— А кто вам сказал, что он работает не для самого себя?
— Невозможно, ведь его имя стоит в списке.
— А если он уничтожит свое имя в списке? Перед вами противник более сильный и политически более опасный, чем Добрек?
Аргумент подействовал на секретаря. После минутного раздумья он объявил:
— Зайдите завтра ко мне в четыре часа в префектуру. Я дам вам все нужные указания. Скажите, на всякий случай, ваш адрес.
— Господин Николь, площадь Клини, 25. Я остановился у одного из своих друзей на время его отсутствия.
Свидание закончилось. Господин Николь низко поклонился секретарю и вышел в сопровождении госпожи Мержи.
— Великолепно, — сказал он, оказавшись на улице. — У меня свободный доступ в префектуру, и все они будут действовать со мной заодно.
Госпожа Мержи, которая все еще не верила в успех, вздохнула:
— Приедете ли вы вовремя? Меня больше всего расстраивает мысль, что список может быть уничтожен.
— Но кем? Добреком?
— Нет, маркизом, когда он им завладеет.
— Но он не завладел им еще. Добрек будет сопротивляться, во всяком случае достаточно долго, и мы поспеем вовремя. Подумайте только: Прасвилль к моим услугам!
— А если он обнаружит ваш обман? Самое поверхностное следствие покажет ему, что никакого господина Николь не существует.
— Но оно не покажет, что господин Николь это Арсен Люпен. А потом успокойтесь. Прасвилль, может, и профессионал, но у него лишь одна цель: уничтожить своего старого врага Добрека. Все средства для этого хороши, и он не станет терять времени на проверку личности господина Николя, который ему обещает голову Добрека. Не говоря уж о том, что вы привели меня к нему, да и мои таланты произвели на него впечатление. Словом, смело вперед.
Как-то невольно Кларисса прониклась доверием к Люпену. Будущее казалось менее ужасным, и она даже поверила в то, что шансы на спасение Жильбера не уменьшились, несмотря на то, что приговор был уже вынесен.
Единственное, чего Люпен не мог от нее добиться, это чтобы она уехала в Бретань. Она непременно хотела быть подле него, разделить с ним все тревоги и надежды.
На следующий день сведения префектуры подтвердили все, чего опасались Прасвилль и Люпен относительно д'Альбюфе. Маркиз был очень скомпрометирован в деле Канала, настолько скомпрометирован, что принцу Наполеону пришлось удалить его от управления политическим бюро Франции.
Свою жизнь на широкую ногу он поддерживал лишь при помощи займов и разных ухищрений.
Что касается дня похищения Добрека, то было установлено, что против обыкновения маркиз не пришел в клуб между шестью и семью и не обедал дома, а вернулся только в полночь и пешком.
Таким образом, догадки господина Николя получили подтверждение. К несчастью, только не удавалось добиться каких-нибудь указаний относительно автомобиля, шоферов и четырех лиц, проникших в отель Добрека. Были ли это товарищи маркиза, тоже замешанные в деле? Или наемники? Узнать это пока не было никакой возможности.
Несомненно, что поместья маркиза могли находиться только в окрестностях Парижа, на расстоянии, которое при средней скорости автомобиля и времени, необходимом для похищения, можно было определить в 150 километров. На этом расстоянии надо было сосредоточить розыски. В провинции же владений д'Альбюфе нигде не было, так как он распродал свои замки. Пришлось направить внимание на родственников маркиза и его близких друзей. Не у них ли нашел он убежище для Добрека? Результат получился тоже отрицательный. А время шло, и какое время для Клариссы! Каждый уходивший день приближал Жильбера к ужасной казни, приближал на 24 часа число, которое занозой засело в памяти. И она говорила Люпену, одержимому тем же страхом.
— Еще пятьдесят дней… еще пятьдесят… Что можно сделать в такой короткий промежуток времени? Но я прошу вас…
В самом деле, что можно было сделать? Люпен, не доверявший никому наблюдения за маркизом, почти совсем не спал. Но тот вдруг стал затворником и, вероятно, догадываясь, что за ним следят, никуда не отлучался. Лишь один раз днем зашел к князю Монмор, который охотился на кабана в Дориэнском лесу и с которым он был связан только спортивными интересами.
Нельзя было предложить, чтобы этот богач, князь Монмор, увлекавшийся только имениями и охотой, совершенно пренебрегавший политикой, предоставил свой замок для заключения в него депутата Добрека.
Так думал Люпен. Но тем не менее он решил отработать эту версию. На следующей неделе, заметив Альбюфе, выходящего из своего дома, последовал за ним до Северного вокзала и сел в поезд в одно время с ним.
Он вышел на станции Омаль, откуда Альбюфе в наемном экипаже отправился в замок Монмор. Люпен спокойно позавтракал, нанял велосипед и приблизился к замку в тот момент, когда гости выезжали из парка, кто в автомобиле, кто верхом. В числе всадников находился и маркиз д'Альбюфе. Три раза в течение дня Люпен встречал его верхом, а вечером он нашел его на станции в сопровождении псаря. Ничего подозрительного в этом не было. Почему же Люпен все-таки решил не доверять своим впечатлениям и отправил на следующий же день своего агента Балу на розыски в окрестности Монмора? Излишняя предосторожность, по-видимому, не имевшая оснований, — но такова уж была его постоянная привычка действовать методически и наверняка. На следующий день он получил от Балу, наряду с прочими сведениями, не имевшими особого интереса, и список всех приглашенных, всех слуг и всей стражи из Монмора. Имя одного из псарей поразило его. Он тотчас же дал телеграмму: «Справиться о псаре Себастиани». Балу не замедлил с ответом: «Себастиани (корсиканец) рекомендован князю маркизом д'Альбюфе, живет в версте от замка в охотничьем павильоне, построенном на развалинах феодальной крепости, которая была родовым замком Монмор».
— Есть, — сказал Арсен Люпен Клариссе Мержи, показывая ей письмо Балу. — Имя Себастиани мне сразу напомнило, что Альбюфе корсиканец по происхождению. Здесь есть какая-то связь…
— Итак… ваши намерения?
— Мои намерения… войти в сношения с Добреком в случае, если он содержится в замке.
— Он не доверится вам.
— Конечно, нет. На днях по указаниям полиции я накрыл двух старых дам, которые похитили вашего маленького Жака из Сен-Жермен и в тот же день отвезли его в Нейли. Это две старые девы, кузины Добрека, которые ежемесячно получают от него пособие. Я зашел к Руссело (запомните имя и адрес: 134 бис ул. Бак). Я внушил им доверие тем, что пообещал разыскивать их кузена и благодетеля, и старшая, Евфразия Руссело, передала мне даже письмо, в котором она умоляет Добрека отнестись с доверием к господину Николю. Вы видите, что все меры предосторожности приняты. Я уезжаю сегодня ночью.
