Страница:
— Да я и сам не знал, — ответил Томас. — Мне сказали об этом всего две недели назад.
— Кто тебе об этом сказал?
— Ну, те, кто меня нашли.
— А конкретно? Или это секрет?
— Да нет. Господин Юрген Янсен.
Член политсовета национал-патриотов, которого Кыпс представил как одного из главных спонсоров, приблизился к микрофонам и уверенным жестом руки попросил внимания:
— Позвольте мне дать пояснения. Да, действительно всего две недели назад я сообщил Томасу, что он является внуком Альфонса Ребане. Но знали мы об этом давно. Просто не было документов, которые подтверждали бы это с полной достоверностью. Альфонс Ребане был для коммунистов злейшим врагом. Поэтому родители Томаса тщательно скрывали это опасное для них родство. По вполне понятным причинам не афишировал его и Альфонс Ребане. Что же касается вашего не слишком тактичного замечания о том, что Томаса Ребане «вышибли» с исторического факультета, то тут есть и другое объяснение. Он сам ушел из университета, так как чувствовал интуитивное неприятие той идеологизированной лжи, которая в советские времена выдавалась за историю. Не так ли, Томас?
— Да, конечно, — покивал Томас. — Если честно, вышибли меня за прогулы. Но историю я действительно никогда не любил. Клио никогда не относилась к числу любимых мной муз.
— А с каких пор ты художник? — не унимался корреспондент «Эстонии». — Об этом ты тоже узнал всего две недели назад?
Томас обиделся. Из кармана плаща он извлек журнал с яркой глянцевой обложкой и продемонстрировал его публике:
— Это журнал «Дойче арт». Месяц назад в мюнхенском музее «Новая пинакотека» проходила выставка современного искусства из частных коллекций. А «Новая пинакотека» — это, кто не знает, как Эрмитаж. На выставке была и моя картина, я назвал ее «Композиция номер шесть». Она была отмечена в статье одного из самых известных немецких искусствоведов доктора Фишера. Так что можешь засунуть свою иронию... В общем, ты знаешь, куда ее засунуть.
Ответ Томаса вызвал одобрительные смешки в публике.
— Ты — в «Новой пинакотеке»? — поразился настырный корреспондент. — Что же написал о твоей картине доктор Фишер?
— Пожалуйста, могу прочитать. — Томас раскрыл журнал и нашел нужное место. — «Композиция номер шесть» молодого эстонского художника Томаса Ребане — это похмелье красок, обнаженный примитивизм, вызывающий, наглый, исполненный такого равнодушия и даже отвращения к зрителю, что картина невольно обращает на себя внимание".
— И что это значит? — озадаченно спросил журналист.
— Что?
— То, что написал о твоей картине доктор Фишер.
— А! Ну, это типа того, что я выразил свое отношение к этому, как его... В общем, к советской власти.
— Прекрасно, Томас Ребане! — заявил корреспондент «Ээсти курьер». — Прекрасный ответ! Вы помните своего знаменитого деда?
— Увы, нет, — ответил Томас. — Я его никогда не видел.
— Но вы ощущали его присутствие в своей судьбе?
— Я? Да, конечно. А как же? Иногда ощущал. Но каким-то странным, даже мистическим образом. Словно кто-то предостерегал меня от одних поступков и поощрал к другим. Должен признаться, я не всегда следовал этим советам. И потому совершал ошибки, которых вполне мог избежать. Но я же не знал, кто дает мне эти советы.
— Альфонс Ребане был непримиримым борцом против коммунистического режима. Вы разделяете политические взгляды своего деда?
— Как же их можно не разделять? — удивился Томас. — Сейчас все стали антикоммунистами. Даже коммунисты.
— Господа, разрешите мне закончить на этом пресс-конференцию, — объявил Кыпс. — Благодарю всех. Благодарю Томаса Ребане за откровенность его ответов. Объявляется перерыв. После него желающие смогут присутствовать на репетиции одного из центральных эпизодов будущего фильма. Реальные киносъемки — процесс кропотливый и для постороннего наблюдателя попросту скучный. Но мне хотелось бы дать вам представление о фильме, поэтому я проведу так называемый мастер-класс. Артистов и режиссерскую группу прошу не расходиться. Еще раз, господа, спасибо за внимание!
Толпа потекла под навес к заскучавшим официантам, солидные гости неторопливо спускались с подмостков, на ходу обмениваясь впечатлениями о пресс-конференции. Говорили в основном по-эстонски. Лишь однажды мое ухо уловило русскую речь. К Томасу Ребане, сошедшему с трибуны в сопровождении национал-патриота Янсена, подошел квадратный спонсор, заявивший в начале пресс-конференции, что он эстонец и этим, блин, все сказано, и проговорил со странным выражением, с эдакой смесью удивления, уважения и пренебрежения:
— Ну ты даешь, Фитиль! Внук Альфонса Ребане! Никогда бы не подумал.
— И тебе, Краб, придется с этим считаться, — не без вызова ответил потомок эсэсовца.
— Никаких «фитилей», Анвельт, — приказал национал-патриот. — И никаких «никогда бы не подумал». Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах. Ясно?
— Вник. Проехали Фитиля. Господин Ребане. А просто Томасом я могу тебя называть?
— Можешь. Кстати, Краб, у тебя зависли мои десять штук баксов. Закинь мне их. Счетчик я включать не буду, но советую не тянуть.
— Какие десять штук? — возмутился квадратный Анвельт. — Я твоих бабок в глаза не видел!
Томас Ребане обернулся к Янсену:
— Значит, это вы должны мне мои десять тысяч?
— Свободны, Анвельт, — сухо кивнул национал-патриот. А когда тот отошел, резко посоветовал Томасу:
— Не забывайтесь, молодой человек. Если бы не я, вы никогда не узнали бы, что являетесь внуком Альфонса Ребане.
— Но я узнал. А теперь узнали все. И вам тоже придется с этим считаться. Я хочу получить свои бабки. Мне не нравится, когда они лежат в чужом кармане.
— Да отдаст он вам ваши жалкие баксы, отдаст! — раздраженно бросил Янсен.
— Другой разговор, — с удовлетворением констатировал внук национального героя. — А теперь я бы чего-нибудь выпил. Чего-нибудь невульгарного, соответствующего человеку моего положения.
— Обойдетесь! — прикрикнул национал-патриот. — Не забывайте, что вы под домашним арестом. А в условия домашнего ареста входит сухой закон. Пойдемте, мы должны присутствовать на мастер-классе.
— Хоть сценарий дали бы почитать, — сказал Томас. — А то меня будут спрашивать о подвиге дедули, а что я могу сказать?
