Леблан Морис. Остров тридцати гробов

   Изо всех сил Вероника старалась прогнать образ сына, как привыкла уже прогонять воспоминания о Ворском. Однако два эти образа смешивались друг с другом, кружили вокруг нее, плясали перед закрытыми глазами, словно светлые пятна, которые во мраке наших упрямо сомкнутых глаз проплывают взад и вперед, раздваиваются и вновь соединяются. Перед мысленным взором Вероники все время вставало одно и то же лицо — жестокое, насмешливое и мерзко кривляющееся.
   Она не испытывала горя матери, оплакивающей сына. Ее сын умер четырнадцать лет назад, а тот, который только что воскрес, тот, на кого она готова была излить всю свою материнскую нежность, почти сразу стал ей чужим, даже хуже того: он стал сыном Ворского! Как же она могла испытывать горе?
   Но насколько глубоко было ранено все ее существо! Потрясение, испытанное ею, было подобно тем катаклизмам, что переворачивают вверх дном мирную землю. Что за адский спектакль! Что за безумная и ужасная картина! Что за удар судьбы — страшный и в то же время иронический! Ее сын убивает ее отца в тот самый миг, когда после стольких лет разлуки и скорби она уже готова была обнять их обоих и зажить с ними в мире и нежности! Ее сын — убийца! Ее сын сеет вокруг себя смерть! Ее сын наводит на людей беспощадное оружие и убивает — с легким сердцем и даже испытывая при этом порочную радость!
   Мотивы, которыми можно было все это объяснить, ее не интересовали. Почему ее сын так поступил? Почему его учитель, Стефан Мару, безусловно сообщник, а может быть, и подстрекатель, сбежал, прежде чем случилась драма? Вероника даже не пыталась ответить себе на эти вопросы. Она думала лишь об ужасной сцене насилия и смерти. И спрашивала себя, не является ли смерть единственным для нее выходом, единственной развязкой.
   — Госпожа Вероника, — прошептала бретонка.
   — Что? Что случилось? — воскликнула молодая женщина, выходя из оцепенения.
   — Вы ничего не слышите?
   — А что?
   — Внизу звонят. Должно быть, принесли ваши чемоданы.
   Вероника вскочила.
   — Но что я им скажу? Как это все объяснить? Если станут обвинять мальчика…
   — Ни слова, прошу вас. Предоставьте разговаривать мне.
   — Но вы слабы, моя бедная Онорина.
   — Ничего, так будет лучше.
   Вероника спустилась вниз и, попав в обширную прихожую, выложенную черными и белыми плитками, отодвинула засов массивной двери.
   За нею и в самом деле стоял один из матросов.
   — Я стучался в кухонную дверь, — сказал он. — Мари Легоф, наверно, куда-то вышла. А госпожа Онорина дома?
   — Она наверху и хотела бы с вами поговорить.
   Несколько оробев при виде столь бледной и серьезной молодой женщины, матрос молча пошел за ней.
   Онорина уже поджидала их на втором этаже, стоя в открытой двери.
   — А, это ты, Коррежу? Слушай меня внимательно, но только не болтать, ладно?
   — Что случилось, госпожа Онорина? Вы никак ранены? В чем дело?
   Онорина вышла из дверного проема и ровным голосом проговорила, указывая на покрытые белыми простынями трупы:
   — Господин Антуан и Мари Легоф. Убиты.
   Лицо мужчины перекосилось, и он воскликнул:
   — Убиты? Да как же это? Кто их убил?
   — Не знаю, мы пришли, когда уже все было кончено.
   — А… А как же маленький Франсуа? И господин Стефан?
   — Исчезли. Вероятно, тоже убиты.
   — А… а… Магеннок?
   — Магеннок? Чего это ты вдруг о нем вспомнил, а, Коррежу?
   — Потому что… потому что, если Магеннок жив, тогда другое дело. Магеннок любил повторять, что первым будет он. А уж он-то просто так ничего не говорил. Он всегда на три туаза под землю видел.