— Мы уезжаем, — сказала Кларисса.
— Вы?..
— Разве я могу сидеть здесь сложа руки?
И добавила тихо:
— Я считаю уже часы, которые нам остаются, ведь это же часы…
Люпен почувствовал в ее словах твердую решимость, с которой он не мог бороться.
Они выехали в пять часов утра в сопровождении Гроньяра. Чтобы не возбуждать подозрений, Люпен выбрал своей главной квартирой большой город Амьен, откуда до Монмора было около 30 километров. Там он поселил Клариссу.
Около восьми часов он встретился с Лебаллю недалеко от старинной крепости, известной в этом крае под именем Мортепьер («мертвый камень»), и вместе с ним отправился обследовать местность.
На границе леса маленькая речонка Мижье, прорывавшая здесь глубокое русло, образует кольцо, над которым возвышается гигантская скала Мортепьер.
— Здесь нечего делать, — сказал Люпен. — Скала крутая, высотой в 60 — 70 метров, и река окружает ее со всех сторон.
Немного дальше они нашли мост, по спускавшейся от него тропинке они прошли меж елей и дубов до площадки, на которой возвышалась массивная дверь, обитая железом и усаженная гвоздями. По бокам двери высились две большие башни.
— Здесь именно и живет псарь Себастиани.
— Да, — ответил Лебаллю, — там, в павильоне, посреди развалин, он живет с женой; у него трое взрослых сыновей, и все трое будто бы куда-то уехали именно в день похищения Добрека.
— Ого, — добавил Люпен, — совпадение знаменательное. Возможно, что вся затея была выполнена отцом и этими молодцами.
После обеда Люпен, воспользовавшись щелью, вскарабкался по скале направо от башен, откуда ему был виден павильон и остатки старой крепости: поближе стена с обломками камина, дальше колодец, здесь свод часовни и куча обвалившихся камней. Впереди вокруг дорога, и на другом ее конце остатки ужасного редута, почти сровненного с землей.
Вечером Люпен вернулся к Клариссе Мержи. С этих пор он носился между Амьеном и Мортепьером, оставляя Гроньяра и Лебаллю для непрерывных наблюдений.
Шесть дней прошло.
По-видимому, привычки Себастиани были связаны только с его занятиями. Он ходил в замок Монмор, гулял в лесу, совершал обходы ночью, выслеживал зверей.
Но на седьмой день, узнав, что будет охота и что какой-то экипаж отправился утром на ст. Омаль, Люпен спрятался в чаще кустов, окружавших площадку перед дверью.
В два часа он услышал лай собак и людские возгласы. Они то приближались, то затихали вдали. Он услышал их еще раз днем уже менее ясно. Но вдруг посреди тишины он уловил топот лошади, а немного спустя он увидел всадников, пробиравшихся по дорожке возле речки… Он узнал маркиза д'Альбюфе и Себастиани. Доехав до площадки, оба слезли, а женщина, по всей вероятности, жена псаря, отворила ворота. Себастиани привязал поводья к кольцам, вделанным к столбу в трех шагах от Люпена, и поспешил за маркизом. Ворота за ними закрылись.
Тотчас же, несмотря на то что было еще совсем светло, рассчитывая на пустынность этого места, Люпен забрался в углубление щели, очень осторожно просунул голову и увидел двух мужчин и жену Себастиани, спешивших к развалинам. Себастиани раздвинул густой плющ и обнаружил лестницу, по которой спустились он и Альбюфе, оставив на страже жену.
Так как и думать нечего было последовать за ними, Люпен вернулся в свое убежище. Немного спустя ворота опять открыли. Маркиз д'Альбюфе выглядел сильно рассерженным. Он бил хлыстом по сапогам и произносил со злостью слова, которые удалось расслышать Люпену.
— Ах, мерзавец. Он у меня заговорит. Сегодня вечером, ты слышишь, Себастиани, в десять часов вернусь. Мы будем действовать. Ах… скотина.
Себастиани отвязывал лошадей. д'Альбюфе повернулся к женщине.
— Пусть ваши сыновья хорошенько постерегут его. Если кто-нибудь попробует его освободить, тем хуже для него. Люк наготове… Могу я рассчитывать на них?
— Как и на их отца, маркиз, — уверил псарь. — Они знают, что маркиз уже сделал для меня и что он хочет сделать для них. Они не остановятся ни перед чем.
— На лошадей, — сказал д'Альбюфе, — и вернемся на охоту.
События разворачивались так, как предполагал Люпен. Во время поездок на охоту д'Альбюфе выполнял свое дело, так что никто и не догадывался о его хитрости. Себастиани, который из чувства благодарности был ему предан душой и телом, сопровождал его и вместе они навещали пленника в то время, как сыновья и жена неотступно стерегли его.
— Вот каковы дела, — заключил Люпен Клариссе Мержи, встретившись с ней в гостинице, находившейся поблизости. — Сегодня в десять часов вечера маркиз подвергнет Добрека немного грубому, но необходимому допросу, к которому я и сам должен был прибегнуть.
— И Добрек откроет свой секрет, — сказала Кларисса, уже расстроенная.
— Я боюсь этого.
— В таком случае?
— В таком случае — отвечал Люпен, который казался совсем спокойным, — у меня два плана: или помешать свиданию…
— Но как?
— Опередив д'Альбюфе. В девять часов Гроньяр, Лебаллю и я проникнем в укрепления, завладеем крепостью, осадим башню, обезоружим гарнизон, и Добрек наш.
— Если только сыновья Себастиани не спустят его в люк, о котором упоминал маркиз…
— Впрочем, я думаю прибегнуть к первому моему способу как к последнему средству или если нельзя будет выполнить другой мой план.
— А в чем состоит другой план?
— Присутствовать на свидании маркиза с Добреком. Если Добрек не будет говорить, мы выиграем время и подготовим похищение его в более выгодных условиях. Если он откроет секрет или вернее его принудят открыть место, где находится список 27-ми, я буду знать это в то же время, как и Альбюфе, и, клянусь Богом, что воспользуюсь тайной раньше него.
— Да, да, но как вам удастся попасть туда?
— Не знаю еще, — признался Люпен. — Это зависит от некоторых сведений, которые собирает Лебаллю.
Он ушел из харчевни и вернулся лишь час спустя. Вскоре появился Балу.
— Достал книжку? — спросил он у своего товарища.
