Страница:
– Пусть Иоффе ничего не знает, ему там, в Берлине, легче врать будет.
4 ноября 1918 года немецкое правительство заявило, что разрывает отношения с Россией и высылает из Берлина советское полпредство.
6 ноября Иоффе и его сотрудники выехали из Берлина. Формальным поводом стали пропагандистские листовки, найденные в случайно разбившемся ящике советского дипломатического багажа. В реальности в Германии уже начиналась ноябрьская революция.
В Москве Наркоминдел признал временным представителем интересов германских граждан в России некий Революционный Совет германских рабочих и солдат в Москве. Входящие в него немцы захватили опустевшее здание германского посольства и подняли над ним красный флаг, приветствуя революцию у себя на родине. 13 ноября ВЦИК, как высший орган государственной власти, аннулировал Брестский мир.
Всякая дипломатическая деятельность прекратилась. Чичерин и его немногочисленные помощники в наркомате фактически остались без работы. В декабре 1918 года и Швеция разорвала дипломатические отношения с Советской Россией. Полпред в Швеции Вацлав Воровский был предупрежден о том, что он должен покинуть страну. Так же поступила Дания. Раздраженный и разобиженный Воровский предложил Ленину в ответ выслать из России всех граждан Скандинавских стран. Чичерин был против, объяснив, что крупных дипломатов из этих стран в России уже нет, а остались рядовые сотрудники, которые весьма полезны для поддержания хотя бы каких-то контактов с Западом.
Воровский вел переговоры с Эстонией, открыл постоянное представительство Советской России в Риме. 10 мая 1923 года полпред в Италии приехал в Лозанну для участия в международной конференции. Он должен был подписать конвенцию о режиме судоходства в черноморских проливах. Он ужинал в ресторане, когда Морис Конради выстрелил ему в затылок. Убийца всадил две пули в сидевшего рядом корреспондента российского агентства новостей РОСТ Ивана Аренса и одну – в помощника полпреда Максима Дивильковского. Дивильковский и Аренс выжили. Ивана Аренса расстреляют в 1938 году как «немецко-польского шпиона».
Морис Конради, швейцарский гражданин, родился в России, где его семья владела шоколадной фабрикой. В полиции Конради рассказал, что его дядя, тетя и старший брат были расстреляны ВЧК, отец умер в тюремной больнице. Он мечтал отомстить большевикам и решить убить Воровского «как очень даровитого человека, который смог бы наилучшим для Советов образом отстоять их интересы на конференции».
Вацлав Воровский не служил в ЧК и не имел отношения к красному террору. Но адвокаты убийцы построили защиту на рассказах о преступлениях большевистского режима. На суде Конради уверенно говорил:
– Я верю, что с уничтожением каждого большевика человечество идет вперед по пути прогресса. Надеюсь, что моему примеру последуют другие смельчаки, проявив тем самым величие своих чувств!
Процесс по делу убийцы Воровского превратился в суд над Советской Россией. В Москве предпринимали тщетные усилия, чтобы защититься. Поручили Луначарскому совместно с Чичериным составить список «беспартийных профессоров, которые поедут на процесс для дачи отзывов о Советской России», выделили на это деньги, поручили разведке подобрать материалы о враждебной деятельности эмиграции.
Но усилия Москвы успеха не принесли. Тактика защиты оказалась верной. 14 ноября 1923 года присяжные пришли к выводу, что Морис Конради «действовал под давлением обстоятельств, проистекших из его прошлого». Убийца вышел на свободу. Вдова Воровского умерла через две недели после вынесения приговора – она так и не оправилась от тяжелого нервного потрясения. Советское правительство разорвало отношения с Берном, объявило бойкот Швейцарии и запретило «въезд в СССР всем швейцарским гражданам, не принадлежащим к рабочему классу».
Довольно быстро стало ясно, что реакция была чрезмерной и не следовало разрывать отношения со Швейцарией. Этот урок учли через четыре года, 10 мая 1927 года, когда на Варшавском вокзале был убит советский полпред в Польше Петр Лазаревич Войков. Это тоже была месть – за участие полпреда в расстреле царской семьи.
Сталин написал Молотову:
«Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево или, по крайней мере, инцидент со Швейцарией в связи с убийством Воровского. От нас требуется максимум осмотрительности. Нельзя требовать нашего контроля над польским судом при судебном разборе дела. Польша не пойдет на это…
Надо дать официальное извещение с указанием на то, что общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов Англии, старающуюся создать новое Сараево».
Никаких оснований полагать, будто британские власти причастны к убийству советского дипломата, у Сталина не было. Но он не только во внутренней, но и во внешней политике руководствовался собственными представлениями о том, что и как происходит.
По его указанию за убийство Войкова отыгрались на бывших монархистах, оставшихся в России; их назвали белогвардейцами и расстреляли.
Политбюро приняло решение:
«1. Издать правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев…
3. Поручить ОГПУ произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев.
4. После правительственного обращения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20 видных белогвардейцев, виновных в преступлениях против Советской власти.
5. Согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных приговоров, вплоть до расстрела, соответствующим постоянным представительствам (по усмотрению ОГПУ), виновным в преступлении белогвардейцам…»
ДИПЛОМАТЫ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
ШИФРЫ И ШИФРОВАЛЬЩИКИ
«НАМ ВЫГОДНО СОРВАТЬ КОНФЕРЕНЦИЮ»
4 ноября 1918 года немецкое правительство заявило, что разрывает отношения с Россией и высылает из Берлина советское полпредство.
