Страница:
— Потом их будет больше: Сарита непременно захочет праздновать день рождения с подружками. Девочки любят устраивать также и «Вечеринки в пижамах».
— «Вечеринки в пижамах»? — побледнел Чэз.
— Именно, — безжалостно подтвердила Шейн, вспоминая, что тетя не разрешала ни устраивать, ни посещать подобные вечеринки. — Правда, это бывает уже в школьные годы. Но раз ты отец маленькой девочки, тебе придется научиться обращаться с роем ее подруг…
— Роем… — автоматически повторил шокированный Чэз.
— ..смеющихся, визжащих любительниц косметики.
— Косметики? Но Сарите всего три года! Шейн впервые видела его таким растерянным и озадаченным.
— Девочки очень быстро растут, — улыбнулась она.
— Только не моя дочь.
— Нечто подобное и Рейф говорил обо мне, когда наконец вернул меня.
— Вернул? — удивился Чэз.
— Мы поговорим об этом позже, хорошо? А сейчас мне нужно встретиться с электриком. В комнате у девочки обязательно должно быть свое стерео; и, конечно, ей не обойтись без собственного телефона… Естественно, не сейчас, а когда она немного подрастет. Консультация специалиста ведь никогда не повредит, верно? И еще надо не забывать про телевизионный кабель. — Шейн ободряюще погладила Чэза по руке и поспешила из ванной.
— Что, черт возьми, случилось с моим полом?
— Не смотрите на меня, босс, как волк на ягненка! — оправдывался Джимбо. — Это идея вашей жены.
— И где же сейчас моя драгоценная супруга?
— В вашем кабинете, босс…
Чэз нахмурился. Ему это определенно не нравилось: кабинет для настоящего мужчины — место уединения, и женщине там не место.
— Чтобы не было больше ни единой дырки в моем полу! Ясно? — рявкнул он, направляясь в кабинет.
— Прошу прощения, босс, но с недавнего времени я подчиняюсь вашей жене, — крикнул ему вслед Джимбо. — Вы сами сказали мне, чтобы я выполнял все ее приказы. Что я и делаю. Рабочий должен просверлить еще шесть дырок…
Чэз почувствовал, как в нем закипает кровь. Он быстро подошел к наглецу и объяснил все более доходчиво:
— Оставь все как есть, дубина, а не то я оторву тебе уши!
— Уши оторвете? — присвистнул тот. — Теперь я убедился, что брак меняет людей: раньше вы были более красноречивы.
Чэз понимал, что Джимбо в чем-то прав, и от этого злился еще сильнее:
— Неужели? Знай, друг мой, счастливые дни в твоей жизни сочтены, и она очень скоро превратится в сплошной кошмар, если ты не будешь держать язык за зубами. Кроме того, в этом доме будет жить моя дочь, и я не потерплю неуважительных слов в ее адрес. Моджо это тоже касается.
— Думаю, он вас послушает, только если вы перегородите вход в кухню гигантским валуном с этой надписью, босс, — усмехнулся Джимбо.
Губы Чэза тронула чуть заметная улыбка.
— Что ж… я поручу это жене.
— Тогда он точно будет смирен, как ягненок. Вот уж не думал, что женщина сможет сделать его таким ручным…
— А когда сюда переедет моя дочка, бедняга совсем перевоспитается, — улыбнулся Чэз, выходя из комнаты.
Чэз несколько раз повернул ручку двери — заперто. Это же форменное безобразие: жена прячется от мужа в его кабинете да еще запирается на ключ! Не желая мириться с таким положением дел, он отпер дверь собственным ключом и прямо с порога поинтересовался:
— Шейн, что, черт возьми, ты сделала с моим полом?
Она сидела за письменным столом и что-то увлеченно писала. Шейн была так прекрасна в своей рабочей одежде с распущенными золотистыми волосами, что Чэз невольно вспомнил тот памятный день две недели назад, когда они, забыв обо всем на свете, занимались любовью. И его охватила знакомая дрожь. Увы, с тех пор Шейн не подпускала его к себе, лишь иногда, засыпая, целовала его в щеку и бормотала сонным голосом нежные слова. «Неужели она забыла о том, что было между нами?» — тоскливо думал он иногда.
Аккуратно сложив бумаги на столе, Шейн подняла глаза и заметила Чэза.
— Подожди немного, — сказала она, поднимая телефонную трубку и набирая нужный номер, через минуту я освобожусь.
— Шейн, нам надо поговорить…
Но она уже оживленно беседовала по телефону:
— Да…Он поймет, что я имею в виду… Отправьте посылку почтовым самолетом… Мне все равно, сколько это стоит, Челита, я оплачу издержки… Попросите Марвина обо всем позаботиться…
«О чем это она говорит? — размышлял Чэз, чувствуя внезапную ревность. — Кто такой этот Марвин, черт побери?!»
А Шейн уже заканчивала разговор:
— Спасибо, Челита. Я еще позвоню.
— Проклятье, кто такой этот Марвин? Что тебя с ним связывает? — Чэз потребовал объяснений, не дожидаясь, когда она положит трубку.
— Он мой друг. Мы росли вместе. Марвин живет в деревне неподалеку от нашей плантации.
— И что же тебе должны прислать из Коста-Рики?
— Одну декоративную вещь, — уклончиво ответила Шейн.
— Ясно… — недоверчиво протянул Чэз. — А теперь поговорим о наболевшем. Что ты сделала с моим полом?
Не успела Шейн ответить, как дверь открылась, и вошел обнаженный до пояса молодой человек с грудой инструментов. «Похоже, мне придется выяснить еще один вопрос: почему к моей жене вот так запросто заходят другие мужчины, — нахмурился Чэз. — Интересно будет послушать ее оправдания».
— Привет, Тим. Как дела? — поздоровалась Шейн.
— Все в порядке, я сделал нужные отверстия. Не хотите взглянуть?
— Эй, парень, подожди, — вмешался Чэз, когда рабочий направился к двери. — Не смей больше сверлить мой пол, ясно?
Шейн улыбнулась Тиму самой обворожительной улыбкой (Чэз был готов растерзать наглеца!) и сказала:
— Спасибо. Я сейчас подойду.
Как только дверь за молодым человеком захлопнулась, она перестала улыбаться и внимательно посмотрела на Чэза:
— Мне кажется, ты сам хотел, чтобы я изменила твой дом в лучшую сторону. Что не так?
— Все хорошо, но…
— Насколько я помню, никаких «но» в этом вопросе наш устный договор не предусматривал. Ты сказал, что я могу делать все, что посчитаю нужным, не так ли?
— Я уверен, что не давал согласия на то, чтобы сверлили мой дом, превращая его в швейцарский сыр!
— Не кричи.
— Я имею право кричать, — Чэз начал энергично жестикулировать, выпуская пар, — ругаться, в общем всячески выражать недовольство, когда моя жена развлекается с полуобнаженными мужчинами!