   Секунду подумав, Онорина сказала:
   — Магеннока тоже убили.
   На этот раз Коррежу явно потерял присутствие духа: на лице его появился безумный ужас, какой Вероника уже не раз замечала у Онорины. Он осенил себя крестом и тихо прошептал:
   — Стало быть… стало быть, вот оно как, госпожа Онорина? Магеннок ведь знал, что такое случится. Однажды он плыл со мной в лодке и сказал: «Это не за горами. Нужно отсюда уезжать».
   И, не долго думая, матрос повернулся и поспешил вниз по лестнице.
   — Погоди, Коррежу, — приказала Онорина.
   — Нужно уезжать, так сказал Магеннок. Всем нужно уезжать.
   — Погоди, — повторила Онорина.
   Матрос в нерешительности остановился, и она продолжала:
   — Я согласна, нужно уезжать. И завтра к вечеру мы уедем. Но прежде следует заняться господином Антуаном и Мари Легоф. Сейчас ты пошлешь сюда сестер Аршиньа — пусть пободрствуют эту ночь над мертвыми. Женщины они противные, но зато им это не впервой. Пусть явятся две из трех. Я заплачу каждой вдвое против обычного.
   — А потом, госпожа Онорина?
   — Вместе со стариками ты займешься гробами, а под утро мы похороним погибших в освященной земле, на церковном кладбище.
   — А потом, госпожа Онорина?
   — Потом ты свободен, и другие тоже. Можете собирать пожитки и отправляться на все четыре стороны.
   — А как же вы, госпожа Онорина?
   — У меня есть лодка. Ладно, довольно болтать. Ну что, договорились?
   — Договорились. Нужно ведь провести здесь еще всего одну ночь. Думаю, за ночь тут ничего нового не случится?
   — Да нет, нет. Ступай, Коррежу, и поторапливайся. Главное, не говори другим, что Магеннок мертв. Иначе их здесь будет не удержать.
   — Обещаю, госпожа Онорина.
   С этими словами матрос убежал.
   Через час появились сестры Аршиньа — две высохшие костлявые старухи, похожие на колдуний, в чепцах с засаленными бархатными лентами. Онорина перешла к себе в комнату, расположенную на том же этаже, в конце левого крыла.
   Бодрствование над покойниками началось.
 
   Эту ночь Вероника провела частью подле отца, частью у изголовья Онорины, состояние которой ухудшилось. В конце концов Вероника уснула. Разбудила ее бретонка, которая вдруг заговорила в одном из тех приступов горячки, когда сознание затемнено еще не полностью:
   — Франсуа, наверно, спрятался… и господин Стефан тоже… Магеннок показал им на острове много всяких укромных уголков. Так что их никто не увидит и ничего не узнают.
   — Вы в этом уверены?
   — Уверена… Значит, так. Завтра, когда все покинут Сарек и мы останемся вдвоем, я дам в раковину условный сигнал, и Франсуа придет сюда.
   Вероника возмутилась:
   — Но я не желаю его видеть! Он меня ужасает! Будь он проклят, так же как и его отец! Вы только подумайте: он убил моего отца прямо у меня на глазах! Убил Мари Легоф, хотел убить и вас! Нет, я ненавижу это чудовище, он мне отвратителен!
   Бретонка привычным жестом пожала Веронике руку и прошептала:
   — Не осуждайте его, он не понимал, что делал.
   — Что вы такое говорите? Не понимал? Но я же видела его глаза — глаза Ворского!
   — Он не понимал… он обезумел…
   — Обезумел? Да о чем вы?
   — Да, госпожа Вероника. Я знаю мальчика. Он сама доброта. Он мог сделать все это лишь в припадке безумия… и господин Стефан тоже. Теперь они, наверно, рыдают от отчаяния.