6 ноября Иоффе и его сотрудники выехали из Берлина. Формальным поводом стали пропагандистские листовки, найденные в случайно разбившемся ящике советского дипломатического багажа. В реальности в Германии уже начиналась ноябрьская революция.
В Москве Наркоминдел признал временным представителем интересов германских граждан в России некий Революционный Совет германских рабочих и солдат в Москве. Входящие в него немцы захватили опустевшее здание германского посольства и подняли над ним красный флаг, приветствуя революцию у себя на родине. 13 ноября ВЦИК, как высший орган государственной власти, аннулировал Брестский мир.
Всякая дипломатическая деятельность прекратилась. Чичерин и его немногочисленные помощники в наркомате фактически остались без работы. В декабре 1918 года и Швеция разорвала дипломатические отношения с Советской Россией. Полпред в Швеции Вацлав Воровский был предупрежден о том, что он должен покинуть страну. Так же поступила Дания. Раздраженный и разобиженный Воровский предложил Ленину в ответ выслать из России всех граждан Скандинавских стран. Чичерин был против, объяснив, что крупных дипломатов из этих стран в России уже нет, а остались рядовые сотрудники, которые весьма полезны для поддержания хотя бы каких-то контактов с Западом.
Воровский вел переговоры с Эстонией, открыл постоянное представительство Советской России в Риме. 10 мая 1923 года полпред в Италии приехал в Лозанну для участия в международной конференции. Он должен был подписать конвенцию о режиме судоходства в черноморских проливах. Он ужинал в ресторане, когда Морис Конради выстрелил ему в затылок. Убийца всадил две пули в сидевшего рядом корреспондента российского агентства новостей РОСТ Ивана Аренса и одну – в помощника полпреда Максима Дивильковского. Дивильковский и Аренс выжили. Ивана Аренса расстреляют в 1938 году как «немецко-польского шпиона».
Морис Конради, швейцарский гражданин, родился в России, где его семья владела шоколадной фабрикой. В полиции Конради рассказал, что его дядя, тетя и старший брат были расстреляны ВЧК, отец умер в тюремной больнице. Он мечтал отомстить большевикам и решить убить Воровского «как очень даровитого человека, который смог бы наилучшим для Советов образом отстоять их интересы на конференции».
Вацлав Воровский не служил в ЧК и не имел отношения к красному террору. Но адвокаты убийцы построили защиту на рассказах о преступлениях большевистского режима. На суде Конради уверенно говорил:
– Я верю, что с уничтожением каждого большевика человечество идет вперед по пути прогресса. Надеюсь, что моему примеру последуют другие смельчаки, проявив тем самым величие своих чувств!
Процесс по делу убийцы Воровского превратился в суд над Советской Россией. В Москве предпринимали тщетные усилия, чтобы защититься. Поручили Луначарскому совместно с Чичериным составить список «беспартийных профессоров, которые поедут на процесс для дачи отзывов о Советской России», выделили на это деньги, поручили разведке подобрать материалы о враждебной деятельности эмиграции.
Но усилия Москвы успеха не принесли. Тактика защиты оказалась верной. 14 ноября 1923 года присяжные пришли к выводу, что Морис Конради «действовал под давлением обстоятельств, проистекших из его прошлого». Убийца вышел на свободу. Вдова Воровского умерла через две недели после вынесения приговора – она так и не оправилась от тяжелого нервного потрясения. Советское правительство разорвало отношения с Берном, объявило бойкот Швейцарии и запретило «въезд в СССР всем швейцарским гражданам, не принадлежащим к рабочему классу».
Довольно быстро стало ясно, что реакция была чрезмерной и не следовало разрывать отношения со Швейцарией. Этот урок учли через четыре года, 10 мая 1927 года, когда на Варшавском вокзале был убит советский полпред в Польше Петр Лазаревич Войков. Это тоже была месть – за участие полпреда в расстреле царской семьи.
Сталин написал Молотову:
«Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево или, по крайней мере, инцидент со Швейцарией в связи с убийством Воровского. От нас требуется максимум осмотрительности. Нельзя требовать нашего контроля над польским судом при судебном разборе дела. Польша не пойдет на это…
Надо дать официальное извещение с указанием на то, что общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов Англии, старающуюся создать новое Сараево».
Никаких оснований полагать, будто британские власти причастны к убийству советского дипломата, у Сталина не было. Но он не только во внутренней, но и во внешней политике руководствовался собственными представлениями о том, что и как происходит.
По его указанию за убийство Войкова отыгрались на бывших монархистах, оставшихся в России; их назвали белогвардейцами и расстреляли.
Политбюро приняло решение:
«1. Издать правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев…
3. Поручить ОГПУ произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев.
4. После правительственного обращения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20 видных белогвардейцев, виновных в преступлениях против Советской власти.
5. Согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных приговоров, вплоть до расстрела, соответствующим постоянным представительствам (по усмотрению ОГПУ), виновным в преступлении белогвардейцам…»
ДИПЛОМАТЫ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
В Москве радовались появлению любого сколько-нибудь заметного иностранца, предлагавшего либо свое внешнеполитическое посредничество, либо участие в восстановлении разрушенной российской экономики. 17 сентября 1920 года в Москву приехал американский инженер и бизнесмен Фрэнк Артур Вандерлип. Чичерин сообщил об этом Ленину – американец предлагал заключить договор о концессиях на добычу нефти и угля, а также вылов рыбы в Приморском крае и на Камчатке. Ленин тут же ответил Чичерину: «Я вполне за переговоры. Ускорьте их».
О предложении американца Ленин с гордостью рассказывал на партийной конференции, убеждая товарищей – и, может быть, самого себя, – что внешнеполитическая блокада скоро будет прорвана.
