Страница:
Капитан Стратти, отвернувшись, чтобы скрыть слезы, доложил тогда королю:
– Ваше величество, пора!
– Хорошо, я готов! Я следую за вами, капитан, – ответил Мюрат.
Короля вывели на эспланаду. У него слегка потемнело в глазах, когда он очутился на открытом воздухе и ярком солнце. Взвод из двенадцати солдат с заряженными ружьями был выстроен лицом к замку в ожидании осужденного. Мюрат спокойно осведомился, где ему встать, и ему указали стену возле лестницы замка, где было поставлено кресло. Увидев его, король сказал презрительным тоном, что умрет стоя. Тогда ему предложили завязать глаза и повернуться спиной к экзекуционному взводу. Мюрат, пожимая плечами, возразил:
– Я много раз видел смерть лицом к лицу и сумею не опустить перед нею взора до моей последней минуты.
Место, выбранное для казни, было чрезвычайно тесно. Солдат выстроили в три шеренги, и ружейные дула почти касались груди осужденного. Стоя перед ними с поднятой головой и гордым, спокойным взором, Мюрат сказал:
– Солдаты, исполните свой долг! Стреляйте в сердце! Пощадите мое лицо!
Потом своим громким, повелительным голосом, которым он давал сигнал к атаке на русских или австрийцев, он скомандовал: «Пли!»
Грянул залп, и в облаке порохового дыма Мюрат показался по-прежнему стоящим с прижатой к груди рукой. Можно было подумать, что он невредим. Затем вдруг его высокая фигура склонилась и рухнула наземь: короля Иоахима Мюрата не стало!
Царственные останки уложили в убогий гроб, который с наступлением сумерек понесли на кладбище. Дорогой носильщики уронили свою ношу, и кое-как сколоченные доски рассыпались. Гроб раскрылся и окровавленный труп короля предстал взорам испуганных солдат. Шесть пуль пробили грудь казненного, одна пронзила правую щеку, изуродовав благородное воинственное лицо. Гроб снова сколотили на скорую руку и бросили в общую могилу. Неаполитанские Бурбоны успокоились. Вся европейская реакция ликовала. Священный союз покончил разом с зятем Наполеона; все ожидали, что английские палачи разделаются в свою очередь с императором Наполеоном, но те жестоко затягивали свое мучительство. Хадсон Лоу оказался безжалостнее Трентакапилли и короля Фердинанда.
Дикая и шумная радость поднялась во всех европейских дворах при известии о казни Мюрата. Страх перед Наполеоном, заточенным на пустынном острове, заставлял смотреть на смерть бывшего короля Обеих Сицилий как на устранение грозной опасности. Разве нельзя было опасаться, что в случае бегства императора с острова Святой Елены он нашел бы твердую опору в своем зяте, даже и лишенном Неаполитанского королевства? Имя Мюрата было по-прежнему окружено ореолом славы в глазах бывших солдат империи. Его гибель отнимала лишний шанс у бонапартистской реставрации.
Английский посланник Уильям Коурт, поздравляя Фердинанда IV на другой день после казни, прибавил:
– Англии следовало бы взять пример с вашего величества. Мы безумцы, что не велели расстрелять другого негодяя.
«Другой негодяй» – это был император Наполеон.
XXV
XXVI
– Ваше величество, пора!
– Хорошо, я готов! Я следую за вами, капитан, – ответил Мюрат.
Короля вывели на эспланаду. У него слегка потемнело в глазах, когда он очутился на открытом воздухе и ярком солнце. Взвод из двенадцати солдат с заряженными ружьями был выстроен лицом к замку в ожидании осужденного. Мюрат спокойно осведомился, где ему встать, и ему указали стену возле лестницы замка, где было поставлено кресло. Увидев его, король сказал презрительным тоном, что умрет стоя. Тогда ему предложили завязать глаза и повернуться спиной к экзекуционному взводу. Мюрат, пожимая плечами, возразил:
– Я много раз видел смерть лицом к лицу и сумею не опустить перед нею взора до моей последней минуты.
Место, выбранное для казни, было чрезвычайно тесно. Солдат выстроили в три шеренги, и ружейные дула почти касались груди осужденного. Стоя перед ними с поднятой головой и гордым, спокойным взором, Мюрат сказал:
– Солдаты, исполните свой долг! Стреляйте в сердце! Пощадите мое лицо!
Потом своим громким, повелительным голосом, которым он давал сигнал к атаке на русских или австрийцев, он скомандовал: «Пли!»
Грянул залп, и в облаке порохового дыма Мюрат показался по-прежнему стоящим с прижатой к груди рукой. Можно было подумать, что он невредим. Затем вдруг его высокая фигура склонилась и рухнула наземь: короля Иоахима Мюрата не стало!
Царственные останки уложили в убогий гроб, который с наступлением сумерек понесли на кладбище. Дорогой носильщики уронили свою ношу, и кое-как сколоченные доски рассыпались. Гроб раскрылся и окровавленный труп короля предстал взорам испуганных солдат. Шесть пуль пробили грудь казненного, одна пронзила правую щеку, изуродовав благородное воинственное лицо. Гроб снова сколотили на скорую руку и бросили в общую могилу. Неаполитанские Бурбоны успокоились. Вся европейская реакция ликовала. Священный союз покончил разом с зятем Наполеона; все ожидали, что английские палачи разделаются в свою очередь с императором Наполеоном, но те жестоко затягивали свое мучительство. Хадсон Лоу оказался безжалостнее Трентакапилли и короля Фердинанда.
Дикая и шумная радость поднялась во всех европейских дворах при известии о казни Мюрата. Страх перед Наполеоном, заточенным на пустынном острове, заставлял смотреть на смерть бывшего короля Обеих Сицилий как на устранение грозной опасности. Разве нельзя было опасаться, что в случае бегства императора с острова Святой Елены он нашел бы твердую опору в своем зяте, даже и лишенном Неаполитанского королевства? Имя Мюрата было по-прежнему окружено ореолом славы в глазах бывших солдат империи. Его гибель отнимала лишний шанс у бонапартистской реставрации.
Английский посланник Уильям Коурт, поздравляя Фердинанда IV на другой день после казни, прибавил:
– Англии следовало бы взять пример с вашего величества. Мы безумцы, что не велели расстрелять другого негодяя.
«Другой негодяй» – это был император Наполеон.
XXV
Маркиз Люперкати, приведенный на борт фелюги Моддеи, где его втолкнули и бросили в глубь трюма, после трудного и мучительного плавания высадился ночью в Неаполе. Его отвели в замок Сент-Эльм и поместили в одну из самых мрачных камер старинной государственной тюрьмы.
