Страница:
По пути слева им попались еще два ответвления, оба совершенно темные. Остров, видимо, был пронизан подземными ходами, и с холодком в сердце Вероника подумала, что направляется к тому месту под Черными Песками, где, по словам сестер Аршиньа, находилось логово неприятеля.
Дело-в-шляпе семенил вперед и только время от времени оборачивался.
Вероника шепотом проговорила:
— Да иду я, мой милый, иду. Не сомневайся, я не боюсь — ведь ты ведешь меня к другу, который нашел здесь убежище. Но почему он не выйдет сам? Почему ты ведешь меня, а не его?
Ход везде имел одинаковую ширину, ровно обтесанные стены, сводчатый потолок и сухой гранитный пол, хорошо вентилировавшийся через отверстия в стенах. На стенах — никаких отметок, ничего, только кое-где торчали черные куски кремня.
— Здесь? — спросила Вероника у пса, который вдруг остановился.
В этом месте туннель заканчивался чем-то вроде комнаты, слабо освещавшейся через узкое окошко.
Дело-в-шляпе, казалось, раздумывал. Он насторожил уши и прислушивался, опершись передними лапами о дальнюю стену комнаты.
Вероника обратила внимание, что эта стена не вырублена из гранита, а сложена из разной величины камней, скрепленных цементом. Сделано это было гораздо позже, чем сам туннель. Просто кто-то перегородил подземный ход, по-видимому тянувшийся и дальше.
Вероника повторила:
— Здесь, да?
Но продолжать она не стала, так как услышала слабый звук человеческого голоса.
Она подошла к стене и тут же вздрогнула. Голос стал громче. Звуки сделались более отчетливыми. За стеной пел ребенок, и Веронике удалось различить слова:
— Та песня… Песня…
Это была та самая песенка, которую Онорина напевала в Бег-Мейле. Кто же мог петь ее сейчас? Какой-то ребенок, оставшийся на острове? Приятель Франсуа?
А голосок продолжал:
И верно: примерно в том месте, где он сидел, послышался тихий шорох осторожно передвигаемых камней. Дело-в-шляпе что есть силы завилял хвостом и, если можно так выразиться, залаял про себя: умное животное понимало, что шуметь здесь нельзя. Внезапно у него над головой кто-то вытащил один камень из стены, и на этом месте образовалась довольно большая дыра.
Дело-в-шляпе одним прыжком вскочил в нее и, помогая себе задними лапами, протиснулся внутрь.
— А, вот и господин Дело-в-шляпе, — произнес детский голос. — Как ваши дела, господин Дело-в-шляпе? Почему вы вчера не навестили своего хозяина? Были очень заняты? Прогуливались с Онориной? Ах, старина, ты бы все мне рассказал, если б умел говорить. Но, главное, интересно…
Дрожа с головы до ног, Вероника опустилась у стены на колени. Неужели до нее доносился голос сына? Неужели Франсуа вернулся на остров и теперь прячется? Она попыталась заглянуть в дыру, но напрасно. Стена была толстой, к тому же лаз, в который она смотрела, оказался изогнутым. Но до чего четко доносилось до нее каждое слово, каждая интонация!
— Интересно, — повторил ребенок, — почему Онорина не пришла и не освободила меня? Почему ты ее сюда не привел? А ведь это ты меня отыскал… А дед, должно быть, беспокоится, что меня нет? Вот уж приключение так приключение! Но ты еще не изменил своего мнения, а, старина? Дело в шляпе, верно? Дела идут все лучше и лучше.
Вероника ничего не понимала. Ее сын — а она не сомневалась, что это он, — говорил так, будто не знал, что произошло. Забыл он все, что ли? Неужели его память не сохранила ни крупицы из того, что он совершил в приступе безумия?
«Да, в приступе безумия, — упрямо повторила про себя Вероника. — Да, тогда он был не в своем уме. Онорина не ошиблась: он был не в своем уме… А теперь рассудок вернулся к нему. Ах, Франсуа, Франсуа!»
Вероника, напряженная, как струна, с трепещущим сердцем вслушивалась в слова, которые могли принести ей столько радости или отчаяния.
Над нею мог спуститься еще более гнетущий, чем прежде, мрак, а могла взойти заря, осияв бесконечную ночь, в которую она была погружена вот уже пятнадцать лет.
— Ну конечно, — продолжал мальчик, — дело в шляпе, я с тобой согласен. Только знаешь, я был бы страшно рад, если бы ты мог доказать это мне по-настоящему. С одной стороны, никаких вестей ни от деда, ни от Онорины, несмотря на то, что я с твоей помощью давал им знать о себе, с другой — никаких вестей от Стефана, и это-то тревожит меня больше всего. Где он? Где его заперли? Не умирает ли он с голоду? Ну-ка, Дело-в-шляпе, отвечай: куда ты позавчера унес печенье?.. Да что с тобой? Почему у тебя такой озабоченный вид? Чего ты туда смотришь? Хочешь уйти? Нет? Тогда в чем же дело?
Мальчик замолк. Прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил опять, но уже тише:
— Ты кого-то с собой привел? Там, за стеной, кто-то есть?
Пес глухо залаял. Затем последовало долгое молчание: должно быть, Франсуа прислушивался.
Волнение Вероники стало столь сильным, что ей почудилось, что Франсуа слышит, как бьется ее сердце.
Наконец мальчик шепнул:
— Это ты, Онорина?
Помолчав немного, он зашептал снова:
— Да, это ты, я знаю… Я слышу, как ты дышишь… Но почему ты не отвечаешь?
Больше сдерживаться Вероника не могла. Положение для нее чуть-чуть прояснилось, когда она узнала, что Стефана, так же как и Франсуа, враги держат взаперти, неприятные подозрения тут же улетучились. Да и могла ли она не ответить на зов этого голоса? Ее сын обращается к ней. Ее сын!
Запинаясь, Вероника пролепетала:
— Франсуа… Франсуа…
— О, кто-то ответил, — проговорил мальчик. — Я так и знал. Это ты, Онорина?
— Нет, Франсуа, — отозвалась Вероника.
— А кто же?
— Это подруга Онорины.
— Я вас знаю?
— Нет, но я — ваш друг.
Франсуа помолчал. Боялся?
— А почему Онорина не пришла вместе с вами?
Этого вопроса Вероника не ждала, но сразу же сообразила, что если пришедшие ей на ум догадки верны, то говорить мальчику правду еще рано.
Поэтому она заявила:
— Онорина вернулась из поездки, потом снова уехала.
— Уехала меня искать?
— Ну да, ну да, — поспешно согласилась Вероника. — Она решила, что вас увезли с Сарека силой и вашего учителя тоже.
— А что же дед?
— И он уехал, а следом за ним — все жители острова.