18 мая 1920 года в Москву на Николаевский вокзал прибыла делегация британских тред-юнионов, симпатизировавших Советской России. На Каланчевской площади в честь британских профсоюзников состоялся митинг. Части Московского гарнизона устроили парад. Такие почести оказываются только главам государств, но они в Москву не приезжали.
Накануне Чичерин написал Ленину: «Многоуважаемый Владимир Ильич, скоро появится внезапно у нашей границы делегация тред-юнионов, которую надо будет принять очень любезно. Там будут головы первостепенного калибра. Необходима политическая подготовка их посещения…»
В те месяцы Чичерин занимался не столько чистой дипломатией, сколько пропагандой. Советское руководство надеялось поднять европейских рабочих против собственных правительств и тем самым заставить Антанту прекратить помощь Белой армии.
21 августа 1920 года Чичерин обратился в политбюро:
«Поднявшееся среди английских рабочих движение уперлось в тупик. Они требуют, чтобы Англия не воевала против нас. Ллойд Джордж заявляет, что Англия не будет воевать и ввиду нашего отхода от Варшавы ему тем легче это выполнить. Чтобы движение английских рабочих имело пищу, оно должно перейти к новым лозунгам. Не подсказать ли им выставить наступательные лозунги, требовать от английского правительства прямой помощи Советской России против Польши и Врангеля? Рабочие могли бы создать добровольные отряды с этой целью».
Политбюро согласилось с предложением Чичерина и поручило ему телеграфировать находившемуся в тот момент в Лондоне Льву Каменеву, что надо попробовать убедить британских рабочих сменить лозунги. Реальное дипломатическое искусство потребовалось, когда Гражданская война уже шла к концу и настало время подписывать мирные соглашения с соседями. Чичерин тут же сообщил Ленину: «Наркоминдел не может привлекать для работы хороших сотрудников без предоставления им полного красноармейского пайка». Тогда работали не за деньги, а за еду – покупать было негде и нечего.
Летом 1920 года в Минске открылись переговоры о прекращении войны и заключении мирного договора между Россией, Украиной и Польшей. Но революционная дипломатия сильно отличалась от привычных норм и традиций. Представители советской делегации 19 августа пожаловались Чичерину в Москву: «Только что получена инструкция от Политбюро, подписанная тов. Троцким, которая заключает указания, проведение в жизнь которых означает срыв переговоров».
Чичерин обратился к Ленину:
«Со всей энергией присоединяюсь к заявлению о безусловной недопустимости применения к польской делегации каких-нибудь внешне унизительных скандальных аксессуаров вроде колючей проволоки, которая будет означать немедленный срыв переговоров в самой одиозной для нас форме в глазах всего польского народа…
Я уже полагал, что, основываясь на озлоблении населения против поляков, можно окружить их в их же интересах почетными телохранителями, предоставить им для хождения несколько определенных улиц, никого к ним не подпуская и не давая им возможности входить в какие-либо дома».
Чичерин обратился и к самому Троцкому, надеясь его переубедить. Лев Давидович ответил на следующий день:
«Считаю совершенно неосновательным протест наркоминдела против решения политбюро ЦЕКА относительно режима для польской делегации. В моей телеграмме сказано буквально следующее: «Нельзя ли поместить ее за городом, обнести колючей изгородью известную площадь, запретив выходить за пределы изгороди?»
Что унизительного в помещении делегации в помещичьей усадьбе, обнесенной колючей изгородью на протяжении нескольких десятин? В Брест-Литовске значительная часть площади была обнесена колючей изгородью с надписью: «Всякий русский, застигнутый здесь, будет убит на месте»…»
Лев Давидович не мог забыть, как немцы обошлись с российской делегацией в Брест-Литовске. На его записке Ленин написал: «Я согласен с Троцким».
Мелкие каверзы, устроенные для того, чтобы потрепать польским дипломатам нервы, стали психологической компенсацией за неудачу в войне и необходимость принять крайне невыгодные условия мира. По существу, проигранная война с Польшей наложила серьезный отпечаток на всю предвоенную советскую политику. Ленин в 1920 году говорил, что «Польша является опорой всего Версальского договора. Современный империалистический мир держится на Версальском договоре… Польша – такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир…»
Ленин пытался объяснить партийным работникам, зачем он затеял неудачную войну с Польшей, то есть фактически оправдывался и при этом невольно переоценивал значение Польши. Но эти преувеличенные представления о роли поляков в европейской политике прижились, и для сталинского руководства Польша до самого 1939 года, до последнего ее раздела, все еще оставалась главным врагом.
О предложении американца Ленин с гордостью рассказывал на партийной конференции, убеждая товарищей – и, может быть, самого себя, – что внешнеполитическая блокада скоро будет прорвана.
18 мая 1920 года в Москву на Николаевский вокзал прибыла делегация британских тред-юнионов, симпатизировавших Советской России. На Каланчевской площади в честь британских профсоюзников состоялся митинг. Части Московского гарнизона устроили парад. Такие почести оказываются только главам государств, но они в Москву не приезжали.
Накануне Чичерин написал Ленину: «Многоуважаемый Владимир Ильич, скоро появится внезапно у нашей границы делегация тред-юнионов, которую надо будет принять очень любезно. Там будут головы первостепенного калибра. Необходима политическая подготовка их посещения…»
В те месяцы Чичерин занимался не столько чистой дипломатией, сколько пропагандой. Советское руководство надеялось поднять европейских рабочих против собственных правительств и тем самым заставить Антанту прекратить помощь Белой армии.