— Получите сценарий, — пообещал Янсен. — Возьму экземпляр у Кейта. Он вряд ли станет его перечитывать. А у вас для этого будет много времени.
— Связался я с вами! — пробормотал Томас Ребане и послушно поплелся за Янсеном.
— Тут какая-то темниловка, — заключил Муха, прислушивавшийся, как и я, к этому странному разговору. — Но мне он почему-то нравится, этот фитиль. Хоть он и внук эсэсовца. По-моему, редкостный раздолбай. Но в этом гадюшнике выглядит нормальным человеком. А что это, если не гадюшник? Снимать фильм про подвиги эсэсовцев в годы Великой Отечественной войны! Это надо же! Я даже представить себе не мог, что такое вообще возможно!
Толпа начала редеть. Серьезные гости презентации рассаживались по своим джипам и «мерседесам», машины выруливали на асфальтированный проселок и исчезали среди холмов. Артист оглянулся на пустеющую стоянку и попросил меня, отдавая ключи от «мазератти»:
— Запри тачку. И крышу подними — вдруг дождь.
— Может, двинем домой? — предложил я. — Трасса пустая, к утру доберемся.
— Нет, — буркнул Артист. — Останемся. Досмотрим.
— Чего смотреть-то? — удивился Муха. — По-моему, все и так ясно.
— А мне не все!
— Молчу, — сдался Муха. — Как скажешь. Сегодня твой день.
Как и на всех современных дорогих машинах, черная кожаная крыша «мазератти» приводилась в действие электрическим приводом. После нажатия клавиши она мягко наползала с багажника к лобовому стеклу, отделяя пассажиров от суеты жизни. Я немного посидел в этом оазисе спокойствия и комфорта, пытаясь понять, что это за странное действо, свидетелями которого мы оказались.
Резкая стычка между журналистом из русскоязычной «Эстонии» и явным националистом из «Ээсти курьер» уже сама по себе вызывала недоумение. Странным был сам предмет спора. Если правда, что от рук коммунистов погибло в тринадцать раз больше эстонцев, чем от рук фашистов, это может объяснить ненависть к коммунистам. Но разве может это объяснить, а тем более оправдать любовь к фашистам? Так, во всяком случае, казалось мне. В Эстонии, похоже, думали по-другому. Иначе не затеяли бы этот фильм.
И тут до меня вдруг дошла вся фантасмагоричность происходящего — не в деталях, а в целом. Во всем мире до сих пор вылавливают военных преступников и судят, несмотря на их престарелость. А здесь с помпой запускают фильм про подвиги эсэсовцев. Они тут действительно с дуба съехали?
Был только один вариант, при котором все это было бы естественным и даже рутинным: если бы Вторая мировая война закончилась полной и окончательной победой Третьего рейха под мудрым предводительством вождя всех времен и народов генералиссимуса Адольфа Гитлера. Но она вроде бы закончилась чуть-чуть не так. Или я ошибаюсь?
Твою мать. В демократической Эстонии. Сегодня. Снимают фильм о подвигах эсэсовцев. А выйдет он через год. Ну, правильно: как раз к 55-летию со дня Победы. Это что, такой подарок ветеранам Великой Отечественной войны?
Кому все это понадобилось? Зачем?
А ведь кому-то понадобилось. Об этом свидетельствовал даже размах презентации.
Что все это, черт возьми, значит?
Не придя ни к какому выводу, я допил остывший кофе из термоса и вернулся к помосту, на котором режиссер Март Кыпс проводил показательную репетицию — мастер-класс.
Начало смеркаться. Над речушкой, призванной исполнять роль Векши, стелился туман, словно загустели заросли ивняка и краснотала на низинном берегу. Заработала передвижная электростанция, питающая осветительные приборы. Мощные юпитеры вспыхнули над помостом, на котором проводилась пресс-конференция. Теперь он превратился в съемочную площадку. Реквизиторы установили дощатый стол, расстелили на нем штабные карты, расставили гильзы от сорокапятимиллиметровых снарядов, наполненные соляркой, в которой плавали матерчатые фитили, — коптилки военной поры.
Тусовка съежилась. Телевизионщики уехали готовить материал к эфиру, солидные гости, отметившись, поспешили к своим делам. Но некоторые остались. Почему-то остался правительственный чиновник Генрих Вайно. Остался член политсовета Национально-патриотического союза Янсен, не отпускавший от себя внука национального героя Эстонии. Рядом с Вайно и Янсеном независимо держался генерал-лейтенант Кейт, но какая-то зависимость все же, вероятно, была, иначе командующий сразу улетел бы, как любой занятый человек, отбывший протокольное мероприятие. Были еще несколько газетчиков и единственная телевизионная группа таллинских «Новостей».
— Суть эпизода в следующем, — объяснял Кыпс не столько артистам, сколько почетным гостям, для которых на краю помоста были поставлены раскладные дачные стулья. Меня и Муху, как представителей международного арт-агентства «МХ плюс», он тоже отнес к почетным гостям. Поэтому и для нас нашлось место — правда, в самом заднем ряду. — Передовые части дивизии генерала Волкова, в сценарии я называю его Воликовым, выдвинулись на рубеж реки Векши и попытались с ходу атаковать позиции Эстонского легиона, но были отброшены батальонами Альфонса Ребане. Русским пришлось отступить и окопаться на правом берегу. Генерал Воликов получил приказ от маршала Жукова в кратчайший срок прорвать оборону противника. Он не знал, какие силы ему противостоят. Нужно было произвести разведку и взять «языка» — лучше всего штабного офицера. Эту задачу Воликов и ставит перед одним из лучших полковых разведчиков лейтенантом Петровым. Его роль исполняет актер Злотников. Семен, на точку!
Артист вошел на освещенную прожекторами площадку и остановился у стола. Вид у него был, прямо скажем, не слишком веселый. Совсем невеселый. А если быть точным, вид у него был такой, что я обложил себя за то, что согласился с его желанием остаться. Нужно было скрутить его, кинуть на заднее сиденье «мазератти» и как можно быстрей увезти в Россию. Скрутить Артиста было, конечно, непросто, но вдвоем с Мухой мы как-нибудь справились бы. Ну, сломал бы он нам по паре ребер, для друга не жалко.
В духовной атмосфере современной демократической Эстонии даже я чувствовал себя не очень уютно. А Артист и подавно. Он, конечно, соответствовал типажу «простецкий русский парень из крестьянской семьи». Но на самом-то деле был евреем.
— Текст! — приказал Кыпс.
— Какой? — хмуро спросил Артист. — Ты же не дал мне сценария.
— Я повторяю: мой метод — импровизация! Что должен сказать лейтенант, когда его вызвали к генералу?
— А кто генерал?
— Я. Текст!