— А, это из-за гробов и крестов?
— Вот именно. Они решили, что ваше исчезновение означает начало катастрофы, и страх согнал их с места.
— А вы, сударыня?
— Я знакома с Онориной уже давно. Я приехала вместе с нею из Парижа, чтобы отдохнуть на Сареке. У меня нет причин уезжать отсюда. Все эти суеверия меня не пугают.
Мальчик снова умолк. Должно быть, заметил, что она отвечала не слишком правдоподобно и подробно, и насторожился. Через несколько секунд он чистосердечно признался:
— Послушайте, сударыня, я вам кое-что скажу. Меня уже десять дней держат в этом подземелье. Несколько первых дней я никого не видел и не слышал. Но начиная с позавчерашнего дня каждое утро в двери отворяется маленькое окошечко и женская рука передает мне воду и еду. Женская рука… Ну и я…
— Ну и вы задались вопросом: не я ли эта женщина?
— Да, я обязан задать себе этот вопрос.
— Вы узнаете руку этой женщины?
— Разумеется, она тощая, сухая и желтая.
— А вот моя рука, — проговорила Вероника. Она решила попытаться просунуть ее в лаз, которым воспользовался Дело-в-шляпе.
Женщина засучила рукав, и ее обнаженная рука легко прошла через отверстие.
— Нет, — в тот же миг ответил Франсуа, — это не та рука, что я видел.
И еле слышно добавил:
— Какая она красивая!
Внезапно Вероника почувствовала, что мальчик схватил ее ладонь, и услышала крик:
— Не может быть! Не может быть!
Он повернул ладонь Вероники и разогнул пальцы, чтобы получше ее рассмотреть. Затем прошептал:
— Шрам… Он здесь… Весь белый…
Веронику охватило сильное беспокойство. Она вспомнила о дневнике Стефана Мару и о записанных там подробностях, которые Франсуа явно читал. Одной из них и был этот шрам, сохранившийся от старого, довольно глубокого пореза.
Она почувствовала, как губы мальчика прижались к ее руке — сперва нежно, потом поцелуй стал горячим, на руку хлынули слезы, и он пролепетал:
— Мама… Мамочка… Милая моя мамочка!
7. ФРАНСУА И СТЕФАН
Долго мать и сын стояли на коленях у разделявшей их стены, но при этом были так близки, словно каждый смотрел другому в растерянные глаза, осыпал родное лицо поцелуями.
Они говорили одновременно, невпопад задавая вопросы и так же невпопад отвечая. Они опьянели от радости. Их жизни сошлись и словно слились одна с другой. Никакая сила в мире не могла теперь разъединить их, разорвать узы нежности и доверия, которыми спаяны мать и сын.
— Да, милый Дело-в-шляпе, — говорил Франсуа, — теперь можешь служить. Мы плачем, и ты устанешь первым, потому что слезы наши никак не могут иссякнуть, правда, мама?
Страшные сцены, совсем недавно поразившие Веронику, теперь начисто вылетели у нее из головы. Ее сын — преступник, зверски убивающий людей, — нет, она не могла с этим согласиться. Ее уже не устраивало его внезапное безумие в качестве оправдания. Так или иначе все должно разъясниться, и она даже не спешила узнать, как именно. Все ее мысли занимал сын. Он был здесь. Она видела его сквозь стену. Их сердца бились рядом. Он не погиб и оказался мальчиком мягким, любящим, милым и чистым — таким, каким она видела его в своем воображении.
— Сынок, сынок, — снова и снова повторяла Вероника, не в силах насытиться этим чудным словом. — Неужели это и впрямь ты, сынок? Я считала, что ты мертв, тысячу раз мертв, мертвее самого мертвого. А ты жив! Ты здесь, я могу до тебя дотронуться! О, Боже, неужели это возможно? У меня есть сын… Он жив…
С такою же пылкостью мальчик отвечал:
— Мама, мамочка. Я так долго ждал тебя! Я знал, что ты жива, ведь так грустно, когда у тебя нет мамы. Так грустно видеть, как уходят годы, а ты все ждешь и ждешь.
Целый час говорили они о том, что произошло, о прошлом и о настоящем, о множестве самых разных предметов, которые казались им необычайно важными, но о которых они тут же забывали, чтобы снова спрашивать, чтобы попытаться получше узнать друг друга, проникнуть в тайны жизни друг друга и поглубже заглянуть в родную душу.
Первым из них, кто решил сделать разговор более связным, был Франсуа.
— Послушай, мама, нам нужно столько друг другу сказать, что за сегодня мы все равно не успеем, для этого понадобится много дней. Давай-ка поговорим сейчас о самом важном, и коротко, потому что времени у нас, кажется, немного.
— Почему это? — забеспокоилась Вероника. — Я вовсе не собираюсь с тобой расставаться.
— Чтобы не расставаться, мама, нужно прежде соединиться. А для этого нам нужно преодолеть множество препятствий, не только эту стену. К тому же за мной усердно следят, и в любую минуту я буду вынужден попросить тебя удалиться — всякий раз, заслышав чьи-то шаги, я выгоняю отсюда даже собаку.
— Кто же за тобой следит?
— Те, кто набросился на Стефана и меня в тот день, когда мы обнаружили вход в эти пещеры, которые лежат под плоскогорьем, под Черными Песками.
— Ты их видел?
— Нет, это произошло в темноте.
— Но кто они? Кто наши враги?
— Не знаю.
— Уж не думаешь ли ты…
— Что это друиды? — со смехом подхватил мальчик. — Древние люди, о которых рассказывается в легендах? Нет, конечно. Духи? Тем более нет. Это были самые настоящие современные люди, отнюдь не бестелесные.
— Значит, они живут здесь?
— Возможно.
— И вы захватили их врасплох?
— Нет, как раз наоборот. Похоже, это они нас подстерегали. Мы спустились по каменной лестнице и прошли по очень длинному коридору, по сторонам которого было штук восемьдесят пещер или, вернее, темниц. Все двери в них были открыты, другой стороной они, наверное, выходят в море. А на обратном пути, когда мы в темноте поднимались по лестнице, нас вдруг схватили, скрутили веревками и завязали нам глаза и рот. На это хватило минуты. Я догадался, что нас отнесли в самый конец длинного коридора. Когда мне удалось освободиться от пут и повязки на лице, я увидел, что нахожусь в одной из этих темниц, вероятно самой последней. Я здесь уже десять дней.
— Бедняжка, как ты страдал!
— Ничуть, мама, во всяком случае, не от голода. В одном углу здесь лежала целая куча съестного, в другом — солома, на которую я мог прилечь. Я стал тихо и мирно ждать.
— Кого?
— Ты не будешь смеяться, мама?