21 августа 1920 года Чичерин обратился в политбюро:
«Поднявшееся среди английских рабочих движение уперлось в тупик. Они требуют, чтобы Англия не воевала против нас. Ллойд Джордж заявляет, что Англия не будет воевать и ввиду нашего отхода от Варшавы ему тем легче это выполнить. Чтобы движение английских рабочих имело пищу, оно должно перейти к новым лозунгам. Не подсказать ли им выставить наступательные лозунги, требовать от английского правительства прямой помощи Советской России против Польши и Врангеля? Рабочие могли бы создать добровольные отряды с этой целью».
Политбюро согласилось с предложением Чичерина и поручило ему телеграфировать находившемуся в тот момент в Лондоне Льву Каменеву, что надо попробовать убедить британских рабочих сменить лозунги. Реальное дипломатическое искусство потребовалось, когда Гражданская война уже шла к концу и настало время подписывать мирные соглашения с соседями. Чичерин тут же сообщил Ленину: «Наркоминдел не может привлекать для работы хороших сотрудников без предоставления им полного красноармейского пайка». Тогда работали не за деньги, а за еду – покупать было негде и нечего.
Летом 1920 года в Минске открылись переговоры о прекращении войны и заключении мирного договора между Россией, Украиной и Польшей. Но революционная дипломатия сильно отличалась от привычных норм и традиций. Представители советской делегации 19 августа пожаловались Чичерину в Москву: «Только что получена инструкция от Политбюро, подписанная тов. Троцким, которая заключает указания, проведение в жизнь которых означает срыв переговоров».
Чичерин обратился к Ленину:
«Со всей энергией присоединяюсь к заявлению о безусловной недопустимости применения к польской делегации каких-нибудь внешне унизительных скандальных аксессуаров вроде колючей проволоки, которая будет означать немедленный срыв переговоров в самой одиозной для нас форме в глазах всего польского народа…
Я уже полагал, что, основываясь на озлоблении населения против поляков, можно окружить их в их же интересах почетными телохранителями, предоставить им для хождения несколько определенных улиц, никого к ним не подпуская и не давая им возможности входить в какие-либо дома».
Чичерин обратился и к самому Троцкому, надеясь его переубедить. Лев Давидович ответил на следующий день:
«Считаю совершенно неосновательным протест наркоминдела против решения политбюро ЦЕКА относительно режима для польской делегации. В моей телеграмме сказано буквально следующее: «Нельзя ли поместить ее за городом, обнести колючей изгородью известную площадь, запретив выходить за пределы изгороди?»
Что унизительного в помещении делегации в помещичьей усадьбе, обнесенной колючей изгородью на протяжении нескольких десятин? В Брест-Литовске значительная часть площади была обнесена колючей изгородью с надписью: «Всякий русский, застигнутый здесь, будет убит на месте»…»
Лев Давидович не мог забыть, как немцы обошлись с российской делегацией в Брест-Литовске. На его записке Ленин написал: «Я согласен с Троцким».
Мелкие каверзы, устроенные для того, чтобы потрепать польским дипломатам нервы, стали психологической компенсацией за неудачу в войне и необходимость принять крайне невыгодные условия мира. По существу, проигранная война с Польшей наложила серьезный отпечаток на всю предвоенную советскую политику. Ленин в 1920 году говорил, что «Польша является опорой всего Версальского договора. Современный империалистический мир держится на Версальском договоре… Польша – такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир…»
Ленин пытался объяснить партийным работникам, зачем он затеял неудачную войну с Польшей, то есть фактически оправдывался и при этом невольно переоценивал значение Польши. Но эти преувеличенные представления о роли поляков в европейской политике прижились, и для сталинского руководства Польша до самого 1939 года, до последнего ее раздела, все еще оставалась главным врагом.
ШИФРЫ И ШИФРОВАЛЬЩИКИ
По мере исчезновения надежд на быстрый приход мировой революции становилась ясна потребность во внешней политике, в более заметной роли дипломатического ведомства и его обустройстве всем необходимым. Если председатель Реввоенсовета Троцкий старался брать в армию побольше кадровых офицеров, то Наркоминдел формировали по классовому признаку. ЦК принимал такие решения: «Обязать Оргбюро в недельный срок усилить аппарат Народного комиссариата иностранных дел еще двумя-тремя очень вышколенными и конспиративными партработниками».
Чичерин не смел возражать или сопротивляться, хотя не знающие иностранных языков и не имеющие ни малейшего представления о внешнем мире малограмотные партийные функционеры его изрядно раздражали. Обустройство внешнеполитического ведомства оказалось непростым и небыстрым делом. Для советских руководителей все было внове.
21 августа 1920 года Чичерин написал Ленину:
«Многоуважаемый Владимир Ильич, я всегда скептически относился к нашим шифрам, наиболее секретные вещи совсем не сообщал и несколько раз предостерегал других от сообщения таковых. Неверно мнение тов. Каменева, что трудно дешифровать. От нашего сотрудника Сабанина, сына старого дешифровщика Министерства иностранных дел, мы знаем, что положительно все иностранные шифры расшифровывались русскими расшифровщиками. В последний период существования царизма не было иностранной депеши, которая бы не расшифровывалась, при этом не вследствие предательства, а вследствие искусства русских расшифровщиков.
