Леблан Морис. Остров тридцати гробов

   Он бросился в темноту и, когда смог уже различить дольмен, окликнул:
   — Отто! Отто!
   — Стой! Кто идет? — испуганно отозвался Отто.
   — Это я… Не стреляй, черт!
   — Кто это, вы?
   — Да я, я, дуралей.
   — А кто же стрелял?
   — Ерунда… Ошибка… После расскажем…
   Дойдя до дуба, Ворский схватил фонарь и направил его на свою жертву. Женщина неподвижно лежала у подножия дерева, ее голова все так же была обернута материей.
   — Фу ты! — выдохнул он. — Черт, как я испугался!
   — Чего?
   — Да того, что ее у нас похитили!
   — Так ведь я же был здесь.
   — Ты, ты!.. Ты не смелее своего дружка, и если б они напали…
   — Я выстрелил бы, вы услыхали бы сигнал.
   — Кто знает… Ну как, тут все было тихо?
   — Совершенно.
   — Дамочка не очень волновалась?
   — Сначала волновалась. Все жаловалась и стонала под своим капюшоном, так что я вышел из терпения.
   — Ну а потом?
   — Потом — дело недолгое: хватил кулаком, да и все!
   — Ах мерзавец! — воскликнул Ворский. — Если ты ее убил, прощайся с жизнью!
   Он поспешно присел на корточки и приложил ухо к груди несчастной.
   — Нет, — через секунду вымолвил он. — Сердце еще бьется. Но биться ему осталось недолго. За дело, друзья. Через десять минут все должно быть кончено.

13. «ИЛИ, ИЛИ! ЛАМА САВАХФАНИ?»^[8]

 
   Приготовления были недолгими, и Ворский принял в них деятельное участие. Прислонив лестницу к стволу дерева, он одним концом веревки обвязал жертву, другой перекинул через ветку и, сидя на верхней ступеньке, объяснил сообщникам:
   — Послушайте, вам остается лишь потянуть за веревку. Поставьте женщину сначала на ноги, и один из вас пусть не даст ей упасть.
   Ворский замолчал. Однако поскольку Отто и Конрад о чем-то тихо переговаривались, он воскликнул:
   — Эй, вы там! Могли бы и поспешить! Если кто-нибудь захочет всадить в меня стрелу или пулю, то мишень из меня неплохая. Ну что, готово?
   Приспешники не отвечали.
   — Да, нрав у нее крутой! Что там у вас? Отто! Конрад!
   Ворский спрыгнул на землю и набросился на них:
   — Хороши, нечего сказать! Если и дальше будет так продолжаться, мы не уберемся отсюда и завтра утром… и тогда все пропало. Отвечай же, Отто!
   С этими словами Ворский направил луч света ему в лицо.
   — Ну что там? Отказываешься, что ли? Так и скажи! А ты, Конрад? Это что, стачка?
   Отто покачал головой:
   — Ну, стачка — это уж слишком. Но мы с Конрадом не рассердимся, если вы нам кое-что объясните.
   — Объясню? Какие же объяснения тебе нужны, тупица? Насчет дамочки, которую мы собираемся казнить? Или насчет мальчишек? Настаивать бесполезно, друзья мои. Предлагая вам это дело, я ведь сказал: «Согласны идти со мной с закрытыми глазами? Дело будет грязное, придется пролить много крови. Но в результате — кругленькая сумма».
   — В ней-то все и дело, — проговорил Отто.
   — Говори яснее, балбес.
   — Это вы должны говорить яснее и припомнить условия нашего соглашения. Ну-ка, что вы тогда сказали?
   — Тебе это известно не хуже моего.
   — Вот именно. Но я хочу освежить условия у вас в памяти и поэтому прошу повторить.
   — Меня память не подводит. Клад — мне, а из него двести тысяч франков вам на двоих.
   — Так, да не так. К этому мы еще вернемся. А сейчас поговорим о пресловутом кладе. Мы уже две недели выбиваемся из сил, живем среди крови и кошмарных преступлений, а на горизонте — ничего!
