Страница:
Крючков вытащил из папки документы, подготовленные его подчиненными Егоровым и Жижиным. Ознакомил с ними будущих членов ГКЧП. Говорили сбивчиво, перебивали друг друга, хотя на самом деле основные шаги обсудили заранее. Генерал Варенников скажет потом на допросе:
– ГКЧП был создан до моего участия в беседе 17 августа. Сговорились лететь в Форос, чтобы заставить Горбачева ввести чрезвычайное положение. Если откажется – пусть подает в отставку и передает свои полномочия другим. В крайнем случае – объявить больным и изолировать в Форосе. Его обязанности примет на себя по конституции вице-президент Геннадий Янаев. Для руководства страной сформировать государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР.
Крючков многозначительно сказал, что относительно охраны Горбачева беспокоиться не надо. Генерал Плеханов обо всем позаботится, связь у Горбачева отключит и вообще примет меры. Какие именно меры – никто не поинтересовался.
На следующий день утром Язов провел совещание в министерстве со своими заместителями и начальниками главных управлений. Приказал командующему Московским военным округом генералу Николаю Васильевичу Калинину быть готовым ввести в Москву 2-ю мотострелковую и 4-ю танковую дивизии. Грачеву – привести в повышенную боевую готовность 106-ю (Тульскую) воздушно-десантную дивизию.
А Крючков поручил своему заместителю генерал-майору Валерию Федоровичу Лебедеву (выходец из 5-го управления, он руководил аналитической службой) установить наружное наблюдение за группой «сомнительных» депутатов. После введения чрезвычайного положения их предполагалось подвергнуть административному аресту и изолировать на территории воинской части, расположенной в поселке Медвежьи Озера.
Первый заместитель председателя КГБ Грушко позвонил начальнику разведки Шебаршину и от имени Крючкова приказал привести в боевую готовность две группы сотрудников отдельного учебного центра – по пятьдесят человек каждая.
– Какое задание? – поинтересовался Шебаршин.
– Не знаю, – коротко ответил Грушко. – Владимир Александрович звонил из машины. Велел передать приказ.
Еще недавно Шебаршин и Грушко были на равном положении. Но теперь Грушко стал не только первым зампредом, но и пользовался особыми правами внутри комитета как близкий к Крючкову человек. Он дал указание начальнику политической разведки, не считая нужным ничего объяснять, хотя прекрасно знал, зачем понадобится спецназ. Генералу Шебаршину, которого ни во что не посвятили, пришлось проглотить пилюлю. Впрочем, после провала путча это его спасет…
Отдельный учебный центр был создан после штурма в Кабуле дворца президента Афганистана Хафизуллы Амина, когда выяснилось, что у комитета госбезопасности нет своего спецназа. 19 августа 1981 года политбюро приняло решение создать внутри КГБ отряд специального назначения для проведения операций за пределами Советского Союза «в особый период». Отряд базировался в Балашихе, где еще со времен НКВД находился учебно-тренировочный комплекс диверсионных групп.
Шебаршину позвонил другой заместитель председателя КГБ, Гений Агеев, курировавший военную и транспортную контрразведку:
– Группы готовы? Направьте их в помещение Центрального клуба. И нужны еще сто человек, туда же.
– Экипировка, вооружение? – уточнил Шебаршин.
– Пусть берут все, что есть.
18 августа около часа дня в Крым вылетели Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников; их сопровождали Плеханов, Генералов, сотрудники управления правительственной связи (чтобы отключить Горбачеву все телефоны) и группа офицеров 18-го отделения службы охраны КГБ, вооруженных автоматами. Плеханову и Генералову Крючков подчинил Симферопольский пограничный отряд и Балаклавскую бригаду сторожевых кораблей.
А что тем временем происходило в Москве?
Глава правительства Павлов находился у себя на даче. Уезжал сын, по сему поводу был устроен прощальный семейный обед. Позвонил Крючков и сказал, что надо бы собраться – и лучше бы в кремлевском кабинете Павлова. Осторожный Валентин Сергеевич перезвонил Лукьянову и Янаеву: они-то приедут? Оба подтвердили, что будут.
Геннадий Янаев десять лет спустя рассказывал журналистам:
– Где-то в пять вечера 18 августа я поехал к одному из своих приятелей на дачу. Ужинали. Машина, оборудованная всеми видами связи, стояла около дачи. Вдруг мне докладывают, что в машину звонит председатель КГБ. Крючков мне говорит: «Мы тут собрались в кабинете у Павлова. Надо, чтобы вы подъехали».
К восьми вечера Янаев появился у Павлова. Там уже находились Крючков, Язов, Ачалов и одно новое лицо – министр внутренних дел Борис Карлович Пуго. Министр не знал о готовящемся заговоре, потому что находился в отпуске. С женой, невесткой и внучкой отдыхал в крымском санатории «Южный» (совсем рядом с Форосом).
В «Южном» отдыхал и тогдашний секретарь ЦК КПСС и будущий президент Молдавии Петр Лучинский:
«Компания подобралась замечательная: член Совета безопасности Евгений Примаков с внуком, министр внутренних дел Пуго с женой, невесткой и внучкой… Утром 19 августа жена включила радио, и мы не поверили своим ушам: государственный комитет по чрезвычайному положению берет на себя всю полноту власти!..
Среди членов ГКЧП назвали Бориса Пуго. Но ведь еще вчера утром мы всей своей пляжной компанией провожали его с семейством в Москву. Пригубили по рюмке, пожелали удачной дороги. На прощание невестка Пуго и Рафик Нишанов, председатель Совета национальностей, нас всех сфотографировали. Моему сыну Кириллу тоже потребовалось срочно в Москву, и я попросил Бориса Карловича прихватить его, если можно, с собой. Он с радостью согласился. Самолет «Ту-134», служебный спецрейс, мест на всех хватит.