При этом иностранные правительства имеют более сложные шифры, чем употребляемые нами. Если ключ мы постоянно меняем, то самая система известна царским чиновникам и военным, в настоящее время находящимся в стане белогвардейцев за границей. Расшифрование наших шифровок я считаю вполне допустимым. Наиболее секретные сообщения не должны делаться иначе, чем через специально отправляемых лиц…»
Владимир Ильич, уверенный в своей способности дать нижестоящим товарищам дельный совет по всякому поводу, даже весьма экзотическому, откликнулся на обращение наркома в тот же день:
«Предлагаю:
1. изменить систему тотчас;
2. менять ключ каждый день, например согласно дате депеши или согласно дню года (1-й… 365-й день и т. д. и т. п.);
3. менять систему или подробности ее каждый день (например, для буквы пять цифр; одна система: первая цифра фиктивная; вторая система: последняя цифра фиктивна и т. д.).
Если менять хотя бы еженедельно а) ключ и б) такие подробности, то нельзя расшифровать».
Через месяц Ленин вернулся к вопросу о шифрах. Этот вопрос не давал ему покоя, потому что он всегда беспокоился о секретности переписки.
«Тов. Чичерин!
Вопросу о более строгом контроле за шифрами (и внешнем и внутреннем) нельзя давать заснуть.
Обязательно черкните мне, когда все меры будут приняты.
Необходима еще одна: с каждым важным послом (Красин, Литвинов, Шейнман, Иоффе и т. п.) обязательно установить особо строгий шифр, только для личной расшифровки, т. е. здесь будет шифровать особо надежный товарищ, коммунист (может быть, лучше при ЦЕКА), а там должен шифровать и расшифровывать лично посол (или «агент») сам, не имея права давать секретарям или шифровальщикам.
Это обязательно (для особо важных сообщений, 1–2 раза в месяц по 2–3 строки, не больше)».
25 сентября Чичерин ответил:
«Вообще вопросом о лучшей постановке шифровального дела в Республике занимается комиссия тов. Троцкого. Что касается шифровального дела в нашем комиссариате, с понедельника у нас начнет работать тов. Голубь, задача которого будет заключаться в превращении шифровок в официальные бумаги для рассылки их в таком совершенно измененном виде обычным получателям. Он же будет отделять наиболее конспиративные и чисто личные сведения от общеполитических, причем рассылаться будут последние, первые же сообщаться лишь самому ограниченному кругу лиц.
Иоффе уже имеет специальный шифр с Центральным Комитетом. Единственный особо строгий шифр есть книжный. Пользоваться книжными шифрами можно лишь в отдельных случаях вследствие крайней громоздкости этой системы. Требуется слишком много времени. Для отдельных наиболее секретных случаев это можно делать. Вначале все наши корреспонденты имели книги, но вследствие слишком большой громоздкости этой системы постепенно отказались. Можно будет восстановить эту систему для отдельных случаев, пользуясь оказиями для извещения корреспондентов.
Устроить шифрование при ЦК нецелесообразно, так как при рассылке и передаче шифровка может попасть в посторонние руки, и вернее будет предоставить в наиболее важных случаях шифрование самым надежным шифровщикам».
Вся секретная переписка с загранпредставительствами постепенно была сосредоточена в Наркомате иностранных дел. Все телеграммы, даже адресованные членам политбюро, полпреды отправляли в наркомат, где дежурная служба определяла, кому следует ее показать. Рутинная информация отправлялась в региональный отдел, более важные сообщения немедленно докладывались наркому. Самые важные послания отправляли генеральному секретарю ЦК и членам политбюро. Техническую сторону (разработка шифров, а потом и шифровальных машин, подготовка шифровальщиков) взяли на себя чекисты.
4 мая 1921 года политбюро приняло важное решение: «Возку нелегальной литературы дипломатическими курьерами запретить без разрешения тов. Горбунова» (управляющего делами Наркомата иностранных дел).
Более того, члены политбюро осознали, что дипломатов нельзя компрометировать конспиративной деятельностью, и записали: «Безусловно запретить всякую нелегальную работу и деятельность как послам и ответственным лицам советских представительств за границей, так и курьерам и всяким другим служащим». 23 мая политбюро специальным решением запретило сотрудникам миссии в Польше вести агитационную работу среди местного населения.
Но сразу же возникли большие сложности в отношениях с коммунистами других стран. Начиная с октября 1917 года руководители новой России подталкивали своих единомышленников к вооруженному восстанию и революционной работе, снабжали их деньгами и оружием. Но уже после Гражданской войны, когда Советская Россия осознала свои государственные интересы, поддержка подпольной деятельности компартий стала ей только вредить. Попытка наладить отношения с любым государством наталкивалась на требование соответствующего правительства прекратить поставки оружия местной компартии и не призывать ее к вооруженному восстанию.
Чичерин первым почувствовал необходимость умерить рвение Коминтерна, иначе ни одна страна не согласится признать Советскую Россию. Летом 1921 года Чичерин написал Ленину, обращая его внимание на поведение латышских коммунистов, которые открыто обещали поднять в Риге восстание, совершали террористические акты и нелегально доставляли в Латвию оружие. По словам Чичерина, это вредит «нашим отношениям с Латвией, так и нашему международному положению вообще». Никто не сомневался в том, что это делается по команде из Москвы.
Политбюро обсудило послание Чичерина и приняло решение обратить «внимание коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы на то, что им необходимо сообразовать свою политику с особенностями международного положения РСФСР… ЦК просит коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы проявлять наибольшую осмотрительность как во внешней, так и во внутренней политике, приняв во внимание указание ЦК РКП о том, что в настоящий момент не может быть и речи о военной помощи им со стороны РСФСР».
Интересы мировой революции входили в противоречие с интересами Российского государства. Уже в феврале 1918 года на заседании ЦК, наверное, в первый раз прозвучала эта формула: в мировой политике «государство принуждено делать то, чего не сделала бы партия». Но неужели сиюминутные интересы государства должны поставить крест на великой цели мировой революции? Вот вопрос, которым тогда задавались многие.