   Ворский пожал плечами:
   — Ты глупеешь не по дням, а по часам, мой бедный Отто. Тебе известно, что прежде нужно кое-что сделать. Сейчас сделано все, кроме одного. Через несколько минут мы покончим и с этим, и тогда клад — у нас в руках.
   — Откуда нам это знать?
   — Неужели ты думаешь, что я стал бы делать все, что сделал, если бы не был уверен в результате, как… как в том, что живу? У нас все шло строго по порядку, как было намечено заранее. Последнее действие произойдет в условленный час, и дверь откроется.
   — Дверь в ад, — насмешливо заметил Отто, — так, во всяком случае, называл ее Магеннок.
   — Как бы ее ни называли, она ведет к кладу, который я и добуду.
   — Ладно, — согласился Отто, на которого доводы Ворского произвели впечатление, — пусть будет так. Но кто поручится, что мы получим свою долю?
   — Вы ее получите по той простой причине, что, добыв клад, я стану обладателем несметных сокровищ и не доставлю себе неприятности из-за каких-то двухсот тысяч франков.
   — Даете слово?
   — Ну разумеется.
   — Слово, что все условия нашего договора будут соблюдены?
   — Конечно. А к чему это ты клонишь?
   — А к тому, что вы гнусно нас облапошили, наплевав на одно из условий нашего соглашения.
   — Да что ты такое несешь? Ты понимаешь, с кем ты разговариваешь?
   — С тобой, Ворский.
   Ворский схватил сообщника за грудки.
   — Это еще что! Да как ты смеешь меня оскорблять! Как ты смеешь мне тыкать?
   — А почему бы и нет, раз ты меня обобрал?
   Еле сдерживаясь, Ворский проговорил дрожащим голосом:
   — Говори, но будь начеку, малыш, ты затеял опасную игру. Говори.
   — Значит, так, — начал Отто. — Кроме клада, то есть наших двухсот тысяч франков, мы договорились — и ты, подняв руку, поклялся в этом, — что любые деньги, которые мы найдем, пока занимаемся этим делом, будут поделены на две половины: одна — тебе, другая — нам с Конрадом. Так?
   — Так.
   — Тогда давай, — потребовал Отто, протягивая руку.
   — Что давать? Я ничего не нашел.
   — Врешь. Когда мы отправляли на тот свет сестер Аршиньа, у одной из них под блузкой ты нашел припрятанные деньги, которые мы не смогли отыскать в доме.
   — Вот еще новости! — воскликнул Ворский тоном, в котором слышалось смущение.
   — Это чистая правда.
   — Докажи.
   — А ты достань приколотый у тебя изнутри к рубахе пакетик, перевязанный бечевкой.
   С этими словами Отто ткнул Ворского пальцем в грудь и добавил:
   — Доставай, доставай и выкладывай половину.
   Ворский молчал. Он был ошеломлен, как человек, который никак не поймет, что происходит, и тщетно пытается догадаться, каким образом противник раздобыл оружие против него.
   — Сознаешься? — осведомился Отто.
   — А почему — нет? — ответил тот. — Я хотел рассчитаться потом, сразу.
   — Лучше рассчитайся сейчас.
   — А если я откажусь?
   — Не откажешься.
   — А если все-таки?
   — Тогда берегись.
   — А чего мне бояться? Ведь вас всего двое.
   — Нет, по крайней мере трое.
   — Где же третий?
   — Третий, судя по рассказам Конрада, далеко не простачок… Короче, это тот, кто только что обвел тебя вокруг пальца, человек в белой накидке, пустивший стрелу.
   — Ты что, собираешься его позвать?
   — Вот именно, черт возьми!
   Ворский почувствовал, что силы неравны. Сообщники медленно приближались к нему с обеих сторон. Приходилось уступить.
   — Да забирайте, ворюги, разбойники! — вскричал он, доставая сверток и разворачивая банкноты.