В полете, как рассказывал позже Кирилл, перекусили. Министр пригласил к столу людей из охраны. Немного выпили, шутили… Валентина Ивановна, жена его, также чувствовала себя неплохо. Страшно было через несколько дней узнать, что они оба застрелились…
До сих пор не верю, что Пуго был заговорщиком. Две последние недели перед выступлением Янаева и компании мы были вместе. Борис Карлович, человек исключительной деликатности и добросердечия, был спокоен, приветлив, весел. Озабоченным я увидел его лишь в тот момент, когда немного занемогла жена. Но через несколько дней она поправилась, и лицо генерала вновь засияло мягкой улыбкой…»
Борис Пуго не догулял отпуск и в одиннадцать утра 18 августа вылетел в Москву. Но не из-за путча. Он собирался навестить родственников в Риге, однако жена уговорила пригласить их в Москву. В половине второго Пуго был в столице, через полтора часа приехал на служебную дачу в поселке Усово. Тут его и застиг роковой звонок. Невестка предложила взять трубку и сказать, что Бориса Карловича нет. Пуго улыбнулся и, к своему несчастью, отказался от предложения, которое, возможно, спасло бы жизнь ему и жене. Звонил Крючков. Поговорив с ним, Пуго соврал семье:
– Крючков говорит, что началась гражданская война в Нагорном Карабахе. Я должен ехать.
Пуго отправился к Язову в министерство обороны, куда приехал и Крючков. Они ввели Бориса Карловича в курс дела. Тот сразу сказал:
– Я с вами.
Маршал Язов потом рассказывал следователям, что очень удивился готовности Пуго присоединиться к ГКЧП:
– Я вам честно говорю, что за осторожность, за нерешительность, за уход от ответственности я его не уважал, была к нему антипатия. Мне показалось странным, что Пуго приехал и не возражает.
Уже после самоубийства Пуго его сын Вадим говорил следователям:
– Я помню разговор, который состоялся задолго до августовских событий. Отец мне тогда говорил, что ни при каких обстоятельствах не станет путчистом, употребив именно это слово. Он сказал, что это было бы предательство в первую очередь по отношению к президенту…
Борис Карлович входил в узкий круг тех, кому Горбачев полностью доверял. Михаил Сергеевич включил его в Совет безопасности – этот орган фактически заменил уже безвластное политбюро. Пуго, как Крючков и Язов, имел право позвонить президенту в любое время на дачу, что другим Горбачев категорически запрещал – не любил, когда беспокоили в нерабочее время. Тем не менее Пуго присоединился к заговорщикам. Они хотели того же, что и он: сохранить тот строй, который привел их к власти. Обычная осторожность изменила Борису Карловичу; он, вероятно, решил, что сила на их стороне: кто же способен противостоять армии и КГБ?
Министр внутренних дел отправил своего первого заместителя Ивана Федоровича Шилова в КГБ, где Грушко ставил задачи силовым ведомствам в условиях чрезвычайного положения.
К собравшимся в Кремле присоединился Янаев. И тут Крючкову прямо из самолета позвонили те, кто летал в Форос к Горбачеву. Доложили, что договориться с президентом не удалось. Но остановиться они уже не могли! Раз Горбачев отказался действовать вместе с ними, решили объявить его больным и распорядились подготовить медицинское заключение. Янаев поинтересовался:
– Что же все-таки с Михаилом Сергеевичем? Собравшаяся в Кремле компания не воспринимала вице-президента всерьез, поэтому ответили ему резковато:
– А тебе-то что? Мы же не врачи. Болен. Да и какая теперь разница? Страну нужно спасать.
Болдин внятно сказал ему:
– Нам с вами теперь назад дороги нет.
Янаев подписал указ о том, что вступил в должность президента.
Вице-президент Геннадий Иванович Янаев, премьер-министр Валентин Сергеевич Павлов и заместитель председателя Совета обороны Олег Дмитриевич Бакланов подписали «Заявление советского руководства». Там говорилось, что Горбачев по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности и передает их Янаеву, в отдельных местностях СССР вводится чрезвычайное положение сроком на шесть месяцев и для управления страной создается государственный комитет по чрезвычайному положению.
С Валдая прилетел Лукьянов. Он не стал задавать пустые вопросы о самочувствии Горбачева, который искренне считал его своим другом, поинтересовался:
– А у вас есть план действий?
В отличие от Янаева он все прекрасно понимал. А Геннадий Иванович не горел желанием играть первую скрипку. Предложил Анатолию Ивановичу:
– Может быть, тебе возглавить комитет? У тебя авторитета больше, а мне надо еще политическую мускулатуру нарастить.
Лукьянов благоразумно отказался. Но почему опытный Анатолий Иванович вообще ввязался в эту историю? Надо понимать, что, как и остальные, боялся: подписание Союзного договора и грядущие политические перемены лишат его должностей.
Совместными усилиями отредактировали и подписали «Обращение к советскому народу», «Обращение к главам государств и правительств и Генеральному секретарю ООН», а также постановление ГКЧП № 1. В лаборатории Центрального научно-исследовательского института КГБ умельцы заранее изготовили печати ГКЧП, в том числе с государственным гербом.
Крючков набросал список членов ГКЧП из десяти человек. Лукьянов попросил его фамилию вычеркнуть, объяснил, что иначе не сможет обеспечить принятие нужных решений в Верховном Совете СССР:
– Если вы хотите, чтобы я вам помог, я могу написать заявление о том, что новый Союзный договор неконституционен.
Заявление председателя Верховного Совета СССР было опубликовано вместе с документами ГКЧП в утренних газетах, хотя для маскировки Лукьянов поставил более раннюю дату – 16 августа. Дескать, материал написан заранее и с образованием ГКЧП никак не связан. После провала путча Лукьянов просил начальника секретариата это подтвердить. Тот врать не стал и рассказал следователям:
– Лукьянов пришел к себе в кабинет после совещания у Павлова и сел за стол, сказав, что он должен сейчас написать один документ. Анатолий Иванович взял чистые листы бумаги и стал писать, надиктовывая себе вслух текст заявления по Союзному договору, которое на следующий день появилось вместе с документами ГКЧП. Закончил работу и позвонил Крючкову: «Документ готов».
Зачем Анатолию Ивановичу все это понадобилось? Он больше не связывал свое политическое будущее с Горбачевым. Скорее, наоборот, видимо, полагал, что уход Михаила Сергеевича откроет перед ним некоторые перспективы. 25 июля 1991 года Лукьянов выступал на пленуме ЦК.
«В кулуарах после его выступления, – вспоминал Виктор Васильевич Рябов, – можно было услышать: “Вот это выступление государственного мужа. Вот кому надо быть генеральным”».