— Да, патрон. Та самая, которую я видел у торговца газет в Омале. Получил за десять су.
— Давай ее сюда.
Лебаллю подал старую, грязную брошюру, на которой было написано: «Посещение Мортепьера, 1824 г.» с рисунками и планом.
Люпен сразу же отыскал на плане башню.
— Вот это самое место и нужно. Там было прежде три этажа над землей и два в подземелье, из которых один теперь завален обломками, а другой… Смотрите, вот где погребен наш друг Добрек. Какое замечательное название: «Зал пыток». Бедный друг. Комната отделена от лестницы двумя дверями. Здесь, очевидно, и находятся трое братьев с ружьями.
— Но ведь вам невозможно пройти незамеченным?
— Невозможно… Разве что пробраться сверху через обрушившийся этаж и поискать ход с потолка. Но это уж очень ненадежно…
Он продолжал перелистывать книгу. Кларисса спросила, нет ли в зале окна.
— Да, со стороны реки просто маленькое отверстие; вот она на карте. Но… оно находится в 50 метрах над водой и по отвесной скале. Значит, одинаково невозможно.
Он пробежал глазами книгу. Внимание его остановила одна глава под названием: «Башня влюбленных». Он прочел первые строчки: «Давным-давно замковая башня была названа жителями „Башней влюбленных“ в воспоминании о драме, разыгравшейся здесь в средние века. Граф де Мортепьер, получив доказательство неверности своей жены, запер ее в комнату пыток. Она провела там около 20 лет. Однажды ночью ее возлюбленный граф Танкарвиль в безумной отваге поставил прямо в реку лестницу, взобрался по ней параллельно береговой скале до отверстия комнаты, спилил прутья решетки и, освободив свою милую, стал спускаться с нею при помощи веревки. Они уже достигли начала лестницы, когда со стороны окружной дороги раздался выстрел и ранил мужчину в плечо. Оба возлюбленных полетели в пространство…».
Наступило долгое молчание; под влиянием слышанного, каждый невольно представлял себе трагическое происшествие. Так изумительная и самоотверженная храбрость человека, рискнувшего жизнью, чтобы спасти женщину, три или четыре века тому назад была поругана бдительной стражей.
Люпен посмотрел на Клариссу. Каким смущенным и умоляющим взглядом ответила она ему. Это был взгляд матери, которая пожертвовала бы всем для спасения сына и которая требовала от него даже невозможного.
— Балу, — сказал он, — найди крепкую и тонкую веревку в 50 или 60 метров, чтобы я мог обмотать ее вокруг пояса. А ты, Гроньяр, примись за поиски трех или четырех лестниц и свяжи их друг с другом.
— Что вы говорите, патрон, — воскликнули оба разом. — Что вы хотите делать. Да это безумие…
— Почему? Разве я не могу сделать того же, что удалось другому?
— Но ведь сто шансов против одного, что вы сломаете себе голову.
— Ну хоть один шанс есть за то, что я не сломаю головы?
— Но, послушайте…
— Довольно болтать, друзья. Соберитесь через час на берегу реки.
Приготовления были долгими.
С трудом нашли материал для лестницы в пятнадцать метров, которая доставала бы до первого выступа береговой скалы, и нужно было еще много усилий, чтобы соединить все ее части вместе.
Наконец, уже после девяти часов, лестницу установили посреди реки, подвели под нее лодку, передний конец который был укреплен между двумя перекладинами лестниц, а задний упирался в берег.
Темная ночь и безлюдье способствовали успеху работы. Небо было покрыто неподвижными облаками.
Люпен отдал последние приказания Гроньяру и Балу и сказал со смехом:
— Нельзя себе представить, до чего мне забавно увидеть, как Добрека будут скальпировать и резать его кожу на ремни. Право, это стоит путешествия.
Кларисса тоже была в лодке. Он сказал ей:
— До свидания. Главное не шевелитесь. Что бы ни случилось — ни движения, ни звука.
— А может случиться? — спросила она.
— Бог мой. Вспомните графа Танкарвиля. В ту самую минуту, когда он был уже у цели со спасенной женщиной в руках, счастье ему изменило. Но, однако, не беспокойтесь, все обойдется.
Вместо ответа она крепко пожала ему руку.
Поставив ногу на лестницу и убедившись, что она не особенно качается, Люпен стал подниматься и очень быстро достиг последней ступеньки. Только здесь начиналась настоящая опасность. Теперь надо было ползти по отвесной стене. К счастью, время от времени попадались маленькие углубления, представлявшие опору ногам, или каменные выступы, за которые он ухватывался руками.
Но два раза эти выступы под его тяжестью осыпались, он поскользнулся и уже думал, что погиб.
В одном углублении он остановился для отдыха. Он был уже измучен и почти готов отказаться от предприятия, спрашивая себя, действительно ли стоило подвергаться такому риску.
«Ба, — подумал он, — да ты хочешь увильнуть, старина. Отказаться от этой затеи? А Добрек между тем выдаст свой секрет. Маркиз овладеет списком, Люпен останется с носом, а Жильбер…»
Длинная веревка, которой он себя обвязал, только напрасно стесняла его движения. Люпен прикрепил один конец ее к пряжке своих брюк. Веревка развертывалась во всю длину подъема, и на обратном пути он мог воспользоваться ею, как перилами.
Снова ухватился он за неровности утеса и снова карабкался окровавленными и помертвелыми пальцами.
Каждую минуту он ожидал неизбежного — падения. И вдруг шепот голосов, услышанный им так ясно, поверг его в отчаяние. Он вспомнил графа Танкарвиля, одинокого, посреди мрака, трепетавшего при звуках падения камней.
Малейший звук отдавался со страшной силой в ночной тишине… Стоило лишь одному из стражей Добрека выглянуть с высоты Башни Влюбленных — и все кончено.
Он лез, лез, лез так долго, что отверстие, к которому он стремился, казалось далеко позади.
Без сомнения, с самого начала он взял слишком влево или слишком вправо, и теперь вернется к окружной дороге. Глупейшая развязка. Да и не может быть иначе. Какого результата ждать от попытки, которую обстоятельства не позволили подготовить как следует?
В бешенстве он удвоил усилия, поднялся еще на несколько метров, соскользнул, захватил снова потерянный кусок, вырвал пучок корней, опять поднялся и, совсем обессиленный считал уже игру проигранной, как вдруг, вытянувшись, страшно напрягая весь организм, все мускулы и всю силу воли, он остановился и замер. Он услышал шум голосов со стороны скалы, за которую он держался руками. Он прислушался: звуки шли справа. Повернув голову в сторону, он заметил луч света, который прорезал мрак ночи.