— Ты что, ревнуешь меня к Тиму? — удивилась Шейн.
— Да, я ревную тебя к Тиму! — Чэз посмотрел на нее в упор. — Предполагается, что ты должна создать уютный дом для моей дочери. До приезда старой дьяволицы осталось меньше двух недель.
— Ничего не скажешь, прекрасное сравнение, усмехнулась Шейн.
— Ты знаешь, как я к ней отношусь, — помрачнел Чэз.
«Моя жизнь мне не принадлежит: слуги дерзят, жена обращается со мной как с надоедливым братом. Я не могу сказать ни слова, не подумав. Мне остается одно: коротать дни в кабинете. Принесу сюда пива и запрусь, — размышлял он. — Никаких женщин. Никаких дырок в полу и стенах. Никаких наставлений». От горестных мыслей его отвлекла Шейн. Она подошла к нему и нежно погладила по спине, что-то говоря, но что именно, он не мог понять, скованный внезапной истомой. Чэз попытался перевести дыхание — напрасно; тело отказывалось ему служить. Он снова чувствовал сильнейшее возбуждение.
— Не… делай… этого, — с трудом выговорил он.
— Не делать чего? — не поняла Шейн. — Что-нибудь не так?
Чэз пытался объяснить, но язык отказывался слушаться его. Шейн терпеливо ждала. Наконец, громко выдохнув воздух из легких, он произнес хрипло:
— Нет.
— Хорошо, — она еще раз погладила его по спине. — Тогда я пойду рассчитаюсь с Тимом за работу. Увидимся позже.
Чэз не знал, сколько времени простоял без движения у письменного стола. Очнувшись, он направился работать в сарай. Было довольно холодно, зима быстро вступала в свои права. Если ковбои и заметили странное поведение босса, то благоразумно помалкивали.
— Я не возражал, когда ты переделывала одну из ванных комнат, когда в полу появились ужасные дырки и пришел ненормальный электрик, меряя шагами гостиную, Чэз пытался убедить свою жену не совершать очередную ошибку. — Я был воплощением понимания и терпимости…
— Неужели?! — усмехнулась та.
— Да, я был смирной овечкой. — В глазах Чэза читалась такая искренность, что Шейн почти поверила его словам. — Боже, есть ли на свете мужчина, способный сохранить голову на плечах во время ремонта в доме! На этот раз ты зашла слишком далеко! Что это за ящики стоят в моем кабинете?
— Я решила поставить их туда ненадолго, чтобы…
— Я не могу пробраться к письменному столу!
— Зато я могу. Если тебе что-нибудь понадобится, скажи мне, я с удовольствием принесу все необходимое.
— Дело не в этом. В ящиках лежат рождественские украшения, не так ли? — нахмурился Чэз, как будто Шейн совершила что-то ужасное.
— Я подумала, что…
— В моем доме этого не должно быть.
— Нет?
— Я не справляю Рождество.
Шейн была шокирована его словами:
— Что ты имеешь в виду?
— Никаких электрических огоньков, елок, глупых керамических ангелов и Санта-Клаусов, никаких гирлянд и шаров, ничего зеленого и красного. Ясно?
— Нет, — возразила Шейн.
В голубых глазах Чэза засверкали молнии.
— Нужно повторить еще раз?
— Я своего решения не изменю.
Прежде чем ситуация вышла из-под контроля, в дверях показался Джимбо.
Он посмотрел на Шейн, потом на Чэза и понимающе хмыкнул. Шейн решила обратиться к нему за подтверждением:
— Твой босс сказал, что не справляет Рождество. Это правда?
Но Джимбо счел за лучшее поддерживать нейтралитет.
— Я просто работаю здесь, мэм, и ничего не знаю об этом.
— Не знаешь или не хочешь говорить? — сурово поинтересовалась Шейн. — Давай же, Джимбо, скажи мне! Никакого Рождества? Никогда?
— Я знаю босса только пять лет, — нервно начал тот. — Обычно он запирается в кабинете с бутылкой, пишет письма и напивается в стельку.
— Джимбо!
— Что? Что я такого сказал?
— Если бы я хотел, чтобы жена знала о моих слабостях, то рассказал бы ей обо всем сам. Не забывай, кто платит тебе деньги за работу!
— Но я обязан отвечать на ее вопросы, она моя хозяйка.
Шейн поняла, что пора вмешаться. Она быстро встала между мужем и Джимбо и мягко спросила:
— Ответь, пожалуйста, Чэз: почему ты так не любишь Рождество?
Чэз многозначительно посмотрел на Джимбо и кивнул в сторону двери. Тот поспешил удалиться.
— Пожалуйста, ответь: в чем дело?
— По правде говоря, Рождество пробуждает во мне тяжелые воспоминания, — признался Чез.
«У меня тоже есть горькие воспоминания о Рождестве, но я все равно люблю этот праздник», подумала Шейн и мягко спросила:
— Больше тебе нечего мне сказать?
— Прости, я не намерен это обсуждать. Шейн было больно слышать эти слова, но она знала, что самое главное сейчас — переубедить его, а не допрашивать, поэтому она попыталась еще раз:
— Я понимаю тебя, Чэз, но ты не можешь не справлять Рождество. Подумай о Сарите…
— Не вмешивай в это мою дочь! — помрачнел Чэз.
Но Шейн не собиралась сдаваться:
— Неужели ты и вправду думаешь, что тебе удастся вычеркнуть этот праздник из своей жизни?
Чэз равнодушно пожал плечами:
— Меня это устраивает.
— А меня нет. И Сариту тоже. Уверена, донья Изабелла не обрадуется, узнав об этом.
— Она ничего не узнает, потому что не будет встречать Рождество с нами.
— А как же я? Мне ты разрешишь быть с вами?
Или мои желания не в счет?
— Я еще не решил. Скажи, ты беременна? У Шейн перехватило дыхание, на глазах выступили слезы, «Чэз изменился: он не такой, каким был девять лет назад, — убеждала она себя. — Обстоятельства изменили его, сделав его сердце холодным как лед. Что же случилось? Что сделало его таким жестоким? Как мне вернуть прежнего Чэза?»
— Я не знаю точно, — уклончиво ответила она. Чэз, очевидно, понял свою ошибку, потому что обнял ее и тихо сказал:
— Прости, Шейн, мне не следовало вспоминать об этом.
— Накануне праздника от тебя ушла Мадлен, поэтому ты не любишь Рождество? — мысленно готовясь к новым оскорблениям, спросила она.
Но Чэз проявил терпение и спокойно ответил:
— Это никак не связано с ней, не люблю я этот праздник, и все.
— Это твое последнее слово?
— Да.
Глава 8
— «Вечеринки в пижамах»? — побледнел Чэз.
— Именно, — безжалостно подтвердила Шейн, вспоминая, что тетя не разрешала ни устраивать, ни посещать подобные вечеринки. — Правда, это бывает уже в школьные годы. Но раз ты отец маленькой девочки, тебе придется научиться обращаться с роем ее подруг…
— Роем… — автоматически повторил шокированный Чэз.
