Страница:
Я возвратилась к комоду, отодвинула его от стены и повернула к себе задней стенкой. Затем вытащила два незапертых ящика, чтобы уменьшить общий вес. Наклонив комод, я услышала стук каких-то предметов, которые перекатывались в ящике: в нижнем было что-то маленькое и тяжелое, судя по стуку, металлическое. Скорее всего, просто нож, ничего серьезного. Из верхнего ящика слышался только легкий шелест: определенно, там находились бумаги.
Я осмотрела дно комода. Покойный дядя Яри, у которого я жила с четырех лет до получения аттестата зрелости, был по профессии плотником и не раз изготавливал мебель. Он научил меня пользоваться столярными инструментами. Стыки между стенками комода были сделаны аккуратно, но со временем дерево стало менее прочным. Получится ли у меня при помощи тонкого ножа раздвинуть стык так, чтобы извлечь содержимое? Думаю, да. Я даже сумела бы после этого вновь соединить швы с помощью клея, но едва ли получится полностью скрыть свое вторжение. Хотя это все же лучший вариант, чем разрубить комод топором.
Поискав в доме подходящее лезвие, я не нашла ничего лучше, чем мой маленький финский нож, который всегда вожу с собой. Хлебный нож был зубчатым и, следовательно, не годился для этой задачи. Я попыталась работать финкой, но ее лезвие было слишком коротким и чересчур толстым у основания. Лучше всего сгодился бы тонкий напильник. В автомобиле, который я взяла напрокат, имелся маленький ящик с рабочим инструментом, там были только отвертка и домкрат. Ближайший магазин скобяных изделий, вероятно, находился в Роккастраде, но у меня не было ни малейшего представления о том, во сколько он закрывается. Я еще некоторое время провозилась с ножом, но в пять часов почувствовала, что сильно проголодалась: ведь после завтрака я ничего не ела. В холодильнике остались только помидор, кусок сыра и несколько апельсинов: собираясь в Сиену, мы не стали пополнять запасы продовольствия. Я съела пару апельсинов и пошла в душ. До ресторана «Трюфель» было примерно полчаса езды. Возможно, там мне смогут рассказать, кто тогда ужинал с Давидом.
Кроме черных джинсов, я надела тунику в черно-серую полоску, кожаный жакет и теннисные туфли. Никакой туши для ресниц – мне следует выглядеть как человек, у которого не было времени прихорашиваться. Женщина, не уверенная в силе своего очарования, – пожалуй, именно такая в отчаянии отправилась бы по следу своего курортного романа.
Ключ от квартиры торчал из скважины с внутренней стороны. Запирая входную дверь, я состроила рожу синему льву, нарисованному на бирке с номером. Этот ключ, во всяком случае, к комоду не подошел бы. Давиду выдали только один комплект ключей, и если бы я взяла их с собой, ему было бы не попасть внутрь. На склоне пестрели ирисы, с цветущих яблонь облетали лепестки. В крепости ворковали голуби, будто насмехаясь надо мной.
Извилистая дорога из Монтемасси в Паганико вела вниз, на равнину, я то и дело давала машине катиться по инерции. Листья на деревьях еще полностью не раскрылись, их тона варьировались от светло-зеленого до насыщенного глубокого оттенка зелени. Виноград на крутых склонах пустил молодые побеги, а на солнечных местах успели зацвести первые розы. Мост через речушку, которую пришлось переехать, был таким низким, что во время разлива рек вы рисковали очутиться в воде. Я пропустила медленно трусящую по дороге беременную собаку и двух куриц. В каждом дворе держали животных, по меньшей мере пса и нескольких кошек, и кур с петухом, обеспечивающих хозяйство свежими яйцами. Однажды летом дядя Яри взял домой на Хевосенперсет трех кур и петуха, но наш курятник был как-то неудачно построен. Сначала пропала курица, потом петух. Тогда в округе промышляла лиса, так нам сказал наш сосед Матти Хаккарайнен. Оставшиеся куры долго не неслись, и в конце концов мы сделали из них сочное жаркое в печке во дворе, где дядя летом готовил чуть ли не всю еду. Дядя Яри был приверженцем экологически чистых отечественных продуктов еще задолго до того, как это превратилось в моду. Он и моя подруга-повар, Моника фон Херцен, исповедовали одну и ту же гастрономическую философию, правда, дяде Яри сейчас на небесах оставалось питаться только барашками кучевых облаков. О Монике я уже давно ничего не слышала: в джунглях Мозамбика, где у нее была полевая кухня для бедных, не имелось нормальной связи с внешним миром.
Проехав несколько улочек Паганико в восточном направлении, я легко нашла нужный ресторан. Было немногим более семи. Местные в Тоскане так рано не ужинают, но мой аппетит разыгрался не на шутку, и я решила поступить, как глупая туристка: припарковалась во дворе и вошла в пустой зал ресторана. Там было несколько десятков столиков и могло вместиться около ста клиентов. Такое место легко было держать под контролем: зал представлял собой одно большое помещение, без изолированных кабинок и укромных уголков. Я по привычке села за столик, откуда хорошо просматривался весь зал. Ко мне сразу подлетел официант и принес меню. Особенным предложением этого ресторана были трюфели. Я их никогда не пробовала, но грибы, в принципе, любила. Цены были по карману обычному человеку. Бросив взгляд в меню, я определила, что дорогая закуска, отмеченная в чеке, была ассорти из пяти видов трюфелей. Я решила съесть для начала закуску, а потом уже приниматься за расспросы о Давиде. Приветливый официант был примерно одного со мной возраста. Я заказала трюфельное карпаччо и пасту с трюфелями, а в качестве основного блюда выбрала флорентийский бифштекс. Мне требовался хороший кусок мяса, чтобы восстановить силы и по возможности обеспечить крепкий сон в постели, в которой, увы, Давида больше не было. Мне предстояло еще вести машину, поэтому я взяла лишь четверть графина красного вина.
Ощущая некоторую неловкость, я пристроила телефон на столе рядом с сервировочной тарелкой. Официант, наверное, счел меня невоспитанной туристкой: еда здесь – это святое, во время приема пищи на звонки отвечать не принято. Звуковой сигнал я отключила, но замечу, если экран замигает. Фирменное красное вино, вероятно, было хорошим, но я, к сожалению, в этом почти не разбираюсь. Когда я работала в ресторане «Чез Моник», Моника пыталась посвятить меня в тайны вин, но скоро разочаровалась в моих способностях. По-моему, вино за шесть евро ничем по вкусу не отличалось от того, что за шестнадцать, и я так и не научилась чувствовать разницу между обычным игристым вином и настоящим шампанским. Хотя при необходимости смогла бы притвориться, будто кое-что понимаю.