— Над чем, дорогой?
— Над тем, что я собираюсь тебе рассказать.
— Ну как ты мог подумать!
— В общем, я ждал одного человека, который слышал связанные с Сареком истории и обещал деду, что приедет сюда.
— Да кто же это, миленький?
Мальчик нерешительно ответил:
— Нет, ты все же будешь надо мной смеяться, мама. Потом скажу. Все равно он не приехал, хотя на какой-то миг я в это поверил. Представляешь? Мне как раз удалось вынуть из стены два камня и проделать таким образом эту дыру, о которой мои тюремщики, очевидно, не знают, и тут я услышал шум, как будто кто-то скребется…
— Это оказался Дело-в-шляпе?
— Это оказался господин Дело-в-шляпе, который прибежал другим путем. Сама понимаешь, как я был ему рад. Только меня удивило, что потом он никого сюда не привел — ни Онорину, ни деда. У меня не было карандаша и бумаги, поэтому написать им я не мог, но могли же они пойти следом за собакой.
— Не могли, — возразила Вероника, — так как думали, что тебя увезли с Сарека. К тому же дед твой уехал.
— Вот именно. А почему они так решили? Ведь дед недавно нашел один документ и знал, где мы; он-то и сказал нам, где может быть вход в подземелье. Он тебе ничего об этом не говорил?
Счастливая Вероника слушала рассказ сына. Раз его похитили и держат взаперти, значит, это не он то мерзкое чудовище, которое убило г-на д'Эржемона, Мари Легоф, Онорину, Коррежу и их товарищей. Правда, которую она уже смутно угадывала, становилась яснее, и хотя на ней было еще множество покровов, главная ее часть была уже видна. Франсуа ни в чем не виновен. Просто кто-то похитил его одежду и выдал себя за него, а кто-то другой сыграл роль Стефана. Какое ей дело до всего остального — до неправдоподобия, противоречий, доказательств и фактов! Вероника о них и не думала. В счет шла лишь невиновность ее любимого сына.
Поэтому ей не хотелось открывать ему ничего, что могло бы его опечалить и омрачить его радость. Она ответила:
— Нет, твоего деда я не видела. Онорина хотела подготовить его перед моим приходом, но события стали разворачиваться так стремительно…
— И ты осталась на острове одна, мамочка? Значит, ты все же надеялась меня отыскать?
— Да, — секунду поколебавшись, произнесла Вероника.
— Ты была одна, но с тобой оказался и Дело-в-шляпе?
— Да. В первые дни я не обращала на него внимания и только сегодня утром решила пойти за ним следом.
— А где начинается коридор, по которому вы пришли сюда?
— Выход из этого подземелья спрятан между двумя камнями, неподалеку от сада Магеннока.
— Как! Значит, оба острова соединяются между собой?
— Да, коридор проходит в скале под мостом.
— Вот странно! До этого не додумались ни я, ни Стефан, ни кто другой, только замечательный Дело-в-шляпе сумел найти своего хозяина.
Мальчик вдруг замолк, затем шепнул:
— Слышишь?
Через несколько секунд он заговорил снова:
— Нет, это не они. Но все равно нам нужно спешить.
— Что я должна сделать?
— Это несложно, мама. Когда я проделывал эту дыру, то увидел, что ее можно значительно расширить, если удастся вынуть несколько соседних камней. Но они держатся прочно, поэтому мне нужен какой-нибудь инструмент.
— Хорошо, я схожу…
— Вот-вот, мама, возвращайся в Монастырь. Слева от дома есть подвал, где Магеннок устроил что-то вроде мастерской и держит там садовые инструменты. Среди них есть кирка с короткой ручкой. Принеси мне ее к вечеру. Этой ночью я буду работать, а завтра утром смогу тебя обнять.
— Ах, если бы это было правдой!
— Уверяю тебя, так и будет. Нам останется лишь освободить Стефана.
— Твоего учителя? Ты знаешь, где он заперт?
— Более или менее. Дед нам объяснил, что это подземелье состоит из двух этажей, один над другим, а последняя келья каждого этажа переделана в тюремную камеру. Я занимаю одну из них. Значит, Стефан должен занимать другую, подо мной. Беспокоит меня одно…
— Что же тебя беспокоит?
— Видишь ли, по мнению деда, когда-то эти две камеры использовались как застенки для казней, «пыточные клети», по его выражению.
— Да что ты говоришь! Какой ужас!
— Не пугайся, мама. Ты же видишь, никто и не думает меня пытать. Но на всякий случай, не зная, что они собираются делать со Стефаном, я через Дело-в-шляпе послал ему еду. Уж он-то должен был найти туда лазейку.
— Нет, — возразила Вероника, — Дело-в-шляпе тебя не понял.
— Откуда ты знаешь, мама?
— Он решил, что ты посылаешь еду в комнату Стефана Мару, и сложил все у него под кроватью.
— Но как же тогда Стефан? — с тревогой воскликнул мальчик и тут же добавил: — Вот видишь, мама, нужно торопиться, если мы хотим спасти Стефана и спастись сами.
— Чего ты опасаешься?
— Ничего, если мы будем действовать быстро.
— Но все же…
— Ничего, уверяю тебя. Я уверен, мы преодолеем все преграды.
— А вдруг появится что-нибудь еще, опасности, которых мы не можем предвидеть?
— Тогда, — рассмеявшись, ответил Франсуа, — здесь появится тот, кто должен был сюда прийти, и защитит нас.
— Вот видишь, дорогой, ты сам признаешь, что помощь нам необходима.
— Да нет же, мама, просто я хочу тебя уверить, что ничего страшного не случится. Неужели ты считаешь, что сын, который наконец-то нашел свою мать, потеряет ее снова? Разве это возможно? В подлинной жизни такое может случиться, но мы-то с тобой живем сейчас в настоящем романе, а в романах все всегда как-то устраивается. Спроси у Дела-в-шляпе. Не правда ли, дружок, мы одержим победу и снова будем вместе и счастливы? Ты со мной согласен, Дело-в-шляпе? Тогда ступай, старина, проводи маму. А я заделаю пока дыру на случай, если сюда кто-то придет. Главное, не пытайся сюда проникнуть, если дыра будет закрыта, ладно, Дело-в-шляпе? Это опасно. Иди, мама, и, когда пойдешь обратно, постарайся не шуметь.
Путешествие оказалось недолгим. Вероника сразу нашла кирку. Через сорок минут женщина уже была на месте и ухитрилась просунуть инструмент в камеру к сыну.
— Пока никого не было, — сообщил Франсуа, — но они вот-вот могут прийти, так что будет лучше, если ты скроешься. У меня тут работы, по-видимому, на целую ночь; к тому же мне, наверное, придется ее прерывать, если придут с обходом. Короче, жду тебя завтра к семи часам. Да, я тут подумал насчет Стефана. Недавно я слышал внизу шум — это подтверждает мою мысль, что он где-то подо мной. Отверстие, через которое в мою камеру попадает свет, слишком узкое, мне в него не пролезть. Скажи, там, где ты сейчас находишься, есть достаточно широкое окно?
— Нет, но его можно расширить, вынув несколько камней.
— Чудесно. В мастерской Магеннока есть бамбуковая лестница с железными крючьями на конце, завтра утром ты принесешь ее сюда, она легкая. Захвати также какой-нибудь еды и одеяла, их можно оставить в кустах у входа в подземелье.
— Зачем это, родной мой?
— Увидишь. У меня есть план. Прощай, мама, отдохни хорошенько и наберись сил. День нам предстоит тяжелый.
Вероника воспользовалась советом сына. На следующее утро, преисполненная надежды, она снова проделала путь до застенка. Дело-в-шляпе решил на этот раз проявить независимость и ее не сопровождал.
— Тише, мама, — шепнул Франсуа еле-еле, так что Вероника едва его услышала. — За мною наблюдают, мне кажется даже, что кто-то прохаживается по коридору. Впрочем, работу я свою почти закончил, камни скоро можно будет вынуть. Часа через два все будет готово. Ты принесла лестницу?
— Да.
— Тогда попробуй расширить окно, так мы сэкономим время. Я в самом деле боюсь за Стефана… Главное, не шуми.
Вероника отошла от стены.
Окно находилось всего в метре от пола, а камни в проеме, как она и предполагала, держались лишь за счет собственного веса и взаимного расположения. Она расширила отверстие, которое оказалось достаточным для того, чтобы свободно просунуть в него принесенную ею лестницу и зацепить ее крюками за подоконник.
Внизу, метрах в тридцати-сорока, шумело море — белое от пены, охраняемое сотнями сарекских рифов. Однако подножия утеса Вероника не увидела: прямо под окном был небольшой гранитный выступ, на котором, как оказалось, стояла лестница — вместо того чтобы висеть вертикально.
«Это поможет Франсуа», — подумала Вероника.
Тем не менее предприятие казалось ей весьма опасным, и она заколебалась: может, будет лучше, если на риск пойдет она, а не сын. К тому же Франсуа мог и ошибиться, и камера Стефана была вовсе не здесь, а если и здесь, то проникнуть в нее снаружи не представлялось возможным. В таком случае они лишь потеряют много времени, а мальчик без нужды будет подвергать себя опасности.
В этот миг Вероника почувствовала такую потребность в самопожертвовании, такое желание выразить свою нежность к сыну в немедленном действии, что не раздумывая приняла решение: так люди без колебаний принимают на себя долг, который нельзя не выполнить. Ничто не могло ее остановить: ни лестница, слишком сильно загнутые крюки которой не прилегали всей плоскостью к подоконнику, ни вид бездны, от которой у нее сразу закружилась голова. Нужно было действовать. И Вероника принялась за дело.
Подколов юбку, она влезла на подоконник, встала на колени и нащупала ногою ступеньку. Дрожь сотрясала все ее тело. Сердце в груди стучало вовсю, словно колокол. Тем не менее она с безрассудной отвагой вцепилась в боковины лестницы и начала спускаться.
Спуск оказался недолгим. В лестнице было двадцать ступенек, Вероника это знала. Она принялась их считать. На двадцатой она взглянула налево и с несказанной радостью прошептала:
— О, Франсуа! Милый мой мальчик!
Примерно в метре от себя Вероника увидела впадину, углубление, напоминавшее вход в пещеру, выдолбленную в скале.
Она позвала:
— Стефан! Стефан!
Однако голос ее прозвучал столь тихо, что, даже если Стефан Мару и был там, услышать ее он не мог.
Вероника помедлила, но ноги под ней уже начали подгибаться, у нее не осталось больше сил ни подняться наверх, ни продолжать висеть на лестнице. Пользуясь неровностями скалы, она, рискуя сорваться, переставила немного лестницу и, каким-то чудом — она это понимала — ухватившись за выступающий из скалы кусок кремня, поставила ногу в пещеру. Затем, собрав все силы, она сделала отчаянный рывок, позволивший ей сохранить равновесие, и оказалась в пещере.
Обретя под ногами твердую почву, Вероника сразу увидела лежавшего на соломе связанного человека.
Пещера была тесной, неглубокой, особенно в верхней своей части, пол ее имел небольшой наклон, отчего издали вход в нее должен был походить на простую неровность в скале. Край пещеры никак не был огражден. Свет беспрепятственно проникал внутрь.
Вероника подошла к лежащему. Человек не шевелился. Он спал.
Женщина наклонилась над ним, и, хотя и не узнала его, все же ей показалось, будто из покрытого туманом прошлого, в котором постепенно растворяются образы детства, выплывает какое-то воспоминание. Этого человека она не знала, но его мягкие, правильные, несколько женственные черты лица, широкий бледный лоб напомнили Веронике прелестное личико одной ее подруги по монастырю, умершей еще перед войной.
Ловкими движениями она развязала веревку, которой были обмотаны кисти спящего.
Не просыпаясь, мужчина потянулся, словно был уже готов к этой привычной операции, отнюдь не обязательно вырывавшей его из объятий сна. Видимо, его время от времени развязывали, чтобы он мог поесть, причем делали это ночью, так как он вдруг пробормотал:
— Уже?.. Но я не голоден. Еще светло.
Судя по всему, последнее наблюдение его удивило. Он приоткрыл глаза и тут же сел, разглядывая — явно впервые при свете дня — стоявшую перед ним женщину.
Особого удивления узник не выказывал, находясь, по-видимому, еще во власти сна. Решив, скорее всего, что он жертва галлюцинаций, он вполголоса пробормотал:
— Вероника… Вероника…
Немного смущаясь под взглядом Стефана, Вероника продолжала освобождать его от пут, и, ощутив на своих руках и ногах прикосновения пальцев молодой женщины, он вдруг осознал, насколько невероятно ее появление, и вскричал изменившимся голосом:
— Вы? Вы? Неужто это возможно? Ну скажите хоть слово, одно слово… Неужто это и в самом деле вы?
Затем, словно про себя, повторил:
— Это она… Она самая… Здесь…
Внезапно придя в волнение, Стефан продолжал:
— Вы! А ночью… в те ночи… это не вы сюда приходили? Это была другая, да? Враг? Ах, простите, что я спрашиваю вас об этом. Я не могу понять… Как вы сюда попали?
— Вот отсюда, — указывая на море, ответила Вероника.
Дело-в-шляпе семенил вперед и только время от времени оборачивался.
Вероника шепотом проговорила:
— Да иду я, мой милый, иду. Не сомневайся, я не боюсь — ведь ты ведешь меня к другу, который нашел здесь убежище. Но почему он не выйдет сам? Почему ты ведешь меня, а не его?
Ход везде имел одинаковую ширину, ровно обтесанные стены, сводчатый потолок и сухой гранитный пол, хорошо вентилировавшийся через отверстия в стенах. На стенах — никаких отметок, ничего, только кое-где торчали черные куски кремня.
— Здесь? — спросила Вероника у пса, который вдруг остановился.
В этом месте туннель заканчивался чем-то вроде комнаты, слабо освещавшейся через узкое окошко.
Дело-в-шляпе, казалось, раздумывал. Он насторожил уши и прислушивался, опершись передними лапами о дальнюю стену комнаты.
Вероника обратила внимание, что эта стена не вырублена из гранита, а сложена из разной величины камней, скрепленных цементом. Сделано это было гораздо позже, чем сам туннель. Просто кто-то перегородил подземный ход, по-видимому тянувшийся и дальше.
Вероника повторила:
— Здесь, да?
Но продолжать она не стала, так как услышала слабый звук человеческого голоса.
Она подошла к стене и тут же вздрогнула. Голос стал громче. Звуки сделались более отчетливыми. За стеной пел ребенок, и Веронике удалось различить слова:
Вероника прошептала:
Мама девочку качала,
Ей тихонько напевала:
«Ты не плачь, моя родная,
Огорчится Всеблагая…»
— Та песня… Песня…
Это была та самая песенка, которую Онорина напевала в Бег-Мейле. Кто же мог петь ее сейчас? Какой-то ребенок, оставшийся на острове? Приятель Франсуа?
А голосок продолжал:
Пение стихло, и на несколько минут воцарилось молчание. Дело-в-шляпе прислушивался все внимательнее, словно знал, что скоро должно что-то произойти.
«Ей нужней всего на свете,
Чтобы радовались дети.
Помолись же, ангел мой,
Приснодеве Всеблагой».
И верно: примерно в том месте, где он сидел, послышался тихий шорох осторожно передвигаемых камней. Дело-в-шляпе что есть силы завилял хвостом и, если можно так выразиться, залаял про себя: умное животное понимало, что шуметь здесь нельзя. Внезапно у него над головой кто-то вытащил один камень из стены, и на этом месте образовалась довольно большая дыра.
Дело-в-шляпе одним прыжком вскочил в нее и, помогая себе задними лапами, протиснулся внутрь.
— А, вот и господин Дело-в-шляпе, — произнес детский голос. — Как ваши дела, господин Дело-в-шляпе? Почему вы вчера не навестили своего хозяина? Были очень заняты? Прогуливались с Онориной? Ах, старина, ты бы все мне рассказал, если б умел говорить. Но, главное, интересно…
Дрожа с головы до ног, Вероника опустилась у стены на колени. Неужели до нее доносился голос сына? Неужели Франсуа вернулся на остров и теперь прячется? Она попыталась заглянуть в дыру, но напрасно. Стена была толстой, к тому же лаз, в который она смотрела, оказался изогнутым. Но до чего четко доносилось до нее каждое слово, каждая интонация!
— Интересно, — повторил ребенок, — почему Онорина не пришла и не освободила меня? Почему ты ее сюда не привел? А ведь это ты меня отыскал… А дед, должно быть, беспокоится, что меня нет? Вот уж приключение так приключение! Но ты еще не изменил своего мнения, а, старина? Дело в шляпе, верно? Дела идут все лучше и лучше.
Вероника ничего не понимала. Ее сын — а она не сомневалась, что это он, — говорил так, будто не знал, что произошло. Забыл он все, что ли? Неужели его память не сохранила ни крупицы из того, что он совершил в приступе безумия?
«Да, в приступе безумия, — упрямо повторила про себя Вероника. — Да, тогда он был не в своем уме. Онорина не ошиблась: он был не в своем уме… А теперь рассудок вернулся к нему. Ах, Франсуа, Франсуа!»
Вероника, напряженная, как струна, с трепещущим сердцем вслушивалась в слова, которые могли принести ей столько радости или отчаяния.
Над нею мог спуститься еще более гнетущий, чем прежде, мрак, а могла взойти заря, осияв бесконечную ночь, в которую она была погружена вот уже пятнадцать лет.
— Ну конечно, — продолжал мальчик, — дело в шляпе, я с тобой согласен. Только знаешь, я был бы страшно рад, если бы ты мог доказать это мне по-настоящему. С одной стороны, никаких вестей ни от деда, ни от Онорины, несмотря на то, что я с твоей помощью давал им знать о себе, с другой — никаких вестей от Стефана, и это-то тревожит меня больше всего. Где он? Где его заперли? Не умирает ли он с голоду? Ну-ка, Дело-в-шляпе, отвечай: куда ты позавчера унес печенье?.. Да что с тобой? Почему у тебя такой озабоченный вид? Чего ты туда смотришь? Хочешь уйти? Нет? Тогда в чем же дело?
Мальчик замолк. Прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил опять, но уже тише:
— Ты кого-то с собой привел? Там, за стеной, кто-то есть?
Пес глухо залаял. Затем последовало долгое молчание: должно быть, Франсуа прислушивался.
Волнение Вероники стало столь сильным, что ей почудилось, что Франсуа слышит, как бьется ее сердце.
Наконец мальчик шепнул:
— Это ты, Онорина?
Помолчав немного, он зашептал снова:
— Да, это ты, я знаю… Я слышу, как ты дышишь… Но почему ты не отвечаешь?
Больше сдерживаться Вероника не могла. Положение для нее чуть-чуть прояснилось, когда она узнала, что Стефана, так же как и Франсуа, враги держат взаперти, неприятные подозрения тут же улетучились. Да и могла ли она не ответить на зов этого голоса? Ее сын обращается к ней. Ее сын!
Запинаясь, Вероника пролепетала:
— Франсуа… Франсуа…
— О, кто-то ответил, — проговорил мальчик. — Я так и знал. Это ты, Онорина?
— Нет, Франсуа, — отозвалась Вероника.
— А кто же?
— Это подруга Онорины.
— Я вас знаю?
— Нет, но я — ваш друг.
Франсуа помолчал. Боялся?
— А почему Онорина не пришла вместе с вами?
Этого вопроса Вероника не ждала, но сразу же сообразила, что если пришедшие ей на ум догадки верны, то говорить мальчику правду еще рано.
Поэтому она заявила:
— Онорина вернулась из поездки, потом снова уехала.
— Уехала меня искать?
— Ну да, ну да, — поспешно согласилась Вероника. — Она решила, что вас увезли с Сарека силой и вашего учителя тоже.
— А что же дед?
— И он уехал, а следом за ним — все жители острова.
— А, это из-за гробов и крестов?
— Вот именно. Они решили, что ваше исчезновение означает начало катастрофы, и страх согнал их с места.
— А вы, сударыня?
— Я знакома с Онориной уже давно. Я приехала вместе с нею из Парижа, чтобы отдохнуть на Сареке. У меня нет причин уезжать отсюда. Все эти суеверия меня не пугают.
Мальчик снова умолк. Должно быть, заметил, что она отвечала не слишком правдоподобно и подробно, и насторожился. Через несколько секунд он чистосердечно признался:
— Послушайте, сударыня, я вам кое-что скажу. Меня уже десять дней держат в этом подземелье. Несколько первых дней я никого не видел и не слышал. Но начиная с позавчерашнего дня каждое утро в двери отворяется маленькое окошечко и женская рука передает мне воду и еду. Женская рука… Ну и я…
— Ну и вы задались вопросом: не я ли эта женщина?
— Да, я обязан задать себе этот вопрос.
— Вы узнаете руку этой женщины?
— Разумеется, она тощая, сухая и желтая.
— А вот моя рука, — проговорила Вероника. Она решила попытаться просунуть ее в лаз, которым воспользовался Дело-в-шляпе.
Женщина засучила рукав, и ее обнаженная рука легко прошла через отверстие.
— Нет, — в тот же миг ответил Франсуа, — это не та рука, что я видел.
И еле слышно добавил:
— Какая она красивая!
Внезапно Вероника почувствовала, что мальчик схватил ее ладонь, и услышала крик:
— Не может быть! Не может быть!
Он повернул ладонь Вероники и разогнул пальцы, чтобы получше ее рассмотреть. Затем прошептал:
— Шрам… Он здесь… Весь белый…
Веронику охватило сильное беспокойство. Она вспомнила о дневнике Стефана Мару и о записанных там подробностях, которые Франсуа явно читал. Одной из них и был этот шрам, сохранившийся от старого, довольно глубокого пореза.
Она почувствовала, как губы мальчика прижались к ее руке — сперва нежно, потом поцелуй стал горячим, на руку хлынули слезы, и он пролепетал:
— Мама… Мамочка… Милая моя мамочка!
7. ФРАНСУА И СТЕФАН
Долго мать и сын стояли на коленях у разделявшей их стены, но при этом были так близки, словно каждый смотрел другому в растерянные глаза, осыпал родное лицо поцелуями.
Они говорили одновременно, невпопад задавая вопросы и так же невпопад отвечая. Они опьянели от радости. Их жизни сошлись и словно слились одна с другой. Никакая сила в мире не могла теперь разъединить их, разорвать узы нежности и доверия, которыми спаяны мать и сын.
— Да, милый Дело-в-шляпе, — говорил Франсуа, — теперь можешь служить. Мы плачем, и ты устанешь первым, потому что слезы наши никак не могут иссякнуть, правда, мама?
Страшные сцены, совсем недавно поразившие Веронику, теперь начисто вылетели у нее из головы. Ее сын — преступник, зверски убивающий людей, — нет, она не могла с этим согласиться. Ее уже не устраивало его внезапное безумие в качестве оправдания. Так или иначе все должно разъясниться, и она даже не спешила узнать, как именно. Все ее мысли занимал сын. Он был здесь. Она видела его сквозь стену. Их сердца бились рядом. Он не погиб и оказался мальчиком мягким, любящим, милым и чистым — таким, каким она видела его в своем воображении.
— Сынок, сынок, — снова и снова повторяла Вероника, не в силах насытиться этим чудным словом. — Неужели это и впрямь ты, сынок? Я считала, что ты мертв, тысячу раз мертв, мертвее самого мертвого. А ты жив! Ты здесь, я могу до тебя дотронуться! О, Боже, неужели это возможно? У меня есть сын… Он жив…
С такою же пылкостью мальчик отвечал:
— Мама, мамочка. Я так долго ждал тебя! Я знал, что ты жива, ведь так грустно, когда у тебя нет мамы. Так грустно видеть, как уходят годы, а ты все ждешь и ждешь.
Целый час говорили они о том, что произошло, о прошлом и о настоящем, о множестве самых разных предметов, которые казались им необычайно важными, но о которых они тут же забывали, чтобы снова спрашивать, чтобы попытаться получше узнать друг друга, проникнуть в тайны жизни друг друга и поглубже заглянуть в родную душу.
Первым из них, кто решил сделать разговор более связным, был Франсуа.
— Послушай, мама, нам нужно столько друг другу сказать, что за сегодня мы все равно не успеем, для этого понадобится много дней. Давай-ка поговорим сейчас о самом важном, и коротко, потому что времени у нас, кажется, немного.
— Почему это? — забеспокоилась Вероника. — Я вовсе не собираюсь с тобой расставаться.
— Чтобы не расставаться, мама, нужно прежде соединиться. А для этого нам нужно преодолеть множество препятствий, не только эту стену. К тому же за мной усердно следят, и в любую минуту я буду вынужден попросить тебя удалиться — всякий раз, заслышав чьи-то шаги, я выгоняю отсюда даже собаку.
— Кто же за тобой следит?
— Те, кто набросился на Стефана и меня в тот день, когда мы обнаружили вход в эти пещеры, которые лежат под плоскогорьем, под Черными Песками.
— Ты их видел?
— Нет, это произошло в темноте.
— Но кто они? Кто наши враги?
— Не знаю.
— Уж не думаешь ли ты…
— Что это друиды? — со смехом подхватил мальчик. — Древние люди, о которых рассказывается в легендах? Нет, конечно. Духи? Тем более нет. Это были самые настоящие современные люди, отнюдь не бестелесные.
— Значит, они живут здесь?
— Возможно.
— И вы захватили их врасплох?
— Нет, как раз наоборот. Похоже, это они нас подстерегали. Мы спустились по каменной лестнице и прошли по очень длинному коридору, по сторонам которого было штук восемьдесят пещер или, вернее, темниц. Все двери в них были открыты, другой стороной они, наверное, выходят в море. А на обратном пути, когда мы в темноте поднимались по лестнице, нас вдруг схватили, скрутили веревками и завязали нам глаза и рот. На это хватило минуты. Я догадался, что нас отнесли в самый конец длинного коридора. Когда мне удалось освободиться от пут и повязки на лице, я увидел, что нахожусь в одной из этих темниц, вероятно самой последней. Я здесь уже десять дней.
— Бедняжка, как ты страдал!
— Ничуть, мама, во всяком случае, не от голода. В одном углу здесь лежала целая куча съестного, в другом — солома, на которую я мог прилечь. Я стал тихо и мирно ждать.
— Кого?
— Ты не будешь смеяться, мама?
— Над чем, дорогой?
— Над тем, что я собираюсь тебе рассказать.
— Ну как ты мог подумать!
— В общем, я ждал одного человека, который слышал связанные с Сареком истории и обещал деду, что приедет сюда.
— Да кто же это, миленький?
Мальчик нерешительно ответил:
— Нет, ты все же будешь надо мной смеяться, мама. Потом скажу. Все равно он не приехал, хотя на какой-то миг я в это поверил. Представляешь? Мне как раз удалось вынуть из стены два камня и проделать таким образом эту дыру, о которой мои тюремщики, очевидно, не знают, и тут я услышал шум, как будто кто-то скребется…
— Это оказался Дело-в-шляпе?
— Это оказался господин Дело-в-шляпе, который прибежал другим путем. Сама понимаешь, как я был ему рад. Только меня удивило, что потом он никого сюда не привел — ни Онорину, ни деда. У меня не было карандаша и бумаги, поэтому написать им я не мог, но могли же они пойти следом за собакой.
— Не могли, — возразила Вероника, — так как думали, что тебя увезли с Сарека. К тому же дед твой уехал.
— Вот именно. А почему они так решили? Ведь дед недавно нашел один документ и знал, где мы; он-то и сказал нам, где может быть вход в подземелье. Он тебе ничего об этом не говорил?
Счастливая Вероника слушала рассказ сына. Раз его похитили и держат взаперти, значит, это не он то мерзкое чудовище, которое убило г-на д'Эржемона, Мари Легоф, Онорину, Коррежу и их товарищей. Правда, которую она уже смутно угадывала, становилась яснее, и хотя на ней было еще множество покровов, главная ее часть была уже видна. Франсуа ни в чем не виновен. Просто кто-то похитил его одежду и выдал себя за него, а кто-то другой сыграл роль Стефана. Какое ей дело до всего остального — до неправдоподобия, противоречий, доказательств и фактов! Вероника о них и не думала. В счет шла лишь невиновность ее любимого сына.
Поэтому ей не хотелось открывать ему ничего, что могло бы его опечалить и омрачить его радость. Она ответила:
— Нет, твоего деда я не видела. Онорина хотела подготовить его перед моим приходом, но события стали разворачиваться так стремительно…
— И ты осталась на острове одна, мамочка? Значит, ты все же надеялась меня отыскать?
— Да, — секунду поколебавшись, произнесла Вероника.
— Ты была одна, но с тобой оказался и Дело-в-шляпе?
— Да. В первые дни я не обращала на него внимания и только сегодня утром решила пойти за ним следом.
— А где начинается коридор, по которому вы пришли сюда?
— Выход из этого подземелья спрятан между двумя камнями, неподалеку от сада Магеннока.
— Как! Значит, оба острова соединяются между собой?
— Да, коридор проходит в скале под мостом.
— Вот странно! До этого не додумались ни я, ни Стефан, ни кто другой, только замечательный Дело-в-шляпе сумел найти своего хозяина.
Мальчик вдруг замолк, затем шепнул:
— Слышишь?
Через несколько секунд он заговорил снова:
— Нет, это не они. Но все равно нам нужно спешить.
— Что я должна сделать?
— Это несложно, мама. Когда я проделывал эту дыру, то увидел, что ее можно значительно расширить, если удастся вынуть несколько соседних камней. Но они держатся прочно, поэтому мне нужен какой-нибудь инструмент.
— Хорошо, я схожу…
— Вот-вот, мама, возвращайся в Монастырь. Слева от дома есть подвал, где Магеннок устроил что-то вроде мастерской и держит там садовые инструменты. Среди них есть кирка с короткой ручкой. Принеси мне ее к вечеру. Этой ночью я буду работать, а завтра утром смогу тебя обнять.
— Ах, если бы это было правдой!
— Уверяю тебя, так и будет. Нам останется лишь освободить Стефана.
— Твоего учителя? Ты знаешь, где он заперт?
— Более или менее. Дед нам объяснил, что это подземелье состоит из двух этажей, один над другим, а последняя келья каждого этажа переделана в тюремную камеру. Я занимаю одну из них. Значит, Стефан должен занимать другую, подо мной. Беспокоит меня одно…
— Что же тебя беспокоит?
— Видишь ли, по мнению деда, когда-то эти две камеры использовались как застенки для казней, «пыточные клети», по его выражению.
— Да что ты говоришь! Какой ужас!
— Не пугайся, мама. Ты же видишь, никто и не думает меня пытать. Но на всякий случай, не зная, что они собираются делать со Стефаном, я через Дело-в-шляпе послал ему еду. Уж он-то должен был найти туда лазейку.
— Нет, — возразила Вероника, — Дело-в-шляпе тебя не понял.
— Откуда ты знаешь, мама?
— Он решил, что ты посылаешь еду в комнату Стефана Мару, и сложил все у него под кроватью.
— Но как же тогда Стефан? — с тревогой воскликнул мальчик и тут же добавил: — Вот видишь, мама, нужно торопиться, если мы хотим спасти Стефана и спастись сами.
— Чего ты опасаешься?
— Ничего, если мы будем действовать быстро.
— Но все же…
— Ничего, уверяю тебя. Я уверен, мы преодолеем все преграды.
— А вдруг появится что-нибудь еще, опасности, которых мы не можем предвидеть?
— Тогда, — рассмеявшись, ответил Франсуа, — здесь появится тот, кто должен был сюда прийти, и защитит нас.
— Вот видишь, дорогой, ты сам признаешь, что помощь нам необходима.
— Да нет же, мама, просто я хочу тебя уверить, что ничего страшного не случится. Неужели ты считаешь, что сын, который наконец-то нашел свою мать, потеряет ее снова? Разве это возможно? В подлинной жизни такое может случиться, но мы-то с тобой живем сейчас в настоящем романе, а в романах все всегда как-то устраивается. Спроси у Дела-в-шляпе. Не правда ли, дружок, мы одержим победу и снова будем вместе и счастливы? Ты со мной согласен, Дело-в-шляпе? Тогда ступай, старина, проводи маму. А я заделаю пока дыру на случай, если сюда кто-то придет. Главное, не пытайся сюда проникнуть, если дыра будет закрыта, ладно, Дело-в-шляпе? Это опасно. Иди, мама, и, когда пойдешь обратно, постарайся не шуметь.
Путешествие оказалось недолгим. Вероника сразу нашла кирку. Через сорок минут женщина уже была на месте и ухитрилась просунуть инструмент в камеру к сыну.
— Пока никого не было, — сообщил Франсуа, — но они вот-вот могут прийти, так что будет лучше, если ты скроешься. У меня тут работы, по-видимому, на целую ночь; к тому же мне, наверное, придется ее прерывать, если придут с обходом. Короче, жду тебя завтра к семи часам. Да, я тут подумал насчет Стефана. Недавно я слышал внизу шум — это подтверждает мою мысль, что он где-то подо мной. Отверстие, через которое в мою камеру попадает свет, слишком узкое, мне в него не пролезть. Скажи, там, где ты сейчас находишься, есть достаточно широкое окно?
— Нет, но его можно расширить, вынув несколько камней.
— Чудесно. В мастерской Магеннока есть бамбуковая лестница с железными крючьями на конце, завтра утром ты принесешь ее сюда, она легкая. Захвати также какой-нибудь еды и одеяла, их можно оставить в кустах у входа в подземелье.
— Зачем это, родной мой?
— Увидишь. У меня есть план. Прощай, мама, отдохни хорошенько и наберись сил. День нам предстоит тяжелый.
Вероника воспользовалась советом сына. На следующее утро, преисполненная надежды, она снова проделала путь до застенка. Дело-в-шляпе решил на этот раз проявить независимость и ее не сопровождал.
— Тише, мама, — шепнул Франсуа еле-еле, так что Вероника едва его услышала. — За мною наблюдают, мне кажется даже, что кто-то прохаживается по коридору. Впрочем, работу я свою почти закончил, камни скоро можно будет вынуть. Часа через два все будет готово. Ты принесла лестницу?
— Да.
— Тогда попробуй расширить окно, так мы сэкономим время. Я в самом деле боюсь за Стефана… Главное, не шуми.
Вероника отошла от стены.
Окно находилось всего в метре от пола, а камни в проеме, как она и предполагала, держались лишь за счет собственного веса и взаимного расположения. Она расширила отверстие, которое оказалось достаточным для того, чтобы свободно просунуть в него принесенную ею лестницу и зацепить ее крюками за подоконник.
Внизу, метрах в тридцати-сорока, шумело море — белое от пены, охраняемое сотнями сарекских рифов. Однако подножия утеса Вероника не увидела: прямо под окном был небольшой гранитный выступ, на котором, как оказалось, стояла лестница — вместо того чтобы висеть вертикально.
«Это поможет Франсуа», — подумала Вероника.
Тем не менее предприятие казалось ей весьма опасным, и она заколебалась: может, будет лучше, если на риск пойдет она, а не сын. К тому же Франсуа мог и ошибиться, и камера Стефана была вовсе не здесь, а если и здесь, то проникнуть в нее снаружи не представлялось возможным. В таком случае они лишь потеряют много времени, а мальчик без нужды будет подвергать себя опасности.
В этот миг Вероника почувствовала такую потребность в самопожертвовании, такое желание выразить свою нежность к сыну в немедленном действии, что не раздумывая приняла решение: так люди без колебаний принимают на себя долг, который нельзя не выполнить. Ничто не могло ее остановить: ни лестница, слишком сильно загнутые крюки которой не прилегали всей плоскостью к подоконнику, ни вид бездны, от которой у нее сразу закружилась голова. Нужно было действовать. И Вероника принялась за дело.
Подколов юбку, она влезла на подоконник, встала на колени и нащупала ногою ступеньку. Дрожь сотрясала все ее тело. Сердце в груди стучало вовсю, словно колокол. Тем не менее она с безрассудной отвагой вцепилась в боковины лестницы и начала спускаться.
Спуск оказался недолгим. В лестнице было двадцать ступенек, Вероника это знала. Она принялась их считать. На двадцатой она взглянула налево и с несказанной радостью прошептала:
— О, Франсуа! Милый мой мальчик!
Примерно в метре от себя Вероника увидела впадину, углубление, напоминавшее вход в пещеру, выдолбленную в скале.
Она позвала:
— Стефан! Стефан!
Однако голос ее прозвучал столь тихо, что, даже если Стефан Мару и был там, услышать ее он не мог.
Вероника помедлила, но ноги под ней уже начали подгибаться, у нее не осталось больше сил ни подняться наверх, ни продолжать висеть на лестнице. Пользуясь неровностями скалы, она, рискуя сорваться, переставила немного лестницу и, каким-то чудом — она это понимала — ухватившись за выступающий из скалы кусок кремня, поставила ногу в пещеру. Затем, собрав все силы, она сделала отчаянный рывок, позволивший ей сохранить равновесие, и оказалась в пещере.
Обретя под ногами твердую почву, Вероника сразу увидела лежавшего на соломе связанного человека.
Пещера была тесной, неглубокой, особенно в верхней своей части, пол ее имел небольшой наклон, отчего издали вход в нее должен был походить на простую неровность в скале. Край пещеры никак не был огражден. Свет беспрепятственно проникал внутрь.
Вероника подошла к лежащему. Человек не шевелился. Он спал.
Женщина наклонилась над ним, и, хотя и не узнала его, все же ей показалось, будто из покрытого туманом прошлого, в котором постепенно растворяются образы детства, выплывает какое-то воспоминание. Этого человека она не знала, но его мягкие, правильные, несколько женственные черты лица, широкий бледный лоб напомнили Веронике прелестное личико одной ее подруги по монастырю, умершей еще перед войной.
Ловкими движениями она развязала веревку, которой были обмотаны кисти спящего.
Не просыпаясь, мужчина потянулся, словно был уже готов к этой привычной операции, отнюдь не обязательно вырывавшей его из объятий сна. Видимо, его время от времени развязывали, чтобы он мог поесть, причем делали это ночью, так как он вдруг пробормотал:
— Уже?.. Но я не голоден. Еще светло.
Судя по всему, последнее наблюдение его удивило. Он приоткрыл глаза и тут же сел, разглядывая — явно впервые при свете дня — стоявшую перед ним женщину.
Особого удивления узник не выказывал, находясь, по-видимому, еще во власти сна. Решив, скорее всего, что он жертва галлюцинаций, он вполголоса пробормотал:
— Вероника… Вероника…
Немного смущаясь под взглядом Стефана, Вероника продолжала освобождать его от пут, и, ощутив на своих руках и ногах прикосновения пальцев молодой женщины, он вдруг осознал, насколько невероятно ее появление, и вскричал изменившимся голосом:
— Вы? Вы? Неужто это возможно? Ну скажите хоть слово, одно слово… Неужто это и в самом деле вы?
Затем, словно про себя, повторил:
— Это она… Она самая… Здесь…
Внезапно придя в волнение, Стефан продолжал:
— Вы! А ночью… в те ночи… это не вы сюда приходили? Это была другая, да? Враг? Ах, простите, что я спрашиваю вас об этом. Я не могу понять… Как вы сюда попали?
— Вот отсюда, — указывая на море, ответила Вероника.