В октябре 1922 года после переговоров в далеком Китае с письмом Адольф Иоффе обратился к Ленину: «Одно из двух: либо наша мировая политика по-прежнему сводится к борьбе против мирового империализма за мировую революцию, либо нет. Если нет, то я, значит, нашей нынешней мировой политики не знаю и не понимаю и, следовательно, не могу проводить ее в жизнь».
Именно в это время кандидат в члены политбюро и главный редактор «Правды» Николай Бухарин декларировал на IV конгрессе Коминтерна:
– Каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, распространение Красной армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции.
Недоуменные вопросы обращались к Ленину, поскольку он, провозгласив лозунг всемирной пролетарской революции, сам призывал к созданию Советской республики. Это же Владимир Ильич сказал: «Как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы незамедлительно схватим его за шиворот».
Георгий Чичерин, как старый социал-демократ, не был противником мировой революции, но для него ведомственные интересы оказались важнее. Нарком, скажем, нисколько не возражал против помощи оружием и деньгами турецким повстанцам, которые сражались против законного правительства. Недовольства со стороны турецкого правительства он в данном случае не боялся. Но Чичерину приходилось постоянно успокаивать высших руководителей, у которых периодически возникало желание погрозить Западу кулаком. За этим стояла не покидавшая их уверенность в том, что они со всех сторон окружены врагами и договариваться о чем-то можно только с позиции силы.
В июле 1921 года Ленин вдруг предложил демонстративно отправить одного из самых заметных военачальников – Михаила Тухачевского – в Минск, поближе к западным границам, а заодно опубликовать интервью или Ленина, или Троцкого с грозным предупреждением: «Сунься – вздуем!»
Чичерин тут же ответил Ленину, что грозить никому не надо: «Один из лейтмотивов наших врагов – якобы в порыве отчаяния для своего спасения Советское правительство бросится на своих соседей. Наши враги распространяют легенды то о всеобщей мобилизации у нас, то о таинственных приготовлениях Троцкого. Грозные интервью и демонстративные поездки нисколько не внушат убеждения в нашей силе, но дадут богатейший материал для провокационной работы наших врагов…»
В годы Гражданской войны и после нее Чичерин призывал политбюро к осторожности, предостерегал от опасных авантюр. Он считал, что действовать силой, осуществлять территориальные приобретения надо только в тех случаях, когда твердо рассчитываешь на успех и когда такая сила есть. А коли нет, то лезть на рожон и пускаться в авантюры – непростительная глупость.
Чичеринская умеренная политика принесла первые плоды. Победа в Гражданской войне показала, что советское правительство твердо контролирует всю территорию России. Противники большевиков бежали и превратились в эмигрантов. При всей симпатии к ним западные правительства больше не могли игнорировать реальность – Россия слишком большая страна, чтобы вовсе не поддерживать с ней отношения. В марте 1921 года Советскую Россию де-факто признала Англия. За Англией последовали некоторые другие европейские страны. Но это были лишь первые ласточки. Основная же часть мирового сообщества по-прежнему не желала иметь дело с коммунистическим правительством, поэтому советская дипломатия искала друзей в самых глухих уголках земли.
В феврале 1922 года Чичерин обратился в политбюро с просьбой выделить двадцать тысяч рублей золотом на вторую Тибетскую экспедицию. Участники первой экспедиции привезли в подарок далай-ламе в Лхасу радиостанцию. Но не нашлось в тот момент в наркомате людей, которые бы знали тибетский язык и могли остаться в Лхасе. Теперь таких специалистов нашли, обучили их телеграфному делу, чтобы установить прямую связь с далай-ламой.
«Эти связи имеют, во-первых, значение политическое, так как дружественные отношения с Лхасой имеют громадное значение для всего буддийского мира, – писал Чичерин. – Но эти связи имеют и экономическое значение, так как дадут нам возможность впервые установить товарообмен с Тибетом… Нашу роль торговых посредников между буддийскими народами Азии и Европой мы не выполним как следует без дружественных связей с Лхасой…»
Чичерин установил также дипломатические отношения с Афганистаном, Турцией, Китаем, Ираном, Саудовской Аравией.
Чичерин не смел возражать или сопротивляться, хотя не знающие иностранных языков и не имеющие ни малейшего представления о внешнем мире малограмотные партийные функционеры его изрядно раздражали. Обустройство внешнеполитического ведомства оказалось непростым и небыстрым делом. Для советских руководителей все было внове.
21 августа 1920 года Чичерин написал Ленину:
«Многоуважаемый Владимир Ильич, я всегда скептически относился к нашим шифрам, наиболее секретные вещи совсем не сообщал и несколько раз предостерегал других от сообщения таковых. Неверно мнение тов. Каменева, что трудно дешифровать. От нашего сотрудника Сабанина, сына старого дешифровщика Министерства иностранных дел, мы знаем, что положительно все иностранные шифры расшифровывались русскими расшифровщиками. В последний период существования царизма не было иностранной депеши, которая бы не расшифровывалась, при этом не вследствие предательства, а вследствие искусства русских расшифровщиков.