Но когда принесли закуску, я мигом забыла о телефоне. Уже за метр повеяло потрясающим ароматом белого трюфеля. Я осторожно попробовала гриб и сырое мясо. Мне хотелось жадно наброситься на еду, однако данные Моникой уроки настолько прочно засели в голове, что я сдержала себя и аккуратно приступила к трапезе.
Я доедала последний кусочек карпаччо, когда колокольчик на двери зазвенел, объявляя о приходе новых посетителей. Зашла молодая семья: родители и трое детей младше десяти лет. Прощай, спокойный обед! Семья уселась за ближайший столик. В Финляндии они, конечно же, устроились бы как можно дальше от меня, чтобы мелюзга не помешала чужой тете. Я попыталась расслышать, что заказали дети. Здесь определенно не получишь пюре с сосисками.
Порция пасты оказалась громадной, и, счастливая, я погрузилась в процесс поглощения пищи. Дети что-то напевали, и это вполне сходило за музыкальный фон. Похоже, официант знал это семейство. Мне бы сильно повезло, если бы большинство посетителей оказались местными: тогда официант наверняка хорошо запомнил бы Давида и его спутников, заходивших сюда несколькими неделями ранее. Один двухметровый Давид чего стоил. Я старалась не думать о том, что, возможно, компанию ему составляла какая-нибудь обворожительная женщина. Найденный чек был при мне: возможно, он поможет официанту что-то вспомнить.
В зал вошли новые клиенты: две женщины за пятьдесят с темно-рыжей собачкой. Моника, будь ее воля, впускала бы собак даже в конференц-зал «Чез Моник», но служащие санэпиднадзора имели на этот счет другое мнение. Женщины тоже уселись неподалеку от меня, негромко переговариваясь по-итальянски. Собака вертелась у них в ногах. Одна из женщин, низкорослая и седовласая, излучала силу и уверенность. Другая, выше и стройнее, отличалась любопытным взглядом, как у молодых. Тщательно подчистив остатки паштета, я подумала, что неплохо бы разговорить официанта, когда он придет забрать мои тарелки. Интересно, хорошо ли окружающие понимают по-английски?
Официант направлялся к моему столику, в это время собака поднялась, потянулась и сделала несколько шагов в мою сторону. Я протянула руку, чтобы ее погладить. Она, конечно, не рысь, но явно с норовом. Собака обнюхала мои туфли и позволила почесать себя между ушами. Шерсть ее была гораздо более шелковистой, чем у рыси.
– Назад, Никуцца, – сказала женщина, что повыше, на чистом финском языке.
От неожиданности у меня перехватило дыхание, но я постаралась ничем себя не выдать и, равнодушно отведя взгляд, судорожно принялась размышлять. Может ли оказаться простой случайностью то, что я повстречала другую финку здесь, в этом забытом Богом месте? Не эта ли женщина была сотрапезницей Давида? Если нет, то в таком случае кто она?
Официант сделал посетительницам замечание по поводу собаки и получил в ответ возмущенную тираду. Очевидно, здесь не разрешалось приводить животных в помещения. Высокая женщина встала и отдала какую-то команду собаке, на этот раз по-итальянски. Может, финский мне только послышался? Собака последовала за ней на улицу, скользнув теплой шелковистой шерстью по моим ногам. Официант подошел подлить воды в мой стакан и открыто улыбнулся, без тени заигрывания. Не будет ли слишком рискованным задавать вопросы в присутствии моей соотечественницы? За двухлетний срок обучения в Академии частной охраны Куинса, что в Нью-Йорке, я избавилась от характерных восточнокарельских интонаций в моем английском, но финский акцент в моей речи легко можно было уловить, стоило лишь немного прислушаться. В итальянском говоре владелицы собаки ничего такого не наблюдалось, правда, итальянский не самый сильный мой язык.
Я попыталась воскресить в памяти речь нашего преподавателя Майка Вирту, основателя и директора академии. Американский акцент может быть у представителя какой угодно национальности, ведь он сам собой цепляется из популярных песен и фильмов без дубляжа. Когда мне принесли бифштекс, я вынула чек Давида и спросила официанта, помнит ли он двухметрового чернобородого и черноволосого мужчину, ужинавшего здесь пару недель назад. Выражение лица официанта ясно говорило: опять эти истории с ревностью! Он очень сожалеет, синьора, но, очевидно, он в тот вечер даже не был на работе. Был Луиджи, однако не в его привычках запоминать мужчин. Другое дело очаровательные женщины, такие как синьора. Я колебалась, сунуть ли ему банкноту и достаточно ли будет двадцати евро? Потом решила заняться бифштексом. Я не верила в существование какого-то Луиджи, потому что рестораны подобного типа обычно семейные предприятия: на кухне хлопочут отец и мать, а на обслуживании – младшее поколение. Хотя этот Луиджи мог быть братом официанта.
Телефон замигал: пришло сообщение. Но не от Давида, а от моей прежней соседки по съемной квартире, Риикки: она просила оставить свободной первую субботу сентября, когда состоится ее свадьба. В голове всплыла старая песня: «У меня похороны, у тебя свадьба». За всю свою жизнь я была на свадьбе только однажды, когда охраняла клиента. Посещать похороны мне приходилось гораздо чаще.
Женщины за ближайшим столиком ели свою пасту. Меня подмывало дать собаке косточку от бифштекса, но заговорить с женщинами я не решилась, чтобы случайно себя не выдать. Отказавшись от кофе, попросила счет. Паста утолила голод, но какая-то внутренняя неудовлетворенность по-прежнему ощущалась. Я расплатилась, оставив немного мелочи на чай, и шагнула в темноту вечера. Моросил дождь, ветер сразу же ринулся под полы расстегнутого жакета. На ощупь пытаясь открыть дверь машины, я вдруг услышала сзади крик:
– Синьора, подождите! Только что звонил Луиджи!
Официант выбежал за мной на улицу и остановился под маленьким навесом на террасе, полускрытой кипарисами.
– Луиджи вспомнил этого вашего мужчину, чернобородого. А его спутника даже лучше. Это был человек не из приятных. Он, наверное, русский, потому что говорил на каком-то таком языке и на шее у него висел грекокатолический крест. – Официант презрительно пожал плечами. – Он не знал никаких других языков, даже английского, хотя, конечно, слово «трюфель» понял – хотел «тартуфо, тартуфо». Не мог даже как следует съесть пять маленьких антипасто, проглотил с жадностью. У вас нет причин беспокоиться, ваш муж был здесь не с красивой женщиной, а с этим неуклюжим русским.