— ..смеющихся, визжащих любительниц косметики.
— Косметики? Но Сарите всего три года! Шейн впервые видела его таким растерянным и озадаченным.
— Девочки очень быстро растут, — улыбнулась она.
— Только не моя дочь.
— Нечто подобное и Рейф говорил обо мне, когда наконец вернул меня.
— Вернул? — удивился Чэз.
— Мы поговорим об этом позже, хорошо? А сейчас мне нужно встретиться с электриком. В комнате у девочки обязательно должно быть свое стерео; и, конечно, ей не обойтись без собственного телефона… Естественно, не сейчас, а когда она немного подрастет. Консультация специалиста ведь никогда не повредит, верно? И еще надо не забывать про телевизионный кабель. — Шейн ободряюще погладила Чэза по руке и поспешила из ванной.
— Что, черт возьми, случилось с моим полом?
— Не смотрите на меня, босс, как волк на ягненка! — оправдывался Джимбо. — Это идея вашей жены.
— И где же сейчас моя драгоценная супруга?
— В вашем кабинете, босс…
Чэз нахмурился. Ему это определенно не нравилось: кабинет для настоящего мужчины — место уединения, и женщине там не место.
— Чтобы не было больше ни единой дырки в моем полу! Ясно? — рявкнул он, направляясь в кабинет.
— Прошу прощения, босс, но с недавнего времени я подчиняюсь вашей жене, — крикнул ему вслед Джимбо. — Вы сами сказали мне, чтобы я выполнял все ее приказы. Что я и делаю. Рабочий должен просверлить еще шесть дырок…
Чэз почувствовал, как в нем закипает кровь. Он быстро подошел к наглецу и объяснил все более доходчиво:
— Оставь все как есть, дубина, а не то я оторву тебе уши!
— Уши оторвете? — присвистнул тот. — Теперь я убедился, что брак меняет людей: раньше вы были более красноречивы.
Чэз понимал, что Джимбо в чем-то прав, и от этого злился еще сильнее:
— Неужели? Знай, друг мой, счастливые дни в твоей жизни сочтены, и она очень скоро превратится в сплошной кошмар, если ты не будешь держать язык за зубами. Кроме того, в этом доме будет жить моя дочь, и я не потерплю неуважительных слов в ее адрес. Моджо это тоже касается.
— Думаю, он вас послушает, только если вы перегородите вход в кухню гигантским валуном с этой надписью, босс, — усмехнулся Джимбо.
Губы Чэза тронула чуть заметная улыбка.
— Что ж… я поручу это жене.
— Тогда он точно будет смирен, как ягненок. Вот уж не думал, что женщина сможет сделать его таким ручным…
— А когда сюда переедет моя дочка, бедняга совсем перевоспитается, — улыбнулся Чэз, выходя из комнаты.
Чэз несколько раз повернул ручку двери — заперто. Это же форменное безобразие: жена прячется от мужа в его кабинете да еще запирается на ключ! Не желая мириться с таким положением дел, он отпер дверь собственным ключом и прямо с порога поинтересовался:
— Шейн, что, черт возьми, ты сделала с моим полом?
Она сидела за письменным столом и что-то увлеченно писала. Шейн была так прекрасна в своей рабочей одежде с распущенными золотистыми волосами, что Чэз невольно вспомнил тот памятный день две недели назад, когда они, забыв обо всем на свете, занимались любовью. И его охватила знакомая дрожь. Увы, с тех пор Шейн не подпускала его к себе, лишь иногда, засыпая, целовала его в щеку и бормотала сонным голосом нежные слова. «Неужели она забыла о том, что было между нами?» — тоскливо думал он иногда.
Аккуратно сложив бумаги на столе, Шейн подняла глаза и заметила Чэза.
— Подожди немного, — сказала она, поднимая телефонную трубку и набирая нужный номер, через минуту я освобожусь.
— Шейн, нам надо поговорить…
Но она уже оживленно беседовала по телефону:
— Да…Он поймет, что я имею в виду… Отправьте посылку почтовым самолетом… Мне все равно, сколько это стоит, Челита, я оплачу издержки… Попросите Марвина обо всем позаботиться…
«О чем это она говорит? — размышлял Чэз, чувствуя внезапную ревность. — Кто такой этот Марвин, черт побери?!»
А Шейн уже заканчивала разговор:
— Спасибо, Челита. Я еще позвоню.
— Проклятье, кто такой этот Марвин? Что тебя с ним связывает? — Чэз потребовал объяснений, не дожидаясь, когда она положит трубку.
— Он мой друг. Мы росли вместе. Марвин живет в деревне неподалеку от нашей плантации.
— И что же тебе должны прислать из Коста-Рики?
— Одну декоративную вещь, — уклончиво ответила Шейн.
— Ясно… — недоверчиво протянул Чэз. — А теперь поговорим о наболевшем. Что ты сделала с моим полом?
Не успела Шейн ответить, как дверь открылась, и вошел обнаженный до пояса молодой человек с грудой инструментов. «Похоже, мне придется выяснить еще один вопрос: почему к моей жене вот так запросто заходят другие мужчины, — нахмурился Чэз. — Интересно будет послушать ее оправдания».
— Привет, Тим. Как дела? — поздоровалась Шейн.
— Все в порядке, я сделал нужные отверстия. Не хотите взглянуть?
— Эй, парень, подожди, — вмешался Чэз, когда рабочий направился к двери. — Не смей больше сверлить мой пол, ясно?
Шейн улыбнулась Тиму самой обворожительной улыбкой (Чэз был готов растерзать наглеца!) и сказала:
— Спасибо. Я сейчас подойду.
Как только дверь за молодым человеком захлопнулась, она перестала улыбаться и внимательно посмотрела на Чэза:
— Мне кажется, ты сам хотел, чтобы я изменила твой дом в лучшую сторону. Что не так?
— Все хорошо, но…
— Насколько я помню, никаких «но» в этом вопросе наш устный договор не предусматривал. Ты сказал, что я могу делать все, что посчитаю нужным, не так ли?
— Я уверен, что не давал согласия на то, чтобы сверлили мой дом, превращая его в швейцарский сыр!
— Не кричи.
— Я имею право кричать, — Чэз начал энергично жестикулировать, выпуская пар, — ругаться, в общем всячески выражать недовольство, когда моя жена развлекается с полуобнаженными мужчинами!
— Ты что, ревнуешь меня к Тиму? — удивилась Шейн.
— Да, я ревную тебя к Тиму! — Чэз посмотрел на нее в упор. — Предполагается, что ты должна создать уютный дом для моей дочери. До приезда старой дьяволицы осталось меньше двух недель.
— Ничего не скажешь, прекрасное сравнение, усмехнулась Шейн.
— Ты знаешь, как я к ней отношусь, — помрачнел Чэз.