После нескольких дней заточения маркиз, раны которого зажили, удивленный тем, что к нему не идут с допросом ни комиссар, ни секретарь, счел себя уже забытым в своей темнице. Относительно неудачной попытки, сделанной Мюратом, у него не было сомнения. Измена Барбары заставляла предвидеть заранее неблагоприятный исход. Тем не менее Люперкати был далек от мысли, что неаполитанский король будет предан военному суду, приговорен к расстрелу и казнен. Он думал, что правительство Фердинанда IV, не заботясь о судьбе товарища Мюрата и, вероятно, опасаясь публичного процесса, способного воскресить усердие и чувства преданности ниспровергнутому королю в стране, постарается удержать его в заточении, изолированным от живого мира, заживо погребенным.
Мысль о побеге, являющаяся первым долгом у арестанта, обреченного на продолжительное тюремное заключение, не замедлила возникнуть в голове маркиза, и ему оставалось только подготовить свой побег. Вдобавок это занятие обещало развлечь узника, который от недостатка света и отсутствия книг испытывал гнетущую скуку и чувствовал, что тупеет в своем одиночестве, что в его голове образуется какая-то пустота. Подготовка к бегству обещала новую пищу его энергии, восстановление крепости его мышц, и потому он принялся за дело.
Исследовав по всем направлениям свою тюрьму, маркиз убедился, что бегство через окошечко с перепиленными предварительно железными перекладинами оказывается самым удобным. Люперкати в былое время посещал замок Сент-Эльм, был приблизительно знаком с его конструкцией и планом и решил, что отведенная ему камера должна быть расположена в восточной части замка. Выползши из окна, он должен был бы спуститься на дорогу ночного дозора, откуда, если бы удалось ловко избежать встречи с часовыми, легко было бы добраться до морского берега.
С помощью ножки железной кровати, отвинченной и замененной камнем из стены для того, чтобы постель сохраняла нормальный вид, маркиз принялся за нижний край окошечка с целью обнажить его. Разламывая острым железом кладку стены, он подбирал щебень и мусор и выбрасывал его за окно. Благодаря этому узник убедился, что под окнами и даже поблизости нет часового – ведь иначе шум падения щебня и пыль, вылетавшая из окошечка, давно надоумили бы солдат, что у них над головами, в тюремной стене, творится что-то неладное, и они, конечно, тотчас подняли бы тревогу.
Медленно, терпеливо, настойчиво трудился маркиз целые недели. Наконец между камнями показался узкий просвет и нижняя часть окошечка совершенно очистилась от цемента. Стоило только столкнуть камни, как получилось бы отверстие, в которое можно было пролезть.
Маркизу оставили одежду, отобрав только оружие и деньги. На нем был между прочим длинный шерстяной кушак, обмотанный вокруг талии. Он разрезал его на узкие полосы и сплел из них нечто вроде очень крепкой веревки с узлами; в нее он всунул поперек в некоторых местах вытащенные из гнезд перекладины решетки, так что они служили ступенями воздушной лестницы. Потом, при наступлении ночи, к счастью безлунной, Люперкати влез на стул и надавил на камень. Тот вывалился наружу, глухо стукнувшись о землю.
Узник, насторожив слух, выжидал… Но нет! Ничто не шелохнулось, ни один часовой не крикнул «К оружию!», ночь оставалась безмолвной и спокойной.
– С Богом! – промолвил маркиз и, привязав конец своей импровизированной лестницы к кровати, вделанной в стену, выбросил веревку за окно и стал по ней скользить вниз, хватаясь руками за перекладины. Он благополучно удержался в своем очень быстром спуске и уцепился за последнюю перекладину приблизительно в восьми футах от земли. Он рискнул отпустить лестницу и упал на землю, однако поднялся невредимым и очутился, как предвидел, на пути дозора.
Люперкати осмотрелся, напрягая слух, стараясь уловить шум в форте, а также звуки, доносившиеся с моря. До него не доходило никаких подозрительных отголосков, но зато перед ним высилась огромная стена, и хотя у него в руках был кусок железа, заостренный в виде рогатины, но стена была так толста, что пробить ее удалось бы лишь после долгой работы. Вместе с тем невозможно было подняться на эту гладкую каменную ограду.
На маркиза напало отчаяние. Неужели он так долго боролся, работал, надеялся лишь ради того, чтобы разбиться здесь о непреодолимую преграду? Оставаясь в этом узком проходе, он непременно будет схвачен и водворен в другую камеру, откуда выйдет, вероятно, только на тюремный двор, чтобы быть расстрелянным. Ведь с наступлением рассвета стража заметит разломанное окно и бегство узника будет обнаружено. Требовалось непременно отыскать выход и рискнуть скорее получить пулю часового, чем попасться, как крысе, в ловушку.
Размахивая заостренной железной полосой, неслышно крадучись вдоль стены, Люперкати медленно двигался в восточном направлении к морю. Там он надеялся найти подземный выход из крепости, амбразуру для пушки, какое-нибудь отверстие, через которое можно было бы выбраться на волю и достичь морского берега, и внезапно наткнулся на будку, где спал часовой.
Маркиз тихо подошел к спящему, взял у него ружье и задумался, как ему поступить. Покончить с этим беззащитным человеком было рискованно: он мог поднять тревогу, прежде чем испустит дух. Не лучше ли продолжать свой путь в потемках? Но куда он приведет? Вероятно, к караулу. Маркизу казалось, что до него уже доносятся голоса караульных. Надо было на что-нибудь решиться. К счастью, он увидел плащ часового, висевший в будке. Тогда он набросил его и поднял капюшон, после чего удалился с ружьем на плече, точно был наряжен в караул. Таким образом Люперкати приблизился к полуосвещенной караульне, где большинство солдат спало. Двое из них разговаривали между собой у порога. Когда маркиз, закутанный в плащ, поравнялся с ними, один из них крикнул ему:
– Это ты, Джузеппе? Тебя нарядили караулить мост?
– Да, – лаконично ответил беглец и направился к подъемному мосту, где ожидал своей смены часовой.
При виде подходившего к нему Люперкати этот человек проворно схватил стоявшее возле него ружье и, взяв на караул, беспечно пошел навстречу своему мнимому товарищу, причем сообщил ему:
– Пароль «Аннибал Арно». Смелее, товарищ! Ведь тебе придется стоять на часах до четырех часов утра!
С этими словами солдат удалился, не обращая больше внимания на нового часового, сменившего его без капрала, с той вольностью и беззаботностью, которые сделались традиционными на этих мелких внутренних караулах. Несмотря на усилия, Мюрату решительно не удалось ввести ничего, кроме подобия дисциплины, среди неаполитанских солдат.