Сумерки уже сгустились, и в отблесках света из внутренних помещений я едва-едва смогла различить улыбку официанта. Я вытащила бумажник, но парень энергично помотал головой.
– Не нужно денег. И Луиджи тоже не нужно, – поторопился он прибавить. – Мы хотим только видеть, что синьора улыбается.
Я принудила себя растянуть губы в некое подобие улыбки, больше похожей на гримасу. Не было причин радоваться тому, что Давид ужинал здесь, в ресторане «Трюфель», со злобным русским. Но я продолжила беседу:
– Был ли этот русский груб так же и с моим мужем? Как вам казалось, между ними были хорошие отношения?
– Вечер выдался хлопотный, Луиджи было некогда наблюдать за клиентами. Большинство столиков было занято, не то что сегодня. Но они не смеялись. Говорили на этом шипящем языке. Помню… то есть Луиджи помнит, что ваш муж сказал много раз «нет», «нет». Это слово даже здесь все понимают.
Я поблагодарила официанта, который радушно пригласил меня приходить еще. Затем он поспешил вернуться к работе. Собака, моя недавняя знакомая, тявкнула на меня из окна темно-синего «форда». Изморось успела намочить мне волосы, сквозь ткань легких туфель чувствовалась влага, окна в машине запотели. Отчего это вдруг официант так переменился? Не смог сразу придумать правдоподобную историю? Сделал это он сам или посоветовался с кем-нибудь? Злобный русский уж слишком смахивал на откровенное заимствование из фильмов про секретных агентов. От него ли Давид бежал или, напротив, с ним вместе?
Я вновь оказалась в мире, где никому не могла доверять. Раньше я воображала, что Давид относится к тем немногим людям, которые меня не обманывают, но, увы, ошибалась. На данный момент я находилась в чужой стране, не владея как следует здешним языком. Что Майк Вирту говорил нам о хитросплетениях щупалец итальянской мафии? Часть из них тесно сотрудничает с русской мафией, и это сотрудничество, вероятнее всего, благословлено на государственном уровне, раз уж Берлускони и Путина связывают особые братские отношения. Давид уверял, что приехал в Тоскану, потому что здесь правдоподобно выглядит легенда о туристе, мечтающем о писательской карьере. Постепенно мне становилось ясно, что все это время я видела только декорации.
К темноте я привыкла с детства, но тем не менее было тяжело вести машину по незнакомой дороге под усиливающимся дождем. На поворотах я старалась ехать предельно осторожно, потому что не вполне доверяла надежности шин моего старого «фиата-пунто». Дорога была пустынна. Идеальное место, чтобы подстроить несчастный случай: найти свидетелей здесь будет сложновато.
Но до Монтемасси я добралась невредимой. Дождь настолько усилился, что я постаралась припарковать машину как можно ближе к дому. Выбравшись из автомобиля, я вздрогнула: на кухне горел свет. Давид вернулся? Огонек в окне озарил надеждой саму мою душу.
– Давид, привет! – крикнула я, подбежав к двери и открыв ее. – Это я. Ты где?
Никто не ответил. Я зашла в кухню, где горел свет, но там было пусто. Давид приходил и ушел снова? На столе не было грязной посуды. Я заглянула в холодильник: скудного содержимого никто не касался. Может, я сама оставила свет включенным? Но нет, я совершенно отчетливо помнила, что даже не зажигала его. Когда я уходила, было еще светло. Я снова окликнула Давида, потом заглянула в туалет, но тоже никого не нашла.
Я прошла в гостиную и, не успев зажечь свет, уловила в воздухе что-то странное. Пахло испражнениями, потом и мочой. Был различим также запах пороха и… Нажимая на выключатель, я чувствовала, как бешено стучит кровь в висках. Сначала я не увидела ничего необычного: часть гостиной загораживала софа из соседней комнаты, и диван у окна не был виден. Но когда я шагнула вперед, то увидела, что было на этом диване.
Спиной ко мне, лицом в подушки, лежал труп мужчины. На затылке, покрытом черными кудрявыми волосами, была кровавая дырка, кровь вытекла и на диван, и на пол. Запах пороха еще не рассеялся, с момента выстрела не могло пройти много времени. Тело было абсолютно неподвижно, дыхания не было заметно, и мне не требовалось подходить ближе, чтобы удостовериться: мужчина на диване мертв.
3
Я осмотрела дно комода. Покойный дядя Яри, у которого я жила с четырех лет до получения аттестата зрелости, был по профессии плотником и не раз изготавливал мебель. Он научил меня пользоваться столярными инструментами. Стыки между стенками комода были сделаны аккуратно, но со временем дерево стало менее прочным. Получится ли у меня при помощи тонкого ножа раздвинуть стык так, чтобы извлечь содержимое? Думаю, да. Я даже сумела бы после этого вновь соединить швы с помощью клея, но едва ли получится полностью скрыть свое вторжение. Хотя это все же лучший вариант, чем разрубить комод топором.
Поискав в доме подходящее лезвие, я не нашла ничего лучше, чем мой маленький финский нож, который всегда вожу с собой. Хлебный нож был зубчатым и, следовательно, не годился для этой задачи. Я попыталась работать финкой, но ее лезвие было слишком коротким и чересчур толстым у основания. Лучше всего сгодился бы тонкий напильник. В автомобиле, который я взяла напрокат, имелся маленький ящик с рабочим инструментом, там были только отвертка и домкрат. Ближайший магазин скобяных изделий, вероятно, находился в Роккастраде, но у меня не было ни малейшего представления о том, во сколько он закрывается. Я еще некоторое время провозилась с ножом, но в пять часов почувствовала, что сильно проголодалась: ведь после завтрака я ничего не ела. В холодильнике остались только помидор, кусок сыра и несколько апельсинов: собираясь в Сиену, мы не стали пополнять запасы продовольствия. Я съела пару апельсинов и пошла в душ. До ресторана «Трюфель» было примерно полчаса езды. Возможно, там мне смогут рассказать, кто тогда ужинал с Давидом.
Кроме черных джинсов, я надела тунику в черно-серую полоску, кожаный жакет и теннисные туфли. Никакой туши для ресниц – мне следует выглядеть как человек, у которого не было времени прихорашиваться. Женщина, не уверенная в силе своего очарования, – пожалуй, именно такая в отчаянии отправилась бы по следу своего курортного романа.