— Товарищ генерал, лейтенант Петров прибыл по вашему приказанию!
— Очень хорошо, — кивнул Кыпс. — Вольно, лейтенант. Слушай приказ. Нужен «язык». Сегодня ночью идешь на тот берег. И без «языка» не возвращайся. Возьмешь четырех самых лучших разведчиков... Разведчиков на площадку!
Появились четыре солдата из массовки, одетые так же, как и Артист: в телогрейки и яловые сапоги. На груди у них висели тяжелые дисковые автоматы ППШ.
— У них же фейсы эстонские, — заметил Артист. — Получается: эстонцы против эстонцев?
— Ты прав, — немного подумав, согласился режиссер. — Ладно, потом сменим. Мы договорились с Ленин-градским военным округом, — объяснил он гостям. — Пришлют батальон солдат. На съемках будут наступать настоящие русские, так что подлинность будет соблюдена. А подлинность, господа, — основа моего творческого метода. Подлинность и еще раз подлинность!
— Что же происходит дальше? — продолжал Кыпс. — Разведгруппа удачно форсирует Векшу и проникает в расположение Эстонского легиона. Но эстонские легионеры — опытные воины. Их роли, кстати, будут исполнять бойцы спецподразделения «Эст», элита Сил обороны. Специально для этого и место съемки мы выбрали поблизости от расположения их части. Генерал Кейт, я видел показательные выступления ваших питомцев. Я восхищен. Мои поздравления!
— Спасибо, Март, — поблагодарил генерал-лейтенант. — Я передам ваши слова моим бойцам. Это их вдохновит.
Он произнес это с иронией, но чувствовалось, что слова Кыпса доставили ему удовольствие.
— В скоротечной ночной схватке четыре советских разведчика погибают, а лейтенант Петров попадает в плен, — вернулся Кыпс к описанию эпизода. — Его приводят к Альфонсу Ребане. И тут начинается самое интересное!.. Садитесь, товарищ лейтенант, — предложил он Артисту, входя в роль Альфонса Ребане.
Не знаю, какой он режиссер, но актером он был вроде бы неплохим. И эдакая усталость в тоне, и глубинная озабоченность ситуацией. И слово «товарищ» он произнес хорошо, без издевки, но с вывертом.
Артист сел на подставленный реквизитором табурет.
— Что нужно Альфонсу Ребане? — продолжал Кыпс, адресуясь к гостям. — Чтобы русские не узнали, какие силы им противостоят и как укреплена линия обороны? Это так, да. Но ему гораздо важней другое: убедить русских, что Эстонский легион малочислен и истрепан в боях, что никакого укрепрайона нет, а есть наспех вырытые окопы и, главное, что на вооружении Эстонского легиона лишь легкое стрелковое оружие и ручные пулеметы. Если бы в этом удалось убедить генерала Воликова, тот не стал бы ждать подхода танков и артиллерии, а повел бы утром наступление силами своих пехотных полков. Но как этого добиться? У Альфонса Ребане был только один способ: перевербовать захваченного разведчика, заставить работать на себя, передать через него дезинформацию русскому генералу. И Альфонс Ребане сделал это. Да, сделал!
— Перевербовал лейтенанта-разведчика? — удивился Артист. — Куда-то ты полез не в ту степь. Как он мог его перевербовать?
— Объясняю. Кого видит перед собой полковник Ребане? Простого русского парня, крепкого, здорового, с лицом, не отмеченным печатью излишней образованности.
Муха ухмыльнулся и подтолкнул меня локтем. Я сделал знак: не мешай — творческий процесс!
— Явно — из деревенских, из крестьянской семьи, — продолжал Кыпс. — Работящий, сноровистый. Раз сумел стать лейтенантом-разведчиком — значит, сноровистый. И следовательно — из работящей крестьянской семьи. Логично? — спросил он у Артиста.
— Ну, допустим, — кивнул тот, озадаченно морща свое не отмеченное печатью излишней образованности лицо.
— А что такое работящая крестьянская семья в 3О-е го-ды? Это кулаки, господа. И это значит, что отец нашего разведчика наверняка был раскулачен и сослан в Сибирь или даже расстрелян. Твой отец, Семен, — кулак. Это по Станиславскому — предлагаемое обстоятельство. Можешь ты это допустить?
— Вообще-то мой отец — альтист, профессор Москов-ской консерватории и почетный член десятка академий. Но могу и допустить, что кулак. Со Станиславским спорить не буду. Допустил. И что из этого следует?
— Из этого следует все! — торжествующе объявил Кыпс. — И прежде всего — неосознанная, сидящая в самой глубине твоей души ненависть к большевистскому режиму, уничтожившему всю твою большую дружную семью. И Альфонс Ребане помог тебе понять самого себя. Он убедил тебя, что быть подлинным патриотом — значит бороться против коммунистического режима.
— И я побежал к своим и доставил им всю эту туфту?
— Да. Дезинформацию. Генерал Воликов отдал приказ о наступлении. Оно захлебнулось в крови. И уже не спасли положения подошедшие танки и артиллерия. Русская дивизия была обескровлена, она не смогла сломать оборону Эстонского легиона. И только когда была закончена перегруппировка группы армий «Север», Альфонс Ребане получил приказ отступить. Таков общий рисунок одного из центральных эпизодов фильма, — закончил Кыпс. — Детали появятся в процессе съемок, в ходе импровизации. Импровизация — это вторая составляющая моего творческого метода.
— Полная херня, — подумав, сообщил свое мнение Артист. — Если у меня отец — кулак, меня и близко не подпустят к полковой разведке. Ее же контролировал Смерш!
— Ты сумел скрыть свое происхождение. Многие так делали. В суматохе, которая царила в начале войны, это было нетрудно.
— Вот за что я люблю режиссеров — они все умеют объяснить! Даже любую фигню! Если я так ненавижу большевиков, почему я не перебежал к немцам в начале войны?
— Ты был морально не готов к этому решению. Ты и не сделал бы этого, если бы не встреча с тонким психологом, каким был Альфонс Ребане.
— Февраль сорок четвертого года, Марик. Вникни! Не сорок второго, не сорок третьего — сорок четвертого! Любому идиоту уже ясно, что Гитлер капут. И в это время я перебегаю к немцам? Ты хоть думай, что несешь!
— Именно в это время! — убежденно возразил Кыпс. — Да, все уже понимали, что война проиграна. Но для тебя это единственный шанс вырваться из большевистского ада, оказаться вместе с отступающей германской армией на Западе. Пожалуйста, можешь сделать это главным мотивом.
— Все равно херня, — повторил Артист. — Полковой разведчик лейтенант Петров. За его плечами — три с лишним года войны. Сколько раз он успел сходить за линию фронта? Десятки! И тут его захватят в плен фашист-ско-эстонские валуи?