При этом иностранные правительства имеют более сложные шифры, чем употребляемые нами. Если ключ мы постоянно меняем, то самая система известна царским чиновникам и военным, в настоящее время находящимся в стане белогвардейцев за границей. Расшифрование наших шифровок я считаю вполне допустимым. Наиболее секретные сообщения не должны делаться иначе, чем через специально отправляемых лиц…»
Владимир Ильич, уверенный в своей способности дать нижестоящим товарищам дельный совет по всякому поводу, даже весьма экзотическому, откликнулся на обращение наркома в тот же день:
«Предлагаю:
1. изменить систему тотчас;
2. менять ключ каждый день, например согласно дате депеши или согласно дню года (1-й… 365-й день и т. д. и т. п.);
3. менять систему или подробности ее каждый день (например, для буквы пять цифр; одна система: первая цифра фиктивная; вторая система: последняя цифра фиктивна и т. д.).
Если менять хотя бы еженедельно а) ключ и б) такие подробности, то нельзя расшифровать».
Через месяц Ленин вернулся к вопросу о шифрах. Этот вопрос не давал ему покоя, потому что он всегда беспокоился о секретности переписки.
«Тов. Чичерин!
Вопросу о более строгом контроле за шифрами (и внешнем и внутреннем) нельзя давать заснуть.
Обязательно черкните мне, когда все меры будут приняты.
Необходима еще одна: с каждым важным послом (Красин, Литвинов, Шейнман, Иоффе и т. п.) обязательно установить особо строгий шифр, только для личной расшифровки, т. е. здесь будет шифровать особо надежный товарищ, коммунист (может быть, лучше при ЦЕКА), а там должен шифровать и расшифровывать лично посол (или «агент») сам, не имея права давать секретарям или шифровальщикам.
Это обязательно (для особо важных сообщений, 1–2 раза в месяц по 2–3 строки, не больше)».
25 сентября Чичерин ответил:
«Вообще вопросом о лучшей постановке шифровального дела в Республике занимается комиссия тов. Троцкого. Что касается шифровального дела в нашем комиссариате, с понедельника у нас начнет работать тов. Голубь, задача которого будет заключаться в превращении шифровок в официальные бумаги для рассылки их в таком совершенно измененном виде обычным получателям. Он же будет отделять наиболее конспиративные и чисто личные сведения от общеполитических, причем рассылаться будут последние, первые же сообщаться лишь самому ограниченному кругу лиц.
Иоффе уже имеет специальный шифр с Центральным Комитетом. Единственный особо строгий шифр есть книжный. Пользоваться книжными шифрами можно лишь в отдельных случаях вследствие крайней громоздкости этой системы. Требуется слишком много времени. Для отдельных наиболее секретных случаев это можно делать. Вначале все наши корреспонденты имели книги, но вследствие слишком большой громоздкости этой системы постепенно отказались. Можно будет восстановить эту систему для отдельных случаев, пользуясь оказиями для извещения корреспондентов.
Устроить шифрование при ЦК нецелесообразно, так как при рассылке и передаче шифровка может попасть в посторонние руки, и вернее будет предоставить в наиболее важных случаях шифрование самым надежным шифровщикам».
Вся секретная переписка с загранпредставительствами постепенно была сосредоточена в Наркомате иностранных дел. Все телеграммы, даже адресованные членам политбюро, полпреды отправляли в наркомат, где дежурная служба определяла, кому следует ее показать. Рутинная информация отправлялась в региональный отдел, более важные сообщения немедленно докладывались наркому. Самые важные послания отправляли генеральному секретарю ЦК и членам политбюро. Техническую сторону (разработка шифров, а потом и шифровальных машин, подготовка шифровальщиков) взяли на себя чекисты.
4 мая 1921 года политбюро приняло важное решение: «Возку нелегальной литературы дипломатическими курьерами запретить без разрешения тов. Горбунова» (управляющего делами Наркомата иностранных дел).
Более того, члены политбюро осознали, что дипломатов нельзя компрометировать конспиративной деятельностью, и записали: «Безусловно запретить всякую нелегальную работу и деятельность как послам и ответственным лицам советских представительств за границей, так и курьерам и всяким другим служащим». 23 мая политбюро специальным решением запретило сотрудникам миссии в Польше вести агитационную работу среди местного населения.
Но сразу же возникли большие сложности в отношениях с коммунистами других стран. Начиная с октября 1917 года руководители новой России подталкивали своих единомышленников к вооруженному восстанию и революционной работе, снабжали их деньгами и оружием. Но уже после Гражданской войны, когда Советская Россия осознала свои государственные интересы, поддержка подпольной деятельности компартий стала ей только вредить. Попытка наладить отношения с любым государством наталкивалась на требование соответствующего правительства прекратить поставки оружия местной компартии и не призывать ее к вооруженному восстанию.
Чичерин первым почувствовал необходимость умерить рвение Коминтерна, иначе ни одна страна не согласится признать Советскую Россию. Летом 1921 года Чичерин написал Ленину, обращая его внимание на поведение латышских коммунистов, которые открыто обещали поднять в Риге восстание, совершали террористические акты и нелегально доставляли в Латвию оружие. По словам Чичерина, это вредит «нашим отношениям с Латвией, так и нашему международному положению вообще». Никто не сомневался в том, что это делается по команде из Москвы.
Политбюро обсудило послание Чичерина и приняло решение обратить «внимание коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы на то, что им необходимо сообразовать свою политику с особенностями международного положения РСФСР… ЦК просит коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы проявлять наибольшую осмотрительность как во внешней, так и во внутренней политике, приняв во внимание указание ЦК РКП о том, что в настоящий момент не может быть и речи о военной помощи им со стороны РСФСР».
Интересы мировой революции входили в противоречие с интересами Российского государства. Уже в феврале 1918 года на заседании ЦК, наверное, в первый раз прозвучала эта формула: в мировой политике «государство принуждено делать то, чего не сделала бы партия». Но неужели сиюминутные интересы государства должны поставить крест на великой цели мировой революции? Вот вопрос, которым тогда задавались многие.
