Ленский Евгений
Рай-на-задворках
Евгений ЛЕНСКИЙ
РАЙ-НА-ЗАДВОРКАХ
(ДОРОГА)
Часть I
Дорога.
2204 год откровения. 11 год Свершения. РЕАНДА
Высоко, под необъятным куполом храма, слабо и тревожно мерцали оранжевые звездочки ламп. В их неверном свете можно было только угадать тысячи спин распростертых на полу неофитов. Но кон Аман не разглядел бы их лиц и в лучах полуденного светила. Он уже не принадлежал ни к Реанде, "вечерней столице" Грассы, ни ко всей заблудшей на Дороге планете. Только голос его, многократно отраженный и усиленный таинственным искусством древних строителей, как обвал падал на лежащих ниц на холодном камне. Полузакрыв глаза, плавно раскачиваясь, кон Аман нараспев выговаривал древние тексты, чувствуя, как вера его впитывается неофитами, неимоверно усиливается ими н мощной волной взметывается к подножию алтаря, подхватывая его, недостойного Учителя, обволакивая, растворяя, унося вверх, в завтра, к Свершению...
...И ничего не добившись от Ура святого,
С сердцем смятенным, от жажды и холода плача,
С гор он спускался, ветрам и снегам подставляя
Тело свое, не прикрытое даже дерюгой...
- А-а-о-ой, - согласным хором выдохнули неофиты.
Здесь, на уступе, над пропастью черной, смертельной,
Змея он встретил, сподвижника мрачного Рука,
В страшной агонии змей подыхал на уступе,
Тщетно цепляясь хвостом за окрестные скалы...
Громко стонал он, в разверстую бездну сползая,
Пастью кровавой грозя равнодушному миру,
Снова вздымался и с грохотом бился о камни
Телом, пробитым стрелой светоносного Ура...
- А-а-а-ой!..
Зрелище смерти - проклятье для жителя Грассы,
Помни о Даре Бессмертья, живущий недолго,
Смерти беги, отвращая лицо от кошмара,
Нам завещали, что Дар вновь вернется,- надейся!
- А-а-о-ой!..
Но преступил тот завет мудрый Болл-провозвестник,
К змею сошел и, страданья его облегчая,
Страшную тайну, сокрытую Руком, изведал.
Есть благодарность - н даже у проклятых небом!
Ведал ли Рук о раскаяньи змея-убийцы?
Скалы ли пали от вопля предсмертного змея?
Тайна ушла в достояние неба и камня,
Павшего с гор и погребшего мудрого Болла...
На последних словах голос кона Амана зазвучал рыдающим воплем и, казалось, купол храма приподнялся ответным плачущим стоном молящихся: "А-а-о-ой!.." Кон Аман продолжал, понижая тональность и наращивая мощь:
Тайна ушла в достояние неба и камня,
Значит ли это конец ожиданья Свершенья?
Верить ли дальше, искать ли забытой Дороги,
Рваться ли в небо, стучаться ли грудью о камни?
Звезды погаснут, светила изменят свеченье,
Камень рассыплется - вечным останется слово.
Тайна сокрыта - но тайна осталась на Грассе,
В это мы верим, и с верою ждем мы Свершенья!
- А-а-о-ой! - ликующе отозвался хор. Кон Аман подождал, пока затихнет последний отзвук заплутавшего где-то под куполом эха, и взметнул вверх сложенные в ладонях руки - жест благословения и одновременно призыв к молчанию. Тысячи грассиан, затаив дыхание, ждали его слов, а кон Аман не начинал. Он не случайно выбрал именно этот текст Откровения, положивший начало Вере, и уже давно готовился сказать то, для чего собрал этих фанатиков. Но вот миг настал, а он не мог решиться.
- Стрелой Ура заклинаю, начинайте же, кон! - услышал Аман свистящий шепот за спиной. Жаркая волна ненависти охватила его. Ненависти к обладателю этого голоса, генеральному смотрителю Дороги кону Морту, ненависти к безмозглым технократам из правительства и даже к этим, распростертым внизу. Как сладостно иногда бывает это чувство!
- Слушайте же, братья! - воскликнул Аман, обретая голос. Слушайте, жаждущие Свершения... Слушайте, живущие кратко! Что каждый из нас на этой земле? Звезды гаснут, горы рассыпаются в прах, воды морей подтачивают скалы и те, падая, заваливают им путь. Что каждый из нас в извечной схватке Ура с Руком? Песчинка в буре, муравей в потоке, стебелек цветка на пути лавины...
- А-а-о-ой!..
- Призрачно быстро детство, коротка юность, печальна зрелость, отравленная мыслью о смерти, трагична старость - ее канун. Для этого ликует солнце над просторами Грассы? Для этого блестят глаза женщины при взгляде на любимого? Для этого в колыбели лепечет дитя? Горек и короток твой путь, Идущий...
- А-а-о-ой!..
- Что же осталось нам в утешенье? В чем смысл вечной смены поколений? Где сила продолжения жизни? В дороге! Не бесконечна схватка Ура и Рука, не навечно сокрыта тайна утраченного нами Дара, еще далек путь, но уже виден конец! Слушайте, братья! Многие столетья пронеслись над Грассой, многие поколения пришли и ушли. всегда разные, но единые в одном...
Кон Аман почувствовал, что у него опять перехватывает голос. Он был 326 Учителем на Дороге, но ни один из них не осмелился сделать то, на что замахнулся он.
- Ну же, кон! - Аман физически чувствовал, с каким наслаждением кон Морт столкнул бы его с этого алтаря и встал сам над затаившей дыхание толпой. И от сознания, что, как бы Морт этого ни хотел, он все же не посмеет, Аман вновь обрел силу.
- Да, братья, в одном! Поколение за поколением жители Грассы шли к Свершению, и гремела над их головами вечная схватка Ура и Рука. Ложились костями ряды Идущих, и вставали новые, и тоже умирали не дойдя. Хитер и безжалостен Рук, неисчислима его сила, непреодолимо коварство. И вот уже не стройные ряды идут по Дороге, но толпы, и многие уже помогают Руку, вольно или невольно мешая Идущим. И встают по обочинам Дороги миражи, и манят уставших и отчаявшихся. Нас все меньше. Идущие, видите ли вы это?
- Да-а,- слитно и тихо выдохнул зал.
- Требуем ли мы чего-нибудь страшного? Хотим ли несбыточного? Мешаем ли кому-нибудь своей верой?
- Не-е-ет!
- А помогли ли мы кому?