До путча оставалось меньше месяца…
В девять вечера всем предложили чай и кофе. В двенадцать ночи перешли на виски.
Павлов по телефону связался с Василием Александровичем Стародубцевым, известным в стране человеком, председателем Крестьянского союза, и вызвал его в Москву.
А Крючков позвонил министру иностранных дел Александру Александровичу Бессмертных, который отдыхал в Белоруссии, и без объяснений попросил срочно прибыть в Москву. Министра доставили в столицу на самолете командующего Белорусским военным округом. Бессмертных, появившись в Кремле в джинсах и куртке, недоуменно осматривал присутствующих. Крючков вышел с министром в другую комнату, наскоро ввел в курс дела и предложил подписать документы.
Бессмертных, как и Лукьянов, попросил исключить его из списка членов ГКЧП:
– Да вы что? Со мной ведь никто из иностранных политиков разговаривать не будет.
Он сам синим карандашом вычеркнул свою фамилию, хотя и опасался, что его несогласие повлечет за собой печальные последствия. Очень тревожился о судьбе своего маленького сына. Но министра отпустили домой.
Около трех ночи встреча закончилась. Крючков и Грушко вернулись в здание на Лубянке. Грушко домой вообще не поехал, ночевал у себя в кабинете. В пять утра 19 августа Пуго приказал своему первому заместителю Шилову обеспечить армейским колоннам, входящим в Москву, сопровождение машинами госавтоинспекции.
Домой Пуго вернулся под утро очень довольный:
– Ну, все, свалили, убрали мы этого… Объяснил сыну:
– Горбачев не может управлять страной, мы ввели чрезвычайное положение.
И добавил:
– Я им говорю, что Ельцина надо брать! Мы не стремимся к власти, у нас ее достаточно, но мы прекрасно понимаем, что Горбачев ведет страну к голоду, хаосу, разрухе…
19 августа люди проснулись в стране, где произошел переворот. Валентин Павлов, который все дни путча подстегивал себя изрядными порциями спиртного, открыл заседание кабинета министров ернически:
– Ну что, мужики, будем сажать или будем расстреливать?
Еще задолго до описываемых событий предшественник Павлова Николай Иванович Рыжков не советовал Горбачеву ставить Павлова председателем Совета министров:
– Я с Валентином работал в Госплане, он был начальником отдела. Он держится, держится, а как поддаст потом – так на несколько дней. Для главы правительства увлекаться этим делом, знаете…
А что же произошло в Крыму? Что делал Горбачев?
18 августа на военном аэродроме Бельбек прилетевших из Москвы – по приказу министра обороны Язова – встретил командующий Черноморским флотом адмирал Михаил Николаевич Хронопуло. На автомашинах двинулись в Форос.
Увидев своего непосредственного начальника генерала Плеханова, охрана президентской дачи беспрепятственно пропустила нежданных гостей. Плеханов сразу переподчинил охрану президентской дачи Генералову. Тот приказал отключить все виды связи, перекрыть доступ на президентскую дачу, заблокировать подъезд к резиденции и вертолетную площадку. Из своих людей установил дополнительные посты.
Плеханов и Генералов зашли в комнату Медведева – начальника личной охраны президента – в гостевом доме. Тот был поражен: накануне он разговаривал с Плехановым, и тот сказал, что прилетит 19 августа, а появился днем раньше.
Плеханов приказал Медведеву:
– Доложи, что к Михаилу Сергеевичу приехала группа товарищей. Просят принять.
Горбачев сидел в теплом халате – его прихватил радикулит – и читал газету.
– А зачем они прибыли? – удивился президент.
– Не знаю, – искренне ответил Медведев.
Михаил Сергеевич задумался. Он сразу понял то, что не мог сообразить его главный охранник: эти люди приехали к нему с ультиматумом, и вообще возможно повторение хрущевской истории – Никиту Сергеевича тоже сняли, когда он отдыхал на юге.
Члены ГКЧП надеялись заставить Горбачева примкнуть к ним и согласиться на введение чрезвычайного положения в стране. Они предложили ему подписать указ о введении чрезвычайного положения и сообщили, что намерены арестовать Ельцина, как только он вернется в Москву.
Горбачев не согласился ввести чрезвычайное положение, интуитивно понимая, чем это кончится. В случае успеха это перечеркнуло бы все им сделанное с 1985 года. А в случае неуспеха… Мы уже знаем, чем закончился путч.
Когда гости из Москвы вышли от Горбачева, Плеханов поинтересовался у Болдина:
– Ну, что там?
– Ничего не подписал, – разочарованно ответил Болдин. Помощник президента СССР Анатолий Сергеевич Черняев, который был вместе с президентом в Форосе, пишет, что продуманного заговора как такового не было, было намерение и расчет на то, что Горбачева можно будет втянуть в это дело. И как только Михаил Сергеевич «дал отлуп», все посыпалось. ГКЧП по природе своей, по своему составу изначально не способен был «сыграть в Пиночета»!
Впоследствии участники ГКЧП утверждали, что Горбачев захотел въехать в рай на чужом горбу. Сам объявить чрезвычайное положение не решился, а им сказал: «Черт с вами, действуйте!..»
Тогда они этого не говорили. 19 августа в начале одиннадцатого утра все оставшиеся в Москве секретари ЦК КПСС собрались в зале заседаний. Олег Шенин сообщил: Горбачев «недееспособен», поэтому ГКЧП во главе с Янаевым берет власть в свои руки.
«Вовлеченность Шенина в дела ГКЧП, – вспоминал секретарь ЦК Александр Сергеевич Дзасохов, – повергла меня и других секретарей ЦК в шок. Чего больше было в его действиях – осознанного выбора или амбициозности, я не знаю».
Вечером Дзасохов поехал в санаторий «Барвиха» к Ивашко. Они вышли на балкон, чтобы говорить откровенно. Заместитель генерального секретаря, осведомленный относительно поездки в Форос, рассказал, что Горбачев отказался вести с членами ГКЧП переговоры о передаче им своих полномочий.
Да если бы Михаил Сергеевич когда-нибудь в жизни говорил: «Вы действуйте, а я посижу в сторонке», он бы никогда не стал ни генеральным секретарем, ни президентом страны!