Каким сверхъестественным усилием воли, каким незаметным движением ему удалось передвинуться сюда, он и сам не мог бы сказать. Но вдруг он очутился у краев довольно широкого отверстия, глубиной не менее трех метров, проложенного в толще скалы. Другой конец отверстия был защищен тремя перекладинами. Люпен прополз в глубь отверстия, достиг перекладины и увидел…
Башня влюбленных
— Невозможно, ведь его имя стоит в списке.
— А если он уничтожит свое имя в списке? Перед вами противник более сильный и политически более опасный, чем Добрек?
Аргумент подействовал на секретаря. После минутного раздумья он объявил:
— Зайдите завтра ко мне в четыре часа в префектуру. Я дам вам все нужные указания. Скажите, на всякий случай, ваш адрес.
— Господин Николь, площадь Клини, 25. Я остановился у одного из своих друзей на время его отсутствия.
Свидание закончилось. Господин Николь низко поклонился секретарю и вышел в сопровождении госпожи Мержи.
— Великолепно, — сказал он, оказавшись на улице. — У меня свободный доступ в префектуру, и все они будут действовать со мной заодно.
Госпожа Мержи, которая все еще не верила в успех, вздохнула:
— Приедете ли вы вовремя? Меня больше всего расстраивает мысль, что список может быть уничтожен.
— Но кем? Добреком?
— Нет, маркизом, когда он им завладеет.
— Но он не завладел им еще. Добрек будет сопротивляться, во всяком случае достаточно долго, и мы поспеем вовремя. Подумайте только: Прасвилль к моим услугам!
— А если он обнаружит ваш обман? Самое поверхностное следствие покажет ему, что никакого господина Николь не существует.
— Но оно не покажет, что господин Николь это Арсен Люпен. А потом успокойтесь. Прасвилль, может, и профессионал, но у него лишь одна цель: уничтожить своего старого врага Добрека. Все средства для этого хороши, и он не станет терять времени на проверку личности господина Николя, который ему обещает голову Добрека. Не говоря уж о том, что вы привели меня к нему, да и мои таланты произвели на него впечатление. Словом, смело вперед.
Как-то невольно Кларисса прониклась доверием к Люпену. Будущее казалось менее ужасным, и она даже поверила в то, что шансы на спасение Жильбера не уменьшились, несмотря на то, что приговор был уже вынесен.
Единственное, чего Люпен не мог от нее добиться, это чтобы она уехала в Бретань. Она непременно хотела быть подле него, разделить с ним все тревоги и надежды.
На следующий день сведения префектуры подтвердили все, чего опасались Прасвилль и Люпен относительно д'Альбюфе. Маркиз был очень скомпрометирован в деле Канала, настолько скомпрометирован, что принцу Наполеону пришлось удалить его от управления политическим бюро Франции.
Свою жизнь на широкую ногу он поддерживал лишь при помощи займов и разных ухищрений.
Что касается дня похищения Добрека, то было установлено, что против обыкновения маркиз не пришел в клуб между шестью и семью и не обедал дома, а вернулся только в полночь и пешком.
Таким образом, догадки господина Николя получили подтверждение. К несчастью, только не удавалось добиться каких-нибудь указаний относительно автомобиля, шоферов и четырех лиц, проникших в отель Добрека. Были ли это товарищи маркиза, тоже замешанные в деле? Или наемники? Узнать это пока не было никакой возможности.
Несомненно, что поместья маркиза могли находиться только в окрестностях Парижа, на расстоянии, которое при средней скорости автомобиля и времени, необходимом для похищения, можно было определить в 150 километров. На этом расстоянии надо было сосредоточить розыски. В провинции же владений д'Альбюфе нигде не было, так как он распродал свои замки. Пришлось направить внимание на родственников маркиза и его близких друзей. Не у них ли нашел он убежище для Добрека? Результат получился тоже отрицательный. А время шло, и какое время для Клариссы! Каждый уходивший день приближал Жильбера к ужасной казни, приближал на 24 часа число, которое занозой засело в памяти. И она говорила Люпену, одержимому тем же страхом.
— Еще пятьдесят дней… еще пятьдесят… Что можно сделать в такой короткий промежуток времени? Но я прошу вас…
В самом деле, что можно было сделать? Люпен, не доверявший никому наблюдения за маркизом, почти совсем не спал. Но тот вдруг стал затворником и, вероятно, догадываясь, что за ним следят, никуда не отлучался. Лишь один раз днем зашел к князю Монмор, который охотился на кабана в Дориэнском лесу и с которым он был связан только спортивными интересами.
Нельзя было предложить, чтобы этот богач, князь Монмор, увлекавшийся только имениями и охотой, совершенно пренебрегавший политикой, предоставил свой замок для заключения в него депутата Добрека.
Так думал Люпен. Но тем не менее он решил отработать эту версию. На следующей неделе, заметив Альбюфе, выходящего из своего дома, последовал за ним до Северного вокзала и сел в поезд в одно время с ним.
Он вышел на станции Омаль, откуда Альбюфе в наемном экипаже отправился в замок Монмор. Люпен спокойно позавтракал, нанял велосипед и приблизился к замку в тот момент, когда гости выезжали из парка, кто в автомобиле, кто верхом. В числе всадников находился и маркиз д'Альбюфе. Три раза в течение дня Люпен встречал его верхом, а вечером он нашел его на станции в сопровождении псаря. Ничего подозрительного в этом не было. Почему же Люпен все-таки решил не доверять своим впечатлениям и отправил на следующий же день своего агента Балу на розыски в окрестности Монмора? Излишняя предосторожность, по-видимому, не имевшая оснований, — но такова уж была его постоянная привычка действовать методически и наверняка. На следующий день он получил от Балу, наряду с прочими сведениями, не имевшими особого интереса, и список всех приглашенных, всех слуг и всей стражи из Монмора. Имя одного из псарей поразило его. Он тотчас же дал телеграмму: «Справиться о псаре Себастиани». Балу не замедлил с ответом: «Себастиани (корсиканец) рекомендован князю маркизом д'Альбюфе, живет в версте от замка в охотничьем павильоне, построенном на развалинах феодальной крепости, которая была родовым замком Монмор».
— Есть, — сказал Арсен Люпен Клариссе Мержи, показывая ей письмо Балу. — Имя Себастиани мне сразу напомнило, что Альбюфе корсиканец по происхождению. Здесь есть какая-то связь…
— Итак… ваши намерения?
— Мои намерения… войти в сношения с Добреком в случае, если он содержится в замке.
— Он не доверится вам.