Очутившись на подъемном мосту, который не был поднят, Люперкати снова задумался. На время он избежал опасности, но остановиться на этом было невозможно: необходимо было бежать, и весь вопрос был лишь в том, как сделать это. Пред ним открылась дорога, ведущая к морю: там были спасение, свобода, жизнь.
Тогда маркиз придумал снять с себя солдатский плащ, набросить его на один из столбов моста и прислонить к нему ружье, как будто часовой держит его «к ноге». Издали эту группу можно было принять в ночной темноте за караульного, в неподвижной позе стерегущего мост. Устроив это, беглец на четвереньках, ползком выбрался на дорогу: он был свободен.
Маркиз побежал к берегу в надежде найти какую-нибудь лодку, на которой он мог бы пуститься в открытое море, где постарался бы попасть на рыболовное судно и достичь на нем Сардинии. Там ему было бы легко дождаться окончательного спасения. Но он тотчас сообразил, что не в состоянии осуществить этот план за неимением денег: ведь никто из моряков не принял бы в нем бескорыстного участия. Таким образом, ему приходилось поневоле возвратиться в Неаполь, где у него были друзья, и просить у них помощи, денег и приюта.
Маркиз обогнул прибрежные утесы, миновал форт Сент-Эльм и явился в город. Он вспомнил об одной женщине, служившей у него в доме, а теперь державшей таверну вблизи Портичи, двинулся в путь по направлению к нему и добрался туда незадолго до рассвета. На его стук открылось окно, откуда выглянула женщина, спросившая, что ему надо. Маркиз назвался заблудившимся путешественником и попросил ночлега, чтобы отдохнуть. Хозяйка, успокоенная видом этого одинокого странника, спустилась вниз, отворила ему и осветила фонарем его лицо.
– Ты не узнаешь меня, моя добрая Екатерина? – спросил Люперкати.
При звуке его голоса женщина вздогнула и пробормотала:
– Возможно ли, Пресвятая Владычица! Да ведь это голос синьора маркиза Люперкати!
– Да, это я, Екатерина! В прежнее время, живя у меня, ты была верной и преданной служанкой, я же старался быть тебе добрым господином, так как знал твою привязанность ко мне. Теперь я пришел просить у тебя приюта. Моя голова оценена… Спаси меня, и ты получишь щедрую награду, когда я избавлюсь от всякой опасности.
– Я и так готова помочь вам, – ответила Екатерина. – Мне неизвестно, какого рода опасность привела вас сюда, но мой дом к вашим услугам. Тут вам нечего бояться… если только вы не из шайки этого негодяя Мюрата, расстрелянного на прошлой неделе.
– Что ты говоришь?… Король расстрелян?
– Как же, в Пиццо; так ему и надо! Но ваши дела не касаются меня! Советую вам, однако, если вы из тех, которые явились в Калабрию с Мюратом, не заикаться о том здесь, потому что мой муж стоит горой за нашего доброго короля Фердинанда и убил бы вас без сожалений, узнав, что вы причастны к недавним смутам.
– Успокойся, я не назову своего имени. Вдобавок шрам так изуродовал мое лицо, что и ты сама не узнала меня.
– Этого недостаточно! Но мы переговорим с вами завтра. Вам нужен отдых; вы, вероятно, пришли издалека. Ложитесь спать! Я принесу вам ужин в постель; только не шевелитесь, пока я не проведаю вас поутру!
Они потихоньку поднялись по лестнице на чердак, где находилась убогая постель. Хозяйка указала на нее гостю со словами:
– Я в отчаянии, что не могу устроить вас лучше; но никто не должен догадываться о вашем присутствии здесь, пока я не смогу доставить вам средства к побегу. Ложитесь, не стучите. Я вернусь без огня, с едою.
Через несколько минут Люперкати с аппетитом жевал хлеб и грыз итальянскую колбасу, принесенную ему Екатериной. Он собирался уже заснуть после скудного ужина, как вдруг до него донесся шум, точно внизу поднялась ссора.
Маркиз подошел к дверям чердака и прислушался. Действительно, там происходила перебранка. Екатерина спорила с человеком, который кричал, шумел, ругался. Очевидно, хозяин таверны проснувшись, услышав тихий говор, шаги по своей подозрительности напал на жену, а из-за ее запирательства пришел в бешенство. Вдруг до Люперкати ясно донесся глухой стук, точно вызванный падением на пол человеческого тела, и в то же время раздался голос, кричавший во всю мочь:
– Эй, товарищи, сюда! Кто-то спрятан у нас в доме! Должно быть, разбойник!
Лестница заскрипела под грузными шагами; это муж Екатерины поднимался к убежищу беглеца.
Маркиз поискал глазами выход, слуховое окно, какую-нибудь дверь, но не нашел ничего. Начиналась заря, и в щели чердака проникали полоски слабого света. Благодаря этому Люперкати заметил в углу зазубренную косу, давно валявшуюся там. Он проворно схватил это ржавое железо, и хотя оно представляло собой плохое оружие, но все же было можно попытаться отстоять им свою жизнь и, пожалуй, проложить себе дорогу. Затем, распахнув дверь чердака, он показался вверху лестницы крича:
– Что там такое? Чего от меня хотят?
К нему бросился человек свирепого вида, размахивая огромным ножом. Люперкати едва успел отразить удар, который готовились нанести ему снизу вверх, и ударил нападавшего по голове своей косой. Хозяин упал навзничь, но маркиз удар нанес с такой силой, что потерял равновесие и скатился с крутой лестницы через поверженного им противника. Падая, он ударился о косу, выпавшую у него из рук, и почувствовал, что отслоилась кожа на лбу и завесила ему лицо.
Обливаясь кровью, маркиз встал и побрел в ту комнату, откуда еще недавно доносился до него громкий спор, а теперь там слышалось лишь какое-то глухое хрипение. Он нашел здесь Екатерину еле живой. Она, с трудом переводя дух, сказала ему:
– Спасайтесь! Спасайтесь! Муж поднял тревогу, и через минуту соседи нагрянут к нам в дом. Пушка с форта Сент-Эльма подала сигнал. Теперь в городе известно о побеге важного преступника. Я скоро умру, но мне хочется перед смертью спасти вам жизнь. – Женщина поднесла руку к животу и прибавила ослабевшим голосом: – Идите в ту дверь, выходящую в поле. В садовой конюшне вы найдете двух лошадей. Выбирайте любую из них и скачите во всю прыть. Я постараюсь сбить ваших врагов с настоящего следа. Да хранят вас Господь Бог и Пресвятая Дева!