Путь комбайнера
– ГКЧП был создан до моего участия в беседе 17 августа. Сговорились лететь в Форос, чтобы заставить Горбачева ввести чрезвычайное положение. Если откажется – пусть подает в отставку и передает свои полномочия другим. В крайнем случае – объявить больным и изолировать в Форосе. Его обязанности примет на себя по конституции вице-президент Геннадий Янаев. Для руководства страной сформировать государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР.
Крючков многозначительно сказал, что относительно охраны Горбачева беспокоиться не надо. Генерал Плеханов обо всем позаботится, связь у Горбачева отключит и вообще примет меры. Какие именно меры – никто не поинтересовался.
На следующий день утром Язов провел совещание в министерстве со своими заместителями и начальниками главных управлений. Приказал командующему Московским военным округом генералу Николаю Васильевичу Калинину быть готовым ввести в Москву 2-ю мотострелковую и 4-ю танковую дивизии. Грачеву – привести в повышенную боевую готовность 106-ю (Тульскую) воздушно-десантную дивизию.
А Крючков поручил своему заместителю генерал-майору Валерию Федоровичу Лебедеву (выходец из 5-го управления, он руководил аналитической службой) установить наружное наблюдение за группой «сомнительных» депутатов. После введения чрезвычайного положения их предполагалось подвергнуть административному аресту и изолировать на территории воинской части, расположенной в поселке Медвежьи Озера.
Первый заместитель председателя КГБ Грушко позвонил начальнику разведки Шебаршину и от имени Крючкова приказал привести в боевую готовность две группы сотрудников отдельного учебного центра – по пятьдесят человек каждая.
– Какое задание? – поинтересовался Шебаршин.
– Не знаю, – коротко ответил Грушко. – Владимир Александрович звонил из машины. Велел передать приказ.
Еще недавно Шебаршин и Грушко были на равном положении. Но теперь Грушко стал не только первым зампредом, но и пользовался особыми правами внутри комитета как близкий к Крючкову человек. Он дал указание начальнику политической разведки, не считая нужным ничего объяснять, хотя прекрасно знал, зачем понадобится спецназ. Генералу Шебаршину, которого ни во что не посвятили, пришлось проглотить пилюлю. Впрочем, после провала путча это его спасет…
Отдельный учебный центр был создан после штурма в Кабуле дворца президента Афганистана Хафизуллы Амина, когда выяснилось, что у комитета госбезопасности нет своего спецназа. 19 августа 1981 года политбюро приняло решение создать внутри КГБ отряд специального назначения для проведения операций за пределами Советского Союза «в особый период». Отряд базировался в Балашихе, где еще со времен НКВД находился учебно-тренировочный комплекс диверсионных групп.
Шебаршину позвонил другой заместитель председателя КГБ, Гений Агеев, курировавший военную и транспортную контрразведку:
– Группы готовы? Направьте их в помещение Центрального клуба. И нужны еще сто человек, туда же.
– Экипировка, вооружение? – уточнил Шебаршин.
– Пусть берут все, что есть.
18 августа около часа дня в Крым вылетели Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников; их сопровождали Плеханов, Генералов, сотрудники управления правительственной связи (чтобы отключить Горбачеву все телефоны) и группа офицеров 18-го отделения службы охраны КГБ, вооруженных автоматами. Плеханову и Генералову Крючков подчинил Симферопольский пограничный отряд и Балаклавскую бригаду сторожевых кораблей.
А что тем временем происходило в Москве?
Глава правительства Павлов находился у себя на даче. Уезжал сын, по сему поводу был устроен прощальный семейный обед. Позвонил Крючков и сказал, что надо бы собраться – и лучше бы в кремлевском кабинете Павлова. Осторожный Валентин Сергеевич перезвонил Лукьянову и Янаеву: они-то приедут? Оба подтвердили, что будут.
Геннадий Янаев десять лет спустя рассказывал журналистам:
– Где-то в пять вечера 18 августа я поехал к одному из своих приятелей на дачу. Ужинали. Машина, оборудованная всеми видами связи, стояла около дачи. Вдруг мне докладывают, что в машину звонит председатель КГБ. Крючков мне говорит: «Мы тут собрались в кабинете у Павлова. Надо, чтобы вы подъехали».
К восьми вечера Янаев появился у Павлова. Там уже находились Крючков, Язов, Ачалов и одно новое лицо – министр внутренних дел Борис Карлович Пуго. Министр не знал о готовящемся заговоре, потому что находился в отпуске. С женой, невесткой и внучкой отдыхал в крымском санатории «Южный» (совсем рядом с Форосом).
В «Южном» отдыхал и тогдашний секретарь ЦК КПСС и будущий президент Молдавии Петр Лучинский:
«Компания подобралась замечательная: член Совета безопасности Евгений Примаков с внуком, министр внутренних дел Пуго с женой, невесткой и внучкой… Утром 19 августа жена включила радио, и мы не поверили своим ушам: государственный комитет по чрезвычайному положению берет на себя всю полноту власти!..
Среди членов ГКЧП назвали Бориса Пуго. Но ведь еще вчера утром мы всей своей пляжной компанией провожали его с семейством в Москву. Пригубили по рюмке, пожелали удачной дороги. На прощание невестка Пуго и Рафик Нишанов, председатель Совета национальностей, нас всех сфотографировали. Моему сыну Кириллу тоже потребовалось срочно в Москву, и я попросил Бориса Карловича прихватить его, если можно, с собой. Он с радостью согласился. Самолет «Ту-134», служебный спецрейс, мест на всех хватит.
В полете, как рассказывал позже Кирилл, перекусили. Министр пригласил к столу людей из охраны. Немного выпили, шутили… Валентина Ивановна, жена его, также чувствовала себя неплохо. Страшно было через несколько дней узнать, что они оба застрелились…
До сих пор не верю, что Пуго был заговорщиком. Две последние недели перед выступлением Янаева и компании мы были вместе. Борис Карлович, человек исключительной деликатности и добросердечия, был спокоен, приветлив, весел. Озабоченным я увидел его лишь в тот момент, когда немного занемогла жена. Но через несколько дней она поправилась, и лицо генерала вновь засияло мягкой улыбкой…»
Борис Пуго не догулял отпуск и в одиннадцать утра 18 августа вылетел в Москву. Но не из-за путча. Он собирался навестить родственников в Риге, однако жена уговорила пригласить их в Москву. В половине второго Пуго был в столице, через полтора часа приехал на служебную дачу в поселке Усово. Тут его и застиг роковой звонок. Невестка предложила взять трубку и сказать, что Бориса Карловича нет. Пуго улыбнулся и, к своему несчастью, отказался от предложения, которое, возможно, спасло бы жизнь ему и жене. Звонил Крючков. Поговорив с ним, Пуго соврал семье:
– Крючков говорит, что началась гражданская война в Нагорном Карабахе. Я должен ехать.