«Моя жизнь мне не принадлежит: слуги дерзят, жена обращается со мной как с надоедливым братом. Я не могу сказать ни слова, не подумав. Мне остается одно: коротать дни в кабинете. Принесу сюда пива и запрусь, — размышлял он. — Никаких женщин. Никаких дырок в полу и стенах. Никаких наставлений». От горестных мыслей его отвлекла Шейн. Она подошла к нему и нежно погладила по спине, что-то говоря, но что именно, он не мог понять, скованный внезапной истомой. Чэз попытался перевести дыхание — напрасно; тело отказывалось ему служить. Он снова чувствовал сильнейшее возбуждение.
— Не… делай… этого, — с трудом выговорил он.
— Не делать чего? — не поняла Шейн. — Что-нибудь не так?
Чэз пытался объяснить, но язык отказывался слушаться его. Шейн терпеливо ждала. Наконец, громко выдохнув воздух из легких, он произнес хрипло:
— Нет.
— Хорошо, — она еще раз погладила его по спине. — Тогда я пойду рассчитаюсь с Тимом за работу. Увидимся позже.
Чэз не знал, сколько времени простоял без движения у письменного стола. Очнувшись, он направился работать в сарай. Было довольно холодно, зима быстро вступала в свои права. Если ковбои и заметили странное поведение босса, то благоразумно помалкивали.
— Я не возражал, когда ты переделывала одну из ванных комнат, когда в полу появились ужасные дырки и пришел ненормальный электрик, меряя шагами гостиную, Чэз пытался убедить свою жену не совершать очередную ошибку. — Я был воплощением понимания и терпимости…
— Неужели?! — усмехнулась та.
— Да, я был смирной овечкой. — В глазах Чэза читалась такая искренность, что Шейн почти поверила его словам. — Боже, есть ли на свете мужчина, способный сохранить голову на плечах во время ремонта в доме! На этот раз ты зашла слишком далеко! Что это за ящики стоят в моем кабинете?
— Я решила поставить их туда ненадолго, чтобы…
— Я не могу пробраться к письменному столу!
— Зато я могу. Если тебе что-нибудь понадобится, скажи мне, я с удовольствием принесу все необходимое.
— Дело не в этом. В ящиках лежат рождественские украшения, не так ли? — нахмурился Чэз, как будто Шейн совершила что-то ужасное.
— Я подумала, что…
— В моем доме этого не должно быть.
— Нет?
— Я не справляю Рождество.
Шейн была шокирована его словами:
— Что ты имеешь в виду?
— Никаких электрических огоньков, елок, глупых керамических ангелов и Санта-Клаусов, никаких гирлянд и шаров, ничего зеленого и красного. Ясно?
— Нет, — возразила Шейн.
В голубых глазах Чэза засверкали молнии.
— Нужно повторить еще раз?
— Я своего решения не изменю.
Прежде чем ситуация вышла из-под контроля, в дверях показался Джимбо.
Он посмотрел на Шейн, потом на Чэза и понимающе хмыкнул. Шейн решила обратиться к нему за подтверждением:
— Твой босс сказал, что не справляет Рождество. Это правда?
Но Джимбо счел за лучшее поддерживать нейтралитет.
— Я просто работаю здесь, мэм, и ничего не знаю об этом.
— Не знаешь или не хочешь говорить? — сурово поинтересовалась Шейн. — Давай же, Джимбо, скажи мне! Никакого Рождества? Никогда?
— Я знаю босса только пять лет, — нервно начал тот. — Обычно он запирается в кабинете с бутылкой, пишет письма и напивается в стельку.
— Джимбо!
— Что? Что я такого сказал?
— Если бы я хотел, чтобы жена знала о моих слабостях, то рассказал бы ей обо всем сам. Не забывай, кто платит тебе деньги за работу!
— Но я обязан отвечать на ее вопросы, она моя хозяйка.
Шейн поняла, что пора вмешаться. Она быстро встала между мужем и Джимбо и мягко спросила:
— Ответь, пожалуйста, Чэз: почему ты так не любишь Рождество?
Чэз многозначительно посмотрел на Джимбо и кивнул в сторону двери. Тот поспешил удалиться.
— Пожалуйста, ответь: в чем дело?
— По правде говоря, Рождество пробуждает во мне тяжелые воспоминания, — признался Чез.
«У меня тоже есть горькие воспоминания о Рождестве, но я все равно люблю этот праздник», подумала Шейн и мягко спросила:
— Больше тебе нечего мне сказать?
— Прости, я не намерен это обсуждать. Шейн было больно слышать эти слова, но она знала, что самое главное сейчас — переубедить его, а не допрашивать, поэтому она попыталась еще раз:
— Я понимаю тебя, Чэз, но ты не можешь не справлять Рождество. Подумай о Сарите…
— Не вмешивай в это мою дочь! — помрачнел Чэз.
Но Шейн не собиралась сдаваться:
— Неужели ты и вправду думаешь, что тебе удастся вычеркнуть этот праздник из своей жизни?
Чэз равнодушно пожал плечами:
— Меня это устраивает.
— А меня нет. И Сариту тоже. Уверена, донья Изабелла не обрадуется, узнав об этом.
— Она ничего не узнает, потому что не будет встречать Рождество с нами.
— А как же я? Мне ты разрешишь быть с вами?
Или мои желания не в счет?
— Я еще не решил. Скажи, ты беременна? У Шейн перехватило дыхание, на глазах выступили слезы, «Чэз изменился: он не такой, каким был девять лет назад, — убеждала она себя. — Обстоятельства изменили его, сделав его сердце холодным как лед. Что же случилось? Что сделало его таким жестоким? Как мне вернуть прежнего Чэза?»
— Я не знаю точно, — уклончиво ответила она. Чэз, очевидно, понял свою ошибку, потому что обнял ее и тихо сказал:
— Прости, Шейн, мне не следовало вспоминать об этом.
— Накануне праздника от тебя ушла Мадлен, поэтому ты не любишь Рождество? — мысленно готовясь к новым оскорблениям, спросила она.
Но Чэз проявил терпение и спокойно ответил:
— Это никак не связано с ней, не люблю я этот праздник, и все.
— Это твое последнее слово?
— Да.
Глава 8
Моей давно потерянной невесте
Сам не знаю, почему я решил написать тебе в этом году. Сила привычки? А может, мне нравится страдать? Я не люблю тебя. Нет, не люблю! Я неспособен больше любить! Все чувства умерли во мне давным-давно! Почему же я до сих пор сравниваю всех женщин с тобой? Они так не похожи на тебя!
Шейн, что случилось с нашей любовью? Почему я не могу забыть тебя?
— Мы же обсуждали этот вопрос! Я не справляю Рождество! — воскликнул Чэз, увидев, что Шейн стоит на стремянке в гостиной и развешивает гирлянды вдоль стен.
— Что ты имеешь в виду? — невинно поинтересовалась она.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, терпеливо объяснил Чэз. — Эти рождественские украшения. Мы же договорились: никакого Рождества в моем… в нашем доме!