Кон Аман рассчитал точно. Зал потрясенно молчал. Вера в Свершение, в давно утраченное жителями Грассы долголетие, почти бессмертие, была единственной религией планеты. Религией практически без обрядов и канонов, внутренней верой каждого в течение двух тысячелетий, постепенно теперь уходящей. Когда тщательно отобранные неофиты впервые собрались вместе, у Амана даже закружилась голова. То, о чем мечталось, становилось реальностью.
- Надеюсь, что каждый из нас искренен. - Теперь голос Амана звучал ликующе. Ему даже приходилось умерять его, приберегая силу для конца речи. - Верю, что добро в каждом из вас сильнее зла, знаю. что каждый из нас поможет слабому и поднимет упавшего. Каждый! А все мы вместе, воодушевленные, сплоченные долгой Дорогой? Где сила, которая нас остановит, где обман, который сможет сбить нас с пути, где дело, которому мы можем служить? Братья! Время настало. Ур слабеет, на Грассе побеждает Рук. Два столетия мы покорно шли и ждали, но слышите! - Ур зовет своих сыновей. Поможем Уру, братья! Вот дело для нашей веры, вот цель для нашей силы, вот средство приблизить Свершение!
- Веди! - выдохнул зал и взорвался исступленным воплем: - Веди! Поможем Уру, умрем на Дороге! Веди!
Сверху, с алтарного возвышения, это походило на вечное движение маленьких костов - хранителей лесов, строящих свои башни на опушках. Кон Аман внимательно следил за шевелением внизу и, почувствовав, что накал начинает угасать, раздавил его одним мощным выкриком:
- Нет! Не умрем! Убьем!
Воцарилась тишина. Неофиты затаили дыхание. Аману показалось, что он оглох или зал опустел. Уже много столетий на Грассе никто не поднимал руку на себе подобного. Насильственная смерть запретна на Дороге...
- Стрелой Ура клянусь, - прошелестел из ниши Морт. - Неужели все пропало?
"Нет, - подумал Аман. - Не этому заменить меня, не этому!" - И ласково, задушевно, как умел только он, 326 Учитель на Дороге, кон Аман заговорил о том, что вынашивал в себе весь этот длинный, пролетевший как мгновение год.
Рай-на-задворках.
2276 год по земному летоисчислению. ДОЛИНА ЭДЕМ
Вторые сутки исследовательский космолет "Алена" прочно стоял на шести лапах-стойках в чудесном уголке планеты на огромном пестром лугу, а Станислав Комаров, его капитан, болтался по переходам без дела. Эта ситуация имела свою предисторию, а точнее, даже две. Первая уходила своими корнями в дальний 2220 год, когда человечество, ошеломленное количеством планет, более или менее пригодных для человека, и отсутствием на них разумной жизни, приостановило деятельность корпуса косморазведки.
- Эпоха великих географических открытий на Земле заняла не менее столетия, - заявил по информсети председатель Совета Звездоплавания Р. Столби, - а ведь это было практически дома. Исходя из такого же срока, необходимого для серьезного изучения каждой из открытых планет, мы обеспечили человечество работой на ближайшие полмиллиона лет!
Это потрясло планету до основания. Станислав, интересовавшийся историей космонавтики, живо представлял себе перипетии обсуждения, для большинства же его сокурсников по Академии Звездоплавания все заключалось в заявлении Совета, вошедшем в учебник истории: "Неограниченное возрастание возможностей человечества требует неограниченного прироста ресурсов. Реальный прирост ресурсов предполагает освоение и вовлечение в эксплуатацию ресурсов уже открытых планет. С целью концентрации усилий человечества в этом направлении временно приостанавливается деятельность корпуса косморазведки. При этом имеется в виду, что колонизация планет подготовит условия для возобновления деятельности корпуса на новом уровне". Следующие за этим годы были заполнены титанической работой, в результате которой 180 космических разведчиков типа "Пионер" пошли на слом, а вместо них с Земли ушло в космическое пространство 60 исследовательских судов, но уже не с "сорвиголовами", одиночками, а с целыми институтами биологов, химиков, геологов, физиков, метеорологов и т. д., и т. п. Теперь только в Академии Звездоплавания мечтали о романтике первооткрывательства.
Второй предисторией стало решение Совета звездоплавания N 164 от 2240 года. Оно не было оригинальным. Еще на заре космической эры существовало разделение на космонавтов-пилотов и космонавтовисследователей. Подготовка командиров для современных звездолетов занимала восемь лет, и никакой другой специальности у них не было. В результате на планетах командиры превращались в ненужные, даже мешающие фигуры, пока корабль не стартовал обратно. Выдерживали это не все. Тогда и появилось решение N 164, соответственно с постановлением Академии Наук N 128 и распоряжением Мирового Контрольного Совета. Капитан корабля при разворачивании исследований на планете получал права главного координатора с предоставлением ему чрезвычайно широких и потому практически не применяемых полномочий.
Станислав бродил из лаборатории в лабораторию, стараясь не очень мешать, и мечтал о ситуации, когда он смог бы проявить власть. Но эта планета таких ситуаций предоставлять, похоже, не собиралась. Предварительные данные, изученные еще на Земле, говорили, что Станиславу не повезло. Планета была чуть ли не единственная, сохранившая следы разумной и притом высокоразвитой жизни. К сожалению, только следы! Но эти следы потрясали... На планете были города, не поврежденные ничем, кроме времени; на планете были "оазисы" - группы построек под силовыми колпаками, практически не затронутые временем (какой-то шутник назвал их "курортами"). И если бы не масса скелетов, отлично сохранившихся в сухом климате планеты, можно было бы предположить, что все население ее, все без остатка, улетело в космос.
Но больше всего потрясло другое. На планете не было болезнетворных микробов и, больше того, никаких признаков оружия. Это делало планету, вероятно, самой важной из всех находок косморазведчиков. И в первые два дня, по вечерам за общим ужином, Светлане Стен и возглавляемой ею группе психологов приходилось отбиваться от подавляющих по численности оппонентов. Причиной спора стало давнее правило "свободного поиска", сданное в архив вместе с роспуском корпуса косморазведчиков. Правило появилось после того, как "Пионер"-30, уже в пределах солнечной системы, выйдя на связь с диспетчером космодрома Луна-2 и получив координаты захода, вдруг прервал разговор и направился к Солнцу.