Пуго отправился к Язову в министерство обороны, куда приехал и Крючков. Они ввели Бориса Карловича в курс дела. Тот сразу сказал:
– Я с вами.
Маршал Язов потом рассказывал следователям, что очень удивился готовности Пуго присоединиться к ГКЧП:
– Я вам честно говорю, что за осторожность, за нерешительность, за уход от ответственности я его не уважал, была к нему антипатия. Мне показалось странным, что Пуго приехал и не возражает.
Уже после самоубийства Пуго его сын Вадим говорил следователям:
– Я помню разговор, который состоялся задолго до августовских событий. Отец мне тогда говорил, что ни при каких обстоятельствах не станет путчистом, употребив именно это слово. Он сказал, что это было бы предательство в первую очередь по отношению к президенту…
Борис Карлович входил в узкий круг тех, кому Горбачев полностью доверял. Михаил Сергеевич включил его в Совет безопасности – этот орган фактически заменил уже безвластное политбюро. Пуго, как Крючков и Язов, имел право позвонить президенту в любое время на дачу, что другим Горбачев категорически запрещал – не любил, когда беспокоили в нерабочее время. Тем не менее Пуго присоединился к заговорщикам. Они хотели того же, что и он: сохранить тот строй, который привел их к власти. Обычная осторожность изменила Борису Карловичу; он, вероятно, решил, что сила на их стороне: кто же способен противостоять армии и КГБ?
Министр внутренних дел отправил своего первого заместителя Ивана Федоровича Шилова в КГБ, где Грушко ставил задачи силовым ведомствам в условиях чрезвычайного положения.
К собравшимся в Кремле присоединился Янаев. И тут Крючкову прямо из самолета позвонили те, кто летал в Форос к Горбачеву. Доложили, что договориться с президентом не удалось. Но остановиться они уже не могли! Раз Горбачев отказался действовать вместе с ними, решили объявить его больным и распорядились подготовить медицинское заключение. Янаев поинтересовался:
– Что же все-таки с Михаилом Сергеевичем? Собравшаяся в Кремле компания не воспринимала вице-президента всерьез, поэтому ответили ему резковато:
– А тебе-то что? Мы же не врачи. Болен. Да и какая теперь разница? Страну нужно спасать.
Болдин внятно сказал ему:
– Нам с вами теперь назад дороги нет.
Янаев подписал указ о том, что вступил в должность президента.
Вице-президент Геннадий Иванович Янаев, премьер-министр Валентин Сергеевич Павлов и заместитель председателя Совета обороны Олег Дмитриевич Бакланов подписали «Заявление советского руководства». Там говорилось, что Горбачев по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности и передает их Янаеву, в отдельных местностях СССР вводится чрезвычайное положение сроком на шесть месяцев и для управления страной создается государственный комитет по чрезвычайному положению.
С Валдая прилетел Лукьянов. Он не стал задавать пустые вопросы о самочувствии Горбачева, который искренне считал его своим другом, поинтересовался:
– А у вас есть план действий?
В отличие от Янаева он все прекрасно понимал. А Геннадий Иванович не горел желанием играть первую скрипку. Предложил Анатолию Ивановичу:
– Может быть, тебе возглавить комитет? У тебя авторитета больше, а мне надо еще политическую мускулатуру нарастить.
Лукьянов благоразумно отказался. Но почему опытный Анатолий Иванович вообще ввязался в эту историю? Надо понимать, что, как и остальные, боялся: подписание Союзного договора и грядущие политические перемены лишат его должностей.
Совместными усилиями отредактировали и подписали «Обращение к советскому народу», «Обращение к главам государств и правительств и Генеральному секретарю ООН», а также постановление ГКЧП № 1. В лаборатории Центрального научно-исследовательского института КГБ умельцы заранее изготовили печати ГКЧП, в том числе с государственным гербом.
Крючков набросал список членов ГКЧП из десяти человек. Лукьянов попросил его фамилию вычеркнуть, объяснил, что иначе не сможет обеспечить принятие нужных решений в Верховном Совете СССР:
– Если вы хотите, чтобы я вам помог, я могу написать заявление о том, что новый Союзный договор неконституционен.
Заявление председателя Верховного Совета СССР было опубликовано вместе с документами ГКЧП в утренних газетах, хотя для маскировки Лукьянов поставил более раннюю дату – 16 августа. Дескать, материал написан заранее и с образованием ГКЧП никак не связан. После провала путча Лукьянов просил начальника секретариата это подтвердить. Тот врать не стал и рассказал следователям:
– Лукьянов пришел к себе в кабинет после совещания у Павлова и сел за стол, сказав, что он должен сейчас написать один документ. Анатолий Иванович взял чистые листы бумаги и стал писать, надиктовывая себе вслух текст заявления по Союзному договору, которое на следующий день появилось вместе с документами ГКЧП. Закончил работу и позвонил Крючкову: «Документ готов».
Зачем Анатолию Ивановичу все это понадобилось? Он больше не связывал свое политическое будущее с Горбачевым. Скорее, наоборот, видимо, полагал, что уход Михаила Сергеевича откроет перед ним некоторые перспективы. 25 июля 1991 года Лукьянов выступал на пленуме ЦК.
«В кулуарах после его выступления, – вспоминал Виктор Васильевич Рябов, – можно было услышать: “Вот это выступление государственного мужа. Вот кому надо быть генеральным”».
До путча оставалось меньше месяца…
В девять вечера всем предложили чай и кофе. В двенадцать ночи перешли на виски.
Павлов по телефону связался с Василием Александровичем Стародубцевым, известным в стране человеком, председателем Крестьянского союза, и вызвал его в Москву.