   — Считать можешь не трудиться, — заметил Отто и неожиданно выхватил у него всю пачку.
   — Но…
   — Никаких «но». Половина Конраду, половина — мне.
   — Ах, скотина! Гнусный бандит! Ты мне за это еще заплатишь! На деньги мне плевать! Но ограбить меня так нагло? Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, дорогой мой!
   Продолжая сыпать проклятиями, он вдруг расхохотался злобным, натянутым смехом.
   — Ей-Богу, это было неплохо сработано, Отто! Но откуда и как ты мог узнать об этом? Ты мне расскажешь, а? Впрочем, сейчас нельзя терять ни минуты. Итак, мы договорились обо всем, не так ли? Вы готовы?
   — Охотно, потому что вы отнеслись к этому правильно, — ответил Отто.
   А его сообщник угодливо добавил:
   — Все-таки манеры у вас, Ворский, будь здоров! Настоящий барин!
   — А ты — слуга, которому платят. Тебе заплатили, теперь поторапливайся. Дело спешное.
   Дело, как выразился этот страшный тип, было сделано быстро. Поднявшись снова на лестницу, Ворский повторил распоряжение, которое было на этот раз послушно выполнено Конрадом и Отто.
   Они поставили жертву на ноги, не давая ей упасть, и стали подтягивать веревку. Ворский подхватил несчастную и, так как ноги у нее были подогнуты, грубо их выпрямил. Затем он привязал ее за талию и под мышками, и она так и повисла: спина прижата к дереву, платье облепило ноги, руки чуть разведены в стороны.
   Казалось, она так и не очнулась от забытья, поскольку даже не застонала. Ворскому захотелось сказать ей напоследок несколько слов, но он смог выдавить из себя лишь какие-то неразборчивые звуки. После этого он попробовал было приподнять ей голову, но тут же отдернул руку, испугавшись прикоснуться еще раз к осужденной на смерть, и голова несчастной низко свесилась на грудь.
   Наконец он опустился на землю и пробормотал:
   — Коньяку, Отто… Фляга у тебя? А, черт, что за мерзость!
   — Но еще не поздно, — заметил Конрад.
   — Не поздно? Что — не поздно? Освободить ее? Послушай, Конрад, да я скорее предпочту… предпочту занять ее место. Бросить задуманное? Ах, если бы ты знал, что я задумал, какова моя цель! Иначе…
   Он еще раз отпил из фляги.
   — Прекрасный коньяк, но для бодрости я предпочел бы ром. У тебя нет, Конрад?
   — Тут в бутылке немного осталось…
   — Давай.
   Из опасения, что их могут увидеть, они завесили фонарь и уселись под деревом, не испытывая ни малейшего желания разговаривать. Однако новая порция спиртного ударила им в головы. Ворский, придя в невероятное возбуждение, принялся ораторствовать:
   — Никакие объяснения вам не нужны. Вы не должны даже знать имя той, что здесь умирает. Достаточно будет, если я скажу, что это — четвертая женщина, которая должна умереть на распятии, и что рок судил ей именно такую смерть. Но одно я могу вам сообщить — в час, когда триумф Ворского ослепит вас. Я сделаю это даже с известной гордостью, потому что если все происходившее до сих пор зависело от меня и моей воли, то все, что будет происходить теперь, зависит от воли могущественнейших сил, от воли сил, работающих на Ворского!
   И, как будто эти два слова ласкали ему губы, он повторил несколько раз:
   — На Ворского!.. На Ворского!..
   Он встал: неудержимый наплыв мыслей заставлял его расхаживать взад и вперед и жестикулировать.
   — Ворский, сын короля, Ворский, избранник судьбы, готовься. Ты — или последний авантюрист и самый преступный из всех великих преступников, запятнанных чужой кровью, или действительно всевидящий пророк, которого боги венчают славой. Сверхчеловек или бандит. Таков приговор судьбы. Биения сердца священной жертвы, принесенной богам, отсчитывают последние секунды. Прислушайтесь, вы двое!