Ключ от квартиры торчал из скважины с внутренней стороны. Запирая входную дверь, я состроила рожу синему льву, нарисованному на бирке с номером. Этот ключ, во всяком случае, к комоду не подошел бы. Давиду выдали только один комплект ключей, и если бы я взяла их с собой, ему было бы не попасть внутрь. На склоне пестрели ирисы, с цветущих яблонь облетали лепестки. В крепости ворковали голуби, будто насмехаясь надо мной.
Извилистая дорога из Монтемасси в Паганико вела вниз, на равнину, я то и дело давала машине катиться по инерции. Листья на деревьях еще полностью не раскрылись, их тона варьировались от светло-зеленого до насыщенного глубокого оттенка зелени. Виноград на крутых склонах пустил молодые побеги, а на солнечных местах успели зацвести первые розы. Мост через речушку, которую пришлось переехать, был таким низким, что во время разлива рек вы рисковали очутиться в воде. Я пропустила медленно трусящую по дороге беременную собаку и двух куриц. В каждом дворе держали животных, по меньшей мере пса и нескольких кошек, и кур с петухом, обеспечивающих хозяйство свежими яйцами. Однажды летом дядя Яри взял домой на Хевосенперсет трех кур и петуха, но наш курятник был как-то неудачно построен. Сначала пропала курица, потом петух. Тогда в округе промышляла лиса, так нам сказал наш сосед Матти Хаккарайнен. Оставшиеся куры долго не неслись, и в конце концов мы сделали из них сочное жаркое в печке во дворе, где дядя летом готовил чуть ли не всю еду. Дядя Яри был приверженцем экологически чистых отечественных продуктов еще задолго до того, как это превратилось в моду. Он и моя подруга-повар, Моника фон Херцен, исповедовали одну и ту же гастрономическую философию, правда, дяде Яри сейчас на небесах оставалось питаться только барашками кучевых облаков. О Монике я уже давно ничего не слышала: в джунглях Мозамбика, где у нее была полевая кухня для бедных, не имелось нормальной связи с внешним миром.
Проехав несколько улочек Паганико в восточном направлении, я легко нашла нужный ресторан. Было немногим более семи. Местные в Тоскане так рано не ужинают, но мой аппетит разыгрался не на шутку, и я решила поступить, как глупая туристка: припарковалась во дворе и вошла в пустой зал ресторана. Там было несколько десятков столиков и могло вместиться около ста клиентов. Такое место легко было держать под контролем: зал представлял собой одно большое помещение, без изолированных кабинок и укромных уголков. Я по привычке села за столик, откуда хорошо просматривался весь зал. Ко мне сразу подлетел официант и принес меню. Особенным предложением этого ресторана были трюфели. Я их никогда не пробовала, но грибы, в принципе, любила. Цены были по карману обычному человеку. Бросив взгляд в меню, я определила, что дорогая закуска, отмеченная в чеке, была ассорти из пяти видов трюфелей. Я решила съесть для начала закуску, а потом уже приниматься за расспросы о Давиде. Приветливый официант был примерно одного со мной возраста. Я заказала трюфельное карпаччо и пасту с трюфелями, а в качестве основного блюда выбрала флорентийский бифштекс. Мне требовался хороший кусок мяса, чтобы восстановить силы и по возможности обеспечить крепкий сон в постели, в которой, увы, Давида больше не было. Мне предстояло еще вести машину, поэтому я взяла лишь четверть графина красного вина.
Ощущая некоторую неловкость, я пристроила телефон на столе рядом с сервировочной тарелкой. Официант, наверное, счел меня невоспитанной туристкой: еда здесь – это святое, во время приема пищи на звонки отвечать не принято. Звуковой сигнал я отключила, но замечу, если экран замигает. Фирменное красное вино, вероятно, было хорошим, но я, к сожалению, в этом почти не разбираюсь. Когда я работала в ресторане «Чез Моник», Моника пыталась посвятить меня в тайны вин, но скоро разочаровалась в моих способностях. По-моему, вино за шесть евро ничем по вкусу не отличалось от того, что за шестнадцать, и я так и не научилась чувствовать разницу между обычным игристым вином и настоящим шампанским. Хотя при необходимости смогла бы притвориться, будто кое-что понимаю.
Но когда принесли закуску, я мигом забыла о телефоне. Уже за метр повеяло потрясающим ароматом белого трюфеля. Я осторожно попробовала гриб и сырое мясо. Мне хотелось жадно наброситься на еду, однако данные Моникой уроки настолько прочно засели в голове, что я сдержала себя и аккуратно приступила к трапезе.
Я доедала последний кусочек карпаччо, когда колокольчик на двери зазвенел, объявляя о приходе новых посетителей. Зашла молодая семья: родители и трое детей младше десяти лет. Прощай, спокойный обед! Семья уселась за ближайший столик. В Финляндии они, конечно же, устроились бы как можно дальше от меня, чтобы мелюзга не помешала чужой тете. Я попыталась расслышать, что заказали дети. Здесь определенно не получишь пюре с сосисками.
Порция пасты оказалась громадной, и, счастливая, я погрузилась в процесс поглощения пищи. Дети что-то напевали, и это вполне сходило за музыкальный фон. Похоже, официант знал это семейство. Мне бы сильно повезло, если бы большинство посетителей оказались местными: тогда официант наверняка хорошо запомнил бы Давида и его спутников, заходивших сюда несколькими неделями ранее. Один двухметровый Давид чего стоил. Я старалась не думать о том, что, возможно, компанию ему составляла какая-нибудь обворожительная женщина. Найденный чек был при мне: возможно, он поможет официанту что-то вспомнить.
В зал вошли новые клиенты: две женщины за пятьдесят с темно-рыжей собачкой. Моника, будь ее воля, впускала бы собак даже в конференц-зал «Чез Моник», но служащие санэпиднадзора имели на этот счет другое мнение. Женщины тоже уселись неподалеку от меня, негромко переговариваясь по-итальянски. Собака вертелась у них в ногах. Одна из женщин, низкорослая и седовласая, излучала силу и уверенность. Другая, выше и стройнее, отличалась любопытным взглядом, как у молодых. Тщательно подчистив остатки паштета, я подумала, что неплохо бы разговорить официанта, когда он придет забрать мои тарелки. Интересно, хорошо ли окружающие понимают по-английски?