А Крючков позвонил министру иностранных дел Александру Александровичу Бессмертных, который отдыхал в Белоруссии, и без объяснений попросил срочно прибыть в Москву. Министра доставили в столицу на самолете командующего Белорусским военным округом. Бессмертных, появившись в Кремле в джинсах и куртке, недоуменно осматривал присутствующих. Крючков вышел с министром в другую комнату, наскоро ввел в курс дела и предложил подписать документы.
Бессмертных, как и Лукьянов, попросил исключить его из списка членов ГКЧП:
– Да вы что? Со мной ведь никто из иностранных политиков разговаривать не будет.
Он сам синим карандашом вычеркнул свою фамилию, хотя и опасался, что его несогласие повлечет за собой печальные последствия. Очень тревожился о судьбе своего маленького сына. Но министра отпустили домой.
Около трех ночи встреча закончилась. Крючков и Грушко вернулись в здание на Лубянке. Грушко домой вообще не поехал, ночевал у себя в кабинете. В пять утра 19 августа Пуго приказал своему первому заместителю Шилову обеспечить армейским колоннам, входящим в Москву, сопровождение машинами госавтоинспекции.
Домой Пуго вернулся под утро очень довольный:
– Ну, все, свалили, убрали мы этого… Объяснил сыну:
– Горбачев не может управлять страной, мы ввели чрезвычайное положение.
И добавил:
– Я им говорю, что Ельцина надо брать! Мы не стремимся к власти, у нас ее достаточно, но мы прекрасно понимаем, что Горбачев ведет страну к голоду, хаосу, разрухе…
19 августа люди проснулись в стране, где произошел переворот. Валентин Павлов, который все дни путча подстегивал себя изрядными порциями спиртного, открыл заседание кабинета министров ернически:
– Ну что, мужики, будем сажать или будем расстреливать?
Еще задолго до описываемых событий предшественник Павлова Николай Иванович Рыжков не советовал Горбачеву ставить Павлова председателем Совета министров:
– Я с Валентином работал в Госплане, он был начальником отдела. Он держится, держится, а как поддаст потом – так на несколько дней. Для главы правительства увлекаться этим делом, знаете…
А что же произошло в Крыму? Что делал Горбачев?
18 августа на военном аэродроме Бельбек прилетевших из Москвы – по приказу министра обороны Язова – встретил командующий Черноморским флотом адмирал Михаил Николаевич Хронопуло. На автомашинах двинулись в Форос.
Увидев своего непосредственного начальника генерала Плеханова, охрана президентской дачи беспрепятственно пропустила нежданных гостей. Плеханов сразу переподчинил охрану президентской дачи Генералову. Тот приказал отключить все виды связи, перекрыть доступ на президентскую дачу, заблокировать подъезд к резиденции и вертолетную площадку. Из своих людей установил дополнительные посты.
Плеханов и Генералов зашли в комнату Медведева – начальника личной охраны президента – в гостевом доме. Тот был поражен: накануне он разговаривал с Плехановым, и тот сказал, что прилетит 19 августа, а появился днем раньше.
Плеханов приказал Медведеву:
– Доложи, что к Михаилу Сергеевичу приехала группа товарищей. Просят принять.
Горбачев сидел в теплом халате – его прихватил радикулит – и читал газету.
– А зачем они прибыли? – удивился президент.
– Не знаю, – искренне ответил Медведев.
Михаил Сергеевич задумался. Он сразу понял то, что не мог сообразить его главный охранник: эти люди приехали к нему с ультиматумом, и вообще возможно повторение хрущевской истории – Никиту Сергеевича тоже сняли, когда он отдыхал на юге.
Члены ГКЧП надеялись заставить Горбачева примкнуть к ним и согласиться на введение чрезвычайного положения в стране. Они предложили ему подписать указ о введении чрезвычайного положения и сообщили, что намерены арестовать Ельцина, как только он вернется в Москву.
Горбачев не согласился ввести чрезвычайное положение, интуитивно понимая, чем это кончится. В случае успеха это перечеркнуло бы все им сделанное с 1985 года. А в случае неуспеха… Мы уже знаем, чем закончился путч.
Когда гости из Москвы вышли от Горбачева, Плеханов поинтересовался у Болдина:
– Ну, что там?
– Ничего не подписал, – разочарованно ответил Болдин. Помощник президента СССР Анатолий Сергеевич Черняев, который был вместе с президентом в Форосе, пишет, что продуманного заговора как такового не было, было намерение и расчет на то, что Горбачева можно будет втянуть в это дело. И как только Михаил Сергеевич «дал отлуп», все посыпалось. ГКЧП по природе своей, по своему составу изначально не способен был «сыграть в Пиночета»!
Впоследствии участники ГКЧП утверждали, что Горбачев захотел въехать в рай на чужом горбу. Сам объявить чрезвычайное положение не решился, а им сказал: «Черт с вами, действуйте!..»
Тогда они этого не говорили. 19 августа в начале одиннадцатого утра все оставшиеся в Москве секретари ЦК КПСС собрались в зале заседаний. Олег Шенин сообщил: Горбачев «недееспособен», поэтому ГКЧП во главе с Янаевым берет власть в свои руки.
«Вовлеченность Шенина в дела ГКЧП, – вспоминал секретарь ЦК Александр Сергеевич Дзасохов, – повергла меня и других секретарей ЦК в шок. Чего больше было в его действиях – осознанного выбора или амбициозности, я не знаю».
Вечером Дзасохов поехал в санаторий «Барвиха» к Ивашко. Они вышли на балкон, чтобы говорить откровенно. Заместитель генерального секретаря, осведомленный относительно поездки в Форос, рассказал, что Горбачев отказался вести с членами ГКЧП переговоры о передаче им своих полномочий.
Да если бы Михаил Сергеевич когда-нибудь в жизни говорил: «Вы действуйте, а я посижу в сторонке», он бы никогда не стал ни генеральным секретарем, ни президентом страны!
Путь комбайнера
Некоторые из помешавшихся на ненависти к Горбачеву называют его агентом американского ЦРУ, которому поручили разрушить Советский Союз. В реальности он вполне мог стать руководителем КГБ. Конечно, сейчас трудновато представить себе Михаила Сергеевича в генеральском мундире. Но однажды его едва не взяли в органы госбезопасности. И помешал этому тогдашний председатель комитета Владимир Ефимович Семичастный.