   — Но это невозможно… Не могу поверить…
   — Не можете поверить, потому как не знаете, что тут происходит… и что вот-вот произойдет. Если бы вы знали… Ах, тут такое, такое…
   Голос Онорины замер. Она замолчала, продолжая лежать с открытыми глазами и беззвучно шевелить губами.
   До рассвета больше ничего не произошло. Около пяти утра Вероника услышала стук молотков, и почти тут же дверь распахнулась, и в ее комнату влетели весьма взволнованные сестры Аршиньа.
   Оказалось, они узнали правду: Коррежу, чтобы хоть немного взбодриться, выпил лишку и проговорился.
   — Магеннок мертв! — вопили они. — Магеннок мертв, а вы ничего не сказали! Мы уезжаем. Давайте наши деньги, да поскорее.
   Едва Онорина с ними расплатилась, как сестры бросились прочь со всех ног, и часом позже остальные женщины, уведомленные ими, собрались вместе, таща за собою работавших до этого мужей. Все твердили одно и то же:
   — Нужно уезжать! Нужно собираться, потом будет поздно. Все поместятся в две лодки.
   Онорине пришлось употребить все свое влияние, чтобы удержать их. Вероника дала всем денег. Похороны все же состоялись, правда, прошли они в большой спешке. Неподалеку находилась старая церковь, поддерживавшаяся заботами г-на д'Эржемона, где священник из Пон-л'Аббе раз в месяц приезжал служить мессу. Рядом с нею находилось древнее кладбище сарекских аббатов. Там и предали земле тела погибших; старик, в обычное время исполнявший обязанности ризничего, пробормотал слова благословения.
   Казалось, все вокруг немного рехнулись. Слова и жесты людей сделались резкими и порывистыми. Все были одержимы лишь мыслью об отъезде и не обращали ни малейшего внимания на Веронику, тихонько плакавшую и молившуюся поодаль.
   К восьми часам все было кончено. Мужчины и женщины бросились на противоположный берег острова. Вероника, которой казалось, что она живет в каком-то кошмарном мире, где события следуют одно за другим вопреки всякой логике и никак между собой не связаны, вернулась к Онорине: бретонка была так слаба, что не смогла присутствовать на похоронах своего хозяина.
   — Мне уже лучше, — сказала она. — Мы уедем сегодня или завтра и обязательно вместе с Франсуа. — И, заметив возмущение Вероники, добавила: — Да, вместе с Франсуа и господином Стефаном. И как можно скорее. Я тоже хочу уехать и забрать вас с собою, вместе с Франсуа. На этом острове появилась смерть, она уже хозяйничает здесь. Надо отдать ей Сарек. Уезжать следует всем.
   Спорить с нею Вероника не хотела. Около девяти снова послышались чьи-то торопливые шаги. Это явился из деревни Коррежу. Едва переступив порог, он воскликнул:
   — Они украли вашу лодку, госпожа Онорина! Лодка пропала!
   — Не может быть! — усомнилась бретонка.
   Задыхаясь, матрос заговорил:
   — Пропала! Сегодня утром я кое о чем догадался. Но выпил лишку, это точно, и о лодке не подумал. Но другие тоже видели — швартов перерезан. Это случилось ночью. Они убежали, и след простыл.
   Женщины переглянулись: им пришла в голову одна и та же мысль. Франсуа и Стефан Мару сбежали.
   Онорина процедила сквозь зубы:
   — Да, так и есть. Он умел управлять лодкой.
   Вероника испытала известное облегчение, узнав, что мальчик уехал и она его больше не увидит. Однако объятая страхом Онорина воскликнула:
   — Но… но как же нам быть?
   — Надо немедленно уезжать, госпожа Онорина. Лодки готовы, пожитки собраны. К одиннадцати в деревне никого не останется.
   — Онорина не может ехать, — вмешалась Вероника.
   — Могу, могу. Мне уже лучше, — объявила бретонка.
   — Вздор. Подождем день-два. Приезжайте за нами послезавтра, Коррежу.
   Она подтолкнула матроса к двери, хотя у него и в мыслях не было уходить.
   — Ладно, послезавтра я вернусь. К тому же за один раз всего не увезешь. Да и потом надо будет как-нибудь сюда приехать, посмотреть, как и что. Выздоравливайте, госпожа Онорина.
   С этими словами матрос вышел.
   — Коррежу! Коррежу!
   Приподнявшись с постели, Онорина в отчаянье звала матроса.
   — Нет, нет, не уходи, Коррежу! Подожди, ты должен отнести меня в свою лодку.
   Бретонка прислушалась и, поскольку Коррежу не возвращался, попыталась встать.
   — Мне страшно… Я не хочу оставаться одна…
   Вероника попробовала ее удержать:
   — Но вы же не одна, Онорина. Я вас не брошу.
   После отчаянной борьбы Онорина, силой уложенная в кровать, принялась беспомощно бормотать:
   — Я боюсь… Мне страшно… Этот остров проклят. Оставаться здесь — значит искушать Господа. Смерть Магеннока — это предупреждение. Я боюсь…
   Она бредила, однако какой-то уголок ее сознания оставался ясным, поэтому вполне осмысленные и четкие слова смешивались у нее с бессвязными, в которых проявлялась ее суеверная душа бретонки.
   Вцепившись Веронике в плечо, Онорина лепетала:
   — Говорю вам… Остров проклят… Однажды Магеннок мне так и сказал: «Сарек — это одни из ворот ада, которые сейчас заперты. Но когда они откроются, беды налетят на остров словно буря».
   Вняв уговорам Вероники, бретонка наконец немного успокоилась и уже более ровным, поминутно затихающим голосом продолжала:
   — Он любил этот остров, впрочем, как и все мы. Говорил о нем какие-то непонятные вещи: «Ворота эти — в обе стороны, Онорина, они открываются и в рай». Да, жить на острове было неплохо. Мы его любили. Магеннок заставлял остров дарить ему цветы. Громадные цветы, раза в три выше обычных, и гораздо красивее.
   Медленно тянулись минуты. Комната помещалась в самом конце крыла, окна которого выходили на обе стороны острова, прямо на возвышавшиеся над морем скалы.
   Вероника сидела, устремив взор на белые валы, гонимые усилившимся ветром. Солнце вставало в таком густом тумане, что побережья Бретани не было видно. Но на востоке, за полосой пены, продырявленной черными остриями скал, тянулась пустынная равнина океана.
   Погружаясь в сон, бретонка бормотала:
   — Говорят, будто ворота — это камень и будто попал он сюда издалека, из чужих краев… Божий Камень… А еще говорят, будто он драгоценный, сделан пополам из золота и серебра. Божий Камень. Камень, дарующий смерть или жизнь. Магеннок его видел… Он отворил ворота и просунул в них руку… И его рука… его рука обратилась во прах.
   Вероника чувствовала себя подавленной. Ум ее мало-помалу наполнялся страхом, словно сочащейся из-под земли водою. Ужасные события, испуганной свидетельницей которых она была уже несколько дней, казалось, предваряли события еще более грозные, и Вероника ждала их словно приближающийся ураган, способный все смести с земли своим головокружительным вихрем.
   Она ждала этих событий. Она была уверена, что они не преминут произойти, что их обязательно вызовет могущественная роковая сила, которая наступала на нее со всевозрастающей мощью.
 
   — Вы видите лодки? — осведомилась Онорина.
   — Отсюда их не увидеть, — возразила Вероника.
   — Почему же? Они пойдут именно этим путем, потому что тяжело нагружены, а у мыса есть более широкий проход.
   И действительно, через несколько секунд Вероника увидела, как из-за мыса показался нос первой лодки.
   Она была очень широкой и низко сидела в воде, на загромождавших ее ящиках и тюках расположились женщины и дети. Четверо мужчин изо всех сил налегали на весла.
   — Это лодка Коррежу, — заметила Онорина, которая, полуодетая, выскочила из постели. — А вот и другая, смотрите!
   Из проливчика между скалами выплыла вторая, тоже тяжело нагруженная, лодка. Там гребли трое мужчин и женщина.
   Обе лодки находились слишком далеко, метрах в семистах-восьмистах, чтобы можно было различить лица людей. Ни малейшего звука не доносилось с этих неповоротливых, груженных нищетою суденышек, которые убегали от смерти.
   — Боже мой! Боже мой! — вздохнула Онорина. — Только бы им выбраться из ада!
   — Чего вы боитесь, Онорина? Им же ничто не угрожает.
   — Угрожает, пока они не покинули остров.
   — Но ведь они же не на острове.
   — Все, что вокруг острова, еще остров. Именно там их и подстерегают гробы.
   — Но ведь море довольно тихое.
   — Не в море дело. Враг — не море.
   — Тогда что же?
   — Ах, не знаю я, не знаю.
   Лодки двигались в сторону северной оконечности острова. Перед ними были два прохода, которые бретонка называла именами двух скал — Скала Дьявола и Клык Сарека.
   Почти тут же они увидели, что Коррежу выбрал проход мимо Скалы Дьявола.
   — Пройдут, — заметила бретонка. — Еще чуть-чуть. Каких-то сто метров, и они спасены.
   Казалось, женщина вот-вот засмеется.
   — Все козни дьявола пойдут прахом, госпожа Вероника. Я уверена, что мы с вами спасемся, да и остальные тоже.
   Вероника молчала. Подавленность ее усилилась, и женщина относила ее лишь на счет смутных предчувствий, бороться с которыми бесполезно. Она мысленно наметила линию, за которой опасности уже не было, но Коррежу эту линию еще не пересек.
   Онорину трясло как в лихорадке. Она не переставая бормотала:
   — Мне страшно… Страшно…
   — Да полно вам, — выпрямляясь, откликнулась Вероника. — Это же нелепо. Откуда может прийти опасность?
   — Ах! — воскликнула вдруг бретонка. — Что там? Что это может значить?
   — Где? В чем дело?
   Женщины прилипли к окну, глядя во все глаза. Рядом с Клыком Сарека они заметили какое-то движение. Через секунду они узнали моторку, на которой плыли накануне и которая, по словам Коррежу, исчезла.
   — Франсуа! Франсуа! — ошеломленно вскричала Онорина. — Франсуа и господин Стефан!
   Вероника разглядела мальчика. Он стоял на носу и делал какие-то знаки людям, сидевшим в обеих лодках. Мужчины в них отвечали ему взмахами весел, женщины отчаянно жестикулировали. Несмотря на возражения Вероники, Онорина распахнула створки окна, и сквозь треск мотора они услышали голоса, однако слов разобрать не могли.
   — Что все это значит? — повторила бретонка. — Франсуа и господин Стефан… Почему они не вышли на берег?
   — Быть может, боятся, что их заметят и станут расспрашивать? — предположила Вероника.
   — Да нет, их все знают, особенно Франсуа, который часто ездил со мной вместе. К тому же в лодке есть документы. Нет, они ждали там, за скалой.
   — Но если они прятались, то почему же показались теперь?
   — Вот-вот, этого-то я и не понимаю. Странно… Интересно, что подумали Коррежу и остальные?
   Обе лодки, шедшие в кильватер, почти остановились. Их пассажиры повернулись к моторке, которая быстро к ним приближалась и замедлила движение, поравнявшись со второй из лодок. Затем она продолжала плыть параллельно обеим лодкам, метрах в пятнадцати — двадцати от них.
   — Не понимаю… Не понимаю… — бормотала бретонка.
   Двигатель на моторке заглох, и она по инерции продолжала медленное движение от одной лодки к другой.
   Внезапно женщины увидели, как Франсуа наклонился, потом выпрямился и замахнулся правой рукой, словно собираясь что-то бросить.
   Его движения повторил и Стефан Мару.
   Далее страшные события стали разворачиваться стремительно.
   — Боже! — воскликнула Вероника.
   Она на секунду отвела взгляд, но сразу же вновь подняла голову и стала с ужасом наблюдать за кошмарной сценой.
   Франсуа и Стефан Мару одновременно бросили что-то в лодки с людьми — один с носа моторки, другой — с кормы.
   И сразу же в лодках полыхнуло пламя и повалил густой дым.
   До женщин долетели звуки взрывов. Несколько секунд они из-за дыма не могли разобрать, что происходит. Затем налетел ветер, дым рассеялся, и Вероника с бретонкой увидели, что лодки быстро погружаются в воду, а люди прыгают за борт.
   Сцена — адская сцена! — длилась недолго. Какая-то женщина неподвижно стояла в тонущей лодке с ребенком на руках, вокруг нее валялись тела оглушенных взрывом, двое мужчин, обезумев, дрались. Через несколько мгновений все они скрылись в пучине вместе с лодками.
   Два-три водоворота, несколько черных точек, плавающих на поверхности, — и все.
   Онемев от ужаса, Онорина и Вероника молчали. Происшедшее превзошло самые страшные их опасения.
   Наконец Онорина, поднеся руку к голове, глухо проговорила с выражением, запомнившимся Веронике надолго:
   — Голова разламывается… Ах, несчастные жители Сарека! Я с ними дружила… с детства… а теперь больше их не увижу. Море никогда не отдает Сареку мертвецов. Оно их бережет… У него и гробы для них готовы… тысячи гробов… Ах, голова моя разламывается… Я схожу с ума… так же… как Франсуа… мой бедный Франсуа!
   Вероника не отвечала. Лицо ее было мертвенно-бледным. Скрюченными пальцами она вцепилась в подоконник и смотрела вниз, как смотрят в бездну, собираясь в нее броситься. Что теперь сделает ее сын? Кинется спасать людей, чьи отчаянные хрипы он слышит? Конечно, человек может впасть в безумие, но при виде иных зрелищ приступы проходят.
   Моторка немного подалась назад, чтобы не попасть в водоворот. Франсуа и Стефан, чьи красный и белый береты были хорошо различимы, стояли все так же — один на носу, другой на корме, держа в руках… На столь далеком расстоянии женщинам было плохо видно, что именно держали они в руках. Что-то вроде длинных палок.
   — Наверное, шесты, чтобы спасать людей, — прошептала Вероника.
   — Или ружья, — возразила Онорина.
   На поверхности воды все еще виднелись черные точки. Их было девять — девять человек, которым удалось спастись; время от времени кто-нибудь из них взмахивал рукой, слышались крики о помощи.
   Несколько человек поспешно плыли прочь от моторки, однако четверо двигались в ее сторону, и двое из них были уже совсем близко.
   Внезапно Франсуа и Стефан сделали одинаковые движения — как стрелки, прикладывающие винтовки к плечу.
   Сверкнули две вспышки, но грохот выстрелов слился в один.
   Головы двоих, плывших первыми, скрылись под водой.
   — Ах чудовища! — в изнеможении упав на колени, пролепетала Вероника.
   Онорина стояла рядом и надсадно кричала:
   — Франсуа! Франсуа!
   Голос ее был слишком слаб, к тому же его относило ветром. Но бретонка не унималась:
   — Франсуа! Стефан!
   Она бросилась через комнату в прихожую, словно искала что-то, затем вернулась к окну и снова закричала:
   — Франсуа! Франсуа! Послушай!..
   Наконец ей удалось отыскать раковину, которою она пользовалась как рогом. Однако, поднеся ее ко рту, бретонка смогла извлечь из нее лишь несколько слабых, неясных звуков.
   — Проклятье! — отбросив раковину, пробормотала она. — У меня нет больше сил. Франсуа! Франсуа!
   На Онорину страшно было смотреть: волосы растрепаны, на лице испарина. Вероника принялась ее умолять:
   — Онорина, прошу вас…
   — Да вы только посмотрите на них!
   Лодка внизу продолжала скользить вперед, стрелки стояли на своих местах с оружием, готовым для нового преступления.
   Некоторые из оставшихся в живых плыли изо всех сил, пытаясь спастись, двое остались позади.
   Их тут же взяли на мушку, и две головы скрылись под водой.
   — Да вы только посмотрите на них! — хрипела бретонка. — Это же охота! А эти люди — дичь! Ах, бедные, бедные!
   Раздался еще один выстрел. Еще одна черная точка скрылась из виду.
   Вероника была вне себя от отчаяния. Она принялась трясти решетку на подоконнике, словно прутья клетки, в которую ее посадили.
   — Ворский! Ворский! — стонала она, охваченная воспоминаниями о муже. — Это сын Ворского!
   Вдруг она почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за горло, и прямо перед собой увидела искаженное лицо Онорины.
   — Это твой сын, твой, — бормотала бретонка. — Будь ты проклята! Ты родила чудовище и будешь за это наказана!
   В припадке безудержного веселья она захохотала, топая ногами по полу.
   — Крест! Вот именно, крест! Ты взойдешь на крест! В руки тебе вонзятся гвозди! Вот это будет кара! Гвозди в руки!
   Бретонка сошла с ума.
   Вероника высвободилась и попыталась силою уложить ее в постель, но охваченная злобной яростью Онорина оттолкнула ее так, что та чуть не упала, и в мгновение ока вспрыгнула на подоконник.
   Стоя в оконном проеме и простирая к морю руки, она снова закричала:
   — Франсуа! Франсуа!
   Поскольку дом стоял на склоне, окно с этой стороны находилось ближе к земле. Бретонка спрыгнула на дорожку, перебежала ее и, продравшись сквозь росшие вдоль нее деревья, бросилась к скалам, отвесно спускавшимся к морю.
   На секунду остановившись, она трижды выкрикнула имя выращенного ею мальчика и бросилась в пропасть головою вниз.
   Охота на море подошла к концу.
   Одна за другой головы пловцов скрылись в пучине. Избиение завершилось.
   Лодка с Франсуа и Стефаном на борту устремилась к побережью Бретани, к пляжам Бег-Мейля и Конкарно.
   Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве.

5. ЧЕТЫРЕ ЖЕНЩИНЫ НА ЧЕТЫРЕХ КРЕСТАХ

 
   Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве. Вплоть до минуты, когда солнце скрылось за горизонтом среди нависших над морем туч, она неподвижно просидела у окна, в бессилье обхватив голову руками и опершись о подоконник.
   Случившееся вновь и вновь проходило перед нею в глубинах ее сознания, словно живые картины. Она пыталась их не видеть, но порою они вставали у нее в мозгу настолько отчетливо, что ей казалось, будто она опять переживает эти душераздирающие минуты.
   Вероника так и не пыталась отыскать объяснение всему произошедшему, не пробовала строить предположения, которые могли бы прояснить ужасную трагедию. Она решила, что Франсуа и Стефан Мару сошли с ума, так как ничем другим объяснить их действия не могла. И, полагая убийц сумасшедшими, она даже не пыталась приписать им какие-либо осмысленные намерения или планы.
   К тому же безумие Онорины побудило Веронику считать, что все эти события вызваны неким умственным расстройством, жертвами которого стали все жители Сарека. Она и сама чувствовала, что в какие-то мгновения рассудок у нее слабеет, мысли растворяются в тумане и вокруг появляются некие невидимые призраки.
   Наконец Вероника забылась сном, но он был настолько тревожен, она чувствовала себя в нем настолько несчастной, что даже разрыдалась. Однако сквозь сон ей показалось, что она слышит какой-то легкий шум, который ее оцепенелый рассудок оценил как враждебный. Приближался враг. Вероника открыла глаза.
   В трех шагах от нее сидел странный зверек: он был весь покрыт шерстью цвета кофе с молоком, а передние лапки скрестил, словно человек руки.