Потрясенные наблюдатели по меньшей мере двух десятков внеземных станций видели вспышку - все, что осталось Земле от косморазведчика Белова. Потом было тяжелое психическое расстройство пилота "Пионера"-98, Клауса Ора, и еще целый ряд случаев подобного рода. Совет Звездоплавания потребовал разработки новой конструкции "Пионера", рассчитанной на коллектив. Но запротестовали сами разведчики. Ничего удивительного в этом не было, корпус с самого начала формировался из мало коммуникабельных людей. Тогда-то психологи и предложили право "свободного поиска". Это право формулировалось как "разрешение разведчику отклоняться от утвержденного маршрута и не вносить результаты отклонения в обязательный послерейсовый отчет". Правда, он должен был внести эти сведения в "мемуар" - архаичное письменное сообщение, составляемое, как правило, в конце пребывания пилота в корпусе. Психологи утверждали, что это дает разведчику ощущение внутренней свободы и даже элемент игры, необходимой человеку взрослому, работающему в условиях длительного стресса, куда больше, чем ребенку. Было предусмотрено еще множество мер, и они сработали корпус косморазведчиков просуществовал благополучно до самого роспуска.
Эту планету в 2152 году открыл Петр Арно. По неизвестной причине он отклонился в пустынную область космоса, не вызывавшую на Земле особого интереса. Здесь, вдали от звездных скоплений, Арно и наткнулся на планету, не без юмора названную им "Рай-назадворках". В гордом одиночестве она вертелась вокруг небольшой звезды, даже не имевшей имени на картах. Арно не сообщил об этом открытии в отчете, а только внес в "мемуар". Как сказал Станиславу перед отлетом вице-председатель Совета Торбазов:
- Я вижу единственное объяснение - Арно имел на это право. Но это объяснение ничего не объясняет.
После роспуска корпуса Петр Арно бросил космос, работал оператором высокогорной станции наведения, бродил в одиночестве по скалам и очень неохотно встречался с людьми. А после шестидесяти неожиданно женился, и его портрет украшал теперь каюту члена экипажа "Алены" Сержа Арно, механика, сына косморазведчика. "Мемуару" Петра Арно не повезло - он попал в архив корпуса в момент роспуска самого корпуса и в неразберихе особого интереса не вызвал, тем более, что сообщение о планете было сделано мельком, буквально в двух-трех строчках, а о безжизненном Нептуносе или холодной аммиачной Фрозе рассказывалось длинно и красиво. Так или иначе, когда на сообщение о Рае-на-задворках было обращено внимание, Петр Арно уже умер, а все имевшиеся у Земли кораблиисследователи ушли к планетам, казавшимся более интересными. Прошло еще несколько лет, пока "Алена" отправилась в космос.
Станислав сунул нос во все лаборатории, лично проинструктировал поисковую группу и вернулся в свою каюту. Все шло по строгому графику, и это, как он отчетливо понимал, делало его действия абсолютно ненужными. Сработанная раз и навсегда инструкция предусматривала все и развернутые вокруг корабля, с лазерами в стадии один, боевые машины; и выход только разведывательных групп, со сменой через четыре часа. И самого его, главного координатора, уныло сующего нос в двери лабораторий, где люди занимались делом. До того момента, когда люки смогут распахнуться, у Станислава оставалось только одно, правда, важное дело. Он должен дать "добро" на свободный выход. До этого "добра" многочисленные завлабораториями изнывали около шлюзов, ожидая возвращения разведчиков. Разведчики не всегда успевали принести заказанный образец или собрать нужную информацию, и тогда страдавшие лаборатории дружно презирали координатора.
Эта планета казалась абсолютно безопасной, и, будь его воля, Станислав давно дал бы команду к открытию люков. Но даже здесь замшелые деды из Совета Космонавтики сумели-таки его ограничить. Для того, чтобы снять защиту, должно было сойтись два "да": главного координатора и БКМ - Большого корабельного мозга, прозванного "Быком" на всех без исключения исследовательских кораблях. В этом сыграло свою роль не столько созвучие названий, сколько феноменальное упорство машины. Из-за нехватки незначительного фактика "Бык" мог задержать открытие люков на неделю.
Станислав был почти уверен, что на этот раз у "Быка" не было никаких оснований упрямиться. Но машину настораживало именно это полное отсутствие оснований. На планете не было болезнетворных бактерий, микробов, вирусов. На планете был идеальный состав воздуха, идеальные влажность, гравитация и радиационный фон. На планете отсутствовали резкие перепады температуры и, судя по всему, стихийные бедствия - землетрясения, наводнения, пожары. На планете не было хищников, ядовитых змей, даже комаров! Зато в изобилии были цветы, плоды, бабочки, птицы, много-много зелени, растений, голубизны неба, бархатного тепла ночей. Эта информация стекалась не только к "Быку" и Комарову, все были в курсе и активно обменивались ей в Зеленом зале.
- Если бы я должен был создать огромный санаторий,- высказался руководитель биологов Чандр и подергал свою лохматую бороду, - я бы создал его именно таким. Но после долгих расчетов. А путем эволюции извините!
И только одна мрачная загадка все же была - гибель жителей планеты. Этой загадкой занимались биологи. Чандр в последние дни даже перестал ходить на обеды и ужины, - что приятного, когда на тебя все так выжидательно смотрят? Да и остальные его сотрудники не рассиживались за столом, все чувствовали себя неловко. Только самая юная из них, лаборантка Аня, гордо таскала через весь зал еду своему шефу.
Станислав каждые несколько часов запрашивал у биологов информацию, а каждый вечер изучал выжимки из дневных исследований. Ему очень хотелось первому сказать "да". Среди капитанов бытовало поверье, что если "да" первым скажет человек, это гарантирует успех экспедиции. Но пока из всех материалов вытекало, что причины массовой гибели жителей - необъяснимы. Медики последовательно исключили заболевания, вызванные патогенными факторами (отсутствуют), социологи исключили насильственную смерть от какого-либо оружия (отсутствует), биологи исключили все прочие естественные виды смерти. Единственно, что приходило в голову, - какое-либо смертоносное космическое облако. В эту гипотезу, подсказанную Комарову одним древним романом, укладывалось все, кроме того, что за время Космической эры никто никогда не видел ни такого облака, ни даже следов его существования. Были еще странности, например, отсутствие оружия. Слава богу. Земля не знала войн уже более трех столетий, однако вон они, боевые машины, стоят, ждут...
Размышления Станислава прервал настойчивый вызов. Он сразу узнал голос Чандра и ринулся к пульту, сшибив по пути вазочку с оранжевыми оранжерейными гвоздиками.
- Интереснейшее дело, капитан, - услышал он неразборчивое гудение (у Чандра звуки застревают в бороде, говорили биологи) - Мы тут сидим, думаем - зайдите, а?
В первый момент Станислав расстроился, - он уже предвкушал, как скажет "да" первым, а тут просто "интересное дело". Но потом сообразил, что для обычного "интересного дела" хватило бы и вечернего отчета.
Рай-на-задворках.
2276 год по земному летоисчислению.