— Конечно, нет. На днях по указаниям полиции я накрыл двух старых дам, которые похитили вашего маленького Жака из Сен-Жермен и в тот же день отвезли его в Нейли. Это две старые девы, кузины Добрека, которые ежемесячно получают от него пособие. Я зашел к Руссело (запомните имя и адрес: 134 бис ул. Бак). Я внушил им доверие тем, что пообещал разыскивать их кузена и благодетеля, и старшая, Евфразия Руссело, передала мне даже письмо, в котором она умоляет Добрека отнестись с доверием к господину Николю. Вы видите, что все меры предосторожности приняты. Я уезжаю сегодня ночью.
— Мы уезжаем, — сказала Кларисса.
— Вы?..
— Разве я могу сидеть здесь сложа руки?
И добавила тихо:
— Я считаю уже часы, которые нам остаются, ведь это же часы…
Люпен почувствовал в ее словах твердую решимость, с которой он не мог бороться.
Они выехали в пять часов утра в сопровождении Гроньяра. Чтобы не возбуждать подозрений, Люпен выбрал своей главной квартирой большой город Амьен, откуда до Монмора было около 30 километров. Там он поселил Клариссу.
Около восьми часов он встретился с Лебаллю недалеко от старинной крепости, известной в этом крае под именем Мортепьер («мертвый камень»), и вместе с ним отправился обследовать местность.
На границе леса маленькая речонка Мижье, прорывавшая здесь глубокое русло, образует кольцо, над которым возвышается гигантская скала Мортепьер.
— Здесь нечего делать, — сказал Люпен. — Скала крутая, высотой в 60 — 70 метров, и река окружает ее со всех сторон.
Немного дальше они нашли мост, по спускавшейся от него тропинке они прошли меж елей и дубов до площадки, на которой возвышалась массивная дверь, обитая железом и усаженная гвоздями. По бокам двери высились две большие башни.
— Здесь именно и живет псарь Себастиани.
— Да, — ответил Лебаллю, — там, в павильоне, посреди развалин, он живет с женой; у него трое взрослых сыновей, и все трое будто бы куда-то уехали именно в день похищения Добрека.
— Ого, — добавил Люпен, — совпадение знаменательное. Возможно, что вся затея была выполнена отцом и этими молодцами.
После обеда Люпен, воспользовавшись щелью, вскарабкался по скале направо от башен, откуда ему был виден павильон и остатки старой крепости: поближе стена с обломками камина, дальше колодец, здесь свод часовни и куча обвалившихся камней. Впереди вокруг дорога, и на другом ее конце остатки ужасного редута, почти сровненного с землей.
Вечером Люпен вернулся к Клариссе Мержи. С этих пор он носился между Амьеном и Мортепьером, оставляя Гроньяра и Лебаллю для непрерывных наблюдений.
Шесть дней прошло.
По-видимому, привычки Себастиани были связаны только с его занятиями. Он ходил в замок Монмор, гулял в лесу, совершал обходы ночью, выслеживал зверей.
Но на седьмой день, узнав, что будет охота и что какой-то экипаж отправился утром на ст. Омаль, Люпен спрятался в чаще кустов, окружавших площадку перед дверью.
В два часа он услышал лай собак и людские возгласы. Они то приближались, то затихали вдали. Он услышал их еще раз днем уже менее ясно. Но вдруг посреди тишины он уловил топот лошади, а немного спустя он увидел всадников, пробиравшихся по дорожке возле речки… Он узнал маркиза д'Альбюфе и Себастиани. Доехав до площадки, оба слезли, а женщина, по всей вероятности, жена псаря, отворила ворота. Себастиани привязал поводья к кольцам, вделанным к столбу в трех шагах от Люпена, и поспешил за маркизом. Ворота за ними закрылись.
Тотчас же, несмотря на то что было еще совсем светло, рассчитывая на пустынность этого места, Люпен забрался в углубление щели, очень осторожно просунул голову и увидел двух мужчин и жену Себастиани, спешивших к развалинам. Себастиани раздвинул густой плющ и обнаружил лестницу, по которой спустились он и Альбюфе, оставив на страже жену.
Так как и думать нечего было последовать за ними, Люпен вернулся в свое убежище. Немного спустя ворота опять открыли. Маркиз д'Альбюфе выглядел сильно рассерженным. Он бил хлыстом по сапогам и произносил со злостью слова, которые удалось расслышать Люпену.
— Ах, мерзавец. Он у меня заговорит. Сегодня вечером, ты слышишь, Себастиани, в десять часов вернусь. Мы будем действовать. Ах… скотина.
Себастиани отвязывал лошадей. д'Альбюфе повернулся к женщине.
— Пусть ваши сыновья хорошенько постерегут его. Если кто-нибудь попробует его освободить, тем хуже для него. Люк наготове… Могу я рассчитывать на них?
— Как и на их отца, маркиз, — уверил псарь. — Они знают, что маркиз уже сделал для меня и что он хочет сделать для них. Они не остановятся ни перед чем.
— На лошадей, — сказал д'Альбюфе, — и вернемся на охоту.
События разворачивались так, как предполагал Люпен. Во время поездок на охоту д'Альбюфе выполнял свое дело, так что никто и не догадывался о его хитрости. Себастиани, который из чувства благодарности был ему предан душой и телом, сопровождал его и вместе они навещали пленника в то время, как сыновья и жена неотступно стерегли его.
— Вот каковы дела, — заключил Люпен Клариссе Мержи, встретившись с ней в гостинице, находившейся поблизости. — Сегодня в десять часов вечера маркиз подвергнет Добрека немного грубому, но необходимому допросу, к которому я и сам должен был прибегнуть.
— И Добрек откроет свой секрет, — сказала Кларисса, уже расстроенная.
— Я боюсь этого.
— В таком случае?
— В таком случае — отвечал Люпен, который казался совсем спокойным, — у меня два плана: или помешать свиданию…
— Но как?
— Опередив д'Альбюфе. В девять часов Гроньяр, Лебаллю и я проникнем в укрепления, завладеем крепостью, осадим башню, обезоружим гарнизон, и Добрек наш.
— Если только сыновья Себастиани не спустят его в люк, о котором упоминал маркиз…
— Впрочем, я думаю прибегнуть к первому моему способу как к последнему средству или если нельзя будет выполнить другой мой план.
— А в чем состоит другой план?
— Присутствовать на свидании маркиза с Добреком. Если Добрек не будет говорить, мы выиграем время и подготовим похищение его в более выгодных условиях. Если он откроет секрет или вернее его принудят открыть место, где находится список 27-ми, я буду знать это в то же время, как и Альбюфе, и, клянусь Богом, что воспользуюсь тайной раньше него.
— Да, да, но как вам удастся попасть туда?
— Не знаю еще, — признался Люпен. — Это зависит от некоторых сведений, которые собирает Лебаллю.
Он ушел из харчевни и вернулся лишь час спустя. Вскоре появился Балу.
— Достал книжку? — спросил он у своего товарища.
— Да, патрон. Та самая, которую я видел у торговца газет в Омале. Получил за десять су.
— Давай ее сюда.
Лебаллю подал старую, грязную брошюру, на которой было написано: «Посещение Мортепьера, 1824 г.» с рисунками и планом.
Люпен сразу же отыскал на плане башню.
— Вот это самое место и нужно. Там было прежде три этажа над землей и два в подземелье, из которых один теперь завален обломками, а другой… Смотрите, вот где погребен наш друг Добрек. Какое замечательное название: «Зал пыток». Бедный друг. Комната отделена от лестницы двумя дверями. Здесь, очевидно, и находятся трое братьев с ружьями.
— Но ведь вам невозможно пройти незамеченным?
— Невозможно… Разве что пробраться сверху через обрушившийся этаж и поискать ход с потолка. Но это уж очень ненадежно…
Он продолжал перелистывать книгу. Кларисса спросила, нет ли в зале окна.
— Да, со стороны реки просто маленькое отверстие; вот она на карте. Но… оно находится в 50 метрах над водой и по отвесной скале. Значит, одинаково невозможно.
Он пробежал глазами книгу. Внимание его остановила одна глава под названием: «Башня влюбленных». Он прочел первые строчки: «Давным-давно замковая башня была названа жителями „Башней влюбленных“ в воспоминании о драме, разыгравшейся здесь в средние века. Граф де Мортепьер, получив доказательство неверности своей жены, запер ее в комнату пыток. Она провела там около 20 лет. Однажды ночью ее возлюбленный граф Танкарвиль в безумной отваге поставил прямо в реку лестницу, взобрался по ней параллельно береговой скале до отверстия комнаты, спилил прутья решетки и, освободив свою милую, стал спускаться с нею при помощи веревки. Они уже достигли начала лестницы, когда со стороны окружной дороги раздался выстрел и ранил мужчину в плечо. Оба возлюбленных полетели в пространство…».
Наступило долгое молчание; под влиянием слышанного, каждый невольно представлял себе трагическое происшествие. Так изумительная и самоотверженная храбрость человека, рискнувшего жизнью, чтобы спасти женщину, три или четыре века тому назад была поругана бдительной стражей.
Люпен посмотрел на Клариссу. Каким смущенным и умоляющим взглядом ответила она ему. Это был взгляд матери, которая пожертвовала бы всем для спасения сына и которая требовала от него даже невозможного.
— Балу, — сказал он, — найди крепкую и тонкую веревку в 50 или 60 метров, чтобы я мог обмотать ее вокруг пояса. А ты, Гроньяр, примись за поиски трех или четырех лестниц и свяжи их друг с другом.
— Что вы говорите, патрон, — воскликнули оба разом. — Что вы хотите делать. Да это безумие…
— Почему? Разве я не могу сделать того же, что удалось другому?
— Но ведь сто шансов против одного, что вы сломаете себе голову.
— Ну хоть один шанс есть за то, что я не сломаю головы?
— Но, послушайте…
— Довольно болтать, друзья. Соберитесь через час на берегу реки.
Приготовления были долгими.
С трудом нашли материал для лестницы в пятнадцать метров, которая доставала бы до первого выступа береговой скалы, и нужно было еще много усилий, чтобы соединить все ее части вместе.
Наконец, уже после девяти часов, лестницу установили посреди реки, подвели под нее лодку, передний конец который был укреплен между двумя перекладинами лестниц, а задний упирался в берег.
Темная ночь и безлюдье способствовали успеху работы. Небо было покрыто неподвижными облаками.
Люпен отдал последние приказания Гроньяру и Балу и сказал со смехом:
— Нельзя себе представить, до чего мне забавно увидеть, как Добрека будут скальпировать и резать его кожу на ремни. Право, это стоит путешествия.
Кларисса тоже была в лодке. Он сказал ей:
— До свидания. Главное не шевелитесь. Что бы ни случилось — ни движения, ни звука.
— А может случиться? — спросила она.
— Бог мой. Вспомните графа Танкарвиля. В ту самую минуту, когда он был уже у цели со спасенной женщиной в руках, счастье ему изменило. Но, однако, не беспокойтесь, все обойдется.
Вместо ответа она крепко пожала ему руку.
Поставив ногу на лестницу и убедившись, что она не особенно качается, Люпен стал подниматься и очень быстро достиг последней ступеньки. Только здесь начиналась настоящая опасность. Теперь надо было ползти по отвесной стене. К счастью, время от времени попадались маленькие углубления, представлявшие опору ногам, или каменные выступы, за которые он ухватывался руками.
Но два раза эти выступы под его тяжестью осыпались, он поскользнулся и уже думал, что погиб.
В одном углублении он остановился для отдыха. Он был уже измучен и почти готов отказаться от предприятия, спрашивая себя, действительно ли стоило подвергаться такому риску.
«Ба, — подумал он, — да ты хочешь увильнуть, старина. Отказаться от этой затеи? А Добрек между тем выдаст свой секрет. Маркиз овладеет списком, Люпен останется с носом, а Жильбер…»
Длинная веревка, которой он себя обвязал, только напрасно стесняла его движения. Люпен прикрепил один конец ее к пряжке своих брюк. Веревка развертывалась во всю длину подъема, и на обратном пути он мог воспользоваться ею, как перилами.
Снова ухватился он за неровности утеса и снова карабкался окровавленными и помертвелыми пальцами.
Каждую минуту он ожидал неизбежного — падения. И вдруг шепот голосов, услышанный им так ясно, поверг его в отчаяние. Он вспомнил графа Танкарвиля, одинокого, посреди мрака, трепетавшего при звуках падения камней.
Малейший звук отдавался со страшной силой в ночной тишине… Стоило лишь одному из стражей Добрека выглянуть с высоты Башни Влюбленных — и все кончено.
Он лез, лез, лез так долго, что отверстие, к которому он стремился, казалось далеко позади.
Без сомнения, с самого начала он взял слишком влево или слишком вправо, и теперь вернется к окружной дороге. Глупейшая развязка. Да и не может быть иначе. Какого результата ждать от попытки, которую обстоятельства не позволили подготовить как следует?
В бешенстве он удвоил усилия, поднялся еще на несколько метров, соскользнул, захватил снова потерянный кусок, вырвал пучок корней, опять поднялся и, совсем обессиленный считал уже игру проигранной, как вдруг, вытянувшись, страшно напрягая весь организм, все мускулы и всю силу воли, он остановился и замер. Он услышал шум голосов со стороны скалы, за которую он держался руками. Он прислушался: звуки шли справа. Повернув голову в сторону, он заметил луч света, который прорезал мрак ночи.
Каким сверхъестественным усилием воли, каким незаметным движением ему удалось передвинуться сюда, он и сам не мог бы сказать. Но вдруг он очутился у краев довольно широкого отверстия, глубиной не менее трех метров, проложенного в толще скалы. Другой конец отверстия был защищен тремя перекладинами. Люпен прополз в глубь отверстия, достиг перекладины и увидел…
Башня влюбленных
Под ним находилась зала пыток: огромная комната, разделенная на части четырьмя столбами, подпиравшими своды. Запах сырости и плесени подымался от мокрых стен.
Вид ее и всегда был мрачный, но в этот момент огромные тени сыновей Себастиани, освещенные косыми лучами света, вид пленника, прикованного к кровати, — все вместе производило страшное впечатление.
На первом плане в шести-семи метрах под тем отверстием, в которое смотрел Люпен, находился Добрек. Они воспользовались старинными цепями, чтобы прикрепить его к койке, а койку к железному крюку в стене. Ноги и руки его стянули узкими ремнями. Малейшее движение его заставляло звучать звонок, привязанный к соседнему столбу.
Лампа прямо светила ему в лицо. Перед ним стоял маркиз д'Альбюфе. Люпену видно было его бледное лицо с седеющими усами, вся его высокая и тонкая фигура. Маркиз д'Альбюфе глядел на заключенного со скрытой ненавистью.
Несколько минут прошло в полном молчании. Маркиз приказал:
— Себастиани, зажги эти три факела, я хочу его лучше видеть.
Когда были зажжены факелы и маркиз внимательно вгляделся в Добрека, он наклонился к нему и сказал почти мягко:
— Не знаю, что станется с нами. Но все же в этой зале я испытаю священные минуты радости. Ты причинил мне столько зла, Добрек. Сколько слез я пролил из-за тебя, настоящих слез отчаяния; сколько денег украл ты у меня, целое состояние. А боязнь разоблачения, уже бесчестия… О… разбойник.
Добрек не двигался. Он был в очках, от которых отражались лучи света. Он сильно похудел, скулы выдавались на впавших щеках.
— Ну, — сказал д'Альбюфе, — надо кончать. В окрестностях появились какие-то темные личности. Дай Бог, чтобы это исходило не от тебя и чтобы они не вздумали освобождать тебя, потому что в таком случае тебя ждет верная гибель. Себастиани, действует еще люк?
Себастиани приблизился, встал на одно колено, поднял и повернул кольцо, незамеченное Люпеном раньше и которое находилось как раз у ножки кровати. Одна плитка пола отвалилась и обнаружила отверстие.
— Ты видишь, я предусмотрителен, у меня под рукой все средства, вплоть до колодца неизмеримой глубины, как говорит легенда. Итак, никакой помощи ниоткуда, никакой надежды… Будешь ты говорить?
Добрек не отвечал. Маркиз продолжал:
— В четвертый раз допрашиваю я тебя, Добрек. Четвертый раз утруждаю себя розыском документа, находящегося у тебя, чтобы избавиться от шантажа с твоей стороны. Это четвертый и последний раз. Заговоришь ли ты наконец?
Молчание.
По знаку, данному д'Альбюфе, оба сына подошли к кровати. У одного из них в руках была палка.
— Иди сюда, — приказал д'Альбюфе после нескольких минут ожидания. Себастиани растянул ремни, которые сжимали запястья Добрека, вставив и укрепив между ними палку.
— Повернуть, г-н маркиз?
Молчание. Маркиз ждал. Видя, что Добрек не шевелится, он прошептал:
— Да скажи же. К чему напрасные мучения?
Ответа не было.
— Закручивай, Себастиани!
Себастиани сделал полный оборот палки. Суставы захрустели. Добрек застонал.
— Не хочешь говорить? Однако же тебе хорошо известно, что я не оставлю, что я не могу оставить этого дела, что ты в моих руках и что, если понадобится, я буду пытать тебя до смерти. Не хочешь? Нет? Себастиани, еще раз.
Слуга повиновался. Добрек подскочил от боли и со страшным хрипением опустился на койку.
— Несчастный, — кричал, весь дрожа, маркиз. — Говори же. Как, тебе еще не довольно? Да ну же, скажи, укажи, где список. Одно слово, только одно, и я тебя оставлю в покое. А завтра, когда список будет у меня, ты будешь свободен. Слышишь? Свободен. Но, ради Бога, где список? Ах, скотина. Себастиани, поверни еще.
Себастиани не заставил ждать. Кости затрещали.
— Помогите, помогите, — хрипло проговорил Добрек, тщетно стараясь освободиться. Потом, еле слышно, запинаясь произнес: — Пощадите!
Ужасное зрелище. Лица сыновей Себастиани подергивались.
Люпен содрогнулся от отвращения. Понимая, что сам он не мог бы выполнить этого ужасного дела, он старался не пропустить признания. Наконец-то он узнает! Страдания, боль вырвут у Добрека секрет. И Люпен думал уже об обратном пути, об автомобиле, который его ждал, о бешеной гонке в Париж, о близости победы…
— Говори… — убеждал шепотом Альбюфе, — и муки кончатся.
— Да, да, — лепетал Добрек.
— Ну…
— Потом… Завтра…
— Ах, вот как? Завтра? Себастиани, стяни еще.
— Нет, нет, — молил Добрек, — нет, останови.
— Говори.
— Ну, вот… Я спрятал бумагу…
Но страдания были слишком сильны. Добрек поднял голову и со сверхъестественным усилием произнес какие-то неясные звуки, сказал два раза «Мэри-Мэри» и без чувств откинулся назад.
— Освободи его скорей, — приказал д'Альбюфе Себастиани. — Черт возьми! Уж не хватили ли мы через край?
Быстрый осмотр Добрека показал, что он только в обмороке. Маркиз, тоже изможденный, опустился на койку в ногах Добрека, вытирая пот со лба, и пробормотал:
— Проклятая штука.
— Может быть, на сегодня довольно? — спросил сторож, суровое лицо которого выражало волнение. — Можно бы завтра снова…
Маркиз молчал. Один из сыновей Себастиани подал ему походную флягу коньяку. Вылив половину в стакан, он опорожнил его залпом.
— Завтра? Нет, сейчас же. Еще маленькое усилие. Теперь уже не трудно будет…
И, отведя сторожа в сторону, сказал:
— Ты слышал? Что он хочет сказать этим словом — Мэри? Два раза повторил он его.
— Да, два раза. Быть может, это имя женщины, которой он доверил документ?
— Никогда, — запротестовал д'Альбюфе. — Он ничего и никому не доверяет. Это обозначает другое.
— Но что же, господин Маркиз?
— Что? Это мы скоро узнаем, ручаюсь тебе.
Вид ее и всегда был мрачный, но в этот момент огромные тени сыновей Себастиани, освещенные косыми лучами света, вид пленника, прикованного к кровати, — все вместе производило страшное впечатление.
На первом плане в шести-семи метрах под тем отверстием, в которое смотрел Люпен, находился Добрек. Они воспользовались старинными цепями, чтобы прикрепить его к койке, а койку к железному крюку в стене. Ноги и руки его стянули узкими ремнями. Малейшее движение его заставляло звучать звонок, привязанный к соседнему столбу.
Лампа прямо светила ему в лицо. Перед ним стоял маркиз д'Альбюфе. Люпену видно было его бледное лицо с седеющими усами, вся его высокая и тонкая фигура. Маркиз д'Альбюфе глядел на заключенного со скрытой ненавистью.
Несколько минут прошло в полном молчании. Маркиз приказал:
— Себастиани, зажги эти три факела, я хочу его лучше видеть.
Когда были зажжены факелы и маркиз внимательно вгляделся в Добрека, он наклонился к нему и сказал почти мягко:
— Не знаю, что станется с нами. Но все же в этой зале я испытаю священные минуты радости. Ты причинил мне столько зла, Добрек. Сколько слез я пролил из-за тебя, настоящих слез отчаяния; сколько денег украл ты у меня, целое состояние. А боязнь разоблачения, уже бесчестия… О… разбойник.
Добрек не двигался. Он был в очках, от которых отражались лучи света. Он сильно похудел, скулы выдавались на впавших щеках.
— Ну, — сказал д'Альбюфе, — надо кончать. В окрестностях появились какие-то темные личности. Дай Бог, чтобы это исходило не от тебя и чтобы они не вздумали освобождать тебя, потому что в таком случае тебя ждет верная гибель. Себастиани, действует еще люк?
Себастиани приблизился, встал на одно колено, поднял и повернул кольцо, незамеченное Люпеном раньше и которое находилось как раз у ножки кровати. Одна плитка пола отвалилась и обнаружила отверстие.
— Ты видишь, я предусмотрителен, у меня под рукой все средства, вплоть до колодца неизмеримой глубины, как говорит легенда. Итак, никакой помощи ниоткуда, никакой надежды… Будешь ты говорить?
Добрек не отвечал. Маркиз продолжал:
— В четвертый раз допрашиваю я тебя, Добрек. Четвертый раз утруждаю себя розыском документа, находящегося у тебя, чтобы избавиться от шантажа с твоей стороны. Это четвертый и последний раз. Заговоришь ли ты наконец?
Молчание.
По знаку, данному д'Альбюфе, оба сына подошли к кровати. У одного из них в руках была палка.
— Иди сюда, — приказал д'Альбюфе после нескольких минут ожидания. Себастиани растянул ремни, которые сжимали запястья Добрека, вставив и укрепив между ними палку.
— Повернуть, г-н маркиз?
Молчание. Маркиз ждал. Видя, что Добрек не шевелится, он прошептал:
— Да скажи же. К чему напрасные мучения?
Ответа не было.
— Закручивай, Себастиани!
Себастиани сделал полный оборот палки. Суставы захрустели. Добрек застонал.
— Не хочешь говорить? Однако же тебе хорошо известно, что я не оставлю, что я не могу оставить этого дела, что ты в моих руках и что, если понадобится, я буду пытать тебя до смерти. Не хочешь? Нет? Себастиани, еще раз.
Слуга повиновался. Добрек подскочил от боли и со страшным хрипением опустился на койку.
— Несчастный, — кричал, весь дрожа, маркиз. — Говори же. Как, тебе еще не довольно? Да ну же, скажи, укажи, где список. Одно слово, только одно, и я тебя оставлю в покое. А завтра, когда список будет у меня, ты будешь свободен. Слышишь? Свободен. Но, ради Бога, где список? Ах, скотина. Себастиани, поверни еще.
Себастиани не заставил ждать. Кости затрещали.
— Помогите, помогите, — хрипло проговорил Добрек, тщетно стараясь освободиться. Потом, еле слышно, запинаясь произнес: — Пощадите!
Ужасное зрелище. Лица сыновей Себастиани подергивались.
Люпен содрогнулся от отвращения. Понимая, что сам он не мог бы выполнить этого ужасного дела, он старался не пропустить признания. Наконец-то он узнает! Страдания, боль вырвут у Добрека секрет. И Люпен думал уже об обратном пути, об автомобиле, который его ждал, о бешеной гонке в Париж, о близости победы…
— Говори… — убеждал шепотом Альбюфе, — и муки кончатся.
— Да, да, — лепетал Добрек.
— Ну…
— Потом… Завтра…
— Ах, вот как? Завтра? Себастиани, стяни еще.
— Нет, нет, — молил Добрек, — нет, останови.
— Говори.
— Ну, вот… Я спрятал бумагу…
Но страдания были слишком сильны. Добрек поднял голову и со сверхъестественным усилием произнес какие-то неясные звуки, сказал два раза «Мэри-Мэри» и без чувств откинулся назад.
— Освободи его скорей, — приказал д'Альбюфе Себастиани. — Черт возьми! Уж не хватили ли мы через край?
Быстрый осмотр Добрека показал, что он только в обмороке. Маркиз, тоже изможденный, опустился на койку в ногах Добрека, вытирая пот со лба, и пробормотал:
— Проклятая штука.
— Может быть, на сегодня довольно? — спросил сторож, суровое лицо которого выражало волнение. — Можно бы завтра снова…
Маркиз молчал. Один из сыновей Себастиани подал ему походную флягу коньяку. Вылив половину в стакан, он опорожнил его залпом.
— Завтра? Нет, сейчас же. Еще маленькое усилие. Теперь уже не трудно будет…
И, отведя сторожа в сторону, сказал:
— Ты слышал? Что он хочет сказать этим словом — Мэри? Два раза повторил он его.
— Да, два раза. Быть может, это имя женщины, которой он доверил документ?
— Никогда, — запротестовал д'Альбюфе. — Он ничего и никому не доверяет. Это обозначает другое.
— Но что же, господин Маркиз?
— Что? Это мы скоро узнаем, ручаюсь тебе.