В 1966 году в Ставрополь командировали бригаду сотрудников центрального управления комитета госбезопасности с заданием проверить работу краевого управления. Руководил бригадой полковник Эдуард Болеславович Нордман из 2-го главного управления, бывший белорусский партизан.
В Ставрополе Нордману предстояло заодно исполнить деликатное поручение заместителя председателя КГБ по кадрам Александра Ивановича Перепелицына, который прежде руководил белорусскими чекистами. Генерал-лейтенант Перепелицын попросил Нордмана присмотреть среди местных партийных работников человека, которого можно было бы сделать начальником областного управления госбезопасности. Перечислил критерии:
– Молодой, не больше тридцати пяти, с высшим образованием, с опытом работы.
У Нордмана в Ставрополе тоже нашлись партизанские друзья. Секретарь крайкома по кадрам Николай Михайлович Лыжин без колебаний посоветовал Нордману:
– Лучшей кандидатуры, чем Горбачев, ты не найдешь.
В то время Михаил Сергеевич только что был избран первым секретарем Ставропольского горкома партии. Вернувшись в Москву, Нордман назвал фамилию перспективного партийного работника генералу Перепелицыну. Заместителю председателя комитета кандидат понравился:
– То, что надо: молодой, прошел по партийной лестнице. Перепелицын пошел к председателю КГБ Семичастному. Но Владимир Ефимович с порога отверг предложение:
– Горбачев? Не подойдет, его даже не предлагайте.
Почему тогдашний председатель КГБ отверг предложенную кандидатуру, теперь уже узнать невозможно. Владимир Ефимович ушел из жизни. Но отказ Семичастного спас карьеру Михаила Сергеевича. На следующий год Семичастного снимут с должности, потом в опалу попадет еще один недавний первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Николаевич Шелепин, и Леонид Ильич Брежнев постепенно разгонит все комсомольские кадры, считая их опасными для себя.
А в определенном смысле началом своей карьеры Горбачев был обязан руководителям комсомола Шелепину и Семичастному. В 1955 году, после очередного пленума ЦК ВЛКСМ, они обратились к местным секретарям с просьбой: учебные заведения страны выпустили слишком много юристов, философов и историков, трудоустроить всех молодых специалистов по специальности невозможно, возьмите их на работу в комсомол.
Виктор Михайлович Мироненко, в ту пору первый секретарь Ставропольского крайкома комсомола, рассказывал мне:
– Только я вернулся домой, мне звонит Горбачев.
После Московского университета Михаила Сергеевича, молодого юриста, распределили в родные края, в ставропольскую прокуратуру. Но в правоохранительных органах шло послесталинское сокращение штатов. Горбачев оказался без работы.
– А у меня в крайкоме была вакансия, – вспоминал Мироненко. – Нужен был заместитель заведующего отделом пропаганды. Ну, я и взял Горбачева.
Михаил Сергеевич долгое время поминал добром земляка, который открыл перед ним дорогу в политику. Потом отношения прервались. Виктор Мироненко попал под подозрение как человек, близкий к Шелепину и Семичастному.
А Горбачев шел вверх по комсомольской, а затем и партийной линии. Его высоко ценил руководитель Ставрополья Федор Давыдович Кулаков, который работал в крае с 1960 года. Он требовал от подчиненных личной преданности и выполнения плана. Все остальное значения не имело. Федор Давыдович выдвинул Михаила Сергеевича на пост первого секретаря крайкома комсомола, затем перевел на партийную работу, сделал заведующим ключевым отделом крайкома и членом бюро.
Николай Тимофеевич Поротов, который работал в Ставропольском крайкоме, вспоминает о Горбачеве: «Очень он приглянулся первому секретарю крайкома КПСС Ф. Д. Кулакову, который в нем видел способность проламываться сквозь стену и постоянно торопил в Горбачеве процесс созревания ломовой силы и имел на него большие виды…»
Кулаков готовил его, конечно, не на смену себе, но получилось так, что Михаил Сергеевич последовательно занимал кресла, которые освобождал ему Федор Давыдович, – сначала в Ставрополе, затем в Москве. Кулакова забрали в Москву и поставили заведовать сельскохозяйственным отделом, избрали секретарем ЦК КПСС, ввели в политбюро. Федор Давыдович следил за судьбой своего выдвиженца.
Горбачев в Ставрополе заведовал отделом партийных органов крайкома. Когда Кулаков уехал в Москву, а на его место прислали нового человека – Леонида Николаевича Ефремова, Горбачев попросился на пост первого секретаря горкома. Все удивлялись, но Михаил Сергеевич знал, что делает. Переходить из крайкома в горком – это вроде понижение, но первый секретарь – это самостоятельная работа, открывавшая возможность для дальнейшего роста. С поста заведующего отделом труднее было подняться на следующую ступеньку и стать секретарем крайкома.
Когда Кулаков ехал в командировку или на отдых через Минеральные Воды, Горбачев напоминал Ефремову: надо встретить Федора Давыдовича.
– Иногда это совпадало с важными мероприятиями в Ставрополье, – вспоминал Ефремов, – и я не мог поехать. Тогда я поручал Горбачеву встретиться с Кулаковым. Он делал это с удовольствием.
Весной 1970 года Ефремова вызвали в Москву и предупредили:
– Предполагается твоя встреча с Леонидом Ильичом.
На следующее утро Ефремов был у Брежнева. Генеральный секретарь сказал ему:
– Ты живешь в Ставрополе один. Семья, как я понимаю, из-за болезни жены в Москве, а ты там. У некоторых складывается впечатление, что ты сидишь на чемоданах. Так жить нельзя. Мы подумали и решили перевести тебя в Москву.
Леонид Николаевич Ефремов был при Хрущеве кандидатом в члены президиума ЦК и первым заместителем председателя бюро ЦК по РСФСР. В Ставрополь его сослали как близкого к Хрущеву человека. Но держать его на партийной работе Брежнев не хотел. Предложил место в госкомитете по науке и технике. Спросил:
– А кого выдвинем первым секретарем крайкома вместо тебя? Ефремов сказал, что не ожидал такого поворота дела, специально на эту тему не думал, ни с кем не советовался. Но всех первых секретарей присылали из Москвы. Почему бы не выдвинуть человека из краевой парторганизации? Брежнев одобрительно кивнул:
В 1966 году в Ставрополь командировали бригаду сотрудников центрального управления комитета госбезопасности с заданием проверить работу краевого управления. Руководил бригадой полковник Эдуард Болеславович Нордман из 2-го главного управления, бывший белорусский партизан.
