Но я решил, что не не стоит без особой нужды проявлять свою информированность. Поэтому ограничился тем, что кивнул:
   — Да, появились.
   — Сколько? — живо поинтересовался Мюйр.
   — Как вы и сказали: два.
   — Какой первый?
   — Почему Альфонс Ребане не эвакуировался из Эстонии, когда из нее уезжали все богатые люди?
   — Какой второй?
   — Как ему удалось избежать ареста после установления в Эстонии советской власти?
   — После аннексии, юноша, — поправил Мюйр. — Будем называть вещи своими именами. Ответ на первый вопрос несложен, я вам его подсказал. Он не мог уехать один, а его девушка не могла оставить родителей. К тому же она была беременна. Второй вопрос гораздо более интересен и имеет самое прямое отношение к нашему разговору. Вы же хотите понять, зачем я привез вас сюда и для чего все это рассказываю?
   — Любопытно, — подтвердил я.
   — Вы это поймете, — пообещал Мюйр. — Так каким же образом Альфонсу Ребане целый год, до прихода немцев, удавалось прятаться? Таллин — небольшой город. Даже сейчас. И не опознали такую заметную фигуру, как влиятельный интендантский чин? Это в Таллине, который еще до советской аннексии был нашпигован агентурой НКВД? Приходит вам в голову хоть какое-нибудь объяснение?
   — Нет, — сказал я. — Объяснение может быть только одно. Но оно кажется мне совершенно невероятным.
   — Не торопитесь с выводами, юноша, — предостерег Мюйр. — Невероятное оказывается правдой гораздо чаще, чем мы думаем. Если я скажу, например, что сейчас мы с вами союзники, это покажется вам невероятным?
   — Пожалуй, — согласился я.
   — А между тем мы союзники. Сейчас у нас одна цель. Вы же не хотите, чтобы могила эсэсовца Альфонса Ребане на мемориальном кладбище Таллина стала местом поклонения?
   Я пожал плечами:
   — Что значит хочу или не хочу? Это не приводит меня в восторг. Но это дело эстонцев. Если они хотят поклоняться праху фашиста, пусть поклоняются. Мы не намерены вмешиваться во внутренние дела суверенного государства. И даже если бы вдруг захотели, не могу представить, каким образом мы могли бы это сделать.
   — И не вмешивайтесь. Не вмешивайтесь. Пусть его перевезут, пусть его торжественно похоронят. Но знаете, что будет потом? На его могилу будут приходить, да. Тысячи людей. Десятки тысяч. И будут на нее мочиться, гадить, лить помои! Ее будут осквернять каждую ночь! Над именем Альфонса Ребане будут глумиться все! Его будет проклинать вся Эстония! И в конце концов его кости выкинут с Метсакальмисту на помойку, на свалку! А теперь спросите меня, почему.
   — Почему? — спросил я.
   — Потому что из-за него были расстреляны все офицеры и солдаты 20-й Эстонской дивизии СС — все двадцать тысяч, все, все! Из-за него были уничтожены отряды «лесных братьев» — все! Потому что кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями штандартенфюрер СС Альфонс Ребане был агентом НКВД!
   Мюйр замолчал. Он молчал так долго, что мне показалось, что он задремал. В этом не было бы ничего удивительного, в его возрасте запасы энергии не бесконечны, даже если они питаются таким неиссякаемым источником, как ненависть. Но я ошибся. Он не задремал. Он всего лишь глубоко задумался. Потом свободно откинулся на спинку скамейки, сдвинул к затылку шляпу, положил ногу на ногу и доверительно сообщил мне, поигрывая зонтом:
   — И завербовал его я.
   Еще помолчал. С усмешкой поинтересовался:
   — Задал я вам загадку? Думайте, юноша, думайте. В мире все связано. Таинственная река времени течет не из настоящего в прошлое. Нет. Она течет из прошлого в будущее. Она размывает старые кладбища и выносит к нам старые гробы. Прошлое всегда с нами. Оно во мне. В вас. И даже в таком одуванчике, как наш друг Томас Ребане.

XIII

   Разговоры бывают быстрые, как фехтование или пинг-понг. Замедленно-изящные, как теннис. Вдумчивые, как шахматная партия.
   А бывают грубые. Как мордобой.
   Томас Ребане, даже не подозревавший, какое пристальное внимание самых разных людей приковано к его скромной персоне, всегда предпочитал разговоры свободные и веселые, как игра в шашки в «Чапаева», где выигрыш смешит, а проигрыш не огорчает. Но он понимал, что с Крабом в «Чапаева» не сыграешь. Но и к мордобою прибегать не хотелось. После истории с компьютерами Томас не испытывал к Крабу никаких приятельских чувств, но силовых методов он не одобрял в принципе. Зачем? Интеллигентные люди всегда могут договориться мирно. Назвать Краба интеллигентным человеком было, конечно, преувеличением, но Томас считал, что его собственной интеллигентности вполне хватит на двоих.
   И потому, когда снизу позвонил портье и спросил, ждет ли господин Ребане господина Анвельта, Томас ответил, что ждет с нетерпением, радушно встретил Краба у входа и в изысканных выражениях поблагодарил господина Анвельта за то, что тот любезно откликнулся на его приглашение.
   Но тут произошел небольшой инцидент, разрушивший атмосферу всеобщей доброжелательности, которую пытался создать Томас. Вместе с Крабом в номер вошел начальник его охраны Лембит Сымер с большим круглым пластырем на лбу, из-под которого ореолом светился предгрозового оттенка синяк, и молча, хмуро, даже не поздоровавшись с Томасом, двинулся в гостиную. На пути его возникло препятствие в виде Мухи, который мирно стоял в дверях в своем сером пиджаке букле, прислонясь плечом к косяку и сложив на груди руки. Лембит отодвинул его в сторону, что было нетрудно, так как он был на голову выше Мухи и гораздо плотней, и шагнул в гостиную. Но тут же стремительно пересек прихожую спиной вперед и вылетел в коридор, весом своего тела распахнув входную дверь, которая, по счастью, не успела за-хлопнуться.
   Все произошло так быстро, что Томас, гостеприимно принимавший у Краба макинтош, даже не понял, каким образом это получилось. Сначала он увидел Сымера сидящим на полу у лифта, а потом Муху, который стоял в дверях гостиной в той же позе.
   Лембит вскочил на ноги и с угрожающим видом двинулся на Муху. Томас поспешно кинулся между ними и развел руки, как судья на боксерском ринге.
   — Господа, господа! — воззвал он. — Муха, ты ведешь себя неприлично. Это Лембит Сымер, начальник охраны нашего гостя господина Стаса Анвельта. Он должен осмотреть номер и убедиться, что безопасности его хозяина ничто не угрожает. — А Сымеру объяснил: — Это мой секьюрити. Господин Олег Мухин. Вы коллеги, господа, так что держите себя соответственно.
   — Лембит Сымер? — переспросил Муха. — Где-то я слышал это имя. В этом номере за безопасность всех присутствующих отвечаю я. А коллега Лембит Сымер пусть подежурит в коридоре или отдаст мне пушку на временное хранение.
   Но у Сымера были другие представления о своих обязанностях. Он оттолкнул Томаса, выхватил из-под куртки пистолет и приказал Мухе:
   — К стене! Руки за голову!
   Тут снова произошло что-то настолько быстрое, что Томас не понял что. Сымер почему-то оказался лежащим на ковре в позе эмбриона, а его пистолет каким-то образом перекочевал в руки Мухи. Он зачем-то его понюхал, выщелкнул обойму и пересчитал патроны. Затем загнал обойму на место и сунул пистолет в карман. После этого поднял Сымера, вывел его из холла и усадил на банкетку у лифта. Приказал:
   — Вот здесь и сиди. Тихо. А то схлопочешь.
   Он вернулся в номер и запер дверь. Посоветовал Крабу:
   — Вы бы сказали своему авгуру, что личное оружие нужно чистить сразу после употребления.
   — Какому авгуру? — удивился Томас. — Ты все перепутал. Авгуры — это жрецы в Древнем Риме. Они толковали волю богов. Ты, наверно, хотел сказать — аргусу. Это правильно. Аргус — такой великан, которого Гера приставила сторожить возлюбленную Зевса Ио. Сначала она превратила Ио в корову, а потом приставила к ней Аргуса. Так что охранника можно назвать аргусом.
   — Пусть аргусу, — согласился Муха. — Но пушку чистить все равно нужно. А то быстро изнашивается ствол. В конце концов его разорвет и выбьет ему глаз. И будет у вас кривой начальник охраны. Он из ментов?
   — Да, — подтвердил Томас. — Лембит служил в полиции. Ты определил это по запаху его пистолета?
   — Нет, по манерам, — ответил Муха. — Проходите в гостиную, господин Анвельт, — вежливо предложил он гостю. Приказал Томасу: — Говорите по-русски. — А Крабу сказал: — Пушку верну, когда будете уходить.
   — Когда из нее стреляли? — спросил Краб, напряженно морщаясь, словно бы пытаясь понять что-то очень важное.
   — Это вам объяснит ваш авгур. То есть аргус. Спросите у него.
   Краб мрачно оглянулся на входную дверь, потом ощупал Муху своими злыми крабьими глазками и молча проследовал в гостиную.
   Томас искренне огорчился. Атмосфера не способствовала. Совсем не способствовала. Но он все же решил не отклоняться от сценария предстоящей встречи, который сам собой сложился у него в голове, пока он ждал гостя и страдал от невозможности выпить. Но разговор предстоял ответственный, а серьезный человек никогда не путает дело с удовольствием. На всякий случай Томас все же подвел Краба к стенному бару и сделал широкий приглашающий жест:
   — Выбирай. Твой бар, конечно, богаче, но и этот тоже ничего себе. Рекомендую «Мартель». Но есть и «Камю». Налить «Камю»?
   Но Краб решительно отказался:
   — Я к тебе приехал не пить. Зачем звал?
   — Уверен, что не хочешь? Да ты не стесняйся. Я с тобой тоже за компанию выпью. Капельку «Мартеля». А?
   — Хватит болтать, — буркнул Краб. — Грузи.
   — Тогда располагайся, — со вздохом разочарования предложил Томас, указывая на белые кожаные кресла, стоявшие посреди гостиной вокруг белого, с позолоченной окантовкой, стола. — В кабинет не приглашаю. Он занят. Там работает мой пресс-секретарь, готовит текст моего интервью для английского информационного агентства «Рейтер». Они попросили срочно. Их интересует мое мнение по широкому кругу вопросов.
   — Агентство «Рейтер» интересует твое мнение? — усомнился Краб, погружая увесистое квадратное тело в низкое кресло. — Какое у тебя, блин, может быть мнение?
   — Это зависит от проблемы, — разъяснил Томас. — По одной проблеме у меня одно мнение, а по другой совершенно другое.
   — Какое? — повторил Краб.
   — Я еще точно не знаю. Когда мой пресс-секретарь закончит работу над интервью, скажу. Знаешь, Стас, я решил последовать твоему совету и заняться политикой, — продолжал Томас, расхаживая по гостиной и свободно жестикулируя. — К бизнесу у меня склонности нет, никаким ремеслам я не обучен. Остается интеллектуальная деятельность. То есть политика.
   — Ты же художник, — с ухмылкой напомнил Краб, закуривая «гавану».
   — Это — святое. Это, Стас, — для души. А хочется быть просто полезным людям. Хочется, знаешь ли, помочь людям пережить эти трудные времена. Поэтому на предстоящих выборах я решил баллотироваться в рийгикогу. Это наш однопалатный парламент, — объяснил он Мухе, который устроился в позе стороннего наблюдателя на широком, во всю торцевую стену гостиной диване.
   — Ты что, с бодуна? — удивился Краб.
   — Немножко есть, — признался Томас. — А что, заметно? Но это не препятствует. Это даже помогает. Как-то невольно раскрепощаешься мыслью.
   — Тебе же было все сказано про парламент. С отсидкой по сто сорок седьмой ты даже во второй тур выборов не пройдешь. Да тебя никто и не выдвинет!
   — Я думал об этом. Да, думал. Но это не препятствие. Нет, Стас, не препятствие. Я все объясню. И люди меня поймут.
   — Что ты объяснишь? Что ты можешь объяснить, бляха-муха?
   — Демонстрирую. Дорогие сограждане! Да, я действительно схлопотал шесть месяцев по статье сто сорок седьмой, часть первая, за мошенничество, выразившееся в так называемой «ломке» чеков Внешторга. Я мог бы сказать вам, дорогие сограждане, что специально подставился, чтобы не попасть под каток памятного всем вам большого политического процесса над молодыми эстонскими националистами и диссидентами. А я вполне мог под него попасть, потому что дома у меня хранился машинописный экземпляр книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», которую я иногда читал перед сном. Но я не скажу вам этого. Нет, не скажу. Я не буду врать. Я считаю, что политик не должен врать своим избирателям без крайней необходимости. Я действительно фарцевал у «Березок» и «ломал» чеки и на этом деле подзалетел. Но что значит фарцевать? Это то, чем занимается сегодня вся Эстония. Это обыкновенная торговля, и сейчас кажется странной нелепостью, что за это человека можно было посадить в тюрьму. А что значит «ломать» чеки, дорогие сограждане? Официальная цена одного чека Внешторга была рубль, я предлагал два, но на самом деле за сто чеков платил только сто рублей, а не двести, как обещал. Да, я обувал. Но кого? Тех, кто сам хотел наварить на чеках. А чеки, как вы знаете, были в основном у советской партноменклатуры, имевшей возможность выезжать за рубеж. Такие чеки были и у наших моряков и рыбаков, но ни одного из них я не кинул. Но не потому, что я их боялся, нет! А потому, что уважал их нелегкий труд! Ну, как? Муха, ты человек посторонний. Ты бы за меня проголосовал?
   — Двумя руками.
   — Вот видишь, — обратился Томас к Крабу. — Народ меня понимает.
   — Про кидалово на авторынке тоже скажешь? — поинтересовался Краб. — Как ты впаривал продавцам «куклы»?
   — Во-первых, это было редко. А во-вторых, не я, а мы. Ты меня прикрывал. И на этом деле меня не прихватывали. Однажды били — да, было дело. Да ты сам хорошо помнишь, потому что нас били вместе. Но ментовка ни разу не прицепилась.
   — Но люди-то знают. И на предвыборном собрании обязательно спросят.
   — Кто? Ты?
   — Зачем я? Найдутся желающие. Тут тебе и придут кранты.
   — Недооцениваешь ты меня, Стас, — укорил Томас. — И людей недооцениваешь. Это нехорошо. Людей нужно уважать. Любить не обязательно, а уважать нужно.
   Он встал в позу трибуна и обратился к Мухе:
   — Дорогие сограждане! Тут некоторые намекают на то, что я впаривал так называемые «куклы» продавцам машин на нашем авторынке. Честно признаюсь: было. Но что это означает? Это означает, что человек пригонял на рынок новые «Жигули» и объявлял за него два и даже три номинала. Официальная цена оформлялась через кассу, а «вышку» он получал налом. Вот эту «вышку» я и выдавал ему в виде «кукол». Я обманывал, да. Но кого? Кто в советские времена мог покупать автомобили по госцене? Да все та же партийно-хозяйственная номенклатура. Так кого же я обувал? Партократов и вороватых чиновников! Я не считаю себя безгрешным, дорогие сограждане. Нет, не считаю. Мне часто бывает стыдно за бесцельно прожитые годы, потраченные на выживание. Но чем занимались все вы? Выживали. Кто как мог. И если кто-то из вас ни разу не спер с завода болта или хотя бы канцелярской скрепки со службы, пусть первый бросит в меня камень! И я немедленно сниму свою кандидатуру! А вам придется голосовать за политиканов, которые врали вчера, врут сегодня и будут врать всегда! Выбор за вами, сограждане! Голосуйте душой!
   Муха поаплодировал. Томас скромно поклонился и подошел к бару, так как решил, что пятьдесят граммчиков «Мартеля» он заслужил. И даже, пожалуй, сто. Да, сто. И все. Все, пока не будет сделано дело.
   Краб покатал во рту сигару и озадаченно проговорил:
   — По-моему, Фитиль, ты гонишь пургу. Только никак не въеду зачем.
   — Никакой пурги, — возразил Томас, опускаясь в кресло и закуривая «Мальборо». — Скажу тебе больше. Я уже решил, по какому округу выставлю свою кандидатуру. По Вяйке-Ыйсмяэ. Это таллинские «Черемушки», — объяснил он Мухе. — Самый большой район города.
   — Вяйке-Ыйсмяэ? — переспросил Краб. — Да тебя там закидают тухлыми яйцами! Там же половина русских, а вторая половина им сочувствует. А ты, блин, внук эсэсовца, если помнишь.
   — И все-таки Вяйке-Ыйсмяэ, — повторил Томас. — Именно потому, что я внук Альфонса Ребане. Я тебе скажу, Стас, в чем тут фишка. Но только между нами. Пока об этом не должен знать никто. Придет время, узнают все. А сейчас — молчок. Дело в том, что весь район Вяйке-Ыйсмяэ стоит на моей земле.
   — Как?! Что значит — на твоей земле?
   — То и значит. Эту землю перед войной купил мой дед. А я его законный наследник.
   — Твою мать. А я уши развесил. Ладно, Фитиль, отдыхай. А я пойду, некогда мне разводить ля-ля-тополя со всякими алкашами.
   С этими словами Краб бросил в пепельницу недокуренную сигару и выбрался из низкого кресла.
   — Не спеши, Стас, я еще не все сказал, — остановил его Томас.
   — С меня и этого хватит. Потом как-нибудь доскажешь. Летом, летом.
   — Сядьте, господин Анвельт, — посоветовал со своего дивана Муха. — Сидите и слушайте. Когда вам разрешат уйти, тогда и уйдете.
   — Это кто мне приказывает, бляха-муха? — взъярился Краб. — Скажи своей шестерке, Фитиль, чтобы придержал язык. Тут ему не Россия, тут его быстро окоротят!
   Произошло движение воздуха, и Муха, только что сидевший на диване, уже стоял перед Крабом. В руке у него был пистолет. Он уперся стволом в лоб Крабу и вдавил его в кресло.
   — Вот так и сиди. Сиди и кури.
   — Почему ты так с ним разговариваешь? — удивился Томас.
   — Он знает.
   — Что я, блин, знаю?! — возмутился Краб.
   — Не знаешь? Даже не догадываешься? — не поверил Муха. — Ладно, потом объясню.
   Из кабинета вышла Рита Лоо, на ходу убирая в сумочку стопку листков.
   — Что тут происходит? — поинтересовалась она, уловив некоторую напряженность в атмосфере гостиной.
   — Мы беседуем, — объяснил Муха.
   — А что это у вас в руках?
   — Это? А! Это пистолет Макарова. Привык, знаете ли, вертеть что-нибудь в руках. Это помогает мне в разговоре. И очень способствует взаимопониманию.
   — Познакомься, Рита. Господин Анвельт, президент компании «Foodline-Balt», — отрекомендовал гостя Томас. — А это мой пресс-секретарь Рита Лоо. Стас не верит, что весь район Вяйке-Ыйсмяэ стоит на моей земле. Ты видела купчую — скажи ему об этом.
   — Да, видела.
   — Ты не просто ее видела. Ты держала ее в руках и читала. Правильно?
   — Да, держала в руках и читала. Зачем ты спрашиваешь?
   — Чтобы ты ответила.
   — Ответила. И что?
   — Пока ничего. Ты подготовила текст моего интервью агентству «Рейтер»?
   — Да.
   — Так покажи.
   — Когда выйдет, тогда и посмотришь. Мне нужно его еще перепечатать и успеть сбросить по факсу в Лондон.
   — Но там все правильно? — строго спросил Томас.
   — Успокойся, все правильно. Ты не видел листка, который оставил Мюйр? Ксерокопия. Ты понимаешь, о чем я.
   — Разве его нет в кабинете?
   — Нет. Я все обыскала.
   Муха извлек из нагрудного кармана пиджака сложенный вчетверо листок и показал Рите.
   — Вы не о нем говорите? Он лежал на телевизоре, я взял, чтобы не завалялся.
   — Как он оказался на телевизоре?
   — Понятия не имею. Может, Артист смотрел и оставил?
   — Ладно, бегу, — кивнула Рита, убирая ксерокопию в сумочку. — Водитель не вернулся?
   — Пастух звонил, он отвез Мюйра домой. Сейчас подъедет, подождите, — предложил Муха.
   — Некогда ждать. Возьму такси, — решила Рита.
   — А зачем тебе эта ксерокопия? — заинтересовался Томас.
   — Пригодится. Бай-бай, господа. Чао, дарлинг.
   Она послала Томасу воздушный поцелуй и поспешила к выходу. Муха пошел ее проводить.
   — А ты не верил, — укорил Томас Краба. — Это моя невеста. Она держала купчую на Вяйке-Ыйсмяэ в своих руках. Совсем недавно. А с ней было еще семьдесят пять купчих. Теперь ты понял, почему я так уверенно говорю, что меня изберут подавляющим большинством голосов? Я пообещаю в случае моего избрания не брать арендную плату за землю. И я тебе говорю: за меня проголосуют все!
   Из холла появился Муха и вернулся на свой диван.
   — Все в порядке? — поинтересовался он. — Клиент спокоен?
   — Мы близки к взаимопониманию, — заверил Томас.
   — На кой ты мне все это рассказываешь? — спросил Краб.
   — А ты не понял? Я хочу, Стас, чтобы ты финансировал мою предвыборную кампанию.
   — Я? — удивился Краб. — С каких хренов?
   — Потому что я тебе доверяю. И не сомневаюсь, что ты оправдаешь мое доверие.
   — А мне-то какой с этого навар?
   — Здрасьте! Серьезный бизнесмен, а не врубаешься в элементарные вещи. Ты сам говорил, что вам нужен свой депутат в рийгикогу. Я и буду этим депутатом. Я, Стас, очень выгодное вложение капитала. Ты вникни! Я буду лоббировать нужные тебе законопроекты. А иначе не буду. Иначе буду требовать повышения таможенных пошлин на продукты питания, чтобы поддержать отечественных производителей. И твой бизнес накроется медным тазом. Я тебе дело предлагаю. И всего за пятьдесят тысяч баксов.
   — За сколько?! — переспросил Краб. — За пятьдесят кусков «зелени»?!
   — Ну да, — подтвердил Томас. — Потом, возможно, понадобится еще. Но пока только полтинник. Правда, срочно. Лучше сегодня.
   — Сегодня?
   — Сегодня.
   — А до завтра не подождешь?
   — Могу. Но лучше сегодня.
   — Ну, хватит! — отрезал Краб. — Пошутили и хватит. И скажи своему аргусу, чтоб не хватался за пушку. У них в России, может, так и ведутся предвыборные кампании, а у нас они так не ведутся. Мы все-таки, блин, Европа. И у нас, блин, демократия!
   — Значит, не хочешь быть моим спонсором? — огорчился Томас.
   — Не хочу.
   — Ты хорошо подумал?
   — Хорошо.
   — Нет?
   — Нет.
   Томас разочарованно развел руками.
   — Тогда придется зайти с другой стороны. Видит Бог, я этого не хотел. Но ты меня, Краб, вынудил.
   — Я тебе не Краб, а Стас Анвельт!
   — Нет, — сказал Томас. — Ты был для меня Стасом Анвельтом до того, как сказал «нет». А сейчас Краб. И я буду разговаривать с тобой, как с Крабом. Я не хочу этим тебя унизить. Я просто возвращаю наши отношения на некоторое время назад.
   — Кончай финтить! Базарь по делу!
   — Это и есть дело. Все мы, Краб, бываем говном. Такова жизнь. Кто больше, кто меньше. Кто чаще, кто реже. Но это, к сожалению, неизбежно.
   — Говори за себя, — посоветовал Краб. — За себя я могу сказать сам. Если ты бываешь говном, то это твои дела.
   — А ты — нет?
   — Нет!
   — Ты заставляешь меня говорить вслух неприятные для тебя вещи. Я надеялся, что ты и без слов поймешь. Не хочешь понимать. Придется сказать. Мы оценим ситуацию со стороны. Взглядом незаинтересованного наблюдателя. Вот Муха и будет этим наблюдателем. Представь себе такую картину, — продолжал Томас, обращаясь к Мухе. — Один человек отмазывает другого от тюрьмы. Он бьется со следователем, как гладиатор. И в конце концов побеждает. И идет на зону в гордом одиночестве, но с сознанием исполненного долга. На целых полгода!
   — Гонишь понты! — перебил Краб. — Если бы ты меня не отмазал, то получил бы до четырех лет!
   — Но и ты получил бы вместе со мной до четырех лет. По статье сто сорок семь, часть вторая, пункт "а": «мошенничество, совершенное группой лиц по предварительному сговору». И вместо того чтобы налаживать свой бизнес, валил бы лес в Коми АССР, столица Сыктывкар, где конвоиры строги и грубы. И как же за это отблагодарил меня мой напарник? Сначала он дал мне гнилой совет заняться российской недвижимостью, из-за которого я только чудом не налетел на все свои бабки. А потом и того больше. Он кинул меня на мою хату. Кинул самым вульгарным, хотя и по форме изощренным образом. Я говорю про историю с компьютерами, я вам про нее рассказывал, — пояснил Томас. — И как после этого назвать такого человека? Если он не говно, то кто? Я спрашиваю тебя: кто? Оцени беспристрастно, как богиня правосудия Немизида.
   — Сволочь, — оценил Муха.
   — Вот! А ты говоришь не «говно», — констатировал Томас. — А человек говорит «сволочь». Но сволочь же включает в себя понятие «говно»?
   — Само собой, — подтвердил Муха. — «Говно» — это маленькая сволочь. Хоть и не всегда сволочь. А «сволочь» — это всегда очень большое говно.
   — Кончай! — рявкнул Краб. — Это были не мои дела! И ты сам это знаешь!
   — Я об этом ничего не знаю и знать не хочу, — парировал Томас. — Я отдал свои бабки человеку, на которого ты мне указал. Я сделал все, как мы договаривались. Как я договаривался с тобой. Если тебя кто-то подставил, разбирайся с ним сам. А меня кинул ты. И должен отвечать. И стоить это будет тебе ровно пятьдесят штук гринов. Не потому, что я жлоб, а потому, что эти бабки мне сейчас нужны.
   — А как это ты, блин, считаешь? — заинтересовался Краб. — Поделись.
   — Охотно. Десять штук моих кровных зависли у тебя? Зависли.
   — Да не видел я твоих бабок!
   — Видел! Сам Янсен сказал, что ты мне их вернешь!
   — Тебе об этом сказал Янсен? — насторожился Краб. — Когда?
   — На презентации кинофильма «Битва на Векше». После пресс-конференции.
   — Врешь!
   — Проверь.
   — И проверю!
   Краб достал из кармана мобильник и нащелкал номер. Из чувства врожденной деликатности Томас поднялся из кресла и начал прогуливаться по гостиной. На вопросительный взгляд Мухи переводил:
   — Звонит Янсену... Спрашивает про эти десять штук... Говорит, что хочет встретиться и все обговорить лично... Настаивает... Тот, видно, не хочет... Нет, согласился... Краб говорит, что приедет к Янсену через полчаса...