, я был в затруднении. В особенности со времени нашего отъезда из Парижа. Я потерял из виду ваш след, я боялся, чтобы вы не потеряли моего и не бросили преследования, которое мне доставляло такое удовольствие. Мне недоставало во время моих прогулок ваших черных глаз, блестящих от ненависти, ваших волос. Но сегодня утром я догадался: комната, смежная с этой, наконец освободилась и мой друг Кларисса могла устроиться, как бы это сказать, чуть ли не у моего изголовья. Я успокоился. Вместо того чтобы позавтракать, как всегда, в ресторане, я вернулся домой в полной уверенности, что застану вас, распоряжающейся моими вещами, как своими. Вот почему я заказал два прибора, для вашего покорного слуги и для его прекрасной подруги.
О, теперь-то она его слушала. Итак, Добрек знал, что за ним следят. Итак, восемь дней он смеялся над нею, забавляясь хитростями, к которым она прибегала.
Наконец, еле слышно, со страхом она спросила:
— Вы уехали только затем, чтобы завлечь меня?
— Да, — сказал он.
— Но зачем, зачем?
— Вы хотите это знать, дорогой друг? — произнес Добрек с радостным клокотаньем в голосе.
Кларисса привстала со своего стула и, наклонившись к нему, подумала, как всегда каждый раз при виде его, что она могла бы совершить, что она совершит убийство. Один выстрел, и отвратительное животное будет уничтожено.
Медленно опустила она руку за корсаж, где было спрятано оружие.
— Минутку, дорогая, — сказал Добрек. — Можете стрелять… но только умоляю вас, раньше прочтите вот эту телеграмму, которую я только что получил.
Она колебалась, не зная, какую западню он ей готовил, но он уже достал из кармана голубой листок.
— Это касается вашего сына.
— Жильбера? — спросила она вне себя.
— Да, его. Читайте же.
Кларисса испустила крик ужаса, когда прочла: «Приговор будет приведен в исполнение во вторник». Бросившись к Добреку, она закричала:
— Неправда! Ложь! Вы хотите меня свести с ума… Я вас знаю, вы способны на все. Но сознайтесь, это будет не во вторник. Чтобы через два дня? Нет… нет… я вам говорю, что у нас есть еще четыре-пять дней для его спасения. Да сознавайтесь же…
У нее уже больше не было сил. Она испускала лишь едва слышные звуки.
Скользнув по ней быстрым взглядом, он налил себе бокал шампанского, проглотил его одним глотком, остановился перед ней и заговорил:
— Послушай меня, Кларисса.
Оскорбленная этим обращением, она почувствовала неожиданный прилив энергии, выпрямилась и прерывающимся голосом проговорила:
— Я вам запрещаю, запрещаю так говорить со мной. Вы не смеете так меня оскорблять.
Он пожал плечами.
— Ну, я вижу, что вы еще не сдаетесь, потому что в вас живет надежда на помощь. Но кто окажет вам ее? Прасвилль? Этот великолепный Прасвилль, у которого вы — правая рука? Мой милый друг, вы неудачно выбрали: представьте себе, что он замешан в истории с Каналом. Правда, не прямо, его имени нет в числе двадцати семи, но он значится под именем одного из своих друзей, бывшего депутата Воранглада, Станислава Воранглада. Это подставное лицо Прасвилля, по-видимому, ничтожество, которое я оставлял в покое, и не напрасно. Я ничего этого не знал, и вдруг сегодня утром получаю письмо, в котором меня извещают о существовании документов, изобличающих соучастие в деле и господина Прасвилля. И знаете, от кого исходит это известие? От самого Воранглада, который, не желая больше влачить свое жалкое существование, хочет вывести на чистую воду Прасвилля даже под угрозой быть арестованным и который предлагает мне выступить с ним вместе против Прасвилля. Вот-то подскочит Прасвилль! Да, да, ручаюсь вам, что он взлетит на воздух. Мошенник!
Вечером той самой субботы, когда Люпен, Гроньяр и Балу удалялись все более в глубь Италии, Кларисса Мержи входила в этот отель. Она спросила комнату на юг и выбрала себе на втором этаже № 130, который утром освободился. Эта комната отделялась от № 129 двойной дверью. Как только Кларисса осталась одна, она отдернула занавес, который прикрывал первую дверь, тихонько сняла задвижку и приложила ухо ко второй.
«Он здесь еще, — подумала она, — одевается, чтобы отправиться в клуб, как и вчера».
Когда ее сосед ушел, она вышла в коридор и, воспользовавшись минутой, когда там никого не было, подошла к двери номера 129. Она была заперта на ключ. Весь вечер Кларисса ожидала возвращения соседа и легла спать только в два часа ночи.
В воскресенье утром она снова начала прислушиваться. В одиннадцать сосед ушел, оставив на этот раз ключ в двери, которая вела в коридор. Кларисса живо повернула ключ, решительно вошла в комнату, направившись сразу к сообщающейся с ее номером двери, подняла портьеру, сняла задвижку и очутилась у себя.
Через несколько минут она услышала голос двух горничных, убиравших соседнюю комнату. После их ухода, уверенная, что теперь ей уже никто не помешает, она проскользнула опять туда. Тут ее охватило такое волнение, что она должна была опереться на кресло. После многих дней и ночей бешеной погони, после переходов от надежды к отчаянию ей удалось наконец проникнуть в жилище Добрека. Она имела возможность наконец предаться, полной свободе, розыскам, и если бы даже ей не удалось найти хрустальной пробки, она могла, спрятавшись в промежутке, образуемом обеими сообщающимися дверьми, за ковром, видеть Добрека, следить за его движениями и открыть его секрет. Она принялась за поиски. Первым привлек ее внимание дорожный мешок. Ей удалось открыть его, но обыск не дал никакого результата. Она перевернула ящики сундука и чемодана, обыскала шкаф, письменный стол, ванную, все столы, всю мебель и ничего подозрительного не нашла. Вдруг она затрепетала, увидев за окном клочок бумаги, как бы нечаянно попавший туда.
«Не уловка ли это со стороны Добрека? — подумала Кларисса. Нет ли в этом клочке?..» — и взялась уже за ручку окна.
— Нет, — услышала она голос позади себя и, обернувшись, увидела Добрека.
Она не испытала ни удивления, ни ужаса, ни даже смущенья при виде его. Слишком тяжелые страдания терпела она уже в течение нескольких месяцев, чтобы беспокоиться о том, что скажет или подумает Добрек, застав ее на месте преступления.
Как пришибленная опустилась она в кресло.
— Нет, — заговорил он. — Вы ошиблись, дорогой друг. Вы нисколько не приблизились к отыскиваемому предмету. Ну, ни на капельку. А это так легко. Не хотите ли, я вам помогу? Рядом с вами, дорогая, на этом круглом столике. Черт возьми. Кажется, ничего особенного нет, кроме принадлежностей чтения, письма, куренья, еды… Вот и все. Позволите предложить вам засахаренных фруктов? Впрочем, вы, верно, предпочтете подождать более существенной трапезы, которую я приготовил?
Кларисса не ответила. Казалось, она не слушала, как будто ожидая других, более важных для нее слов, которых он не мог произнести.
Он переложил со столика на камин вещи, наваленные на нем. Позвонил. Вошел метрдотель. Добрек спросил его:
— Завтрак готов?
— Да, сударь.
— На двоих, не правда ли?
— Да, сударь.
— И шампанское?
— Да, сударь.
— «Экстра Дрей»?
— Да, сударь.
Другой слуга принес поднос и разложил на круглом столике два прибора, холодную закуску, фрукты и бутылку замороженного шампанского.
Потом оба ушли.
— Прошу вас за стол, сударыня. Как видите, я думал о вас.