В Ставрополе Нордману предстояло заодно исполнить деликатное поручение заместителя председателя КГБ по кадрам Александра Ивановича Перепелицына, который прежде руководил белорусскими чекистами. Генерал-лейтенант Перепелицын попросил Нордмана присмотреть среди местных партийных работников человека, которого можно было бы сделать начальником областного управления госбезопасности. Перечислил критерии:
– Молодой, не больше тридцати пяти, с высшим образованием, с опытом работы.
У Нордмана в Ставрополе тоже нашлись партизанские друзья. Секретарь крайкома по кадрам Николай Михайлович Лыжин без колебаний посоветовал Нордману:
– Лучшей кандидатуры, чем Горбачев, ты не найдешь.
В то время Михаил Сергеевич только что был избран первым секретарем Ставропольского горкома партии. Вернувшись в Москву, Нордман назвал фамилию перспективного партийного работника генералу Перепелицыну. Заместителю председателя комитета кандидат понравился:
– То, что надо: молодой, прошел по партийной лестнице. Перепелицын пошел к председателю КГБ Семичастному. Но Владимир Ефимович с порога отверг предложение:
– Горбачев? Не подойдет, его даже не предлагайте.
Почему тогдашний председатель КГБ отверг предложенную кандидатуру, теперь уже узнать невозможно. Владимир Ефимович ушел из жизни. Но отказ Семичастного спас карьеру Михаила Сергеевича. На следующий год Семичастного снимут с должности, потом в опалу попадет еще один недавний первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Николаевич Шелепин, и Леонид Ильич Брежнев постепенно разгонит все комсомольские кадры, считая их опасными для себя.
А в определенном смысле началом своей карьеры Горбачев был обязан руководителям комсомола Шелепину и Семичастному. В 1955 году, после очередного пленума ЦК ВЛКСМ, они обратились к местным секретарям с просьбой: учебные заведения страны выпустили слишком много юристов, философов и историков, трудоустроить всех молодых специалистов по специальности невозможно, возьмите их на работу в комсомол.
Виктор Михайлович Мироненко, в ту пору первый секретарь Ставропольского крайкома комсомола, рассказывал мне:
– Только я вернулся домой, мне звонит Горбачев.
После Московского университета Михаила Сергеевича, молодого юриста, распределили в родные края, в ставропольскую прокуратуру. Но в правоохранительных органах шло послесталинское сокращение штатов. Горбачев оказался без работы.
– А у меня в крайкоме была вакансия, – вспоминал Мироненко. – Нужен был заместитель заведующего отделом пропаганды. Ну, я и взял Горбачева.
Михаил Сергеевич долгое время поминал добром земляка, который открыл перед ним дорогу в политику. Потом отношения прервались. Виктор Мироненко попал под подозрение как человек, близкий к Шелепину и Семичастному.
А Горбачев шел вверх по комсомольской, а затем и партийной линии. Его высоко ценил руководитель Ставрополья Федор Давыдович Кулаков, который работал в крае с 1960 года. Он требовал от подчиненных личной преданности и выполнения плана. Все остальное значения не имело. Федор Давыдович выдвинул Михаила Сергеевича на пост первого секретаря крайкома комсомола, затем перевел на партийную работу, сделал заведующим ключевым отделом крайкома и членом бюро.
Николай Тимофеевич Поротов, который работал в Ставропольском крайкоме, вспоминает о Горбачеве: «Очень он приглянулся первому секретарю крайкома КПСС Ф. Д. Кулакову, который в нем видел способность проламываться сквозь стену и постоянно торопил в Горбачеве процесс созревания ломовой силы и имел на него большие виды…»
Кулаков готовил его, конечно, не на смену себе, но получилось так, что Михаил Сергеевич последовательно занимал кресла, которые освобождал ему Федор Давыдович, – сначала в Ставрополе, затем в Москве. Кулакова забрали в Москву и поставили заведовать сельскохозяйственным отделом, избрали секретарем ЦК КПСС, ввели в политбюро. Федор Давыдович следил за судьбой своего выдвиженца.
Горбачев в Ставрополе заведовал отделом партийных органов крайкома. Когда Кулаков уехал в Москву, а на его место прислали нового человека – Леонида Николаевича Ефремова, Горбачев попросился на пост первого секретаря горкома. Все удивлялись, но Михаил Сергеевич знал, что делает. Переходить из крайкома в горком – это вроде понижение, но первый секретарь – это самостоятельная работа, открывавшая возможность для дальнейшего роста. С поста заведующего отделом труднее было подняться на следующую ступеньку и стать секретарем крайкома.
Когда Кулаков ехал в командировку или на отдых через Минеральные Воды, Горбачев напоминал Ефремову: надо встретить Федора Давыдовича.
– Иногда это совпадало с важными мероприятиями в Ставрополье, – вспоминал Ефремов, – и я не мог поехать. Тогда я поручал Горбачеву встретиться с Кулаковым. Он делал это с удовольствием.
Весной 1970 года Ефремова вызвали в Москву и предупредили:
– Предполагается твоя встреча с Леонидом Ильичом.
На следующее утро Ефремов был у Брежнева. Генеральный секретарь сказал ему:
– Ты живешь в Ставрополе один. Семья, как я понимаю, из-за болезни жены в Москве, а ты там. У некоторых складывается впечатление, что ты сидишь на чемоданах. Так жить нельзя. Мы подумали и решили перевести тебя в Москву.
Леонид Николаевич Ефремов был при Хрущеве кандидатом в члены президиума ЦК и первым заместителем председателя бюро ЦК по РСФСР. В Ставрополь его сослали как близкого к Хрущеву человека. Но держать его на партийной работе Брежнев не хотел. Предложил место в госкомитете по науке и технике. Спросил:
– А кого выдвинем первым секретарем крайкома вместо тебя? Ефремов сказал, что не ожидал такого поворота дела, специально на эту тему не думал, ни с кем не советовался. Но всех первых секретарей присылали из Москвы. Почему бы не выдвинуть человека из краевой парторганизации? Брежнев одобрительно кивнул: