Страница:
– Ну как? – строго спросил Бендер. – Застучало в голове?! Проза – это тоже виртуозная штучка. Так что, вы подумайте.
– Может, вы и правы...
"Удивительное дело, как по разному люди сходят с ума. Но надо подкрепиться", – подумал Остап и, бросив Фоме крылатую фразу "Помните, что гнев рождает поэта!", моментально вышел. Тем временем проснулся подпольный миллионер. Не обратив большого внимания на пассажира в косоворотке, он быстро оделся, сунул ноги в домашние туфли с язычками, взял махровое полотенце, кусок белого марсельского мыла и вышмыгнул из душного купе, но через минуту вернулся и долго ворчал, что в поезде совершенно неудобно: хотя на окнах и висят изящные занавески, уборная, видите ли, заперта на весь рейс. В ней, как объяснил проводник хранятся поездные масленки и пакля, и его, Корейко, туда не пустили, так как посчитали, что он вор.
– Видали, какие порядочки тут поразводили! – сердился Александр Иванович, ни к кому не обращаясь.
Поэт Фома Несдержанный кивнул, но в разговор не ввязался. Он задумчиво смотрел сквозь оконное стекло на белые чистые пески и печально качал головой. Если бы сейчас в купе заглянул известный критик Варлаам Писанино, то, несомненно, сказал бы, что в голове Фомы гонорарно зреет, а может, даже уже и созрела мысль о карьере поэта-прозаика.
А состав между тем следовал зеленой улицей. По откосам, по шпалам и по гравийному баласту гудел ветер, убаюкивая пощелкивающие рельсы. Поезд мотало из стороны в сторону, подбрасывало на стыках, на уклонах он, раскачиваясь, ускорял ход, и тогда пронзительно визжали тормоза и ревел гудок. Поезд пролетал по мостам и нырял в туннели. В клубах пыли он продвигался по своей колее, по сложной системе разъездов, узлов и станций. Иногда полотно железной дороги спускалось ниже, и тогда за окном проносились утесы, дикие водовороты, длинные песчаные косы, дымящиеся трубы и разительные весенние пейзажи. Когда же поезд останавливался, то с фасадов станционных зданий на пассажиров с огромного плаката смотрел намалеванный темперными красками поэт Фома Несдержанный. Из уст поэта вылетали слова: "Зато от нас в Америке все давно в истерике!". Интересен тот факт, что во времена, когда гнилое буржуазное общество еще не было таким гнилым, каким оно стало после революции, на месте таких вот темперных плакатов вывешивались портреты (в фас и в профиль) поездных воров. Поэтому-то некоторые пассажиры по старорежимной привычке воспринимают пролетарские станционные плакаты как предупреждение: "Будьте бдительны, господа! Эти люди еще не пойманы. Берегите свои вещи!".
На седьмой день пути поезд "Бришкент-Москва", натужно просвистев, крадучись подошел к перрону Рязанского вокзала. Концессионеры вместе с пестрой массой пассажиров высыпали на перрон и зашагали вдоль пышущих азиатским жаром вагонов. Выйдя на площадь, Остап нашел глазами циферблат на фасаде Рязанского вокзала, украшенный знаками Зодиака. Стрелки показывали пять минут восьмого.
– Ах, время – это костер, в котором мы горим! пустился в рассуждения возбужденный московским пейзажем молодой искатель приключений. – Вы не находите, Александр Иванович? Удивительно устроен человек: он огорчается, когда теряет богатство, но равнодушен к тому, что безвозвратно проходит жизнь!
– Это уж точно! – вздохнул Корейко, поглядывая на свой перевязанный веревкой чемодан.
Компаньоны сели в запыленную извозчичью пролетку.
– К "Метрополю", любезный! – приказал Остап с наигранным холодком в голосе. Путешествие его утомило. Пухленький, в ловкой поддевке извозчик пустил понурую лошадь карьером. Пролетка, качаясь на круглых английских рессорах, выехала на Каланчевскую площадь, проколесила изрядное пространство по Домченской, покатила вниз по Мясницкой, срезала площадь имени товарища Железного Феликса, втянулась в Театральную и, наконец, остановилась у парадного подъезда гостиницы "Метрополь".
Расплатившись с извозчиком, Остап поспешил в вестибюль гостиницы, Корейко – за ним. Они подошли к стойке администратора и минут через десять, вонзившись в открытую пасть освещенного лифта, переступили порог тридцать четвертого номера и оказались в огромных, обставленных с королевской роскошью пятикомнатных апартаментах с вазонами, персидскими коврами и мебелью в стиле Людовика XVI.
Баловень судьбы вышел на балкон, жадно вдохнул свежесть весеннего утра, закурил папиросу.
– Выше голову, Александр Иванович! – крикнул он в глубину комнаты. – Дела нас здесь ждут великие. Заседание, вроде бы, продолжается.
Он стоял в самом центре советской столицы на балконе любимой гостиницы (стиль модерн!), по фасаду которой, прямо над его головой, узкой мозаичной лентой растянулось заявление:
ТОЛЬКО ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА В СОСТОЯНИИ ОСВОБОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ИГА КАПИТАЛИЗМА. В.И.ЛЕНИН Слева, за зданием бывшей Городской думы, на Красной площади витал коммунистический дух над новым, величественным сооружением, облицованным ценными материалами, в котором находился саркофаг с бесценным телом. Сооружение стерегли золотые двуглавые орлы, зорко следя с высоты башен Кремля и Исторического музея.
Справа катил Аполлон в своей колеснице; манил к себе покупателей "Мюр-Мерилиз"; певец Замоскворечья грелся на солнышке, сидя в кресле на том самом месте, где Остап года три-четыре назад? – он засмеялся, вспомнив об этом – давал интервью, "попав под лошадь".
Прямо, за сквером, сносили лавки некогда шумного, огромного Охотного ряда. Москва расставалась с прошлым. Оперившаяся весна наедалась согревающим душу московским ударным солнцем. Бульвары и скверы были окутаны зеленой дымкой. Чистое, без единого облачка, небо представлялось в виде огромного рабоче-крестьянского транспаранта с лозунгом "Даешь!" Через день в московские окна должен был постучаться Первомай.
Глава 18
Глава 19
– Может, вы и правы...
"Удивительное дело, как по разному люди сходят с ума. Но надо подкрепиться", – подумал Остап и, бросив Фоме крылатую фразу "Помните, что гнев рождает поэта!", моментально вышел. Тем временем проснулся подпольный миллионер. Не обратив большого внимания на пассажира в косоворотке, он быстро оделся, сунул ноги в домашние туфли с язычками, взял махровое полотенце, кусок белого марсельского мыла и вышмыгнул из душного купе, но через минуту вернулся и долго ворчал, что в поезде совершенно неудобно: хотя на окнах и висят изящные занавески, уборная, видите ли, заперта на весь рейс. В ней, как объяснил проводник хранятся поездные масленки и пакля, и его, Корейко, туда не пустили, так как посчитали, что он вор.
– Видали, какие порядочки тут поразводили! – сердился Александр Иванович, ни к кому не обращаясь.
Поэт Фома Несдержанный кивнул, но в разговор не ввязался. Он задумчиво смотрел сквозь оконное стекло на белые чистые пески и печально качал головой. Если бы сейчас в купе заглянул известный критик Варлаам Писанино, то, несомненно, сказал бы, что в голове Фомы гонорарно зреет, а может, даже уже и созрела мысль о карьере поэта-прозаика.
А состав между тем следовал зеленой улицей. По откосам, по шпалам и по гравийному баласту гудел ветер, убаюкивая пощелкивающие рельсы. Поезд мотало из стороны в сторону, подбрасывало на стыках, на уклонах он, раскачиваясь, ускорял ход, и тогда пронзительно визжали тормоза и ревел гудок. Поезд пролетал по мостам и нырял в туннели. В клубах пыли он продвигался по своей колее, по сложной системе разъездов, узлов и станций. Иногда полотно железной дороги спускалось ниже, и тогда за окном проносились утесы, дикие водовороты, длинные песчаные косы, дымящиеся трубы и разительные весенние пейзажи. Когда же поезд останавливался, то с фасадов станционных зданий на пассажиров с огромного плаката смотрел намалеванный темперными красками поэт Фома Несдержанный. Из уст поэта вылетали слова: "Зато от нас в Америке все давно в истерике!". Интересен тот факт, что во времена, когда гнилое буржуазное общество еще не было таким гнилым, каким оно стало после революции, на месте таких вот темперных плакатов вывешивались портреты (в фас и в профиль) поездных воров. Поэтому-то некоторые пассажиры по старорежимной привычке воспринимают пролетарские станционные плакаты как предупреждение: "Будьте бдительны, господа! Эти люди еще не пойманы. Берегите свои вещи!".
На седьмой день пути поезд "Бришкент-Москва", натужно просвистев, крадучись подошел к перрону Рязанского вокзала. Концессионеры вместе с пестрой массой пассажиров высыпали на перрон и зашагали вдоль пышущих азиатским жаром вагонов. Выйдя на площадь, Остап нашел глазами циферблат на фасаде Рязанского вокзала, украшенный знаками Зодиака. Стрелки показывали пять минут восьмого.
– Ах, время – это костер, в котором мы горим! пустился в рассуждения возбужденный московским пейзажем молодой искатель приключений. – Вы не находите, Александр Иванович? Удивительно устроен человек: он огорчается, когда теряет богатство, но равнодушен к тому, что безвозвратно проходит жизнь!
– Это уж точно! – вздохнул Корейко, поглядывая на свой перевязанный веревкой чемодан.
Компаньоны сели в запыленную извозчичью пролетку.
– К "Метрополю", любезный! – приказал Остап с наигранным холодком в голосе. Путешествие его утомило. Пухленький, в ловкой поддевке извозчик пустил понурую лошадь карьером. Пролетка, качаясь на круглых английских рессорах, выехала на Каланчевскую площадь, проколесила изрядное пространство по Домченской, покатила вниз по Мясницкой, срезала площадь имени товарища Железного Феликса, втянулась в Театральную и, наконец, остановилась у парадного подъезда гостиницы "Метрополь".
Расплатившись с извозчиком, Остап поспешил в вестибюль гостиницы, Корейко – за ним. Они подошли к стойке администратора и минут через десять, вонзившись в открытую пасть освещенного лифта, переступили порог тридцать четвертого номера и оказались в огромных, обставленных с королевской роскошью пятикомнатных апартаментах с вазонами, персидскими коврами и мебелью в стиле Людовика XVI.
Баловень судьбы вышел на балкон, жадно вдохнул свежесть весеннего утра, закурил папиросу.
– Выше голову, Александр Иванович! – крикнул он в глубину комнаты. – Дела нас здесь ждут великие. Заседание, вроде бы, продолжается.
Он стоял в самом центре советской столицы на балконе любимой гостиницы (стиль модерн!), по фасаду которой, прямо над его головой, узкой мозаичной лентой растянулось заявление:
ТОЛЬКО ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА В СОСТОЯНИИ ОСВОБОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ИГА КАПИТАЛИЗМА. В.И.ЛЕНИН Слева, за зданием бывшей Городской думы, на Красной площади витал коммунистический дух над новым, величественным сооружением, облицованным ценными материалами, в котором находился саркофаг с бесценным телом. Сооружение стерегли золотые двуглавые орлы, зорко следя с высоты башен Кремля и Исторического музея.
Справа катил Аполлон в своей колеснице; манил к себе покупателей "Мюр-Мерилиз"; певец Замоскворечья грелся на солнышке, сидя в кресле на том самом месте, где Остап года три-четыре назад? – он засмеялся, вспомнив об этом – давал интервью, "попав под лошадь".
Прямо, за сквером, сносили лавки некогда шумного, огромного Охотного ряда. Москва расставалась с прошлым. Оперившаяся весна наедалась согревающим душу московским ударным солнцем. Бульвары и скверы были окутаны зеленой дымкой. Чистое, без единого облачка, небо представлялось в виде огромного рабоче-крестьянского транспаранта с лозунгом "Даешь!" Через день в московские окна должен был постучаться Первомай.
Глава 18
ПОДЗЕМНО-КОММЕРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Трудно было представить служащего Внешторга Аркадия Борисовича Оконникова без шикарного пиджака из английской ткани с лацканами в виде ласточкина крыла и без брюк классического покроя. Порой казалось, что Аркадий Борисович и спит в этом костюме, и разве только утром снимает его на несколько минут для того, чтобы побрызгать на английскую ткань, ласково погладить ласточкины крылья и пройтись утюжком по смятым брюкам.
У человечества испокон веков сложилось мнение: одежда необходима, чтобы прикрывать человека, согревать и украшать его. Аркадий Борисович с этим не спорил. Но был убежден и в том, что всякое одеяние имеет свой код, свою символику. Поэтому он носил черный костюм, так как с этим цветом связывал материальное благополучие. Кроме своего костюма, Аркадию Борисовичу нравилась еще и своя победительная "джентльменская" физиономия: гладкий лоб, наглый и умный взгляд светлых голубых глаз, тонкие усики и выбритый подбородок. Двигался он всегда плавно, несколько сдержанным аристократическим манером.
Товарищ Оконников прочно служил во Внешторге на штатной должности заместителя управляющего подотделом сбыта. По долгу своей службы он сбывал за границу продовольствие и фураж, текстиль и сырье, кожевенные товары и топливо. С суммы совершенных сделок спадал "куртаж" – высокое вознаграждение, которое выводило доход товарища Оконникова за рамки оплаты совслужащих наиболее высоких квалификаций. Твердой ставки с поощрительной тантьемой Аркадий Борисович боялся как огня жить на одну зарплату было не в его правилах.
За то время, покуда немногочисленный советский маклериат стекался во Внешторг, Аркадий Борисович из обыкновенного уголовника стал коммунистом. В свое время сей уголовник вместе с "подзащитным" Корейко организовал на Сретенском бульваре промысловую лжеартель химических продуктов "Реванш". В артели Аркадий Борисович работал не покладая рук и с бесконечным терпением: заключал с банком кредитный договор и, получив ссуду для расширения производства, бежал на черную биржу; в трестах выбивал химпродукты, а выбив, продавал их на госзаводы. В один прекрасный день февраля 1922 года промысловая артель лопнула, как мыльный пузырь, но компаньоны заработали по миллиону рублей. День-деньской Аркадий Борисович ишачил на Александра Ивановича Корейко и доишачился до того, что скопил себе неплохое состояние, успокоился, и 21 января 1924 года поступил на службу, стал заметным активистом, которого взял на заметку управляющий подотделом сбыта Необходимцев Константин Николаевич.
Товарищ Необходимцев был тот еще жук, и по части государственных хищений Корейко и Оконников ему и в подметки не годились. Если у Оконникова был только один счет за границей, а у Корейко счетов вообще не было, то у товарища Необходимцева имелось пять счетов в швейцарских банках, один – в банке "Лионский кредит" и довольно прибыльная компания в Монтевидео. – Деньги – это маленькие кусочки бумаги, с помощью которых можно делать большую игру, – часто говорил Константин Николаевич своему помощнику, даже не подозревая, что эти слова принадлежат французскому аферисту Сержу-Александру Ставискому. Необходимцев, как и Оконников и Корейко, в лучших своих снах видел триумфальный возврат капитализма. Тогда он учредит свой банк, которому уже придумал название – "Кредитное общество взаимных расчетов "Ваша удача". Однако удача с каждым днем все более отворачивалась от управляющего, градом сыпались бесчисленные инспекции, ревизии, поэтому все чаще он изрекал: "Нужно делать деньги сейчас, потом будет поздно! Не ровен час – когда и Внешторг закроют!" И смышленный помощник с ним полностью соглашался.
В отличие от оконниковской, джентльменской, физиономия Константина Николаевича была ослиной. Константин Николаевич уже как год вступил в тот возраст, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии. Может быть, поэтому его жизненным кредо и было "не поддаваться никаким фикциям". Управляющий подотделом сбыта, пятидесятилетний человек с морщинистым и желчно-неприятным лицом умел выдать серию льстивых улыбок, когда, по долгу службы, приходилось давать взятки тем, кто выше, при этом с языка срывалась отработанная фраза: "Никанор Никанорович, я готов перевести на ваш счет пятьсот рублей", и тут же он вручал деньги.
– Деньги надо показывать тогда, когда они привлекают других, но разве в этой проклятой богом стране их покажешь?!
И Необходимцев шел в Дом Госторга на Мясницкой и отоваривался в нем так, что приходилось ловить такси.
Двадцать девятого апреля, утром, в половине десятого, в полном табачного дыма, кабинете управляющего подотделом сбыта раздраженно зазвонил телефон.
– Необходимцев у аппарата, – с достоинством проговорил Константин Николаевич.
– Аркадия Борисовича, – попросила трубка.
– Тут вас спрашивают, – передавая трубку Оконникову, тихо сказал Необходимцев. – Меня? – с удивлением поднял брови Оконников. – Да, вас, – подтвердил Необходимцев. – Оконников у аппарата!
– Здравствуйте, Аркадий Борисович! – чеканно поздоровалась трубка и представилась: – С вами говорит Александр Иванович.
– Александр Иванович? Вы в Москве? – взволнованно откликнулся Оконников. – Мы могли бы встретиться?
– Вы где сейчас?
– Мы остановились в "Метрополе".
– Мы?
– Я вам при встрече объясню. Жду вас на Арбате в "Праге". – Выезжаю немедленно!
Еще не успокоился потревоженный телефон, чем-то внутри позвякивая и не исчезло туманное пятно на трубке, а Аркадий Борисович уже понял, что затевается новое дельце, да не простое дельце, а дельце с большой прибылью и, наверняка, валютной. "Вот так дела! – стукнуло в его черепе. – Корейко-то в Москве!" – Кто звонил, Аркадий? – спросил Необходимцев. – Звонили деньги.
– Кто, кто?
– Я потом...
– Опять явишься на службу с крупным опозданием?
Вопрос повис в воздухе. Телефон опять зазвонил. Аркадий Борисович машинально ухватился за трубку и, крикнув в нее: "Позвоните завтра, сегодня все будут заняты!", кинулся в нехарактерной для него манере к блестящей дверной ручке, нервно потряс ее, открыл дверь, бросил управляющему "простите", пронесся мимо двери с надписью "Наркомвнешторг", налетел на личную секретаршу товарища Микояна, легким аллюром проскакал по коридору до лестничной клетки, покатил по лестнице и вихрем пролетел четыре мраморных марша, следуя причудливым заворотам внешторговских коридоров. Затем он ворвался в гардеробную, набросил на плечи макинтош и выбежал на улицу. Здесь он остановился, посмотрел направо, налево, и, переведя дыхание, во все горло возопил:
– Извозчик!
Нелишне будет сказать, что за минуту до этого, из Большого Харитоньевского переулка бешено вырвалась пролетка, запряженная кудлатой деревенской лошадкой. Извозчик, взмахивая кнутом и крича: "Посторонись!", гнал клячу вперед, наполняя экипажным грохотом Чистопрудный бульвар. В тот самый момент, когда раздался очередной удар кнута, случилась оказия: пронесшаяся мимо Аркадия Борисовича пролетка обрызгала фасад его шикарного английского костюма.
– Сволочь дерзкая! – взвизгнул Аркадий Борисович, вытирая брюки.
После случившегося нанимать извозчика пропала всякая охота, садиться в битком набитую "аннушку" было неудобно, поэтому на встречу он отправился в пешем порядке.
Москва кипела предстоящим Первомаем. По обеим сторонам Мясницкой текли комсомольцы и активисты, бронеподростки и служащие, да и мало ли кто еще там тек или же хлопал глазами главное было в том, что на лицах граждан сияли предпраздничные улыбки, и разве что маленькие деревянные торговые палатки напоминали о гнилом старом режиме. Рядом с палатками, голубой кафельной молочной и квасной будкой властвовали, точно свиньи в апельсинах, немые витрины госторгов. Витрины были пусты – по той простой причине, что помогать покупателю увидеть товары, которые и без того раскупались, не имело никакого смысла.
Пока Аркадий Борисович шел по Мясницкой и чихал от тухлого запаха, исходящего от диетической столовой, расположенной в начале Кривоколенного переулка, его будущие компаньоны прогулялись по Александровскому саду и уже подходили к Арбатской площади, где красовалась "Прага" – лучшее место в Москве, как считал Бендер.
Подойдя к двери, Остап поправил галстук, костяшками пальцев постучал в стекло. Дверь открылась. Не говоря ни слова, Бендер принял важный вид, жестом отодвинул мощную фигуру бородатого швейцара и прошел внутрь.
– У вас заказано? – удивленно приподнял левую бровь швейцар.
– Естес-с-сно! Вот что, любезнейший, минут через пять придет наш товарищ, Оконников. Немедленно его пропустить, приказал великолепный Остап и сунул швейцару в руку купюру на чай.
Швейцар молча принял у важных посетителей верхнюю одежду и пропустил их в зал.
В ресторане было шумно и дымно. Играла музыка.
"Челаэк!" – открыл было рот Корейко, но Остап его одернул:
– Нужно быть вежливым. Мы пришли не в какой-нибудь кабак, а в образцовую столовую МСПО!
Возник метрдотель в смокинге и белом галстуке-бабочке.
– Добрый день! – учтиво проворковал он и с достоинством поклонился.
– Нас будет трое. – Остап скользнул глазами по столикам. – Мы бы хотели пообедать.
Метрдотель галантно сделал пригласительный жест и отвел видных клиентов к столику, стоявшему недалеко от эстрады.
– Что прикажете? – Метродотель подал меню. – Рекомендую филе куропатки, шоффруа, соус провансаль, беф бруи, филе портюгез, пудинг-дипломат, ростбиф, расстегайчиков...
– Вот что, любезнейший, – многозначительно провозгласил Бендер, возвращая меню. – Все самое самое... и столик накройте, как в лучших домах. – И Остап небрежно сунул метрдотелю несколько купюр.
Любезнейший раскрыл от удивления глаза, принял лакейскую позу и тихо произнес:
– Одну минуточку-с!
Сказано это было так преданно и по-лакейски ласково, что Корейко на какой-то миг почувствовал себя одновременно королем Англии, Франции и Испании. Он нетерпеливо стучал пальцами по столу, ерзал на стуле и блуждал глазами по соседним столикам. Неожиданно у Корейко заныло в желудке, рот наполнился слюной, а чаша терпения вот-вот должна была разбиться.
Ждать пришлось недолго.
К невысокой черной вазе с выводком рюмок и бокалов на белоснежную крахмальную скатерть прибыли во множестве тарелочки, чашечки и судочки с неподдающимися описанию яствами. – Хорошое вино, – причмокнул Корейко, вонзив в себя рюмочку. – Правильно говорят, что Россия без выпивки потеряет свою душу.
– Ну где же ваш Оконников?
Остап был немного взволнован.
– Задерживается... а вот он.
К столику подошел не первой молодости человек с блистающим джентльменским лицом, в новом, с иголочки, но мокром в некоторых местах, английском костюме того самого стиля, который Остап Бендер называет "шик-модерн".
– Александр Иванович... – приветливо улыбнулся джентльмен и крепко пожал руку Корейко.
– Познакомьтесь, – пролепетал Корейко.
– Оконников Аркадий Борисович, – представился "шик-модерн".
– Бендер Остап Ибрагимович, – в свою очередь представился Остап, пожимая руку джентльмену.
Оконников сел за стол, взял салфетку, развернул ее и положил на колени.
– Как давно вы в Москве? – горделиво спросил он, обращаясь к подпольному миллионеру.
– Только сегодня приехали, – кашляя, вымолвил Корейко. – В наше время друг к другу, кроме "товарищ" или "гражданин", никак не обращаются, – начал Остап. – Впрочем, постойте, у актеров еще остались длинные высокопарные титулы. Так что же выберем мы?
– Чтобы не привлекать к себе внимания оставим эти титулы до лучших времен.
– Без титулов, так без титулов! За что выпьем?
– За знакомство, разумеется!
После того как выпили, Остап начал зондировать почву.
– Вы работаете в подотделе сбыта? – спросил он.
– Служу, – ответил Оконников. – "Служить бы рад!.." Да, чем только не занимаются люди. – Остап поднес к губам папиросу и, не прикурив, вдруг спросил понизившимся до полной нелегальности голосом: – Ждете прихода капитализма?
Оконников недоверчиво покосился на Бендера.
– Вы можете быть с ним совершенно откровенны, – выручил Корейко, попутно пригубив свой бокал.
Принесли какой-то экзотический бульон. К телячьему жаркому разлили бургундское.
– Остап Ибрагимович... – осторожно сказал Оконников. – Я понял! – как бы переходя Рубикон, отозвался Бендер. – Аркадий Борисович, представьте себе, что у меня есть бронепоезд.
– Бронепоезд?
– И я его хочу продать на металлолом за валюту. Поможете? – Я что-то не понимаю...
– Другими словами, если на расчетный счет Внешторга поступит, скажем, миллионов десять, возможно ли переправить эти деньги за рубеж?
– Десять миллионов? Это около пяти миллионов долларов, если по курсу!
– Что-то около того.
– Солидно.
– Мелко не плаваем.
– Мне нужно переговорить с Необходимцевым. Все заграничные счета проходят через него. Конвертация тоже через него. Если Александр Иванович в деле...
– Александр Иванович в деле, но первую скрипку играю я. – А что это за деньги? Они чистые?
Остап многозначительно кашлянул, наполнил бокал Оконникова:
– Какая вам разница. Деньги не пахнут, если их хорошо отмыть. Вся сумма поступит из Немешаевска, с расчетного счета акционерного общества "Немхересплюс".
– Вы председатель?
– Председатель – некто Ключников, он вас не должен интересовать.
– Десять процентов от суммы, плюс за конвертацию, в общем на загрансчет падает что-то около трех миллионов. – В долларах?
– Разумеется.
– Ну и проценты у вас. Как говорил один мой знакомый фининспектор, нас задешево не купишь. Гарантии?
– Никаких. Мы работаем честно.
– Не сомневаюсь. Но бизнес есть бизнес, и если будет прокол и мне покажут комбинацию из трех пальцев, я как сын турецко-подданного, никого не пощажу. К любой служебной лестнице можно пристроить эшафот.
Корейко с замиранием сердца прислушался к голосу Бендера и начал крутить носом.
– Нет необходимости говорить такие слова, разнервничался Аркадий Борисович.
Остап был величественнен, как император.
– Я не говорю так, если ни в чем не заинтересован.
Оконников закурил в свойственной ему аристократической манере.
– Когда поступят ваши миллионы?
– Когда? Скоро. Нужно ваше принципиальное согласие. Был бы лес, а леший найдется.
– Если все это серьезно, я сегодня же поговорю с Необходимцевым, и не далее как дня через два-три сообщу номера ваших счетов в одном из швейцарских банков и номер счета в московском Банке для Внешней торговли, на который должны поступить деньги из Немешаевска. Далее деньги конвертируются и после вычета комиссионных преспокойненько летят в Женеву. Система отлаженная.
– В таком случае, заседание продолжается! Полагаю, что через недели две, максимум три, деньги будут на счету в вашем банке. Мне необходимо основание для перевода.
– Договор?
– Пусть будет договор, – согласился Остап.
Он разлил по высоким конусообразным бокалам охлажденное "Абрау" и, подняв свой бокал примерно до уровня глаз, дружеским кивком головы пригласил Корейко и Оконникова поднять свои бокалы, после чего провозгласил тост:
– Выпьем за нас с вами и за хрен с ними! И за то, чтобы у нас все было и чтобы нам за это ничего не было! За успех!
На десерт гостям были предложены апельсины, персики, мороженое и легкая музыка.
– Я так понимаю, – продолжил прерванный разговор Ответ-работник, – что сумму придется разделить: половина – на счет Александра Ивановича, другая – на ваш. Я правильно понял? – Именно так. А это вам для начала...
И Остап достал из портфеля несколько перевязанных банковским способом пачек на сумму сто тысяч рублей и положил их на колени нового знакомого. Оконников, мигая глазами, упаковал пачки в два листа вчерашних "Известий" и, оглядываясь по сторонам, спрятал сверток.
– Буду с вами откровенен. Я всем нутром жажду покинуть эту страну большого эксперимента.
– Нужны загранпаспорта, визы... – вставил свое слово Корейко, смакуя вино.
– Все в наших руках! – Оконников потер руки, будто собирался прямо здесь, за столом извлечь из ниоткуда, подобно фокуснику, необходимые визы и паспорта.
– Значит решено и подписано? – казалось, Бендер был доволен встречей. – Не так ли? И у нас не получится, как в том анекдоте: "Нашли общий язык. Не поделили"? А, Аркадий Борисович?
– Нет, так не получится.
Фокусник из Внешторга поднялся и, откланявшись удалился. Остап обдал подпольного миллионера табачным дымом.
– А мне понравился ваш Оконников, – удовлетворенно отметил он. – По-моему, человек он деловой.
– Да уж, дубиной стоеросовой его не назовешь – тертый калач. Бой-мужик! – Корейко растянул в улыбке щель рта. – А какими делами мы с ним ворочали! На одном только "Реванше" по лимону отхватили.
– Резюмирую, Александр Иванович, мы все ближе подходим к краеугольному камню нашего предприятия.
– Как бы голову не потерять. Бог его знает, чем это пахнет.
– Студент, не трещите крыльями без повода: кто напуган наполовину погиб, alias, сдайте в архив ваши рассуждения о гусарстве! Скоро мы будем срывать цветы удовольствия. Все на свете идет к лучшему. Лед тронулся!
У человечества испокон веков сложилось мнение: одежда необходима, чтобы прикрывать человека, согревать и украшать его. Аркадий Борисович с этим не спорил. Но был убежден и в том, что всякое одеяние имеет свой код, свою символику. Поэтому он носил черный костюм, так как с этим цветом связывал материальное благополучие. Кроме своего костюма, Аркадию Борисовичу нравилась еще и своя победительная "джентльменская" физиономия: гладкий лоб, наглый и умный взгляд светлых голубых глаз, тонкие усики и выбритый подбородок. Двигался он всегда плавно, несколько сдержанным аристократическим манером.
Товарищ Оконников прочно служил во Внешторге на штатной должности заместителя управляющего подотделом сбыта. По долгу своей службы он сбывал за границу продовольствие и фураж, текстиль и сырье, кожевенные товары и топливо. С суммы совершенных сделок спадал "куртаж" – высокое вознаграждение, которое выводило доход товарища Оконникова за рамки оплаты совслужащих наиболее высоких квалификаций. Твердой ставки с поощрительной тантьемой Аркадий Борисович боялся как огня жить на одну зарплату было не в его правилах.
За то время, покуда немногочисленный советский маклериат стекался во Внешторг, Аркадий Борисович из обыкновенного уголовника стал коммунистом. В свое время сей уголовник вместе с "подзащитным" Корейко организовал на Сретенском бульваре промысловую лжеартель химических продуктов "Реванш". В артели Аркадий Борисович работал не покладая рук и с бесконечным терпением: заключал с банком кредитный договор и, получив ссуду для расширения производства, бежал на черную биржу; в трестах выбивал химпродукты, а выбив, продавал их на госзаводы. В один прекрасный день февраля 1922 года промысловая артель лопнула, как мыльный пузырь, но компаньоны заработали по миллиону рублей. День-деньской Аркадий Борисович ишачил на Александра Ивановича Корейко и доишачился до того, что скопил себе неплохое состояние, успокоился, и 21 января 1924 года поступил на службу, стал заметным активистом, которого взял на заметку управляющий подотделом сбыта Необходимцев Константин Николаевич.
Товарищ Необходимцев был тот еще жук, и по части государственных хищений Корейко и Оконников ему и в подметки не годились. Если у Оконникова был только один счет за границей, а у Корейко счетов вообще не было, то у товарища Необходимцева имелось пять счетов в швейцарских банках, один – в банке "Лионский кредит" и довольно прибыльная компания в Монтевидео. – Деньги – это маленькие кусочки бумаги, с помощью которых можно делать большую игру, – часто говорил Константин Николаевич своему помощнику, даже не подозревая, что эти слова принадлежат французскому аферисту Сержу-Александру Ставискому. Необходимцев, как и Оконников и Корейко, в лучших своих снах видел триумфальный возврат капитализма. Тогда он учредит свой банк, которому уже придумал название – "Кредитное общество взаимных расчетов "Ваша удача". Однако удача с каждым днем все более отворачивалась от управляющего, градом сыпались бесчисленные инспекции, ревизии, поэтому все чаще он изрекал: "Нужно делать деньги сейчас, потом будет поздно! Не ровен час – когда и Внешторг закроют!" И смышленный помощник с ним полностью соглашался.
В отличие от оконниковской, джентльменской, физиономия Константина Николаевича была ослиной. Константин Николаевич уже как год вступил в тот возраст, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии. Может быть, поэтому его жизненным кредо и было "не поддаваться никаким фикциям". Управляющий подотделом сбыта, пятидесятилетний человек с морщинистым и желчно-неприятным лицом умел выдать серию льстивых улыбок, когда, по долгу службы, приходилось давать взятки тем, кто выше, при этом с языка срывалась отработанная фраза: "Никанор Никанорович, я готов перевести на ваш счет пятьсот рублей", и тут же он вручал деньги.
– Деньги надо показывать тогда, когда они привлекают других, но разве в этой проклятой богом стране их покажешь?!
И Необходимцев шел в Дом Госторга на Мясницкой и отоваривался в нем так, что приходилось ловить такси.
Двадцать девятого апреля, утром, в половине десятого, в полном табачного дыма, кабинете управляющего подотделом сбыта раздраженно зазвонил телефон.
– Необходимцев у аппарата, – с достоинством проговорил Константин Николаевич.
– Аркадия Борисовича, – попросила трубка.
– Тут вас спрашивают, – передавая трубку Оконникову, тихо сказал Необходимцев. – Меня? – с удивлением поднял брови Оконников. – Да, вас, – подтвердил Необходимцев. – Оконников у аппарата!
– Здравствуйте, Аркадий Борисович! – чеканно поздоровалась трубка и представилась: – С вами говорит Александр Иванович.
– Александр Иванович? Вы в Москве? – взволнованно откликнулся Оконников. – Мы могли бы встретиться?
– Вы где сейчас?
– Мы остановились в "Метрополе".
– Мы?
– Я вам при встрече объясню. Жду вас на Арбате в "Праге". – Выезжаю немедленно!
Еще не успокоился потревоженный телефон, чем-то внутри позвякивая и не исчезло туманное пятно на трубке, а Аркадий Борисович уже понял, что затевается новое дельце, да не простое дельце, а дельце с большой прибылью и, наверняка, валютной. "Вот так дела! – стукнуло в его черепе. – Корейко-то в Москве!" – Кто звонил, Аркадий? – спросил Необходимцев. – Звонили деньги.
– Кто, кто?
– Я потом...
– Опять явишься на службу с крупным опозданием?
Вопрос повис в воздухе. Телефон опять зазвонил. Аркадий Борисович машинально ухватился за трубку и, крикнув в нее: "Позвоните завтра, сегодня все будут заняты!", кинулся в нехарактерной для него манере к блестящей дверной ручке, нервно потряс ее, открыл дверь, бросил управляющему "простите", пронесся мимо двери с надписью "Наркомвнешторг", налетел на личную секретаршу товарища Микояна, легким аллюром проскакал по коридору до лестничной клетки, покатил по лестнице и вихрем пролетел четыре мраморных марша, следуя причудливым заворотам внешторговских коридоров. Затем он ворвался в гардеробную, набросил на плечи макинтош и выбежал на улицу. Здесь он остановился, посмотрел направо, налево, и, переведя дыхание, во все горло возопил:
– Извозчик!
Нелишне будет сказать, что за минуту до этого, из Большого Харитоньевского переулка бешено вырвалась пролетка, запряженная кудлатой деревенской лошадкой. Извозчик, взмахивая кнутом и крича: "Посторонись!", гнал клячу вперед, наполняя экипажным грохотом Чистопрудный бульвар. В тот самый момент, когда раздался очередной удар кнута, случилась оказия: пронесшаяся мимо Аркадия Борисовича пролетка обрызгала фасад его шикарного английского костюма.
– Сволочь дерзкая! – взвизгнул Аркадий Борисович, вытирая брюки.
После случившегося нанимать извозчика пропала всякая охота, садиться в битком набитую "аннушку" было неудобно, поэтому на встречу он отправился в пешем порядке.
Москва кипела предстоящим Первомаем. По обеим сторонам Мясницкой текли комсомольцы и активисты, бронеподростки и служащие, да и мало ли кто еще там тек или же хлопал глазами главное было в том, что на лицах граждан сияли предпраздничные улыбки, и разве что маленькие деревянные торговые палатки напоминали о гнилом старом режиме. Рядом с палатками, голубой кафельной молочной и квасной будкой властвовали, точно свиньи в апельсинах, немые витрины госторгов. Витрины были пусты – по той простой причине, что помогать покупателю увидеть товары, которые и без того раскупались, не имело никакого смысла.
Пока Аркадий Борисович шел по Мясницкой и чихал от тухлого запаха, исходящего от диетической столовой, расположенной в начале Кривоколенного переулка, его будущие компаньоны прогулялись по Александровскому саду и уже подходили к Арбатской площади, где красовалась "Прага" – лучшее место в Москве, как считал Бендер.
Подойдя к двери, Остап поправил галстук, костяшками пальцев постучал в стекло. Дверь открылась. Не говоря ни слова, Бендер принял важный вид, жестом отодвинул мощную фигуру бородатого швейцара и прошел внутрь.
– У вас заказано? – удивленно приподнял левую бровь швейцар.
– Естес-с-сно! Вот что, любезнейший, минут через пять придет наш товарищ, Оконников. Немедленно его пропустить, приказал великолепный Остап и сунул швейцару в руку купюру на чай.
Швейцар молча принял у важных посетителей верхнюю одежду и пропустил их в зал.
В ресторане было шумно и дымно. Играла музыка.
"Челаэк!" – открыл было рот Корейко, но Остап его одернул:
– Нужно быть вежливым. Мы пришли не в какой-нибудь кабак, а в образцовую столовую МСПО!
Возник метрдотель в смокинге и белом галстуке-бабочке.
– Добрый день! – учтиво проворковал он и с достоинством поклонился.
– Нас будет трое. – Остап скользнул глазами по столикам. – Мы бы хотели пообедать.
Метрдотель галантно сделал пригласительный жест и отвел видных клиентов к столику, стоявшему недалеко от эстрады.
– Что прикажете? – Метродотель подал меню. – Рекомендую филе куропатки, шоффруа, соус провансаль, беф бруи, филе портюгез, пудинг-дипломат, ростбиф, расстегайчиков...
– Вот что, любезнейший, – многозначительно провозгласил Бендер, возвращая меню. – Все самое самое... и столик накройте, как в лучших домах. – И Остап небрежно сунул метрдотелю несколько купюр.
Любезнейший раскрыл от удивления глаза, принял лакейскую позу и тихо произнес:
– Одну минуточку-с!
Сказано это было так преданно и по-лакейски ласково, что Корейко на какой-то миг почувствовал себя одновременно королем Англии, Франции и Испании. Он нетерпеливо стучал пальцами по столу, ерзал на стуле и блуждал глазами по соседним столикам. Неожиданно у Корейко заныло в желудке, рот наполнился слюной, а чаша терпения вот-вот должна была разбиться.
Ждать пришлось недолго.
К невысокой черной вазе с выводком рюмок и бокалов на белоснежную крахмальную скатерть прибыли во множестве тарелочки, чашечки и судочки с неподдающимися описанию яствами. – Хорошое вино, – причмокнул Корейко, вонзив в себя рюмочку. – Правильно говорят, что Россия без выпивки потеряет свою душу.
– Ну где же ваш Оконников?
Остап был немного взволнован.
– Задерживается... а вот он.
К столику подошел не первой молодости человек с блистающим джентльменским лицом, в новом, с иголочки, но мокром в некоторых местах, английском костюме того самого стиля, который Остап Бендер называет "шик-модерн".
– Александр Иванович... – приветливо улыбнулся джентльмен и крепко пожал руку Корейко.
– Познакомьтесь, – пролепетал Корейко.
– Оконников Аркадий Борисович, – представился "шик-модерн".
– Бендер Остап Ибрагимович, – в свою очередь представился Остап, пожимая руку джентльмену.
Оконников сел за стол, взял салфетку, развернул ее и положил на колени.
– Как давно вы в Москве? – горделиво спросил он, обращаясь к подпольному миллионеру.
– Только сегодня приехали, – кашляя, вымолвил Корейко. – В наше время друг к другу, кроме "товарищ" или "гражданин", никак не обращаются, – начал Остап. – Впрочем, постойте, у актеров еще остались длинные высокопарные титулы. Так что же выберем мы?
– Чтобы не привлекать к себе внимания оставим эти титулы до лучших времен.
– Без титулов, так без титулов! За что выпьем?
– За знакомство, разумеется!
После того как выпили, Остап начал зондировать почву.
– Вы работаете в подотделе сбыта? – спросил он.
– Служу, – ответил Оконников. – "Служить бы рад!.." Да, чем только не занимаются люди. – Остап поднес к губам папиросу и, не прикурив, вдруг спросил понизившимся до полной нелегальности голосом: – Ждете прихода капитализма?
Оконников недоверчиво покосился на Бендера.
– Вы можете быть с ним совершенно откровенны, – выручил Корейко, попутно пригубив свой бокал.
Принесли какой-то экзотический бульон. К телячьему жаркому разлили бургундское.
– Остап Ибрагимович... – осторожно сказал Оконников. – Я понял! – как бы переходя Рубикон, отозвался Бендер. – Аркадий Борисович, представьте себе, что у меня есть бронепоезд.
– Бронепоезд?
– И я его хочу продать на металлолом за валюту. Поможете? – Я что-то не понимаю...
– Другими словами, если на расчетный счет Внешторга поступит, скажем, миллионов десять, возможно ли переправить эти деньги за рубеж?
– Десять миллионов? Это около пяти миллионов долларов, если по курсу!
– Что-то около того.
– Солидно.
– Мелко не плаваем.
– Мне нужно переговорить с Необходимцевым. Все заграничные счета проходят через него. Конвертация тоже через него. Если Александр Иванович в деле...
– Александр Иванович в деле, но первую скрипку играю я. – А что это за деньги? Они чистые?
Остап многозначительно кашлянул, наполнил бокал Оконникова:
– Какая вам разница. Деньги не пахнут, если их хорошо отмыть. Вся сумма поступит из Немешаевска, с расчетного счета акционерного общества "Немхересплюс".
– Вы председатель?
– Председатель – некто Ключников, он вас не должен интересовать.
– Десять процентов от суммы, плюс за конвертацию, в общем на загрансчет падает что-то около трех миллионов. – В долларах?
– Разумеется.
– Ну и проценты у вас. Как говорил один мой знакомый фининспектор, нас задешево не купишь. Гарантии?
– Никаких. Мы работаем честно.
– Не сомневаюсь. Но бизнес есть бизнес, и если будет прокол и мне покажут комбинацию из трех пальцев, я как сын турецко-подданного, никого не пощажу. К любой служебной лестнице можно пристроить эшафот.
Корейко с замиранием сердца прислушался к голосу Бендера и начал крутить носом.
– Нет необходимости говорить такие слова, разнервничался Аркадий Борисович.
Остап был величественнен, как император.
– Я не говорю так, если ни в чем не заинтересован.
Оконников закурил в свойственной ему аристократической манере.
– Когда поступят ваши миллионы?
– Когда? Скоро. Нужно ваше принципиальное согласие. Был бы лес, а леший найдется.
– Если все это серьезно, я сегодня же поговорю с Необходимцевым, и не далее как дня через два-три сообщу номера ваших счетов в одном из швейцарских банков и номер счета в московском Банке для Внешней торговли, на который должны поступить деньги из Немешаевска. Далее деньги конвертируются и после вычета комиссионных преспокойненько летят в Женеву. Система отлаженная.
– В таком случае, заседание продолжается! Полагаю, что через недели две, максимум три, деньги будут на счету в вашем банке. Мне необходимо основание для перевода.
– Договор?
– Пусть будет договор, – согласился Остап.
Он разлил по высоким конусообразным бокалам охлажденное "Абрау" и, подняв свой бокал примерно до уровня глаз, дружеским кивком головы пригласил Корейко и Оконникова поднять свои бокалы, после чего провозгласил тост:
– Выпьем за нас с вами и за хрен с ними! И за то, чтобы у нас все было и чтобы нам за это ничего не было! За успех!
На десерт гостям были предложены апельсины, персики, мороженое и легкая музыка.
– Я так понимаю, – продолжил прерванный разговор Ответ-работник, – что сумму придется разделить: половина – на счет Александра Ивановича, другая – на ваш. Я правильно понял? – Именно так. А это вам для начала...
И Остап достал из портфеля несколько перевязанных банковским способом пачек на сумму сто тысяч рублей и положил их на колени нового знакомого. Оконников, мигая глазами, упаковал пачки в два листа вчерашних "Известий" и, оглядываясь по сторонам, спрятал сверток.
– Буду с вами откровенен. Я всем нутром жажду покинуть эту страну большого эксперимента.
– Нужны загранпаспорта, визы... – вставил свое слово Корейко, смакуя вино.
– Все в наших руках! – Оконников потер руки, будто собирался прямо здесь, за столом извлечь из ниоткуда, подобно фокуснику, необходимые визы и паспорта.
– Значит решено и подписано? – казалось, Бендер был доволен встречей. – Не так ли? И у нас не получится, как в том анекдоте: "Нашли общий язык. Не поделили"? А, Аркадий Борисович?
– Нет, так не получится.
Фокусник из Внешторга поднялся и, откланявшись удалился. Остап обдал подпольного миллионера табачным дымом.
– А мне понравился ваш Оконников, – удовлетворенно отметил он. – По-моему, человек он деловой.
– Да уж, дубиной стоеросовой его не назовешь – тертый калач. Бой-мужик! – Корейко растянул в улыбке щель рта. – А какими делами мы с ним ворочали! На одном только "Реванше" по лимону отхватили.
– Резюмирую, Александр Иванович, мы все ближе подходим к краеугольному камню нашего предприятия.
– Как бы голову не потерять. Бог его знает, чем это пахнет.
– Студент, не трещите крыльями без повода: кто напуган наполовину погиб, alias, сдайте в архив ваши рассуждения о гусарстве! Скоро мы будем срывать цветы удовольствия. Все на свете идет к лучшему. Лед тронулся!
Глава 19
НА ИППОДРОМЕ
Остап отвел захмелевшего подпольного миллионера в гостиницу и, как ребенка, уложил спать. Сам же отправился на ипподром. Желание посетить скачки у него возникало всегда, когда он появлялся в столице.
На Театральной площади Бендер нанял таксомотор. Машина выехала на Тверскую, пронеслась по Петроградскому шоссе, повернула на Беговую и вскоре остановилась у главного входа на ипподром.
Молодое весеннее солнце азартно играло на стеклах толпившихся "фиатов" и "рено", щедро разбрасывало золото своих лучей на головы валом валившей публики.
Сезон гладких скачек окончился месяц назад, открывался сезон барьерных скачек и стипль-чезов. Вот-вот должен был начаться важный заезд.
На Театральной площади Бендер нанял таксомотор. Машина выехала на Тверскую, пронеслась по Петроградскому шоссе, повернула на Беговую и вскоре остановилась у главного входа на ипподром.
Молодое весеннее солнце азартно играло на стеклах толпившихся "фиатов" и "рено", щедро разбрасывало золото своих лучей на головы валом валившей публики.
Сезон гладких скачек окончился месяц назад, открывался сезон барьерных скачек и стипль-чезов. Вот-вот должен был начаться важный заезд.