Из дневника Сержа Арно (катушка II, реконструкция)
...Ступил своей ногой. Почему "проклятая"? Почему отец так ненавидел этот в полном смысле слова рай? Почему он требовал, чтобы я помешал полету сюда? Да и как вообще он мог такое требовать? Вопросы, вопросы, вопросы - ответы на которые где-то здесь, в этих зеленых ласковых полях, прозрачных ручейках, ярких и нежных рощах. Где? На всей "Алене", может быть, только я до конца ощущаю непонятность поведения отца. Он был странный человек, герой-косморазведчик Петр Арно! Я испытываю какую-то болезненную потребность снова и снова вспомнить самые мельчайшие детали нашего нечастого общения. Только никак не могу понять: в них ли кроется ответ на загадки планеты, или наоборот - здесь разгадка поведения отца? Во всяком случае, связь несомненна.
Мне всегда не хватало методичности. Это особенно заметно, когда я вплотную подошел к тайне. Итак, по порядку.
Я - Серж Петрович Арно, главный механик исследовательского космолета "Алена", командир боевых машин по планетному расписанию. Хотя кому на такой планете нужны боевые машины, чудовища с лазерами и деструкторами, с прочей тысячью и одной смертью? За всю историю исследования планет их всего два раза пускали в ход.
Мой отец - Петр Арно, косморазведчик, оператор высокогорной станции наведения. Моя мать - Анна Арно. Она рассказывала мне, что полюбила отца во врема его послеполетного отдыха в санатории "Сахара", где она была наблюдающим врачом. Отец отличался от всех отдыхающих ростом, спокойствием и подчеркнутым безразличием к женщинам. ("Что-то не очень это свойственно косморазведчикам после полета..." Ах, мама, мама!). Врачи не нашли ничего необычного в том, что Петр Арно добровольно запер себя на безлюдной высокогорной станции. После роспуска корпуса косморазведчиков бывшие "космические бродяги" выкидывали и не такие номера. Мало кто из них пошел в исследовательский космофлот. И когда Петр Арно в шестой раз отказался смениться, мама настояла на посылке ее на станцию врачом-наблюдателем - на месяц, обернувшийся жизнью.
Я очень любил отца. Любил тем больше, чем меньше он обращал на меня внимания. Хотя неправильно - "не обращал внимания". Обращал. Помню, он ставил меня перед собой и долго смотрел, словно сравнивал с каким-то образцом. В детстве я боялся этого, боялся отчуждения в глазах отца, какой-то отстраненности. А потом я уходил, так и не дождавшись ласки. Вся положенная ребенку ласка доставалась мне от мамы. Но даже у нее иногда, если заставал врасплох, я замечал такое же изучающее внимание. Окончательно пропало оно только после моего поступления в школу космомехаников. Это был самый решительный шаг в моей жизни, начисто сломавший наши семейные отношения. Когдя я объявил о своем решении, отец впервые меня ударил. Ударил неожиданно, и в глазах его горела такая ярость, что я ужаснулся.
- Не смей! - закричала мама. - Не смей! - до сих пор не знаю, мне или ему.
Я выбежал из домика и вскочил в вертоплан с твердым намерением никогда больше здесь не появляться. Скользя в воздушных потоках вдоль горных склонов, я весь корчился не от отцовского удара, а все от того же отчуждения, явственно мелькнувшего в глазах мамы. Конечно, долгая жизнь в отрыве от людей, снег и скалы, скалы и снег должны были сказаться на их психике, но...
Потом мама часто приезжала ко мне в школу. Мы не вспоминали этот случай и почти не говорили об отце. Я все больше хвастался успехами в учебе и спорте, а она показывала картины. Там, в горах, она много писала и, по-моему, ее пейзажи были очень хороши, хотя и странны. Вроде как на Земле, и в то же время как-то не так. Между прочим, рисовали они вдвоем - сначала отец, примитивно, какие-то наброски, намеки. А потом мама делала из них картины, и они всегда считались ее работами. Почему мама показывала их только мне? И почему она всегда пристально следила за моей реакцией? Следила настороженно и с надеждой. Она даже радовалась, когда картины не вызывали у меня интереса. Отца я увидел еще только раз - в день его смерти.
Декан факультета вызвал меня по информеру прямо из бассейна, н через час я уже летел на станцию. Старик знал только, что мама настоятельно просила прислать меня немедленно. Домой меня не вызывали никогда, значит, что-то случилось.
Когда снег, взметенный посадкой, опал, я сразу увидел маму у крыльца, в заиндевевшем от долгого стояния комбинезоне. Отец лежал в своем кабинете на низкой широкой тахте, и на его бледном, осунувшемся лице были страдание и страх. Не знаю как, но я сразу понял, что это вызвано моим появлением. Я что-то бормотал насчет того, почему меня не вызвали сразу, или почему вызвали меня, а не перевезли отца вниз, в больницу. Там не только любую болезнь вылечат, а вообще нового человека могут сделать из его собственного старого кусочка. Но мое бормотание заглохло само собой. Как мне было жалко его, такого внезапно постаревшего и слабого! Хотя "внезапно" это было только для меня, ведь я не видел его уже несколько лет.
Выросший без отцовской ласки, я был не сентиментальным и считал себя неспособным на бурные эмоции. Но как сейчас помню нежность, заполнившую меня. Я увидел, как страх в его взгляде медленно исчезает. Он всматривался в меня - и словно открывал что-то успокаивающее, что-то чрезвычайно важное.
- Папа! - закричал я и впервые бросился его обнимать. Каким легким было его высохшее тело! Кажется, я носил отца на руках, шептал ему на ухо что-то ласковое, и он тоже что-то шептал и гладил меня по голове.
Всего не помню, зато навсегда запомнил слова, сказанные, когда я уложил его обратно на тахту. Он говорил медленно, но в голосе звучала прежняя властность. Я тогда не очень-то вслушивался в слова, скорее, бездумно запоминал их, как эта катушка запоминает мои. Какое мне было дело до какой-то неизвестной планеты, когда передо мной лежал обретенный на двадцать первом году жизни, такой больной и родной отец! И до сего момента я как запись прокручиваю эти слова - и не могу понять их до конца.
- Проклятый Рай-на-задворках, - говорил отец. - Я назвал ее Райна-задворках - может быть, ее не вспомнят, не найдут. Или найдут когда-нибудь потом, уже более мудрые, более сильные. Мне надо было умолчать, но я не смог, я вписал ее в "мемуар". Это был мой долг... или долг был в том, чтобы скрыть?.. Но ведь я ничего не знаю наверняка. Доказательств нет. Я думал, я всю жизнь боялся, я ошибся, и это огромная радость. Но только ты, один ты. А другие?..