– Благодарю, моя добрая Екатерина, – сказал Люперкати. – Но поедем со мной! Не оставайся в жертву этим злодеям!
– Нет, я еле жива. Ведь мне предстояло сделаться матерью. Я чувствую, что через несколько часов меня и моего малютки не станет на свете. Уезжайте сами! Ах, что же это я? Вы покушали, но не отдохнули. Вам понадобится пристанище, а денег у вас, пожалуй, нет. Вот два золотых дуката, возьмите их; это все, что я имею при себе. Они пригодятся вам, во всяком случае, на то, чтобы получить приют и пропитание. Спешите, однако! Я слышу стук, в дверь. Это соседи, которых созвал мой муж. Отправляйтесь сейчас прямо в Сорренто, откуда вы можете отплыть в Корсику.
Ободрив Екатерину несколькими словами надежды относительно ее самой и будущего ребенка, Люперкати направился к конюшне, выбрал одну из лошадей и взнуздал ее, после чего, захватив под мышку седло и стремена и помчавшись галопом, тотчас скрылся из вида.
После довольно продолжительной скачки маркиз позволил себе остановку, чтобы обтереть лицо, смоченное потом и кровью, и сделал временную перевязку. Обвязав платком порезанный лоб, он несколько остановил кровь, потом оседлал лошадь и направился в Кастелламаре. Здесь он нашел доктора, и тот перевязал ему рану.
Но как только он пустился дальше, в Сорренто, так услыхал за собою топот копыт. Предполагая, что его нагоняет безобидный путешественник, маркиз замедлил аллюр своего коня, будучи не прочь встретить попутчика, потому что в некоторых местах разбойники дерзко нападали на одиноких путников. Однако же, догнавший его человек яростно крикнул ему:
– А, попался, конокрад, негодяй, пришедший зарезать меня сегодня ночью, злодей, из-за которого я едва не убил мою бедную жену, мою милую Екатерину! – И хозяин таверны кинулся на Люперкати.
Но он плохо рассчитал наскок, поскольку еще не успел оправиться от удара косой и падения у лестницы, поэтому не усидел в седле и свалился наземь.
Маркиз проворно спрыгнул с лошади и, схватив противника, старался вырвать из его рук пистолет, который тот зарядил при приближении. Между ними завязалась борьба, но она была неравной: муж Екатерины, здоровенный крестьянин, оказался сильнее маркиза, и перевес клонился уже на его сторону, когда Люперкати, напрягая последние силы, сумел освободиться и тотчас, направив на него пистолет, спустил курок. Выстрел грянул… Екатерина осталась вдовой.
Тогда маркиз стал соображать, что ему следует воспользоваться этим обстоятельством, которое едва не приняло для него крайне трагический оборот. Он наклонился над убитым, снял с него платье, потом разделся сам и надел на себя одежду мертвеца, после чего не без труда натянул на труп свой собственный костюм. Потом беглец хлестнул лошадь, помогшую ему бежать, и та поскакала галопом вдогонку за другой лошадью, своей товаркой по конюшне, убежавшей обратно при виде гибели хозяина. Обе они помчались по знакомой дороге к постоялому двору, к своим яслям.
Тем временем Люперкати оттащил в сторону от проезжего тракта мертвое тело, прислонил его к бугру, и тут ему пришла в голову мысль выдать эти бренные останки за свои собственные. Среди нескольких бумаг, лежавших у него в карманах и не отобранных тюремным начальством, сохранилась записная книжечка с карандашом. Маркиз вырвал из нее листок и написал на нем следующие строки:
«Я бежал из форта Сент-Эльм, но, очутившись без средств, без друзей, без надежды, узнав о трагическом конце короля Мюрата, не будучи в силах влачить дольше горькое существование, добровольно лишаю себя жизни на дороге в Сорренто. Маркиз Андреа Люперкати».
Сделав это, он положил разряженный пистолет возле убитого, сказав про себя:
– Если только бедная Екатерина не заговорит, – а этой несчастной женщины, вероятно, уже нет теперь в живых, – то этот труп отлично может сойти хоть на некоторое время за труп маркиза Люперкати. Пуля раздробила челюсть этого бешеного неаполитанца, так что даже его вдове было бы трудно признать в нем своего мужа. Итак, Люперкати умер. Да здравствует… Но как же меня зовут с настоящей минуты? Екатерина не сочла нужным сообщить мне имя своего супруга! – Порывшись в карманах надетого им платья, маркиз нашел в нем нож, на рукоятке которого была вырезана надпись: «Джакопо Тоди», и пробормотал: – Ладно! Пусть я превращусь в Джакопо Тоди! Смотри, Джакопо, играй искуснее свою роль, чтобы не дать ожить для сбиров Фердинанда Четвертого бедному маркизу Люперкати, так плачевно окончившему свои дни на живописной дороге в Сорренто, где восхитительно протекал мой медовый месяц с Лидией… которая, конечно, давно считает меня умершим и будет очень счастлива, когда увидит меня в живых и любящим ее по-прежнему. Но где-то сейчас моя Лидия? Увижу ли я ее когда-нибудь?
Мечтая о жене, которую он надеялся разыскать, Люперкати, переодетый крестьянином, без помех достиг Сорренто. Там ему удалось найти корабль, который доставил его в Корсику. Оттуда, как он сообщил генералу Анрио в конце своего рассказа, ему представилась возможность переправиться во Францию, но, к несчастью, тут его дела не пошли успешно.
– Ну, – спросил Анрио, внимательно выслушав это повествование, – что же будет с тобой теперь?
– Не знаю…
– А твоя жена? Она считает тебя мертвым. Ты не знаешь…
– Все знаю: она готовится вступить во второй брак, выходит замуж за сына маршала Лефевра.
– И ты хочешь помешать этому браку? – осведомился Анрио.
– Я вправе препятствовать незаконному союзу, не так ли?
– И да, и нет. Ты жив и не жив. Ах, это ужасно запутанное положение! Что могу я сделать для тебя, старый товарищ?
– Пока ничего. Я должен сначала повидаться с Лидией. Прошу тебя об одном: не говори ничего, притворяйся ничего не знающим… будто тебе неизвестно, что я жив, что Лидия – моя жена. Ты обещаешь мне хранить тайну? Да? Ну, до скорого свидания, мой друг!
Озабоченный рассказанным ему приключением, Анрио собирался уже, вопреки данному совету, открыть все супруге маршала Лефевра, как вдруг в тот момент, когда он направился к особняку на Вандомской площади, двое мужчин подошли к нему и пригласили немедленно следовать за ними.