В октябре 1922 года после переговоров в далеком Китае с письмом Адольф Иоффе обратился к Ленину: «Одно из двух: либо наша мировая политика по-прежнему сводится к борьбе против мирового империализма за мировую революцию, либо нет. Если нет, то я, значит, нашей нынешней мировой политики не знаю и не понимаю и, следовательно, не могу проводить ее в жизнь».
Именно в это время кандидат в члены политбюро и главный редактор «Правды» Николай Бухарин декларировал на IV конгрессе Коминтерна:
– Каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, распространение Красной армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции.
Недоуменные вопросы обращались к Ленину, поскольку он, провозгласив лозунг всемирной пролетарской революции, сам призывал к созданию Советской республики. Это же Владимир Ильич сказал: «Как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы незамедлительно схватим его за шиворот».
Георгий Чичерин, как старый социал-демократ, не был противником мировой революции, но для него ведомственные интересы оказались важнее. Нарком, скажем, нисколько не возражал против помощи оружием и деньгами турецким повстанцам, которые сражались против законного правительства. Недовольства со стороны турецкого правительства он в данном случае не боялся. Но Чичерину приходилось постоянно успокаивать высших руководителей, у которых периодически возникало желание погрозить Западу кулаком. За этим стояла не покидавшая их уверенность в том, что они со всех сторон окружены врагами и договариваться о чем-то можно только с позиции силы.
В июле 1921 года Ленин вдруг предложил демонстративно отправить одного из самых заметных военачальников – Михаила Тухачевского – в Минск, поближе к западным границам, а заодно опубликовать интервью или Ленина, или Троцкого с грозным предупреждением: «Сунься – вздуем!»
Чичерин тут же ответил Ленину, что грозить никому не надо: «Один из лейтмотивов наших врагов – якобы в порыве отчаяния для своего спасения Советское правительство бросится на своих соседей. Наши враги распространяют легенды то о всеобщей мобилизации у нас, то о таинственных приготовлениях Троцкого. Грозные интервью и демонстративные поездки нисколько не внушат убеждения в нашей силе, но дадут богатейший материал для провокационной работы наших врагов…»
В годы Гражданской войны и после нее Чичерин призывал политбюро к осторожности, предостерегал от опасных авантюр. Он считал, что действовать силой, осуществлять территориальные приобретения надо только в тех случаях, когда твердо рассчитываешь на успех и когда такая сила есть. А коли нет, то лезть на рожон и пускаться в авантюры – непростительная глупость.
Чичеринская умеренная политика принесла первые плоды. Победа в Гражданской войне показала, что советское правительство твердо контролирует всю территорию России. Противники большевиков бежали и превратились в эмигрантов. При всей симпатии к ним западные правительства больше не могли игнорировать реальность – Россия слишком большая страна, чтобы вовсе не поддерживать с ней отношения. В марте 1921 года Советскую Россию де-факто признала Англия. За Англией последовали некоторые другие европейские страны. Но это были лишь первые ласточки. Основная же часть мирового сообщества по-прежнему не желала иметь дело с коммунистическим правительством, поэтому советская дипломатия искала друзей в самых глухих уголках земли.
В феврале 1922 года Чичерин обратился в политбюро с просьбой выделить двадцать тысяч рублей золотом на вторую Тибетскую экспедицию. Участники первой экспедиции привезли в подарок далай-ламе в Лхасу радиостанцию. Но не нашлось в тот момент в наркомате людей, которые бы знали тибетский язык и могли остаться в Лхасе. Теперь таких специалистов нашли, обучили их телеграфному делу, чтобы установить прямую связь с далай-ламой.
«Эти связи имеют, во-первых, значение политическое, так как дружественные отношения с Лхасой имеют громадное значение для всего буддийского мира, – писал Чичерин. – Но эти связи имеют и экономическое значение, так как дадут нам возможность впервые установить товарообмен с Тибетом… Нашу роль торговых посредников между буддийскими народами Азии и Европой мы не выполним как следует без дружественных связей с Лхасой…»
Чичерин установил также дипломатические отношения с Афганистаном, Турцией, Китаем, Ираном, Саудовской Аравией.
«НАМ ВЫГОДНО СОРВАТЬ КОНФЕРЕНЦИЮ»
Звездный час Чичерина наступил весной 1922 года, когда в Италии собралась мировая политическая элита, чтобы определить будущее послевоенной Европы. Распад Австро-Венгерской, Оттоманской и Российской империй привел к возникновению множества новых государств – обрели самостоятельность Финляндия, Польша, Чехословакия, Прибалтийские республики, королевство сербов, хорватов и словенцев (Югославия)… Новые страны испытывали огромные политические и экономические трудности и нуждались в помощи.
6 января 1922 года Верховный совет Антанты (в нее входили Бельгия, Великобритания, Италия, Франция и Япония) по предложению британца Дэвида Ллойд Джорджа приняли решение созвать в Генуе конференцию, посвященную восстановлению Центральной и Восточной Европы. На конференцию пригласили делегации поверженной Германии и отвергнутой России. Возглавить делегации предлагалось главам правительств.
6 января 1922 года Верховный совет Антанты (в нее входили Бельгия, Великобритания, Италия, Франция и Япония) по предложению британца Дэвида Ллойд Джорджа приняли решение созвать в Генуе конференцию, посвященную восстановлению Центральной и Восточной Европы. На конференцию пригласили делегации поверженной Германии и отвергнутой России. Возглавить делегации предлагалось главам правительств.