РАЙ-НА-ЗАДВОРКАХ
(ДОРОГА)
Часть I
Дорога.
2204 год откровения. 11 год Свершения. РЕАНДА
Высоко, под необъятным куполом храма, слабо и тревожно мерцали оранжевые звездочки ламп. В их неверном свете можно было только угадать тысячи спин распростертых на полу неофитов. Но кон Аман не разглядел бы их лиц и в лучах полуденного светила. Он уже не принадлежал ни к Реанде, "вечерней столице" Грассы, ни ко всей заблудшей на Дороге планете. Только голос его, многократно отраженный и усиленный таинственным искусством древних строителей, как обвал падал на лежащих ниц на холодном камне. Полузакрыв глаза, плавно раскачиваясь, кон Аман нараспев выговаривал древние тексты, чувствуя, как вера его впитывается неофитами, неимоверно усиливается ими н мощной волной взметывается к подножию алтаря, подхватывая его, недостойного Учителя, обволакивая, растворяя, унося вверх, в завтра, к Свершению...
...И ничего не добившись от Ура святого,
С сердцем смятенным, от жажды и холода плача,
С гор он спускался, ветрам и снегам подставляя
Тело свое, не прикрытое даже дерюгой...
- А-а-о-ой, - согласным хором выдохнули неофиты.
Здесь, на уступе, над пропастью черной, смертельной,
Змея он встретил, сподвижника мрачного Рука,
В страшной агонии змей подыхал на уступе,
Тщетно цепляясь хвостом за окрестные скалы...
Громко стонал он, в разверстую бездну сползая,
Пастью кровавой грозя равнодушному миру,
Снова вздымался и с грохотом бился о камни
Телом, пробитым стрелой светоносного Ура...
- А-а-а-ой!..
Зрелище смерти - проклятье для жителя Грассы,
Помни о Даре Бессмертья, живущий недолго,
Смерти беги, отвращая лицо от кошмара,
Нам завещали, что Дар вновь вернется,- надейся!
- А-а-о-ой!..
Но преступил тот завет мудрый Болл-провозвестник,
К змею сошел и, страданья его облегчая,
Страшную тайну, сокрытую Руком, изведал.
Есть благодарность - н даже у проклятых небом!
Ведал ли Рук о раскаяньи змея-убийцы?
Скалы ли пали от вопля предсмертного змея?
Тайна ушла в достояние неба и камня,
Павшего с гор и погребшего мудрого Болла...
На последних словах голос кона Амана зазвучал рыдающим воплем и, казалось, купол храма приподнялся ответным плачущим стоном молящихся: "А-а-о-ой!.." Кон Аман продолжал, понижая тональность и наращивая мощь:
Тайна ушла в достояние неба и камня,
Значит ли это конец ожиданья Свершенья?
Верить ли дальше, искать ли забытой Дороги,
Рваться ли в небо, стучаться ли грудью о камни?
Звезды погаснут, светила изменят свеченье,
Камень рассыплется - вечным останется слово.
Тайна сокрыта - но тайна осталась на Грассе,
В это мы верим, и с верою ждем мы Свершенья!
- А-а-о-ой! - ликующе отозвался хор. Кон Аман подождал, пока затихнет последний отзвук заплутавшего где-то под куполом эха, и взметнул вверх сложенные в ладонях руки - жест благословения и одновременно призыв к молчанию. Тысячи грассиан, затаив дыхание, ждали его слов, а кон Аман не начинал. Он не случайно выбрал именно этот текст Откровения, положивший начало Вере, и уже давно готовился сказать то, для чего собрал этих фанатиков. Но вот миг настал, а он не мог решиться.
- Стрелой Ура заклинаю, начинайте же, кон! - услышал Аман свистящий шепот за спиной. Жаркая волна ненависти охватила его. Ненависти к обладателю этого голоса, генеральному смотрителю Дороги кону Морту, ненависти к безмозглым технократам из правительства и даже к этим, распростертым внизу. Как сладостно иногда бывает это чувство!
- Слушайте же, братья! - воскликнул Аман, обретая голос. Слушайте, жаждущие Свершения... Слушайте, живущие кратко! Что каждый из нас на этой земле? Звезды гаснут, горы рассыпаются в прах, воды морей подтачивают скалы и те, падая, заваливают им путь. Что каждый из нас в извечной схватке Ура с Руком? Песчинка в буре, муравей в потоке, стебелек цветка на пути лавины...
- А-а-о-ой!..
- Призрачно быстро детство, коротка юность, печальна зрелость, отравленная мыслью о смерти, трагична старость - ее канун. Для этого ликует солнце над просторами Грассы? Для этого блестят глаза женщины при взгляде на любимого? Для этого в колыбели лепечет дитя? Горек и короток твой путь, Идущий...
- А-а-о-ой!..
- Что же осталось нам в утешенье? В чем смысл вечной смены поколений? Где сила продолжения жизни? В дороге! Не бесконечна схватка Ура и Рука, не навечно сокрыта тайна утраченного нами Дара, еще далек путь, но уже виден конец! Слушайте, братья! Многие столетья пронеслись над Грассой, многие поколения пришли и ушли. всегда разные, но единые в одном...
Кон Аман почувствовал, что у него опять перехватывает голос. Он был 326 Учителем на Дороге, но ни один из них не осмелился сделать то, на что замахнулся он.
- Ну же, кон! - Аман физически чувствовал, с каким наслаждением кон Морт столкнул бы его с этого алтаря и встал сам над затаившей дыхание толпой. И от сознания, что, как бы Морт этого ни хотел, он все же не посмеет, Аман вновь обрел силу.
- Да, братья, в одном! Поколение за поколением жители Грассы шли к Свершению, и гремела над их головами вечная схватка Ура и Рука. Ложились костями ряды Идущих, и вставали новые, и тоже умирали не дойдя. Хитер и безжалостен Рук, неисчислима его сила, непреодолимо коварство. И вот уже не стройные ряды идут по Дороге, но толпы, и многие уже помогают Руку, вольно или невольно мешая Идущим. И встают по обочинам Дороги миражи, и манят уставших и отчаявшихся. Нас все меньше. Идущие, видите ли вы это?
- Да-а,- слитно и тихо выдохнул зал.
- Требуем ли мы чего-нибудь страшного? Хотим ли несбыточного? Мешаем ли кому-нибудь своей верой?
- Не-е-ет!
- А помогли ли мы кому?