— Они были готовы к встрече с русским разведчиком.
— Это я, разведчик, был готов к встрече с ними. Эффект неожиданности был на моей стороне.
— Ты забываешь, что у эстонских легионеров подготовка была не хуже, чем в подразделении «Эст»!
— И что? — презрительно спросил Артист. — Ты хочешь сказать, что эти «эсты» смогут взять меня в плен?
Кыпс развел руками и обратился к Кейту:
— Генерал, я бессилен. Объясните артисту Злотникову, что такое спецподразделение «Эст».
— Нет ничего проще, — со снисходительной усмешкой отозвался генерал-лейтенант. — Отправляйте разведчика на задание.
— На какое задание? — не понял Кыпс.
— Какое задание дает генерал Воликов лейтенанту Петрову? Взять «языка». Пусть идет и берет. Возьмет — значит, все ваши построения ничего не стоят. Попадет в плен — продолжите свой «мастер-класс». Я с интересом понаблюдаю за психологической дуэлью Альфонса Ребане с русским разведчиком. Где этот артист, исполняющий роль героя вашего фильма?
— На той стороне, в штабном блиндаже, — доложил помощник режиссера.
— Вот и приступайте. А мы посмотрим. Это интереснее, чем слушать ваши рассуждения. Не так ли? — обратился Кейт к Генриху Вайно и национал-патриоту Янсену.
— Занятно, — кивнул Вайно.
— Очень занятно, — подтвердил Янсен.
Пока Кыпс связывался по рации с помощником на том берегу и отдавал распоряжения приготовиться к прогону, реквизитор принес ППШ и подал Артисту.
— А это мне зачем? — спросил Артист.
— Положено, — объяснил реквизитор. — У всех такие же автоматы.
— И с ним я полезу за «языком»? На настоящее дело я бы взял «шмайссер». А эту дуру мне и даром на надо.
— А что вам нужно?
— Метров пять крепкого тонкого шнура. И финку с тяжелой ручкой — лучше со свинчаткой. А этих я с собой не возьму, — кивнул он на четырех «разведчиков». — Лишняя обуза мне ни к чему.
— Вы хотите сказать, что пойдете один? — удивился Кейт.
— Вот именно, генерал.
— Они хорошие солдаты.
— Может быть. Но я их не знаю. А с незнакомыми на такие дела не ходят.
— Вы самоуверенны, Злотников.
Артист хмуро усмехнулся.
— Вы и понятия не имеете, генерал, насколько я самоуверен.
До Кейта, по-моему, начало кое-что доходить.
— Вы служили в армии?
— Пришлось.
— Воинское звание?
— Рядовой запаса.
Генерал-лейтенант с некоторым сомнением посмотрел на Артиста и повернулся к порученцу:
— Кто командует массовкой на том берегу?
— Сам командир отряда. Капитан Кауп.
— Передайте ему: репетиция приравнивается к боевым учениям. Со всеми вытекающими последствиями. И если они не сумеют перехватить разведчика...
— Можете не продолжать, господин генерал. Он поймет.
— Все готово, можно начинать, — объявил Кыпс. — Как только лейтенант Петров будет схвачен, дадут зеленую ракету, и мы перейдем на ту сторону, в командирский блиндаж. Желаю удачи, Семен.
— С тобой я потом разберусь, — вместо традиционного «к черту, к черту» пообещал Артист. Он деловито попрыгал, проверяя, не брякает ли что-нибудь, подмигнул нам и скрылся в низинном ивняке.
Генерал-лейтенант Кейт обратился к режиссеру:
— Что-то не верится мне, что этот актер — рядовой запаса. В каких войсках он служил?
— Понятия не имею, — ответил Кыпс, озадаченный обещанием Артиста разобраться с ним. — Вроде бы воевал в Чечне. Но в каких частях... Сейчас выясним. Здесь его друзья. Господин Мухин и господин Пастухов. Они могут знать. В каких войсках служил Сенька? — обратился он к нам.
— В спецназе, — ляпнул Муха. — В диверсионно-разведывательной группе.
Он получил от меня внешне незаметный, но болезненный тычок по ребрам и спохватился:
— Ну, это он так сам говорил. Но разве можно ему верить? Он же трепач. Артистическая натура. Соврет — недорого возьмет. Он говорил, например, что за его голову чеченцы назначали премию в миллион долларов. Не треп? Да за него и половины не дали бы. Штук триста — куда ни шло. Ну, четыреста. Ладно — четыреста пятьдесят. А «лимон»? Да ни в жизнь!
— Мы не располагаем информацией о службе артиста Злотникова, — прервал я словесный понос Мухи.
Генерал-лейтенант снова подозвал порученца:
— Передайте приказ капитану Каупу: выставить патрули по всему берегу.
— Слушаюсь. Немедленно передам.
— Нечестно, господин генерал, — сказал я. — Вы сейчас — наблюдатель. А наблюдатель не имеет права вмешиваться в ход учений.
— На войне как на войне, — холодно ответил Кейт.
Что ж, на войне как на войне.
Интересное намечалось кино.
С полчаса ничего не происходило. Генерал-лейтенанта и высоких гостей снабдили армейскими биноклями, они напряженно всматривались в высокий северный берег. Но он был погружен в темноту, лишь изредка разрываемую осветительными ракетами. Звуков тоже никаких не было — их заглушал дизель электростанции. Кейт приказал выключить движок. Теперь погрузился в темноту и наш берег, стало слышно, как плещется на камнях вода и кричит какая-то болотная птица.
Муха сбегал к «мазератти» Артиста и притащил полевой бинокль с встроенным прибором ночного видения и компьютером, позволяющим укрупнять фрагменты изображения и делать их более четкими. Этим биноклем, изделием российской оборонки, нас премировал мэр одного подмосковного городка после того, как мы сделали для него кое-какую работу.
Чтобы не смущать командующего Силами обороны Эстонии видом этого чудо-бинокля, мы отошли в сторону и принялись по очереди всматриваться в северный берег. На зеленоватом фоне четко вырисовывались танковые капониры, замаскированные пушки и пулеметные гнезда на высоком берегу, виднелись силуэты солдат в стальных немецких касках военных времен. Одиночные патрульные в таких же касках передвигались и по кромке воды.
А вот это, по-моему, было ошибкой. На месте генерал-лейтенанта Кейта или этого Альфонса Ребане я выслал бы парные патрули. И под страхом трибунала запретил бы курить. Возможно, выполнявшие роль фашистских легионеров «эсты» и получили такой приказ, но явно его не выполняли. И хотя курили они, пряча сигареты в ладони, слабые пятнышки света все же были видны.
— Кто тебе об этом сказал?
— Ну, те, кто меня нашли.
— А конкретно? Или это секрет?
— Да нет. Господин Юрген Янсен.
Член политсовета национал-патриотов, которого Кыпс представил как одного из главных спонсоров, приблизился к микрофонам и уверенным жестом руки попросил внимания:
— Позвольте мне дать пояснения. Да, действительно всего две недели назад я сообщил Томасу, что он является внуком Альфонса Ребане. Но знали мы об этом давно. Просто не было документов, которые подтверждали бы это с полной достоверностью. Альфонс Ребане был для коммунистов злейшим врагом. Поэтому родители Томаса тщательно скрывали это опасное для них родство. По вполне понятным причинам не афишировал его и Альфонс Ребане. Что же касается вашего не слишком тактичного замечания о том, что Томаса Ребане «вышибли» с исторического факультета, то тут есть и другое объяснение. Он сам ушел из университета, так как чувствовал интуитивное неприятие той идеологизированной лжи, которая в советские времена выдавалась за историю. Не так ли, Томас?
— Да, конечно, — покивал Томас. — Если честно, вышибли меня за прогулы. Но историю я действительно никогда не любил. Клио никогда не относилась к числу любимых мной муз.
— А с каких пор ты художник? — не унимался корреспондент «Эстонии». — Об этом ты тоже узнал всего две недели назад?
Томас обиделся. Из кармана плаща он извлек журнал с яркой глянцевой обложкой и продемонстрировал его публике:
— Это журнал «Дойче арт». Месяц назад в мюнхенском музее «Новая пинакотека» проходила выставка современного искусства из частных коллекций. А «Новая пинакотека» — это, кто не знает, как Эрмитаж. На выставке была и моя картина, я назвал ее «Композиция номер шесть». Она была отмечена в статье одного из самых известных немецких искусствоведов доктора Фишера. Так что можешь засунуть свою иронию... В общем, ты знаешь, куда ее засунуть.
Ответ Томаса вызвал одобрительные смешки в публике.
— Ты — в «Новой пинакотеке»? — поразился настырный корреспондент. — Что же написал о твоей картине доктор Фишер?
— Пожалуйста, могу прочитать. — Томас раскрыл журнал и нашел нужное место. — «Композиция номер шесть» молодого эстонского художника Томаса Ребане — это похмелье красок, обнаженный примитивизм, вызывающий, наглый, исполненный такого равнодушия и даже отвращения к зрителю, что картина невольно обращает на себя внимание".
— И что это значит? — озадаченно спросил журналист.
— Что?
— То, что написал о твоей картине доктор Фишер.
— А! Ну, это типа того, что я выразил свое отношение к этому, как его... В общем, к советской власти.
— Прекрасно, Томас Ребане! — заявил корреспондент «Ээсти курьер». — Прекрасный ответ! Вы помните своего знаменитого деда?
— Увы, нет, — ответил Томас. — Я его никогда не видел.
— Но вы ощущали его присутствие в своей судьбе?
— Я? Да, конечно. А как же? Иногда ощущал. Но каким-то странным, даже мистическим образом. Словно кто-то предостерегал меня от одних поступков и поощрал к другим. Должен признаться, я не всегда следовал этим советам. И потому совершал ошибки, которых вполне мог избежать. Но я же не знал, кто дает мне эти советы.
— Альфонс Ребане был непримиримым борцом против коммунистического режима. Вы разделяете политические взгляды своего деда?
— Как же их можно не разделять? — удивился Томас. — Сейчас все стали антикоммунистами. Даже коммунисты.
— Господа, разрешите мне закончить на этом пресс-конференцию, — объявил Кыпс. — Благодарю всех. Благодарю Томаса Ребане за откровенность его ответов. Объявляется перерыв. После него желающие смогут присутствовать на репетиции одного из центральных эпизодов будущего фильма. Реальные киносъемки — процесс кропотливый и для постороннего наблюдателя попросту скучный. Но мне хотелось бы дать вам представление о фильме, поэтому я проведу так называемый мастер-класс. Артистов и режиссерскую группу прошу не расходиться. Еще раз, господа, спасибо за внимание!
Толпа потекла под навес к заскучавшим официантам, солидные гости неторопливо спускались с подмостков, на ходу обмениваясь впечатлениями о пресс-конференции. Говорили в основном по-эстонски. Лишь однажды мое ухо уловило русскую речь. К Томасу Ребане, сошедшему с трибуны в сопровождении национал-патриота Янсена, подошел квадратный спонсор, заявивший в начале пресс-конференции, что он эстонец и этим, блин, все сказано, и проговорил со странным выражением, с эдакой смесью удивления, уважения и пренебрежения:
— Ну ты даешь, Фитиль! Внук Альфонса Ребане! Никогда бы не подумал.
— И тебе, Краб, придется с этим считаться, — не без вызова ответил потомок эсэсовца.
— Никаких «фитилей», Анвельт, — приказал национал-патриот. — И никаких «никогда бы не подумал». Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах. Ясно?
— Вник. Проехали Фитиля. Господин Ребане. А просто Томасом я могу тебя называть?
— Можешь. Кстати, Краб, у тебя зависли мои десять штук баксов. Закинь мне их. Счетчик я включать не буду, но советую не тянуть.
— Какие десять штук? — возмутился квадратный Анвельт. — Я твоих бабок в глаза не видел!
Томас Ребане обернулся к Янсену:
— Значит, это вы должны мне мои десять тысяч?
— Свободны, Анвельт, — сухо кивнул национал-патриот. А когда тот отошел, резко посоветовал Томасу:
— Не забывайтесь, молодой человек. Если бы не я, вы никогда не узнали бы, что являетесь внуком Альфонса Ребане.
— Но я узнал. А теперь узнали все. И вам тоже придется с этим считаться. Я хочу получить свои бабки. Мне не нравится, когда они лежат в чужом кармане.
— Да отдаст он вам ваши жалкие баксы, отдаст! — раздраженно бросил Янсен.
— Другой разговор, — с удовлетворением констатировал внук национального героя. — А теперь я бы чего-нибудь выпил. Чего-нибудь невульгарного, соответствующего человеку моего положения.
— Обойдетесь! — прикрикнул национал-патриот. — Не забывайте, что вы под домашним арестом. А в условия домашнего ареста входит сухой закон. Пойдемте, мы должны присутствовать на мастер-классе.
— Хоть сценарий дали бы почитать, — сказал Томас. — А то меня будут спрашивать о подвиге дедули, а что я могу сказать?
— Получите сценарий, — пообещал Янсен. — Возьму экземпляр у Кейта. Он вряд ли станет его перечитывать. А у вас для этого будет много времени.
— Связался я с вами! — пробормотал Томас Ребане и послушно поплелся за Янсеном.
— Тут какая-то темниловка, — заключил Муха, прислушивавшийся, как и я, к этому странному разговору. — Но мне он почему-то нравится, этот фитиль. Хоть он и внук эсэсовца. По-моему, редкостный раздолбай. Но в этом гадюшнике выглядит нормальным человеком. А что это, если не гадюшник? Снимать фильм про подвиги эсэсовцев в годы Великой Отечественной войны! Это надо же! Я даже представить себе не мог, что такое вообще возможно!
Толпа начала редеть. Серьезные гости презентации рассаживались по своим джипам и «мерседесам», машины выруливали на асфальтированный проселок и исчезали среди холмов. Артист оглянулся на пустеющую стоянку и попросил меня, отдавая ключи от «мазератти»:
— Запри тачку. И крышу подними — вдруг дождь.
— Может, двинем домой? — предложил я. — Трасса пустая, к утру доберемся.
— Нет, — буркнул Артист. — Останемся. Досмотрим.
— Чего смотреть-то? — удивился Муха. — По-моему, все и так ясно.
— А мне не все!
— Молчу, — сдался Муха. — Как скажешь. Сегодня твой день.
Как и на всех современных дорогих машинах, черная кожаная крыша «мазератти» приводилась в действие электрическим приводом. После нажатия клавиши она мягко наползала с багажника к лобовому стеклу, отделяя пассажиров от суеты жизни. Я немного посидел в этом оазисе спокойствия и комфорта, пытаясь понять, что это за странное действо, свидетелями которого мы оказались.
Резкая стычка между журналистом из русскоязычной «Эстонии» и явным националистом из «Ээсти курьер» уже сама по себе вызывала недоумение. Странным был сам предмет спора. Если правда, что от рук коммунистов погибло в тринадцать раз больше эстонцев, чем от рук фашистов, это может объяснить ненависть к коммунистам. Но разве может это объяснить, а тем более оправдать любовь к фашистам? Так, во всяком случае, казалось мне. В Эстонии, похоже, думали по-другому. Иначе не затеяли бы этот фильм.
И тут до меня вдруг дошла вся фантасмагоричность происходящего — не в деталях, а в целом. Во всем мире до сих пор вылавливают военных преступников и судят, несмотря на их престарелость. А здесь с помпой запускают фильм про подвиги эсэсовцев. Они тут действительно с дуба съехали?
Был только один вариант, при котором все это было бы естественным и даже рутинным: если бы Вторая мировая война закончилась полной и окончательной победой Третьего рейха под мудрым предводительством вождя всех времен и народов генералиссимуса Адольфа Гитлера. Но она вроде бы закончилась чуть-чуть не так. Или я ошибаюсь?
Твою мать. В демократической Эстонии. Сегодня. Снимают фильм о подвигах эсэсовцев. А выйдет он через год. Ну, правильно: как раз к 55-летию со дня Победы. Это что, такой подарок ветеранам Великой Отечественной войны?
Кому все это понадобилось? Зачем?
А ведь кому-то понадобилось. Об этом свидетельствовал даже размах презентации.
Что все это, черт возьми, значит?
Не придя ни к какому выводу, я допил остывший кофе из термоса и вернулся к помосту, на котором режиссер Март Кыпс проводил показательную репетицию — мастер-класс.
Начало смеркаться. Над речушкой, призванной исполнять роль Векши, стелился туман, словно загустели заросли ивняка и краснотала на низинном берегу. Заработала передвижная электростанция, питающая осветительные приборы. Мощные юпитеры вспыхнули над помостом, на котором проводилась пресс-конференция. Теперь он превратился в съемочную площадку. Реквизиторы установили дощатый стол, расстелили на нем штабные карты, расставили гильзы от сорокапятимиллиметровых снарядов, наполненные соляркой, в которой плавали матерчатые фитили, — коптилки военной поры.
Тусовка съежилась. Телевизионщики уехали готовить материал к эфиру, солидные гости, отметившись, поспешили к своим делам. Но некоторые остались. Почему-то остался правительственный чиновник Генрих Вайно. Остался член политсовета Национально-патриотического союза Янсен, не отпускавший от себя внука национального героя Эстонии. Рядом с Вайно и Янсеном независимо держался генерал-лейтенант Кейт, но какая-то зависимость все же, вероятно, была, иначе командующий сразу улетел бы, как любой занятый человек, отбывший протокольное мероприятие. Были еще несколько газетчиков и единственная телевизионная группа таллинских «Новостей».
— Суть эпизода в следующем, — объяснял Кыпс не столько артистам, сколько почетным гостям, для которых на краю помоста были поставлены раскладные дачные стулья. Меня и Муху, как представителей международного арт-агентства «МХ плюс», он тоже отнес к почетным гостям. Поэтому и для нас нашлось место — правда, в самом заднем ряду. — Передовые части дивизии генерала Волкова, в сценарии я называю его Воликовым, выдвинулись на рубеж реки Векши и попытались с ходу атаковать позиции Эстонского легиона, но были отброшены батальонами Альфонса Ребане. Русским пришлось отступить и окопаться на правом берегу. Генерал Воликов получил приказ от маршала Жукова в кратчайший срок прорвать оборону противника. Он не знал, какие силы ему противостоят. Нужно было произвести разведку и взять «языка» — лучше всего штабного офицера. Эту задачу Воликов и ставит перед одним из лучших полковых разведчиков лейтенантом Петровым. Его роль исполняет актер Злотников. Семен, на точку!
Артист вошел на освещенную прожекторами площадку и остановился у стола. Вид у него был, прямо скажем, не слишком веселый. Совсем невеселый. А если быть точным, вид у него был такой, что я обложил себя за то, что согласился с его желанием остаться. Нужно было скрутить его, кинуть на заднее сиденье «мазератти» и как можно быстрей увезти в Россию. Скрутить Артиста было, конечно, непросто, но вдвоем с Мухой мы как-нибудь справились бы. Ну, сломал бы он нам по паре ребер, для друга не жалко.
В духовной атмосфере современной демократической Эстонии даже я чувствовал себя не очень уютно. А Артист и подавно. Он, конечно, соответствовал типажу «простецкий русский парень из крестьянской семьи». Но на самом-то деле был евреем.
— Текст! — приказал Кыпс.
— Какой? — хмуро спросил Артист. — Ты же не дал мне сценария.
— Я повторяю: мой метод — импровизация! Что должен сказать лейтенант, когда его вызвали к генералу?
— А кто генерал?
— Я. Текст!
— Товарищ генерал, лейтенант Петров прибыл по вашему приказанию!
— Очень хорошо, — кивнул Кыпс. — Вольно, лейтенант. Слушай приказ. Нужен «язык». Сегодня ночью идешь на тот берег. И без «языка» не возвращайся. Возьмешь четырех самых лучших разведчиков... Разведчиков на площадку!
Появились четыре солдата из массовки, одетые так же, как и Артист: в телогрейки и яловые сапоги. На груди у них висели тяжелые дисковые автоматы ППШ.
— У них же фейсы эстонские, — заметил Артист. — Получается: эстонцы против эстонцев?
— Ты прав, — немного подумав, согласился режиссер. — Ладно, потом сменим. Мы договорились с Ленин-градским военным округом, — объяснил он гостям. — Пришлют батальон солдат. На съемках будут наступать настоящие русские, так что подлинность будет соблюдена. А подлинность, господа, — основа моего творческого метода. Подлинность и еще раз подлинность!
— Что же происходит дальше? — продолжал Кыпс. — Разведгруппа удачно форсирует Векшу и проникает в расположение Эстонского легиона. Но эстонские легионеры — опытные воины. Их роли, кстати, будут исполнять бойцы спецподразделения «Эст», элита Сил обороны. Специально для этого и место съемки мы выбрали поблизости от расположения их части. Генерал Кейт, я видел показательные выступления ваших питомцев. Я восхищен. Мои поздравления!
— Спасибо, Март, — поблагодарил генерал-лейтенант. — Я передам ваши слова моим бойцам. Это их вдохновит.
Он произнес это с иронией, но чувствовалось, что слова Кыпса доставили ему удовольствие.
— В скоротечной ночной схватке четыре советских разведчика погибают, а лейтенант Петров попадает в плен, — вернулся Кыпс к описанию эпизода. — Его приводят к Альфонсу Ребане. И тут начинается самое интересное!.. Садитесь, товарищ лейтенант, — предложил он Артисту, входя в роль Альфонса Ребане.
Не знаю, какой он режиссер, но актером он был вроде бы неплохим. И эдакая усталость в тоне, и глубинная озабоченность ситуацией. И слово «товарищ» он произнес хорошо, без издевки, но с вывертом.
Артист сел на подставленный реквизитором табурет.
— Что нужно Альфонсу Ребане? — продолжал Кыпс, адресуясь к гостям. — Чтобы русские не узнали, какие силы им противостоят и как укреплена линия обороны? Это так, да. Но ему гораздо важней другое: убедить русских, что Эстонский легион малочислен и истрепан в боях, что никакого укрепрайона нет, а есть наспех вырытые окопы и, главное, что на вооружении Эстонского легиона лишь легкое стрелковое оружие и ручные пулеметы. Если бы в этом удалось убедить генерала Воликова, тот не стал бы ждать подхода танков и артиллерии, а повел бы утром наступление силами своих пехотных полков. Но как этого добиться? У Альфонса Ребане был только один способ: перевербовать захваченного разведчика, заставить работать на себя, передать через него дезинформацию русскому генералу. И Альфонс Ребане сделал это. Да, сделал!
— Перевербовал лейтенанта-разведчика? — удивился Артист. — Куда-то ты полез не в ту степь. Как он мог его перевербовать?
— Объясняю. Кого видит перед собой полковник Ребане? Простого русского парня, крепкого, здорового, с лицом, не отмеченным печатью излишней образованности.
Муха ухмыльнулся и подтолкнул меня локтем. Я сделал знак: не мешай — творческий процесс!
— Явно — из деревенских, из крестьянской семьи, — продолжал Кыпс. — Работящий, сноровистый. Раз сумел стать лейтенантом-разведчиком — значит, сноровистый. И следовательно — из работящей крестьянской семьи. Логично? — спросил он у Артиста.
— Ну, допустим, — кивнул тот, озадаченно морща свое не отмеченное печатью излишней образованности лицо.
— А что такое работящая крестьянская семья в 3О-е го-ды? Это кулаки, господа. И это значит, что отец нашего разведчика наверняка был раскулачен и сослан в Сибирь или даже расстрелян. Твой отец, Семен, — кулак. Это по Станиславскому — предлагаемое обстоятельство. Можешь ты это допустить?
— Вообще-то мой отец — альтист, профессор Москов-ской консерватории и почетный член десятка академий. Но могу и допустить, что кулак. Со Станиславским спорить не буду. Допустил. И что из этого следует?
— Из этого следует все! — торжествующе объявил Кыпс. — И прежде всего — неосознанная, сидящая в самой глубине твоей души ненависть к большевистскому режиму, уничтожившему всю твою большую дружную семью. И Альфонс Ребане помог тебе понять самого себя. Он убедил тебя, что быть подлинным патриотом — значит бороться против коммунистического режима.
— И я побежал к своим и доставил им всю эту туфту?
— Да. Дезинформацию. Генерал Воликов отдал приказ о наступлении. Оно захлебнулось в крови. И уже не спасли положения подошедшие танки и артиллерия. Русская дивизия была обескровлена, она не смогла сломать оборону Эстонского легиона. И только когда была закончена перегруппировка группы армий «Север», Альфонс Ребане получил приказ отступить. Таков общий рисунок одного из центральных эпизодов фильма, — закончил Кыпс. — Детали появятся в процессе съемок, в ходе импровизации. Импровизация — это вторая составляющая моего творческого метода.
— Полная херня, — подумав, сообщил свое мнение Артист. — Если у меня отец — кулак, меня и близко не подпустят к полковой разведке. Ее же контролировал Смерш!
— Ты сумел скрыть свое происхождение. Многие так делали. В суматохе, которая царила в начале войны, это было нетрудно.
— Вот за что я люблю режиссеров — они все умеют объяснить! Даже любую фигню! Если я так ненавижу большевиков, почему я не перебежал к немцам в начале войны?
— Ты был морально не готов к этому решению. Ты и не сделал бы этого, если бы не встреча с тонким психологом, каким был Альфонс Ребане.
— Февраль сорок четвертого года, Марик. Вникни! Не сорок второго, не сорок третьего — сорок четвертого! Любому идиоту уже ясно, что Гитлер капут. И в это время я перебегаю к немцам? Ты хоть думай, что несешь!
— Именно в это время! — убежденно возразил Кыпс. — Да, все уже понимали, что война проиграна. Но для тебя это единственный шанс вырваться из большевистского ада, оказаться вместе с отступающей германской армией на Западе. Пожалуйста, можешь сделать это главным мотивом.
— Все равно херня, — повторил Артист. — Полковой разведчик лейтенант Петров. За его плечами — три с лишним года войны. Сколько раз он успел сходить за линию фронта? Десятки! И тут его захватят в плен фашист-ско-эстонские валуи?
— Они были готовы к встрече с русским разведчиком.
— Это я, разведчик, был готов к встрече с ними. Эффект неожиданности был на моей стороне.
— Ты забываешь, что у эстонских легионеров подготовка была не хуже, чем в подразделении «Эст»!
— И что? — презрительно спросил Артист. — Ты хочешь сказать, что эти «эсты» смогут взять меня в плен?
Кыпс развел руками и обратился к Кейту:
— Генерал, я бессилен. Объясните артисту Злотникову, что такое спецподразделение «Эст».
— Нет ничего проще, — со снисходительной усмешкой отозвался генерал-лейтенант. — Отправляйте разведчика на задание.
— На какое задание? — не понял Кыпс.
— Какое задание дает генерал Воликов лейтенанту Петрову? Взять «языка». Пусть идет и берет. Возьмет — значит, все ваши построения ничего не стоят. Попадет в плен — продолжите свой «мастер-класс». Я с интересом понаблюдаю за психологической дуэлью Альфонса Ребане с русским разведчиком. Где этот артист, исполняющий роль героя вашего фильма?
— На той стороне, в штабном блиндаже, — доложил помощник режиссера.
— Вот и приступайте. А мы посмотрим. Это интереснее, чем слушать ваши рассуждения. Не так ли? — обратился Кейт к Генриху Вайно и национал-патриоту Янсену.
— Занятно, — кивнул Вайно.
— Очень занятно, — подтвердил Янсен.
Пока Кыпс связывался по рации с помощником на том берегу и отдавал распоряжения приготовиться к прогону, реквизитор принес ППШ и подал Артисту.
— А это мне зачем? — спросил Артист.
— Положено, — объяснил реквизитор. — У всех такие же автоматы.
— И с ним я полезу за «языком»? На настоящее дело я бы взял «шмайссер». А эту дуру мне и даром на надо.
— А что вам нужно?
— Метров пять крепкого тонкого шнура. И финку с тяжелой ручкой — лучше со свинчаткой. А этих я с собой не возьму, — кивнул он на четырех «разведчиков». — Лишняя обуза мне ни к чему.
— Вы хотите сказать, что пойдете один? — удивился Кейт.
— Вот именно, генерал.
— Они хорошие солдаты.
— Может быть. Но я их не знаю. А с незнакомыми на такие дела не ходят.
— Вы самоуверенны, Злотников.
Артист хмуро усмехнулся.
— Вы и понятия не имеете, генерал, насколько я самоуверен.
До Кейта, по-моему, начало кое-что доходить.
— Вы служили в армии?
— Пришлось.
— Воинское звание?
— Рядовой запаса.
Генерал-лейтенант с некоторым сомнением посмотрел на Артиста и повернулся к порученцу:
— Кто командует массовкой на том берегу?
— Сам командир отряда. Капитан Кауп.
— Передайте ему: репетиция приравнивается к боевым учениям. Со всеми вытекающими последствиями. И если они не сумеют перехватить разведчика...
— Можете не продолжать, господин генерал. Он поймет.
— Все готово, можно начинать, — объявил Кыпс. — Как только лейтенант Петров будет схвачен, дадут зеленую ракету, и мы перейдем на ту сторону, в командирский блиндаж. Желаю удачи, Семен.
— С тобой я потом разберусь, — вместо традиционного «к черту, к черту» пообещал Артист. Он деловито попрыгал, проверяя, не брякает ли что-нибудь, подмигнул нам и скрылся в низинном ивняке.
Генерал-лейтенант Кейт обратился к режиссеру:
— Что-то не верится мне, что этот актер — рядовой запаса. В каких войсках он служил?
— Понятия не имею, — ответил Кыпс, озадаченный обещанием Артиста разобраться с ним. — Вроде бы воевал в Чечне. Но в каких частях... Сейчас выясним. Здесь его друзья. Господин Мухин и господин Пастухов. Они могут знать. В каких войсках служил Сенька? — обратился он к нам.
— В спецназе, — ляпнул Муха. — В диверсионно-разведывательной группе.
Он получил от меня внешне незаметный, но болезненный тычок по ребрам и спохватился:
— Ну, это он так сам говорил. Но разве можно ему верить? Он же трепач. Артистическая натура. Соврет — недорого возьмет. Он говорил, например, что за его голову чеченцы назначали премию в миллион долларов. Не треп? Да за него и половины не дали бы. Штук триста — куда ни шло. Ну, четыреста. Ладно — четыреста пятьдесят. А «лимон»? Да ни в жизнь!
— Мы не располагаем информацией о службе артиста Злотникова, — прервал я словесный понос Мухи.
Генерал-лейтенант снова подозвал порученца:
— Передайте приказ капитану Каупу: выставить патрули по всему берегу.
— Слушаюсь. Немедленно передам.
— Нечестно, господин генерал, — сказал я. — Вы сейчас — наблюдатель. А наблюдатель не имеет права вмешиваться в ход учений.
— На войне как на войне, — холодно ответил Кейт.
Что ж, на войне как на войне.
Интересное намечалось кино.
С полчаса ничего не происходило. Генерал-лейтенанта и высоких гостей снабдили армейскими биноклями, они напряженно всматривались в высокий северный берег. Но он был погружен в темноту, лишь изредка разрываемую осветительными ракетами. Звуков тоже никаких не было — их заглушал дизель электростанции. Кейт приказал выключить движок. Теперь погрузился в темноту и наш берег, стало слышно, как плещется на камнях вода и кричит какая-то болотная птица.
Муха сбегал к «мазератти» Артиста и притащил полевой бинокль с встроенным прибором ночного видения и компьютером, позволяющим укрупнять фрагменты изображения и делать их более четкими. Этим биноклем, изделием российской оборонки, нас премировал мэр одного подмосковного городка после того, как мы сделали для него кое-какую работу.
Чтобы не смущать командующего Силами обороны Эстонии видом этого чудо-бинокля, мы отошли в сторону и принялись по очереди всматриваться в северный берег. На зеленоватом фоне четко вырисовывались танковые капониры, замаскированные пушки и пулеметные гнезда на высоком берегу, виднелись силуэты солдат в стальных немецких касках военных времен. Одиночные патрульные в таких же касках передвигались и по кромке воды.
А вот это, по-моему, было ошибкой. На месте генерал-лейтенанта Кейта или этого Альфонса Ребане я выслал бы парные патрули. И под страхом трибунала запретил бы курить. Возможно, выполнявшие роль фашистских легионеров «эсты» и получили такой приказ, но явно его не выполняли. И хотя курили они, пряча сигареты в ладони, слабые пятнышки света все же были видны.