Удивленный, он повиновался. Подъехал фиакр, и Анрио отвезли в Консьержери, где он был немедленно посажен в тюрьму.
После нескольких дней заточения маркиз, раны которого зажили, удивленный тем, что к нему не идут с допросом ни комиссар, ни секретарь, счел себя уже забытым в своей темнице. Относительно неудачной попытки, сделанной Мюратом, у него не было сомнения. Измена Барбары заставляла предвидеть заранее неблагоприятный исход. Тем не менее Люперкати был далек от мысли, что неаполитанский король будет предан военному суду, приговорен к расстрелу и казнен. Он думал, что правительство Фердинанда IV, не заботясь о судьбе товарища Мюрата и, вероятно, опасаясь публичного процесса, способного воскресить усердие и чувства преданности ниспровергнутому королю в стране, постарается удержать его в заточении, изолированным от живого мира, заживо погребенным.
Мысль о побеге, являющаяся первым долгом у арестанта, обреченного на продолжительное тюремное заключение, не замедлила возникнуть в голове маркиза, и ему оставалось только подготовить свой побег. Вдобавок это занятие обещало развлечь узника, который от недостатка света и отсутствия книг испытывал гнетущую скуку и чувствовал, что тупеет в своем одиночестве, что в его голове образуется какая-то пустота. Подготовка к бегству обещала новую пищу его энергии, восстановление крепости его мышц, и потому он принялся за дело.
Исследовав по всем направлениям свою тюрьму, маркиз убедился, что бегство через окошечко с перепиленными предварительно железными перекладинами оказывается самым удобным. Люперкати в былое время посещал замок Сент-Эльм, был приблизительно знаком с его конструкцией и планом и решил, что отведенная ему камера должна быть расположена в восточной части замка. Выползши из окна, он должен был бы спуститься на дорогу ночного дозора, откуда, если бы удалось ловко избежать встречи с часовыми, легко было бы добраться до морского берега.
С помощью ножки железной кровати, отвинченной и замененной камнем из стены для того, чтобы постель сохраняла нормальный вид, маркиз принялся за нижний край окошечка с целью обнажить его. Разламывая острым железом кладку стены, он подбирал щебень и мусор и выбрасывал его за окно. Благодаря этому узник убедился, что под окнами и даже поблизости нет часового – ведь иначе шум падения щебня и пыль, вылетавшая из окошечка, давно надоумили бы солдат, что у них над головами, в тюремной стене, творится что-то неладное, и они, конечно, тотчас подняли бы тревогу.
Медленно, терпеливо, настойчиво трудился маркиз целые недели. Наконец между камнями показался узкий просвет и нижняя часть окошечка совершенно очистилась от цемента. Стоило только столкнуть камни, как получилось бы отверстие, в которое можно было пролезть.
Маркизу оставили одежду, отобрав только оружие и деньги. На нем был между прочим длинный шерстяной кушак, обмотанный вокруг талии. Он разрезал его на узкие полосы и сплел из них нечто вроде очень крепкой веревки с узлами; в нее он всунул поперек в некоторых местах вытащенные из гнезд перекладины решетки, так что они служили ступенями воздушной лестницы. Потом, при наступлении ночи, к счастью безлунной, Люперкати влез на стул и надавил на камень. Тот вывалился наружу, глухо стукнувшись о землю.
Узник, насторожив слух, выжидал… Но нет! Ничто не шелохнулось, ни один часовой не крикнул «К оружию!», ночь оставалась безмолвной и спокойной.
– С Богом! – промолвил маркиз и, привязав конец своей импровизированной лестницы к кровати, вделанной в стену, выбросил веревку за окно и стал по ней скользить вниз, хватаясь руками за перекладины. Он благополучно удержался в своем очень быстром спуске и уцепился за последнюю перекладину приблизительно в восьми футах от земли. Он рискнул отпустить лестницу и упал на землю, однако поднялся невредимым и очутился, как предвидел, на пути дозора.
Люперкати осмотрелся, напрягая слух, стараясь уловить шум в форте, а также звуки, доносившиеся с моря. До него не доходило никаких подозрительных отголосков, но зато перед ним высилась огромная стена, и хотя у него в руках был кусок железа, заостренный в виде рогатины, но стена была так толста, что пробить ее удалось бы лишь после долгой работы. Вместе с тем невозможно было подняться на эту гладкую каменную ограду.
На маркиза напало отчаяние. Неужели он так долго боролся, работал, надеялся лишь ради того, чтобы разбиться здесь о непреодолимую преграду? Оставаясь в этом узком проходе, он непременно будет схвачен и водворен в другую камеру, откуда выйдет, вероятно, только на тюремный двор, чтобы быть расстрелянным. Ведь с наступлением рассвета стража заметит разломанное окно и бегство узника будет обнаружено. Требовалось непременно отыскать выход и рискнуть скорее получить пулю часового, чем попасться, как крысе, в ловушку.
Размахивая заостренной железной полосой, неслышно крадучись вдоль стены, Люперкати медленно двигался в восточном направлении к морю. Там он надеялся найти подземный выход из крепости, амбразуру для пушки, какое-нибудь отверстие, через которое можно было бы выбраться на волю и достичь морского берега, и внезапно наткнулся на будку, где спал часовой.
Маркиз тихо подошел к спящему, взял у него ружье и задумался, как ему поступить. Покончить с этим беззащитным человеком было рискованно: он мог поднять тревогу, прежде чем испустит дух. Не лучше ли продолжать свой путь в потемках? Но куда он приведет? Вероятно, к караулу. Маркизу казалось, что до него уже доносятся голоса караульных. Надо было на что-нибудь решиться. К счастью, он увидел плащ часового, висевший в будке. Тогда он набросил его и поднял капюшон, после чего удалился с ружьем на плече, точно был наряжен в караул. Таким образом Люперкати приблизился к полуосвещенной караульне, где большинство солдат спало. Двое из них разговаривали между собой у порога. Когда маркиз, закутанный в плащ, поравнялся с ними, один из них крикнул ему:
– Это ты, Джузеппе? Тебя нарядили караулить мост?
– Да, – лаконично ответил беглец и направился к подъемному мосту, где ожидал своей смены часовой.
При виде подходившего к нему Люперкати этот человек проворно схватил стоявшее возле него ружье и, взяв на караул, беспечно пошел навстречу своему мнимому товарищу, причем сообщил ему:
– Пароль «Аннибал Арно». Смелее, товарищ! Ведь тебе придется стоять на часах до четырех часов утра!
С этими словами солдат удалился, не обращая больше внимания на нового часового, сменившего его без капрала, с той вольностью и беззаботностью, которые сделались традиционными на этих мелких внутренних караулах. Несмотря на усилия, Мюрату решительно не удалось ввести ничего, кроме подобия дисциплины, среди неаполитанских солдат.
Очутившись на подъемном мосту, который не был поднят, Люперкати снова задумался. На время он избежал опасности, но остановиться на этом было невозможно: необходимо было бежать, и весь вопрос был лишь в том, как сделать это. Пред ним открылась дорога, ведущая к морю: там были спасение, свобода, жизнь.
Тогда маркиз придумал снять с себя солдатский плащ, набросить его на один из столбов моста и прислонить к нему ружье, как будто часовой держит его «к ноге». Издали эту группу можно было принять в ночной темноте за караульного, в неподвижной позе стерегущего мост. Устроив это, беглец на четвереньках, ползком выбрался на дорогу: он был свободен.
Маркиз побежал к берегу в надежде найти какую-нибудь лодку, на которой он мог бы пуститься в открытое море, где постарался бы попасть на рыболовное судно и достичь на нем Сардинии. Там ему было бы легко дождаться окончательного спасения. Но он тотчас сообразил, что не в состоянии осуществить этот план за неимением денег: ведь никто из моряков не принял бы в нем бескорыстного участия. Таким образом, ему приходилось поневоле возвратиться в Неаполь, где у него были друзья, и просить у них помощи, денег и приюта.
Маркиз обогнул прибрежные утесы, миновал форт Сент-Эльм и явился в город. Он вспомнил об одной женщине, служившей у него в доме, а теперь державшей таверну вблизи Портичи, двинулся в путь по направлению к нему и добрался туда незадолго до рассвета. На его стук открылось окно, откуда выглянула женщина, спросившая, что ему надо. Маркиз назвался заблудившимся путешественником и попросил ночлега, чтобы отдохнуть. Хозяйка, успокоенная видом этого одинокого странника, спустилась вниз, отворила ему и осветила фонарем его лицо.
– Ты не узнаешь меня, моя добрая Екатерина? – спросил Люперкати.
При звуке его голоса женщина вздогнула и пробормотала:
– Возможно ли, Пресвятая Владычица! Да ведь это голос синьора маркиза Люперкати!
– Да, это я, Екатерина! В прежнее время, живя у меня, ты была верной и преданной служанкой, я же старался быть тебе добрым господином, так как знал твою привязанность ко мне. Теперь я пришел просить у тебя приюта. Моя голова оценена… Спаси меня, и ты получишь щедрую награду, когда я избавлюсь от всякой опасности.
– Я и так готова помочь вам, – ответила Екатерина. – Мне неизвестно, какого рода опасность привела вас сюда, но мой дом к вашим услугам. Тут вам нечего бояться… если только вы не из шайки этого негодяя Мюрата, расстрелянного на прошлой неделе.
– Что ты говоришь?… Король расстрелян?
– Как же, в Пиццо; так ему и надо! Но ваши дела не касаются меня! Советую вам, однако, если вы из тех, которые явились в Калабрию с Мюратом, не заикаться о том здесь, потому что мой муж стоит горой за нашего доброго короля Фердинанда и убил бы вас без сожалений, узнав, что вы причастны к недавним смутам.
– Успокойся, я не назову своего имени. Вдобавок шрам так изуродовал мое лицо, что и ты сама не узнала меня.
– Этого недостаточно! Но мы переговорим с вами завтра. Вам нужен отдых; вы, вероятно, пришли издалека. Ложитесь спать! Я принесу вам ужин в постель; только не шевелитесь, пока я не проведаю вас поутру!
Они потихоньку поднялись по лестнице на чердак, где находилась убогая постель. Хозяйка указала на нее гостю со словами:
– Я в отчаянии, что не могу устроить вас лучше; но никто не должен догадываться о вашем присутствии здесь, пока я не смогу доставить вам средства к побегу. Ложитесь, не стучите. Я вернусь без огня, с едою.
Через несколько минут Люперкати с аппетитом жевал хлеб и грыз итальянскую колбасу, принесенную ему Екатериной. Он собирался уже заснуть после скудного ужина, как вдруг до него донесся шум, точно внизу поднялась ссора.
Маркиз подошел к дверям чердака и прислушался. Действительно, там происходила перебранка. Екатерина спорила с человеком, который кричал, шумел, ругался. Очевидно, хозяин таверны проснувшись, услышав тихий говор, шаги по своей подозрительности напал на жену, а из-за ее запирательства пришел в бешенство. Вдруг до Люперкати ясно донесся глухой стук, точно вызванный падением на пол человеческого тела, и в то же время раздался голос, кричавший во всю мочь:
– Эй, товарищи, сюда! Кто-то спрятан у нас в доме! Должно быть, разбойник!
Лестница заскрипела под грузными шагами; это муж Екатерины поднимался к убежищу беглеца.
Маркиз поискал глазами выход, слуховое окно, какую-нибудь дверь, но не нашел ничего. Начиналась заря, и в щели чердака проникали полоски слабого света. Благодаря этому Люперкати заметил в углу зазубренную косу, давно валявшуюся там. Он проворно схватил это ржавое железо, и хотя оно представляло собой плохое оружие, но все же было можно попытаться отстоять им свою жизнь и, пожалуй, проложить себе дорогу. Затем, распахнув дверь чердака, он показался вверху лестницы крича:
– Что там такое? Чего от меня хотят?
К нему бросился человек свирепого вида, размахивая огромным ножом. Люперкати едва успел отразить удар, который готовились нанести ему снизу вверх, и ударил нападавшего по голове своей косой. Хозяин упал навзничь, но маркиз удар нанес с такой силой, что потерял равновесие и скатился с крутой лестницы через поверженного им противника. Падая, он ударился о косу, выпавшую у него из рук, и почувствовал, что отслоилась кожа на лбу и завесила ему лицо.
Обливаясь кровью, маркиз встал и побрел в ту комнату, откуда еще недавно доносился до него громкий спор, а теперь там слышалось лишь какое-то глухое хрипение. Он нашел здесь Екатерину еле живой. Она, с трудом переводя дух, сказала ему:
– Спасайтесь! Спасайтесь! Муж поднял тревогу, и через минуту соседи нагрянут к нам в дом. Пушка с форта Сент-Эльма подала сигнал. Теперь в городе известно о побеге важного преступника. Я скоро умру, но мне хочется перед смертью спасти вам жизнь. – Женщина поднесла руку к животу и прибавила ослабевшим голосом: – Идите в ту дверь, выходящую в поле. В садовой конюшне вы найдете двух лошадей. Выбирайте любую из них и скачите во всю прыть. Я постараюсь сбить ваших врагов с настоящего следа. Да хранят вас Господь Бог и Пресвятая Дева!
– Благодарю, моя добрая Екатерина, – сказал Люперкати. – Но поедем со мной! Не оставайся в жертву этим злодеям!
– Нет, я еле жива. Ведь мне предстояло сделаться матерью. Я чувствую, что через несколько часов меня и моего малютки не станет на свете. Уезжайте сами! Ах, что же это я? Вы покушали, но не отдохнули. Вам понадобится пристанище, а денег у вас, пожалуй, нет. Вот два золотых дуката, возьмите их; это все, что я имею при себе. Они пригодятся вам, во всяком случае, на то, чтобы получить приют и пропитание. Спешите, однако! Я слышу стук, в дверь. Это соседи, которых созвал мой муж. Отправляйтесь сейчас прямо в Сорренто, откуда вы можете отплыть в Корсику.
Ободрив Екатерину несколькими словами надежды относительно ее самой и будущего ребенка, Люперкати направился к конюшне, выбрал одну из лошадей и взнуздал ее, после чего, захватив под мышку седло и стремена и помчавшись галопом, тотчас скрылся из вида.
После довольно продолжительной скачки маркиз позволил себе остановку, чтобы обтереть лицо, смоченное потом и кровью, и сделал временную перевязку. Обвязав платком порезанный лоб, он несколько остановил кровь, потом оседлал лошадь и направился в Кастелламаре. Здесь он нашел доктора, и тот перевязал ему рану.
Но как только он пустился дальше, в Сорренто, так услыхал за собою топот копыт. Предполагая, что его нагоняет безобидный путешественник, маркиз замедлил аллюр своего коня, будучи не прочь встретить попутчика, потому что в некоторых местах разбойники дерзко нападали на одиноких путников. Однако же, догнавший его человек яростно крикнул ему:
– А, попался, конокрад, негодяй, пришедший зарезать меня сегодня ночью, злодей, из-за которого я едва не убил мою бедную жену, мою милую Екатерину! – И хозяин таверны кинулся на Люперкати.
Но он плохо рассчитал наскок, поскольку еще не успел оправиться от удара косой и падения у лестницы, поэтому не усидел в седле и свалился наземь.
Маркиз проворно спрыгнул с лошади и, схватив противника, старался вырвать из его рук пистолет, который тот зарядил при приближении. Между ними завязалась борьба, но она была неравной: муж Екатерины, здоровенный крестьянин, оказался сильнее маркиза, и перевес клонился уже на его сторону, когда Люперкати, напрягая последние силы, сумел освободиться и тотчас, направив на него пистолет, спустил курок. Выстрел грянул… Екатерина осталась вдовой.
Тогда маркиз стал соображать, что ему следует воспользоваться этим обстоятельством, которое едва не приняло для него крайне трагический оборот. Он наклонился над убитым, снял с него платье, потом разделся сам и надел на себя одежду мертвеца, после чего не без труда натянул на труп свой собственный костюм. Потом беглец хлестнул лошадь, помогшую ему бежать, и та поскакала галопом вдогонку за другой лошадью, своей товаркой по конюшне, убежавшей обратно при виде гибели хозяина. Обе они помчались по знакомой дороге к постоялому двору, к своим яслям.
Тем временем Люперкати оттащил в сторону от проезжего тракта мертвое тело, прислонил его к бугру, и тут ему пришла в голову мысль выдать эти бренные останки за свои собственные. Среди нескольких бумаг, лежавших у него в карманах и не отобранных тюремным начальством, сохранилась записная книжечка с карандашом. Маркиз вырвал из нее листок и написал на нем следующие строки:
«Я бежал из форта Сент-Эльм, но, очутившись без средств, без друзей, без надежды, узнав о трагическом конце короля Мюрата, не будучи в силах влачить дольше горькое существование, добровольно лишаю себя жизни на дороге в Сорренто. Маркиз Андреа Люперкати».
Сделав это, он положил разряженный пистолет возле убитого, сказав про себя:
– Если только бедная Екатерина не заговорит, – а этой несчастной женщины, вероятно, уже нет теперь в живых, – то этот труп отлично может сойти хоть на некоторое время за труп маркиза Люперкати. Пуля раздробила челюсть этого бешеного неаполитанца, так что даже его вдове было бы трудно признать в нем своего мужа. Итак, Люперкати умер. Да здравствует… Но как же меня зовут с настоящей минуты? Екатерина не сочла нужным сообщить мне имя своего супруга! – Порывшись в карманах надетого им платья, маркиз нашел в нем нож, на рукоятке которого была вырезана надпись: «Джакопо Тоди», и пробормотал: – Ладно! Пусть я превращусь в Джакопо Тоди! Смотри, Джакопо, играй искуснее свою роль, чтобы не дать ожить для сбиров Фердинанда Четвертого бедному маркизу Люперкати, так плачевно окончившему свои дни на живописной дороге в Сорренто, где восхитительно протекал мой медовый месяц с Лидией… которая, конечно, давно считает меня умершим и будет очень счастлива, когда увидит меня в живых и любящим ее по-прежнему. Но где-то сейчас моя Лидия? Увижу ли я ее когда-нибудь?
Мечтая о жене, которую он надеялся разыскать, Люперкати, переодетый крестьянином, без помех достиг Сорренто. Там ему удалось найти корабль, который доставил его в Корсику. Оттуда, как он сообщил генералу Анрио в конце своего рассказа, ему представилась возможность переправиться во Францию, но, к несчастью, тут его дела не пошли успешно.
– Ну, – спросил Анрио, внимательно выслушав это повествование, – что же будет с тобой теперь?
– Не знаю…
– А твоя жена? Она считает тебя мертвым. Ты не знаешь…
– Все знаю: она готовится вступить во второй брак, выходит замуж за сына маршала Лефевра.
– И ты хочешь помешать этому браку? – осведомился Анрио.
– Я вправе препятствовать незаконному союзу, не так ли?
– И да, и нет. Ты жив и не жив. Ах, это ужасно запутанное положение! Что могу я сделать для тебя, старый товарищ?
– Пока ничего. Я должен сначала повидаться с Лидией. Прошу тебя об одном: не говори ничего, притворяйся ничего не знающим… будто тебе неизвестно, что я жив, что Лидия – моя жена. Ты обещаешь мне хранить тайну? Да? Ну, до скорого свидания, мой друг!
Озабоченный рассказанным ему приключением, Анрио собирался уже, вопреки данному совету, открыть все супруге маршала Лефевра, как вдруг в тот момент, когда он направился к особняку на Вандомской площади, двое мужчин подошли к нему и пригласили немедленно следовать за ними.
Удивленный, он повиновался. Подъехал фиакр, и Анрио отвезли в Консьержери, где он был немедленно посажен в тюрьму.
XXVI
Тихий вечер спускался на Лондон, приглушая его шум, и глубокое оцепенение овладевало опустевшим Сити. Крупные артерии всемирной торговли, улицы по соседству с Биржей, где сосредоточиваются финансовые операции целого света, принимали вид опустошенных дорог после междоусобной войны: всюду были заперты ставни, закрытые окна, безлюдные тротуары. Надо всем этим нависли тяжелая атмосфера, насыщенная дымом и всевозможными испарениями, и угрюмое затишье.
В то же время подобно пчелиному рою, вылетевшему из опустевшего улья, полчища приказчиков, клерков, служащих, купцов и банкиров устремились по всем дорогам во всевозможных экипажах к западным кварталам Лондона, просторным, прохладным, тенистым, к зеленеющим пригородным коттеджам, к особнякам близ Ричмонда, к домашнему уюту и семьям.
В эти вечерние часы какое-то маленькое, слабосильное существо плелось нога за ногу мимо собора Святого Павла, вздрагивая от испуга, тараща удивленные глаза, пробираясь по стенке, боязливо ежась и останавливаясь в нерешительности на перекрестках.
То был маленький Андрэ: он бежал из лавки старьевщика Гарри Стона и шел наудачу, не зная, где приклонить голову, куда деваться. Им руководило одно желание – уйти от людей, завладевших им, и он спрашивал себя: сколько понадобится ему дней и ночей, чтобы добраться до матери, ожидавшей его, как он был уверен, в маленьком домике в Пасси.
Пробираясь тайком между бесконечными рядами угрюмых стен, мимо запертых решетчатых ворот, ставней и закрытых наглухо дверей, мальчик вспоминал приветливое жилище, где текли дни его детства под охраной матери. В его воображении воскресала зеленая лужайка в саду, где он лепил каравайчики из песка. Все это заманчиво улыбалось ребенку, звало его к себе, но вместе с тем уходило куда-то прочь, в туманную даль.
Однако мальчик не смущался этим.
Со счастливым оптимизмом невинности Андрэ надеялся, что ему дадут где-нибудь приют и укажут до. рогу к матери.
Когда он проходил мимо одного полицейского поста, возвращавшийся со службы агент заговорил с ним и спросил, куда он идет.
– Домой! – не растерявшись, ответил мальчик.
– Прощайте! – добродушно крикнул ему вдогонку полисмен.
Эта встреча встревожила Андрэ. Он инстинктивно страшился лишиться свободы, что помешало бы ему разыскивать мать, и потому стал осторожнее. Приближаясь к Темзе, он почувствовал большую усталость. Ему хотелось есть, пить, и он понял, что не может идти не останавливаясь, но нуждается в подкреплении сил и отдыхе. Все его денежные ресурсы составляли деньги, полученные в былое время на покупку лакомств и бумажных солдатиков для вырезания, то было его недельное жалованье: двадцать су, выданные ему матерью. Не зная ценности денег, Андрэ считал себя богачом, обладая этой суммой, но не решался показать свое богатство.
Между тем голод давал себя чувствовать, и горло у него пересохло. Мальчик увидел бар, где соблазнительно красовались напитки в стеклянных бутылках, а сандвичи дразнили аппетит; но он не смел войти. Бродя в мучительной нерешительности вокруг заманчивых ресторанчиков, ребенок встретил девочку-подростка, худую, бледную, с красивыми белокурыми локонами и грустным лицом. Она держала в руке цветы и как будто подстерегала выход покупателей.
В то же время подобно пчелиному рою, вылетевшему из опустевшего улья, полчища приказчиков, клерков, служащих, купцов и банкиров устремились по всем дорогам во всевозможных экипажах к западным кварталам Лондона, просторным, прохладным, тенистым, к зеленеющим пригородным коттеджам, к особнякам близ Ричмонда, к домашнему уюту и семьям.
В эти вечерние часы какое-то маленькое, слабосильное существо плелось нога за ногу мимо собора Святого Павла, вздрагивая от испуга, тараща удивленные глаза, пробираясь по стенке, боязливо ежась и останавливаясь в нерешительности на перекрестках.
То был маленький Андрэ: он бежал из лавки старьевщика Гарри Стона и шел наудачу, не зная, где приклонить голову, куда деваться. Им руководило одно желание – уйти от людей, завладевших им, и он спрашивал себя: сколько понадобится ему дней и ночей, чтобы добраться до матери, ожидавшей его, как он был уверен, в маленьком домике в Пасси.
Пробираясь тайком между бесконечными рядами угрюмых стен, мимо запертых решетчатых ворот, ставней и закрытых наглухо дверей, мальчик вспоминал приветливое жилище, где текли дни его детства под охраной матери. В его воображении воскресала зеленая лужайка в саду, где он лепил каравайчики из песка. Все это заманчиво улыбалось ребенку, звало его к себе, но вместе с тем уходило куда-то прочь, в туманную даль.
Однако мальчик не смущался этим.
Со счастливым оптимизмом невинности Андрэ надеялся, что ему дадут где-нибудь приют и укажут до. рогу к матери.
Когда он проходил мимо одного полицейского поста, возвращавшийся со службы агент заговорил с ним и спросил, куда он идет.
– Домой! – не растерявшись, ответил мальчик.
– Прощайте! – добродушно крикнул ему вдогонку полисмен.
Эта встреча встревожила Андрэ. Он инстинктивно страшился лишиться свободы, что помешало бы ему разыскивать мать, и потому стал осторожнее. Приближаясь к Темзе, он почувствовал большую усталость. Ему хотелось есть, пить, и он понял, что не может идти не останавливаясь, но нуждается в подкреплении сил и отдыхе. Все его денежные ресурсы составляли деньги, полученные в былое время на покупку лакомств и бумажных солдатиков для вырезания, то было его недельное жалованье: двадцать су, выданные ему матерью. Не зная ценности денег, Андрэ считал себя богачом, обладая этой суммой, но не решался показать свое богатство.
Между тем голод давал себя чувствовать, и горло у него пересохло. Мальчик увидел бар, где соблазнительно красовались напитки в стеклянных бутылках, а сандвичи дразнили аппетит; но он не смел войти. Бродя в мучительной нерешительности вокруг заманчивых ресторанчиков, ребенок встретил девочку-подростка, худую, бледную, с красивыми белокурыми локонами и грустным лицом. Она держала в руке цветы и как будто подстерегала выход покупателей.