Кон Аман рассчитал точно. Зал потрясенно молчал. Вера в Свершение, в давно утраченное жителями Грассы долголетие, почти бессмертие, была единственной религией планеты. Религией практически без обрядов и канонов, внутренней верой каждого в течение двух тысячелетий, постепенно теперь уходящей. Когда тщательно отобранные неофиты впервые собрались вместе, у Амана даже закружилась голова. То, о чем мечталось, становилось реальностью.
- Надеюсь, что каждый из нас искренен. - Теперь голос Амана звучал ликующе. Ему даже приходилось умерять его, приберегая силу для конца речи. - Верю, что добро в каждом из вас сильнее зла, знаю. что каждый из нас поможет слабому и поднимет упавшего. Каждый! А все мы вместе, воодушевленные, сплоченные долгой Дорогой? Где сила, которая нас остановит, где обман, который сможет сбить нас с пути, где дело, которому мы можем служить? Братья! Время настало. Ур слабеет, на Грассе побеждает Рук. Два столетия мы покорно шли и ждали, но слышите! - Ур зовет своих сыновей. Поможем Уру, братья! Вот дело для нашей веры, вот цель для нашей силы, вот средство приблизить Свершение!
- Веди! - выдохнул зал и взорвался исступленным воплем: - Веди! Поможем Уру, умрем на Дороге! Веди!
Сверху, с алтарного возвышения, это походило на вечное движение маленьких костов - хранителей лесов, строящих свои башни на опушках. Кон Аман внимательно следил за шевелением внизу и, почувствовав, что накал начинает угасать, раздавил его одним мощным выкриком:
- Нет! Не умрем! Убьем!
Воцарилась тишина. Неофиты затаили дыхание. Аману показалось, что он оглох или зал опустел. Уже много столетий на Грассе никто не поднимал руку на себе подобного. Насильственная смерть запретна на Дороге...
- Стрелой Ура клянусь, - прошелестел из ниши Морт. - Неужели все пропало?
"Нет, - подумал Аман. - Не этому заменить меня, не этому!" - И ласково, задушевно, как умел только он, 326 Учитель на Дороге, кон Аман заговорил о том, что вынашивал в себе весь этот длинный, пролетевший как мгновение год.
Рай-на-задворках.
2276 год по земному летоисчислению. ДОЛИНА ЭДЕМ
Вторые сутки исследовательский космолет "Алена" прочно стоял на шести лапах-стойках в чудесном уголке планеты на огромном пестром лугу, а Станислав Комаров, его капитан, болтался по переходам без дела. Эта ситуация имела свою предисторию, а точнее, даже две. Первая уходила своими корнями в дальний 2220 год, когда человечество, ошеломленное количеством планет, более или менее пригодных для человека, и отсутствием на них разумной жизни, приостановило деятельность корпуса косморазведки.
- Эпоха великих географических открытий на Земле заняла не менее столетия, - заявил по информсети председатель Совета Звездоплавания Р. Столби, - а ведь это было практически дома. Исходя из такого же срока, необходимого для серьезного изучения каждой из открытых планет, мы обеспечили человечество работой на ближайшие полмиллиона лет!
Это потрясло планету до основания. Станислав, интересовавшийся историей космонавтики, живо представлял себе перипетии обсуждения, для большинства же его сокурсников по Академии Звездоплавания все заключалось в заявлении Совета, вошедшем в учебник истории: "Неограниченное возрастание возможностей человечества требует неограниченного прироста ресурсов. Реальный прирост ресурсов предполагает освоение и вовлечение в эксплуатацию ресурсов уже открытых планет. С целью концентрации усилий человечества в этом направлении временно приостанавливается деятельность корпуса косморазведки. При этом имеется в виду, что колонизация планет подготовит условия для возобновления деятельности корпуса на новом уровне". Следующие за этим годы были заполнены титанической работой, в результате которой 180 космических разведчиков типа "Пионер" пошли на слом, а вместо них с Земли ушло в космическое пространство 60 исследовательских судов, но уже не с "сорвиголовами", одиночками, а с целыми институтами биологов, химиков, геологов, физиков, метеорологов и т. д., и т. п. Теперь только в Академии Звездоплавания мечтали о романтике первооткрывательства.
Второй предисторией стало решение Совета звездоплавания N 164 от 2240 года. Оно не было оригинальным. Еще на заре космической эры существовало разделение на космонавтов-пилотов и космонавтовисследователей. Подготовка командиров для современных звездолетов занимала восемь лет, и никакой другой специальности у них не было. В результате на планетах командиры превращались в ненужные, даже мешающие фигуры, пока корабль не стартовал обратно. Выдерживали это не все. Тогда и появилось решение N 164, соответственно с постановлением Академии Наук N 128 и распоряжением Мирового Контрольного Совета. Капитан корабля при разворачивании исследований на планете получал права главного координатора с предоставлением ему чрезвычайно широких и потому практически не применяемых полномочий.
Станислав бродил из лаборатории в лабораторию, стараясь не очень мешать, и мечтал о ситуации, когда он смог бы проявить власть. Но эта планета таких ситуаций предоставлять, похоже, не собиралась. Предварительные данные, изученные еще на Земле, говорили, что Станиславу не повезло. Планета была чуть ли не единственная, сохранившая следы разумной и притом высокоразвитой жизни. К сожалению, только следы! Но эти следы потрясали... На планете были города, не поврежденные ничем, кроме времени; на планете были "оазисы" - группы построек под силовыми колпаками, практически не затронутые временем (какой-то шутник назвал их "курортами"). И если бы не масса скелетов, отлично сохранившихся в сухом климате планеты, можно было бы предположить, что все население ее, все без остатка, улетело в космос.
Но больше всего потрясло другое. На планете не было болезнетворных микробов и, больше того, никаких признаков оружия. Это делало планету, вероятно, самой важной из всех находок косморазведчиков. И в первые два дня, по вечерам за общим ужином, Светлане Стен и возглавляемой ею группе психологов приходилось отбиваться от подавляющих по численности оппонентов. Причиной спора стало давнее правило "свободного поиска", сданное в архив вместе с роспуском корпуса косморазведчиков. Правило появилось после того, как "Пионер"-30, уже в пределах солнечной системы, выйдя на связь с диспетчером космодрома Луна-2 и получив координаты захода, вдруг прервал разговор и направился к Солнцу.
Потрясенные наблюдатели по меньшей мере двух десятков внеземных станций видели вспышку - все, что осталось Земле от косморазведчика Белова. Потом было тяжелое психическое расстройство пилота "Пионера"-98, Клауса Ора, и еще целый ряд случаев подобного рода. Совет Звездоплавания потребовал разработки новой конструкции "Пионера", рассчитанной на коллектив. Но запротестовали сами разведчики. Ничего удивительного в этом не было, корпус с самого начала формировался из мало коммуникабельных людей. Тогда-то психологи и предложили право "свободного поиска". Это право формулировалось как "разрешение разведчику отклоняться от утвержденного маршрута и не вносить результаты отклонения в обязательный послерейсовый отчет". Правда, он должен был внести эти сведения в "мемуар" - архаичное письменное сообщение, составляемое, как правило, в конце пребывания пилота в корпусе. Психологи утверждали, что это дает разведчику ощущение внутренней свободы и даже элемент игры, необходимой человеку взрослому, работающему в условиях длительного стресса, куда больше, чем ребенку. Было предусмотрено еще множество мер, и они сработали корпус косморазведчиков просуществовал благополучно до самого роспуска.
Эту планету в 2152 году открыл Петр Арно. По неизвестной причине он отклонился в пустынную область космоса, не вызывавшую на Земле особого интереса. Здесь, вдали от звездных скоплений, Арно и наткнулся на планету, не без юмора названную им "Рай-назадворках". В гордом одиночестве она вертелась вокруг небольшой звезды, даже не имевшей имени на картах. Арно не сообщил об этом открытии в отчете, а только внес в "мемуар". Как сказал Станиславу перед отлетом вице-председатель Совета Торбазов:
- Я вижу единственное объяснение - Арно имел на это право. Но это объяснение ничего не объясняет.
После роспуска корпуса Петр Арно бросил космос, работал оператором высокогорной станции наведения, бродил в одиночестве по скалам и очень неохотно встречался с людьми. А после шестидесяти неожиданно женился, и его портрет украшал теперь каюту члена экипажа "Алены" Сержа Арно, механика, сына косморазведчика. "Мемуару" Петра Арно не повезло - он попал в архив корпуса в момент роспуска самого корпуса и в неразберихе особого интереса не вызвал, тем более, что сообщение о планете было сделано мельком, буквально в двух-трех строчках, а о безжизненном Нептуносе или холодной аммиачной Фрозе рассказывалось длинно и красиво. Так или иначе, когда на сообщение о Рае-на-задворках было обращено внимание, Петр Арно уже умер, а все имевшиеся у Земли кораблиисследователи ушли к планетам, казавшимся более интересными. Прошло еще несколько лет, пока "Алена" отправилась в космос.
Станислав сунул нос во все лаборатории, лично проинструктировал поисковую группу и вернулся в свою каюту. Все шло по строгому графику, и это, как он отчетливо понимал, делало его действия абсолютно ненужными. Сработанная раз и навсегда инструкция предусматривала все и развернутые вокруг корабля, с лазерами в стадии один, боевые машины; и выход только разведывательных групп, со сменой через четыре часа. И самого его, главного координатора, уныло сующего нос в двери лабораторий, где люди занимались делом. До того момента, когда люки смогут распахнуться, у Станислава оставалось только одно, правда, важное дело. Он должен дать "добро" на свободный выход. До этого "добра" многочисленные завлабораториями изнывали около шлюзов, ожидая возвращения разведчиков. Разведчики не всегда успевали принести заказанный образец или собрать нужную информацию, и тогда страдавшие лаборатории дружно презирали координатора.
Эта планета казалась абсолютно безопасной, и, будь его воля, Станислав давно дал бы команду к открытию люков. Но даже здесь замшелые деды из Совета Космонавтики сумели-таки его ограничить. Для того, чтобы снять защиту, должно было сойтись два "да": главного координатора и БКМ - Большого корабельного мозга, прозванного "Быком" на всех без исключения исследовательских кораблях. В этом сыграло свою роль не столько созвучие названий, сколько феноменальное упорство машины. Из-за нехватки незначительного фактика "Бык" мог задержать открытие люков на неделю.
Станислав был почти уверен, что на этот раз у "Быка" не было никаких оснований упрямиться. Но машину настораживало именно это полное отсутствие оснований. На планете не было болезнетворных бактерий, микробов, вирусов. На планете был идеальный состав воздуха, идеальные влажность, гравитация и радиационный фон. На планете отсутствовали резкие перепады температуры и, судя по всему, стихийные бедствия - землетрясения, наводнения, пожары. На планете не было хищников, ядовитых змей, даже комаров! Зато в изобилии были цветы, плоды, бабочки, птицы, много-много зелени, растений, голубизны неба, бархатного тепла ночей. Эта информация стекалась не только к "Быку" и Комарову, все были в курсе и активно обменивались ей в Зеленом зале.
- Если бы я должен был создать огромный санаторий,- высказался руководитель биологов Чандр и подергал свою лохматую бороду, - я бы создал его именно таким. Но после долгих расчетов. А путем эволюции извините!
И только одна мрачная загадка все же была - гибель жителей планеты. Этой загадкой занимались биологи. Чандр в последние дни даже перестал ходить на обеды и ужины, - что приятного, когда на тебя все так выжидательно смотрят? Да и остальные его сотрудники не рассиживались за столом, все чувствовали себя неловко. Только самая юная из них, лаборантка Аня, гордо таскала через весь зал еду своему шефу.
Станислав каждые несколько часов запрашивал у биологов информацию, а каждый вечер изучал выжимки из дневных исследований. Ему очень хотелось первому сказать "да". Среди капитанов бытовало поверье, что если "да" первым скажет человек, это гарантирует успех экспедиции. Но пока из всех материалов вытекало, что причины массовой гибели жителей - необъяснимы. Медики последовательно исключили заболевания, вызванные патогенными факторами (отсутствуют), социологи исключили насильственную смерть от какого-либо оружия (отсутствует), биологи исключили все прочие естественные виды смерти. Единственно, что приходило в голову, - какое-либо смертоносное космическое облако. В эту гипотезу, подсказанную Комарову одним древним романом, укладывалось все, кроме того, что за время Космической эры никто никогда не видел ни такого облака, ни даже следов его существования. Были еще странности, например, отсутствие оружия. Слава богу. Земля не знала войн уже более трех столетий, однако вон они, боевые машины, стоят, ждут...
Размышления Станислава прервал настойчивый вызов. Он сразу узнал голос Чандра и ринулся к пульту, сшибив по пути вазочку с оранжевыми оранжерейными гвоздиками.
- Интереснейшее дело, капитан, - услышал он неразборчивое гудение (у Чандра звуки застревают в бороде, говорили биологи) - Мы тут сидим, думаем - зайдите, а?
В первый момент Станислав расстроился, - он уже предвкушал, как скажет "да" первым, а тут просто "интересное дело". Но потом сообразил, что для обычного "интересного дела" хватило бы и вечернего отчета.
Рай-на-задворках.
2276 год по земному летоисчислению.