— Нашем доме? — Шейн сделала вид, что удивлена: ей было очень весело сегодня.
Чэз улыбнулся в ответ, но тут же вспомнил, что сердится на жену, и помрачнел:
— Я хочу, чтобы ты немедленно выкинула всю эту ерунду!
— Не глупи, Чэз! Эти украшения не для встречи Рождества, — улыбнувшись, солгала она.
— Зачем тогда тебе эти разноцветные лампочки?
— Клянусь, они не для Рождества.
— Неужели?
— Хочешь, докажу?
— Давай. Очень интересно послушать.
— Рождественские огоньки обычно красные или зеленые, а эти розовые. Шары же невозможно повесить на елку — они такие хрупкие!
— Да, действительно, ты права. А еще у них неподходящий вишневый цвет! — улыбаясь, уступил Чэз.
— Как видишь, здесь нет ни сосновых шишек, ни омелы — ничего рождественского!
— А это что такое? — поинтересовался он, поднимая одну особенно яркую гирлянду.
— Это для украшения интерьера. Посмотри, у нее даже другой цвет.
— И какой же? Саламандрово-красный?
— Хватит издеваться, — улыбнулась Шейн. — Ты же сам прекрасно видишь, что она голубая.
Вернее, цвета голубой ели.
— А я думал, что ель — вечнозеленое растение…
— Необязательно.
— Ох, устал я от твоих доказательств! — улыбнулся он и тут же стал абсолютно серьезным:
— Я своих привычек не меняю, поэтому… прошу убрать отсюда всю эту ерунду и не украшать мой дом гирляндами. Кто-то может наступить и пораниться, — добавил он несколько мягче.
К ногам Чэза змейкой упала гирлянда.
— Знаешь, — тихо сказала Шейн, — я удивлена, что ты не упомянул о дырках в полах и стенах. Все электрокабели проведены, и Джимбо обещал к вечеру заделать все дырки.
— Интересно, как он это сделает?
— Не имею представления. Он хочет удивить тебя.
— Надеюсь, его сюрприз не будет таким шокирующим, как нерождественские гирлянды?
Шейн не успела ответить, потому что в дверях гостиной показалась донья Изабелла. Рядом с ней, вцепившись ручонками в бабушкину юбку, стояла испуганная малышка.
— Донья Изабелла! Какой приятный сюрприз! — Ослепительно улыбаясь, Шейн подошла к гостям. — Это, должно быть, Сарита? Здравствуй, милая.
Девочка спрятала личико среди многочисленных складок бабушкиной юбки, но потом все-таки решилась осмотреться. Донья Изабелла внимательно взглянула на Чэза, затем на Шейн и сказала:
— Кажется, мы пришли в неподходящий момент.
— И, конечно, не нарочно, — сухо заметил Чэз.
— Не обращайте на него внимания, донья Изабелла, — улыбнулась Шейн. — Вы нам не помешали. Чэз очень переживает из-за дыр в полу.
— Дыр в полу? — переспросила гостья.
— Чэз тоже удивился, когда увидел их, но он выражал свои чувства гораздо громче.
— Шейн! — возмутился тот.
— Да, именно так, — улыбнулась она. Тем временем Сарита внимательно рассматривала украшения на стенах.
Неожиданно она произнесла, чуть картавя, на испанском;
— Abuelita, mira! Que bonita.
«Abuelita? — подумал Чэз, пряча улыбку; он немного знал испанский язык, и смысл сказанного ему был вполне ясен. — Вот уж не думал, что кто-то может называть строгую донью бабуленькой!»
— Она говорит, что здесь очень красиво, — перевела донья Изабелла. — Действительно, вы хорошо потрудились, Шейн.
Конечно, ей было приятно слышать такие слова от строгой старухи, и она торжествующе посмотрела на Чэза, прежде чем ответить:
— Спасибо. Мы очень старались.
Тот решил тоже проявить немного такта:
— Рад, что вам понравилось, донья Изабелла. Но Шейн преуспела не только в этом. Она долго и упорно трудилась, чтобы сделать весь дом таким же красивым, как эта комната.
— Разрешите, я покажу вам все, — поспешила предложить Шейн, чтобы избежать возможного конфликта. — Я охотно выслушаю ваши советы, если в них возникнет необходимость.
— Что ж, я не возражаю.
— Прекрасно! С чего бы вы хотели начать?
— Вы приготовили спальню для Сариты?
— Это был мой первый проект. Пойдемте. Сарита бросила на Чэза осторожный взгляд и поспешила за Шейн и доньей Изабеллой. В ее взгляде было что-то до боли знакомое. Чэз закрыл глаза. Ему вдруг захотелось выпить, много выпить, чтобы заглушить внезапную необъяснимую боль.
— Мы можем изменить цвет стен, поменять мебель, если вы захотите, — говорила Шейн, ведя гостей по коридору; детская ладошка приятно согревала руку.
— Вы очень предусмотрительны, — похвалила донья Изабелла.
Но что-то в ее тоне смутило Шейн.
— Простите, но ваши слова звучат как-то… обидно.
— Я с вами искренна, поверьте.
Шейн открыла дверь в комнату Сариты и пропустила девочку вперед, осмотреться. Следом вошла донья Изабелла. Подождав, пока она окинет взглядом спальню, Шейн быстро заговорила, очевидно боясь, что ее прервут, не дав высказаться:
— Я никогда не буду лгать вам, донья Изабелла, или притворяться, что чувствую не то, что чувствую. Я обещаю вам заботиться о Сарите как родная мать. Клянусь, она никогда не усомнится в нашей родительской любви, никогда не будет чувствовать себя обузой.
— Обузой? — повторила донья. — Что вы имеете в виду? Объясните, пожалуйста.
Шейн не хотела отвечать, но завоевать доверие доньи Изабеллы было просто необходимо, и она решилась рассказать ей один секрет, о котором знали лишь близкие родственники.
— Когда мне было три года, я потеряла родителей, — начала Шейн. — Меня воспитывала тетя.
— И у вас были натянутые отношения?
— Да. Мой брат Рейф забрал меня к себе, когда мне было двенадцать.
— Понимаю. Вы не хотите, чтобы Сарита испытала нечто подобное.
— Обещаю, этого не случится. Долгое мгновение черные глаза доньи внимательно изучали ее, заглядывая, казалось, в самые тайные глубины души.
— Я верю вам, — сказала она наконец. — Кстати, вы очень мило обставили комнату.
Шейн было очень приятно сознавать, что ее старания оценены по достоинству. Она хотела, чтобы Сарита чувствовала себя спокойно и уютно в новой обстановке, понимая, как это нужно маленькой девочке: очень важно чувствовать себя в безопасности, когда ты далеко от родной семьи. Шейн испытала это сама. Она выбрала мебель нежного кремового цвета, на пол постелила мягкий шерстяной ковер, стены были выкрашены в приятный золотистый цвет. Шейн предусмотрела также два больших ящика с игрушками, небольшой письменный столик с секретными полочками для «сокровищ». Но внимание Сариты привлекла куколка, сидящая на скамеечке у окна. Девочка не осмеливалась взять ее, а только смотрела на нее сверкающими глазами.