   Он взобрался на лестницу и попытался уловить стук утомленного сердца. Однако свесившаяся налево голова жертвы не позволила ему приложить ухо к ее груди, а прикоснуться к женщине он не осмелился. В тишине раздавалось лишь ее прерывистое хриплое дыхание.
   Ворский тихо проговорил:
   — Вероника, ты меня слышишь?.. Вероника… Вероника…
   Помолчав немного, он продолжал:
   — Ты должна знать… Да, я сам страшусь того, что сделал. Но это — рок. Помнишь пророчество: «Твоя жена умрет на кресте»? Да одно твое имя, Вероника, вызывает к жизни это пророчество! Вспомни: святая Вероника утерла платом лицо Христа, и на этом плате остался отпечаток лица Спасителя… Вероника, ты слышишь меня, Вероника?
   Поспешно спустившись с лестницы, Ворский выхватил у Конрада бутылку рома и прикончил ее одним глотком.
   И тут у него начался бред: он принялся бормотать что-то на непонятном его сообщникам языке. Затем стал бросать вызов невидимым врагам, задевать богов, изрыгая брань и святотатства.
   — Ворский сильнее всех. Ворский властвует над судьбой. Все стихии и тайные силы должны ему повиноваться. Все будет так, как решит он, великая тайна откроется ему в мистических формах и по законам кабалистики. Ворского ожидают как пророка. Ворский будет встречен криками радости и восторга, и кто-то, кого я не знаю и лишь предвижу, встанет перед ним с пальмовой ветвью и благословениями. Так пусть же он готовится! Пусть появится из мрака, пусть восстанет из ада! Вот он — Ворский. Пусть под звон колоколов и крики «аллилуйя» вспыхнет на небесах вещий знак, а земля разверзнется и изрыгнет языки пламени!
   Он помолчал, словно вглядываясь в пространство в ожидании пророческих знаков. Сверху донесся предсмертный хрип жертвы. Вдалеке гремел гром, молнии раздирали надвое черные тучи. Казалось, вся природа откликнулась на призыв негодяя.
   Его напыщенные разглагольствования и мимика комедианта произвели сильное впечатление на приспешников.
   Отто прошептал:
   — Он меня напугал.
   — Это все ром, — заметил Конрад. — Тем не менее слова он говорит страшные.
   — Слова, которые кружат около нас, — подхватил Ворский, не упустивший ни звука из их разговора, — которые принадлежат к сегодняшнему часу и завещаны нам веками. Это — словно чудесное разрешение от бремени. Говорю вам, вы будете смущенными его свидетелями. Отто и Конрад, будьте готовы: земля задрожит, а в месте, где Ворский завладеет Божьим Камнем, к небесам поднимется огненный столп.
   — Он уже сам не понимает, что несет, — процедил Конрад.
   — Опять он залез на лестницу, — вздохнул Отто. — Того и гляди, в него ударит молния.
   Но возбуждение Ворского уже не знало границ. Конец близился. Измученная жертва агонизировала.
   Сначала тихо, чтобы слышала только она, затем все громче и громче Ворский продолжал:
   — Вероника… Вероника… Ты выполняешь свое предназначение… Ты уже почти у конца восхождения… Слава тебе! Частичка моего триумфа принадлежит и тебе. Слава! Прислушайся! Ты уже слышишь, не правда ли? Раскаты грома близятся. Враги мои побеждены, тебе нечего больше рассчитывать на помощь! Это последние биения твоего сердца… Твой последний стон… Или, Или! лама савахфани? Боже мой, Боже мой! для чего ты меня оставил?
   Ворский засмеялся как безумный, словно его рассмешило некое весьма игривое приключение. Затем наступило молчание. Раскаты грома стихли. Ворский наклонился и внезапно возгласил с верхней ступеньки лестницы:
   — Или, Или! лама савахфани? Боги оставили ее! Смерть сделала свое дело. Последняя из четырех женщин мертва. Вероника умерла.