Из дневника Сержа Арно (катушка II, реконструкция)
...Ступил своей ногой. Почему "проклятая"? Почему отец так ненавидел этот в полном смысле слова рай? Почему он требовал, чтобы я помешал полету сюда? Да и как вообще он мог такое требовать? Вопросы, вопросы, вопросы - ответы на которые где-то здесь, в этих зеленых ласковых полях, прозрачных ручейках, ярких и нежных рощах. Где? На всей "Алене", может быть, только я до конца ощущаю непонятность поведения отца. Он был странный человек, герой-косморазведчик Петр Арно! Я испытываю какую-то болезненную потребность снова и снова вспомнить самые мельчайшие детали нашего нечастого общения. Только никак не могу понять: в них ли кроется ответ на загадки планеты, или наоборот - здесь разгадка поведения отца? Во всяком случае, связь несомненна.
Мне всегда не хватало методичности. Это особенно заметно, когда я вплотную подошел к тайне. Итак, по порядку.
Я - Серж Петрович Арно, главный механик исследовательского космолета "Алена", командир боевых машин по планетному расписанию. Хотя кому на такой планете нужны боевые машины, чудовища с лазерами и деструкторами, с прочей тысячью и одной смертью? За всю историю исследования планет их всего два раза пускали в ход.
Мой отец - Петр Арно, косморазведчик, оператор высокогорной станции наведения. Моя мать - Анна Арно. Она рассказывала мне, что полюбила отца во врема его послеполетного отдыха в санатории "Сахара", где она была наблюдающим врачом. Отец отличался от всех отдыхающих ростом, спокойствием и подчеркнутым безразличием к женщинам. ("Что-то не очень это свойственно косморазведчикам после полета..." Ах, мама, мама!). Врачи не нашли ничего необычного в том, что Петр Арно добровольно запер себя на безлюдной высокогорной станции. После роспуска корпуса косморазведчиков бывшие "космические бродяги" выкидывали и не такие номера. Мало кто из них пошел в исследовательский космофлот. И когда Петр Арно в шестой раз отказался смениться, мама настояла на посылке ее на станцию врачом-наблюдателем - на месяц, обернувшийся жизнью.
Я очень любил отца. Любил тем больше, чем меньше он обращал на меня внимания. Хотя неправильно - "не обращал внимания". Обращал. Помню, он ставил меня перед собой и долго смотрел, словно сравнивал с каким-то образцом. В детстве я боялся этого, боялся отчуждения в глазах отца, какой-то отстраненности. А потом я уходил, так и не дождавшись ласки. Вся положенная ребенку ласка доставалась мне от мамы. Но даже у нее иногда, если заставал врасплох, я замечал такое же изучающее внимание. Окончательно пропало оно только после моего поступления в школу космомехаников. Это был самый решительный шаг в моей жизни, начисто сломавший наши семейные отношения. Когдя я объявил о своем решении, отец впервые меня ударил. Ударил неожиданно, и в глазах его горела такая ярость, что я ужаснулся.
- Не смей! - закричала мама. - Не смей! - до сих пор не знаю, мне или ему.
Я выбежал из домика и вскочил в вертоплан с твердым намерением никогда больше здесь не появляться. Скользя в воздушных потоках вдоль горных склонов, я весь корчился не от отцовского удара, а все от того же отчуждения, явственно мелькнувшего в глазах мамы. Конечно, долгая жизнь в отрыве от людей, снег и скалы, скалы и снег должны были сказаться на их психике, но...
Потом мама часто приезжала ко мне в школу. Мы не вспоминали этот случай и почти не говорили об отце. Я все больше хвастался успехами в учебе и спорте, а она показывала картины. Там, в горах, она много писала и, по-моему, ее пейзажи были очень хороши, хотя и странны. Вроде как на Земле, и в то же время как-то не так. Между прочим, рисовали они вдвоем - сначала отец, примитивно, какие-то наброски, намеки. А потом мама делала из них картины, и они всегда считались ее работами. Почему мама показывала их только мне? И почему она всегда пристально следила за моей реакцией? Следила настороженно и с надеждой. Она даже радовалась, когда картины не вызывали у меня интереса. Отца я увидел еще только раз - в день его смерти.
Декан факультета вызвал меня по информеру прямо из бассейна, н через час я уже летел на станцию. Старик знал только, что мама настоятельно просила прислать меня немедленно. Домой меня не вызывали никогда, значит, что-то случилось.
Когда снег, взметенный посадкой, опал, я сразу увидел маму у крыльца, в заиндевевшем от долгого стояния комбинезоне. Отец лежал в своем кабинете на низкой широкой тахте, и на его бледном, осунувшемся лице были страдание и страх. Не знаю как, но я сразу понял, что это вызвано моим появлением. Я что-то бормотал насчет того, почему меня не вызвали сразу, или почему вызвали меня, а не перевезли отца вниз, в больницу. Там не только любую болезнь вылечат, а вообще нового человека могут сделать из его собственного старого кусочка. Но мое бормотание заглохло само собой. Как мне было жалко его, такого внезапно постаревшего и слабого! Хотя "внезапно" это было только для меня, ведь я не видел его уже несколько лет.
Выросший без отцовской ласки, я был не сентиментальным и считал себя неспособным на бурные эмоции. Но как сейчас помню нежность, заполнившую меня. Я увидел, как страх в его взгляде медленно исчезает. Он всматривался в меня - и словно открывал что-то успокаивающее, что-то чрезвычайно важное.
- Папа! - закричал я и впервые бросился его обнимать. Каким легким было его высохшее тело! Кажется, я носил отца на руках, шептал ему на ухо что-то ласковое, и он тоже что-то шептал и гладил меня по голове.
Всего не помню, зато навсегда запомнил слова, сказанные, когда я уложил его обратно на тахту. Он говорил медленно, но в голосе звучала прежняя властность. Я тогда не очень-то вслушивался в слова, скорее, бездумно запоминал их, как эта катушка запоминает мои. Какое мне было дело до какой-то неизвестной планеты, когда передо мной лежал обретенный на двадцать первом году жизни, такой больной и родной отец! И до сего момента я как запись прокручиваю эти слова - и не могу понять их до конца.
- Проклятый Рай-на-задворках, - говорил отец. - Я назвал ее Райна-задворках - может быть, ее не вспомнят, не найдут. Или найдут когда-нибудь потом, уже более мудрые, более сильные. Мне надо было умолчать, но я не смог, я вписал ее в "мемуар". Это был мой долг... или долг был в том, чтобы скрыть?.. Но ведь я ничего не знаю наверняка. Доказательств нет. Я думал, я всю жизнь боялся, я ошибся, и это огромная радость. Но только ты, один ты. А другие?..