Официант направлялся к моему столику, в это время собака поднялась, потянулась и сделала несколько шагов в мою сторону. Я протянула руку, чтобы ее погладить. Она, конечно, не рысь, но явно с норовом. Собака обнюхала мои туфли и позволила почесать себя между ушами. Шерсть ее была гораздо более шелковистой, чем у рыси.
– Назад, Никуцца, – сказала женщина, что повыше, на чистом финском языке.
От неожиданности у меня перехватило дыхание, но я постаралась ничем себя не выдать и, равнодушно отведя взгляд, судорожно принялась размышлять. Может ли оказаться простой случайностью то, что я повстречала другую финку здесь, в этом забытом Богом месте? Не эта ли женщина была сотрапезницей Давида? Если нет, то в таком случае кто она?
Официант сделал посетительницам замечание по поводу собаки и получил в ответ возмущенную тираду. Очевидно, здесь не разрешалось приводить животных в помещения. Высокая женщина встала и отдала какую-то команду собаке, на этот раз по-итальянски. Может, финский мне только послышался? Собака последовала за ней на улицу, скользнув теплой шелковистой шерстью по моим ногам. Официант подошел подлить воды в мой стакан и открыто улыбнулся, без тени заигрывания. Не будет ли слишком рискованным задавать вопросы в присутствии моей соотечественницы? За двухлетний срок обучения в Академии частной охраны Куинса, что в Нью-Йорке, я избавилась от характерных восточнокарельских интонаций в моем английском, но финский акцент в моей речи легко можно было уловить, стоило лишь немного прислушаться. В итальянском говоре владелицы собаки ничего такого не наблюдалось, правда, итальянский не самый сильный мой язык.
Я попыталась воскресить в памяти речь нашего преподавателя Майка Вирту, основателя и директора академии. Американский акцент может быть у представителя какой угодно национальности, ведь он сам собой цепляется из популярных песен и фильмов без дубляжа. Когда мне принесли бифштекс, я вынула чек Давида и спросила официанта, помнит ли он двухметрового чернобородого и черноволосого мужчину, ужинавшего здесь пару недель назад. Выражение лица официанта ясно говорило: опять эти истории с ревностью! Он очень сожалеет, синьора, но, очевидно, он в тот вечер даже не был на работе. Был Луиджи, однако не в его привычках запоминать мужчин. Другое дело очаровательные женщины, такие как синьора. Я колебалась, сунуть ли ему банкноту и достаточно ли будет двадцати евро? Потом решила заняться бифштексом. Я не верила в существование какого-то Луиджи, потому что рестораны подобного типа обычно семейные предприятия: на кухне хлопочут отец и мать, а на обслуживании – младшее поколение. Хотя этот Луиджи мог быть братом официанта.
Телефон замигал: пришло сообщение. Но не от Давида, а от моей прежней соседки по съемной квартире, Риикки: она просила оставить свободной первую субботу сентября, когда состоится ее свадьба. В голове всплыла старая песня: «У меня похороны, у тебя свадьба». За всю свою жизнь я была на свадьбе только однажды, когда охраняла клиента. Посещать похороны мне приходилось гораздо чаще.
Женщины за ближайшим столиком ели свою пасту. Меня подмывало дать собаке косточку от бифштекса, но заговорить с женщинами я не решилась, чтобы случайно себя не выдать. Отказавшись от кофе, попросила счет. Паста утолила голод, но какая-то внутренняя неудовлетворенность по-прежнему ощущалась. Я расплатилась, оставив немного мелочи на чай, и шагнула в темноту вечера. Моросил дождь, ветер сразу же ринулся под полы расстегнутого жакета. На ощупь пытаясь открыть дверь машины, я вдруг услышала сзади крик:
– Синьора, подождите! Только что звонил Луиджи!
Официант выбежал за мной на улицу и остановился под маленьким навесом на террасе, полускрытой кипарисами.
– Луиджи вспомнил этого вашего мужчину, чернобородого. А его спутника даже лучше. Это был человек не из приятных. Он, наверное, русский, потому что говорил на каком-то таком языке и на шее у него висел грекокатолический крест. – Официант презрительно пожал плечами. – Он не знал никаких других языков, даже английского, хотя, конечно, слово «трюфель» понял – хотел «тартуфо, тартуфо». Не мог даже как следует съесть пять маленьких антипасто, проглотил с жадностью. У вас нет причин беспокоиться, ваш муж был здесь не с красивой женщиной, а с этим неуклюжим русским.
Сумерки уже сгустились, и в отблесках света из внутренних помещений я едва-едва смогла различить улыбку официанта. Я вытащила бумажник, но парень энергично помотал головой.
– Не нужно денег. И Луиджи тоже не нужно, – поторопился он прибавить. – Мы хотим только видеть, что синьора улыбается.
Я принудила себя растянуть губы в некое подобие улыбки, больше похожей на гримасу. Не было причин радоваться тому, что Давид ужинал здесь, в ресторане «Трюфель», со злобным русским. Но я продолжила беседу:
– Был ли этот русский груб так же и с моим мужем? Как вам казалось, между ними были хорошие отношения?
– Вечер выдался хлопотный, Луиджи было некогда наблюдать за клиентами. Большинство столиков было занято, не то что сегодня. Но они не смеялись. Говорили на этом шипящем языке. Помню… то есть Луиджи помнит, что ваш муж сказал много раз «нет», «нет». Это слово даже здесь все понимают.
Я поблагодарила официанта, который радушно пригласил меня приходить еще. Затем он поспешил вернуться к работе. Собака, моя недавняя знакомая, тявкнула на меня из окна темно-синего «форда». Изморось успела намочить мне волосы, сквозь ткань легких туфель чувствовалась влага, окна в машине запотели. Отчего это вдруг официант так переменился? Не смог сразу придумать правдоподобную историю? Сделал это он сам или посоветовался с кем-нибудь? Злобный русский уж слишком смахивал на откровенное заимствование из фильмов про секретных агентов. От него ли Давид бежал или, напротив, с ним вместе?
Я вновь оказалась в мире, где никому не могла доверять. Раньше я воображала, что Давид относится к тем немногим людям, которые меня не обманывают, но, увы, ошибалась. На данный момент я находилась в чужой стране, не владея как следует здешним языком. Что Майк Вирту говорил нам о хитросплетениях щупалец итальянской мафии? Часть из них тесно сотрудничает с русской мафией, и это сотрудничество, вероятнее всего, благословлено на государственном уровне, раз уж Берлускони и Путина связывают особые братские отношения. Давид уверял, что приехал в Тоскану, потому что здесь правдоподобно выглядит легенда о туристе, мечтающем о писательской карьере. Постепенно мне становилось ясно, что все это время я видела только декорации.