— Нравится? — мягко спросила Шейн, подходя к ней. — Это папа купил тебе подарок. Смелее! Бери ее!
Сарита схватила куклу и больше с ней не расставалась. Пока малышка играла, Шейн и донья Изабелла осмотрели ванную комнату. Она не вызвала никаких нареканий. Но в глазах строгой доньи читался какой-то неутоленный интерес.
Вернувшись обратно, Шейн подошла к платяному шкафу и открыла его. В задней стенке шкафа обнаружилась маленькая дверца.
— Это на случай, если она испугается грозы или еще чего-нибудь, — объяснила она удивленной донье. — Согласитесь, гораздо интереснее попасть в спальню родителей через потайную дверь, чем обычным способом; кроме того, так гораздо быстрее. А ну-ка, малышка, — позвала девочку Шейн, — покажи бабушке, как это нужно делать. Мы скоро присоединимся к тебе.
Сарита, прижимая куклу к груди, подбежала к шкафу и мгновенно оказалась в другой комнате, прикрыв за собой дверь.
— А мы с вами пойдем туда другим путем, улыбнулась Шейн.
Она привела донью Изабеллу в небольшую, залитую солнцем комнатку напротив спальни Сариты. Здесь стены были выкрашены в нежно-голубой цвет; пол был выложен светлым паркетом (тем, кто пользуется тростью, неудобно ходить по ковру); в комнате, кроме кровати и платяного шкафа, стоял маленький журнальный столик с телефоном, старинный торшер и огромное кожаное кресло (прекрасное место, чтобы читать Сарите сказки!); напротив на треножнике стоял маленький телевизор.
Шейн бросила на донью Изабеллу чуть испуганный взгляд, боясь, что та не оценит ее старания, и заговорила:
— У вас будет собственный телефон и телевизор, по которому вы сможете смотреть «Шоу Опры» или любимый телесериал. Надеюсь, стряпня Моджо придется вам по вкусу. Если вы, конечно, решите… Маленькой девочке нужна бабушка…
— Вы хотите сказать, что приготовили эту комнату специально для меня?
— Я, конечно, понимаю, у вас есть родственники в Мехико… Но я знаю, как тяжело маленькой девочке расставаться с любимым человеком. Сарита будет очень рада, если вы останетесь… Но если вам надо уехать по делам… Эта комната всегда будет ждать вашего приезда.
— Вы сделали это для меня? — Голос доньи Изабеллы дрогнул. — Вы действительно хотите, чтобы я осталась?
— Да. Пожалуйста, примите мое предложение.
Я знаю, как важна для человека семья. Вы заботились о Сарите, когда погибла ее мать, и она очень любит вас.
— Макинтайр не разрешит мне остаться, — сухо заметила донья.
— А я скажу ему, что вы переезжаете к нам на две недели, чтобы Сарита быстрее привыкла к новой обстановке. За это время он привыкнет к вам и смирится с тем, что вы остаетесь с нами.
— Сомневаюсь.
— Напрасно, Изабелла! Чэз только притворяется бессердечным, на самом деле у него доброе сердце. Ну, что вы решили?
— Я согласна, — ответила донья Изабелла, явно сдерживая слезы радости.
— Я поговорю обо всем с Чэзом.
— Хотела бы я быть мухой, чтобы незаметно подслушать ваш разговор, — улыбнулась сквозь слезы пожилая женщина.
— Боюсь, это меня пришлепнут как муху, хмыкнула Шейн.
Донья ласково провела рукой по ее щеке и мягко спросила:
— Вы действительно этого хотите, детка?
— Конечно, — без малейших колебаний ответила Шейн, прекрасно понимая безграничную любовь доньи Изабеллы к правнучке. — Я с самого начала планировала, что вы будете жить у нас. Пожалуйста, останьтесь.
— Я останусь. А теперь проводите меня к Сарите. Кстати, вы можете сказать синьору Макинтайру, что я разрешаю ему заботиться о дочери. И еще скажите ему, что я остаюсь с вами, чтобы убедиться, что Сарита привыкла к новому дому.
— То есть навсегда?
— Навсегда, — кивнула она.
В коридоре они встретили Джимбо. Он заделывал дырки в полу миниатюрными мозаичными плитками, которые Шейн привезла с собой из Коста-Рики.
— Это ваши изделия? — поинтересовалась донья Изабелла у Шейн.
— Угадали.
— Увлечение или работа?
— Я занимаюсь этим в свободное время.
— Знаете, — донья Изабелла неожиданно сменила тему разговора, — меня не покидает ощущение, что вы давно знакомы с Макинтайром… что вы встречались с ним до того, как он познакомился с Мадлен.
— Мы были женаты, — призналась Шейн, — но мой брат посчитал, что я слишком молода, и аннулировал наш брак.
— Что ж, это многое объясняет.
— Неужели вы передумали жить с нами?
— Нет, дорогая. Я приняла правильное решение. Позволь дать тебе маленький совет. Ничего, что я обращаюсь на «ты»? Откройся мужу, расскажи ему, что тебя тревожит.
— Я не могу!
— Грустно видеть двух любящих людей, которые боятся рассказать друг другу о своих чувствах.
— Чэз не любит меня!
— Став старой, как я, ты поймешь, как глупо звучат твои слова. Сделай это, дорогая, или…
— Или?
— ..или ты будешь до конца дней своих рыдать по ночам в подушку, вспоминая о прошлом, которого, увы, не вернуть. — С этими словами донья Изабелла позвала Сариту когда девочка выбежала из спальни Чэза и Шейн, она взяла ее за руку и повела к выходу.
— Что значит: «она ушла»? Где Сарита? — Чэз был вне себя от злости. — Я не успел даже попрощаться с ней!
— Не волнуйся, все хорошо, она вернется.
— Что эта ведьма тебе сказала? Она позволила нам воспитывать Сариту?
— И не только, — уклончиво ответила Шейн.
— Что это значит? Дай угадаю… У нее есть еще какое-то условие?
— Донья Изабелла обещала мне, что оно будет последним.
— Мне было бы гораздо спокойнее, если б я услышал это сам, — заметил Чэз, — но делать нечего… Чего она хочет?
Шейн не ответила, а подошла к окну в гостиной и задумчиво произнесла:
— Вот куда можно будет поставить рождественскую елку…
Сам не знаю, почему я решил написать тебе в этом году. Сила привычки? А может, мне нравится страдать? Я не люблю тебя. Нет, не люблю! Я неспособен больше любить! Все чувства умерли во мне давным-давно! Почему же я до сих пор сравниваю всех женщин с тобой? Они так не похожи на тебя!
Шейн, что случилось с нашей любовью? Почему я не могу забыть тебя?
— Мы же обсуждали этот вопрос! Я не справляю Рождество! — воскликнул Чэз, увидев, что Шейн стоит на стремянке в гостиной и развешивает гирлянды вдоль стен.
— Что ты имеешь в виду? — невинно поинтересовалась она.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, терпеливо объяснил Чэз. — Эти рождественские украшения. Мы же договорились: никакого Рождества в моем… в нашем доме!
— Нашем доме? — Шейн сделала вид, что удивлена: ей было очень весело сегодня.
Чэз улыбнулся в ответ, но тут же вспомнил, что сердится на жену, и помрачнел:
— Я хочу, чтобы ты немедленно выкинула всю эту ерунду!
— Не глупи, Чэз! Эти украшения не для встречи Рождества, — улыбнувшись, солгала она.
— Зачем тогда тебе эти разноцветные лампочки?
— Клянусь, они не для Рождества.
— Неужели?
— Хочешь, докажу?
— Давай. Очень интересно послушать.
— Рождественские огоньки обычно красные или зеленые, а эти розовые. Шары же невозможно повесить на елку — они такие хрупкие!
— Да, действительно, ты права. А еще у них неподходящий вишневый цвет! — улыбаясь, уступил Чэз.
— Как видишь, здесь нет ни сосновых шишек, ни омелы — ничего рождественского!
— А это что такое? — поинтересовался он, поднимая одну особенно яркую гирлянду.
— Это для украшения интерьера. Посмотри, у нее даже другой цвет.
— И какой же? Саламандрово-красный?
— Хватит издеваться, — улыбнулась Шейн. — Ты же сам прекрасно видишь, что она голубая.
Вернее, цвета голубой ели.
— А я думал, что ель — вечнозеленое растение…
— Необязательно.
— Ох, устал я от твоих доказательств! — улыбнулся он и тут же стал абсолютно серьезным:
— Я своих привычек не меняю, поэтому… прошу убрать отсюда всю эту ерунду и не украшать мой дом гирляндами. Кто-то может наступить и пораниться, — добавил он несколько мягче.
К ногам Чэза змейкой упала гирлянда.
— Знаешь, — тихо сказала Шейн, — я удивлена, что ты не упомянул о дырках в полах и стенах. Все электрокабели проведены, и Джимбо обещал к вечеру заделать все дырки.
— Интересно, как он это сделает?
— Не имею представления. Он хочет удивить тебя.
— Надеюсь, его сюрприз не будет таким шокирующим, как нерождественские гирлянды?
Шейн не успела ответить, потому что в дверях гостиной показалась донья Изабелла. Рядом с ней, вцепившись ручонками в бабушкину юбку, стояла испуганная малышка.
— Донья Изабелла! Какой приятный сюрприз! — Ослепительно улыбаясь, Шейн подошла к гостям. — Это, должно быть, Сарита? Здравствуй, милая.
Девочка спрятала личико среди многочисленных складок бабушкиной юбки, но потом все-таки решилась осмотреться. Донья Изабелла внимательно взглянула на Чэза, затем на Шейн и сказала:
— Кажется, мы пришли в неподходящий момент.
— И, конечно, не нарочно, — сухо заметил Чэз.
— Не обращайте на него внимания, донья Изабелла, — улыбнулась Шейн. — Вы нам не помешали. Чэз очень переживает из-за дыр в полу.
— Дыр в полу? — переспросила гостья.
— Чэз тоже удивился, когда увидел их, но он выражал свои чувства гораздо громче.
— Шейн! — возмутился тот.
— Да, именно так, — улыбнулась она. Тем временем Сарита внимательно рассматривала украшения на стенах.
Неожиданно она произнесла, чуть картавя, на испанском;
— Abuelita, mira! Que bonita.
«Abuelita? — подумал Чэз, пряча улыбку; он немного знал испанский язык, и смысл сказанного ему был вполне ясен. — Вот уж не думал, что кто-то может называть строгую донью бабуленькой!»
— Она говорит, что здесь очень красиво, — перевела донья Изабелла. — Действительно, вы хорошо потрудились, Шейн.
Конечно, ей было приятно слышать такие слова от строгой старухи, и она торжествующе посмотрела на Чэза, прежде чем ответить:
— Спасибо. Мы очень старались.
Тот решил тоже проявить немного такта:
— Рад, что вам понравилось, донья Изабелла. Но Шейн преуспела не только в этом. Она долго и упорно трудилась, чтобы сделать весь дом таким же красивым, как эта комната.
— Разрешите, я покажу вам все, — поспешила предложить Шейн, чтобы избежать возможного конфликта. — Я охотно выслушаю ваши советы, если в них возникнет необходимость.
— Что ж, я не возражаю.
— Прекрасно! С чего бы вы хотели начать?
— Вы приготовили спальню для Сариты?
— Это был мой первый проект. Пойдемте. Сарита бросила на Чэза осторожный взгляд и поспешила за Шейн и доньей Изабеллой. В ее взгляде было что-то до боли знакомое. Чэз закрыл глаза. Ему вдруг захотелось выпить, много выпить, чтобы заглушить внезапную необъяснимую боль.
— Мы можем изменить цвет стен, поменять мебель, если вы захотите, — говорила Шейн, ведя гостей по коридору; детская ладошка приятно согревала руку.
— Вы очень предусмотрительны, — похвалила донья Изабелла.
Но что-то в ее тоне смутило Шейн.
— Простите, но ваши слова звучат как-то… обидно.
— Я с вами искренна, поверьте.
Шейн открыла дверь в комнату Сариты и пропустила девочку вперед, осмотреться. Следом вошла донья Изабелла. Подождав, пока она окинет взглядом спальню, Шейн быстро заговорила, очевидно боясь, что ее прервут, не дав высказаться:
— Я никогда не буду лгать вам, донья Изабелла, или притворяться, что чувствую не то, что чувствую. Я обещаю вам заботиться о Сарите как родная мать. Клянусь, она никогда не усомнится в нашей родительской любви, никогда не будет чувствовать себя обузой.
— Обузой? — повторила донья. — Что вы имеете в виду? Объясните, пожалуйста.
Шейн не хотела отвечать, но завоевать доверие доньи Изабеллы было просто необходимо, и она решилась рассказать ей один секрет, о котором знали лишь близкие родственники.
— Когда мне было три года, я потеряла родителей, — начала Шейн. — Меня воспитывала тетя.
— И у вас были натянутые отношения?
— Да. Мой брат Рейф забрал меня к себе, когда мне было двенадцать.
— Понимаю. Вы не хотите, чтобы Сарита испытала нечто подобное.
— Обещаю, этого не случится. Долгое мгновение черные глаза доньи внимательно изучали ее, заглядывая, казалось, в самые тайные глубины души.
— Я верю вам, — сказала она наконец. — Кстати, вы очень мило обставили комнату.