   Снова помолчав, он дважды проревел:
   — Вероника умерла! Вероника умерла!
   И опять воцарилась напряженная тишина.
   Внезапно земля вздрогнула, но не от очередного удара грома, а внутренним, глубинным содроганием, идущим из самых ее недр и прокатившимся несколько раз, словно эхо, которое отдается среди лесов и холмов.
   И почти в ту же секунду, неподалеку, у края стоявших полукругом дубов струя огня поднялась к небу в вихре дыма, в котором плясали красные, желтые и лиловые искры.
   Ворский не произнес ни слова. Его соратники тоже остолбенело молчали. В конце концов один из них пролепетал:
   — Это старый трухлявый дуб, уже сожженный молнией.
   И хотя пожар почти сразу погас, перед глазами у них все еще стояло фантастическое зрелище: охваченный пламенем старый дуб, изрыгающий огонь и разноцветный дым.
   — Здесь выход, ведущий к Божьему Камню, — сурово проговорил Ворский. — Как я и обещал, судьба заговорила, и заставил ее заговорить я, который прежде был ее слугой, а отныне стал хозяином.
   Взяв в руки фонарь, он подошел к дубу. Все трое были чрезвычайно удивлены, когда увидели, что на дереве нет никаких следов пожара, а сухие листья, скопившиеся между несколькими нижними ветвями, даже не опалены.
   — Еще одно чудо, — заметил Ворский. — Все происходящее — недоступное пониманию чудо.
   — Что мы теперь будем делать? — осведомился Конрад.
   — Проникнем в открывшийся перед нами вход. Принеси лестницу, Конрад, и пошарь рукой в этой куче листьев. В дереве есть дупло, и мы увидим…
   — Дупло или не дупло, — возразил Отто, — но есть и корни, а лезть между корнями я не согласен.
   — Еще раз говорю: увидим. Отгреби листья, Конрад, подними их.
   — Не буду, — кратко ответил Конрад.
   — Как — не будешь? Почему?
   — А вы помните Магеннока? Помните, что после того, как он вздумал прикоснуться к Божьему Камню, ему потом пришлось отрубить себе руку?
   — Да ведь Божий Камень вовсе не здесь! — попробовал поднять его на смех Ворский.
   — Откуда вам знать? Магеннок все время твердил о воротах в ад. Разве не это он имел в виду?
   Ворский пожал плечами.
   — Ты тоже боишься, Отто?
   Отто не ответил. Ворский тоже не спешил рисковать и поэтому проговорил:
   — Впрочем, спешить нам ни к чему. Дождемся рассвета. Срубим дерево и тогда увидим, с чем мы имеем дело и как нам быть.
   На том и порешили. Но поскольку чудесное знамение могло быть замечено и другими, сообщники, не желая позволить себя опередить, решили обосноваться прямо перед деревом, в сени огромной плиты Дольмена Фей.
   — Отто, — приказал Ворский, — ступай в Монастырь и принеси чего-нибудь выпить, захвати топор, веревки и что там еще нужно.
   Начался проливной дождь. Сообщники забрались под дольмен и решили по очереди дежурить: один бодрствует, остальные спят.
   Ночь прошла без происшествий. Гроза разразилась не на шутку. С моря долетал рев волн. Потом буря понемногу стихла. На рассвете сообщники принялись за дуб и с помощью топора и веревки свалили его на землю.
   Осмотрев пень, они обнаружили среди гнилых щепок нечто вроде лаза в песке и камнях, скопившихся между корней.
   Расчистив его киркой, они увидели полузасыпанные ступени, спускавшиеся куда-то вниз, в темноту. Когда принесли фонарь, под ними открылась пещера.
   Ворский рискнул спуститься первым, остальные осторожно последовали за ним.
   Первые ступени лестницы были вырезаны в земле и укреплены камнями, дальше же шли ступени, вырубленные прямо в скале. Пещера, в которую они попали, не представляла собой ничего особенного и служила, по-видимому, чем-то вроде прихожей. Она примыкала к некоему подобию склепа с круглым сводом, стены которого были сложены из крупных камней всухую, без связующего раствора.