И как будто не замечая, что Кларисса, по-видимому, не собирается оказать чести его приглашению, он уселся и принялся есть, продолжая прежний разговор:
— В самом деле, я был уверен, что в конце концов вы согласитесь на свидание. Всю эту неделю вашей упорной слежки за мной, я спрашивал себя, какое шампанское она любит? Сухое, полусухое или «Экстра Дрей»? Право, я был в затруднении. В особенности со времени нашего отъезда из Парижа. Я потерял из виду ваш след, я боялся, чтобы вы не потеряли моего и не бросили преследования, которое мне доставляло такое удовольствие. Мне недоставало во время моих прогулок ваших черных глаз, блестящих от ненависти, ваших волос. Но сегодня утром я догадался: комната, смежная с этой, наконец освободилась и мой друг Кларисса могла устроиться, как бы это сказать, чуть ли не у моего изголовья. Я успокоился. Вместо того чтобы позавтракать, как всегда, в ресторане, я вернулся домой в полной уверенности, что застану вас, распоряжающейся моими вещами, как своими. Вот почему я заказал два прибора, для вашего покорного слуги и для его прекрасной подруги.
О, теперь-то она его слушала. Итак, Добрек знал, что за ним следят. Итак, восемь дней он смеялся над нею, забавляясь хитростями, к которым она прибегала.
Наконец, еле слышно, со страхом она спросила:
— Вы уехали только затем, чтобы завлечь меня?
— Да, — сказал он.
— Но зачем, зачем?
— Вы хотите это знать, дорогой друг? — произнес Добрек с радостным клокотаньем в голосе.
Кларисса привстала со своего стула и, наклонившись к нему, подумала, как всегда каждый раз при виде его, что она могла бы совершить, что она совершит убийство. Один выстрел, и отвратительное животное будет уничтожено.
Медленно опустила она руку за корсаж, где было спрятано оружие.
— Минутку, дорогая, — сказал Добрек. — Можете стрелять… но только умоляю вас, раньше прочтите вот эту телеграмму, которую я только что получил.
Она колебалась, не зная, какую западню он ей готовил, но он уже достал из кармана голубой листок.
— Это касается вашего сына.
— Жильбера? — спросила она вне себя.
— Да, его. Читайте же.
Кларисса испустила крик ужаса, когда прочла: «Приговор будет приведен в исполнение во вторник». Бросившись к Добреку, она закричала:
— Неправда! Ложь! Вы хотите меня свести с ума… Я вас знаю, вы способны на все. Но сознайтесь, это будет не во вторник. Чтобы через два дня? Нет… нет… я вам говорю, что у нас есть еще четыре-пять дней для его спасения. Да сознавайтесь же…
У нее уже больше не было сил. Она испускала лишь едва слышные звуки.
Скользнув по ней быстрым взглядом, он налил себе бокал шампанского, проглотил его одним глотком, остановился перед ней и заговорил:
— Послушай меня, Кларисса.
Оскорбленная этим обращением, она почувствовала неожиданный прилив энергии, выпрямилась и прерывающимся голосом проговорила:
— Я вам запрещаю, запрещаю так говорить со мной. Вы не смеете так меня оскорблять.
Он пожал плечами.
— Ну, я вижу, что вы еще не сдаетесь, потому что в вас живет надежда на помощь. Но кто окажет вам ее? Прасвилль? Этот великолепный Прасвилль, у которого вы — правая рука? Мой милый друг, вы неудачно выбрали: представьте себе, что он замешан в истории с Каналом. Правда, не прямо, его имени нет в числе двадцати семи, но он значится под именем одного из своих друзей, бывшего депутата Воранглада, Станислава Воранглада. Это подставное лицо Прасвилля, по-видимому, ничтожество, которое я оставлял в покое, и не напрасно. Я ничего этого не знал, и вдруг сегодня утром получаю письмо, в котором меня извещают о существовании документов, изобличающих соучастие в деле и господина Прасвилля. И знаете, от кого исходит это известие? От самого Воранглада, который, не желая больше влачить свое жалкое существование, хочет вывести на чистую воду Прасвилля даже под угрозой быть арестованным и который предлагает мне выступить с ним вместе против Прасвилля. Вот-то подскочит Прасвилль! Да, да, ручаюсь вам, что он взлетит на воздух. Мошенник!