Шейн было очень приятно сознавать, что ее старания оценены по достоинству. Она хотела, чтобы Сарита чувствовала себя спокойно и уютно в новой обстановке, понимая, как это нужно маленькой девочке: очень важно чувствовать себя в безопасности, когда ты далеко от родной семьи. Шейн испытала это сама. Она выбрала мебель нежного кремового цвета, на пол постелила мягкий шерстяной ковер, стены были выкрашены в приятный золотистый цвет. Шейн предусмотрела также два больших ящика с игрушками, небольшой письменный столик с секретными полочками для «сокровищ». Но внимание Сариты привлекла куколка, сидящая на скамеечке у окна. Девочка не осмеливалась взять ее, а только смотрела на нее сверкающими глазами.
— Нравится? — мягко спросила Шейн, подходя к ней. — Это папа купил тебе подарок. Смелее! Бери ее!
Сарита схватила куклу и больше с ней не расставалась. Пока малышка играла, Шейн и донья Изабелла осмотрели ванную комнату. Она не вызвала никаких нареканий. Но в глазах строгой доньи читался какой-то неутоленный интерес.
Вернувшись обратно, Шейн подошла к платяному шкафу и открыла его. В задней стенке шкафа обнаружилась маленькая дверца.
— Это на случай, если она испугается грозы или еще чего-нибудь, — объяснила она удивленной донье. — Согласитесь, гораздо интереснее попасть в спальню родителей через потайную дверь, чем обычным способом; кроме того, так гораздо быстрее. А ну-ка, малышка, — позвала девочку Шейн, — покажи бабушке, как это нужно делать. Мы скоро присоединимся к тебе.
Сарита, прижимая куклу к груди, подбежала к шкафу и мгновенно оказалась в другой комнате, прикрыв за собой дверь.
— А мы с вами пойдем туда другим путем, улыбнулась Шейн.
Она привела донью Изабеллу в небольшую, залитую солнцем комнатку напротив спальни Сариты. Здесь стены были выкрашены в нежно-голубой цвет; пол был выложен светлым паркетом (тем, кто пользуется тростью, неудобно ходить по ковру); в комнате, кроме кровати и платяного шкафа, стоял маленький журнальный столик с телефоном, старинный торшер и огромное кожаное кресло (прекрасное место, чтобы читать Сарите сказки!); напротив на треножнике стоял маленький телевизор.
Шейн бросила на донью Изабеллу чуть испуганный взгляд, боясь, что та не оценит ее старания, и заговорила:
— У вас будет собственный телефон и телевизор, по которому вы сможете смотреть «Шоу Опры» или любимый телесериал. Надеюсь, стряпня Моджо придется вам по вкусу. Если вы, конечно, решите… Маленькой девочке нужна бабушка…
— Вы хотите сказать, что приготовили эту комнату специально для меня?
— Я, конечно, понимаю, у вас есть родственники в Мехико… Но я знаю, как тяжело маленькой девочке расставаться с любимым человеком. Сарита будет очень рада, если вы останетесь… Но если вам надо уехать по делам… Эта комната всегда будет ждать вашего приезда.
— Вы сделали это для меня? — Голос доньи Изабеллы дрогнул. — Вы действительно хотите, чтобы я осталась?
— Да. Пожалуйста, примите мое предложение.
Я знаю, как важна для человека семья. Вы заботились о Сарите, когда погибла ее мать, и она очень любит вас.
— Макинтайр не разрешит мне остаться, — сухо заметила донья.
— А я скажу ему, что вы переезжаете к нам на две недели, чтобы Сарита быстрее привыкла к новой обстановке. За это время он привыкнет к вам и смирится с тем, что вы остаетесь с нами.
— Сомневаюсь.
— Напрасно, Изабелла! Чэз только притворяется бессердечным, на самом деле у него доброе сердце. Ну, что вы решили?
— Я согласна, — ответила донья Изабелла, явно сдерживая слезы радости.
— Я поговорю обо всем с Чэзом.
— Хотела бы я быть мухой, чтобы незаметно подслушать ваш разговор, — улыбнулась сквозь слезы пожилая женщина.
— Боюсь, это меня пришлепнут как муху, хмыкнула Шейн.
Донья ласково провела рукой по ее щеке и мягко спросила:
— Вы действительно этого хотите, детка?
— Конечно, — без малейших колебаний ответила Шейн, прекрасно понимая безграничную любовь доньи Изабеллы к правнучке. — Я с самого начала планировала, что вы будете жить у нас. Пожалуйста, останьтесь.
— Я останусь. А теперь проводите меня к Сарите. Кстати, вы можете сказать синьору Макинтайру, что я разрешаю ему заботиться о дочери. И еще скажите ему, что я остаюсь с вами, чтобы убедиться, что Сарита привыкла к новому дому.
— То есть навсегда?
— Навсегда, — кивнула она.
В коридоре они встретили Джимбо. Он заделывал дырки в полу миниатюрными мозаичными плитками, которые Шейн привезла с собой из Коста-Рики.
— Это ваши изделия? — поинтересовалась донья Изабелла у Шейн.
— Угадали.
— Увлечение или работа?
— Я занимаюсь этим в свободное время.
— Знаете, — донья Изабелла неожиданно сменила тему разговора, — меня не покидает ощущение, что вы давно знакомы с Макинтайром… что вы встречались с ним до того, как он познакомился с Мадлен.
— Мы были женаты, — призналась Шейн, — но мой брат посчитал, что я слишком молода, и аннулировал наш брак.
— Что ж, это многое объясняет.
— Неужели вы передумали жить с нами?
— Нет, дорогая. Я приняла правильное решение. Позволь дать тебе маленький совет. Ничего, что я обращаюсь на «ты»? Откройся мужу, расскажи ему, что тебя тревожит.
— Я не могу!
— Грустно видеть двух любящих людей, которые боятся рассказать друг другу о своих чувствах.
— Чэз не любит меня!
— Став старой, как я, ты поймешь, как глупо звучат твои слова. Сделай это, дорогая, или…
— Или?
— ..или ты будешь до конца дней своих рыдать по ночам в подушку, вспоминая о прошлом, которого, увы, не вернуть. — С этими словами донья Изабелла позвала Сариту когда девочка выбежала из спальни Чэза и Шейн, она взяла ее за руку и повела к выходу.
— Что значит: «она ушла»? Где Сарита? — Чэз был вне себя от злости. — Я не успел даже попрощаться с ней!
— Не волнуйся, все хорошо, она вернется.
— Что эта ведьма тебе сказала? Она позволила нам воспитывать Сариту?
— И не только, — уклончиво ответила Шейн.
— Что это значит? Дай угадаю… У нее есть еще какое-то условие?
— Донья Изабелла обещала мне, что оно будет последним.
— Мне было бы гораздо спокойнее, если б я услышал это сам, — заметил Чэз, — но делать нечего… Чего она хочет?
Шейн не ответила, а подошла к окну в гостиной и задумчиво произнесла:
— Вот куда можно будет поставить рождественскую елку…