К темноте я привыкла с детства, но тем не менее было тяжело вести машину по незнакомой дороге под усиливающимся дождем. На поворотах я старалась ехать предельно осторожно, потому что не вполне доверяла надежности шин моего старого «фиата-пунто». Дорога была пустынна. Идеальное место, чтобы подстроить несчастный случай: найти свидетелей здесь будет сложновато.
Но до Монтемасси я добралась невредимой. Дождь настолько усилился, что я постаралась припарковать машину как можно ближе к дому. Выбравшись из автомобиля, я вздрогнула: на кухне горел свет. Давид вернулся? Огонек в окне озарил надеждой саму мою душу.
– Давид, привет! – крикнула я, подбежав к двери и открыв ее. – Это я. Ты где?
Никто не ответил. Я зашла в кухню, где горел свет, но там было пусто. Давид приходил и ушел снова? На столе не было грязной посуды. Я заглянула в холодильник: скудного содержимого никто не касался. Может, я сама оставила свет включенным? Но нет, я совершенно отчетливо помнила, что даже не зажигала его. Когда я уходила, было еще светло. Я снова окликнула Давида, потом заглянула в туалет, но тоже никого не нашла.
Я прошла в гостиную и, не успев зажечь свет, уловила в воздухе что-то странное. Пахло испражнениями, потом и мочой. Был различим также запах пороха и… Нажимая на выключатель, я чувствовала, как бешено стучит кровь в висках. Сначала я не увидела ничего необычного: часть гостиной загораживала софа из соседней комнаты, и диван у окна не был виден. Но когда я шагнула вперед, то увидела, что было на этом диване.
Спиной ко мне, лицом в подушки, лежал труп мужчины. На затылке, покрытом черными кудрявыми волосами, была кровавая дырка, кровь вытекла и на диван, и на пол. Запах пороха еще не рассеялся, с момента выстрела не могло пройти много времени. Тело было абсолютно неподвижно, дыхания не было заметно, и мне не требовалось подходить ближе, чтобы удостовериться: мужчина на диване мертв.
3
Постепенно я начала осознавать, что лежащий на диване человек не может быть Давидом. Этот мужчина был намного ниже ростом, примерно метр семьдесят, к тому же хрупкого юношеского телосложения. Волосы более длинные и вьющиеся от природы. На покойнике были надеты светлые хлопчатобумажные брюки и коричневый кожаный пиджак, ноги босые.
Я попятилась из гостиной, пытаясь как можно точнее ступать по своим старым следам. На кухне под раковиной отыскала целлофановые пакеты и натянула их на ноги и на правую руку по локоть. Затем прокралась в спальню и зажгла свет. Больше трупов не наблюдалось, и я вошла. Заглянула под двуспальную кровать, но там лежал только свернутый коврик. В чемодане я всегда на всякий случай возила перчатки: в них гораздо удобнее, чем в целлофановых пакетах. Я надела перчатки и подобрала волосы, повязав голову платком. Конечно, в квартире было полно наших с Давидом отпечатков. Мои «пальчики» не значились, насколько мне известно, ни в какой картотеке, но где гарантии? Я быстро упаковала свои вещи в чемодан, так как не собиралась оставаться на ночь в одной квартире с трупом. Убравшись подальше от Монтемасси, сделаю анонимный звонок в полицию и намекну о покойнике. К счастью, в Италии еще можно найти телефонные кабинки.
Треклятое любопытство и мысль о том, что я оставила в гостиной пару книг, привели меня обратно. Мертвец был еще теплый и не успел закоченеть. Я осторожно повернула голову мужчины, хотя знала, что тем самым запутаю следы и ухудшу собственное положение. Но мне было необходимо увидеть, знаю ли я покойного. Пуля, очевидно, застряла в мозге, так как лицо было цело. Оно ничего не выражало. Карие глаза были открыты, тонкие бескровные губы и маленькие темные усики, словно нарисованные плохим художником, казались безжизненными и безликими. Точный возраст определить было сложно: от двадцати пяти до сорока. На шее висел золотой крестик, такие носят обычно лютеране и католики. Он не помог мужчине сохранить жизнь, но, возможно, сберег душу.
Я аккуратно опустила голову незнакомца обратно на диванные подушки. Как хорошо, что у меня на ногах были целлофановые пакеты, иначе туфли испачкались бы в моче. Заставив себя поискать бумажник, я ничего не обнаружила, во всяком случае в карманах брюк. На руках мертвеца не было ни часов, ни колец. Пальцы босых ног и тыльную сторону ступни покрывали курчавые волоски.
Я осмотрелась, отыскивая обувь покойного и возможное орудие убийства. Зачем понадобилось его разувать? Что это были за ботинки, по которым его можно было опознать? Может, они ручной работы и сделаны по специальному заказу? Или у него одна нога короче другой, из-за чего обычно изготавливают особые вкладки в обувь, но по лежащему телу это было сложно определить.
Никаких следов борьбы вокруг видно не было. Кто-то прибрал после убийства? Или покойный безропотно подчинился своей судьбе? Поза мужчины на диване была немного неестественной: чувствовалось незавершенное движение, словно он спал, а кто-то застал его врасплох и сразу же выстрелил, не дав жертве возможности оказать сопротивление. Входное отверстие от пули находилось в таком месте, что мужчина, при условии достаточной гибкости рук, мог застрелиться и сам. Но, наверное, редкий самоубийца стреляет себе в затылок. И где же в таком случае оружие?
Вдруг на улице со стороны кухни послышался какой-то стук. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Затем все стихло. Я прокралась на кухню и выглянула из окна. Старик подметал улицу, я и раньше замечала его за этой работой. Однако странное время наводить чистоту. За стариком по пятам ходила черная с белым кошка. Внезапно она глянула прямо на меня, затем прищурилась и запрыгнула на кухонный подоконник. Я быстро отошла подальше от окна: мне не хотелось, чтобы животное выдало мое присутствие. Возможно, тот или те, которые подкинули труп в квартиру Давида, находились поблизости и ждали моей реакции. Неизвестно, правда, был ли этот труп ловушкой для меня, или же с его помощью пытались подставить Давида, свалив на него убийство.