   Вокруг, словно незавершенные статуи, стояли двенадцать невысоких менгиров, увенчанных черепами лошадей. Ворский дотронулся до одного из этих черепов, и тот свалился в пыль.
   — Более двадцати веков никто не входил в этот склеп, — заявил он. — Мы первыми ступаем на эту землю, первыми смотрим на сохранившиеся здесь следы прошлого.
   И, опять ударившись в пафос, он добавил:
   — Это — усыпальница великого вождя. Таких хоронили вместе с любимыми лошадьми и оружием. Смотрите, вот топоры, кремневый нож… Кроме того, я вижу следы похоронных обрядов — вот куча древесного угля, а здесь — обугленные кости.
   От волнения голос его пресекся. Он прошептал:
   — Я первый проник сюда. Меня здесь ждут. Уснувший мир пробуждается при моем появлении.
   Конрад перебил:
   — Тут есть другой ход, он куда-то ведет; вдалеке виден свет.
   По узкому коридору они пробрались во второй зал, а через него — в третий.
   Все три склепа как три капли воды походили один на другой. Та же каменная кладка, те же стоящие вертикально камни, те же лошадиные черепа.
   — Три гробницы великих вождей, — подытожил Ворский. — Очевидно, за ними должна быть усыпальница короля. При жизни они были его соратниками и после смерти продолжали стеречь его покой. Король, наверное, в следующем склепе.
   Войти туда Ворский никак не мог решиться, и не из страха, а из-за чрезмерного возбуждения и чувства непомерного тщеславия, которое его распирало.
   — Скоро я все узнаю, — разглагольствовал он. — Ворский дошел до цели, ему осталось лишь протянуть руку, чтобы получить царское вознаграждение за свои труды и битвы. Божий Камень здесь. На протяжении многих веков люди пытались похитить у этого острова его секрет, но это не удалось никому. Явился Ворский, и Божий Камень — его. Пусть же он предстанет передо мной и наградит меня обещанным могуществом. Меж ним и Ворским — ничего… Ничего, кроме моей воли. И я ее изъявляю! Из мрака появился пророк. Вот он. Если в этом царстве мертвых есть призрак, которому поручено отвести меня к волшебному камню и возложить мне на чело золотую корону, пусть он явится! Ворский здесь!
   С этими словами он вошел.
   Четвертый зал оказался куда просторнее других и был увенчан куполом, несколько приплюснутым сверху. Посреди плоской части купола находилось круглое отверстие, нечто вроде узкой трубы, сквозь которую падал сноп приглушенного света, образовывавший на полу четкий круг.
   Центр этого круга занимал сложенный из камней постамент. На нем, словно в выставочном зале, лежал металлический жезл.
   В остальном зал не отличался от предыдущих, в нем были и менгиры с лошадиными черепами, и остатки жертвоприношений.
   Ворский не сводил взгляда с металлического жезла. Странное дело: он блестел, словно на нем не было ни пылинки. Ворский протянул к нему руку.
   — Нет-нет, — поспешно проговорил Конрад.
   — Почему это?
   — А может, именно к нему Магеннок притронулся и сжег себе руку.
   — Глупости.
   — И все же…
   — Я не боюсь ничего! — воскликнул Ворский и схватил жезл.
   Это был свинцовый скипетр, сделанный довольно грубо, однако не без потуг на некоторое изящество. Ручку жезла украшала вырезанная в свинце змея. Ее непропорционально большая голова ощетинилась серебряными гвоздиками и маленькими зеленоватыми прозрачными камешками, напоминавшими изумруды.
   — Неужели Божий Камень? — прошептал Ворский.
   С почтительным страхом он принялся вертеть в руках жезл, разглядывая его со всех сторон, и вскоре обнаружил, что головка змеи чуть шатается. Он принялся ее раскачивать, пытался повернуть влево или вправо, и наконец что-то щелкнуло и она отделилась от жезла.