А что, если это сделал Давид? Арендовавший квартиру Даниэль Ланотте мог исчезнуть, его настоящее имя знала только я. Верил ли Давид, что я не выдам его? Или тоже лежит неизвестно где, так же безжизненно, как этот неведомый покойник на его диване?
Нужно было сделать еще одно дело. Я хотела увидеть, что все-таки Давид хранил в запертых ящиках комода. Но больше у меня не было времени на аккуратную и изнурительную работу ножом. Я нашла в кладовке маленький топорик для мяса, и здесь же, среди хозяйских инструментов, отыскался гвоздодер. Мне было жаль красивое дерево, но делать нечего, и я разбила крышку комода. Потом при помощи гвоздодера отодрала обе половины расколовшейся крышки. Дерево сердито трещало. Я была уверена, что столяр, изготовивший комод, проклинает меня, наблюдая с небес за этим вандализмом.
В верхнем ящике лежал толстый конверт формата С4, запечатанный красной сургучной печатью. Никаких надписей, плотная белая бумага. Я сняла верхний ящик, чтобы посмотреть, что же находится в нижнем. Спрятанный там предмет не оказался ни револьвером, ни ножом – это была латунная подзорная труба. Вот оно что! Заглянув в нее, я увидела цветные пятна. Это калейдоскоп. Но за каким чертом Давиду понадобилось запирать калейдоскоп в ящике? Может, это вещи совсем не Давида, а принадлежат владельцу квартиры? Но что, если калейдоскоп используется в качестве тайника? В него поместится все что угодно, хоть микрофильмы, хоть наркотики.
Деревенские часы пробили половину одиннадцатого. Если я уйду прямо сейчас, то еще успею найти себе ночлег в ближайшем поселке. А как поступить с найденными вещами? В конце концов я решила взять их с собой. Убийцы не знали, что в комоде лежит нечто важное. Следовательно, я была на шаг впереди них. Спрятав калейдоскоп и конверт в сумку с одеждой, я снова позвонила Давиду. На этот раз сообщения о недоступности абонента не последовало, зато из гостиной донесся приглушенный звук телефонного звонка.
Мне не пришло в голову искать телефон Давида в квартире, хватило и того, что он не отвечает. Я тихонько вернулась в гостиную и, когда сигнал прекратился, снова набрала номер Давида. Звук доносился со стороны дивана и шел от трупа. Я осторожно приблизилась. В прошлый раз я ощупала только задние карманы брюк, но не проверила нагрудные карманы пиджака. Мобильник Давида был либо там, либо под телом.
И что мне теперь делать? Мысли совсем смешались. Пора убираться из этого дома. Зачем-то я удалила из памяти своего телефона информацию о звонках, но чем это могло помочь? Ведь когда у убитого найдут телефон, то обнаружат там звонки с моего номера. Я просто-напросто не могла позволить себе рисковать быть найденной из-за телефона. Сердце колотилось так громко, что казалось, его стук доносится до самой крепости. Трясущимися руками я наконец осмелилась обследовать нагрудные карманы пиджака покойного. Телефон лежал возле сердца. Я сунула аппарат к себе в сумочку. От него нужно будет избавиться сразу же, как только просмотрю, на какие номера с него звонили.
Я закрыла чемодан и отнесла за дверь. Извиняясь, поклонилась покойнику, потом взяла из вазы ярко-желтый тюльпан и пристроила в изголовье убитого. Неизвестно, принадлежала ли душа, обитавшая в этом теле, врагу или другу. Поначалу я не могла решить, что делать с ключами. Взять с собой? Но они свяжут меня с квартирой в Монтемасси и с трупом, так что это слишком рискованно. В двери квартиры имелось отверстие для писем, и в конце концов я опустила ключи туда. Затем осторожно завела свой «пунто» и отъехала от дома. Кто-нибудь мог следить за моими передвижениями. Только оказавшись у подножия холма за пределами деревни, я осмелилась увеличить скорость до восьмидесяти.
Мой путь лежал в сторону Роккастрады. Проехав городок, я продолжила свой путь дальше на восток, стремясь попасть на шоссе в Сиену и Флоренцию. Давид упоминал однажды, что в Чивителла-Мариттима есть хороший ресторан при отеле типа «Bed and Breakfast». Хотелось бы, чтобы там кто-нибудь еще бодрствовал. В крайнем случае могу переночевать и в машине.
Воздух долины был пропитан запахом тимьяна. В ночном небе сияли звезды, хотя по сравнению с Финляндией их расположение было немного смещено. Я пыталась не думать о мертвеце, а сосредоточиться на поиске ночлега. Прежде мне удавалось выкидывать из головы ненужные мысли, надо бы восстановить этот навык.
Я попятилась из гостиной, пытаясь как можно точнее ступать по своим старым следам. На кухне под раковиной отыскала целлофановые пакеты и натянула их на ноги и на правую руку по локоть. Затем прокралась в спальню и зажгла свет. Больше трупов не наблюдалось, и я вошла. Заглянула под двуспальную кровать, но там лежал только свернутый коврик. В чемодане я всегда на всякий случай возила перчатки: в них гораздо удобнее, чем в целлофановых пакетах. Я надела перчатки и подобрала волосы, повязав голову платком. Конечно, в квартире было полно наших с Давидом отпечатков. Мои «пальчики» не значились, насколько мне известно, ни в какой картотеке, но где гарантии? Я быстро упаковала свои вещи в чемодан, так как не собиралась оставаться на ночь в одной квартире с трупом. Убравшись подальше от Монтемасси, сделаю анонимный звонок в полицию и намекну о покойнике. К счастью, в Италии еще можно найти телефонные кабинки.
Треклятое любопытство и мысль о том, что я оставила в гостиной пару книг, привели меня обратно. Мертвец был еще теплый и не успел закоченеть. Я осторожно повернула голову мужчины, хотя знала, что тем самым запутаю следы и ухудшу собственное положение. Но мне было необходимо увидеть, знаю ли я покойного. Пуля, очевидно, застряла в мозге, так как лицо было цело. Оно ничего не выражало. Карие глаза были открыты, тонкие бескровные губы и маленькие темные усики, словно нарисованные плохим художником, казались безжизненными и безликими. Точный возраст определить было сложно: от двадцати пяти до сорока. На шее висел золотой крестик, такие носят обычно лютеране и католики. Он не помог мужчине сохранить жизнь, но, возможно, сберег душу.
Я аккуратно опустила голову незнакомца обратно на диванные подушки. Как хорошо, что у меня на ногах были целлофановые пакеты, иначе туфли испачкались бы в моче. Заставив себя поискать бумажник, я ничего не обнаружила, во всяком случае в карманах брюк. На руках мертвеца не было ни часов, ни колец. Пальцы босых ног и тыльную сторону ступни покрывали курчавые волоски.
Я осмотрелась, отыскивая обувь покойного и возможное орудие убийства. Зачем понадобилось его разувать? Что это были за ботинки, по которым его можно было опознать? Может, они ручной работы и сделаны по специальному заказу? Или у него одна нога короче другой, из-за чего обычно изготавливают особые вкладки в обувь, но по лежащему телу это было сложно определить.
Никаких следов борьбы вокруг видно не было. Кто-то прибрал после убийства? Или покойный безропотно подчинился своей судьбе? Поза мужчины на диване была немного неестественной: чувствовалось незавершенное движение, словно он спал, а кто-то застал его врасплох и сразу же выстрелил, не дав жертве возможности оказать сопротивление. Входное отверстие от пули находилось в таком месте, что мужчина, при условии достаточной гибкости рук, мог застрелиться и сам. Но, наверное, редкий самоубийца стреляет себе в затылок. И где же в таком случае оружие?
Вдруг на улице со стороны кухни послышался какой-то стук. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Затем все стихло. Я прокралась на кухню и выглянула из окна. Старик подметал улицу, я и раньше замечала его за этой работой. Однако странное время наводить чистоту. За стариком по пятам ходила черная с белым кошка. Внезапно она глянула прямо на меня, затем прищурилась и запрыгнула на кухонный подоконник. Я быстро отошла подальше от окна: мне не хотелось, чтобы животное выдало мое присутствие. Возможно, тот или те, которые подкинули труп в квартиру Давида, находились поблизости и ждали моей реакции. Неизвестно, правда, был ли этот труп ловушкой для меня, или же с его помощью пытались подставить Давида, свалив на него убийство.
А что, если это сделал Давид? Арендовавший квартиру Даниэль Ланотте мог исчезнуть, его настоящее имя знала только я. Верил ли Давид, что я не выдам его? Или тоже лежит неизвестно где, так же безжизненно, как этот неведомый покойник на его диване?
Нужно было сделать еще одно дело. Я хотела увидеть, что все-таки Давид хранил в запертых ящиках комода. Но больше у меня не было времени на аккуратную и изнурительную работу ножом. Я нашла в кладовке маленький топорик для мяса, и здесь же, среди хозяйских инструментов, отыскался гвоздодер. Мне было жаль красивое дерево, но делать нечего, и я разбила крышку комода. Потом при помощи гвоздодера отодрала обе половины расколовшейся крышки. Дерево сердито трещало. Я была уверена, что столяр, изготовивший комод, проклинает меня, наблюдая с небес за этим вандализмом.
В верхнем ящике лежал толстый конверт формата С4, запечатанный красной сургучной печатью. Никаких надписей, плотная белая бумага. Я сняла верхний ящик, чтобы посмотреть, что же находится в нижнем. Спрятанный там предмет не оказался ни револьвером, ни ножом – это была латунная подзорная труба. Вот оно что! Заглянув в нее, я увидела цветные пятна. Это калейдоскоп. Но за каким чертом Давиду понадобилось запирать калейдоскоп в ящике? Может, это вещи совсем не Давида, а принадлежат владельцу квартиры? Но что, если калейдоскоп используется в качестве тайника? В него поместится все что угодно, хоть микрофильмы, хоть наркотики.
Деревенские часы пробили половину одиннадцатого. Если я уйду прямо сейчас, то еще успею найти себе ночлег в ближайшем поселке. А как поступить с найденными вещами? В конце концов я решила взять их с собой. Убийцы не знали, что в комоде лежит нечто важное. Следовательно, я была на шаг впереди них. Спрятав калейдоскоп и конверт в сумку с одеждой, я снова позвонила Давиду. На этот раз сообщения о недоступности абонента не последовало, зато из гостиной донесся приглушенный звук телефонного звонка.
Мне не пришло в голову искать телефон Давида в квартире, хватило и того, что он не отвечает. Я тихонько вернулась в гостиную и, когда сигнал прекратился, снова набрала номер Давида. Звук доносился со стороны дивана и шел от трупа. Я осторожно приблизилась. В прошлый раз я ощупала только задние карманы брюк, но не проверила нагрудные карманы пиджака. Мобильник Давида был либо там, либо под телом.
И что мне теперь делать? Мысли совсем смешались. Пора убираться из этого дома. Зачем-то я удалила из памяти своего телефона информацию о звонках, но чем это могло помочь? Ведь когда у убитого найдут телефон, то обнаружат там звонки с моего номера. Я просто-напросто не могла позволить себе рисковать быть найденной из-за телефона. Сердце колотилось так громко, что казалось, его стук доносится до самой крепости. Трясущимися руками я наконец осмелилась обследовать нагрудные карманы пиджака покойного. Телефон лежал возле сердца. Я сунула аппарат к себе в сумочку. От него нужно будет избавиться сразу же, как только просмотрю, на какие номера с него звонили.
Я закрыла чемодан и отнесла за дверь. Извиняясь, поклонилась покойнику, потом взяла из вазы ярко-желтый тюльпан и пристроила в изголовье убитого. Неизвестно, принадлежала ли душа, обитавшая в этом теле, врагу или другу. Поначалу я не могла решить, что делать с ключами. Взять с собой? Но они свяжут меня с квартирой в Монтемасси и с трупом, так что это слишком рискованно. В двери квартиры имелось отверстие для писем, и в конце концов я опустила ключи туда. Затем осторожно завела свой «пунто» и отъехала от дома. Кто-нибудь мог следить за моими передвижениями. Только оказавшись у подножия холма за пределами деревни, я осмелилась увеличить скорость до восьмидесяти.
Мой путь лежал в сторону Роккастрады. Проехав городок, я продолжила свой путь дальше на восток, стремясь попасть на шоссе в Сиену и Флоренцию. Давид упоминал однажды, что в Чивителла-Мариттима есть хороший ресторан при отеле типа «Bed and Breakfast». Хотелось бы, чтобы там кто-нибудь еще бодрствовал. В крайнем случае могу переночевать и в машине.
Воздух долины был пропитан запахом тимьяна. В ночном небе сияли звезды, хотя по сравнению с Финляндией их расположение было немного смещено. Я пыталась не думать о мертвеце, а сосредоточиться на поиске ночлега. Прежде мне удавалось выкидывать из головы ненужные мысли, надо бы восстановить этот навык.