   Внутри жезл оказался полым. А в отверстии лежал камень — небольшой, красноватый, с желтыми, похожими на золотые, прожилками.
   — Это он! Он! — воскликнул потрясенный Ворский.
   — Не прикасайтесь к нему! — испуганно предупредил Конрад.
   — То, что обожгло Магеннока, Ворского не обожжет, — степенно ответил тот.
   Хвастливым жестом, переполненный гордостью и счастьем, он схватил таинственный камень и изо всех сил сжал его в ладони.
   — Пусть он обожжет меня, я согласен! Пусть въестся в мою плоть, я буду только счастлив!
   Вдруг Конрад подал какой-то знак и приложил палец к губам.
   — В чем дело? — осведомился Ворский. — Ты что-то услышал?
   — Да, — подтвердил Конрад.
   — Я тоже, — добавил Отто.
   Действительно, где-то неподалеку раздавался ровный, ритмичный звук, который то повышался, то понижался, напоминая какую-то странную мелодию.
   — Но это ж совсем рядом! — процедил Ворский. — Похоже, что даже в этом зале.
   Как они вскоре убедились, звук и в самом деле раздавался где-то в зале и, вне всякого сомнения, больше всего походил на храп.
   Конрад, первым высказавший это предположение, первым и рассмеялся. Но Ворский признался:
   — Ей-Богу, я уже начинаю думать, что ты прав. И впрямь кто-то храпит. Неужели тут кто-то есть?
   — Звук идет оттуда, из того вот темного угла, — определил Отто.
   Свет в зале доходил только до менгиров. Позади них в стене было несколько темных углублений. Ворский направил в одно из них свет фонаря и тут же изумленно воскликнул:
   — Там… там кто-то есть! Смотрите!
   Сообщники приблизились. На куче щебня, возвышавшейся у стены, спал человек — седобородый старик с длинными, тоже седыми волосами. Кожу его лица и рук прорезывали тысячи морщин. Вокруг глаз синели круги. На вид ему было не менее ста лет. Латаный-перелатаный льняной хитон укрывал его с головы до ног. С шеи на грудь свисали четки из священных шариков морских ежей, которым галлы дали прозвище «змеиных яиц». Рядом с ним лежал красивый топорик из жадеита, покрытый неразборчивыми письменами. Далее лежали в ряд острые куски кремня, большие плоские кольца, две зеленые яшмовые подвески и два ожерелья из голубой перегородчатой эмали.
   Как ни в чем не бывало старик продолжал храпеть.
   Ворский прошептал:
   — Чудеса продолжаются. Это жрец… как те, что были когда-то во времена друидов.
   — Ну и что? — осведомился Отто.
   — А то, что он ждет меня.
   Конрад высказал довольно жестокое предложение:
   — Я проломил бы ему голову топором, да и вся недолга.
   Но Ворский разгневался:
   — Если тронешь хоть волосок у него на голове, считай, что ты покойник.
   — Но ведь…
   — Что ты хочешь сказать?
   — А вдруг это враг? Вдруг это тот, за кем мы гонялись вчера вечером? Вспомните: на том тоже была белая накидка.
   — Болван! Неужели ты думаешь, что в своем возрасте он смог бы так бегать?
   Ворский наклонился, нежно взял старика за руку и проговорил:
   — Просыпайтесь. Это я.
   Никакого ответа. Старик продолжал спать.
   Ворский повторил попытку.
   Старик повернулся на своем каменном ложе, что-то пробормотал и уснул опять.
   Начиная проявлять нетерпение, Ворский возобновил свои попытки, но уже энергичнее и в повышенных тонах:
   — Эй, вы, послушайте! Не можем же мы торчать тут до бесконечности! Вставайте!
   С этими словами он сильно потряс старика. Тот раздраженно оттолкнул надоедливую руку, вновь на несколько секунд погрузился в сон, потом устало повернулся и злобно бросил: